***

По Пушкинским местам

Село Берново расположилось на берегу речки Тьма в Калининской области между Ржевом и станцией Старица и знаменито тем, что здесь бывал сам Александр Сергеевич Пушкин. В связи с этим событием, каждый год здесь собираются поклонники таланта, вспоминают события давно прошедших дней, а так же стихи, которые всегда включают «Письмо Татьяны к Евгению», реже – про заболевшего дядю, иногда вспоминают и кота, который по цепям бродит в ветвях дуба. Такой дуб есть и в селе Берново, правда цепи куда-то исчезли, но туристы всегда охотно фотографируются, обняв могучий ствол руками. На дереве висит мемориальная табличка с надписью о том, что один только вид этого дерева навеял множество сюжетов.
Основной достопримечательностью села была усадьба помещика Вульфа. Распо-ложилось это величественное здание с колоннами на холме, и окружено было парком с вековыми липами вдоль основной дорожки. Усадьбу эту посещал А.С.Пушкин, который был «на короткой ноге» с помещиком.
На площадке за домом трава была скошена, а в центре – красовался стог душисто-го сена, в котором молодой поэт шалил с дворовыми девками, а может, и с самой Анной Керн. Сохранилась и конюшня, где местная ребятня играла в казаки-разбойники, а по но-чам, вооружившись свечками и намотав на головы белые тряпки, наводила страх на тури-стов, изредка появляясь в проемах окон главного дома.
Еще одной достопримечательностью села было кафе-столовая под названием то ли «Пегас», то ли «Парнас». А вот флюгер на крыше заведения был изображен не в виде петуха, а в виде лошади с согнутыми ногами и крыльями вместо седла. Еду здесь подава-ли только по праздникам при большом стечении любителей высокой поэзии. В остальные дни, местное население, пропустив стаканчик-другой благородного напитка под названи-ем «Анапа», довольствовалось в качестве закуски карамелькой в липкой бумажке. Иногда, завозили десертное винцо с замысловатыми названиями «Рошу де Десерт» и «Альб де Массе», которые, благодаря своему аромату и сладости, закуски не требовали.
Один раз в месяц завозили бочку слегка прокисшего пива, которое довольно бы-стро расходилось, так как служило катализатором и ускоряло действие принесенной с со-бой водки.
Итак, утром Пушкинского дня, прибывали автобусы из Ржева, Торжка и со стан-ции Старица, на которой выходили пассажиры из Москвы и Ленинграда. Не пропускала ни одного праздника Белла Ахмадулина, которая всегда сидела в первых рядах перед им-провизированной сценой. Слезы умиления наполняли ее большие карие глаза и скатыва-лись мелким бисером на белоснежную кофточку с воротничком, похожим на тюлевую занавеску, когда со сцены звучали до боли знакомые стихи любимого поэта.
В конце чтений взоры организаторов обращались к заплаканному лицу известной поэтессы, и та, как бы с неохотой, снималась с насиженного места и поднималась на сце-ну. Дождавшись, когда хлопки стихали, вставала в позу скорби и отчаяния и начинала со всхлипываниями причитать о своей несчастной доле из серии своих ранних стихов.
Вторую половину праздника проводили в кафе «Парнас» или «Пегас», и к вечеру автобусы увозили любителей поэзии Пушкина к местам своего обитания. Кстати, после обеда почти никто не вспоминал о великом поэте, несмотря на то, что над буфетной стой-кой висел громадный плакат с надписью печатными буквами «Я помню чудное мгнове-нье…!», а дальше стояло жирное многоточие и восклицательный знак.
Местные жители, чувствуя себя хозяевами праздника, продолжали его отмечать в местном клубе, куда стекалась молодежь из соседних, более мелких, деревень. Местный диск-жокей заводил патефон и опускал на пластинку круглую головку с иголкой на конце. Позднее, в клубе появился магнитофон, и тогда, руководителю музыкальной части оставалось только ткнуть пальцем в клавишу.
Весь вечер диск-жокей стоял в своем углу, зажав в углу рта папироску типа «Каз-бек», что говорило о его принадлежности к высшему обществу. Кепка, одетая по-Ленински, и хромовые сапоги в гармошку были необходимым атрибутом местных модников. Уголок тельняшки из-под расстегнутого воротника рубашки придавал особый шик и привлекательность.
Вдоль стен зала стояли скамейки, где расположились старушки, многие из кото-рых возможно помнили помещика Вульфа и какого-то  чернявого мальца с бакенбардами, но обсуждали преимущественно посетителей. Мелкие ребятишки бегали по залу, озорни-чали и, получив затрещину от старших, на минуту затихали.
Подростки с независимым видом лузгали семечки, и курить выходили на улицу, дабы не попасть на глаза и язык старух. Более взрослые ребята с интересом осматривали девчат, особенно тех, у кого из-под кофточек выступали груди, а задняя часть туловища имела соответствующий объем. Не спеша обходили строй девушек и выводили их за руку, как это делают конюхи, не глядя на спутницу. Затем начинался танец с неимоверными «па» с заходами и выходами, за руки и, скрестив их, а ноги…, что же они вытворяли. Это была и чечетка, и переступки. В общем, сплошные подыспань, краковяк и падекатр. Тот, кто успел добавить самогонки перед танцем, утрачивал застенчивость, переходил на гопак, прыгал вприсядку и, под одобрительные крики и посвистывания, со всей дури хлопал себя ладонями по ляжкам и голенищам сапог. Девицы плавно кружились вокруг танцора, помахивая цветастым платочком над головой.
Первыми уходили старушки, торопясь занять свои места на русской печке, следом исчезали сложившиеся пары – кто под дуб, целоваться, а кто и в заветный Пушкинский стог.
