Взвыла сирена. Бровин бросил карты на стол, крикнул Культе:
- Ничья! - схватил брезентовую спецовку и выбежал из кубрика.
Бровин был "выходным", но это не освобождало его от участия в устранении аварии. Каждый взрослый на одну вахту в месяц освобождался от обязанностей исполнять свою судовую роль - это был его "выходной день", не регламентированный жестко инструкцией. Только АВАРИЯ или АТАКА могла внести свои коррективы в свободное времяпровождение "выходного", да и какие выходные могут быть в это время, когда решается вопрос "выживаемости отсека"!
Культя любовно собрал карты, подровнял кромки и аккуратно сложил их в картонную коробочку.
- Ничья, ничья, - бормотал он раздраженно. - Какая же тут ничья, если у меня на руках козырный туз и дама были?
Культя по инвалидности, у него не было правой ноги, не участвовал в аварийных работах. Устранение последствий АВАРИЙ и АТАК обычное дело, к которому привыкают с рождения, на то и была обычная реакция обитателей отсеков.
Дети, как обычно, носились по палубе и по тревоге вот-вот должны появится в кубрике. Помимо уборки семейного кубрика на Культю возлагалась обязанность воспитывать детей и он не тяготился этим. Культя любил их и они платили ему взаимностью.
Когда-то Культю звали Иваном Емельяновичем, но это было так давно, что он прочно забыл свое имя-отчество и откликался только на прозвище. В его кубрике жили двенадцать взрослых и шестеро детей. Это была его семья, третья по счету. О той, где когда-то родился Иван Емельянович, остались смутные, как сны, воспоминания.
Пять поколений родились и сошли в мир иной на этом судне со времени ВЫХОДА В ОКЕАН, но о том уже и память истерлась, ушла в предание, а само предание представлялась сказкой. Да и сам океан для обитателей седьмой палубы, где жил Культя, давно стал такой же абстракцией, как космос, бог, солнце, луна, небо, трава и деревья.
Когда-то предки обитателей седьмой палубы рассуждали о прошлом и говорили: то было до потопа, "допотопные времена". Нынче говорят: "Это было до выхода в Океан".
Всё - "до выхода в Океан", остальное складывалось из инструкции да из сообщений по судовому радио, предназначенных для обитателей именно этой, седьмой, палубы.
Поговаривали, что для обитателей других палуб имелись особые инструкции и особая информация. Однако такие разговоры считались непатриотичными, зловредными, отвлекающими людей от исполнения их судовой роли.
Так прошлое ушло в сказки и причудливым образом преломилось в этих сказках, а настоящим, повседневным и подчиняющим всю их жизнь стала БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАНИЕ. Этот принцип был незыблем из поколения в поколение и уже для родителей Культи он стал смыслом жизни.
По-иному было нельзя и все это знали. Завывание сирены и последствия АТАК убедительно доказывали важность этого принципа. Самопожертвование во имя ВЫЖИВАНИЯ, вошло в плоть и кровь обитателей седьмой палубы, стало инстинктом.
Об этом же ежеутренне говорило палубное радио, об этом напоминала инструкция судовой роли. Этому обучались дети на примере своих родителей и перенимали от них, по наследству, судовые роли...
Сталь переборок и сталь палуб отделяли их от внешнего мира. Здесь, внутри отсека, была их доподлинная, настоящая жизнь от рождения до скорой смерти, потому что люди на седьмой палубе очень редко доживали до сорока лет.
Приточная и вытяжная вентиляция заменила им дуновение ветра, а ежедневное десятиминутное пребывания под кварцевыми лампами - солнечный свет.
Утром, перед первой вахтой, и вечером, перед второй, палубное радио, проиграв патриотический марш, объясняло, как важно следовать долгу, который изложен в судовой роли.
Впрочем, и без этого, жители отсека, да и всей седьмой палубы, так же как и других отсеков и палуб, понимали, что выжить они могли только в том случае, если свято исполняют свою судовую роль, свой патриотический долг.
* * *
В кубрик прибежали встревоженные, возбужденные дети. Культя, как мог, успокоил их, потом увел в детское отделение кубрика.
- Сидеть и не хныкать! - строго сказал Культя и добавил. - За старшую оставляю Розу. Понятно?
Дети расселись по диванчикам и согласно закивали головами, объяснять им важность происходящего не было нужды. Оставалось ждать включения автоматической подачи пайков, что было радостным мероприятием, так как ощущение голода было обычным делом и думы о еде занимали большую часть мыслительного процесса не только детей, но и взрослых.
Каждому согласно возрасту и роду работы полагалась пайка со своим индексом. Детям с буквой "Д" и указанием их лет. Взрослым с буквой "В" и номером судовой роли.
Культя получал пайку с буквой "И", самую маленькую и самую безвкусную. Дети, как и Культя, помимо еды ждали результатов устранения АВАРИИ. Когда происходят АВАРИИ или АТАКИ, то передвигаться по отсеку можно только тем, кому это положено по судовой роли.
Вечерами в детском отделении кубрика они садились в кружок возле ВСЕХНЕГО деда и тот начинал свою бесконечную и бесхитростную игру с ними.
- Хотите, дети, я расскажу вам сказку, которую мне рассказывали, когда я был таким же, как вы, маленьким? - спрашивал Культя, по обыкновению привалившись спиной к переборке.
- Хотим! Хотим, деда! Только волшебную, страшную! - отвечали дети.
- Ну тогда слушайте. Жила-была девочка, она носила красную шапочку, потому её назвали - "Красная шапочка". Понесла она болты и гайки к своей бабушке в другой кубрик....
- Нет, нет! - кричали дети. - Ты неправильно рассказываешь! Рассказывай правильно!
Культя усмехался и начинал заново. Ему нравилось каждый раз переиначивать сказки, чтобы дети его поправляли. В этом заключалась новизна сказок, та самая "игра", которая придавала свежесть одним и тем же сказкам.
- Ну ладно, ладно. Понесла она корзиночку с пирожками. Вот идет она вдоль переборок и внезапно прорыв масляного трубопровода...
- Да не так, дед! - малышня начинала топать ногами и стучать кулаками по переборке. - Ты нам сказку рассказывай, волшебную, а не такую...
- Ну, хорошо, хорошо! - успокаивал Культя детей. - Буду рассказывать правильно, - и он продолжал. - Навстречу ей серый волк...
Дремучий лес, серый волк, охотники - все это для детей было таинственно, как гномы, феи, колдуны и колдуньи. Они придумывали для себя объяснение "пирожкам", которые несла "Красная шапочка" своей бабушке, и спорили между собой, что же это такое за "пирожки", которые нужно нести бабушке, да еще "через дремучий и темный лес".
- Пирожки, - объяснял им Культя, - это тюбики с герметическим клеем, поскольку у "бабушки", то есть старой женщины, в соседней семье, произошел "прорыв" из-за того, что там появился "серый волк", то есть особого вида снаряд… А внучка... ну, это девочка, которая еще не стала взрослой, но уже имела ОБЯЗАННОСТИ.
Запутавшись окончательно в объяснениях, Культя разводил руками и говорил:
- Это же сказка, дети, в которой есть сказочные слова, а сказочные слова нельзя объяснить, иначе это уже не сказка. Понятно?
- Понятно, понятно, деда! - хотя вряд ли что понимали, но это также входило в правила игры в сказки.
Не было детских книг с картинками, которые могли бы им показать, что это такое. Конечно, были технические книги, инструкции, но это уже для взрослых. Ими пользовались родители, когда начинали обучать СВОЕЙ судовой роли достигших пятнадцатилетнего возраста "общих детей". Были учебники по письму, чтению, элементарной математике, карандаши и тетради для обучения письму. Такие, как Культя, инвалиды не годные ни на что, обычно исполняли судовую роль УЧИТЕЛЯ ОБРАЗОВАНИЯ. Дети рисовали на учебной доске волка в виде чудовищного переплетения медных трубок, из которых струями бьет горячий пар. Или изображали его в виде снаряда с зубатой пастью, а на большее у них не хватало фантазии.
Детей рождалось много, но смертность была такая, что поддержание численности экипажа седьмой палубы, а точнее, их отсека, было одной из важнейший задач, второй по важности после БОРЬБЫ ЗА ВЫЖИВАНИЕ. Детные матери получали дополнительное питание и общественный статус их зависел от количества рожденных детей.
Культя оставил малышню на попечение Розы и вышел в общий отсек кубрика.
Вахты на палубе длилось по двенадцати часов. Первая с восьми до двадцати, вторая с двадцати до восьми утра.
Утро - это когда в переходах отсека загорались лампы дневного света, а ночь, когда отсек освещался тусклым светом "ночного освещения".
