Флегонт давно уже собирался по каким-то делам в большое торговое село Борисово, как раз по Мологскому тракту. Решаем завтра с утра ехать вместе, а оттуда мы как-нибудь доберёмся.
Собираюсь быстро: оделся, торбочку в руки – там ноутбук с давно разрядившейся батареей и прочие бесполезные здесь мелочи – и готово. Флегонт запрягает, я смотрю, как это делается – вдруг когда сгодится.
Он понимает, что я всё это впервые вижу, и даже удивляется:
– Сам не умеешь – ладно. Вы, городские, вообще ничего не умеете. И как только живёте?
– Да уж как-нибудь… Научиться всему можно, коль захочешь. Видишь, и крышу перекрыли, а и ты тоже не умел.
– Зачем тебе уметь запрягать, в извозчики, что ль, собрался?
– А вдруг жизнь заставит, чтоб с голоду не помереть?– отшутился я.
– Всякое может быть,– неопределённо, чуть ли не философски отвечает Флегонт. – Да только не верю я, что ты чего поумней да повыгодней не придумаешь. Не такой уж ты глупый. Ладно, вот и Аксён собрался, – меняет он тему. – Поехали!
С этой репликой, через шесть с лишком десятков лет прозвучавшей на весь мир, хотя и по совершенно другому поводу, начинается наше путешествие.
Путешествие – это, конечно, громко сказано. От нас до Мологи вёрст сорок, до Борисова около десяти. Стало быть, через час должны быть там.
Дорога вроде бы знакома, сколько раз по ней пешком ходил со станции. В сухую погоду час, а когда развезёт дождями, и поболее выходило. Рюкзак за спину, сумка в руке – и вперёд. На машине, пока дорогу не построили, ни разу. Там разве что танк мог пройти. А вот на телеге – впервые.
Знакомая цепочка деревень. Знакомые названия. Сельцово, Дедулёво, странное для здешних мест Гаруново (какой Гарун здесь бежал быстрее лани?), Петниково. Кажется даже, какие-то дома уже построены, стоят себе новенькие. Стойте, стойте себе, гордитесь перед соседями. Я вас и старенькими видел, почти развалившимися. Век ваш деревянный – всего лишь век. Или сто с чем-нибудь лет, если так приятнее звучит.
Сосны вокруг высокие вымахали, и через сто лет такие же стоят. Вот только сейчас они в подросте самые маленькие. Не все вырастут, не все век свой продержатся. Одни, будучи срубленными, ещё долго венцами в домах прослужат. Другие дровами, но это недолго. Третьи ураган завалит – опять же на дрова пойдут. Да мало ли что за сто лет случится? Так что растите, растите пока растётся…
Попутчики мои, они же хозяева – бывший и будущий, молчат, видимо, вчера наговорились. Я сижу позади них по правую руку, снедаемый вот такой полупейзажной полуфилософской лирикой, и почти не обращаю внимания на погоду. Лето вообще достаточно тёплое, дождей мало, по крайней мере в наших краях. Моих рубашки с брюками ещё на месяц должно хватить, а там к осени придётся заняться гардеробом. Куртки и дублёнка, правда, в шкафу висят, да руки коротки до них добраться. Впрочем, осенью поздновато, всё-таки не стрекоза, но и не сегодня же – чай не муравей. А пока наслаждаюсь погодой и назло всему ни о чём серьёзном не думаю.
В самом начале путь проходит вдоль излучины, и Волга, банально говоря, лежит как на ладони. Поуже, конечно, чем привычная – до плотины и водохранилища ещё лет сорок. Впрочем, как считать: ежели до начала всех этих дел, то поменьше, а до перекрытия – побольше. В любом случае тишь да гладь да божья благодать будут нарушены, и нарушены бесповоротно. И люди будут спорить, во благо это или не во благо. И спорить будут не до того, а много после, когда обратного хода не будет. Спор будет абстрактным, а потому бессмысленным – что сделано, то сделано. И ни к какому выводу спорящие не придут…
А пока Волга, деревни, сосны и прочее пейзанство притягивает взгляд. Куда от всего этого денешься? Вроде вся жизнь здесь проходит. Хоть в каком веке. И суетимся одинаково. Там своя суета, сейчас – своя. А вот еду, ни руки, ни мозги занять нечем – и пошли рассуждения. С небольшой, правда, иронией насчёт пейзанства, да как в моём положении без этого? Опять же серьёзные размышления о смысле жизни и всём таком прочем – удел стариков, рано мне ещё этим заниматься.
Рано? А Ника? Ему-то тем более! Или опять-таки положение обязывает? Всё-таки мы с ним на целый век старше всех здешних, хотя бы по жизненному опыту. Им двадцатый век только предстоит, никто его, конечно, не переживёт. И дело, понятно, не в войнах. Так долго просто не живут. А если не по опыту, так они на тот же век старше нас. Стало быть, хожу я среди мертвецов, общаюсь с ними – и вроде бы ничего особенного не чувствую.
