Неверие приходит, когда мы
ищем славы от человеков.
Cвв. Варсонуфий и Иоанн
В одиннадцать лет я решил, что не имею стоящей мускулатуры, и решил купить гирю. Жили мы в Киеве на Оболони. Гиря же нашлась, почему-то в Дарнице, на другом, плоском берегу Днепра. На Оболони тогда не было специализированных магазинов. Только продуктовые универсамы. А дарницкие «спорттовары» я когда-то запомнил из окна троллейбуса.
Я еще не знал, что гири бывают разные. Купил, какую увидел. Была она красивая, черная, тридцатидвухкилогаммовая. Из магазина, на восторге обладания, я ее выволок. И понял, что впереди квартал до троллейбусной остановки, погрузка в троллейбус, спуск в метро, подъем из метро, погрузка в автобус, выгрузка и километр от автобусной остановки до лифта.
Гиря была очень тяжелая, а мускулатура действительно ничего не стоящая. Я ее допер. К вечеру. Нужно ли говорить, что после этого дня, ни к этой, ни к какой другой гире, я никогда в жизни не прикасался? Некоторые наши православные напоминают мне этого мальчика с гирей в метро.
Привезли газеты в храм, в одной статья о смерти. Пишет священник о смертельно больной девушке, которой предложили бесплатно очень дорогую операцию со стопроцентной гарантией выздоровления, но с условием - принять иудаизм, или просто в анкете прилагаемой к договору указать в пункте вероисповедание, что она атеистка.
Родственники девушки пригласили этого священника к чаду, для разрешения дилеммы. Он едет и не знает, что ей сказать. Сам к себе такой выбор приложить не может - волосы дыбом встают.
Входит в палату, а дитя уже все серое - одни глаза остались, говорит:
- Спасибо, батюшка, что приехали. Я все уже решила. Христа не могу продать.
И в несколько дней Бог ее прибрал.
Вот, думаю, гады. На что готовы деньги свои драгоценные тратить, только свистни. И еще думаю, девчушка перед Богом стояла не как мы. Они, которые перед смертью, Бога четче видят. А в ту же ночь сон снится с кошмаром.
Снится, что иду я по богатому чистому городу и город тот в красно-коричневых с бежевым тонах. Красивый. И вдруг, мелькает сквозь проулок на маленькой площади что-то бело-голубое с золотом. Как бы храм. Иду туда, захожу внутрь.
В большом зале арочный вход в отдельную комнатку. При нем столик, а при столике распорядитель - высокий седой мужик в пиджаке при галстуке. Меня не пускает - подождите очереди, говорит. Я вижу в комнате толпятся вокруг чего-то разноодетые люди. Крещение происходит, понимаю, и отхожу в сторону.
Вдоль стены зала что-то вроде барной стойки и людей вокруг полно. Два мужичка с чуть синеватыми лицами ко мне подлетают и радостно спрашивают:
- Ты русский?
- Русский; Отвечаю.
- Так крестись!
- Так я крещеный уже.
Говорю, и начинаю присматриваться внимательней к тому, что вокруг. Вот изображение креста на стене, только потекшее, как у Дали и проросшее яркими уродскими цветами. Вот иконы во множестве, но не на одной не могу разобрать лика - просто темные окна, а в них дым клубится. Начинает меня ужас разбирать.
- Во что же у вас тут крестятся?
Спрашиваю, а сам бочком к выходу - понял уже во что. И тут все люди вокруг меняются, как в голливудском кино про вампиров. Только что были лица, и вдруг, без перехода - рожи искаженные ненавистью. Ненавистью ко мне лично. Начинают они меня теснить и окружать, а выход далеко.
Мое «Господи, помилуй» вязнет на устах, как гирю его ворочаю, ужас первобытный, к выходу из ловушки, как в воде пробиваюсь. Выбрасывает меня наружу и женщина в красной куртке, шапочка с помпоном, поносит меня последними словами, ярится, но порог не переступает. Внутри сооружения страшного остается.
Проснулся в ознобе смертном и долго ничего, кроме «Господи, помилуй» ни сказать, ни подумать не мог.
Однажды просыпался на литургию со страшным трудом. Разбитость была такая, что кажется - от постели приподнимешься - помрешь. Ну и помыслы «утешительные» - не убудет, если пропустишь одну, поспи, там полегче станет - сходишь.
И вдруг ангел мысль подарил - небо-то, царствие небесное - это храм. Там все, кто ни есть Богу служат. Кто славу поет, кто поручения носит. Все послушаются в радости Царю небесному. А земной храм - тень небесного. Как ты в небесный внидешь, если даже от земного бежишь?
Легко стало, как давно не было. И встать, и собраться, и побежать. А батя на исповеди сказал:
- Гордый ты, как сто чертей. Не пупырился бы, а что-нибудь доброе бы сделал ближнему кому.
Я пообещал, что сделаю.
Самым удивительным открытием для моих первоклашек (в этом году их двое) было то, что учительница младших классов произошла от обезьяны.
Прибежали заливисто смеясь и рассказали эту несуразную новость папе. Папе пришлось бороться за авторитет учителя. Долго и косноязычно. Подозреваю, что получилось плохо.
Тут уж ничего не поделаешь, но сказать православному ребенку, что человек произошел от обезьяны, все равно, что сказать ему - это я произошел от обезьяны. Убедить дитя в том, что обезьяна и его предок, не получится. Для православного малыша, это за пределами здравого смысла.
