Приметой колхозного времени послевоенных 50 годов была наша неказистая кузница и вечно закопченный деревенский кузнец Микля. Упоминание о кузнеце неизменно рисует в воображении образ угрюмого бородатого детины, выстукивающего день-деньской молотом по наковальне в небольшой полутемной кузне на окраине деревни. Но не каков был кузнец Микля. И кузня стояла не на окраине деревне, а в центре Немойты - она стояла на перекрестке за мостом, недалеко от реки. Микля был из поляков, ему было лет шестьдесят, и работал он в этой кузне всё моё детство и школьные годы. Бороды у него никогда не было. Был он высокий, жилистый и сухопарый. Лицо было узкое, вытянутое и всегда с какой-то лукавой улыбкой. Кузнеца уважали и побаивались, наделяя его сверхчеловеческими способностями сомнительного происхождения: кто его знает, божий дар это или от лукавого – вон как ловко он управляется у горящего горна, в бараний рог скручивает железные заготовки и при этом преимущественно молчит. А уж если Микля что-то скажет, то это в деревне будут помнить очень долго.
Микля мог подковать лошадей, ошиновать колеса телеги, отремонтировать конные плуги и окучники, сеялки, сенокосилки, бороны и тому подобное... Микля любил при работе в кузне постоянно говорить разные поговорки и прибаутки: "Кузнец – всем ремеслам отец, всем наукам мудрец. - Чтят кузнеца не из-за лица, а из-за подковки". Эти и многие другие народные мудрости знал назубок наш кузнец. И не только это мог Микля. Практически каждая хозяйка в деревне приносила сюда свои прохудившиеся тазы и кастрюли, ведра и миски. Он их здесь паял и лудил - да так, что после починки они служили еще долгие годы. Не было только у Микли нормальной сварки... Да самого электричества в Немойте не было до начала 60-х годов... Нам, мальчишкам, Микля казался настоящим волшебником, которому были подвластны и жаркое пламя горна, и сам металл. Очень часто мы собирались около кузницы и часами наблюдали за работой кузнеца. Иногда Микля нам доверял покачать кузнечный горн, чтобы разогреть сильно древесный уголь. Для этой цели в кузне применялись кожаные меха, они были особенно удобны при использовании в качестве топлива древесный уголь, который горит очень медленно без дутья. Для того чтобы повысить температуру горения, достаточно лишь несколько раз качнуть мехи.
Рядом с горном были установлены ёмкости для угля, шлака, воды и масла, на стенах крепились стеллажи для ручного и подкладного инструмента. Кроме того, в левом углу кузни стоял большой слесарный верстак, там же были и стеллажи для металла. В правом углу у Микли было оборудовано место для сварочных работ, где он при мне приваривал руль к моему трёхколёсному велику, а рядом стояло большое точило, которое Микля доверял нам крутить по череди, когда он что-то точил из инструмента. Ну, и всевозможные ящички и шкафчики для хранения ручного инструмента и различных приспособлений
А каменный уголь в те годы для кузницы не привозили. Его готовил обычно из смолистых пней сам кузнец или его помощник. Для этого позади кузницы была сооружена в земле яма, выложенная изнутри кирпичом в виде большой бочки с зауженной горловиной. Выкорчеванные сосновые пни привозили из лесу по заказу кузнеца колхозники. Их измельчали возле кузни, складывали в яму и зажигали, а отверстие закрывали крышкой. Мы в этом деле всегда старались помочь нашему кузнецу. Через сутки из ямы выгребали древесный уголь, который потом использовался в горне для разогрева металла.
Заводских подков в 50-е годы не хватало, их было мало, а достать новые было сложно. Приходилось нашему кузнецу Микле ковать на наковальне подковы самому из подходящего металла. Получались не хуже заводских, ими и подковывали лошадей. Кузнец в своей работе использовал большое количество разнообразных инструментов: молотки, кувалды, клещи, многие из которых он делал себе сам. К стационарному оборудованию кузницы относятся и стуловые кузнечные тиски, которых было в кузне также несколько. Без них не обходится ни одна кузница. В тисках осуществляется зажим заготовок и различных приспособлений, гибка, осадка, разрубка и множество других операций. Стуловые тиски бывают различных размеров. Крепятся они обычно на отдельном массивном бревне - стуле, хорошо закреплённом в полу кузницы, рядом с наковальней.
