Индейцы тоже плачут.
Вчера в кладовке состоялся «индейский совет», без женщин. Поэтому меня выдворили в Большую комнату. Но я на цыпочках подобралась к «совету» и услышала, как мальчишки договорились завтра, после уроков, пойти на Серпейку кататься с гор. Ходить на речку Серпейку и кататься там с горы было строго запрещено. Всем. Все мальчишки нашего двора время от времени нарушали этот запрет и получали за это от взрослых по полной программе.
Скрыться с тайной я не успела, и была втащена в кладовку, где меня насильно приняли в «совет» и поведали о суровой жизни индейцев.
- Они н-никогда не плачут, - глядя мне прямо в глаза, прошипел Алёшка.
- И не смеются, - с каменным лицом, почти не разлепляя губ, сказал Гришка.
Я погрустнела. Плакать, правда, я стеснялась, что не мешало мне частенько реветь во весь голос, а вот смеяться могла до коликов в животе.
- И они даже не п-пискнут, если им отрежут руку или н-ногу, - широко раскрыв глаза, прохрипел Лёшка.
Этого со мной ещё никто не проделывал, и я с лёгкостью согласилась стойко переносить отделение конечностей.
- И даже, когда скальп… Ну, прям снимают…, они … Ну, от тока улыбнутся… От так…, - Гришка растянул пальцами закрытый рот.
- А скальп… Это что? – спросила я с дрожью в голосе.
- Н-ну, волосы снимают, - пояснил раздражённо Алёшка.
Мне стало не по себе. Во-первых, ТАК улыбаться я не умела. Во-вторых, стричься не любила.
- Поэтому, если тебя завтра спросят, где мы, молчи. А то… - И Алёшка показал, как снимают скальп.
Я похолодела – постригут наголо! И без колебаний пообещала молчать. Но ребята заставили поклясться. Клятва была длинная, её на ходу придумали мальчишки. Я ничего не запомнила, но в конце вместо земли сгрызла маленькую щепку от двери кладовки. Меня отпустили с миром.
Сегодня мама пришла пораньше забрать меня из детского сада. Это всегда была радость! В саду, конечно, весело, но дома лучше. Я помахала рукой своей закадычной подруге Маришке и на прощание показала язык плаксе-ябеде Люське.
- Сегодня у нас стирка, - сказала мама, выдыхая облачко пара в мою сторону. Санки, подскакивая на ухабах, резво катились за ней.
Я обрадовалась. Я очень любила стирку! Бабушка, мама и тётя Ира будут класть в чан с кипящей водой бельё, а потом поворачивать там его деревянными «щипцами». И если очень попросить, то дадут и мне ткнуть разок, другой. Кухня будет окутана белым призрачным туманом…
Потом чан с пылу с жару, семеня, понесут в ванную, по пути отгоняя меня и бабулю. Затем надсадно загудит машинка, подпрыгивая и погромыхивая. А позже из шлангов будет стекать вода в ванну, и если изловчиться, то можно подставить руку под струю, пока никто не видит.
Дедушка будет «прокручивать» бельё через два серых валка, а я - трогать «стирку», такую странно плоскую, ложащуюся широкими зигзагами на поддон. Меня обязательно шлёпнут и выпроводят из ванной.
А потом мама, бабуля и тётя Ира станут развешивать бельё на кухне. И превратиться она в огромный парусник с белыми парусами! Ну, а потом дедуля «поставит чайник».
В этот раз, уже попивая чаёк на кухне «под парусами», взрослые заговорили о мальчишках.
- Интересно, где они. Уже должны были и прийти, - тётя Ира озабоченно взглянула в окно.
- «Двойки» не все спрятали, - усмехнулся дедушка.
- Придут, - улыбнулась мама. – Наверное, во дворе в «снежки» заигрались.
- Пойду позову, - тётя Ира вышла на лестничную площадку.
За окном догорал короткий зимний день. Солнце красным пятном садилось за один из частных домов, прямо между двух длинных раскидистых берёзок. Наших с дедушкой любимец. Дым из труб прозрачными свечами поднимался в морозное небо.
- Иду-ут, иду-ут… - пропел дедушка, прищурив чёрный глаз под кустистой бровью. – С Серпейки небось. Ну, точно…
Я придвинулась поближе к окну. Две чёрные фигурки с белыми проплешинами плелись по дороге, волоча за собой потрёпанные портфели. Одна, чуть повыше, плелась впереди, другая, пониже, сзади. Они как раз тащились мимо берёзок.
- Ага, они там с горок катались, - любуясь деревьями, проронила я.
И …испугалась! Я ж молчать должна! Дрожащей рукой я дотронулась до волос.
Я очень надеялась, что услышит только дедуля, но услышали все, в том числе и только что пришедший дядя Валера. Он был подвыпивший и хмурый. Дело осложнялось.
Когда ребята осторожно вошли в коридор, их встретила вся семья. Я увидела, как забегали мальчишечьи глаза. Гришка испуганно вытаращился и сжал губы, а Алёшка, заикаясь ещё больше, принялся сбивчиво и неубедительно оправдываться.
Дедушка несколько раз досадливо «крякнул». Бабушка выступила вперёд.
- Вот уж отругаем вас! Вот увидите! .. А сейчас мыть руки и за стол! – она нерешительно взглянула на тётю Иру и дядю Валеру.
- Завтра во двор ни шагу! В хоккей – ни-ни! А то клюшки сломаю! – тётя Ира дрожащими руками помогала ребятам снять их заскорузлые от снега пальтишки и всё поглядывала на мужа.
Дядя Валера молча схватил мальчишек за шкирки и потащил в залу.
Мама побледнела и втолкнула меня в нашу комнату.
Я села на свою кровать и оцепенела. Я, как сквозь вату, слышала вопли ребят, противный взвизг ремня, мамин стон-просьбу «папа, пожалуйста!», дедушкины необычно быстрые и тяжёлые шаги по коридору, бабушкино «Петро!», тёти Ирин вскрик «довольно» и затем общую громкую разноголосицу взрослых.
Я не помнила, когда всё утихло. Только мамина рука легла мне на голову. И тут я разрыдалась.
- Что ты, кутик? – мама притянула меня к себе.
Но у меня в голове перемешались индейцы со скальпами, визги ребят и дядя Валера с ремнём, я так ничего и не смогла объяснить. Мама прикрыла меня одеялом и вышла.
Через минуту я была уже в тёмной кухне. Оттолкнув «паруса», я вскарабкалась на табурет, влезла в буфет и стащила три конфеты. Это тоже не разрешалось, но я была полна решимости. Положив «добычу» в карман, я тихо заскользила по направлению к «наказательному» углу в бабушкиной комнате. По дороге, показавшейся мне такой длинной, я встретила почти всех «своих», кроме дяди Валеры, курившего на балконе в накинутом на плечи пальто. Но ни на кого из них я не подняла глаза.
В бабушкиной комнате было темно. Из угла доносились сдержанные всхлипы. Я подошла поближе.
- Уходи отсюда, Юлястая! – огрызнулся Гришка, чуть повернув ко мне своё опухшее от слёз лицо.
Я молча положила две конфеты около их ног и проследовала в тёмную кладовку. Вообще-то, я боялась темноты, но ведь ребята были почти что рядом. Там я горестно съела свою конфету, вздохнула и вылезла на свет Божий. Проходя мимо угла, я увидела два фантика и услышала сосредоточенное чавканье. Обёртки от конфет я спрятала в карман и села на стул в Большой комнате ждать ребячьей амнистии. Судя по тому, что дедушка пошел «поставить чайник», она была не за горами.