На все еще налагается привычка моих детей говорить всем вокруг то, что они думают, а не то, что от них хотят услышать. Потому пришлось присутствовать на весьма драматическом родительском собрании. Боюсь и там я был не на высоте. Учительница младших классов не обратилась ко Христу, и не стала прихожанкой нашего храма.
Старый друг заехал на выходные и рассказал, как ему зимовалось на побережье. Рассказал о енотах. Енот привлекателен и предприимчив, но пуглив и обиду помнит. Если ты пребываешь в мире со всем вокруг и внутри - спокоен и прост, енот тебя поймет и даже будет ручной и благодарный. Если же наплывает суета, енот уходит из поля зрения, шкодит и мстит.
Друг рассказал, что смог за первую неделю успокоится настолько, что состояние “не вспугни енота” не покидало его всю зиму. Почему он не рассказал мне это перед родительским собранием? Сколько чутких и обидчивых “енотов" я распугал вокруг своей неизбывной и неряшливой духовной суетой.
Первая обида всегда и у всех - “Почему православные не святые и праведники поголовно?”. Сталкиваясь с этой претензией всегда умиляюсь горячности веры в негодующих. Они сознательно или без, но точно знают где дом святости и правды. И оскорбляется душа их, когда в доме этом видят обычного (страстного и недалекого) человека.
Но даже самый распоследний похотливый кретин, пытающийся встать на путь покаяния, Христу ближе и милее, чем толпы гневно клеймящих его “праведников”. Тем более, что наличие в церкви кретинов, для “гневно клеймящих” всего лишь повод ко Христу не ходить. Причина-то в другом.
Инок привез нам из монастыря два мешка детской обуви. Чаю выпили. Вышел его провожать. Он меня семечками угостил и рассказывает.
Выгнал настоятель из обители нашего общего знакомого, уже мантийного монаха, за непослушание. Тот на клиросе раз за разом отказывался поминать в конце богослужения патриарха Кирилла. Ушел в раскол.
Спрашиваю;
- А мантию, подрясник и прочее снял? Ведь пострижение его от Московской патриархии.
- Нет. Поехал в Абхазию старцев инененщиков искать. Угнал “Сааб” монастырский, дурила.
Вот так, гордость человеческая поминание на богослужении патриарха, местного епископа, настоятеля обители воспринимает, как величание для пущего почитания. А любовь, да и канон церковный видят в поминании именно поминание.
Если патриарх тебе нехорош, так помолись за него крепче, помяни лишний раз. Свят у нас только Бог. А если отказывать в молитве патриарху, потому, что он грешен, завтра откажешь и своим старцам инененщикам. Они тоже грешны. И непонятно тогда зачем вообще Спаситель в мир приходил. Раскол этот под собой римскую природу имеет. Парадоксальный экуменизм. Господи, помилуй.
В апреле мокрый снег на огород лег. Раскис огород и посадочные работы приостановились. А в Японии — ужас, а Европу штормит. Нас еще Бог бережет.
До обеда наладил очередную убунту. Теперь у меня 10.04, да и пошел на скит — там дрова к апрелю все вышли. Дождался старших из школы (маленькую Машу смотреть), и пошел.
Последний Маруськин хит - «Папа, я тебя облизательно поцелую». Имелось ввиду «обязательно».
На скиту у нас один иеросхимонах, уж за семьдесят ему, да один послушник (имени не скажу). Этот послушник мне недавно объяснил, что физический труд, для монаха важен несомненно, но главное дело монаха — молитва.
Дня за два до того, я завалил замечательный сухой дуб на склоне, как раз над скитом, но ни одной чурочки от него отчленить не удалось, даже с нормальной «Ураловской» шиной. Такой вот мегадиаметр. Просто сжег две заправки окольцевав лежащего гиганта прорезями на глубину шины. По всей длине.
Теперь же принес клин и кувалду. Единственный разумный способ разделки мегадиаметра в домашних условиях, это откалывание по хорде с торца того, что при имеющемся пропиле может отколоться.
Чурки выходят не круглые, что страшно мешает им своим ходом скатываться в распадок к скиту. Часа четыре я молотил кувалдой и стаскивал пониже то, что должно было скатываться само.
В голове же моей сидел всю дорогу послушник (имени не скажу) и читал поучения святых отцов о Иисусовой молитве. Тихо и благостно, при свечечке (оконца махонькие).
Пятая неделя великого поста. Сергий Радонежский с топориком не расставался (работяга был батюшка, каких поискать). Как махну кувалдой на исходе сил — Господи помилуй, как на пупа отколок возьму — Господи помилуй. Сяду, дышу со свистом — Иисусе, не остави мене. И чего бы молодому со мной не помолиться? Короче, схарчил меня бес.
Что же есть вера? Говорят, невозможно купить ее, как билет, невозможно выучить, как урок, невозможно найти, как клад. Можно, говорят, только попросить у Бога, и Он даст, как дает все и всем.
А как просить у Бога, если Ему не веришь? Наверное, как апостол Павел - «Верую, Господи, помоги моему неверию». Все у православных на парадоксах, да вне зоны «чистого разума». Это «безумие» - воздух, единственно чистый воздух, коим напояет нас Христос.
Вера это исполнение ожидаемого и уверенность в невидимом (апостол).
Вера, это когда знаешь, что в любой момент может произойти все, что угодно. Камни заговорят, гад какой-нибудь просто так ласты склеит, сосед трезвый домой придет. (какое-то русское кино).
Вера это... Кабы была она у меня хоть с горчичное зернышко, такие точные слова бы сказал, да такие прочные дела совершил... Господи, помилуй нас недоумков. Нет ведь ничего у нас, кроме веры, все остальное — отягчающие обстоятельства.