Были еще четыре достопримечательности в деревне: Церковь, спиртзавод, мой дядя по имени Николай и коммуна.
Церковь Успения Святой Богородицы стояла на высоком берегу реки и оглашала округу колокольным звоном необычайной красоты и насыщенности. Около церкви име-лось кладбище, где были схоронены все прежние служители, начиная с тысяча семьсот… какого-то года. Ни войны, ни революция, ни другие катаклизмы не отразились на храме. Даже партячейка не замахнулась на церковь, чтобы преобразовать ее в хранилище зерна и льна. А все потому, что ячейка эта была слаба организационно, да и духовно не очень крепка.
В годы коллективизации, все бедняки и прочий люд, не желающий работать во-обще, объединились в коммуну, активно участвовали в раскулачивании и рассереднячи-вании, составляли списки, кого, куда надо сослать…. Поселились в брошенном доме по-мещика Вульфа и оттуда делали набеги на село. Работящий сельский люд среднего дос-татка терпел от бедноты недолго, пока здесь находились «уполномоченные». Но вот, ко-гда те ушли, дальше грабить крестьянство жители села Берново, преимущественно жен-ским составом и пожилыми мужиками, вернувшимися с Гражданской и Первой Мировой, не дали и, с помощью кольев и жердей, изгнали коммунаров из дома помещика, где те уже успели порядком напакостить.
Поселились челны коммуны в бараке на краю села, где ранее располагалась моло-тилка и хранилище для зерна с иностранной машиной, которая дула теплый воздух для сушки. Правда, это сооружение требовало дров для топки, но лихие зимние морозы выго-няли беднейшее крестьянство на их заготовку.
Через год, проев все реквизированное, в последний раз прошли с флагами по де-ревне и исчезли из поля зрения односельчан. Осталась одна пожилая женщина, которая не смогла принять участие в шествии. Она поселилась в полуразрушенной избе на окраине. В избе сохранилась только русская печь, где женщина, а впоследствии, старушка, ночевала в топке, подстелив соломки. Дров на обогрев требовалось самую малость, а всю ночь тепло держалось исправно. Сердобольные селяне давали хлебушка, молочка, картошечки. Каркуша, так звали старушку, молоко разбавляла колодезной водой, крошила туда хлебушек, и так жила лет до ста, а может и больше. Уже где-то в лихие девяностые, последняя из коммунар ушла из жизни прямо в печке. Поговаривают, что угорела. Завернули тело в красную тряпку, уложили в маленький гробик и схоронили без креста на могилке.
В шестидесятые годы прошлого столетия в селе произошло событие, перевер-нувшее жизнь всех колхозников. Началось строительство спиртзавода, который должен был заработать на местном сырье – картошке. Это и рынок сбыта продукции приусадеб-ных участков, и новые рабочие места, а главное – это продукция завода, к которой еще предстояло подобрать ключики. После  завершения первой очереди строительства боль-шого самогонного аппарата, образовалась вторая – из мужиков, желающих пополнить ря-ды рабочего класса на заводе. А поскольку, предприятие это относилось к системе по-требкооперации, то проблем с переводом из колхоза не возникало. Так, половина мужско-го населения оказалась рабочими.
Директор завода – мужчина, лишенный предрассудков и обладавший трезвым умом, понял, что полностью оградить производство от рабочего люда не представляется возможным, и посему, на одном из громадных баков, где кипела и бурлила брага, повесил алюминиевую кружку на цепочке, намертво привинченной к нему. Здесь же, в нижней части был приделан кран, при открытии которого, кружка медленно наполнялась и тут же опорожнялась. За один присест можно было выпить не больше двух  порций, после чего процесс доходил уже в животах. Сооружение краника требовала техника безопасности после того, как один из рабочих, перевесившись через край чана, дважды падал в бак. Чтобы в дальнейшем, не испытывать судьбу, дали свободный доступ к напитку. К концу смены, с вздутыми животами, дурными головами и слабо двигающимися конечностями, ждали своих жен, которые доставят их к месту проживания.
Жены объединились в одну команду, выпросили у председателя лошадку с теле-гой и теперь могли по очереди забирать всех сразу и по дороге сваливать каждого у своего дома. Дальше хозяйке оставалось только подобрать свое сокровище.
Первым уволили моего дядю по имени Николай. Он все-таки подобрался к спир-топроводу и устроил там капельницу, из которой за смену накапывало литра полтора чис-тейшего спирта.
Пришлось ему устраиваться в колхоз на должность пастуха, который занял вакан-сию на спиртзаводе. Прогоняя колхозное стадо по деревне, хлопал кнутом и орал басом какие-то матерные слова, после чего просыпались петухи и начинали горланить и будить хозяев. Те, в свою очередь, выгоняли коров из личного подворья. Опираясь на старинную традицию, пастуху выдавался гомонок, состоящий из краюхи хлеба, двух яиц «вкрутую», зеленого лука и бутылки с парным молоком. Однако, видя укоризненные взоры пастуха Николая при вручении ему молока, постепенно заменили эту бутыль четвертинкой само-гонки и куском сала. Таких четвертинок собиралось пять-шесть, что вполне хватало на день пастьбы.
После дневной дойки, во время которой обедал пастух, тот забывался тяжелым сном с храпом и постаныванием. Доярки будили Николая с помощью ведра с холодной водой, после чего стадо уходило в дальний загон за селом, где Николай досыпал, а коровы дожевывали припасенную заранее жвачку.
Так, неспешно, текла сельская жизнь в одном из знаменитых Пушкинских мест. А, мой дядя, «самых честных правил», занемог и скончался от болезни увеличенной пече-ни.