Поскольку электрические часы показывали девятнадцать часов и пятнадцать минут, следовательно, заканчивалась первая вахта 134 суток, 214 года со ДНЯ ВЫХОДА В ОКЕАН. Через сорок пять минут должны появиться все обитатели кубрика: Моня, Зануда, Сявка, Милашка, Толок, Красотка, Рохля, Катерина, Анфиска и Марта. В каждом кубрике, площадью в сто пятьдесят квадратных метров, жила одна ОБЩАЯ семья. В каждом секторе было по десять кубриков, а каждый сектор отделялся от других водонепроницаемыми переборками, которые постоянно были ЗАДРАЕНЫ. Люки этих переборок открывались автоматически в ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ случаях. Таким образом, в этом отсеке жило около двухсот человек, включая детей.
В каждом секторе на сотни метров тянулись помещения, забитые чавкающими и пыхтящими машинами, - это были рабочие места для обитателей секторов. Назначения этих машин было неизвестно, да и неважно для тех, кто стоял у них. Технологическими лифтами к этим машинам доставлялись какие-то ингредиенты, вахтенные засыпали их в бункера, регулировали параметры температур и давлений, словом, каждый исполнял СВОЮ судовую роль.
Об истинных размерах судна никто не имел представления. Даже такой старожил, как Культя (ему было уже под сорок лет!), не мог бы точно сказать, каковы размеры палубы, а ведь он потерял ногу во время ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА, когда БОРЬБУ ЗА ВЫЖИВАНИЕ вели шестнадцать секторов! Тогда погибло более половины обитателей его седьмой палубы! Так говорили по радио. Ходили слухи, что пострадали обитатели шестой и даже пятой палуб!
Раз в год, участникам ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА выдавали по банке удивительного напитка, называемого компот. Правда, на литровых банках не было наклейки и обитатели седьмой палубы терялись в догадках, из каких ингредиентов изготавливался этот напиток. В такие, торжественные дни Культя вешал на свою тельняшку БОЛЬШУЮ ЖЕЛЕЗНУЮ МЕДАЛЬ, а дети с замиранием сердца смотрели, как он вытаскивал свой складной ножик и ногтем извлекал из него серповидное лезвие. Делал он это не спеша, сохраняя достоинство и выдержку. Вся семья собиралась за обеденным столом, но не притрагивалась к праздничной пайке. Упакованное в фольгу порционное синтетическое кушанье сулило им также сюрприз и они догадывались о нем.
В такие дни всем полагалось по двести граммов водки. И вот, когда Культя вскрывал банку компота, а в это время по динамику начинали играть марш ПОБЕДЫ, все обитатели кубрика, также вскрывали свои пайки. Культя брал в руку маленькую ложечку, а дети выстраивались перед ним согласно своему возрасту. Первыми стояли самые младшие. Культя, дождавшись, когда стихнут последние аккорды победной музыки, торжественно опускал ложку в банку с компотом, а ребенок открывал рот. Культя совал ложку в рот и там переворачивал её, чтобы компот попал точно на язык, и ребенок ощутил в полной мере вкус этого напитка. Ощутил и запомнил до следующего праздника, если доживет.
После этой процедуры Культя вскрывал свою пайку и вливал в банку с оставшимся компотом водку. И только после этого он вопросительно смотрел на остальных обитателей кубрика. Обычно изъявляли желание вступить с ним в пай женщины. Они протягивали Культе свои порции водки и если желающих было много, а водки больше, чем могла вместить банка из-под компота, то брали более емкую посуду. Тогда Культя переливал компот в неё, а потом брал порцию пайщика и вливал в банку с компотом, тщательно ополаскивал и только после этого переливал в общую емкость. И так порция за порцией. Пайщики заворожено следили за этими манипуляциями.
Двести граммов есть двести граммов и Культя наливал каждому пайщику его дозу, уже разведенную сказочным компотом. Остальное он выпивал сам. Потом пели песни, занимались сексом, и спали, так как распорядок вахт был неумолим.
* * *
Бровин вернулся через полчаса. От него дурно пахло. Он снял у порога спецовку и сунул её в автомат стирки, а сам голый прошел в душевую.
Сегодня Культя играл с Бровиным на его пайку, но внезапная тревога все испортила: "А ведь мог выиграть! Мог!" – всердцах подумал Культя, прислушиваясь к шуму воды в душевой.
Утреннюю пайку он вчера проиграл и хотел расквитаться с Бровиным - не получилось.
В животе у Культи посасывало, булькала вода, которую он все дул и дул, стараясь заглушить голод. "Не нужно было мне эту воду пить! Знал же, еще хуже будет!" - пробурчал Культя. Он не заметил, что Бровин вышел из душевой. Культя последнее время стал мыслить вслух. Вот и сейчас сказал, что подумалось.
Бровин услышал и как всегда ехидно и жестко прокомментировал: "Знаешь, дед, я бы вовсе тебе выдавал пайку один раз в сутки. Зачем тебе есть? Ты не работаешь, аварии тебя не касаются. Бесполезный ты человек, балласт!"
Культя даже задохнулся от гнева: "Ты, ты, да ежели бы не мы, то где бы ты был?
Бровин грубо ответил: "Где? в пи...де! Вот где! Разве не рожденный плачет и скорбит о том, что его не родили? Ну, не было бы меня и дело с концом! Меня бы не было, не было бы этих пацанов, что? Выли бы мы к тебе из небытия: "Спаси нас и защити!?» Может быть, куда лучше, если бы тогда все ко дну пошли!
- Ты, ты! - продолжал одышливо Культя. - Где таких слов поднабрался, а? Где ты, гаденыш, их вычитал? В инструкциях таких слов нет! Вот погоди, подойдет время ЧИСТОСЕРДЕЧНОГО ПРИЗНАНИЯ и припекут тебя! Сказывают, под нами есть еще одна палуба для таких умников, как ты.
- Грозишь донести? - усмехнулся Бровин. - Так я не боюсь.
Было ли это пустая бравада или на самом деле Бровин не боялся, Культя не мог знать, от такого всего можно ждать и потому счел за благо проглотить обиду.
Время ЧИСТОСЕРДЕЧНОГО ПРИЗНАНИЯ приходило один раз в год, когда каждый обитатель отсека обязан был сообщать в специальном кубрике в микрофон всё, что он думает о существующих порядках и о поведении членов своей семьи. Это была обычная формальность почти никогда не влекшая каких-либо последствий. Однако ходили слухи, что бывали случаи, что кое-кого ОПУСКАЛИ на восьмую палубу.
Чем бы окончилась очередная стычка Бровина и Культи, не известно, известно было другое, да и то неточно, что будто бы Бровин был сыном Культи и такое "родство" бесило Бровина. Почему? В этом он и сам не мог разобраться.
Бровин родился за три года до ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА, когда самому Культе было семнадцать лет и жил он в другом кубрике, в другой семье, от которой в живых никого не осталось, кроме него да, возможно, Бровина. ВЕЛИКИЙ ПРОРЫВ нанес огромный человеческий урон и всё перепутал. Долгие годы семейные кубрики стояли пустыми, пока не народилось новое поколение.
А молва считала Бровина сыном Культи только потому, что Бровин сильно походил на него.
Бровину, как уже сказано, такое "родство" страшно не нравилось, да и не могло этого быть по законам судовой жизни, чтобы взрослые дети были в одной семье со своими родителями! Шестая палуба, командная палуба для седьмой, строго и неукоснительно следила за ЧИСТОТОЙ НРАВОВ. Все девочки, достигшие пятнадцатилетнего возраста, переводились в другой отсек, а мальчики в другую семью.
В самый разгар перепалки в кубрик вошел Сявка:
- ****ь, опять трубопровод с фекалиями прорвало! Нет более вонючей работы, чем его чинить.
- Ты и близко к нему не подошел, - сказал Бровин.
- Так меня ж скрутило. Вот как есть напополам и скрутило! - всем было известно, что Сявка не прочь был увильнуть от аварийных работ и потому его оправданиям, что "скрутило" не очень-то верили, но Сявке многое прощали за то, что он играл на губной гармошке, единственном музыкальном инструменте, который был распространен в этом отсеке. Его даже звали в другие семьи поиграть, что не очень-то поощрялось инструкцией о МОРАЛИ.
Вошел Моня, он слышал сигнал тревоги, но стоял на вахте, а в устранении аварий и последствий АТАК участвовали люди, от вахт свободные, "дежурные" люди и "выходные". Он деловито спросил:
- АТАКА или так, АВАРИЯ?
- Так кто ж его знает! - всердцах ответил Сявка. - Вот придет Анфиска, у неё и спросим. Легкая на помине Анфиса буквально влетела в кубрик и истошно заорала:
- Бровин и Сявка, немедленно в антирадиационный бокс! - это уже было более чем серьёзно!
- Давно... - начал было Культя, но Анфиска на него прикрикнула: - А ты, дед, заткни пасть!
Ей помимо всего было от чего злиться. Анфиса была "старшой" в их семье. Так уж повелось, что Бровин большую часть свободного времени проводил с ней, хотя Анфиса и не рожала. Однако никто не смел открыто выражать свое недовольство таким эгоизмом Анфисы, разве что Милашка.
