Байконурские зарисовки-1 ©
(предисловие)
В своей первой ипостаси, инженера связи, попал в Байконур в самый разгар лета 1978-го года за неделю до старта космического корабля «Союз-30», с интернациональным экипажем. Снабжённый двумя английскими фотопередающими аппаратами «Hell», для передачи чёрно-белых и цветных снимков, вылетел с Чкаловского аэродрома (того самого, откуда стартовал в свой последний полёт Юрий Гагарин десятью годами ранее), и поскольку был отнесён к пассажирам спецрейса, то моё знакомство с аэропортом началось с отдельного зала, названного почему-то депутатским. Зал этот, обставленный шикарной импортной мебелью, с буфетом, ассортимент блюд которого делал его больше похожим на фешенебельный ресторан, на меня, привыкшего к рабочим и студенческим столовкам, произвёл неизгладимое впечатление; оказывается, существовала другая жизнь, отличная от повседневной простого советского люда...
Мотаясь с семьёй десять лет по частным квартирам, после окончания вечернего отделения Московского электротехнического института связи (МЭИС), не задумываясь, сменил в 1972-ом году московскую прописку на владимирскую, получив сразу же двухкомнатную квартиру в посёлке Кибирёво-2 (по названию соседней деревни; через два года его переименуют в Берёзку – в честь одноимённой речушки, притока Клязьмы, берущей начало прямо в посёлке). Население закрытого посёлка составляли инженерно-технические работники, окончившие учебные заведения Куйбышева и Одессы, а рабочих набирали из близлежащих населённых пунктов, в основном – из Петушков, которые и должны были работать на режимном приёмном радиоцентре ТАСС, в основном – в двух глубоких подземных сооружениях... *
Жильё отнесено было к категории служебного, и, более того, – на случай Третьей мировой войны московские работники «рупора советского правительства» подселялись в наши «апартаменты», для чего были заранее даже составлены списки таких «переселенцев-иждевенцев», с закреплением в конкретные квартиры. Вслед за возведением жилья началось строительство двух противоатомных убежищ, для чего перед этим сварганили четырёхэтажную казарму для размещения двух батальонов военных строителей. А для противовеса возможным козням иностранных разведок по десятикилометровому периметру вокруг посёлка и радиоцентра через каждые десять метров понавтыкали железобетонных столбов, с двойной сеткой на них, – из колючей проволоки и панцирной сетки. Позже и этого показалось мало, и начнётся монтаж на этом заграждении дорогостоящего сигнального оборудования. Но поскольку обитающие во множестве в лесах кабаны, лоси и олени не признавали территориальных притязаний московских высоких чиновников, то ближе к окончанию «великого проекта» от затеи этой вынуждены были отказаться, успев вбухать в проект миллионы народных рубликов (та же печальная участь постигнет и бомбоубежища, одно из которых, почти построенное, а другое – на стадии вырытого котлована, так и останутся памятниками холодной войне)...
Опасаясь возможной текучести кадров, начальство тассовское специально инженеров набрало из вышеупомянутых вузов, наивно предположив, что из-за удалённости родных мест контингент этот будет крепче привязан к новому месту жительства; как же оно жестоко ошиблось в своём предположении: из-за политики назначения на командные посты специалистов по национальному признаку (начальником радиоцентра был назначен «кадр» из Москвы, сионист по убеждениям, имеющий «волосатую» поддержку в лице родственника, крупного чиновника Министерства иностранных дел), подавляющее большинство их сбежит в родные края. Я в этих «мудрых» раскладках чиновников оказался единственным, кто приехал сюда из Подмосковья, – позарез нужны были специалисты с практическим опытом работы, да и пунктик в анкете сыграл, видимо, не последнюю роль – старший брат мой, военный историк, преподавал в это время в Военно-политической академии имени В. И. Ленина, будучи доцентом кафедры...
