1.
Ты смотришь на обнажающуюся женщину, слушаешь ее голос, вспоминаешь, как меняется ее кожа, понимаешь, что значат ее слова, уже можешь предсказывать их — и тебе кажется, что даже меняется она в логике, принятой тобой. Собираются звуки, движения, смыслы, они цельны и нераздельны — ты же никогда не сможешь представить, из чего состоит ее тело, например! Ты не знаешь и чаще всего никогда не узнаешь, о чем она думает в данную минуту, но тебе уже достаточно общего, соединенного в нейронную нескончаемую гроздь, представления о ее предпочтениях и возможных реакциях. Наверное, и не надо влезать в ее голову, достаточно того, что она целиком в твоей голове.
Есть серьезная поэзия, может быть - самая серьезная, в собирании образов мира в себя, в запуске этой маленькой, размером с тебя, машины. Поэзия поверх слов в том, что тебе кажется гармонией, а кажется, независимо от объективной ценности, потому что собранное тобой соответствует — на данный момент! - тебе, твоим представлениям о себе.
Ты стоишь перед «Венерой» Веласкеса и она, отвернувшись (любая женщина в разговоре со своим мужчиной, а она моя уже полвека, может позволить себе отвернуться, она же знает, что он ее слушает, тем более — такую, тем более, что она подглядывает в зеркало) говорит с тобой, ты ее понимаешь, несмотря на незнание языка, на котором столетия назад разговаривали художник и его модель. Она говорит с тобой, вам не мешают другие люди, движущиеся вдоль стен и других картин.
Да ладно Веласкес! С тобой разговаривает и картинка на мониторе. «Винда» вытащила из оцифрованного полотна Борисыча (академик, между прочим, хоть и не Веласкес его фамилия!) лишь фрагмент, увеличила деталь и сделала заметной академикову манеру класть мазки, но ты держишь в памяти всю картину и все картинки, которые программа меняет перед твоим лицом. Ты можешь с ней говорить, как с человеком, которого видишь в створе дверей не целиком, но он для тебя цельный, не плоский, не только видимый, а и мыслящий, существующий понятным тебе образом. Впрочем, разговариваешь ты не с каждой. Вот этот, такой призывный, изгиб бедра не заставляет тебя оживлять модель, хотя ты, может быть, ее и видел в мастерской. А это, японское, что ли, лицо вдруг тебе внятно и ты ему внемлишь.
Ты увидел обнажающуюся женщину — и захотел... Написать о мире образов, о власти их, о выборе между ними. Пусть кто-то уверен, что это виртуальный мир, но ты-то знаешь, что поэзия реальна, что она способна менять тела. Вот и пример: слово «виртуальный» вертит- крутит объектом, расшатывает его, делает неустойчивым, неуверенным. Может и уничтожить.
2.
- А этот почему так называется?
- Отечественная сборка. Чипы, конечно, тайваньские, но архитектура — наша, программу тоже сами писали, использовали, что у них в «ящике» завалялось. Дело-то нехитрое. Только берут его плохо из-за названия, привыкли к иностранному. Но аутентичный ридер защищен всякими патентами, лицензия нашей оборонке не по карману, да и привыкли они «советизировать» — вот и назвали «Книгочей 9,7''
Минут двадцать Андрей ходил по радиорынку, общаясь с продвинутыми продавцами. Электронная книжка ему нужна была попроще и понадежнее, чтобы в рюкзаке не сломалась, когда он в электричку будет влазить, чтобы экран поярче и буквы пожирнее, а то зрение начало садиться из-за старых институтских мониторов. Значит, экран нужен покрупнее, 9,7 дюймов по диагонали, формата приличной книжки. Книжек он в дорогу не брал, но чем-то же надо было отделяться от суеты спутников, придется к остальным гаджетам добавить ридер. Скачивай, что хочешь, и на книги не траться. На лавку в закутке набрел случайно, а специально ее и не найдешь, потеряешься среди похожих. Но задержался — продавец понравился, несуетливый пожилой мужик, явно не всю жизнь торговлей занимался.
- Фишка здесь — встроенный модем, сразу входишь в инет и скачиваешь текст.
- Как это? Через какую сеть? Сотку?
- А они настроили все эти приборы на заводскую, ты входишь в нее через спутник, она как браузер пускает тебя в интернет и можешь бесплатно хоть всю «википедию» скачать.
- Посмотреть можно?
И продавец, кликнув на экране, вызвал из виртуального мира какой-то текст. «...обнажающуюся женщину...» Чем еще можно завлечь незнакомого молодого потребителя мужского пола? Ладно, потом разберемся, есть же гарантия, киоск запомнил, если что не так — найдем. Будем поддерживать отечественного производителя, сами такие. Андрей решил больше не бродить по рынку.
Минут через пятнадцать он уже сел в электричку на Савелии и достал из рюкзака бутылку сладкой газировки (он из «поколения «Пепси», поэтому «Рэд буллы» и прочие энергетики, алкогольные смеси и даже пиво с собой не таскает). Вот прижилась мода пить на ходу, наверное, это связано не столько с пропагандой здорового образа жизни (ЗОЖ требует больше жидкости), сколько с обилием предложения, еще и с появлением мелкой легкой тары.
Минут сорок-сорок пять - и он в конторе. Удобно получилось, уже на четвертом курсе Андрей устроился в фирму, открытую при институте, даже дорогу новую запоминать не надо, а при желании можно и на байке добраться, если погода хорошая, не так жарко, как сегодня, и торф вокруг Москвы не вытесняет дымом кислород. Ну так что там про обнажение пишет человек, спрятанный за ником m.twister?
«Ты как бы хозяйничаешь в чужом человеке, знаешь его кожу на ощупь лучше, чем свою, родинки и жилки... там, куда у себя ты никогда заглядывать не будешь, не то что не сможешь — неинтересно. И все равно глаза тебе неподвластны, они всегда — другой субъект. Но это для тебя, поскольку ты заметил в ней именно новое, неведомое, не твое, а как для всех? Для тех, для кого другой — лишь объект? Да и для тебя — и то не всегда.
И вот тут понимаешь, что желание манипулировать другим человеком — от первобытного, даже просто приматного стада, где нужно утвердить себя на роль в ежедневном представлении. Желание одинаково просвечивает в детском саду, во дворе — с криком «За мной!», в семейной жизни, в офисной битве всех против всех и всех за одного, в тюряге, в казарме.
Но при этом: чем ближе ты к другому человеку — тем опаснее перенять его психо-вирусы, его способы смеяться и делать выводы. Даже лелеемые тобой механизмы сопереживания, сочувствия рвут тонкие клеточные мембранные перегородки личностей. И уже непонятно, когда ты воображаешь другого в своей власти, в своей голове, что это — защита или нападение? Ты боишься приема-передачи чужого опыта, поскольку уже видел, как он становится моровым поветрием больших идей и маленьких удовольствий, хотя именно на передаче опыта и стоит человечество.
Всякий страх современный человек изживает (или материализует, что иногда одно и то же) в технологии, в выносе за пределы своей туманной головы, в распылении на общую почву. Отсюда, от боязни манипуляции (знаешь за собой и подразумеваешь в других) страшилки про тотальную слежку, про вживленного в башку электронного жучка, отсюда «голоса» - если они не от «белочки», белой горячки. И вот в экранах технологии бедный человек видит, что им действительно манипулируют — массовыми психозами, волнами слухов и прочим. Но он не понимает, что манипулируют и его телом, его генами, его потомством...»