В каждом кубрике был антирадиационный бокс, своего рода изолятор, при случае – лазарет, и Анфиса по судовой роли исполняла ряд обязанностей, связанных, в том числе, с медициной: санитарка, врач, акушерка. На неё возлагался также радиационный и санитарный контроль. Её судовая роль была помечена индексом "U", что давало ей право самолично звонить по секторному телефону на шестую палубу. По судовой роли она докладывала об изменении радиационной обстановки в их секторе, о случившихся ЧП, например о таком, как нынешнее. Четверо человек с этим индексом на весь сектор и один из них был в семье Культи! Этим стоило гордиться! И Культя этим гордился.
Бровина и Сявку Анфиска закрыла в боксе. Они не возражали, поскольку следовали своему долгу. На их месте любой поступил бы так же.
Вскоре в общей столовой собрались все члены семьи. Настроение было подавленным из-за случившегося. В четко обусловленное время, в 20.30, автомат подачи пищи судорожно задергался и выплюнул на доставочный столик пайки. Дети тут же разобрали свои и их заперли в детской. Никому в голову не пришла мысль, что видят они их в последний раз.
Рохля вопросительно посмотрел на Анфиску.
- Диверсия. - сказала она. - Очередная АТАКА. Прошило не только фекальную систему, но убило в пятом кубрике Семена.
- Падлы! - выкрикнул Зануда. - Ведь напридумывают же!
- Кто напридумает? - переспросил Культя.
- Ну, ну... - нерешительно начал было отвечать Зануда, но его оборвала Анфиска:
- Ты жри. Ишь, рассуждальщик какой!
- Действительно, - поддержал её Толок, - на кого здесь обижаться, если природа такова? - Толок был вторым на очереди спать со СТАРШОЙ после Бровина и потому при удобном случае вставал на её сторону. - Вот и по радио говорят, - продолжал Толок, - что мы боремся не с чем-то таким, человеческим, что ли, а с природой, которая по отношению к человеку извечно злонамеренна!
Милашка - девка семнадцати лет, мать двоих пацанов, вклинилась в общий разговор:
-А почему, ты, Анфиска, всем рот затыкаешь? Я вот тоже думаю, что это все напридумывают. Когда я девчонкой была и жила в другом отсеке, так у нас тоже "прошивало". Помню "прошило" весь сектор и ушло в другой, но после этого не было никакой радиации, а сейчас, который уже год, как "прошьет", так и начинается радиация? Может, это отсек такой, проклятой?
Двое пацанов Милашки уравнивали её с бездетной Анфисой, что вызывало вспышки взаимной неприязни, к тому же Милашка пришла в их семью из "чужого" сектора и часто вспоминала, "что у них не так".
- Дура ты, Милашка, и ничего ты не смыслишь, кроме как ноги выше головы задирать, - гневно сказала Анфиска. - Кстати сказать, не ори так, когда сексом занимаешься, ведь ты не одна в кубрике, тут ведь еще дети спят.
- А я не могу не орать. И чего это мне не орать, ежели от души идёт? А дети в детской спят и не слышат.
- Тебя слышно в соседнем кубрике, - буркнул Культя.
- Нет, вы мне все-таки скажите, отчего это нынче "прошивает" и с радиацией? - спросил ободренный поддержкой Милашки Зануда.
- Скажу, если у тебя мозгов хватит понять... Ты слышал что-нибудь об эволюции?
- Ну, - мрачно ответил Зануда, напрягая все свои мозговые извилины, чтобы вспомнить. Это-то он мог вспомнить, потому что судовое радио объясняло, и неоднократно, причину радиационных АТАК "эволюцией природы".
- Это изменение какое-то, - сконфужено отозвался Зануда, боясь попасть впросак и вызвать насмешку своей неосведомленностью в таком важном деле.
- Не какое-то, а ЗЛОНАМЕРЕННОЕ! Природа, чтобы уничтожить человека, постоянно меняет формы АТАКИ на него. Так что не "падлы напридумывают", а одна единственная "падла" - природа! Вот она и наделила "снаряд", ранее не оставлявший при соприкосновении с металлом палубы радиации, способностью её оставлять. Кстати сказать, Бровин получил этак, навскидку, рентген четыреста, а Сявка рентген двести.
- Это ни хрена себе, - сказала Милашка.
Марта пискнула:
- Женилка у Сявки и так стоит на полшестого, теперь и вовсе отвалится.
- Выжил бы, а я ему пластмассовую выстругаю, - сказал Культя. - Ногу мне пластмассовую выстругали, следовательно, женилку можно из пластмассы смастерить.
- Вот ты эту "женилку" себе в зад и засунь, дед, - посоветовала Катерина.
Но смеха не было, хотя шутка была удачной. Культя не без умысла сказал так, подставляя себя под неизбежную насмешку. "Молодые, глупые", - думал Культя и жалел их. Разговор не складывался. Из-за АТАКИ срывалась ночная смена, а это было непривычно и те, кто должен был заступать на вахту, не знали, куда себя девать. Так продолжалось минут десять, пока не допили горячий бульон, присланный в общем пакете на всю семью. Потом Анфиска унесла обед в бокс Бровину и Сявке. Пора было ложиться спать.
Красотка, встав из-за стола, чувственно потянулась и сказала:
- Спать надо, а спать не с кем. Бровин хоть и груб да мужик. Пойдем что ли, Толок! Одна радость в жизни есть и на ту напасть.
Детей по случаю радиационной опасности заперли в детском отделении кубрика сразу же, как только они покушали.
Культя остался с ними и на несколько минут включил в отделении кварцевую лампу, приказав всем лечь лицом к полу и снять рубашки. Можно было и не говорить об этом, процедура была известной, но Культя полагал, что с детьми нужно разговаривать, даже повторяя очевидное. Пять девочек и три мальчика разных возрастов, улеглись на синтетическом ковре.
Они любили эту процедуру. Детям полагалась двойная порция ультрафиолета и автоматика сама отключала кварцевую лампу, когда истекало положенное время. Культя присел в уголке и задремал.
- Теперь долго диверсий в нашем секторе не будет, - сказал Толок, примащиваясь к Красотке в её шконке, отделенной от остальных фанерной задвижкой. "Шконки", или спальные места - род "пенала", были одинаковые, полтора метра на два и отделялись от общего помещения фанерной задвижкой.
- Почему не будет? - спросила Красотка, терпеливо дожидаясь, когда же Толок настроится. Толок и раньше-то не отличался мужскими достоинствами, а тут после АТАКИ у него и вовсе ничего не получалось.
- Да потому и не будет, что уже было, - сказал Толок, и не думая что-то делать с Красоткой.
- Нам и этого за год не расчухать, - ответила Красотка и раздраженно прошипела, - Ну ты, чего там?!
- Да ничего! Сама пробуй! - он выразительно глянул себе промеж ног.
- Тогда сама на тебя и залезу!
Красотке не впервой было забираться на мужика. Не только природная тяга к сексу была причиной настойчивости Красотки, помимо всего прочего, беременность женщины являлось её патриотическим долгом и поощрялась усиленным пайком, а также различными послаблениями по исполнению судовой роли.
У Красотки два месяца тому назад случился выкидыш и она очень переживала эту неудачную беременность и вела себя агрессивно по отношению к мужчинам, понуждая их не уклонятся от ДОЛГА.
Мужская половина семьи ничего с деторождения не имела и потому эта сторона семейной жизни имела определенную сложность, которую не принимали в расчет "высшие силы", регламентирующие всю жизнь на седьмой палубе.
Но это обычное препирательство прервал вой сирены. Что-то щелкнуло над Красоткой и Толоком, появилась дыра величиной с кулак. В эту дыру попер желтый дым. Толок спрыгнул со шконки, но тут же упал, хватанув полные легкие дыма.
Через секунду на него свалилась Красотка с перекосившимся в предсмертной агонии лицом.
Это была самая страшная из всех АТАК - газовая. Снаряд шел с шестой палубы наискось вглубь судна. Сирена продолжала выть. Культя слышал топот ног, мат, потом все стихло.
Через полчаса, когда дым стал пробиваться в детское отделение, включилась нагнетательная вентиляция и вытяжная. "Высшие силы" спохватились и приняли единственно верное, но запоздалое решение. Детишки сбились в кучу в дальнем углу, облепив Культю. Когда вентиляция включилась, Культя перекрестился широким крестом: - Ну, дети, мы еще поживем.
* * *
Всю вахту Культя занимался тем, что вместе с Бровиным и Сявкой, которых он выпустил из бокса, упаковывали трупы членов своей семьи в пластиковые пакеты. Им помогали свободные от вахты из других кубриков. Бровин сильно потел и быстро слабел.
- Зря ты его выпустил, Культя, - сказал старший по отсеку Иосиф. - Он же "светится".
- Они ему не чужие, - буркнул Культя.
Дети так и оставались взаперти в своем отделении кубрика - этого требовала инструкция. Правда, старшая девочка Роза стучалась в дверь и просила, чтобы ей разрешили проститься с мамой Мартой. Не разрешили.
