Морковный торт

               

      Тот вечер закончился так странно, что я до сих пор многое не могу себе объяснить.
     Помню, что  было  воскресенье.  Помню, что пришлось закрыть окна, потому что ветер захлестывал дождь внутрь офиса.
    Времени, наверное, было  уже много, потому что я свет зажгла. Не весь, а только в дальнем конце мастерской,  над  компьютером, у которого  сидела. А у входной двери я свет зажигать  не стала. Там одной лампы не хватало, а вторая вечно  гудит.
     Да и не люблю я эти лампы дневного света. От  них лица у людей становятся какими-то сине-лиловыми. И вокруг все кажется  холодным и неуютным.  Когда-то в детстве мне часто снились страшные сны. Я их до сих пор помню. За мной кто-то гнался по  коридорам, я пряталась за какую-то дверь, ее кто-то пытался открыть снаружи… И всё это - как будто в вязкой среде. Ни бежать быстро я не могла, ни кричать. И всё происходило как раз при таком освещении. Сейчас это мне кажется странным. Ведь в моем детстве ламп дневного света еще не было.

   Потом,  в молодости, когда я работала  в крупной проектной организации,  я  этот свет переносила гораздо легче. Тогда  в нем  огорчало  лишь  то, что лицо моё при нем становилось не очень красивым.
   Сейчас, когда с тех пор прошло лет тридцать и мою красоту уже ничем не испортишь,  мне этот свет мешает  лишь тем, что при нем творчески мыслить уже невозможно.     Какую-то рутинную работу еще можно делать, а вот придумать что-то хорошее  уже нельзя.  По крайней мере, у меня - не получается.  Хотя сейчас мне это и не очень-то  нужно.
   Сейчас у меня есть в подчинении молодые девчата, которые и фонтанируют идеями, а я их только критикую,  исправляю ошибки и что-нибудь подсказываю с высоты своего опыта и знаний.  Лица этих девчат и при этом холодном свете все равно остаются красивыми и умненькими, а я кажусь себе не такой  усталой и измученной, чем  при ярком солнечном  свете.    Так что все это вместе взятое как-то примирило меня с лампами дневного света. Впрочем, как и со многим другим в этой жизни.

      Так что  в  тот вечер я сидела  в офисе у дальнего компьютера и писала.
     Есть у меня такое хобби. Я потихонечку графоманю. Относиться стараюсь к этому с юмором, но не могу отрицать, что это помогает мне иногда что-то как-то осмыслить. Может, и сейчас то, что я напишу, мне  поможет.
    Итак,  я сидела в тишине и  графоманила. А именно, записывала свои   впечатления о вчерашнем дне, когда я  случайно попала на встречу со знаменитым певцом. 
     Так получилось, что у моей знакомой журналистки оказался лишний билет на пресс-конференцию, а я ей была удобна тем, что у меня машина, на которой я ее и  подвезла в наш Оперный.
    Вот сижу и не могу вспомнить, как же зовут нашу знаменитость. Можно, конечно, дождаться утра и спросить у кого-нибудь. Можно залезть в интернет и набрать в поиске что-нибудь типа «оперный певец из Красноярска».  Но неохота. 
      Первое «неохота» потому, что  я и так уже притча во языцех из-за своей способности забывать имена. И лишний раз становиться героиней анекдотов  не хочется. А второе -  пишу я гораздо позже того вечера, дома, и записей тех у меня нет. Они так на  работе и остались, забытые в том дальнем компьютере. Сейчас  четыре утра, это именно то время, когда я  могу писать нормально, то есть эээ… как бы это сказать, чтобы было  не слишком высокопарно… но вроде бы - с вдохновением.  Так что я слишком ценю это время, чтобы тратить его на интернет.
    А  потом мне этим заняться будет скорей всего некогда. Ни этим днем, ни следующим, ни когда-нибудь позже. Так какая разница, напишу я  здесь его имя, иль нет? Для меня сейчас всё как-то сдвинулось и изменило  приоритеты, так что я и не знаю, какой стану завтра, и каким станет вокруг меня мир.