* Обнародуй автор эти «секретные сведения» до Ельцина, сидеть бы ему за «разглашение государственной тайны» в пресловутой «Матросской тишине», но после того, как при «великом преобразователе» России в радиоцентре побывали янки, смонтировавшие поставленные ими же телескопические антенны космической связи, параграф этот утратил свою силу.
Байконурские зарисовки-2 ©
Поездки типа байконурских именовались не иначе, как «командировки в места важных событий», понимая под ними такие, как летняя московская олимпиада, освещение отдыха Генсека в крымском Ливадийском дворце, монтаж и наладка оборудования в республиканских отделениях ТАСС и т. п.
При поступлении на работу в агентство я был принят сразу же на должность старшего инженера, а через год уже назначен начальником лаборатории радиоприёмных устройств. Вскоре и служебные командироки не заставили себя ждать, и одна из первых состоялась в связи с необходимостью передачи фотоснимков из Ленинска и непосредственно с гагаринского старта, для чего меня и включили в состав бригады с фотокорреспондентом ТАСС и проявщиком плёнки (он же печатал и снимки)...
Город Ленинск обязан своим возникновением в почти безлюдной казахской степи соображению о малонаселённости данной местности, так как первые запуски ракет давали приличные отклонения от предусмотренных траекторий, да и взрывы носителей были не редкостью. К тому времени сюда подходила одноколейная неэлектрифицированная железнодорожная ветка с маленькой станцией Тюратам. Сам же космодром Байконур, с его техническими сооружениями и площадками для стартов ракет, отстоит от города километров за 60, куда ежедневно из города курсирует мотопоезд с несколькими комфортабельными купейными вагонами производства ГДР. Мне же приходилось добираться до старта на служебном автобусе, для чего снабжался спецпропусками для проезда через многозонные контрольно-пропускные пункты...
Спецавиарейс только начался, когда из аэропорта Ленинска экипажем ТУ-154 был получен запрет на посадку из-за неблагоприятных метеоусловий. Пришлось самолёт сажать в Ташкенте, где его пассажиры (в основном – корреспонденты ТАСС и центральных газет) сразу же укатили в город, а я был предоставлен самому себе, поскольку никто из них поехать с ними почему-то не предложил. Выяснив у одного из членов экипажа, что время вылета будет объявлено диспетчером по громкой связи, направился в здание аэровокзала, зал ожидания которого приятно удивил современной архитектурой, обязанной известному ташкентскому землетрясению, когда на руинах узбекской столицы вырос не только этот красавец, но и метро впервые появилось в том числе, – стараниями и ресурсами, в основном, Российской Федерации...
Большое круглое помещение зала, пол которого был выстлан декоративной плиткой с орнаментом в восточном духе, было весьма просторным: центр занимал киоск «Союзпечати», а вдоль всего периметра круглой стены располагались многочисленные удобные кресла, как одно занятые пассажирами-узбеками и ихней дорожной кладью – чемоданами, узлами и верхней одеждой. Купив в газетном киоске оставшуюся от утренней продажи 8-мистраничную «Правду», углубился в чтение, прислонившись к боковой стенке сооружения, несущего информацию в массы. За окнами уже стемнело, когда девушка-киоскер убрала с обширного прилавка в застеклённые шкафчики, под замки, нереализованнй за день товар и отправилась домой. Я внимательно оглядел ещё раз ряды кресел, в надежде отдохнуть от долгого стояния, но часть жителей города, названного в годы войны известным писателем «хлебным», уже сладко спала, а те, которых сон ещё не сморил, встречаясь со мной взлядами, отводили почему-то глаза в сторону...
Вспомнив, ни к селу ни к городу, Бухару и Ходжу Насреддина, плюнул на странное проявление восточного гостеприимства, расстелил на прилавке киоска в два слоя самую правдивую в Союзе газету, снял сандалии, поставив их у тумбы, взобрался на прилавок, подложил кулак под голову и почти мгновенно заснул, притомлённый стоянием в «прихожке» узбекской столицы. Проснулся оттого, что кто-то тряс за плечо, – передо мной стояла симпатичная молодая девушка славянской наружности, в форме сержанта милиции: «Молодой человек, просыпайтесь, скоро должен открыться киоск...». Блюстительницу порядка моя поза нисколько не удивила, как я понял по её дружелюбному тону, – видимо, ей с подобным сталкиваться приходилось не впервой...