Бровина пришлось вернуть в бокс и уложить. Он слабо сопротивлялся. Пакеты с трупами, как положено, отправили в мусоропровод. Пришла санитарка из другого кубрика и обработала помещение моющим средством. Потом притащили переносный пылесос и фен. Стали просушивать обивку диванов и напольных ковров. Синтетика не держала в себе воду и потому она быстро всасывалась пылесосом, а оставшаяся влага, была унесена вытяжной вентиляцией, которая все еще работала на полную мощность. Только после этого Культя выпустил детей. Теперь оставалось ждать распоряжений об изменении судовых ролей, оставшимся в живых, членам ЕГО семьи. Собственно говоря, если не считать шестерых детей, то остались только Бровин, Сявка, да Культя.
"Детей разберут по другим семьям", - размышлял Культя, поглаживая присмиревших ребят по головам. Так было всегда, а на его памяти - трижды. Трижды Культя менял семьи. Эта семья была везучей, почти пять лет никого из взрослых не теряла. - Вот и опять смерть обошла меня стороной. Зачем? Почему? - думал Культя. - Несправедливо это!"
Давно, лет двенадцать тому назад, когда Культя пришел в эту семью вместе с Бровиным, он частенько оставался в шконке Марты. Тогда Марте шел шестнадцатый год и она из жалости к одноногому или по какой-то иной причине выделяла его из всех своих мужей. Бровин да Марта - вот и все, кто остался в живых от той семьи до этой АТАКИ.
Трёх детей родила Марта, двое умерли в малолетстве, осталась одна Роза. Его ли она была дочь или нет, о том точно никто не знал, дети были "семейные" и такое разбирательство считалось делом постыдным и недостойным. Культя любил всех.
Марта, когда родила Розу, шепнула Культе, что это его ребенок. Культя цыкнул на её свирепо, пресекая любую попытку установления отцовства, но сейчас...
"Вот и я пережил Марту, а ведь по всем божеским законам, должен бы умереть раньше её, - подумал Культя и поглядел на дочь Марты. Это она барабанила в дверь и просила, чтобы её пустили проститься с мамой Мартой. Роза уже вступала в брачный возраст. - Она всё равно бы ушла в соседний сектор, а может быть и дальше, - думал Культя, - хотя кто знает, куда на самом деле уходят повзрослевшие дети? Бровина, Сявку и меня переведут в другую семью, может быть, в соседнюю. Может быть, в ту, где погиб Семён. Вот только выживет ли Бровин? Сволочь он, конечно, хорошая, а ведь свой и жалко", - мысли текли сами собой, простые и незатейливые.
Хотелось есть, а до завтрака было еще более часа. «Хорошо бы, - думал Культя, - если бы выдали пайки на всю семью», - стал вспоминать случаи из своей жизни, когда такое случалось.
- Бывало… - проговорил он вслух и ребятишки, которые облепили его, тут же переспросили:
- Что, дедушка, бывало?"
- Да всякое бывало, - спохватился Культя. - Так что нос вешать не следует. Борьба и еще раз борьба, до полной окончательной Победы, а за ценой мы стоять не будем! Верно?
- Страшно, - сказал один малыш. - Мамы Кати не будет.
- Ну, ну, - Культя погладил его по голове, - другие будут. Без мам вас не оставят.
- Я не хочу других, - выкрикнул малыш и заплакал. Следом захныкала девочка его возраста и у других на глазах появились слезы.
- Чему нас учит инструкция? А ну, кто скажет мне? - бодрым голосом произнес Культя, хотя самому хотелось заплакать. "Стар стал, - подумал Культя, - нервы сдают, жалость какая-то дурацкая появилась".
Обычно дети любили эту игру в вопросы и ответы, но сегодня они только хныкали, а старшие кривили губы, сдерживая свои чувства.
- Инструкция учит нас, - бодрым тоном продолжал Культя, давя в себе непрошенные слезы, - учит нас мужеству и самопожертвованию. Все ваши папы и мамы исполнили свой долг с честью. Исполнить свой долг с честью и есть смысл нашей жизни. Для этого мы родились. Когда-нибудь, лет через сто-двести мы одолеем эту злонамеренную природу и тогда все у нас будет тип-топ! Я же вам рассказывал, что на верхних палубах, где также живут люди, но не такие как мы, а особенные, могущественные, красивые и очень добрые. Они обладают, в отличие от нас, рядом ценнейших качеств. Они о нас постоянно думают, заботятся, они...
Но Культю, прервала Роза:
- Каких качеств, дедушка?
- Каких? - Культя задумался. Вопрос застал его врасплох, хотя раньше, у него, что называется, от зубов отскакивало СКАЗАНИЕ О ЛЮДЯХ-БОГАХ, ЧТО ОБИТАЮТ НА ВЕРХНИХ ПАЛУБАХ. Но сейчас, глядя в глаза этой девочки, он растерялся.
Во время ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА к ним, на седьмую палубу, спускался человек с шестой палубы и тогда Культя не увидел в нем особых отличий от себя. Правда, этот человек очень грамотно распоряжался работами. Он слышал, что ТОТ человек сказал, что вырвало более шести квадратных метров борта ниже ватерлинии. Об этом случайно услышал Культя, когда ТОТ говорил с кем-то по телефону, но что такое "ватерлиния", что такое "борт" - этого Культя не знал.
Рвало переборки водой и вода затопляла отсеки, взрывалась от соприкосновения с расплавленным металлом технологических установок. С водой они и боролись, восстанавливая герметичность ПЕРЕБОРОК. То же самое, было и в других секторах, подвергнувшихся АТАКЕ. Тогда Культю включили в бригаду смертников и бросили в четвертый отсек. Выжил он один из двадцати.
Нет, тогда он не заметил особой разницы между собой и ЧЕЛОВЕКОМ С ШЕСТОЙ ПАЛУБЫ, возглавившем эту бригаду. Он тоже погиб. Но ведь это был человек только с шестой палубы!
Культя знал один случай, когда девушку - это точно! - взяли на шестую палубу! Все это, конечно, выходило за пределы всяческого разумения, но было же! Он точно видел, как её подвели к лифту, она вошла и её подняли на шестую палубу.
Это Культя определил по времени работы лифта, ведь он в молодости как раз обслуживал все технологические лифты и этот, единственный в их секторе пассажирский. Она ВОЗНЕСЛАСЬ! А ему говорят - это сказки про "ВОЗНЕСЕНИЕ", что такого не бывает, что людей только ОПУСКАЮТ.
За всю свою жизнь он дважды видел в работе пассажирский лифт в их отсеке. Во время ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА, когда он спустил к ним ЧЕЛОВЕКА С ШЕСТОЙ ПАЛУБЫ и до этого, когда лифт пришел за девушкой.
Однако то, что на верхних палубах обитают люди особенные, не похожие на тех, кто живет здесь, - Культя был уверен. Впрочем, к ним вовсе неприменимо слово люди, ведь их даже в инструкциях называют - ВЫСШИЕ ДОЛЖНОСТНЫЕ ЛИЦА...
Он силился вспомнить что-то слышанное им про "Табель о рангах". Говорят, была такая брошюра. Брошюрка, по всему видно, мерзопакостная, подрывная, коли её уничтожили, невесть как попавшая на их палубу. Предполагалось, что это была какая-то изощренная форма диверсии. Разумеется, её он не читал, а ныне даже сомневается, что такая брошюрка была, скорее всего, старик Гвоздь её выдумал, как он выдумывает сказки для детей, но вдруг?
Вот запомнилось же ему слово - КАПИТАН, который ведет в океане их судно. Конечно, по здравому разумению, нет никакого судна, а есть палубы, Да и что такое Океан? Всё это сказки, легенды, мифы. Есть судно, твердь, погруженная в воду, и есть - природа, злейший враг человека, вот и всё! Всё!
Из трудного положения, в которое его поставил вопрос девочки, спас автомат подачи пищи. Он опять захрюкал и выплюнул на приемный стол все восемнадцать пайков! В том числе два, помеченных радиационным знаком, то есть для лежащих в боксе Сявки и Бровина.
"Как минимум до завтрашнего обеда никаких распоряжений не будет", - подумал Культя, поскольку шла вторая вахта, а во вторую вахту никогда распоряжений о перемене судовых ролей не бывает.
Пайки погибших Культя поделил быстро. Шесть пайков оставил про запас. Это был настоящий пир и вскоре осоловелые от обильной пищи дети уснули. Культя отнес кушать Бровину и Сявке и даже перекинулся с последним двумя-тремя словами:
- Ты, того, - сказал Культя Сявке, - Бровина покорми, а ежели мало, то постучи в дверь, там еще осталось. Да лекарства пей сам и Бровину давай. Бывали случаи, выживали...
- А я, Культя, выживать не хочу, - сказал Сявка. - Я устал жить. Не пойму, как ты еще не устал.
- Язык бы тебе оторвать за такие непатриотичные слова! - прикрикнул на Сявку Культя. - У тебя семья! О семье хотя бы должен думать?!
- Ты на меня, дед, не кричи, - тихо, умиротворенно сказал Сявка. - Лекарства я пить буду и Бровина не оставлю без внимания, но ведь семьи-то моей нет, зачем мне жить?
- Дурак ты, Сявка! Как был дураком, так и остался им! - крикнул Культя, переступая порог бокса и закрывая за собой дверь.