    Сейчас мне кажется показательным, что пока этот певец не стал знаменитым, а просто пел в нашем Оперном, я ни разу не сходила его послушать, и даже имени его не слыхала. Как, наверное, и многие остальные.  Жили себе своими какими-то жизнями, свои какие-то драмы и радости переживали, и не нужен он нам был. Потому  что не знали мы, что он станет всемирно известным. А потом, когда он им вдруг стал, то  уехал не только из нашего города,  но из нашей страны. И вот тут-то все и захотели его послушать. 
     И я бы тоже его послушала. Если бы кто-то мне сунул билет в белы рученьки. А самой ради этого делать какие-то телодвижения некогда и неохота.
      А на пресс-конференцию я поехала. Первое, - из-за халявы, а второе, - хотелось узнать, как он теперь относится к своим землякам.
   И вот я записывала свои впечатления о том, что, дескать, выглядит он прекрасно, что занимается спортом, не растолстел, как другие оперные артисты,  что в  каком-то жестоком клипе зачем-то снялся, чего, по-моему, делать не стоило, и так жестокостей в мире  хватает, хотя что с певцов требовать, если все оперы - про плохое, просто кошмар какой-то и неужели нельзя без этого.
  Удивлялась, что у него сил хватает на всё: и на несколько жён, и даже на такой дрянной клип, потому что у меня уже сил остается только на то, чтобы тащить свою лямку и   кого-нибудь  как-нибудь не подвести. 

    И еще я писала: удивительно, что свое пение в операх он назвал рутинной работой.
    Вот так, оказывается. Делать для людей праздник - для кого-то  рутина. Это  мне особо запомнилось.
    Записала, что мне показалось, - относится он теперь к своим землякам слегка свысока, слегка со скукой и  слегка – с терпеливостью. А земляки журналисты,  надо сказать, хороши. Вопросы задавали порой -  преглупейшие.
      Делала я из всего этого  какой-то вывод. Сейчас не вспомню какой, но помню, осталась  собою  довольна и уже собиралась уйти, как тут в мастерскую  вошла уборщица.

      Уборщица у нас пожилая, худая  женщина. От этого со спины она смотрится гораздо моложе. И поэтому когда она поворачивается к тебе своим длинным лицом с выпуклыми глазами,  резко кажется, что женщина  плохо выглядит. Я этот эффект давно и в других замечала. Нужен все-таки какой-то знак возраста, чтобы люди тебя адекватно воспринимали. Поэтому, хоть я и стараюсь не набирать вес, но и худеть до молодых своих габаритов,  наверно, не стоит.  Такая вот утешительная мысль приходила мне в голову каждый раз, когда я вивидела нашу уборщицу сначала со спины, а потом в лицо. 
     Но  тогда она вошла,  естественно,  лицом ко мне. Так что подумать на предмет нашей женской красивости я не успела. К тому же, её морщины сразу же резко разгладились и она просияла: 
    -  О! Здравствуйте!  Что это вы в воскресенье тут?!   
      Я ей тоже, конечно же,  улыбнулась:
     - Сыновья празднуют 19-летие, пригласили   домой  одногруппников. Ну и мягко так мать вытурили,  чтоб народ не смущала. А куда идти? Вот и пришла опять на работу.
 