Так это не порнушка, а трактат. Но видно крепко зацепило “Мистера Твистера», если он с таким жаром взялся излагать общие соображения. Интересно, что он подразумевает под манипуляцией генами, остальное-то достаточно тривиально... Этакий науч-поп, дело Андрею не близкое, он больше формулами оперирует, чем словами. Хотя при написании первой главы диссера пришлось выжимать из себя и слова, ладно, что дальше их меньше понадобится, выжимать неприятно, а работу скоро подавать на защиту...Но все равно за ходом мысли неведомого автора ему следить легче, чем вскрывать образную оболочку худлита, значит, мужик на Савелии ему закачал то, что нужно. Типа — для своего пацана.
« Ну, во-первых, им крутит другая половина, не обязательно — в браке, но обязательно — в отношениях взаимозависимости. Говорю от имени мужчины, может, и женщины это знают, наверняка, за эпоху патриархата натерпелись. Но и приспособились добиваться своего (когда это «свое» хотя бы подразумевается: устойчивые условия для комфортного выведения потомства) вне зависимости от статуса и озвученных намерений, добиваться привязанности, не прибегая ко второй сигнальной системе. У нее неизъяснимые глаза, такая кожа на внутренней стороне бедер (а тебе, оказывается, это жизненно важно), что все, что она может подумать, сказать, захотеть — единственно верное!
Потому что она как раз по тебе, другие, ты знаешь, тоже чем-то хороши, обижать не стоит, каждая по-своему, но вот эта гладкость — обезоруживает, раньше выражались, кстати, точнее — пленяет. Ощущение кожи каждый раз — как открытие, а поскольку запомнить (и, допустим, попытаться изжить) это невозможно, ты каждый раз переживаешь ощущение как потрясение. И ты отдашь зачатому в ней ребенку свои гены, и твое тело и твоя душа будут считать ее культурные стереотипы, то есть, ее способы обращаться с тобой, - естественными.
А она, женщина — основной рецепиент массовой культуры, на нее нацелены мода и бизнес на основе той самой сигнальной системы — аудио-видео. Рекламная пауза в осознанной мозговой деятельности. Внучка, смотревшая вполглаза вполне приличный фильм, замирает, как мартышка перед Каа, как только появляется на экране картинка особой яркостью с громким звуком особой доверительно-самоуверенной интонации. Даже с пока бессмысленным для ребенка содержанием, спекулирующим на неведомых ей потребностях. Или это еще и спекуляция на тяге к иной (в данном случае - взрослой) жизни? По крайней мере, за мальчишками я такого внимания именно к рекламе не замечал. Не надо никакие «25 кадры» выдумывать, и так получается...
Не зря они в младенчестве раньше начинают говорить и всю остальную жизнь этот поток трудно остановить. На звук их и ловят, как в личном общении, так и втюхивая товары и услуги. Здесь мужчина (изобретатель все новых стандартов потребления) явно берет реванш — он формирует не только ее предпочтения, но и ее саму, Появилась кукла Барби — и в мире стало больше тоненьких, худеньких, длинноногих, хотя на момент ее воцарения таких было явное меньшинство. (Хотя здесь «товары и услуги» предлагаются скорее мужчине взамен приевшегося, получается, женщина «покупает» новые маркетинговые ходы...)То есть, геном меняется со скоростью, необъяснимой неспешной эволюцией.
Возьмем японок (нет, не в этом смысле, хотя Чехов в письме из Владика очень хвалил) как самый наглядный пример. Они всегда были коротконогими и без ярко выраженной талии, ну, типа монголок, а с появлением Барби за какие-то полвека изменились до изумления. Здесь, вполне возможно, сказывается японская страсть к регламенту, этикету, ритуалу. Самурайство и вообще самобытный феодализм исчерпали стереотипы, проиграли их Западу, значит, надо с прежним рвением следовать победившим стереотипам, подражать успешному фенотипу. Вплоть до изменения генотипа!
Как чужая культура может влиять на мозг отдельного индивидуума, как может влиять на культуру местную, до того закрытую, - в общем, представимо. Но вот каким механизмом это влияние так быстро передается от мозга до хромосом, причем, не в единичном случае — представить никак нельзя.»
Тут что-то личное, несчастное, неотвязные страсти, заело мужика. Ходит кругами. И явно не с японскими ножками старается разобраться. Хотя для объективности примеряет свою историю к нащупываемой тенденции. Видно, она так проще поддается анализу, попытка взглянуть снаружи, применить к себе общие закономерности. Тоже моделирование. Андрей как раз этим и занят, моделированием для избежания больших опасностей. Лучше попытаться рассчитать виртуальный ядерный взрыв, чем измерять последствия реального. Да и дешевле. По крайней мере, для завершения диссера не придется ехать на полигон.
«Механизмы более низкого порядка открыто демонстрируют свои возможности. Скажем, человек и раньше успешно управлял эволюцией домашних животных, разнообразие собачьих-кошачьих пород явно не отнесешь к естественному отбору. А теперь это делается быстрее, с помощью компьютера. Рассказывал биолог: они успешно управляют не столько поведением пчел, сколько всей их малой жизнью, от зарождения. На весь рой влиять не надо, только на матку: заложили в компьютер программу, которая устанавливает в подопытном улье вычисленные заранее температуру, влажность, освещение — и меняют не только сроки вылета, роения, присущие данной породе, но всю биомассу — рождается не сто, допустим, а сто пятьдесят личинок.
Правда, напоминает влияние на человеческий род через женщин? Разве что механизм не такой наглядный. Об этом ученая дискуссия пока не проявилась, может, тихо идет в спецжурналах, зато причины изменений биометрических данных ищут заметно для широкой публики. Вот, например, выжимка из статьи общественно-политического еженедельника.
За сто лет, с 1880-го по 1980 год, то есть за пять поколений, мужчины — жители Нидерландов «выросли» примерно на 15 см, шведы — на 10, французы — на 8, а вот португальцы (их низкорослость я могу подтвердить личными наблюдениями) — всего на 3,7. Статистика приводится по мужчинам, которых, призывая в свои ряды, исправно мерили военные ведомства. Основной причиной такого роста называют глобальное улучшение условий жизни, в первую очередь — питания. Дети войны ниже родившихся в менее трудное мирное время, прибавка сантиметров начинается с устойчивого благосостояния, в Европе — с 60-х годов. Но как только его устойчивость становится стабильной, то и рост замедляется. Зато на Сейшельских островах, где достаток еще в новинку, средний рост 15-летних подростков из года в год увеличивался (с 1998 по 2006-й) на 1,14 см у мальчиков и на 1,82 — у девочек.
Тут улучшение условий как простое объяснение роста срабатывает, но есть и еще одно толкование, генетическое. Закономерность всего животного мира: чем дальше по родству расходятся корни родителей — тем крупнее потомство. В прошлом веке началось активное «перемешивание» населения, люди вырвались из деревень, ущелий, фьордов в мегаполисы - и браки стали совершаться пусть и не небесах, но уже достаточно далеко от привычной почвы.