А всего через полчаса после побудки я услышал долгожданную весть, разнёсшуюся по залу из динамиков:
«Пассажиры, следующие в порт «Крайний», пройдите к своему самолёту». Таким «зашифрованным» словом, «Крайний», обозначался конечный пункт назначения моей командировки...
Байконурские зарисовки-3 ©
В аэропорту Ленинска «Крайнем» меня встречала белая «Волга» с будущим моим напарником по работе. Загрузили дорогущую импортную фототелеграфную аппаратуру, и покатили в город, где меня ждал одноместный номер на втором этаже гостиницы, с рестораном внизу, куда придётся ходить в ужин, так как к этому времени ближайшее кафе «Луна» уже закрывалось (там я буду завтракать и обедать). Погода стояла жаркая, первая же ночь преподнесла неприятный сюрприз: духота в номере, при настежь открытом окне, стояла такая, что заснуть смог только после того, как, смочив холодной водой из-под крана простынь и отжав её, накинул на абсолютно голое тело, повторив за ночь эту операцию четырежды, поскольку при температуре в комнате за 30 градусов ткань довольно быстро высыхала. Кондиционера же в номере не полагалсь ввиду моего не шибко высокого статуса...
Предстоящий старт «Союза-30» с экипажем из командира корабля Петра Климука, дважды уже побывавшего в космосе, и новичка – поляка Мирослава Гермашевского, должен был состояться через пять дней, а посему подвернувшуюся паузу я использовал для знакомства с городом. Гидом стал капитан, должный сопровождать меня при поездке к месту старта. Пятиэтажные дома довольно современного города, чистота, обилие зелени вдоль тротуаров, протекающая прямо напротив гостиницы Сыр-Дарья производили приятное впечатление. Зашёл, из любопытства, в несколько магазинов, продовольственных и промтоварных, – снабжение было организовано на приличном уровне. Не удивился обилию, после первой своей ночёвки, кондициционеров – чуть ни в каждом окне, и, кроме того, все стёкла в рамах были оклеены изнутри серебристой фольгой – как пояснил капитан, особенной, отражающей солнечные лучи, но обладающей прозрачностью при взгляде из комнат...
Побродив по тротуарам часа два, принял приглашение моего гида зайти к нему на «чашку чая». Офицер, ввиду своей молодости, ещё не обзавёлся семьёй, и потому хлопотал на кухне сам: вскоре накрыт им был стол, и – не только с традиционным чаем. Разговорились, и я полюбопытствовал относительно немалого количества молодых девушек-красавиц в городе, явно с наличием в жилах двух кровей – местной, казахской, и славянской. Капитан ввёл меня в курс местной демографии: работающие в различных КБ, на объектах офицеры, в званиях, как правило, не ниже майора, получали четверные-пятерные оклады, которыми их и удерживали на долгое время в этих климатически тяжёлых условиях...
БОльшая часть старших офицеров имела до Байконура семьи, которые не спешили в такую Тмутаракань переезжать: жён вполне устраивали переводы в сумме двойных окладов мужей, тем паче что раз в году по отпуску, а то и с командировочной оказией, благоверные наезжали в какой-нибудь Ленинград или же Москву. А поскольку главный инстинкт природой до сих пор не отменён, мужички обзаводились по месту службы нелегально молодками из местного коренного пополнения, приумножая тем самым народонаселение СССР. На вопрос об отношении к этому официальных жён, гостеприимный хозяин пояснил, что те, разумеется, в курсе любвеобильности супругов, ну да и самые длительные командировки когда-нибудь кончаются, и к тому же многие из супружниц не считали себя связанными брачными узами настолько, чтобы и самим «слегка не шалить» по месту проживания...