   На самом деле  я пришла на работу не потому, что мне идти некуда, а потому, что все остальное - неинтересно.  В театр ходить я давно перестала, потому что во время спектакля вычисляю  дальнейший сюжет, оцениваю костюмы и декорации, представляю себе ход репетиций, отношения актеров  вне сцены… Короче, всплывает во мне нереализовавшийся сочинитель, и я никак не могу окунуться в волшебство, которое трогало  когда-то  в юности.  В кино – то же самое. Да и нет сейчас фильмов хороших.  Что от телевизора меня  тошнит,  так  о том и писать неохота.
        Не хочется и в гости к кому-то идти. У всех перед понедельником бытовые дела.  Готовятся люди к новой неделе. Да и разговоры разговаривать тоже уже почему-то не хочется. С возрастом все больше я обнаруживаю,  что  мне  интересно общаться с самой собой. Видно, сказывается нехватка уединения.
     Но ничего этого, разумеется,  я не сказала нашей уборщице.  Кстати,   я  не помню, как и ее зовут. Ну что ты будешь делать с этой памятью!  Причем, она у меня ведь всегда такая была.
   Поначалу я это как-то переживала. В записную книжечку имена записывала. И потом  забывала, на какую букву надо искать. А однажды где-то прочла, что это - характерная  черта у людей, обладающих художественными способностями. Не помнят они имена и числа. И успокоилась. Дескать, я как раз такой человек и есть.
    На самом же деле я иногда имена запоминаю. Но  только тех людей, от которых  что-то в моей жизни зависит.
    Например, я сразу же и навсегда запоминала имена первых учительниц своих детей,    детского участкового врача, друзей и подружек своих школьников.   А вот имена наших заказчиков уже не могу запомнить, хоть тресни. Но у нас есть офис-менеджер, в обязанности которой входит напоминать мне, как их зовут. Перед встречей я   записываю имена-отчества в перекидном календаре и подглядываю  при разговоре.
      Так что то, что не помню я имя нашей уборщицы, ничего на самом деле не значит. Она мне все равно симпатична. Она всегда такая приветливая. Нет у нее комплекса маленького человека. Этим она мне нравится.  Вот и тогда  она радостно  так ответила мне:
    - Я тоже уходила из дома, когда дочка приглашала друзей. Чего мешаться, правда? Молодежь, она и есть молодежь. 

      Тут мне, уже сделавшей   пару шагов к выходу, пришлось сделать стоп.  Я подумала:  «Неужели начнет дальше рассказывать? Этого мне сейчас  так не надо…».
    Но  все же осталась стоять  в проеме двери, как раз в том месте, где лампы не светят и свет от этого тусклый,  как в кошмарном сне  моего детства.   А уборщица   продолжила:
   
   - Вот, приехала она сейчас у меня. Спрашиваю: «Какой торт хочешь?» Потому что у меня духовка в старой плите не работала. А теперь у меня плита новая, и духовка в ней - хорошая. Так что я спрашиваю: «Какой торт хочешь?»  Она говорит: «Последний». «Последний», - это значит «морковный». Ну, знаете, наверное: стряпали такой…
    