И дальше я просто замер, как охотник перед удачей: ученые ради объективности стали рассматривать именно японский пример. К новому тысячелетию на островах качественно иного «перемешивания» не наблюдалось, а люди заметно вытянулись. Конечно, изменилось питание, но оно и в других азиатских странах ушло от чашки риса в день, а там перемены не столь разительны. И здесь авторы обзора в еженедельнике приводят к тому же, практически, выводу, к какому я пришел безо всякого научного аппарата (дилетант, грешен), - кроме среды и генетического разнообразия людей — физически! - меняют движения социокультурных стереотипов. Как пласты земной коры, двигаясь по своим законам, разворачивают цивилизации с помощью землетрясений, засух или наводнений, так большие подвижки в обществе отражаются на еще не рожденных его членах.
А конкретно - немецкий ученый Михаэль Хермануссен установил, что после присоединения Восточной Германии к Западной рост призывников с территории бывшей ГДР быстро увеличился и догнал рост западных сверстников. С генетикой за менее чем двадцать лет такого произойти не могло, да и условия жизни столь существенно не улучшились. (Разогнулись... Из-под глыб). Еженедельник вопрошает: «Неужели причина в психологических изменениях?» Конечно! И вызваны они другим, новым набором культурных моделей.
Ведь и упомянутые ранее исследования столетия (с конца века девятнадцатого до конца двадцатого) захватывают как раз время воцарения кино, а вслед за ним и радио с телевидением, звукозаписи и видеозаписи. Эти новые коммуникации, как указывали философы еще в середине века, сделали распространение моделей делом не более трудным, чем организация эпидемии гриппа. Ученые удивляются, почему в 70-80 годы родилось поколение тощих и длинных акселератов, а в наше время образ молодежи, встречающейся на улице, скорее ассоциируется с приземистыми широкозатыльными братками. Дело не в том, что питание поменялось, поменялся имидж успеха. Тогда на волне хиппи-пацифизма привлекательнее казались длинные и худые юноши, Причем, у нас эта идеология не была широко распространена, но зато популярными были ее культурные проявления. А теперь, в борьбе всех против всех, надежнее кажутся мускулистые коротышки.»
Да уж, усмехнулся Андрей, этот Мистер-Твистер — явно не бывший министр и уж тем более — не владелец заводов-газет-пароходов. Ему для подобной деятельности не хватает логики, последовательности. То он об одном и том же, практически, по два раза пишет, с разных сторон возвращаясь к любимой мысли, то упускает фундаментальный момент. Твистер говорит о кино и ТВ и косвенно упоминает хиппи, которые, между прочим, если верить культурологам, «буржуазные зрелища» не жаловали. Но автор забывает, Андрей перешел на стиль отзыва к диссертации, что в это же, анализируемое автором, столетие формировались и более могущественные «переносчики заразы»: повсеместная грамотность, вера в научный прогресс, массовые (и тоталитарные в том числе) идеологии, вытеснившие религию с поста модератора. Глобализация, сэр! Хотя, мэй би, все эти силы реализовывались через масс-культ, а ведь и андерграунд может быть поветрием. Альтернативным.
«Если честно, то добрая половина фантастов зарабатывает размышлениями на схожую тему — о несанкционированном вмешательстве в душу и разум человека. Но есть несколько нюансов, которые позволяют мне, не стыдясь банальностей, вываливать этот текст в мировое информационное пространство. Во-первых, тема меня и вправду волнует, значит, не стоит стыдиться. Просто надо успеть, пока есть силы, сказать. Во-вторых, фантасты оперируют гротеском, состоящим на большой процент из выдумки, я же не выдумываю ничего. В-третьих, у них в принципе другой уклон: либо искусственный (перепрограммированный) субъект выходит из подчинения и угрожает создателю (читай, человечеству), либо заранее планируется что-то нехорошее.
А в моем случае, когда мы видим, как модераторы в телестудии заставляют оплаченную публику кричать «Вау!» только потому, что в американской программе, откуда содрана (или куплена) их передача, этот индейский крик имеет хоть какой-то смысл, то здесь злобный замысел или угроза инициаторам со стороны манипулируемых явно отсутствуют. Говоря прямо, вряд ли манипуляторы-модераторы намереваются, подогреваемые «мировой закулисой», нарушить самобытность родины, просто так уж прописано в зазубренном рецепте. И в ответ мальчики-девочки любого возраста не подымутся гневной волной, а с удовольствием последуют навязываемой моде. Они же и сами легко говорят голосами, репликами, псевдоангийскими языковыми кальками из переводных мутьфильмов.
Вроде бы и нет здесь никакого влияния на гены и т. п., но мы же знаем, что воспитание — это манипуляция, в данном случае — прямая. Да и не обязательно менять «порядок хромосом», как поет один бард. Достаточно повлиять на их модальность - и они дают команду железам обеспечить рост ног, допустим. Вряд ли в случае с Барби мода успела повлиять на состав генома, а вот на активность отдельных его участков — выходит, могла. И в этом роль команд, извне поступающих через мозг к организму.
Как молодым пластичным человеком крутит среда, мы прекрасно знаем. Вот пришла в отдел писем учетчица Иришка семнадцати лет. Чистое существо, мамина дочка, балетная студия. И попала в контору, где самые отвязные в провинции мэны крутят романы с самыми эмансипированными барышнями с журфака, каждый сезон разноцветной стайкой налетающими в редакцию на практику.
Через год Ира выходит в коридор, видит меня в другом конце, поднимает руки, соединяет над головой тыльные стороны запястий и резко качает бедрами. Что это — воспоминания о студии? Так ведь там фламенко не учили. Гормоны проснулись? Спустя много лет я прочитал в популярной статье со ссылкой на науку, что именно желание заставляет женщину поднимать руки, поправлять волосы, трясти головой, это желание так показывает себя в освобождающемся жесте. Бедные эмоционалки — не могут спрятаться!
Но не только, здесь еще и толчки среды, соблазн подражания, след чужой эмансипации. И это ведает развитием девочки, пусть и не меняет ее форм, но диктует наполнение (отличное от садоводчески-добропорядочной среды родителей), прорисовывает судьбу, заставляет в будущем рожать от того человека, с кем не надежно и не комфортно. Ведь не поспоришь с тем, что уже проникло внутрь.
Вот и всплыл жест из графики Пикассо, из крито-микенских рисунков девичьего танца перед быком. Дразнящая пластика женской власти, не знающей сомнений, над мужчиной-быком, презрение к мукам раздвоенного Минотавра. То ли зазывает, то ли диктует, то ли подчеркивает разницу, выпячивая свои достоинства... А потом, когда я уже запомнил ее обнаженной, опять меня дразнили руки. Она идет, совершенно одетая, но кисти рук легко, как бы не в такт остальным движениям, летают возле колен, и это порхание вокруг бедер возбуждает больше заемного знания о том, что значат поднятые руки.»
Ну-ка, ну-ка, теоретик... Теперь понятен мотор рассуждений. Но чем-то это и Андрея цепляет... Да, ведь Ирина Анатольевна, его мама, в редакции прошла путь от учетчицы до начальницы. Но мало ли бывает совпадений.
3.
«Теща называла Ирину шлюхой с тех пор, как родился Дюшка. После Вовки и перед Славкой. Я и не скрывал, что у меня есть сын на стороне, да и Наталья, в отличие от своей родительницы, с самого начала знала про Ирину, как только нас познакомил Серега. Наталья была подругой его Гульнары, тоже швейным технологом, на свадьбе Сереги с Гулей все и определилось: Ирина никак не могла понять, почему я все время танцую с Натальей, и ушла со свадьбы с Витькой. Вот и остался я с подружкой невесты, и стала она моей женой. А потом, когда закрутился у нас серьезный роман с Ириной, с которой я продолжал каждый день кроить и метать нашу газетенку, моя швея намеренно второй раз забеременела, чтобы не отпустить меня. Так вот Дюха и стал моим средним и незаконным сыном, так теща и назвала его мать шлюхой...