Зашёл разговор и о природе: я подивился, что при такой ужасной жаре тротуары города обсажены плотными рядами молодых пирамидальных тополей. Оказалось, что эта красота и тени обязаны тому, что каждое дерево меняется в пять лет на молодой саженец, так как корни «старого», добравшись за это время до солончаков, начинают отмирать. Ещё не успев искупаться в Сыр-Дарье, поинтересовался глубинами реки, на что собеседник рассмеялся: «Вот завтра сам и промеришь – выше пояса себе что-либо замочить сложно, разве что в середине русла...». По его же словам, когда город только что закладывался, Сыр-Дарья изобиловала самой разнообразной рыбой, а судак в магазинах был обычной продукцией, но всё резко изменилось, когда местное население, проживающее вдоль её русла, стало применять мощные насосы для орошения сельхозугодий. Полноводная река, питающая Арал, стала катастрофически мелеть, и теперь вся рыбная продукция в магазинах – привозная. Остаётся добавить, что на обратном пути в Москву с высоты 10-ти тысяч метров, пролетая над Аральским морем, увидел немало рыболовецких судов, чьи остовы покоились на песках, в сотнях метров от берега, а ленточка реки обрывалась задолго до Арала...
Байконурские зарисовки-4 ©
В день старта международного экипажа с гагаринской площадки я был уже на месте, приготовил аппаратуру к передаче снимков, проверил наличие связи с Москвой и Варшавой. Одноэтажное неказистое здание, откуда предстояло работать, находилось метрах в 50-ти от командного пункта, представляющего собой полуоткрытую площадку с аппаратурой, сверху защищённую от прямых лучей солнца навесом. Руководителем полёта назначен был Алексей Леонов, которого сразу узнал среди остальных в группе военных. Поодаль возвышался высокий насыпной холм, защищающий командный пункт, упомянутое техническое здание на случай нештатных ситуаций в момент старта ракеты; за этой искуственной насыпью укрылся автобус телевизионщиков, выставивших штангу с телеглазом выше её вершины...
Леонов начал обратный пятиминутный отсчёт, и под «ноль» вырвался столб пламени из-под ракеты на стартовом столе, носитель с укреплённой в головной части кораблём плавно оторвался от матушки-земли и, ускоряясь, рванул в небеса: заработала небольшая телескопичесая антенна в десяти метрах от меня, отслеживая корабль, отделилась первая ступень, вторая, третья, а небо над стартом затянуло сразу же песчаным облаком, образованным мощными газовыми струями ракеты. Прошла уже команда об успешном выводе корабля на орбиту, когда за мной, задравшим глаза к небу, почему-то с большим любопытством стала наблюдать вся группа под навесом командного пункта; причину этого внимания к себе понял через десяток секунд, когда с небес, из того самого облачка, на меня полился поток песка, после чего вслед убегающему в здание послышался громкий смех...
Вскоре приехал космический папарацци, привёз уже отпечатанные снимки, которые я стал передавать по месту назначения. Закончив работу часа через два, собрался в обратную дорогу в Ленинск, но, выйдя из здания, машины своего напарника не обнаружил: тот, забыв о моём существовании, укатил в город один. Выручили телевизионщики, задержавшиеся со свёртыванием аппаратуры, – взяли с собой. Над степью уже стояла ночь, когда в свете фар автобуса на дороге заметался местный заяц, с удивительно длинными ушами и более коротким телом, чем у нашего русака; не успел казахский косой вырваться из потока света и скрыться в темноте, как дорогу в метрах ста перед нами стал перебегать местный же ёжик, шофёр притормозил, и мы уже вблизи рассмотрели другого представителя здешней фауны, не похожего на своего лесного европейского собрата наличием длинных ушек...