    И смотрит на меня выжидающе.    По русской женской традиции я в этот момент должна была  поднять брови и воскликнуть: «Морковный торт?! Да вы что! Нет! Я даже  не слышала, что такие бывают!» И тогда бы она мне сказала: «Не знаете? Да вы что!  Такая вкуснятина!!  Я вас сейчас научу!» И начала бы  давать мне  рецепт. 
    Боже мой.  Неужели это в женщинах нескончаемо?
    Как много я в жизни скучала,  выслушивая многочисленных женщин, которые  хотели осчастливить меня кулинарным рецептом. Причем я никогда, ни единого разу,  ни одну из них о том не просила.
     При социализме, помню, это вообще какой-то пунктик у всех был. Грех чревоугодия, возведенный в геройскую доблесть. Все женщины кичились друг перед дружкой умением печь, или как говорят здесь, в Сибири, - стряпать торты.
     Там, откуда я сюда приехала, слово стряпать означает  делать  наспех и неаккуратно. «Ну, состряпала»,  - говорил мне отец, когда я приносила ему свои акварельки, и терпеливо учил меня доводить работу до совершенства.
   Но, конечно же, наша уборщица не знала моего отношения к этому слову.
    Да и век сейчас другой, и я совершенно другая. Я уже могу позволить себе не говорить на неинтересующие меня темы.  В этом преимущество и моего возраста, и моего статуса.
    Так что я улыбнулась ей  так с терпеливостью и  сказала:
    - Да всякое за  жизнь   было… 
      Что означало:  я уже столько тортов настряпала,  что и упомнить все невозможно.
     И опять боком-боком, чтобы уйти.  Но она  не закончила: 
   - Ну вот. Постряпала я им  торт.  Морковный.  Начинаю его украшать.
   Это означало, что я должна с искрой в глазах спросить: «А чем вы украшаете свои торты?» И тогда бы она поделилась со мной совершенно необыкновенным рецептом украшательства торта. 
   Но я не спросила. Я руку держала на ручке двери. И улыбалась ей совсем уже вымученной улыбкой.   А она  смотрела  на меня внимательно и продолжала:
    - А она - хвать с торта.  И в рот. Я говорю:  «Куда?!  Вон на  тарелке же есть, оттуда бери!».
     Итак, мне давался  еще один шанс. Нужно было  спросить,  что именно лежало в тарелке.  Чем такой торт украшается, в конце-то концов!
      Я молчала. Переступала ногами, чтобы уйти.   Рассказ у женщины совсем уж комкаться начал. Она уже чуяла, что всё идет неправильным руслом.
    – Я ее ррраз…  По рукам. «Бери из тарелки». А она:  «Тут красивей». 
     Вот здесь-то уж точно надо  было мне вставить фразу по стандарту ведения женской беседы. Я даже знала, что нужно вставить.  Но не вставила.
      - Тоже ведь дитё, правда?..- произнесла наша уборщица совсем уже неуверенно и наконец-то закончила свой  рассказ.
   И в этом месте мне нужно было спросить: «А сколько лет вашей дочери, есть ли внуки, где живет?»  Но я опять не спросила.  Ну, лень мне было!
   А  вместо этого я сказала:
    - Ладно, до свидания.  – И наконец-то сделала шаг за дверь.

