Город был маленький, все друг друга знали, особенно те, кто жил в центре города. На окраине тоже знали друг друга, но отношения были сложными. Районы Осетинской поляны и Форт-Штата, Ворошиловки и Мира были непримиримыми врагами среди тогдашней молодежи. Бандиты постарше держали марку между собой.
Для нас, пацанов послевоенного периода, особым шиком считался блатной прикид. «Цыканье» через губу, разговор на «понял-понял», руки в брюки, и шелуха семечек, свисающая с губы, падающая за счет собственного веса. Еще, главным атрибутом настоящих пацанов, была кепка-шестиклинка с пуговицей на затылке, козырьком не больше 1 см и плетенкой над козырьком, тельник, выглядывающий из-под рубахи и брюки – клеш сантиметров не меньше сорока. Поскольку с тельниками было плохо, мы на бумаге рисовали синие полоски и запихивали их под рубашку. Сложнее всего было с фиксами во рту. Не имея возможности есть сладкое, мы были обречены на здоровые зубы и слова «стоматолог» не существовало. Зуб можно было потерять только в драке, да и то с большим трудом, так как наши кулаки еще не приобрели зубодробильные качества. Помогали кастеты и военные бляхи, зажатые в кулак, но, не испытывая друг к другу ненависти, покалечить человека было невозможно. Драки носили чисто соревновательный характер. Договаривались в присутствии свидетелей, на что будем биться: до первой слезинки или до первой кровинки. Так что зубы оставались целы.
Очень ценилась тогда фольга от конфет. Это был дефицит и стоил он много альчиков-голиков. Из фольги делали накладку на зуб и ходили, слегка приподняв верхнюю губу, чтобы все видели, какой я фартовый.
В городе было около сорока бильярдных залов. Самый крупный – в клубе им. Гофитского (не знаю, кто это такой) – на 12 столов. Здесь собирались игроки из Ростова, Краснодара, Одессы и играли на большие деньги, представить которые не могли даже взрослые барыги. Мы могли наблюдать за игрой через единственное окно, выходящее в сквер, предварительно заплатив полоумному Лёше деньги, собранные со всех пацанов. Он делал шторы слегка приоткрытыми, и мы с восторгом смотрели на королей бильярда, которые иногда оборачивались к нам, подмигивали и показывали «класс». За это можно было все отдать.
Блатные и другие авторитетные люди всегда с покровительством относились к ребятне, готовя себе соратников, единомышленников и поклонников.
Драки в городе происходили регулярно: улица на улицу, район на район. Как правило, это происходило среди подростков, за которыми наблюдали взрослые фраеры разных команд. Наиболее часто драки случались в парке культуры и отдыха на центральной танцплощадке. Нас, малолеток, туда не пускали дружинники.
Первыми дружинниками по охране общественного порядка были члены БСМ (бригад содействия милиции), состоящих из молодых уголовников и преступников. Они расправлялись с теми, на кого указывали авторитеты.
В милиции, в те времена, работали фронтовики, которые провели предыдущие годы на фронтах вне той жизни, которая складывалась в уездных городах.
После 1953 года, когда весь город плакал и хоронил любимого вождя, он начал пополняться амнистированными. Позже я слышал, что все заключенные, сидевшие в тогдашних лагерях, были жертвами политических репрессий. Слышу это и сейчас. Однако, те, кто был амнистирован, никак не отвечали рангу «политических». Осужденные в 1937 году были жертвами НЭПа; бандитами и рэкетирами, крышевавшими цеховиков и кооператоров; работниками торговли, которые начали заниматься пересортицей товаров, подделками; врачами и фармацевтами, знахарями и народными целителями. В общем, в наше время, после перестройки, все повторяется. Чиновники-мздоимцы, врачи и целители, аптеки, на каждом углу торгующие поддельными лекарствами, торговцы поддельными и недоброкачественными продуктами, военные-дезертиры, уклонисты от службы в армии – все характерно для того времени и для нашей действительности.
Но тогда жесткая рука пресекала распри в Чечне и Ингушетии, был страх перед ОБХСС.
Были, конечно, и невинно осужденные, и жертвы политических репрессий, но не в тех масштабах, как принято сейчас кричать правозащитникам.