Так вот, кто дал для этого основания? Я. Кто определил ее судьбу, судьбу нашего с ней (ее единственного) сына, кто отправил мои гены в разные русла? Я, ну не Серега же. И научил ее метаться между чужим мужем и возможностью завести своего. Потому что мне так было удобнее — не рвать навсегда, одной жизнью жить в конторе, оставаясь до подписания последней полосы, и другой — в выходные выводя семейство в люди. А Ирина моя, набираясь двойных уроков, теряла и безоглядность, и самоценность страсти, она у нее зато тихо мерцала, вспыхивая по моему мановению. А в промежутках, обученная мной, она пыталась хоть что-то получить от ярких редакционных мужчин.
Первый наш, главный урок — командировка. Мы поехали в разные города, но рядом, в разные дни, но близко по времени. Наталья ревновала даже и без повода, а тут могла случайно узнать через Серегу, что кто-то еще из корреспондентов поехал со мной, пусть и по другому заданию. Я ждал ее в ампирно-районной гостинице «Девон» (не в честь английского графства, а в честь древних нефтяных пластов), поставив между стекол, а в гостинице пятидесятых годов постройки были широкие подоконники и большие рамы, бутылку венгерского шампанского. И поднимались во мне, готовые проявиться, как пузырьки из налитого бокала, отнюдь не моральные терзания. Смотрел на дорожку между сугробами и не мог себе представить, что будет через час, когда она приедет на автобусе из соседнего Первомайского и пройдет от автостанции по метели. Потом мы сидели на полу, кутаясь в мой дежурный командировочный полушубок, она смеялась, откидывая голову, а рот у нее и так всегда смеющийся, большой, с широкими и ровными, не вырезанными, губами, а глаза — тоже смеющиеся, круглые, навыкате, с ранними не то что морщинками — складочками...»
- Ма, я вот подумал, ты только не пугайся, почему я на отца совсем не похож. Копия ты. И губы такие, и глаза, нос, жалко, не курносый, выпирает.
- Андрюха ты Андрюха, мыслитель-наблюдатель. Пойми, ты похож, наверное, на всех мужчин, кого я в юности вприглядку примеряла в отцы своему ребенку. Мне, честно, многие нравились, самые яркие люди города собирались вокруг редакции. Человек двадцать — не меньше. А отец, так уж устроено, всегда один.
- Ну что вот ты меня, монскать, молодого ученого, Андрюхой дразнишь. Никогда ласкового слова не скажешь, вот сейчас заплачу! Слушай, кстати, а как ты меня в детстве звала-то, подзабыл?
- Андрюшкой и звала.
- А отец?
- Чего это ты детство вспоминаешь? Так же. Иногда, понятно, Андрюхой.
- А Дюшкой меня никто не называл?
Промолчала. Может, не расслышала, убегая на кухню, про сковородку вспомнила, перед его приходом поставленную.
«Имена подменяются «никами», это такие клоны сознания, представления о себе того, кто показывается как-то в интернете. Ярлыки, торговые этикетки для коммуникации, одномерные и в лучшем случае — одноцелевые (а то и без цели). Вызывание бесплотных духов — если применять мистические практики. Ник пишет на страничку ника, встреча двух эманаций. И складывается эмо-нация. Дед и внучка общаются электронным способом.
Древнеиндийская богиня обмана, чудес и искусства Майя, о которой в позапрошлом веке, обрадовавшись, узнала западная философия, имела покрывало, прятавшее что угодно. В интерпретации философов, предтеч НТР и масс-культа, совпавших по времени с декадансом и прочим модернизмом, - покрывало, скрывавшее иллюзорность мира. Вот фраза из всезнайки-интернета: «Главная же иллюзия та, что человек при жизни, как под покрывалом, не видит своего единства с окружающим миром, своего присутствия в окружающих вещах. Вот после смерти все становится на свои места». Иллюзорные имена, скрывающие мантру — что всё одно и то же, но покрывало это само несет иллюзию единства, взаимопроникновения, полного понимания. О чем я уже рассуждал...
Игра и раньше была моделью, а теперь, в мониторе, стирается ощущение реальности, отсюда легко возникающее насилие. И выходит привыкание к насилию, без насилия над собой — преодоление старых табу. Игра на экране выглядит так: фигуркам даются имена (функции, оценки — плохой, злой), их расставляют во времени и пространстве (за углом, в окне, на ферме...) и потом их всех надо убить. Или накормить. Нет такой игры, чтобы вошел в нее кто-то небывалый, снаружи, придуманный, скажем, тобой (вне ранее написанной программы), и остался в ней, принося тебе (и фигуркам) добро...
Неточно, потому что новый человек все-таки получается. Пусть и недобрый... Читатель, зритель, игрок. Который продолжает играть (популярность детектива) без сочувствия, ради призрачных призов (программных плюс собственное спортивное настроение, ради адреналина). Строит и испытывает модель, модель поведения. Втыкает иголку в куклу, а умирает человек. Художник и модель (опять рисунок Пикассо!).
Ну что ж, о них. Модернисты совпали с главным вектором двадцатого века, когда головная идея могла поднять или расстрелять массы. Они не просто вернулись к давней, шаманской модели условности (описания, познания мира), они изменили «под себя» весь современный (теперь получившийся) мир, а не один лишь взгляд на него. «Мир разложил на части Пикассо». И дал волю другим своенравцам, пусть и не умевшим к двенадцати годам, как он, виртуозно рисовать голубиные лапки, зато хотевшим избавиться от неясных ужасов, вытеснить их наружу.»
Андрею начало казаться, что этот «Мистер» подглядывает за ним, уж больно своевременно высказывается. Хотя, если уйти от суеверий, любая свежая мысль — своевременна. Кстати, неплохая подсказка про модель: а если попробовать ввести фактор нейтральной (или хорошей) случайности, что произойдет с виртуальным ядерным взрывом? Вводные — это не армейские учения: «Вспышка слева!», они же могут быть и не учтенные правилами игры. Как у Брэдбери: ну, наступили случайно на бабочку, а мир необратимо изменился...
Странно, что ник «m.twister” не доступен ни одной поисковой машине. Нет такого в интернете! Откуда же он в «Книгочее»? А не влом ли вам, Андрей Викторович, заглянуть после работы на Савелий? Поговорить насчет ридеров и текстов в них. Вообще-то ридер — рутинная вещь, не нано-мода, а ее уже укорененный предшественник, даже не планшет. Такую наши, если бы начали с 80-х, могли бы и сами создать. Но в провинции они и сейчас редкость - дороги для средней зарплаты тех, кто еще интересуется чтением. А не только звуком и изображением в чистом, до гуттенберговском виде. То есть, при отсутствии необходимой плотности интеллектуального, креативного слоя, чтение — один из немногих способов поддерживать топливом горение мысли в провинции. Сидеть в интернете дорого, иногда дешевле из него скачать — и читать потом не спеша, не оглядываясь на траффик.