   И тут за спиной раздалось – «Бух!».
  Как будто что-то упало. «Наверное, швабра», - подумала я. Очень мне не хотелось в тот миг оглядываться.  И все-таки я обернулась к открытой  двери.
     В проеме на фоне темного квадрата окна я увидала,  что наша уборщица  стоит прямая, как струнка,  и смотрит  прямо перед собой удивленным взглядом.  Мне виден был её профиль и выпуклый глаз с поднятой бровью.    В  той стороне, куда она смотрела,  никак  не должно было быть ничего интересного.  Там на стене у окна висит  большой календарь с видом на Енисей, а с другой стоит стеллаж с папками. Но уборщица  явно смотрела между ними.  Ну не на пустую же  стену  так смотрят?
    Я с досадой сделала шаг назад  и  заглянула в дверь.
     В полумраке, на фоне голубоватых обоев прямо в воздухе висел мираж.
     Я никогда не видела миражей, но как это иначе назвать,  я не знаю. В воздухе шел фильм?  Ну, что ж,   пусть будет так, если это будет яснее. Только тогда надо пояснить, что фильм этот  был бледным, но зато объемным.
   Показывали (если я опять употребляю не то слово, простите)  –   показывали какой-то потоп.  Вроде как где-то  трубу прорвало. Вода лилась в помещение откуда-то сверху и сбоку. И  уже подбиралась к большому макету, стоявшему на полу. Знаете, бывают такие в краеведческих музеях.  Они раскрашены в жуткий зеленый цвет,  типа вот наш край, гляньте,  какой красивый. 
    На этом тоже зеленой краской был покрашен рельеф, на нем были видны серенькие дороги, а белые пластиковые пластинки изображали селения. Вода подбиралась  с пола к верхней кромке подрамника. На моих глазах  она залила впадины между рельефом и стала покрывать первые пластинки поселков.
    Смотреть на это было забавно.
   Но тут я заметила, что уборщица что-то делает.  Я перевела взгляд  на нее. Она  водила руками в воздухе. И  лицо у нее при этом было умное и сосредоточенное.
     И вообще, это была как будто и не наша уборщица. Знаете же, как актер преображается? Вот он в той сцене был одним человеком, а через секунду в другой сцене  - уже другой.  Хоть и с тем же самым лицом.  То же самое произошло и с женщиной, на которую я в тот миг смотрела. 
    Она заметила мой взгляд и сказала:
     -  Что стоишь? Делай, что  я. Убирай воду.
     И интонация ее была совершенно не та, что прежде. Говорила как будто  подруга моя стародавняя, которая знает меня, как облупленную.  И я, - что удивительно,-  приняла это как должное.
   Я стала смотреть, что же именно она делает в воздухе своими руками. Выглядело так, как будто она отпихивала воду назад. Я  посмотрела опять на мираж. И увидела, что вода и вправду повинуется ее движениям и  движется назад, как если бы  пленку в фильме стали крутить в обратную сторону.  Изрезанные пластинки  осушались, из впадин вода утекала за пределы макета.
     Но начать руками возить в воздухе? Мне? Это было как-то уж очень нелепо. Я стояла, ни на что не решаясь. Возле меня  валялась действительно  упавшая швабра.
    И вдруг кадр сменился. Макет был другой. Это был макет нашего города. И вода заливала его. Я мгновенно узнала в белых брусочках  знакомые микрорайоны,  кварталы, многоэтажки. Я узнала генплан. Да это и был огромный макет генплана. Он даже в «кадр» целиком не помещался. Поэтому его  «показывали»  по частям. И я видела, как вода заливает стеклянную реку посреди города. Вот она уже потекла в приток, в Качу, вот начала заливать макетики зданий.
   - Помогай. Чего смотришь? 
   И  тут я не выдержала. Я сбросила сумку на пол и стала  тоже водить руками. «В конце концов -  это игра, причем презабавная,-  подумала я. – И никто нас сейчас не увидит. Смеяться над нами - некому. А потом я её расспрошу, что это было».
    И я стала гнать воду с макета вспять.
    И вошла в такой раж! Мне так понравилось, что  мне мираж подчиняется!
    Вода явно пошла назад именно под моими "маханьями". Вот она ушла из устья Качи, осушился Дворец пионеров, обнажилась Стрелка.  Я так осмелела, что рукой, как мышкой на мониторе,  передвинула кадр, чтобы разглядеть правый берег. Многоэтажки были по пояс в воде. Я стала выгребать эту воду в реку и катить вон с макета. И так мы развлекались (или работали?) не знаю, сколько по времени. Но, наверное, достаточно  долго. Потому что я - помню, - сказала:
     - У меня руки устали.
      Она ответила:
     - А ты – мысленно.
     Я опустила руки и стала убирать воду мысленно. Я прямо глазами толкала воду, просто – взглядом.   И это стало у меня получаться быстрей, чем руками.
      Но вдруг картина на мираже опять сменилась: два  черных выхлопа бесшумно рванули вверх перед нами, и уборщица резко взмахнула рукой так, как будто накрыла их прозрачным плащом. И стала руками опускать его на эти черные выхлопы.
    Наверное, это и вовсе уж странно звучит, но я видела и  как  возник плащ под ее рукой, и как он взвился. Мне казалось, что я даже свист полета его услыхала. 
   Это было очень забавно: будто мы сами себе  кино делали. Я даже помогла ей превратить накинутый плащ в идеальную сверкающую сферу. 
    - Воду гони, - сказала она мне, видя, что я ей помогаю.
    Я хотела сказать: «Так я ее больше не вижу», но не успела. Потому что после  этих её слов снова увидела  кадр, в котором вода все еще заливала макет.
     С того момента,  я думаю,  мы с ней видели разные миражи. Что делала она в своем, я не знаю, а  я опять стала выталкивать воду с макета. Я ее всю убрала туда, не знаю куда, просто сделала так, что ее не стало, и так же глазами стала восстанавливать все упавшие кубики – дома.
     Но тут мне подумалось: а зачем я их восстанавливаю? Они же такие уродины, эти многоэтажки. И я стала мысленно на их месте строить новые здания, в моем понимании  красивые. Иногда я на месте бывшей застройки сажала сад или разбивала парк. И так увлеклась этим процессом, что даже вздрогнула, когда услышала:
   - Эй, не слишком ли много изменений?  Может,  хватит?
   Я глянула на уборщицу. Она  сидела на стуле для посетителей, устало сложив на коленях руки. И улыбалась мне какой-то мудрой улыбкой. Такой, какая получается у меня на тех фото, где меня щелкают  в фас мои  внуки.
    - А мне понравилось, – ответила я ей. И снова повернулась к нашему миражу. Но его больше не было. Перед нами была  только стена, голубая от дальнего  освещения.
   Я попятилась, задев швабру,  и присела на стол позади меня.
    - Что это было?
     - Надеюсь, что этого мы уже не узнаем,  – сказала  она. - Что-то где-то должно было  произойти.  Но может быть, нам  это удалось остановить.  Все зависит от того,   много ли нас таких было.  Идите домой, вам надо успеть добраться, а то с непривычки  может наступить сильная слабость. Идите.  Я потом  все объясню. 
    Я заметила, что она опять перешла на «вы».
   