Кузнечные клещи относятся к захватывающим инструментам вспомогательной группы и предназначены для извлечения нагретых заготовок из горна и удерживания их во время ковки, как на наковальне, так и под молотом. В кузнице мы видели множество больших и маленьких клещей с простыми и очень хитроумными губками, с короткими и длинными ручками.
Что же представляют собой кузнечные клещи. Они состоят из двух клещевин, соединенных заклепкой, исполняющей роль оси. Клещевина имеет рабочую часть, называемую губкой, среднюю - с отверстием под заклепку-ось и самую длинную - ручку. По форме губок клещи делятся на продольные, поперечные и специальные. Клещи являются продолжением руки кузнеца, поэтому они должны быть легкими и удобными, рукоятки - пружинистыми, губки - плотно прилегать по заготовке. А для надежного удерживания поковки во время работы рукоятки клещей стягиваются кольцом, которое называется шпандырь. Для того чтобы клещи плотно удерживали поковку, необходимо губки разогреть в горне и, зажав ими поковку, обжать губки ручником.
Длина кузнечных клещей составляет 300-1500 мм, это зависит от размера и веса поковки. Маленькую вы удержите коротенькими клещами одной рукой, а поковку посолидней, придется удерживать двумя руками, для этого нужны длинные клещи.
Самый же главный инструмент у кузнеца Микли был молоток или ручник. Обычно масса молотка бывает от 500 г до 2 кг: это зависит и от вида работы, для которой он используется, и от физических данных кузнеца. У Микли был свой любимый, самый удобный молоток, с которым он никогда не расставался и никому не давал.
Рукоятки для молотков обычно делают из сухой тонкослойной древесины: березы, рябины, клена или ясеня. У Микли рукоятки были из березы или рябины. В его кузне всегда было один-два десятка сухих заготовок: ведь очень часто приходится делать новые молотки и молоточки для специальных работ. Каждый кузнец выбирает свой собственный размер рукоятки, но обычно для молотков весом до 2 кг ее длина составляла 300-350 мм и диаметр сечения 20-35 мм, а для кувалд - соответственно 600-800 мм и 30-45 мм. Рукоятка должна удобно лежать в руке, быть гладкой, без сучков и трещин. Рукоятки для молотков нашему кузнецу обычно заранее делал Федя Контя - умелец столяр и плотник.
Насаживал рукоятки на молотки и кувалды только сам Микля. В первую очередь
он в верхней части рукоятки делал продольный пропил для клина. После того как насадить молоток, он рукоятку расклинивал деревянным клином из более твердой древесины (обычно из дуба), предварительно смазав его любым столярным клеем. Когда клей высыхал, Микля отпиливал лишнюю часть клина и рукоятки так, чтобы 5-8 мм рукоятки выступало выше плоскости молотка, затем он хорошо пропитывал выступающую часть отработанным машинным маслом. Пропитка маслом не дает древесине рассыхаться, и молоток очень долго плотно держится на рукоятке. Я это всё так подробно описываю, потому что часто в детстве бывал в кузне и сам всё видел своими глазами неоднократно.
Наковальня - это тоже почти главное кузнечное оборудование, которое было в кузне. У Микли было две или три разные наковальни. Самая большая и удобная в работе - двурогая наковальня. Верхнюю горизонтальную площадку называли лицом. На ней Микля выполнял все свои основные кузнечные операции. Поверхность лица должна была быть хорошо отшлифована и должна была всегда содержаться в идеальном состоянии: без вмятин, выбоин и зарубок. Микля за своими наковальнями очень следил. Никогда сам не стучал впустую по лицу наковальни молотком и нам ребятам не давал это делать. Он также не рубил на нем металл зубилом. С правой стороны наковальни был расположен конический рог, предназначенный для гибки полос и прутков, раскатки и сварки колец. На других наковальнях между рогом и лицом имелась промежуточная незакаленная прямоугольная площадка, предназначенная для рубки заготовок. С левой стороны находится хвост, который представляет собой прямоугольную пирамиду, и предназначен для гибки и правки прямоугольных замкнутых заготовок. В хвосте наковальни имеется квадратное отверстие размером 30х30 мм или 35х35 мм, предназначенное для установки подкладного инструмента, гибочных вилок и других приспособлений. На лице около конического рога расположено круглое отверстие диаметром 12-16 мм, которое используется для гибки круглых прутков. Для мелких работ у Микли были специальные наковальни. В нижней части каждой наковальни имеются четыре лапы, за которые она крепится скобами к чурбаку или металлической подставке - стулу. Основание металлического стула для большой центральной наковальни была в нашей кузне закопана на глубину не менее 0,5 м, а сама земля вокруг этого стула была хорошо утрамбована.