Но поговорить об этом с компетентным человеком не удалось. И рынок на месте, и на многих прилавках — ридеры, но в закутке под лестницей торгуют совсем другой электроникой и нет там продавца, соблазнившего «Книгочеем». Где он, куда делась его фирма — никто не знает, а гарантийный талон с адресом Андрей посеял. Помнит лишь, что собран был гаджет («Гад же ты!») в городе, откуда они с матерью уехали лет десять назад. И где остался на продавленном диване глядеть в потолок его отец.
«Мы поехали вместе, ни от кого особенно не скрываясь, она — в уже довольно развитый город, а я — в старинный русско-тюркский городок, который тоже начали приобщать к большой химии. Билеты покупали врозь, для соблюдения приличий, а потом поменяли в одно купе. Единственным посторонним оказался смурной парень, поезд ночной, лишь отъехали от перрона, он завалился спать на своей верхней полке. Ира разделась, оказалась в почти мужской майке-безрукавке, белым сияющей в темноте. У этой тоненькой Барби обнаружились большие, торчащие сквозь майку груди. Мы сидели на нижней полке, вроде как разговаривали. Меня колотило, она не отталкивала мои руки, в результате мы залезли под простыню и старались не шуметь на узкой и скользкой поездной лавке. Очевидно, получалось не слишком, парень несколько раз вздохнул. Хотелось думать, что во сне.
Это были лучшие три дня в моей жизни. Пока было светло, я мотался по заводу и городскому начальству, а к вечеру приезжала Ира. Ее волосы, из-за которых я не смог от нее тогда, на Серегиной свадьбе, отказаться даже ради дружеской солидарности, в темноте блестели, как масляные. Как покрывало Майи не скрывая, а даря небывалое. В свете ночника длинные светло-русые пряди с медно-рыжими прожилками метались по маленькому номеру, пока мы не успокаивались. Да и то на время. Лишь одно кровоточило: она пару раз, падая в почти бессознательное состояние, называла меня, о чем-то умоляя, не Витей, а Васей. Двойное удовольствие или поиски хотя бы одного, но за счет другого? Виртуально-материальный акт, получается. Как это у них за закрытыми веками такая полнообъемная подмена происходит? Не так как у нас, наверное...»
4.
Та-ак. Стоп, Андрей Викторович. Давайте спокойно посчитаем. Судя по косвенным географическим признакам, текст родом из того же города, откуда и «Книгочей», время — лет двадцать пять назад. Получается, героиня... ну хотя бы в качестве рабочей гипотезы... Но тогда кто братья, старший и младший, ее сына? Перед первым описанием командировочного приключения они в тексте есть, упоминаются и жена с тещей. И кто отец ребенка Ирины? Значит, не Витя? А попранная дружеская солидарность — высокопарен Витя! - Вася? Очевидно, он считал его своим сыном, если слушать автора текста.. Кстати, их явно два, понятно теперь, откуда некоторые подходы с разных сторон, но как так могло получиться, кто же m.twister? Впрочем, это не самое существенное.
Мать. Андрей не мог, не хотел представлять ничего сексуального, связанного с ней, очевидно, Эдипов комплекс не обязателен к применению, по крайней мере — в серьезном возрасте. Он, конечно, мог себе представить ее женщиной, выполняющей заложенную женскую программу, но не для получения удовольствия, исполнения страсти, а, допустим, с целью родить. Обязательная программа, а произвольная — для других.
В детстве он прибегал из своей комнаты в родительскую постель по выходным, когда они не должны были разбегаться в редакцию и в школу, то есть, получается, довольно большим мальчиком. И как-то раз, болтая с матерью, обнаружил под подушкой презерватив. Она стала пунцовой, ничего ему не объяснила, только потом он узнал, что это было. И задумал вмешаться в родительские планы: заранее, найдя еще не использованную резинку, проколоть ее, чтобы у него появился братик. Очень хотелось, но резинка больше не попадалась...
И вот как ее теперь спросить об этом тексте и о том, о чем не написано? Добрая, хоть и до сих пор худая - но не стерва, не злая тетка, как раньше казенно писали — отзывчивая, она ответит, он был убежден, на любой вопрос. Но он не может его задать, задаст — это будет не он, что-то изменится в их маленькой, из двух человек, семье, держащейся на молчаливом признании взаимного суверенитета.
Ее в это время мучил схожий вопрос: как сказать? Он ведь о чем-то догадывается, спросил про Дюшку, откуда узнал и что знает? Ясно, что в старую картонную коробочку не заглядывал, а если бы и заглянул, что бы ему сказала пробка от венгерского шампанского и проколотый желтый ольховый листок. Все, что осталось: вино зачатия и ветошь смерти. Листок с кладбища, она ездила на Васькины похороны, его вечная теща (тридцать лет держала его под каблуком!) запретила ей идти на поминки, она развернулась и быстро пошла, а потом заметила, что шпилькой сапога наколола сентябрьский листок. Листок под каблуком...
- Ма, слушай, мне, наверное, придется съездить на завод, там прибор надо принять. А ты чего тогда домой ездила?
- Осенью?
- Ну да.
- Товарищ наш редакционный умер, я тебе тогда говорила.
Тогда пропустил мимо ушей. А теперь стала понятной фраза из текста: «Пока есть силы». Ну, более понятной. Значит, он умер... Ладно, разберемся на месте. А в поезде можно и трактаты читать, делать-то больше нечего. Шутка. Уже совсем не скучно...
«Реклама, как всякий относительно свежий род деятельности, привлекает внимание исследователей, ищут корни и отличия от других способов манипуляции, уже даже сложилась художественная традиция в изображении рекламщиков, клипмейкеров и других делателей: денег - из воздуха и своей эфемерной судьбы — из чужих комплексов. Попробую и я слегка переменить тему, чтобы быть честным в своих общих размышлениях о том, как манипуляция восприятием меняет гораздо более глубокие процессы в человеке, попытаюсь хоть что-то еще сказать о рекламе.
Не зря она пошла в рост одновременно с модерном, она тоже — отросток своеволия, придуманного творчества, переноса собственных комплексов на все человечество, попытка свернуть независимо протекающий процесс в русло того, что хочется автору-заказчику-исполнителю. Мы заставим тебя покупать нашу продукцию! Ты сам не понимаешь, пока, до этой вот рекламной посылки, какое счастье ждет тебя впереди, как ты можешь изменить свою жизнь, поэтому ты должен подчиниться нам, как это сделали все те ухоженные, умные и хорошие люди, которые теперь счастливы!
«Я — счастливый чемоданчик!» - это такая (одна из самых ненавязчивых и безобидных) реклама отдыха где-то в очередном райском уголке. Счастлив этот персонаж тем, что его берут с собой в дорогу, как бы машет виртуальным хвостом от собачьего преданного восторга, рассчитывая, возможно, соблазнить именно кредитоспособных собаковладельцев. А за ним видна унылая рожа рекламщика, которому надо как-то выделиться, отделить своего заказчика от массы других райских уголков, вот он и навязывает чемодану, которого в дороге ждут толчки и грязные руки, радость от исполнения функции и предстоящего износа.
Но может быть еще печальнее. Вдруг за этим неуклюжим, вне человеческой логики, рекламным слоганом скрывается работа компьютера, просчитавшего риски нелепости и выгоды отличия, перебравшего варианты предыдущих подобий и решившего именно так бить по подкорке потребителя? Тогда это напоминает программу перерождения пчелосемьи через влияние на матку. Обращение не к индивидуальному, личностному мышлению, а к эпидемически- роевому, подражательному, масс-культурному. А решает-то, ехать или нет, не рой, не пчеломатка, а отдельный человек. И этот способ меняет его личность, она деградирует. За ней — и цельный организм, его потомство, он становиться менее вариативным, адаптивным.