    Мне хотелось еще что-то спросить, но  тут я почувствовала, что засыпаю. Вот, кажется, тут бы упала  на пол и заснула. Огромным усилием воли  я подобрала с пола брошенную сумку (эх, и тяжелой она мне показалась) и пошла вниз.  Я никогда не пользуюсь лифтами. Я таким образом борюсь с гиподинамией. Вот и в тот раз я по привычке не вспомнила о лифте, и до самого низу дошла пешком. Шла еле-еле, боясь оступиться в своем полусне, или даже почти сне, но как только  вышла наружу, сразу же стало легче. 

    Дождь, видимо, только что кончился. И того сильного ветра, что был прежде, тоже не было.   Только легкое такое, ласковое  дуновение в лицо получилось, как будто специально ради меня воздух старался. «Спасибо»,  сказала  я  и подумала, что если сейчас мне  воздух ответит, то я совершенно  не удивлюсь. Я вдохнула пару раз поглубже ночную свежесть, не быстро дошла  до машины, забралась в нее  и тут же заснула.
   Проснулась  не помню во сколько от звонка мобильного. Звонили близнецы,  сообщили, что гости уже разошлись, и что они волнуются, где я. 
     Я сказала, что со мной все в порядке, что скоро приеду,  и нагнулась посмотреть в ветровое стекло на верхний этаж нашего здания. 
    В трех окнах все еще горел неяркий свет. Правда,  не в нашем офисе. «Наверное, она уже домыла  у нас и перебралась к соседям. Как же ее все-таки зовут, надо будет  спросить», -  подумала я и вспомнила, что и она  ни разу не назвала меня по имени. Наверное, тоже не знает.
    Когда я вернулась домой,  даже посуда была почти вся перемыта, а сыновей  не было. На мобильник пришло сообщение, что они ушли  провожать девушку.
    Ну и молодежь пошла, ну и нравы.  Ни пьют, не курят, на вечеринках не пляшут. Сядут кружком и философствуют.   Зададут вопрос, так ведь не только ответить не можешь, но даже и не поймешь, о чем спрашивают. То ли их учить, то ли у них  учиться.  Или такими и должны быть будущие современные художники?    Одно в них просто и совершенно понятно: судя по немногим остаткам, аппетит у всех по-молодому  отменный.    Я помыла кастрюли и сковородки, усилием воли заставила себя проделать все привычные ванно-моечные  процедуры  и рухнула спать. Заснула я, наверное, раньше, чем донесла голову до подушки.
     А утром меня разбудил звонок телефона. Оказывается, на работе волновались, что меня нет так долго, ведь назначена встреча с заказчиком. Я подскочила, было уже пол одиннадцатого.   Проспать так долго мне, жаворонку от природы,  – было делом совсем небывалым. Видимо, уборщица была права, пообещавши слабость.
    Я собиралась, как угорелая, чтобы не опоздать на встречу.  Но все равно слегка опоздала.
    Когда я, запыхавшись, почти вбежала  в офис, за моим столом сидела наша директор, а  на том гостевом стуле, куда вчера так устало опустилась уборщица, едва помещался огромный мужчина,  один из наших заказчиков. В ожидании меня они обсуждали новости.
    Вот тут я и узнала, что только что, в восемь часов утра,  на Саяно-Шушенской ГЭС случилась авария.