В общем, город был переполнен амнистированными бандитами и уголовниками. Началось противостояние фронтовиков-милиционеров, бандитов местного розлива и нового поколения амнистированных.
Жили в городе Ставрополе два брата – Олег и Игорь – сыновья директора педагогического института и его супруги – студентки факультета по изучению иностранных языков. Только что получили двухкомнатную квартиру в четырехэтажном элитном доме в центре города, напротив кинотеатра «Родина», где проживали все известные люди города.
В городе было три института: «Пед.», «Мед.», «Сельхоз.». Директора этих учебных заведений жили в подъезде номер два. В третьем подъезде имели жилплощадь руководители крайкома партии, комсомола и их заслуженные родители, которые в свое время возглавляли казачьи войска, руководили коммунистическими ячейками, чем и проложили путь во власть своим потомкам. Кстати, получив определенную должность в Комсомоле, в одну из квартир в третьем подъезде въехал и будущий генеральный секретарь – Миша Горбачев, заняв освободившуюся площадь товарища Кулакова, выехавшего в Москву для пребывания в Центральном комитете партии.
«Мост» из Ставрополя в Москву был налажен и служил весь тот срок, пока Кулаков не исчез из ЦК, а М.С. Горбачев проскочил в Москву по этому «мосту», который вслед за ним и развалился.
Дом был четырехэтажным с девяноста шестью квартирами, а в угловой части была башня со шпилем и непонятной эмблемой на его конце. В башне никто не жил, да и не бывал никогда, так как вход был заложен кирпичом в момент создания этого архитектурного шедевра. Входы в подъезды находились внутри двора, а вход во двор проходил через арку, в которую едва протискивался маленький грузовичок, вывозивший по реке Ладога блокадников по «дороге жизни», а теперь служивший для переселения жильцов с места на место и доставки хлеба в магазины. Это была знаменитая «полуторка», у которой, при желании, снималась фанерная кабина, и тогда грузовичок проникал в более узкие щели. Двор был просторным как стадион. Посередине росло дерево с развесистыми ветвями, по которым мы, мальчишки, лазали, висели на веревках и орали дурными голосами после просмотра трофейного «Тарзана». От этого дерева к балконам, которые были только на вторых этажах дома, тянулись веревки на роликах, по которым с помощью нехитрых движений перемещалось выстиранное белье и, по мере высыхания, полоскалось на теплом ветерке, как флаги на парусниках в каком-нибудь южном океане. Белье это не знало порошков и, после вывешивания во дворе, имело слегка сероватый цвет, но запах полыни и еще чего-то от цветов дерева в центре двора оставался в этом белье надолго, а может и навсегда.
В конце двора имелся барак с сорока восьмью сарайчиками, где хранился ненужный скарб ровно половины жильцов элитного дома. Вторая половина жильцов имела сараи в подвале дома, но это уже для самой высокой элиты. Здесь хранились соленья и запасы сушеной баранины. В уличном сарае хранили квашеную капусту, заготовленную на зиму, соленые арбузы в бочках. Кое-кто держал кур и кроликов, у кого-то были голубятни, но эти сараи постоянно вскрывались воришками и живность исчезала.
Голубей воровать из голубятни было «западло». Если обнаруживался такой беспредельщик, то ждали его ужасные наказания, вплоть до лишения заниматься голубиным делом. Голуби в городе были и предметом купли-продажи и объектами обмена. Но самым высоким шиком считалось воспитывать почтарей на возврат домой со стаей, в которую его внедрял новый хозяин. Тот думал, что в стае пернатый привыкнет и останется жить, но хорошо обученный голубь вытворял в небесах такие пируэты и перевертыши, что восторженная стая улетала за ним к прошлому хозяину и селилась на новой голубятне. Это считалось как выигрыш в казино на «каре».
Играли в эту рулетку все голубятники, и только обман и воровство в этой сфере карались «воровским законом» суровее, чем насилие над малолетками, и, на самом деле, никто не мог поручиться, что этот фраер проживет больше суток. Почему здесь озвучены «воровские законы»? А все очень просто. Голубями занимались воры, а знали их все, и имели они авторитет не меньше карманников – специалистов высшей категории в сообществе уголовного мира.
