***

Ты помнишь... до мельчайших подробностей, до каждого движения души — помнишь этот сквозной ветер, наполняющий крылья, не заставляющий — дающий возможность оттолкнуться от каждой крыши и взмыть в яркую синеву небосвода. Ты помнишь каждую улыбку солнца, медвяным золотом затопляющего вечерний город и кострами жгучего мысли — и это тепло, легко ложащееся в руки, и свет, дающий бронзовый отсвет волосам. Помнишь звезды под ногами, целыми днями освещающие твой собственный взгляд и заставляющий смеяться в открытое душам небо...

Ты помнишь все.
И тем сильнее, ощутимее режет ржавчиной кинжала по сердцу пустота, сгущающаяся вокруг — не веришь больше ни в возможность абсолютной тьмы, ни в ослепляющий свет того, что называется "ничто"; ведь знаешь теперь, каково это на самом деле. Ты чувствуешь, как она просочилась до самой глубины — через распахнутые глаза, через открытые ладони — и с отстраненным отчаянием понимаешь: больше не будет ничего. Ни-че-го. Эта пустота станет тобой — или ты станешь ею — или ею станет весь мир, потому что сама она ни за что не сможет вместить в себя то необъятное, что еще не успело покинуть тебя. Или уже может?..
Мягкая поступь в темноте скорее угадывается, чувствуется краем сознания, все силящегося дотянуться до того настоящего, что еще не исчезло. Еще через несколько мгновений — часов? — тысячелетий? — плеча касаются чьи-то пальцы, как бы предупреждая: пора. К запястью скользит прикосновение, и в ладонь вкладывается нечто — единственное реальное в этом бреду; ведь тебя — уже нет. Чужим привычным движением в твоей руке крутится барабан, пальцы ложатся на курок — небо, что, по... почему? Непривычно, не удается не то что почувствовать оружие в руке — не понять даже, разумом или предчувствиями, и только вопрос: "зачем?..." беззвучным криком бьется в голове.
 — Стреляй.
За взглядом плывут обрывки реальности, бывшей когда-то — на грани видения, сна, чужих рассказов и легенд. Только ярко-солнечные глаза смотрят в душу, освещают надвигающуюся темноту, удерживают на грани этой пропасти...
 — Стреляй.
Ветер, еще недавно уносящий в даль, дарящий звенящую чистоту рассветов и песни первых весенних ручьев, рвет на части — вместо стен и оков разлетелось осколками солнце, осыпались острыми гранями льдинок летние облака, затопляли города мысли — и где-то там, в центре этой воронки, тебе остается только чувствовать бесконечность этого падения...
— Стреляй.
Дрожащей рукой поднимаешь револьвер перед собой — только бы не нажать сейчас на курок, только бы проснуться от этого небытия, только бы открыть сейчас глаза и снова видеть бескрайность города под ногами, чувствовать трепет каждой былинки в поле, слышать голоса первых весенних цветов, только бы...
Осечка. Осечка.
Курок давит на артерию почти неощутимо — ты скорее боковым зрением видишь, что дуло направлено тебе в висок, чем ощущаешь это. Мир снова теряет краски, чувства, эмоции, смысл... и последней мыслью, опережающей этот туман, ты успеваешь нажать на курок сама. И — все.

А сейчас я снова могу идти этой дорогой — без страха того, что твое присутствие скажет: "нельзя", скажет "не имеешь права" — даешь мне возможность вернуться. И я снова растворяюсь в этих тихих вечерах и темном аквамарине неба, бережно храняшего первые звезды. Снова подставляю лицо серебряным поцелуям дождя и чувствую в волосах жемчужные нити капель — зная, что и в этих дорогах, и в окнах, и в глазах случайных прохожих отражается тот мир, который продолжится и без меня — это и правда становится маяком, заставляющим идти на свет.
И когда за спиной снова почувствуется неслышная поступь, я развернусь и первая возьму револьвер, когда-то протянутый тебе — так привычно и уверенно он не ляжет в ладонь больше никогда. Обернусь последний раз — мне и правда нужен будет этот взгляд цвета ранней осени... Рука протянется вверх и, крутанув барабан, я нажму на курок.
Знаешь.
Теперь.
Я.
Могу.
Наконец.
Отпустить.
Патроны кончились, "русская рулетка" не удалась, каких бы свеч не стоила игра... Сквозь осыпающийся штукатуркой потолок тянутся шесть лучей, только что бывшие шестью патронами — по тонким полоскам света в танце кружится медленно оседающая пыль, и еще чуть-чуть — через просвет будут видны высокие весенние облака. Только я следую твоим привычкам и, развернувшись, ухожу отсюда — за серым потолком есть крыша, а за ней — то небо, в которое я снова могу смотреть, не пряча глаз.