   Наверное, по каким-нибудь законам литературного жанра именно здесь и нужно закончить рассказ. И не мучить читателя прочим. Ибо я сама не люблю, когда люди говорят много,  не экономя время других.
   Наверное, надо сделать именно так. Но, - первое, - я не знаю всех этих законов жанров, а второе - я не могу. 
    Поэтому  потерпите, я все же  маленько дорасскажу, что было дальше. 
     Нет, я не кинулась сразу разыскивать нашу уборщицу, чтобы расспросить ее, не имеет ли наше вчерашнее приключение отношения к нынешней катастрофе.
   Не кинулась потому, что было, как всегда,  некогда. Потому что как только ушел заказчик, обнаружилось, что надо лететь в Москву на конференцию, которой мы в фирме придавали большое значение, а у меня  не готов доклад, так что я занялась этим плотно, и отложила выяснение странного происшествия на потом. Потом надо было успеть всё  подгрести перед поездкой, чтоб у девчонок и смежников вопросов не оставалось, пока я буду в отлете…
    Короче, лишь  в самолете я записала  в блокнот то воскресное происшествие, чтобы потом  не забыть детали.
    «Потом» наступило нескоро.
    Когда уже грянули морозы, и строительный зуд у наших заказчиков поутих, сменившись на жажду полетов в жаркие  страны, вот тогда  только наступил какой-то просвет,  и я села искать в интернете всё про то происшествие  на ГЭС.
    И конечно, нашла всего - кучу. В том числе и фразу о том, что 4-х тонный агрегат, попирая  законы физики,  летал по залу, как вертолет. Нашла и про то, что до ГЭС на этом месте в Саянах было шаманское капище,  которое строители благополучно разрушили и сбросили идола в воду, как раз под будущую плотину. 
    Тогда  многое в том августовском приключении  мне стало видеться как-то по-новому. Но что это было, - верные догадки, или просто привычное воображение, я сказать себе не могла. И рассказывать кому-то об этом, конечно же,  я не стала.

     А  нашу уборщицу я с тех пор не видала. Сама она мне на глаза  почему-то не попадалась, а искать её целенаправленно, как я уже говорила,  мне было совсем некогда.
      Так что  опять же только  в морозы  я наконец-то спросила на вахте,   когда ее можно застать на работе.  И тут оказалось, что она  уже у нас давно не работает, и вообще уехала в другой город к дочери. Я даже спросила, нельзя ли узнать  адрес ее нового пребывания. Мне ответили, что,  конечно же нет, потому что она его никому не оставила, и вообще она всегда была какая-то странная и мало с кем разговаривала.
    «Вот те раз, -  подумала я. - А у меня было впечатление  совершенно обратное».
   Именно тогда я попыталась найти свои самолетные записи и привести их в тот вид,  какой  вы сейчас прочитали.