Он знал, что таких случаев, чтобы выжили, на самом деле не было. Седьмая палуба, их сектор, столкнулись с радиацией года три как. В их секторе за эти годы были пять АТАК с радиацией и все облучённые померли. Говорил Сявке, что положено говорить в таких случаях, а оттого, что знал - не выживут, обреченность в голосе Сявки его бесила.
Культю клонило в сон от переживаний и от обильной еды. Он и уснул рядом с детишками, свернувшись "калачиком" на диване.
Перед началом первой вахты, как обычно, по радио прозвучал гимн, а потом блок судовых новостей. Культя и дети притихли и завороженною слушали, как не слушали никогда.
- В третьем отсеке седьмой палубы произошла АТАКА, в результате чего имеются многочисленные жертвы, - диктор прокашлялся и продолжал. - Природа не желает сдавать своих позиций и мстит человеку. При отражении очередной АТАКИ геройски погибли: Моня, индекс 5 "I" 346, Ваня, он же Зануда, индекс 5 "I" 349, Михаил, он же Толок, индекс 5 "I" 241, Маня, она же Милашка, индекс 5 "R" 149, Таня, она же Красотка, индекс 4 "R" 201, Николай, он же Рохля, индекс 6 "I", Катерина, индекс 4 "R" 205, Анфиса, индекс 9 "U" 302, Степан, индекс 6 "I", Марта, индекс 4 "R" 165. В борьбе со стихией облучились: Матвей, он же Бровин, индекс 5 "I" 341, Семен, он же Сявка, индекс 3 "I" 329. Вечная память погибшим, но до конца оставшимся верными своему долгу. Мы не забудем вас. Ваш подвиг послужит примером подрастающему поколению. Смерть природе! Мы не дрогнем и не отступим! - голос диктора приобрел жёсткость и в нем зазвучали металлические нотки. После краткого марша он продолжил:
- А теперь прослушайте распоряжение. Осиротевшие дети поступают в семьи в том же секторе Z/Т-2а: Таня, индекс 0/Т-12n в семью N8, Вера, индекс 0/Т-3z, в семью N9, Нина, индекс 0/Т2н, в семью N3, Сергей, индекс 0/М-3q, в семью N4, Алексей, индекс 0/М-8v, в семью N6, Степан, индекс 0/М-7д, в семью N7.
Культе хотелось закричать: "Вы меня и Розу забыли!" Но радио захрипело, словно кто-то прочищал себе горло. Похрипев, продолжило:
- По остальным членам семьи N1 сектора Z/Т-2а слушайте сообщение в половине первой вахты.
Через пять минут в кубрик Культи стали приходить женщины из других семей и забирать детишек. Они жались к Культе и не хотели уходить. Культя что-то бормотал им, едва сдерживая подкатившийся к горлу ком. Он ругал себя последними словами, проклиная себя за мягкосердечность, за такую постыдную для взрослого слезливость и позорную привязанность к СВОИМ детям. Через час он остался в кубрике с самой старшей девочкой из их семьи - Розой.
- Дедушка, а почему меня никто не взял? - спросила она Культю и посмотрела ему в глаза каким-то недетским, всё понимающем взглядом, в котором едва скрывалась мечущееся пламя отчаяния и страха. - Дедушка, а в других секторах живут такие же люди, как в нашем?
Культя гладил её белокурую голову и приговаривал:
- О да! Может, даже лучше. Я был там, знаю. Ты уже взрослая и тебе нечего бояться. Через год получишь свою судовую роль, выучишь инструкцию и вперед! Ты же знаешь, что все взрослые девочки уходят в другие сектора, этого и инструкция требует.
Она недовольно дернула головой. Культя сказал:
- Ты чего такая смешная а? Раз инструкция требует - значит правильно!
- Я понимаю, что правильно, но мне жалко всех наших. Эта проклятущая природа! У! Если бы она мне попалась то я бы, я бы! - она даже затряслась от гнева.
- Вот и хорошо, что в тебе столько ненависти к этому извечному злу. С ненавистью к нему и жить легче, и умирать не страшно, - наставительно произнес Культя обычную фразу, в которую сам всю жизнь верил, но сейчас она показалось ему неуместной, нарочито патриотичной.
- Я ведь тебя больше, дедушка, никогда, никогда не увижу, да? - дрогнувшим голосом спросила Роза, не обратив внимание на его слова.
Культя промолчал. Роза о чем-то усиленно думала. Это он заметил по морщинкам на лбу. Она всегда морщила лоб, когда о чем-то крепко задумывалась.
- Деда, ты для меня будешь, как будто умер, да? - она заглянула ему в глаза. – Как будто ты умер вместе с мамой Мартой? - Культя и так-то едва владел собой, а тут еще этот, пронизывающий душу взгляд.
- Деда, - каким-то, не по годам серьезным тоном сказала Роза, - а ты поплачь. Моя мама мне всегда говорила: "Поплачь и тебе легче будет". Давай, деда, мы вместе поплачем и нам вместе легче будет, а?
Культя только сильнее прижал к себе её хрупкое тело и еще чаще стал водить ладонью по голове. Он и так плакал, плакал молча, а чтобы Роза не увидела его слез, он прижал её голову к своей груди. Так они просидели вдвоем на диванчике до половины первой вахты. Время летело стремительно, словно камень с обрыва.
Автомат подачи на этот раз выплюнул четыре порции, две с радиационном знаком на упаковке, Бровину и Сявке, одну с индексом "Д" для Розы и ему с инвалидным индексом "И". На этот раз Культе, вечно голодному, совершенно не хотелось есть.
- Роза, мне что-то не хочется есть, возьми мою пайку.
- Что ты, деда! Мама всегда говорила: "Ешь, а то обессилеешь!" - и подражая Культе серьезным тоном, сказала. - Это наш долг.
- Правильно говорила твоя мама, кушать - это обязанность, долг, но я сегодня сыт, Роза, - он решил схитрить. - К тому же таким старикам, как я, есть много вредно.
Она поглядела на Культю все тем же, враз повзрослевшим и всё понимающим взглядом, тот крякнул и нехотя принялся жевать пайку. Радио заиграла гимн.
- Ну вот, - сказал Культя, - сейчас и про нас, и про Бровина с Сявкой что-нибудь скажут. Определят.
Культя встал с дивана и подошел поближе к динамику, чтобы ненароком ничего не пропустить.
И действительно, сообщив, что "ЧП" на седьмой палубе в эту вахту не было, а последствия прежнего устранены, диктор начал зачитывать распоряжение: "Бровина и Сявку перевести в изолятор N3... - поперхнулся и неожиданно торжественным голосом сказал. - Кавалеру железной медали, герою ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА, Щипцу Ивану Емельяновичу надлежит... подлежит... да, надлежит через полчаса явиться к пассажирскому лифту для ВОЗНЕСЕНИЯ. Старшему по сектору выдать означенному гражданину парадную форму. Гм..." - на этом радио замолкло.
Культя вначале не понял, о ком идет речь. Его даже в праздник ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА никто не называл так, по фамилии и имени-отчеству. Он недоуменно поглядел на Розу. В это время радио снова включилось и диктор скороговоркой зачитал: "Розе, индекс 1/Д-1а, через полчаса подойти к люку А/5. Старшему по сектору проследить исполнение распоряжения".
И только тогда, когда Роза его дернула за рукав, Культя понял, что это ему велено прийти к пассажирскому лифту и это он и никто иной Щипец Иван Емельянович. Он был потрясен этим сообщением настолько, что перестал соображать.
Культя смотрел на Розу, видел её шевелящиеся губы, но не слышал её слов. Она что-то пыталась сказать, сделать и все время подтягивалась на руках, уцепившись ими за плечи Культи, вставая на цыпочки.
Он стал соображать только тогда, когда в кубрик открылась дверь и в дверях появился старший по сектору Иосиф. В руках он нес стопку отглаженной и отутюженной матроской формы. Все как полагается: черные брюки-клеш, черные ботинки, зюйдвестка, тельник и бескозырка. Иосиф распоряжением был потрясен не меньше, чем Культя.
- Во, того... - он положил на табурет форму и хотел было взять за руку Розу, чтобы тут же и увести её, но она словно прилипла к Культе. Иосиф дернул её несколько раз за руку, сначала легонько, потом сильнее, чтобы оторвать от Культи, но та цепко держалась за него. Раньше бы он просто рявкнул на Розу или поддал ногой под зад Культе, чтобы тот не мешался, но после такого распоряжения, которого он не припомнит за все годы своей службы, не посмел. Он только обиженно спросил девочку: "Ты чего?" - и покосился на Культю.
Культя вначале испугался Иосифа, но увидел, что тот настроен миролюбиво, промямлил: "Это, того, я сам. Я сам, господин СТАРШОЙ".
Он еще не осознал, что его "ВОЗНОСЯТ".