Что ещё было в кузнице? Без измерительного инструмента, как универсального, так и специального кузнечного Микле было не обойтись. Что это был за инструмент? К универсальному измерительному инструменту в первую очередь относилась стальная метровая линейка (1000 мм) для определения линейных размеров, а также складной металлический метр.
Штангенциркуль (я тогда и слова такого не знал) был предназначен для более точного измерения линейных наружных и внутренних размеров.
К группе вспомогательного кузнечного инструмента относятся также приспособления для ухода за горном. Это совок, предназначенный для подсыпания угля в горн и удаления шлака. Кочерга для подгребания и окучивания угля во время горения и очистки очага от шлака. Рабочий конец кочерги был всегда шире, чтобы удобнее было подгребать уголь.
Пробивать спекшийся шлак и чистить очаг поможет пика. А для укладки угля и извлечения крупных кусков спекшегося шлака из горна использовались щипцы. Была в кузне ещё и метелка для удаления мелкого угля, шлака и мусора из очага и стола горна. Она была из тонкой стальной проволоки диаметром 0,1-0,2 мм.
Улица Коммуны начиналась с кузницы, которая стояла с левой стороны у перекрестка, ведущего на Коммуну. Кузница была творческой мастерской кузнеца Микли. Там всегда толпился народ: то надо лошадь подковать, то борону починить или плуг. А для меня Микля даже починил мой сломанный трехколесный велосипед. И хотя в то время электрической сварки не было и в помине, Микля всё же как-то сварил карбидом отломанный руль с корпусом велосипеда. Хорошо, даже сейчас, помню эту грубую кузнечную, с темно-синей окалиной, сварку. Проработал Микля в старой кузнице где-то до середины 60-х годов... Около кузницы стояла также и колхозная мастерская. Рядом с мастерской стояла большая деревянная бочка с колесной мазью – дегтем. Раз в неделю мы на колесных телегах подъезжали к этой бочке, поочередно снимала колесо за колесом, и обильно смазывали оси колесной мазью. Прекращался скрип и визг, когда телега ехала по деревне.
Помнится, в нашем колхозе было два десятка рабочих лошадей и жеребец. Тогда лошадь в колхозе и в крестьянской работе была главной тягловой силой. На них пахали и боронили, сеяли и жали, возили сено и дрова, обеспечивали хлебосдачу государству, доставляли почту и товары в магазин, и многое другое.
В середине 60-х годов на Коммуне были организованы колхозные мастерские с более современной кузницей, и Микля перешел работать туда. Старую кузницу закрыли, а в помещении кузни какое-то время хранили всякий колхозный хлам и железки. В старой кузнице Микля был сам себе хозяином и никому не подчинялся, а на новом месте уже работала целая колхозная бригада и Микле могли поручить любую работу, кроме кузнечной. Это ему не нравилось, что им начинают командовать, и он потихоньку начал запивать... Вскоре Миклю из мастерских уволили, и он запил надолго. Было ему уже за 70 лет. Потом Микля устроился работать в кузницу в районный центр Сенно, но туда надо было ездить каждый день за 10 километров от дома...