У психофизиологов есть учение о СПС. Нет, без прямых аналогий с политикой, в данном случае это - «стабильное патологическое состояние». Упрощая, его суть вот в чем: мозг в условиях поразившей организм болезни начинает ее воспринимать как нормальное, по крайней мере — долговременное, состояние. И вполне разумно подстраивает организм к новым условиям. А потом, когда лекарства пытаются организм вернуть к здоровью от загнивающей «стабильности» , мозг сопротивляется, не верит в позитив предлагаемых изменений, не хочет менять настройки, затягивает болезнь. Вот что скрывается за врачебными сетованиями на трудности «выведения из болезненного состояния».
Однако, коли вспомнили политику, надо признать, что СПС напоминает не о неудачном Союзе правых сил, а о посткоммунистическом синдроме. И общества, и личности. А также о том, как мелкая случайная власть, типа вирусной инфекции, пытается, закрепившись, сыграть на понятии стабильности, обернуть в свою пользу бессознательные рефлексы живого. Болезнь как симуляция здоровья.
Так вот, представьте себе, что болезнь введена в организм преднамеренно. И тогда признание патологии нормой, трудности излечения объясняют механизм «порчи» нашего населения, о которой теперь трещит каждый говорун. А занесение болезни — по методу вируса, через то, что называется модным словом «имидж», через внешне-безопасное привлекательное подобие.
Новое зачастую строится не по модели, которая предполагает структурное содержание, а по имиджу, имитации поведения, и уже этим плохо. И не важно, по имиджу чего, как именно нам предлагают выглядеть. Потому что если модель — упрощение, пусть и сознательное, зато она несет возможность развернуть новые ростки, исходя из замысла. А имидж — упрощение не по незнанию будущего, не вынужденное из-за сложности задачи, а приспособленное для безличного потребления, чтобы нравится всем, то есть такое подражание заведомо нацелено на дегенерацию. Это пустой и потому разрушающий смысл ритуал. «Если тебе комсомолец имидж, крепи имидж делами своими ж!» - как мы писали в стенгазете «Миниколокол».
Модель очень часто неверна, неудачна, но она — попытка противостоять хаосу, установить порядок. Она — вертикаль, обращение к чему-то, что выше ситуации, выше болота. И тем самым — снятие накопившегося из-за хаоса напряжения, лишней агрессии, направление энергии к цели. То есть — религия, мораль. Культура в целом.»
Спасибо за поддержку, не ожидал от явного гуманитария. Но скорее всего Мистер Вася/Витя понимает слово «модель» более абстрактно, чем аспирант физтеха. Андрей поднял глаза и посмотрел на приволжский пейзаж в окне купе. Скоро пойдут холмы, они и раньше мелькали, но одиночные, не связанные в видимую систему, а эти будут обещать предгорья, переходить в Предуралье...
«Ведь почему современный человек сформировался, как уверяют антропологи, самое позднее — сто тысяч лет назад, а мы историю ведем, на самом деле, по библейскому календарю, которому всего семь тысяч лет, примерно? Куда-то пропали девяносто, по меньшей мере, тысячелетий...Потому что в них все жрали друг-друга! Каннибалы — потомки Каина, а больше никаких других потомков и быть не могло. Где брат твой, Авель? Культура обработки металла могла быть, культура клеймения пещер охряными гербами-тотемами — тоже, даже животных могли приручать, а вот не устной системы передачи фактов и событий, без участия ненадежного ретранслятора, — не существовало. Ее, приблизительную модель действительности, должны были обдумывать и записывать тихие слабаки, не приспособленные к власти и драке, не способные раздобыть и удержать пищу старцы. И вся первая, формирующая Библию, мораль — не жри отца своего, только об этом!
Она была невозможна и необъяснима без идеи всевидящего-единого-всюду сущего-бога. На этой виртуальной платформе строится вся огромная — и давно материальная! - пирамида культуры, из притертых друг к другу блоков, безо всякого раствора. Но как только оказывается, что верхние блоки — неправильные, порченные, по крайней мере — сомнительные, мы с радостным гиканьем и уханьем скатываемся к каннибализму. Хуту и тутси убивают подобных себе соседей-африканцев миллионами, Гитлер велит забыть химеру совести, коммунисты уверяют, что есть революционная целесообразность, а джихад требует ради вечного рая взрываться вместе с неверными...
Так вот, прочность этой культуры — не в словах, не в мантрах повторений на всех языках, а в возможности заменять обветшавшие блоки. Философы и биологи, кроме того, противопоставляют каннибализму/эгоизму альтруизм, как стратегию, присущую любому живому сложному виду. Пусть даже роевому и не такому индивидуализированному, как, надеюсь, человечество. Поэтому я остаюсь верен формуле «свободное развитие каждого как залог свободного развития всех», не отрекаюсь ни от свободы, ни от социальной справедливости. А ворюги и кровопийцы, выбирающие на словах только что-то одно, или свободу воровать, или справедливость грабить, создают взаимополезный симбиоз, пользуясь имиджами обманом нанятых понятий.
Пишу конспективно, чтобы успеть высказаться, хотя бы обозначить задел, где копать. Пусть уже и не мне доказывать, детализировать, углубляться, но здесь, в этом наброске модели, есть какая-то цельность...»
5.
Андрей шел по родному городу, где не был десть лет, и не узнавал его. Магазины «Эссе», «День сурка», кафе «После дождя»... А город и не мог узнать Андрея. Разве что кто-то видевший, как младенец превращался в ребенка, а ребенок — в подростка, мог признать его изменившиеся черты.
- Дядя Сережа, что там случилось с вашим сослуживцем, Василием, кажется, Никитичем?
- То же, что со всеми нами.
- В смысле?
- Половина нашего круга померло, едва полтинник стукнул. Не знаю, почему, у каждого своя история. Я, кстати, тоже... Видишь, в корсете? Это после шунтирования, грудина до сих пор не срослась. Только я теперь «Омегу-3», по старому — рыбий жир, глотаю, а Вася даже шунтированный от водки не отказывался. И дымил, как прежде.
- Не понимал?
- Достали!
- Начальство ваше?
- Сам он был себе начальство, все старался на местную знать работать, чтобы от Москвы лучше защищалась, думал, здешние, поскольку ближе, не такие бездушные. Но, конечно, видел разницу между своими представлениями комсомольскими и реальными каннибалами.
- Вы и это его слово знаете?
- Вася, вообще-то, никому не показывал, что пишет в стол. Но Петька Шевченко, который у нас в молодежке автором был, а теперь стал хозяином того завода, на который ты приехал, Василию, да и всем нам, нищим, устроил бесплатный интернет, он туда и сливал свои мысли. Безопаснее под псевдонимом, чем в разговорах, но я-то его псевдонимы лет тридцать знаю. Его же пасли, он тут чуть не идеологическим рупором стал. А в интернет вываливал, что сообразил. Ты что, тоже читал?
- Читал.
- И про Ирину?
- И про нее.