И непонятно было, что "я сам"; то ли я сам переоденусь, то ли "я сам" отведу Розу, но Иосиф понял именно так, что сам отведет. Он хотел было сказать, что "не положено", но передумал, а вдруг теперь Культе "положено"? Мир палубы, его устои рушились на глазах и Иосифу было больно видеть это разрушение. Он что-то буркнул и вышел из кубрика.
Может быть, оттого, что у Культи ослабла здоровая нога и его перекосило на одну сторону, Роза дотянулась до его лица и стала целовать Культю в щеки, в лоб, в глаза. С такой отчаянной страстью и с такой безвинной чистотой его никто, никогда не целовал. Она всхлипывала и приговаривала: "Милый-премилый мой дедушка, как же я буду теперь без тебя? С кем теперь я буду? Я не хочу! Не хочу, чтобы ты умер для меня!"
Культя плакал, теперь уже не скрывая от Розы своих слез. Он срывал с себя старое, ветхое рубище и одевал новое с какой-то остервенелой злостью, без понятия на кого или на что злится. Он привык беспрекословно исполнять распоряжения и исполнял.
Время поджимало. Через десять минут Культя был в новой форме. И тут он вспомнил, что не занес обед в радиационный бокс. Может быть, обед был только поводом увидеться и проститься с оставшимися в живых Бровиным и Сявкой? Он зашел в бокс. Сявка взглянул на него и не узнал. Попытался, было встать, чтобы отдать честь и только тогда, когда Культя произнес: "Вот видишь, значит, дело такое, ВОЗНОСЯТ меня", - Сявка изумленно вытаращился на него.
Культя, словно был перед ним в чем-то виноватый, сказал: "И сам не знаю за что? Вот так. Вы тут поправляйтесь, а Бровину скажи, что я на него зла не имею".
Сявка смотрел на него с раскрытым ртом. Он всегда считал досужей выдумкой разговоры о "ВОЗНЕСЕНИИ" и тогда, когда Культя говорил, что сам был свидетелем того, как "вознесена" была одна девушка на шестую палубу, Сявка считал, да и все считали это, стариковским трепом.
За десять минут до назначенного времени Культя вышел на палубу вдвоем с Розой. Культя повел её к люку А/5. Этот люк был в десяти метрах от пассажирского лифта. Все население сектора, свободное от вахты, вышло провожать их. Взгляд Культи то и дело натыкался на их лица и почти на всех читалась растерянность и потрясение, словно это не Культя шел, а кто-то СПУСТИВШЕЙСЯ С ВЕРХНЕЙ ПАЛУБЫ.
Они подошли к люку и Роза обняла Культю: "Дедушка, помни обо мне, - прошептала она, целуя Культю где-то за ухом. – А я тебя никогда, никогда не забуду!"
- Я тебя никогда не забуду, моя доченька, - так же шепотом ответил ей Культя, прижимая Розу к себе. - Ты меня жди, я приду за тобой, - прошептал Культя и сам поразился сказанной им глупости.
- Я знала, я знала! - закричала девчушка, повиснув на Культе. - Моя мама говорила мне - ты мой отец!
Громко, пронзительно выкрикнула девочка и было дико, странно услышать из уст её такое неприличное слово - отец!
Лицо Иосифа покрылась багровыми пятнами и рука инстинктивно потянулась к ременной плетке, чтобы огреть по спине похабницу. Мир седьмой палубы и на самом деле рушился, если в нем появились такие дети, которые знают своих отцов, а матери им об этом говорят! Он оглянулся на тех, кто был свидетелем этой постыдной сцены, и свирепо погрозил им плеткой. В это время открылся люк и Иосиф увидел склонившееся в проем лицо женщины. На ней была форма старшей сектора.
- Эта Роза? - грубо спросила она.
Иосиф сделал попытку оттеснить Культю от девочки:
- Да, да, она самая, - скороговоркой пробормотал Иосиф.
Женщина из ЧУЖОГО сектора недоуменно поглядела на него, не понимая причины такого суетливого, растерянного поведения. Но тут, что-то взорвало Культю. Откуда у него хватило столько смелости и наглости, чтобы так обращаться к СТАРШОЙ? Но он вдруг рявкнул начальственным голосом: "Молчать!"
И все, кто услышал его голос, содрогнулись. Если бы палубная крыса вместо писка проревела бы, как сирена тревоги, это бы не так поразило всех, как неожиданный окрик Культи. Словно огненный бич полоснул по лицу всех, слышавших это.
- Это моя дочь, ты слышишь, палубная швабра!? - он ткнул в люк кулак и чуть было не попал в лицо и не кому-нибудь, а СТАРШОЙ! - Сейчас я ВОЗНОШУСЬ, - говорил Культя таким тоном и так твердо и угрожающее, что у всех волосы дыбом вставали на голове от неслыханной дерзости. - Горе тому, кто посмеет её обидеть!
Он подтолкнул Розу к люку и та покорно перешагнула через железо люка и вошла в чужой сектор. В этот момент заработал пассажирский лифт. Культя поковылял к нему. Створки лифта раскрылись и те, кто мог увидеть, увидел божественную красоту его внутреннего убранства, но самое главное, посредине лифта стоял, стоял... ОФИЦЕР! В белом мундире с золотыми пуговицами и с кортиком на поясе. Белая, с голубым околышем фуражка украшалась кокардой.
Культя стоял напротив дверей и потому весь блеск ОФИЦЕРА, вся его СЛАВА ударили ему в глаза и он потерял сознание. Ходили легенды на седьмой палубе, будто ОФИЦЕР поднял его и внес в лифт. На самом же деле, ОФИЦЕР, увидев, что Культя потерял сознание, процедил сквозь зубы: "Падла, на ногах не стоит", - и вволок его в лифт.
Культя очнулся уже в кубрике и первое, что он услышал, был какой-то незнакомый прежде, размеренный шум. И воздух был легкий и свежий.
"Наверное, я умер, - подумал Культя, - да и то, хватит, пожил, пора и честь знать".
Однако его рассуждения прервал чей-то сочный и бодрый голос:
- Очнулся, герой?
Он открыл глаза, над ним склонилась женщина, вся в белом, невиданной красоты: брови черные, широкие, лицо румяное и губы ярко-красные и вся такая воздушная, стройная.
Культя вспомнил, что рядом с ОФИЦЕРАМИ всегда бывают СТЮАРДЫ, по крайней мере, так гласили легенды, и эта женщина наверняка - СТЮАРД.
Так в этом кубрике, общаясь только с этой женщиной, которая оказалась вовсе не СТЮАРДОМ, вот и верь после этого легендам, а ДОКТОРОМ, Культя провел целый месяц. Каждое утро ему давали банку компота и, уж конечно, кушанье здесь было такое, какое не снилось даже СТАРШОМУ по сектору! Ему заново приходилось привыкать к обращению Иван Емельянович и к новому протезу.
Все здесь поражало его: новые запахи, звуки, странное отношение этой воздушной женщины к нему. Из коротких разговоров, реплик Культя понял, что находится он на второй палубе. И самое главное, причина, по которой его ВОЗНЕСЛИ, заключаясь в том, что он единственный из оставшихся в живых, участник ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА. И, что теперь он является ценным музейным экспонатом.
Через месяц он увидел все то, о чем не раз говорил детям, рассказывая им сказки. Увидел океан, небо и солнце. Потрясение было настолько сильным, что он заболел и слёг. Сквозь болезненное забытые он слышал, как кто-то выговаривал ДОКТОРУ.
- Анастасия Ивановна, голубушка, разве ж так можно выпускать на палубу без подготовки? Они рождаются и умирают, не видя неба и солнца, а вы? Смотрите, не дай бог умрет.
- Простите меня, Галактион Яковлевич, не моё это дело, но зачем вытащили на божий свет это ископаемое?
- Вы забыли голубушка, что более трех тысяч этих "ископаемых", как вы изволили выразиться, заплатили жизнью за плавучесть нашей ДЕРЖАВЫ. Вы не представляете себе, что значит получить в подводной части одновременно шестнадцать пробоин! Нападение было внезапным и коварным. Я это хорошо помню, хотя прошло уже двадцать лет. Он единственный из оставшихся в живых участников той БИТВЫ ЗА ПЛАВУЧЕСТЬ.
- Ничего ему не сделается, он еще молод, ему ведь только тридцать семь лет. Анализы, кардиограмма у него неплохие, а этот шок пройдет.
- Вы, голубушка, в этом лучше моего понимаете, вам и карты в руки.
Культя долго осмысливал этот разговор. "Вот она сказала "ископаемый", это хорошо или плохо? Наверное, хорошо, потому что тот, кого она назвала Галактионом Яковлевичем, очень уважительно говорил об "ископаемых". А что такое "держава»? Непонятно. Непонятно потому, что этот Галактион Яковлевич говорил, будто бы я сражался за "плавучесть державы", но ведь я сражался вовсе не за державу какую-то, а вел БОРЬБУ ЗА ВЫЖИВАНИЕ. Чудно. Молод, говорит? Ничего себе, под сорок лет и молод? Чудно».