Очень часто Микля смешил в Немойте людей, рассказывая около нашего клуба только ему ведомые истории, сказки и различные прибаутки. Вот некоторые из них которые я запомнил: "Ехал со мной как-то в автобусе дед до Заборья из Сенно, где он работал на скотобойне... Ну, и мясо, конечно, тогда многии работники таскали себе домой, пряча его кто куда. А дед страсть любил жаренное коровье вымя, а чтоб на проходной его не поймали - прятал вымя себе в штаны... Так вот... после очередной смены возвращался дед домой с хорошим куском вымя в штанах... Уже в автобусе, он даже и не заметил, что одна пуговица на его штанах расстегнулась и телячий сосок вывалился из ширинки... Кондукторша, сидящая напротив, заметив вялое болтание у него между ног, стала деду глазами показывать, чтобы он ширинку застегнул. Дедуля со смущением стал этот сосок обратно запихивать. Пока он теребил свою ширинку, у него вываливается из ширинки ещё и ВТОРОЙ СОСОК!!. У кондукторши глаза стали уже не КРУГЛЫЕ, а КВАДРАТНЫЕ, и ей явно стало не хватать воздуха. Она стала махать руками в сторону деда и открывать судорожно рот. Но старик долго не стал мучиться и со словами: "Да чтоб они провалились!" - быстро достал из кармана складной ножичек и отчирикал эти соски. Пряча их в карман, он с довольным видом взглянув на кондукторшу, произнес: "Ну это ещё не всё - у меня еще есть!". Но кондукторша этого уже не услышала, потому что, закатив глаза, она с грохотом рухнула в пролет автобуса... Откачивали её всем автобусом.
А вот второй случай из рассказов Мили: "Автобус до Немойты почти полный. На остановке у Заборья в автобус заходит Гришка Ховрук и передает водителю рубль за проезд и получает сдачу 80 копеек. Какие-то манеты у него из рук выскальзывают и падают под сиденья сидящим рядом бабушкам . Гришка наклоняется, пытаясь найти сдачу... Вдруг он неожиданно сильно пукает. Во всём автобусе раздаётся тихий смех и хихиканье. А одна из бабушек говорит другой: "И стоило ему из-за этих копеек так жопу рвать!" Автобус взрывается от хохота. Гришка становится пунцовым и просит водителя остановить автобус и мигом вылетает на дорогу, не доехав до Немойты два километра. Весь автобус ржёт от смеха... Через минуту в автобус заходит толстая Немойтянская Дарья. Дарья была просто таки огромной, с такой же огромной грудью и задницей, обыкновенная деревенская женщина, никогда и не думающая о своей фигуре, вскормленной на деревенском сале, хлебе и молоке. Мужики всегда удивлялись, как её муж Яков, с ней управляется?! Автобус продолжает смеяться... Дарья начинает себя нервно осматривать. Может, это над ней смеются? Тут бабушки, покатываясь от смеха, начинают рассказывать Дарье историю с Гришкой. Дарья тоже начинает смеяться и тут у нее от смеха из носа вылетает огромная сопля и попадает на дицо одной из бабушек ... Видя такой конфуз, Дарья просит срочно остановить автобус... Выходит и смотрит по сторонам, как бы ища защиты от нападения. Едем дальше, покатываясь от смеха. Водитель тоже вместе со всеми хохочет, достает игареты,закуривает, приоткрывает люк над головой... Выпуская дым в люк, он обращается к сидящим бабушкам: "Вам под люком (падлюкам) не дует?" Салон взрывается от нового приступа смеха. Водитель, поняв, что он только что сказал, вываливается из кабины на дорогу, пританцовывая и угорает от смеха. И таких историй у Микли было хоть пруд пруди.
Однако долго Микля уже нигде в Сенно не поработал, а вернулся в деревню на всех обиженный. Он перестал рассказывать свои забавные истории и запил горькую ещё сильнее, чем раньше. А вскоре нашего кузнеца Микли не стало... Вот такая история про нашего знаменитого кузнеца.
Раньше, во времена моего детства, жили мы в своих деревянных хатах и домах, в основном, довоенной постройки. Жили, как сейчас говорят - без удобств. Печку надо было регулярно топить дровами, которые надо было ещё самим и заготавливать. Отопление в те годы было печное, поэтому окна на зиму задраивали наглухо, то есть щели промазывали оконной замазкой, а между двойными окнами понизу для утепления клали вату. Иногда, на вату клали новогодние игрушки, что выглядело особенно симпатично. Казалось, что будто игрушки лежат на белом снегу...