- Тогда поймешь. Васю доконала постоянная разница между тем, что делал, и тем, чего хотел. И не только в письменном виде. С женщинами, как ты понимаешь, тоже...Раза три уходил от Натальи, но бабы всей семьей наваливались — возвращался. И снова мутил воду.
- Плохо ему дома было?
- Как всем... Но у Васьки комплекс был. Он в стройотряде получил травму. Рыли траншею под силос, глубокую, он на дне, на него и обрушился край. Придавило. И как-то нелепо-неудачно. Одно яйцо пришлось отрезать, вот с тех пор и доказывал бабам, какой он казак.
- Это несерьезно!
- Да они его, слабину чуя, сами на понт брали. С последней женой — вообще трагифарс. Молоденькая корректорша, крутилась, строила глазки — вроде из почтения к его мудрости и таланту. Окрутила, стала заметки писать и публиковать, он ее начал в редакции двигать, в завотделы пробил. Из дому опять ушел, на съемную квартиру, кредитов понабрал — надо же девочке стиралку и микроволновку купить. А заработки-то у нас, знаешь какие?
- Какие?
- Иногда перед получкой не у кого сто рублей занять, даже у замглавного нет. А он и был — замглавного, до ночи над полосами сидел с ведром окурков, понятно, что ему корректорши ближе всех стали...Женился на одной, разводился с другой, писал о третьей...Так вот, новая его фифа, когда поняла, насколько он болен, да еще ей объяснили, что и за кредиты ей придется отвечать, и хоронить, если что, тут же отсоединилась.
- Развод?
- Ну конечно, окончательно не отлипла, пока жил — все ходила, дергала: «Ой, на меня Искандер так неприятно посмотрел!» Кроме пользы себе еще и повод подразнить искала. Добивала...Это у них, каннибалов, в генах...
- А батя мой?
- Виктор? Они с Васькой сразу как два брата-акробата сошлись, их и выгоняли вместе из молодежки.
- За что, за политику?
- За презерватив. После субботника — да ты не знаешь, был такой коммунистический обязательный ритуал, перед днем рождения Ленина все конторы выходили с метлами и лопатами — как всегда, начали выпивать. Набрали пива — три полиэтиленовых мешка, пластика нормального не было, а в бутылках не продавали, разливали во что принесут. Много ли надо соплякам? Окосели, нашли в столе презерватив, надули, прицепили записку «Христов воскрес!» - и выпустили, хохоча, с восьмого этажа. Субботник обычно с пасхой совпадал. А внизу к крыльцу Дома печати подходил завотделом пропаганды обкома партии...
- Какой?
- Тогда одна была. Почти как сейчас. Витька взял основную вину на себя, его выгнали, год не был в редакции, а Васька покаялся, остался, а потом и в партию вступил.
- Они поругались?
- Да нет, у них какая-то особая дружба была. Вот Виктор-то потом и залег на диван, когда понял, почему Васька из семьи хочет уйти. Жену отец твой не мог простить, а друга не винил...
Еще бы знать, кто отец...
«Я тогда в первый раз из семьи ушел. Чужие они, над словами смеются, понять не хотят. А слова для меня всегда были главным. И снова закрутилось с Ириной. Опять командировки, еще удобнее стало, из разных редакций уезжали - меня тогда из молодежки уже взяли в главную, Витька наши общие грехи на себя принял... Однако, в Доме печати все догадывались — бухгалтерия-то, куда потом билеты и квитанции сдавали, - общая. Да и без этого — все на виду. Но Виктор молчал, думаю — не только со мной. А Ирина - нет. Как-то под утро подняла сияющие глаза, говорит: «С тобой хорошо... Как мне надо... А он меня по полчаса мучает...» То есть, долго длится один акт близости, что ее физиологически перенапрягает. Похвалила, как унизила — сравнила...Этого я не выдержал, не сравнения самого по себе сомнительного, не того, что, получается, ее делю с кем-то, а унижения Виктора. И опять вернулся к Наталье и детям.
Но здесь, поймите, если кто будет читать мои противные откровения, я не выплескиваю свою гниль, я снова ищу подтверждения своей системе. Не все плохо в инстинктах и рефлексах, оставшихся в нас с бессловесных времен. Я о ревности — это не один лишь собственнический инстинкт. Верность жен имеет физиологический и духовный смысл, особенно при размножении штучных, долго воспитуемых индивидуально различных носителей сознания, важна чистота передачи. Без нее, без дифференциации наследуемых признаков не могло развиваться первобытное общество, об этом тоже откровенно говорят первые книги Библии.
Дело не только в чужой сперме, которая заложит мину в твоего ребенка, но и в получаемых вместе с ней гормонах. Недаром долго живущие супруги похожи, это женщину преобразили гормоны мужа, они вернее и сильнее общих привычек и ежедневного обоюдного воспитания. Я, конечно, сам таких исследований не проводил, но обратил внимание на статью в науч-попе. И как-то сразу поверил.
Но эти рассуждения были, скорее всего, актуальны до глобализации. Не успела она прошуметь демографически, мешая расы и цивилизации, руша семьи и даже их двойную мужеско-женскую ориентацию, как поднимает и еще один вопрос. Сейчас, когда в движение генов вмешивается всемогущая масс-культура, когда не правила и нормы управляют человеческим организмом посредством мозга, а диктуемая безграничным потреблением мода, не утрачивает ли человек уже и прямую способность к продолжению себя? Даст ли потомство дитя двух миров: «живой» единичной плоти — и человека «головного»-управляемого? Мул-то, порождение лошади и осла, потомства не дает, хотя инструментарий у него - в порядке!»
- Андрюша, ты почему не женишься?
- Да как-то не до этого, пап...
- Смотри, окуклишься — поздно будет. Девушки хоть есть?
- Где?
- Ну, вокруг... У тебя.
- Вокруг есть. Па, ты лучше скажи, кто такой Мистер-Твистер?
- А, прочитал, все-таки, хоть я и стер его в интернете.
- Он в ридере остался.
- Ага... Значит, Петька Шевченко, когда свою машинку запускал в продажу, записал туда текст для демонстрации ее возможностей. Странный он парень, бизнесмен, а все к письменному слову тянется по своей комсомольской привычке. Наверное, и сам кропает.
- Значит, это ты автор?
- Скажем, наследник авторских прав. В нашей стенгазете «Миниколокол» был такой персонаж — М.Твистер, мы с Василием … Никитичем ему приписывали разные шутки после того, как в большой газете запретили подписывать наши фельетоны этим чуждым именем. Помню «сократизмами» увлекались: берешь классическую строку и обрубаешь.
- Как это?
- Например: «И он к устам моим приник, и вырвал, грешный...»
- М-да, можно понять реакцию...
- Потом, кстати, в качестве реакции на одну историю, меня из редакции поперли, а стенгазету велели закрыть. Тогда Василий назвал ее «Вечерний звон», а псевдоним продолжил без меня использовать... вместе с другими такими же, выдрюченными словечками, был еще Резконе Тормози, помню. После того, как один из этих авторов откликнулся на руководящий призыв к сельским парням идти в дояры: «Если тебе комсомолец имя, держи вымя руками двоимя», уже и «Вечерний звон» велели заткнуть. Тогда он стал вывешивать у себя в студенческом отделе «Как многодум». И тут уже и я вернулся, М.Твистер воссоединился. Так как тебе текст?
- Знаю я уже вашу историю, из-за которой тебя от места отлучили. В тексте, кстати, про нее ни слова, странный он какой-то, не то дневник, не то прокламация.