Так вот, двор наш, размером с футбольное поле, в своем окончании венчался общественным туалетом. Он был рассчитан на 8 мест, изготовленных из железобетона фронтовиками-саперами, специалистами по Дотам и Дзотам. Стены этого сооружения имели толщину около метра, а глубина котлована – не менее 10 метров, что было рассчитано на то, что по мере наполнения происходили процессы брожения и испарения, а это позволяло никогда не откачивать эти сооружения безотходного производства. Половина здания на четыре «очка» отводилась женскому сообществу, а вторая – мужскому.
Мы, мальчонки послевоенного периода, были горазды на выдумки. У татар, которые ходили по дворам, точили ножи-ножницы, скупали старьё-белье, а также шубы и песцовые воротники, принесенные малолетками из шкафов зажиточных родителей в обмен на резиновые мячики и леденцы, мы приобретали банки с порохом «Сокол», а затем мастерили самодельные взрывные устройства, приводимые в действие с помощью батарейки, разбитой лампочки и банки с порохом. Общественный туалет еще долго дурно пах, а посетители, еще дольше, не могли отстирать свою одежду.
Кроме таких развлечений были и более опасные. С третьей стороны нашего двора стоял длинный барак, который назывался ужасным именем «КЭЧ». Это что-то из фильмов-ужасов, которые мы тогда еще не видели и ничего о них не слышали, но первые представления о кошмарах получили в воспоминаниях об этом доме. Барак был одноэтажным, исполненным в стиле ГУЛАГА и имеющим отдельный вход в каждый отсек, что обеспечивало вход в жилище, размером в десять квадратных метров каждому постояльцу. Размеры этого сооружения, по сравнению с нашим элитным высотным зданием, определялись просто. Четырнадцатилетний мальчишка по прозвищу «Кот» на спор мог «перессать» это здание. Судьи стояли по обе стороны строения и внимательно наблюдали. Выкатив глаза, натужившись до синевы, Кот двумя руками зажимал мочеиспускательный канал и, когда в организме создавалось нужное давление, слегка открывал его. Струя пе-релетала через здание, что фиксировалось боковыми судьями.
Так как мы все чувствовали свое превосходство над КЭЧевцами, мы всячески издевались над ними. Привязывали предметы на веревочки и, дергая за нитку, стучали в окно КЭЧу, за что были ловлены и несчастно биты. Но до смертоубийства не доходило, хотя было не очень и далеко до этого, да и оправдано было бы с точки зрения современной морали, потому что уж очень «говнистыми» пацанами мы тогда росли, после этой Войны.
Во дворе собиралось все население дома. Здесь были и придурочные Савва Фридлиндер – переросток, переживший контузию в детские годы, и Аркаша-пиявочник, любивший добывать в пруду этих кровососов и прикреплять к шее и ступням. Набухшие существа сами отпадали от туловища и с удовольствием приобретались какой-то бабкой-знахаркой за сахар. Пиявки помещались в банку, а потом использовались в каких- то гаданиях и лечебных действах, от которых женщины-бесплодницы рожали крепких пацанов.
Сидели во дворе и работницы какого-то подпольного швейного цеха, подшивавшие тряпки с помощью наперстка, принцип действия которого мы, по малолетству, определить не могли. Сидели во дворе и обувщики, которые с помощью швайки и дратвы подшивали сапоги и укрепляли изорванную войной обувку бывших защитников.
Директора институтов, работники обкомов и горкомов во двор выходили редко, только для того, чтобы посмотреть на дерево в центре, взмыть руки вверх и сообщить всем, что этот мир прекрасен. После этого они удалялись в свои жилища, где писали доклады, готовились к конференциям и другим ответственным мероприятиям. Жены этих начальников преимущественно нигде не работали, следили за детьми и думали: как на высокую зарплату мужей прокормить их без голодовки. Большую часть зарплаты высокооплачиваемых сотрудников забирала добровольная покупка облигаций какого-то Займа, который впоследствии обещал им возврат денег. Как правило, взносы в счет Займа составляли до половины зарплат. К справедливости сказать, в отличие от ваучеров Чубайса и Гайдара, все облигации, приобретенные отцом, после его смерти погашались, или выигрывали и помогали выжить в трудные годы.
Молодежь собиралась во дворе под деревом. Пели под гитару заунывные песни, не вспоминали о войне, а думали о любви, о несостоявшемся поцелуе, о папироске, раскуренной старшими, позволявшими смальнуть пацанам в кепках-шестиклинках и штанах в сорок сантиметров размаху. Игры были жестокими. Если уже вошел в игру, терпи и вой, но боли не показывай. Слезы в этих процедурах были неуместны.