Та-ак, куда это мозги поехали? И с чего бы? Каналы мистические не смотрю, неинтересно как-то. Пару готических романов в своё время прочитал, да они в памяти вроде бы не остались. Ладно, хватит глупости грузить. Благо станция рядом, знакомое всем Бокастово.
Почему линию проложили здесь – и сейчас не понимаю. Кенгуру какое-то. Ни посёлка, ни деревни приличной и сейчас нет. Видимо, карта легла так. Не в смысле игральная, а географическая. Дорога на Питер от нас прямая. Через Мологу был бы большой крюк вправо, через Кошаки – влево. А так никому не обидно. В первом случае, может, и Молога бы уцелела. Да чего гадать?
На переезде никаких семафоров-светофоров. Надо просто по сторонам глянуть. Нет паровичка – проезжай, скорости никакие. Всё просто.
Интересно, конечно, на поезд посмотреть, какой он. По тем временам, наверное, и овечки-одарки смотрелись как из далёкого будущего.
После переезда скоро проезжаем Букатово с его вечной и бесконечной каменкой, которую никакой асфальт не поборет. А вскоре и колокольня борисовская показалась.
В любом русском селе самое главное место – площадь перед храмом. Понятное исключение – те сёла, где ярмарки бывают, да и то в базарные дни.
Найти мологскую телегу оказывается легко. Сговариваемся быстро, хозяин её собирается домой через час, так что у нас есть время попрощаться с Флегонтом. Мне же захотелось с обрыва посмотреть на тот берег, где явно виднеется знакомое мне Мянцово, там у Борика дача через сто лет. Стоит оно по понятным причинам подальше от берега, чем я привык видеть. Но даже храм красуется, который, сколько помню, был и не руинами, а простой грудой кирпича посреди кладбища.
Пока я лиричествую на берегу, братья на прощанье прикладываются к казёнке, и мы отправляемся. Тракт вскоре отворачивает от Волги вправо. Тридцать вёрст до Мологи особо ничем не запоминаются. Незнакомые деревни, незнакомые названия, вечные наши поля и леса.
Аксён с возницей говорят немного о том о сём, потом он перебирается ближе ко мне с видимым намерением начать разговор. Однако с полчаса едем молча. Я вообще ни о чём не думаю и жду его вопросов, подчёркивая там самым в нём чувство будущего работодателя и хозяина. Захочет – сам спросит что надо и о работе будущей расскажет.
– Михаил, а ты хоть грамоте-то обучен?
Вопрос неожиданный и вроде бы даже странный. Сразу вспомнился разговор трёх мужичков в городе на берегу самым первым моим здесь утром.
– А что, Аксён Васильевич, разве сейчас неграмотные есть? Вроде бы читать-писать-считать все должны уметь?
– Считать-то, понятное дело, все умеют, а то по миру пойдёшь. Читать хоть кое-как, да тоже. А писать, кому надо, как-нибудь накорябают, – смеётся Аксён. – Вроде бойкий ты, должен уметь.
Так, с этим разобрались. Но вопрос какой-то простенький, вроде как для начала. Так спрашивают, когда хотят выяснить что-то более серьёзное. И действительно:
– Смотрю на тебя и понять не могу: едешь вроде бы надолго, а вещей с собой не взял. Оставил у Флегонта? Непохоже. Кто ты ему? Никто. Работник. А может, нету у тебя ничего окромя мешочка этого? Гол как сокол? Опять непохоже. Часы у тебя на руке. Вещь вообще дорогая, не каждому по карману, кому и нужно, а твои какие-то совсем особенные, наверняка ещё дороже, я таких и не видел. Украл у кого – да не похож ты на вора. Ладно, не обижайся, – быстро прибавляет Аксён, видимо ожидая мой протест, – должен же я о тебе знать. А покажи-ка, к слову, мил человек, документы свои. Я и спросить в деревне забыл, кто хоть ты есть такой.
– А нету у меня документов никаких, Аксён Васильевич, – говорю я полуспокойно-полувесело, ни мгновения не раздумывая, аж сам такой прыти пугаюсь. Да и что мне ещё остаётся?
– Как это нету? – он даже удивляется.
– А вот так, нету, и всё тут, – говорю я почти обречённо.
– Ты что, каторжник беглый – так не похож. Сицилист что ли? – Он намеренно так произносит – сицилист. Это было заметно. – И что мне с тобой прикажешь делать? Знал бы раньше, так и не взял бы тебя. Живи как знаешь, какое моё дело. И Флегонт ничего не сказал…
– А он и не знал. Какая ему разница, кого с улицы нанимать.
Аксён, похоже, задумался. Для себя я решаю: в крайнем случае покажу ему свой паспорт, чтобы хоть понял он, что я если и беглый, то совершенно в другом смысле. Документ выглядит куда как солидно, попробую какой-нибудь лапши в духе незабвенного Иван-Саныча навешать. Вдруг получится?