    И тогда случился еще один странный случай.
   Как раз в тот день, когда я закончила набирать на компьютере этот текст,  на электронную почту  нашей фирмы пришло письмо с пометкой в «теме», что оно для меня лично.
   В этом письме была только одна  фраза:
"Боги – это те существа, что свободны в своих действиях и могут творить миры, ангелы – это существа, не имеющие воли и созданные богами, или другими ангелами для услужения. Люди – это те боги, кто забыл свою суть, заигравшись в жизнь".
    Обратный адрес был из сплошных цифр.
    Почему-то, увидев это письмо, я так сильно разволновалась, что меня аж в жар бросило.       Почему-то я  сразу решила, что это письмо от нашей бывшей уборщицы. Поспешно и с сильным сердцебиением  я тут же  переслала его на свой домашний адрес, а из офисной почты стерла, чтобы никто не успел увидеть. 
   Да и то было странно, что оно выскочило именно тогда, когда по совершенной случайности нашу почту открыла именно я. Ведь  я очень редко в нее захожу, это не входит в мои обязанности,  и обычно нужные письма мне кладут  на стол уже  в распечатанном виде.
   И вот когда я пришла домой и перечитала внимательно  эту фразу, я стала отвечать на письмо.
    Я писала нашей уборщице, называя ее по имени отчеству, которые к тому времени уже знала. Я писала ей, что я догадалась, что именно мы тогда делали. Я спрашивала, почему у нас с ней не получилось. Вернее, почему у нас не дополучилось? Почему все-таки были жертвы? И где те, другие, про кого она тогда говорила? Как мне их разыскать, спрашивала я.   
       Я писала, что чувствую: живу как-то не так.  Что мимо проходит что-то очень важное. Что нутром ощущаю: время как-то меняется. Что мне кажется, я могу что-то большее.  Но что  меня несет и несет  каким-то потоком, и я не могу никак остановиться, чтобы подумать,  чтоб разобраться.  Потому что я всё выполняю какие-то обязательства, какие-то договоры, куда-то я всё спешу, зачем-то я  проектирую какие-то нескончаемые  коттеджи неимоверных, просто  дворцовых размеров и всегда при этом - не моего вкуса. И о том писала, как они   мне  уже осточертели, как они  мне скучны, -   так же, как и те люди, что в них нуждаются…
    И что вообще мне  все чаще кажется, что живу я в огромном-огромном сумасшедшем доме.  И что я  в этом доме делаю вид, что я  тоже сумасшедшая, иначе все будут считать меня ненормальной.
    Я писала и плакала, тыкая в клавиатуру, и громко сморкалась в домашнюю кофту, благо,  никто не мог меня в этой дикости видеть.
    Я чуть было не отправила это письмо.  Я уже мышку держала на том значке. Готова была нажать на нее.
    Я вдруг опомнилась.
    Куда, кому я пишу? Почему я решила, что это та самая женщина?
     Я все удалила. Пошла в ванную и умылась. Посидела на краю ванны, подумала. И вернувшись,  написала кратко: «Кто вы?»   
     И только тогда отправила.
    На следующее утро мое письмо вернулось со всеми  обычными английскими «сорри» за невозможность доставки.
   Так и осталась эта история в моей памяти одной из многих, которые случаются со мной постоянно и проходят неразгаданными, неосознанными и неиспользованными.
   И вот я напряглась и закончила все-таки запись  хоть одной, этой. В надежде,  что что-то все же однажды случится со мной такое, что даст мне знать, даст понять…
 Что знать? Что понять? 
 Не знаю. Не понимаю.
_______________

07 – 28.12.09
_____________
Этот рассказ опубликован в журнале "Наука человека №4 за 2010г ( по решению редактора - под именем Ольга Смирнова)
 и в журнале "День и ночь" №4 за 2012г стр. 189, а также в книге "Ключи от моря" Красноярск,2018. Иллюстрации автора.Редактор книги Галина Дмитриева