В Ленинск приехали около полуночи, ресторан уже был закрыт, и я улёгся спать на пустой желудок, решив впредь запасаться продуктами в магазине. Но зато утром, после посещения кафе, где отреваншировался за несостоявшийся ужин, был вознаграждён в пресс-центре марками и конвертами со спецгашением так называемого первого дня: для этой цели из московского Главпочтамта присылался самолётом специальный штемпель с датой свершившегося космического события, присутствующие гасили купленные тут же марки, блоки и конверты с космической тематикой, после чего, в вечер того же дня, «гаситель» возвращался в Москву очередным авиарейсом, где его уничтожали, чтобы сохранить уникальность гашений. Можно было отправить в этот день и письмо на свой домашний адрес, которое было проштамповано тем же штемпелем со спец-отметкой «Пресс-центр космодрома Байконур», чем я тоже неоднократно пользовался...
Байконурские зарисовки-5 ©
Пристыковка «Союза-30» к орбитальной станции «Салют-6», где уже находились В. Ковалёнок и А. Иванченков, прошла успешно, и нам предстояло ждать возвращения с космической орбиты Петра Климука и поляка Мирослава Гермашевского почти 8 суток. Встал вопрос о времяпрепровождении, по возможности, – приятном, и случай тому способствовал: двое офицеров, хороших знакомых фотокорреспондента, вызвались организовать рыбалку в Сыр-Дарье бредешком и посещение искусственного озерка между городом и стартом, сделанного специально для отдыха космонавтов. А поскольку оба места предстоящего посещения были расположены в закрытой зоне, то для проезда туда нужны были спецпропуска, которые на всю четвёрку Альберт (так звали того забывчивого, что оставил меня совсем недавно на старте) добыл в обмен на фотографии последнего космического запуска. Должен заметить, что снимки 13х18 пользовались у военных жутким спросом: с ними они при всяком удобном случае ловили уже побывавших в космосе и вымаливали у них автографы (делалось это, в основном, ради своих чад). При другом уже посещении Байконура я стал свидетелем эпизода, как уставший от надоедливых любителей подписей космонавт №2 в сердцах послал нескольких просителей, его подловивших, значительно дальше той орбиты, по которой он когда-то летал на «Востоке-2»...
Рыбалка с бреднем обернулась для нас ЧП местного масштаба: наловив для ухи достаточное количество некрупной рыбы, уже собирались проехать на озерко, но тут, невдалеке от нас, ватага мальчиков-казашат дошкольного возраста, из шатра с противоположного берега Сыр-Дарьи, перешедшая реку вброд, раздевшись догола, решила искупаться, но прибрежная быстрая струя подхватила одного из них и понесла в нашу сторону. Вытащили мальца, успев схватить его за вихры, уже изрядно нахлебавшегося мутной речной воды, привели в чувство, а потом и сопроводили на обратный берег до родительской юрты. На моё замечание по поводу возможного несчастья с ребёнком, один из офицеров не то в шутку, не то всерьёз сказал, что его исчезновения родители просто бы не заметили при энном-то количестве своих детей...
На искусственное озеро, небольшого размера, с искусственным же намытым островком посредине, но достаточно глубокое и с чистой водой, прибыли к полудню, в самую жару, искупались у деревянного мостика с лодками у его причалов, сели в одну из них и поплыли к заросшему камышом острову, из-под вёсел то и дело выпрыгивали небольшие щучки – настолько их здесь было много. Кто-то из офицеров вспомнил, как совсем недавно один из космонавтов, освобождая щуку от блесны, по неосторожности получил травму пальца руки от щучьих зубов. От ядовитой рыбьей слизи палец начал гноиться, и перед комиссией встал вопрос о замене космонавта в предстоящем вскоре старте дублёром, но медицина вмешалась, и рыбак всё же полетел в космос. Высадившись на островок, прошли в его середину, где была обустроена беседка со столиком и лавочками, а рядом с ней стоял готовый к работе мангал, заправленный древесным углём, – приятное место на грешной земле, откуда очередной экипаж черпал необходимые силы перед полётами в космос, где иногда несколько месяцев приходилось питаться блюдами из тюбиков, содержимое которых никак не могло заменить ароматный шашлычок, употреблённый под холодное пивко. Жена моего двоюродного брата, по матери, работала в одном из московских НИИ, занимавшимся как раз разработкой космического питания, и как-то, будучи у них в гостях, я откушал из тюбика пасту под названием «Цыплёнок табака», и на вопрос брата о вкусовых ощущениях от космического продукта ответствовал, что предпочёл бы иметь дело с «подлинником»...