Игра в Клёк. В центре рылась ямка, а далее в округе были более мелкие отверстия. Надо было забить банку в центр. Все охраняли центральную лунку огромными палками, били по ногам водящего не жалея сил, от чего он падал, отмахивался своим дрыном и попадал в центр, но дальше надо было перебежать к соседу и занять мелкую лунку. Здесь азарта и крови было больше, чем в сражении за центр. В общем, игра жуткая, а покинуть ее водящий мог только на скорой помощи, либо по велению родителей, но должность водящего оставалась за ним до окончания игры.
Нам, малолеткам, больше нравилась игра в подвале в прятки. Мальчишки постарше и мы уходили в подвал и прятались среди нашего подземного царства в ожидании, когда девчонки начнут нас искать. Одна из девчонок – высокого роста, с хорошо сформированной грудью – была предводителем и шла всегда впереди. На нее было направлено все внимание, тем более что из темноты на свет входной двери обзор был наилучшим. Как только Татьяна входила в подвал, на нее набрасывалось все мужское поголовье и азартно хватало за груди. Та визжала, а вместе с ней визжали и все девчонки, которых никто не хватал, и у которых еще не выросли места, привлекающие мальчишек.
Родители зорко следили за нашими играми, запрещали, но особого рвения почему-то не проявляли. Самым крупным провокатором была тетя Роза Фридлиндер, которая подсылала своего Диму играть с нами, но, по причине своей неухоженности и жирности, он не мог ни сидеть в засаде, ни, тем более, быть обласканным в подвале. Дима сообщал маме обо всех безобразиях в подвале, после чего тетя Роза шла сначала по двору и рассказывала швеям, портным и обувщикам о безобразиях, творящихся в подвале дома, после этого она считала своим долгом доложить всем родителям детей из второго подъезда о плохом поведении их чад. Реакция следовала незамедлительно. Нам запрещали вольную жизнь на два-три дня. Мы изображали из себя послушных детей: сидели, рисовали, занимались фортепиано и ждали, когда родители покинут отчий дом. Вечером, дождавшись, когда сыновья засыпали мирным сном, родители шли в кинотеатр «Родина» напротив нашего дома, по причине отсутствия телевизора в те времена.
Дождавшись щелчка двери, вскакиваем и начинаем игры. Первым делом привязываем к люстре веревку, к ней подвешиваем сумку с бельем и начинаем тренировки по боксу. Это быстро надоедает после того, как сумка отрывается от люстры, и остается только веревка с петлей. Второе упражнение – прыжки на диване. Диван старинный, пружинный, высшего качества, не уступающий батуту. Прыгаем синхронно, но брат – низко, по причине ограниченного веса. Мать, не успев дойти до кинотеатра, обращает свой взор на окна квартиры и видит, как в окошке летает голова старшего сына: вверх-вниз, вверх-вниз… Глаза зажмурены. Схватив отца, бросается обратно в дом. Услышав шум открывающейся двери, моментально бросаемся в кровати и изображаем безмятежный сон. Только веревка с петлей на люстре напоминает о каких-то ужасах. Родители уходят в кинотеатр, сняв веревку и засунув ее в чулан.
Второй этап соревнований – это битва на подушках. Вооружившись этими инструментами, со всей дури лупасим друг друга по башкам – в основном я брата, который гораздо меньше ростом. Когда утомленный брат без сил падает на пол, предлагаю другую игру. Играем в прятки. Я прячусь, а братан меня ищет. Затаившись в темноте, я с диким ревом бросаюсь на него, он пугается и водит по второму разу. Игра начинает надоедать. Прячусь в шкаф в прихожей и начинаю дремать. Брат, поискав немного, ложится в кровать и засыпает. Возвращаются родители из кинотеатра. Обсуждают картину шепотом, чтобы не разбудить малышей.
Отец помогает матери снять пальто с воротником, открывает шкаф, и вдруг, из темноты вылетает непонятное существо с диким ревом и бросается на пришельцев. Отец падает на пол, а мать, которая уже после кинотеатра приготовилась отправиться в туалет, справляет эту необходимость прямо в прихожей.