Прошли месяцы, Культя узнал много новых слов, таких, как "ПРОТИВНИК" и ему показали на горизонте НЕЧТО, ОТКУДА ЛЕТЯТ СНАРЯДЫ. Оказывается, КОРАБЛЬ - реальность, как ОКЕАН и КАПИТАН. Все это вначале не умещалось в его сознании.
Культя никак не мог свыкнуться с огромными размерами корабля, похожего на огромный остров. Потрясало обилие разных людей, свободно перемещающихся по палубе, но еще больше поражало его звездное небо, солнце и бесконечный простор океана. Он еще вздрагивал оттого, что примерно раз десять или двенадцать в сутки раздавалось гулкое "бом" и в сторону этого зловещего ПРОТИВНИКА летел снаряд.
Он всё еще не мог привыкнуть к свету солнца: глаза слезились и шелушилась кожа на руках и лице. Культе дали новую судовую роль и новую инструкцию. Теперь он ежедневно приходил в музей СЛАВЫ и дважды, в первую и вторую вахты, рассказывал. Рассказывать было приятно. В инструкции говорилось о совершенных им подвигах, о героической гибели сотен людей, о проклятиях, которые раздавались в адрес ВРАГА. И ему стало казаться, что все так и было на самом деле, а вовсе не так, как ему когда-то приснилось на седьмой палубе.
Ему становилось стыдно, когда он вспоминал свои первые дни на этой палубе и особенно тогда, когда он спросил ДОКТОРА: "Достопочтенная госпожа, припадаю к вашим ногам и целую ваши священные ручки, скажите мне, вы - боги?"
А перед этим он долго вспоминал, как обращались к богиням в его сказках. Эту фразу он составлял не один день и велико же было его удивление, когда ДОКТОР вдруг схватилась за бока, упала на кушетку и истерически захохотала:
- Ой, не могу! Ой, спасите меня! - фразы прорывались сквозь захлебывающей смех.
Культя застыл и онемел от священного ужаса. Затем ДОКТОРА одолела икота и она выпила почти целый графин воды. Всё это время Культя стоял окаменевшим, как соляной столб. Ему казалось, сейчас полыхнет разряд и его испепелит в прах, но ничего такого не произошло. Успокоившись, ДОКТОР сказала:
- Сколько же чепухи у тебя в голове, парень! Бог там, на небе, и, похоже, ему нет до нас никакого дела. Судовой священник говорит, что после смерти наши души попадут в рай, а ты - боги!
За полгода Культя прибавил в весе, округлился и почувствовал в себе давно забытую тягу к женщине. Женщин на палубе он встречал много и особенно приглянулась ему смотрительница музея Дашенька, но Культя стеснялся своей инвалидности.
Однажды он осмелел и заговорил с Дашей. Тему разговора он выбирал долго и решил спросить её про ПРОТИВНИКА. Для него, как и прежде, оставалось загадкой, что это такое ПРОТИВНИК, ВРАГ и откуда он взялся. Может это и есть та самая ПРИРОДА, которая стремится уничтожить человека?
После закрытия музея Культя не ушел, как обычно, побродить перед сном, а сел на диван и смотрел, как Даша влажной тряпкой протирает экспонаты.
- Ты чего это, Иван Емельянович, припозднился? – спросила Даша.
Перебарывая в себе робость, Культя сказал:
- Дарья Павловна, меня давно мучает один вопрос, что такое ПРОТИВНИК
- Как? Разве Вы не знаете, что это наш ПРОТИВНИК, наш ВРАГ? - Даша от удивления перестала протирать гидроцилиндр, который использовали для наложения пластыря на пробоину. Она присела напротив Культи.
- Значит, вот она какая, природа, - мрачно произнес Культя.
- Что? Что? - переспросила его Даша.
- Да я говорю, что вот она какая, природа.
- А причем здесь природа? Вы что-то путаете, Иван Емельянович. Природа это океан, солнце, воздух, чайки, рыба в океане, а там ВРАГ, ПРОТИВНИК и ЕГО НУЖНО УНИЧТОЖИТЬ. Все ведь так элементарно просто! Или мы его уничтожим, или он нас.
У Культи отвисла челюсть от удивления и тысячи вопросов разом хлынули в голову. Все перепуталось и смешалось.
- Вам плохо? - участливо спросила Даша. Культя сначала утвердительно мотнул головой, но, увидев, что Даша рванулась к аптечке, отрицательно замотал головой, так, что чуть не свернул себе шею. Даша засмеялась.
- Иван Емельянович, дорогой ты мой, да что с вами? Язык, что ли, откусили?
- Не-а, - сказал Культя и ему расхотелось говорить на тему ВРАГА и ПРОТИВНИКА. Заливаясь краской смущения, он выбежал из музея и до полуночи бродил по палубе, обдумывая услышанное. В его голове все сильнее и сильнее крепла мысль о грандиозном обмане и грандиозной несправедливости этого мира. В эту ночь он так явственно и так живо вспомнил прижавшуюся к нему девчушку Розу, её шепот и просьбу, чтобы он её не забывал. Культя от этого воспоминания даже застонал.
Утром он явился в музей мрачный и читал свою инструкцию таким бесцветным голосом, что Даша спросила у него:
- Вы не заболели, Иван Емельянович?
Тот сел на диванчик и глядя в глаза Даше сказал:
- Заболел, Даша, душой и совестью заболел. Мерзкий я человек, Даша. Поганый и подлый! Я ничего не знаю о том, как здесь живут, что здесь правда, а что ложь, а вы не знаете, как я жил и что у нас правда, а что ложь. И вот что пришло мне в голову - что вся жизнь, и наша, и ваша, сплошная ложь, потому что не может же быть так, чтобы по одному и тому же поводу было две правды! Так не бывает, не бывает! - и Культя несколько раз ударил кулаком по протезу.
Даша смотрела на него с удивлением, таким она видела его в первый раз. А Культя, уставясь взглядом в палубу, продолжал:
- Там, на седьмой палубе, люди верят в то, что здесь обитают боги и боги думают за них и охраняют. Боги дают им пайку, одежду. Конечно, не напрямую, а через других богов, рангом помельче, которые живут на других палубах. Там, все мы считаем и в этом нас убеждает судовое радио, что все АТАКИ совершает природа, пытаясь уничтожить человека, что нет никаких ВРАГОВ и ПРОТИВНИКОВ, кроме неё, а природа везде, где нет машин. И что же? Оказывается, что природа вовсе не враждебна к человеку, что природа - это красота. Оказывается, там, ОТКУДА ЛЕТЯТ СНАРЯДЫ - люди и люди на самом деле людям же - ВРАГИ! Это никак не укладывается в голове!
- Здесь живут семьями, парами, а там мы живем общаком, в котором общие мужчины и женщины. Нам говорят, что так устроен мир, а здесь он устроен иначе. Меня там звали дедом, да я и был им! А здесь, оказывается, люди живут в два раза дольше. Люди, а вовсе не боги!
Это была, пожалуй, самая длинная речь Культи за всю свою жизнь, не считая сказок и далась она ему невероятно трудно.
- Бедный, миленький Иван Емельянович, - сказала Даша и дотронулась до его седых и колючих волос, - сколько же вы пережили за свои неполные сорок лет. Мир несправедлив - это точно и несправедливым его делает ВОЙНА.
- Какая война? - спросил Культя.
- Война, которая длится вот уже третье столетие, - ответила Даша, жалостливо глядя на Культю.
Она замолчала. Молчал и Культя, осмысливая сказанное. Так они сидели минут десять, и Даша не убирала своей руки с его головы, всё ближе и ближе пригибая голову к своей груди, а потом коснулась губами его лба и поцеловала сначала в лоб, потом в щеку. Культя повернул к ней лицо и жадно впился губами в её пахнущие мятой губы.
В День Победы ему вручили голубую ленту со звездой из полированной стали. Теперь он, в парадной форме, выглядел не хуже ОФИЦЕРА. Оторопь, которая охватывала его в первые месяцы при встрече с ними, прошла, он ловко брал под козырек, когда встречал их где-нибудь на палубе.
На следующий день после награждения он рассказал ей о Розе. Даша посоветовала написать рапорт. "Тебе, как герою-ветерану, может быть, и не откажут. Такие случае бывали, хотя и чрезвычайно редко и, разумеется, не с седьмой палубы."
Эта фраза Даши вдохнула новый жизненный импульс в Культю и мысль вызволить Розу из душного плена отсека целиком завладела им.
- У вас же там всем присвоены индексы, а в компьютерной базе ДЕРЖАВЫ все перемещения, все смерти фиксируются, так что найти девочку можно.
И тут Культя пришел в неописуемый ужас оттого, что не мог вспомнить индекс Розы, а без этого писать рапорт было бессмысленно.
Три дня он ходил сам не свой, проклиная свою забывчивость. Всё помнил, даже то, что девчушка ему сказала: "Деда, ты для меня будешь как будто умер, да?"
И так явственно услышал её голос, увидел её испуганное лицо, что не смог сдержать слез и ненависти к себе.
- Забыл, гнида! Предал, тварь! Тварь! Тварь! У...у....у...у! Убить себя, что ли? Как жить? Как жить!?