– Ладно, – говорит он вроде бы решительно. – Попробуем что-нибудь сделать. Если бы за тобой чего было, брат тебя непременно бы раскусил. Он у меня много что прям-таки насквозь видит. Есть у меня человек один, сварганит каку-никаку бумажку, вроде как от обчества отпущенный. В министры тебя с ней не возьмут, а приказчиком в лавке да под мою ответственность можно. Но на Анютку, – прибавляет он с показной строгостью, – всё равно не заглядывайся. Уши нарву.
И что это за Анютка такая, на которую я вроде бы непременно должен глаз положить? Или не только глаз, а и что посущественнее? Что я, век собираюсь здесь прохлаждаться? У меня и там дел полно – книга опять же. А потом, ещё пару месяцев здешней монотонности, и о прошлой служебной круговерти мечтать буду. Привычка-с! Но это что-то сейчас нереальное, не зря Нике неприятны эти разговоры. Мне остаётся только поблагодарить нового моего хозяина, что я и делаю.
Дорога довольно монотонна, без особых подъёмов и впадин. Места эти вижу впервые, деревни всё незнакомые, указатели, как в наше время, на тракте не поставлены. Так что только гадать могу, какие леса-деревни так и останутся, пока сами не опустеют, а каким осталось стоять на этом свете всего ничего, неполных два людских поколения. Жаль, конечно, но карты у меня в памяти нет. Ни в моей, ни в ноутбуке. Кто ж мог знать, что вдруг потребуется? И в какой момент мы пересекаем границу, разрубившую здешнюю жизнь пополам, – не знаю.
По дороге останавливаемся в Легкове. Быть я здесь не был, но название знакомое, значит, ещё по тверди едем. Аксён предлагает зайти по чуть-чуть в честь хорошего дня и будущей моей работы. Отчего нет? Я мысленно добавляю к поводу возвращение. Возница наш молчит. Видимо, пьёт за что-то своё.
Скоро отправляемся дальше. Вдруг всплывает в памяти, что Легково то ли близко от берега, то ли на самом берегу. Стало быть, где-то здесь Мологский тракт и ушёл в никуда…
Между тем подъезжаем к Волге. Молога открывается как-то вдруг. За рекой вдали от берега длинный ряд обычных провинциальных домиков, над которыми кое-где возвышаются церкви. Дожидаемся парома, благо недолго, и перебираемся в город.
До вечера ещё далеко, но дела Аксён решает оставить на завтра, и мы идём к нему домой. Живёт он в небольшом собственном доме в Торговом переулке. А где ещё лавочнику жить?
Первое впечатление – из города не уезжал. Та же прямоугольная сеточка улиц, те же два этажа, выше и не видно. Сейчас свернём за угол – и где-нибудь на Мологской или Румянцевской окажемся. Разве что обстановка вокруг чуть патриархальнее.
Через несколько дней, когда обошёл всю Мологу, впечатление это подтверждается. В длину четыре версты, вроде бы с виду большой город, а вот в ширину всего четыре квартала – обманка, уменьшенная копия Рыбны. Все города на Волге длинные да узкие. И названия улиц простенькие, стандартные – Ярославская, Петербургская, Череповецкая. На четвёртую то ли фантазии у отцов города не хватило, то ли наоборот – пофантазировать решили, уйти от географии: назвали улицу Новой. Обидно – у нас Мологская есть, у них нет, так сказать, симметричного ответа. Гордые они что ли? Зато поперечные – все переулки. Уже потом добросовестно пересчитал их – восемнадцать оказалось. Да и город шириной полверсты – какие уж тут улицы, чести много. Интересно, Нью-Йорк свои авеню и стриты не с Мологи содрал?
И уж конечно, Базарная площадь – как без неё. Близко от берега, товары прямо с пристани идут. У нас, конечно, торг посолиднее, так и город куда как больше.
Аксёнова жена вполне выглядит парой мужу – не крупная, но и не худая. Посмотрела на меня немного косо – кого это муж привёл? – и пошла в дом. Оказалось, у неё вполне респектабельное по моим меркам имя – Анастасия Михайловна, каковым и велела себя называть. Выясняется, что за эти восемь рублей мне придётся кое-что ещё и по дому делать, но зато и жить я буду здесь же, в чулане (очередной чулан!), и столоваться. Кое-что – это разные мужские работы, какие потребуются. Всё это меня вполне устраивает, по крайней мере пока.
Мне показывают чулан – для лета вполне нормально. Сам не заметил как задремал, но скоро зовут к ужину.
За стол садимся вчетвером. Анна оказывается даже немного привлекательной, сидит этакой скромницей, видимо стесняется. Я, понятное дело, тоже особо не всматриваюсь и быстро соображаю, как себя вести. Что ни говори, а нравы здешние совершенно другие (знать бы ещё какие?). В наше время образ жизни, скажем так, несколько более развязный. Но даже если строить из себя скромника, буду ли казаться таковым? В конце концов, всё относительно. Для начала попробую быть скромнее скромного, а там видно будет.