Морозы, особенно в пятидесятые-шестидесятые годы, были довольно сильными или крепкими, как тогда говорили, и окна, а точнее форточки, зимой очень редко открывали. Откроешь форточку - выстудишь комнату, а с дровами всегда была большая проблема.
Мылись мы в 50-60-х годах в небольших деревянных общественных банях (одна на 6-8 хозяев). За водой нужно было ходить на колодец. Колодцев у нас в Немойте на Ряснянской улице было всего три (около Дубовца дяди Павла, у Петрока Миронка и у дома Матея). До ближайшего колодца было метров сто, до другого метров двести, а до третьего - все триста, и нести оттуда два тяжеленных ведра было очень утомительно. А ходить за водой необходимо было минимум пять-шесть раз в день. А когда в семье была стирка или помывка детей, то сходить на колодец нужно было раз десять подряд и больше. А зимой? Таскать тяжелые ведра по скользкой и узкой тропиночке, протоптанной в снегу. Стоило поскользнуться и вода выплескивалась тебе в валенок или на штанину.
Я сейчас думаю, насколько же некоторые наши деревенские жители были умнее тех, кто не носил вёдра на коромысле. А ведь и коромысла были тогда не у всех... Ну, конечно, нести ведра коромыслами получалось гораздо легче. Вес вёдер с водой приходился не на руки, а на плечи. Но, многие у нас так воду не носили, а носили ведра на руках. На коромысле считалось как-то уже по-городскому,а не по-деревенски. Мужики у нас засмеяли-бы, если-бы ты понес вёдра на коромысле. Считалось, что только бабы в деревне носят вёдра на коромысле.А вот наш сосед - Василий Иванович (Тёркин) всегда носил воду от колодца до своего дома только на коромысле. Вот вам и условности, вот вам и жизненные предрассудки.
Воду постоянно экономили, старались расходовать крайне бережно. В каждом доме в кухне или в корридоре, как правило, стоял умывальник, который нужно было постоянно пополнять водой и так же постоянно выливать воду из ведра под ним.
Стоило зазеваться и грязная вода текла по полу в переполненное мыльной жижей ведро. Тогда ведро надо было вычерпывать ковшиком, чтобы не расплескать его еще больше, когда будешь поднимать и выносить на улицу.
Там же в кухне, а иногда и в комнате, стояло помойное ведро, в которое выливались жидкие отходы, а ночью ходили «по-маленькому» все члены семьи (а зимой в сильный мороз, и днем). Но, пойдём дальше по теме...
За мастерской, ближе к речке, стояла детдомовская баня, а у самой речки – другая, деревенская баня, где обычно народ коптил домашние окорока, киндюки, полямбиции, сало, мясо и колбасы.
Об этом стоит мне рассказать поподробнее… Я уже описал, как разделывали кабанчиков и свинок на сало и мясо. Но ведь ничего вкуснее домашней колбасы и других копченостей, мне кажется, я не пробовал позже никогда. А создавались эти домашние деликатесы следующим образом. Основной запас жиров, учитывая, что в то время в деревнях не было холодильников и морозильников, перерабатывался методом засолки, копчения, жарки, топления и изготовления консервов. Обычно занимались этими делами в ноябре-декабре, когда устанавливались морозы. Внутреннее сало (жир) складывался в большие 10-15-литровые чугуны, и ставили в печь, где сало топилось целый день. Вечером мама доставала из печи эти чугуны и сливала топленый жир в стеклянные банки и эмалированные кастрюли. Это был основной жир для заправки вторых блюд и жарки. В целом набиралось литров 30-40. Все это хорошо закрывалось и ставилось на полки в большой деревянный старинный шкаф в холодной кладовой. Жир, таким образом, мог храниться целый год. Выварки от жира тоже шли в дело. Когда свиньям готовилась еда – туда же добавлялись и выварки. Итак, жир давал новый жир. Ничего в хозяйстве не пропадало.