Байконурские зарисовки-6 ©
Через восемь суток пребывания на орбите в составе орбитальной станции «Салют-6» спускаемый аппарат корабля «Союз-30» с П. Климуком и М. Гермашевским совершил успешное приземление близ Джезказгана, где уже находился Альберт, который и прилетел с места посадки в Ленинск, и я уже из пресс-центра перекачал необходимое число фотографий в Москву и в Варшаву, причём связь со своей столицей по выделенным мне линиям постоянно поддерживали польские корреспонденты, на своём языке передающие сопроводительные к снимкам тексты. Несколько фотографий они забраковали, и я с удовольствием их «присвоил», чтобы на другой день отметить их оттиском «Пресс-центр Байконура», – сувенир за переносимую мужественно духоту в номере гостиницы, лишённого «кондишена»...
Космонавтов, как и положено, отправили отдельным самолётом в Москву на реабилитацию и приятную затем процедуру награждения в Кремле, а меня, девушку-проявщицу при Альберте вместе с группой польских корреспондентов в тот же день – туда же на самолёте ИЛ-18. Я сидел у одного из иллюминаторов, и начал уже подрёмывать под монотонный шум двигателей, как кто-то тронул за плечо: пани Ирена, старшая в группе польских корреспондентов, приглашала в спецсалон, в головной части машины, – разделить торжество по случаю успешного завершения космического полёта. В салоне вокруг круглого стола, привинченного к полу, на двух мягких диванах, тоже мощными шурупами «притороченных», разместилось восемь человек, которым предстояло уничтожить в воздухе две бутылки коньяка, столько же – столичной водки, под шикарную закуску из копчёных колбас, буженины, большого ящика персиков и огромного румяного каравая хлеба, величиной с банный тазик, – подарок хлебосольных хозяев в районе приземления спускаемого аппарата...
Застолье было в полном разгаре, когда кому-то из польских гостей пришла в голову идея попросить командира корабля свернуть на Астрахань, пролететь над великой русской рекой до Волгограда хотя бы, а уж затем двинуть на Москву. Пани Ирена пошла на переговоры к экипажу, командир запросил Москву, и к всеобщему ликованию та дала добро на изменение маршрута полёта. К Астрахани четыре поллитровки были уже пустыми, а закуски ещё оставалось порядочно, и стюард-прапорщик, сжалившись над братьями-славянами, принёс из буфетного загашника литр спирта...
При подлёте к Волгограду вокальный октет, из двух русских и шестерых поляков состоящий, весьма слаженно горланил песню о Стеньке Разине, бросающем невинную персиянку, красавицу-княжну, в бурные волжские воды...
Уже в Москве пани Ирена вручила мне пригласительный билет на банкет в польское посольство, я его вежливо принял, хотя и знал, что воспользоваться им не смогу, – сразу же, на присланной из Фотохроники-ТАСС «Волге» должен был доставить туда аппаратуру, а затем этим же транспортом вернуться в радиоцентр, место моей постоянной работы...
P.S.
В этой воздушной пирушке здорово пошатнулась моя уверенность в приоритете русских над другими народами по части выпивки.
Байконурские зарисовки-7 ©
Антисемитом можешь ты не быть, но антисионистом быть обязан.
