Дядя Вовка, стиляга с семидесятых, принес в дом ежика.
Дом в провинциальном городке, кирпичный, трехэтажный, строили немецкие военнопленные, в нем квартира, в которой живет бабушка. За бабушкой ухаживают два сына, выбираясь из Москвы на вахту в несколько недель. Наконец пришла и моя очередь сменить дядю и подежурить рядом с бабушкой слабенькой. Накануне Володя вышел за чем-то на улицу и нашел в траве ежика. Ежик оказался беспокойный. Кусал бабусю за пятки, толкал и кололся. Она и смотреть на него боялась. И ноги спускать с кровати тоже из-за него теперь боялась. А еж сначала по квартире побегал, а вечером спрятался за телевизорным столиком. Всю первую ночь, по словам бабуси, он кричал, стонал, чихал, кашлял, и его даже всю ночь рвало. Утром еж пропал. "Докричался", - подумал дядя. Решил не ловить его до моего приезда - чтобы я посмотрела и сама выпустила, если захочу.
Проводили Володю, он пошел, красавец, в хипповских кроссовках, нога за ногу, на ночной московский автобус. Я улеглась в маленькой комнате читать. Еж шумно выполз, отыскал на полу у дивана блюдце с брынзой и стал есть, а я на него дивилась. Это целый был дикобраз в килограмм или два весом, с желто-седыми полосатыми иголками. Я таких не видела никогда. Захотела его погладить, но он оказался опытным злюкой: мало того, что мгновенно отвернулся к стене, набычился и зафырчал, но почуяв приближение руки, резко поддал спиной, чтобы тактильный контакт прошел для меня наименее приятно. Я слегка обиделась на такую недружелюбность и просто стала пленного рассматривать. Больше всего мне понравились торчащие уши и пушистая вытянутая мордочка, потрогать и пощупать которую я уже не надеялась, тоже как и лапки, почти черные, с расставленными пальцами без перепонок, с четкими длинными фалангами.
Уничтожив брынзу, ежик стал бегать по комнате, весь излучая недоверие, подозрительность и готовность к обороне. Я закрыла тяжелую дверь, чтобы он не топотал по всей квартире и не тревожил бабусю. Собралась засыпать, но всё слушала его энергичные передвижения с опаской - не заберется ли на диван, вдруг еще начнет кусаться. И когда он с отчаянным шумом обосновался за диваном, я успокоилась - оттуда он меня не покусает. По яростному, огромному в ночи треску разрываемой обивки и деловитому топоту было похоже, что еж сооружает себе гнездо. Но я все же заснула, зная, что даже за стеной, в бабушкиной комнате, этого шума не слышно.
Ночью я проснулась, наверное, от тишины, и увидела, что дверь отперта. Я подумала, что это бабушка проходила мимо и открыла, чтоб мне не было душно. Спокойно уснула снова. Утром узнала, что дверь распахнул еж, и всю оставшуюся ночь он не давал спать бабусе, врываясь в комнаты, не предназначенные для его ночных променадов.
Днем, выспавшись, еж вышел на балкон. Я закрыла его и пошла за курткой, чтобы в нее поймать, показать бабусе и отнести на улицу, там ему место, он такой дикий и взрослый не пропадет. Возвращаюсь, а еж уже на краю копошится - я шаг к нему, а он пятится, раз, и глухой шлепок. Мы на втором этаже, кошка сто раз прыгала. Лежит, сгруппировался под балконом в шарик с иголками. Через минуту, обождав, не случится ли чего поопаснее гравитации, ушелестел в траве. По старому сердитому ежику я после немножко скучала.
2007