В деревне считалось, что чем толще на свинье сало, тем лучше. Во всяком случае, если сало у кого-то было тоньше, чем в ладонь толщиной, то считалось, что это плохой хозяин. На сале и бульбе (картошке) держалась любая белорусская деревня. Большая часть сала засаливалась в больших деревянных ящиках. В каждом доме обязательно имелся мешок, а то и два соли. Соль была, да и сейчас остается, главный продукт, помогающий сохранить мясные и другие домашние заготовки – огурцы, капусту, грибы, помидоры и т.п. Сало разрезалось на большие (2-3 кг) куски, оставляя на нем и немного мяса. Дно деревянного ящика укрывался 2-3 сантиметровым слоем соли, на который плотно укладывались хорошо просоленные куски сала с мясом. Потом снова насыпался слой соли и слой сала и т.д., пока ящик не наполнялся доверху. Сверху слой соли – и этот ящик был готов к употреблению. Сало соли больше чем нужно не возьмет. Зато всегда, можно было пойти в кладовую, взять большой кус сала, отрезать нужный тебе кусок, белого с розовым оттенком белорусского деликатеса, и съесть его с хрустящей корочкой, только что испеченного в русской печи подового хлеба. Вкус бесподобный!!! Таким же образом поступали и с окороками – их засыпали полностью солью в деревянных ящиках.
Иногда, если разделывали сразу двух свиней, солью засыпались и лопатки. Но обычно мясо с салом от свиных лопаток шло на колбасы и киндюк из пропорций 70-75% мяса и 25-30% сала. Резалось мясо и сало кусками по 2-3 см и складывалось в большое деревянное корыто, куда, в целом, могло поместиться килограмм 50. Вся эта мясосальная масса солилась и сдабривалась специям (перец, тмин, лавровый лист), хорошо перемешивалось и оставлялось на три дня мариноваться. В это время выделывались тонкие и толстые кишки и желудок. Тонкие кишки – для колбасы, толстые – для полямбиции, а желудок – для киндюка.
Работа эта утомительная и требовала большого усердия и знаний, поэтому мама выделкой занималась всегда только сама. Я, иногда, просил ее, чтобы она дала и мне что-то сделать. Так она доверяла мне, иногда, тупой стороной ножа, выскребать эпителий с внутренней стороны кишки. Работа эта была для меня трудной, так как рука быстро уставала в кисти, а еще ведь надо было не повредить тонкую стенку кишки. Длилась эта работа целый день. Кишок было много, а на каждую приходилось тратить от полчаса до часа. После того, как все кишки и желудок были хорошо вычищены изнутри, их промывали многократно, сначала, в теплой, а потом холодной воде.
Позже, все это «добро», замачивалось на сутки в соленой воде. На третий день мясо для колбасы доходило до нужной кондиции, и наступала основная работа. Моя задача – крутить ручку мясорубки, и, крутить долго – несколько часов, пока не сделают все колбасы. Обычно делали 25-30 пар колбасы. Парой называли это потому, что колбаса состояла из двух колец туго набитых мясом кишки, общей длиной до полутора метров. И вот таких полутораметровых сосисок надо было мне накрутить на мясорубке 25-30 штук. Такую длинную сосиску мама сворачивала в два больших кольца и перевязывала толстой капроновой ниткой. Оба конца кишки также завязывались намертво. Парочка была готова. Эту колбасу укладывали в корыто с мясом и начинали набивать новую кишку.
Набивка мясом происходила так. С мясорубки снимался нож и насадка с дырочками, а на их место устанавливалась специальная длинная коническая трубка, на которую полностью набивали тонкую кишку. Конец кишки завязывался на мертвый узел, и я начинал крутить ручку, а мама подавала на шнек мясную смесь, которая проходила в кишку. Мама регулировала плотность входящего мяса и следила, чтобы кишка не порвалась. Вот так делались тонкие колбасы. Толстую колбасу делали примерно также, но мясо прессовали более сильно, не боясь порвать кишку. Колбаса из толстых кишок была одиночной – полукольцом, так как ее общая длина не превышала 50 см. Таких колбас обычно делали не более 3-4.
В толстых кишках делали и полямбицию – так ее у нас называли. Вдоль хребта свиньи вырезалась одним куском, так называемая, вырезка – это чистое и самое лучшее мясо свиньи. Толщина вырезки – до 10 см. Обычно это было две вырезки – правая и левая. Это мясо также мариновалось 2-3 дня, но еще добавлялся мелко нарезанный чеснок и еще какие-то специи. Затем мама засовывала эти два лучших куска вырезки в самые толстые кишки, стараясь запрессовать их как можно сильнее, чтобы не было воздуха и пустых полостей. Концы завязывались также хорошо, и полямбиция была готова к дальнейшему технологическому процессу.