Выход из положения подсказала Даша: "У меня есть знакомая, она работает в информационном центре. Я попросила сделать распечатку по седьмой палубе. В ней будут все Розы, какие только есть, тогда тебе будет легче вспомнить её индекс".
И правда, на следующий день к вечеру в музей пришла молоденькая девушка и принесла свернутую в рулон распечатку, всего там было около пятидесяти Роз.
Культя пробежал взглядом сверху вниз один, другой раз и похолодел оттого, что не вспоминалось. Даша дотронулась до его руки: "Успокойся, Иван. Вот сядь и спокойно, не спеша вычеркивай заведомо не те индексы.. Это же просто, начнем по возрасту...
И вдруг, словно что-то пробило в его памяти. Словно огненная молния сверкнула и осветила все закутки её. Культя заорал: "Вспомнил! Вспомнил! 1/Д-1а!".
На следующий день, к вечеру, текст рапорта был готов, а утром следующего дня Культя направил его по инстанциям. Оставалось только терпеливо ждать. Он и ждал, рассказывая по ночам Даше о том, как он прощался с дочерью. Он был уверен, что это и на самом деле его дочь. Он представлял в своем воображении встречу с ней и рассказывал Даше, как обрадуется Роза: "А она говорила мне, что я для неё умер?"
Он планировал её будущее под солнцем. Однако в этот месяц взаимные обстрелы стали интенсивнее и потому "движение" его рапорта замедлилось. Он почти ежедневно подходил к вахтенному офицеру, но тот, узнавая Культю, отрицательно качал головой и недвусмысленно кивал в сторону ВРАГА. Теперь Культя знал, что зловещей ВРАГ точно такой же плавучий, набитый железом и механизмами остров, как и его ДЕРЖАВА.
Пожилой ОФИЦЕР, инвалид, как и он, с которым подружился Культя, объяснял ему: "Сейчас стало жить легче. После ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА, который чуть было не пустил нашу ДЕРЖАВУ на дно, мы подписали с ВРАГОМ конвенцию о цивилизованном ведении войны. Следует признать, что отец нынешнего КАПИТАНА был человеком дальновидным, отличным дипломатом и все что мог "выжал" из итогов ВЕЛИКОГО ПРОРЫВА. Теперь разрешены удары только "ниже пояса" с пятого и ниже палуб. Раньше, бывало, и по верхним палубам вёлся огонь. По два раза в сутки выли сирены, объявляя тревогу. Дети плакали, да что там плакали! Гибли! У меня братишка погиб от налета. Разовая мощность боезарядов снижена почти в тысячу раз! И надо сказать, за двадцать лет ни одна из сторон не нарушила её. Баланс страха. Гарантированное уничтожение. Подрастающее поколение даже не знает, что такое настоящая война, разве что по музейным экспонатам, да вот вы...».
Культю так и порывало сказать: "Там дети знают, что такое война, но называют это другим словом". Но не сказал, потому что понимал - не поймут.
Через месяц его вызвали в штаб. В штабе старший офицер сказал, поглядывая с интересом на его, что рапорт ветерана удовлетворен и через две вахты, в начале первой, он должен быть у пассажирского лифта А/5. Сердце у Культи вздрогнуло, подскочило и забилась около горла, он едва смог выговорить положенные в таких случаях слова.
Вечером он зашел к своей старой знакомой докторше, Анастасии Ивановне Тромб и попросил её присутствовать при ВОЗНЕСЕНИИ дочери. Он хорошо помнил шок, который перенес сам.
- Ничего, голубчик, - сказала Анастасия Ивановна, - я таких транквилизаторов с собой прихвачу, что её самому Господу Богу можно представить и ничего! - она время от времени поддевала Культю, напоминала ему, как он принял её за богиню.
И вот наступил долгожданный для Культи миг. Перед этим он тщательно побрился, подстригся и надел свою парадную форму со всеми наградами. Культя встал перед самой дверью лифта, остальные, Даша и Анастасия, стояли позади его в трех шагах.
Как ни готовился к этому Культя, а случилось всё неожиданно и вовсе не так, как он себе представлял. Створки лифта открылись, и в глубине он увидел прижавшуюся в угол Розу. Он сразу узнал её и в первый миг не обратил внимание на то, что она прижимает к груди белый сверток.
- Роза, доченька... - осевшим голосом сказал Культя и шагнул к ней с намерением заключить её в объятия. Неожиданно девушка взвыла тонким голосом и выкрикнула визгливо, противно:
- У..й..д..ии!
Этот визг ударил Культю, словно хлыстом по лицу. Он отшатнулся и все тем же осевшим голосом сказал:
- Роза, ты что, меня не узнала? Это я, Культя, дед.
Но девушка завизжала еще сильнее и чьи-то сильные руки отодвинули Культю в сторону. Больше он ничего не помнил. Очнулся в постели, над ним склонилась знакомое и любимое лицо Даши. Культя вопросительно посмотрел на неё.
- Она в лазарете у Анастасии Ивановны. Ты поспи, всё будет хорошо.
- Она меня не узнала, - шёпотом сказал Культя. - Она меня не узнала, - ещё раз с надрывом повторил он. - Она мне сказала - уйди! Понимаешь, она сказала - уйди!
Даша кивнула головой:
- Понимаю. Успокойся. Не узнала. Она твердит, что её отец умер год тому назад и требует, чтобы её вернули к какому-то Сеньке. Ты не знаешь, кто такой Сенька?
Культя отрицательно покачал головой и уткнулся лицом в подушку.
- У ней ребенок трехмесячный, чудо-мальчик. - Даша потрепала Культю за плечо. - Ты меня слушаешь, Ваня?
Культя кивнул головой и шепотом сказал:
- Да.
Через три дня он оправился от потрясения и пошел в лазарет, к Розе. В приемной его встретила Анастасия Ивановна.
- Трудный случай. У неё, как я поняла, там муж и она по нему тоскует.
Анастасия Ивановна помолчала, а потом, ухмыльнувшись, продолжила:
- Вот уж не подумала бы, что там люди могут испытывать такие сильные чувства, любить и страдать так.
Эта ирония задела Культю, но он сдержался.
- Ну, ладно, пойдемте я покажу вам ваше сокровище подземельное.
И доктор провела Культю в тот самый кубрик, в котором был он сам чуть больше года тому назад. Роза сидела на диванчике и кормила грудью малыша.
Культя встал посреди кубрика, напротив неё и тихим голосом сказал: "Роза - это я, Культя, дед? Хочешь, я расскажу тебе сказку про "Красную шапочку"? - и он начал рассказывать. - Жила-была девочка, она носила на голове красную шапочку и потому её называли - "Красная шапочка", - Культя рассказывал и слезы стекали по его щекам. - ...Тогда пришли охотники и сказали волку: "Отдай нам бабушку и девочку, а то мы тебе все краны перекроем".
Роза смотрела на Культю и все сильнее и сильнее раскачивалась из стороны в сторону, словно от зубной боли. Когда Культя произнес:
- И вот волк не выдержал щекотки и отдал бабушку и девочку, - она разрыдалась.
Культя сел рядом с ней, обнял за плечи и прошептал на ухо: "Деда, а ты поплачь. Моя мама мне всегда говорила: "Поплачь и тебе легче будет". Давай деда, мы вместе поплачем и нам вместе легче будет, а? Я не умер девочка, я воскрес, воскреснешь и ты, только верь в это крепко-крепко и воскреснешь.
Она повернулась к нему, вцепилась, как раньше, в плечи и уткнулась лицом в грудь. Сквозь её рыдания Культя едва разбирал слова: "Зачем? Зачем? Я тебя, отец, схоронила и оплакала. А как же Семен?"
Культя молчал и только дрожащей рукой гладил по голове, как когда-то в той, другой жизни. Он уже не пытался вытирать слезы, и они скапливались на подбородке и падали на плечо Розы.
Они молчали, потому что говорили их сердца, а когда говорят сердца, то слова исчезают, улетучиваются, слишком ничтожны и грубы слова, чтобы встревать в этот разговор.
Анастасия Ивановна несколько раз заглядывала в кубрик и молча уходила, недоуменно покачивая головой. Она не понимала такую привязанность и это непонимание оставляла в душе докторши горький осадок. Анастасия Ивановна не имела детей.
Вечером Культя увел Розу к себе, вернее, в кубрик, где он жил с Дашей. Измученная и зареванная Роза уснула, едва накормив малыша. Даша откуда-то принесла детскую кроватку, в которую положили мальчика. Культя еще час сидел над спящей дочерью, и Даша не решалась вымолвить ни слова. Она ходила бесшумно и только изредка появлялась, как тень, как ангел-хранитель. Безмерное, ранее не испытанное умиротворение наполняло Дашу и она понимала, что вот это и есть то, что называют счастьем.
Утром взревели сирены, да так громко, как не было никогда. Культя пулей вылетел из кровати и как был в трусах, бросился к переборке, за которой спала Роза. В этот момент его накрыла волна нестерпимого жара, от которого потек металл, а человеческая плоть превратилась в легкое облачко пара.
1999 -2003 годы.