- Тебе, ясен пень, главной кажется история Ирины. Ты пойми, Вася даже свою жизнь рассматривал как иллюстрацию общих тезисов, использовал ее, не имея морального права использовать чужие столь же откровенные истории, для пропаганды своих … да, в общем и наших... идей. Не зря писал основоположник Маркс, что философы прошлого пытались объяснить мир, а мыслители настоящие должны менять то, что не нравится, на то, как им кажется — должно быть. А мы мантры марксизма-ленинизма заучивали, конспектировали — вот и въелось. Василий хотел мир изменить, не меньше. Хотя и без того изменил жизнь всех тех, с кем близко соприкоснулся... Ему надо было понять механизм изменения, войти в него, импортировать свою программу, как вирус в клетку, заставить работать на себя...
- А ты? Прямо словами из текста заговорил. Там и твоя рука видна...
- Прости за откровенность, ты уже у меня большой мальчик... Недаром мы с ним одну женщину... любили всю жизнь. Общего много... Вот я и не утерпел, влез в текст, мне интернетный пароль «Твистера» Вася перед смертью сказал. Не думай, я в страницы про меня и про твою мать, написанные им, не вмешивался. А свое добавил — для полноты картины.
- Как это — прямо перед смертью?
- В тот день. Вася в конце лета вернулся домой от своей последней жены, хотя с Натальей остался в разводе. Такие щепетильные — она ему на диванчике в гостиной постелила. Я пришел, было это в воскресенье, он накануне приехал из района, куда ездил с читателями встречаться. Говорят, пил — и потому умер... не так это! В воскресенье никаких следов районной пьянки я у него не заметил, посидели на кухне за чаем, он все больше о здешней политике переживал, боялся, что Москва последние крохи отнимет. А потом вдруг сказал, что у него уже нет времени и сил дописывать «Твистера», а мне, с моим преподавательским легким расписанием, если не влом, проще будет его поддерживать. Я ушел, а через пару часов Наталья звонит... Он сразу после меня вернулся на свой диванчик, полежал, спросили: «плохо?», сказал сначала «не очень», вызвали «скорую», его сыновья тут же начали хлопотать, да поздно уже... Умер, окруженный семьей, из которой не раз уходил... А после смерти стихи нашли. Я знал по молодым годам, что он пописывает, а тут такие мастерские, откровенные... Когда мы с ним познакомились, после заочной полемики в газете, где он хвалил кинофильм «Романс о влюбленных», а я ругал, он мне показался чистокровным, по-советски очищенным, романтиком, думал, с возрастом это прошло. Умнее он стал, сам по тексту видишь, только романтизм его никуда не ушел, а спрятался, обернулся поплотнее в другую одежду. Посмотри вот один стих, он прямо предсказывает свою сентябрьскую смерть.
* * *
Сонливость зим, тревогу наших весен
И летнее служенье суете
Собрал сентябрь и переплавил в осень
В осенний лист. На огненном листе
Ты можешь прочитать простую фразу.
Не требуя свидетельства небес,
Поверить ей. Не сразу или сразу
Поверить в то, что золоченый лес
И улочка, сбегающая круто,
И на скамейке ветхой старики,
И самые счастливые минуты,
И тихое струение реки,
Ладонь твоя, уснувшая в ладони,
Гул поезда на дальнем перегоне -
Все это не способно умереть.
Пылает лист — не суждено сгореть.
Пылает лист — и ветер не остудит,
Пылает лист, не тающий в золе.
Бессмертно все, все было и что будет,
Все то, что есть — в душе и на земле.
Замкнула круг багровая заря,
Обманчивый подарок сентября...
(Стихи Виктора Скворцова).
- Я в поэзии не разбираюсь, но по-моему — ясно и точно. О смерти, а не безнадежно...А почему ты «Твистера» из интернета убрал?
- Как тебе сказать... Недоделанный он. Я это понял, когда мы Васины стихи через год после его смерти опубликовали. Стихи-то безупречные. И текст надо довести до такого вида. А может, имена раскрыть... Кстати, как там мать?
Нормально. Велела к тебе зайти.
«Смерть — это момент встречи прошлого и будущего, миг уничтожения настоящего. Как будто закончил рытье туннеля. Воссоединение с чем-то окончательным и цельным. А пока живешь — думаешь обрывками, клочками.
Особенно сейчас, когда увеличивающаяся в геометрической прогрессии информация делает явным разорванное сознание, не способное единой моделью описать мир. Клиповое мышление. Оно уже не только в шоу-бизнесе, но и в серьезном искусстве, стало свойством психики всей цивилизации. А ведь ты с детства нес в себе то, чему сейчас пугаешься, тогда оно тебе казалось свободой и прогрессом...
Помню, ошарашенный откровением, на уроке физике отпросился из класса и в коридоре на подоконнике пытался втолковать красавчику Бесу из девятого «А» то, что внезапно понял из монотонных объяснений училки. Понимаешь, толстая твоя башка, раз и свет, и звук — это электромагнитные колебания, то можно изображения записывать не на фото или кинопленке, а как звук — на магнитной. Не надо никакой химии, пачкаться в проявителе-закрепителе! И можно на пленке что-то создавать, комбинировать, меняя поля. Можно музыку превращать в картинку, прямо по ее ритму. Например, сделать мое любимое «Болеро» видимым. Это я клипы предсказал.
Главное, что соблазнило в этой фантазии - творить прямо на пленке, ничего не умея в ремесле живописца или фотографа. Всякому ручному ремеслу надо долго учиться, не пропуская стадий, последовательно идти от замысла к мастерскому исполнению. А ты ведь так ясно уже представил себе результат! Вот и получил разрыв в сознании. Современные инсталляции, в том числе. - видео, наверно, тоже порождение мечты бездельника-неумехи. А Борисыч, художник-академик, верит в руку и не чувствует никакого разрыва, говорит: «Я даже пьяный проведу прямую линию кистью. Или круг замкну.»
Однако, если быть честным, надо представить и другой вариант. Что клипы, все-таки, не зло. И чем клиповое сознание (ассоциативное? образное? или эмблематичное?) хуже схематично-прямолинейного, прежнего узколобого совкового? Мы не знаем, насколько частное способно отражать свойства общего, частица — своеобразие организма (привет, Кювье!), существует даже теория, что у молекул воды есть память. То вода, а мы не знаем, что такое мозг!
Есть пример у психофизиологов, про школьницу-отличницу. Шла по коридору, ну как я к Бесу, и вдруг упала замертво. Вскрыли, оказалось — водянка мозга, у нее тоненький слой оставался по периметру черепа, а внутри колыхалась муть. И вот этим, толщиной с палец, слоем она успешно справлялась со школьной программой! Что, впрочем, может говорить о качестве программы...
А еще подсчитано, что в повседневной жизни мы используем лишь пять процентов наших предназначенных для мышления клеток. Странное совпадение: говорят, лишь пять процентов населения в любой стране политически активны и креативны. Что же тогда и для чего у каждого — личность, сознание, душа? О бессмертие чего мы говорим? Что остается после нас, кроме других людей, которых создал, пересоздал, изменил?
Надеюсь, что остается текст. Лет сорок мечтал писать книжки, чтобы на вырученные за них денежки покупать книжки. Не удалось. Не знаю, удастся ли оставить после себя текст.»
13 апреля 2011 года