Больше всего работы было с киндюком. Выделанный, чистый свиной желудок набивался лучшими кусками мяса и сала, через узкое отверстие верхней части желудка. Набивали настолько плотно мясо, что желудок раздувался как мяч. Входило в киндюк 8-10 кило лучшего мяса. После того, как больше нельзя было засунуть в киндюк ни одного куска мяса, он намертво зашивался капроновой ниткой и обвязывался хорошей бечевой с петлей, за которую киндюк в дальнейшем подвешивался на толстый гвоздь в кладовой. Туда же отправлялись полямбиции и колбасы. Но одну парочку колбасы всегда оставляли на жареху. Утром мама зажаривала на большой сковороде свежую парочку колбасы, и мы всей семьей наедались, как говорят, от пуза. Вкуснятина – будь здоров!!! На жареху оставались и маленькие колбаски, если рвалась кишка, когда ее набивали мясом. Так что недели две были, обычно, чисто колбасными.
Вспоминаю сейчас об этом с сожалением, что нельзя возвратить это время. Вся эта мясо-колбасная вкуснятина вступала в очередную технологическую фазу – подсыхания. В кладовой был всегда свежий морозный воздух, который способствовал подсыханию и созреванию колбасы. Длилось это до марта месяца. Как только начинал сходить снег и в воздухе появлялись запахи весны, начиналась фаза севрования.
Севрить - на белорусском языке, означает обветривать, т.е. обдувать свежим воздухом. Под крышей дома, с солнечной стороны, в верхний венец дома были вбиты стальные специальные крючья и толстые гвозди. Моя задача заключалась в ежедневном выносе на улицу, если не было дождя, всех мясных изделий, включая окорока и лопатки, развешивания их по гвоздям и крючьям, а вечером – снять и внести и развесить в кладовой. Также необходимо было следить и беречь весь этот «золотой» запас от котов, синичек и воробьев, которые только и ждали удобного момента, чтобы поживиться деликатесами. Окорока, обычно, укрывались марлей, чтобы мухи и прочая нечисть не смогла отложить в них яйца. Это мероприятие обычно длилось в течение двух недель. Все мясные деликатесы напитывались лучами солнца, воздухом весны, подсыхали и провяливались. Их, можно было, уже начинать есть.
Но, деликатесы должны быть разными, поэтому часть колбас и окороков, а также киндюк и парочку полямбиций готовили для холодного копчения - это уже получался суперделикатес!!!
Процесс холодного копчения был длительным – 15 дней. Для этих целей, кто-то из жителей деревни предоставлял свою баню, а также нанимался человек, который должен был коптить в течение двух недель деревенские деликатесы. Часто это делал Федя Контя – специалист широкого профиля. Федя на лошади ехал в лес и заготавливал, привозя к бане несколько возов лапок (ветвей) ельника, которые укладывались в небольшой стог. Разные семьи свозили свои окорока, колбасы и прочие мясные запасы к бане, и развешивали их по специальным шесткам и крючьям, отделяя свой продукт от чужого специальными пометками. Когда баня полностью заполнялась мясной снедью, Федя начинал процесс копчения. Еловые ветки закладывались в банную печь, дымоход закрывался и ветки поджигались так, чтобы они давали только дым, но не горели огнём. За этим надо было постоянно следить в течение всего длительного двухнедельного процесса копчения.
Федя, любитель выпить, старался дать отдохнуть своему организму от спиртного, зная, что в случае порчи такого деликатесного продукта, его могут и сильно побить. Кроме того, мясное могли и украсть, хотя я таких случаев и не помню. Знал Федя и другое – после двухнедельной трудовой вахты, он мог пить, есть и гулять, месяца два, как минимум. Каждый хозяин обязан был выделить Феде за его работу – литр водки илм хорошего самогону, парку колбас и кусок копченого сала или мяса. Учитывая, что коптили в бане колбасы 20-25 хозяев, можно посчитать, сколько же Феде можно было есть и пить после такой напряженной и ответственной работы...
Хозяину бани также выделяли парку колбас и бутылку. Дело в том, что баня в результате двухнедельного копчения, становилась изнутри черной как смоль, и пропахшей – как хорошая чебуречная. Ее надо было неделю отмывать и две – проветривать. Тоже труд очень большой. Я однажды в этой бане мылся, так вышел из нее черный как негр. В конце концов, когда в деревне бань стало достаточно много, то эта, стоящая у кузницы – использовалась только для копчения колбас и окороков. Обычно, коптили в мае. После копчения все копчености вывешивались в кладовой и месяц еще проветривались.
Начинали пробовать и есть все эти вкуснятины обычно в июле, а заканчивали – у кого какой аппетит. Но у нас иногда хватало и до ноября месяца, т.е. до новых колбас. Вот так жили мы своим натуральным хозяйством в 50-70-х годах, прошлого века. Вроде бы и недавно было, но сегодня в деревне нет уже той натуральной мясной романтики – все стараются купить в магазине. А в нынешних магазинных колбасах на 80% соя и добавки, а вместо чистейшего, нежнейшего и вкуснейшего мяса с салом, в лучшем случае, измельченная в тесто свиная шкура и требуха, которую даже коты с собаками не едят. А если брать настоящую – микояновскую сырокопченую колбасу, то никаких денег не хватит деревенскому жителю. А ведь, с глубокой осени и первых морозах, кладовые многих жителей Немойты, наполнялись, не только колбасами и окороками, но и тушками гусей, уток, кроликов, индюков и прочей живности, которая шла на семейный стол.
Помню наш двор, на котором было десятка два гусей, трех десятков уток и кур, 8-12 индюков, а кроликов, один год я имел 116 штук. Оставлять на зиму, и кормить всю эту живность было экономически не выгодно. Оставляли, конечно, каждой твари по паре, а остальных – пускали под нож. Кое-кого, например, кроликов, сдавали на мясозаготпункт в Сенно. Но половину кроликов оставляли, обычно, себе - на еду. Целую неделю, я, как настоящий мясник, убивал их, снимал и растягивал для сушки кроличьи шкурки, разделывал тушки и подвешивал их за задние лапки на чердаке. Отрубались головы у гусей, индюков и уток. Но с них надо было ощипать перья, а работа эта очень занудная и трудная. Родители обычно нанимали для этих целей нищенку – Маньку Рулевскую, которая, зная, что ей предстоит иметь теплый угол и хорошую еду, сама приходила к нам, с наступлением морозов.
Манька эта была с деревни Рулевщины, так ее и звали все – Рулевская Манька. Она ходила по деревням с мешком за плечами и побиралась. Иногда ее кто-то из хозяев брал на работу – копать картошку, драть перья птицы, выкидывать навоз из хлева и т.п. Тогда Маня оставалась на неделю, а то и на две у хозяина дома и жила себе припеваючи. Спала в тепле, ела все, что ели сами хозяева, а работала, правда, спустя рукава, стараясь себя не очень перенапрягать работой – тянула время. День прошел – ладно. Помню, как мама ее упрекала, что сама бы она с той работой, что поручили Маньке, давно бы управилась. Но Мане эти разговоры были, что горох об стенку. Как в той поговорке: «А Васька слушает – да ест». А ела она неплохо, можно сказать, ела даже очень хорошо. Особенно, когда родители уходили в школу.
Мама – в школу, а Маня – в кладовую, где колбасы и окорока висят. Отрежет кусок окорока с полкило весом и мнет его с хлебом целый час, потом отломит еще с полкольца колбасы и также час жует, запивая молоком. Только сядет перья драть, как ее в сон клонить начинает. Я был дома и все это наблюдал. А к приходу матери из школы, только начинает работать по-настоящему. В конце концов, отец Маньку выгнал из дому и сказал, чтобы ее ноги больше никогда у нас в доме не было. Так Манька после этого, пошла по деревне сплетню разносить, что ее у Кисляковых почти не кормили, а только и делали, что заставляли работать с утра до ночи. Вот такие были нищие в наше советское время. Потом, года через два, Манька зашла к нам, но отец ее выгнал со двора. Больше, я ее не видел – наш дом она обходила стороной.