Парафраз Николая Алексеевича Некрасова
Между поездкой в Байконур в качестве инженера связи и следующей, уже в новой для себя ипостаси, инженера-наладчика автоматических систем, прошло четыре года, и перерыв этот был обусловлен причинами, на которых должен остановиться...
В 1983-ем году отношения между СССР и Израилем достигли такой точки охлаждения, что решением нашего правительства был создан «Антисионистский комитет советской общественности», который возглавил дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Драгунский Давид Абрамович, а членами новоиспечённого органа стали многие деятели науки и культуры еврейской национальности (среди них, в том числе, была и всеобщая любимица кинозрителей и театралов Быстрицкая Элина Авраамовна)...
Сообщение о создании комитета было напечатано во всех центральных газетах, и я, проводя с утра политинформацию в одной из служб радиоцентра ТАСС, об этом факте упомянул в числе прочих. Но в конце рабочего дня был вызван «на ковёр» к начальнику, который устроил, с глазу на глаз, разумеется, такой разнос, от которого я чуть не потерял дара речи. Не зная, что шеф был приверженцем глубоких сионистских убеждений, попал в такую к нему немилость, которая и в сне страшном не могла бы присниться. Последними его «напутственными» словами мне, покидающему кабинет, были: «Ты у меня будешь иметь бледный вид!»...
У читателя возникнет невольно вопрос: а как же сыну Сиона стало известно об упомянутой политинформации? Всё объяснялось очень просто: в каждой службе у него были негласно назначенные стукачи, которые за благосклонное отношение к себе по части премий, добросовестно отрабатывали «иудский хлеб». Незадолго до этого произошёл непредусмотренный сбой в этой, хорошо вроде бы отлаженной, системе оповещения: парторг радиоцентра, за усердие в доносительстве назначенный начальником одной из служб, сидел в курилке с несколькими своими подчинёнными и травил про босса всякие компрометирущие того байки, вызывая оживлённую дискуссию по поводу услышанного.
Но тут весельчака вызвал к телефону один из его работников, в курилке установилась тишина, и в ней отчётливо послышался какой-то скрип из-под лавочки. Заглянули вниз: звук издавало нечто, из позабытого неосторожно портфеля начальника службы; один товарищ полюбопытствовал, открыл саквояжик – там работал в режиме записи ...диктофон...
Санкции финансового характера посыпались на меня незамедлительно: без вывешивания приказов на всеобщую доску объявлений, стали лишать квартальных премий, основной добавки к окладу, вызывая отдельно для росписи в отдел кадров в приказах по радиоцентру без указаний мотивировок о лишении таковых. Дело усугубилось тем, что я на время призыва на военную переподготовку того самого парторга исполнял его обязанности, ко мне стали одна за одной приходить женщины с жалобой на сексуальные домогательства со стороны блюстителя сионских нравов. Записался на приём к первому секретарю Петушинского райкома КПСС (членом которого, кстати, был и наш герой), объяснил ситуацию, тот метал громы и молнии (как потом оказалось, показушные), назначил партсобрание, где от райкома присутствовал ещё один член, не проронивший на том собрании ни слова. В отведённные по установленному собранием регламенту в 10 минут на выступление собирался сказать всё, что думал на сей счёт. Меня нагло прервали из президиума после трёх минут (часы и текст перед собой я положил предусмотрительно на трибуну), заявив, что время моё истекло...
Кончился поход за «правду-матку» тем, что меня дружно исключили из рядов КПСС (при пятерых воздержавшихся, которых потом будут вызывать «для объяснений» к начальству, при единственном голосе «против», еврея, кстати, – этого потом вынудят уволиться «по собственному желанию») с формулировкой «за противопоставление себя коллективу и непонимание политики партии»...
Все апелляции в вышестоящие органы (последовательные, вплоть до Горбачёва) оказались пшиком, да оно и понятно стало вскоре почему, – страна уже катилась к развалу...
Перед высоким тассовским начальством встал вопрос об избавлении своих светлых рядов от крамольника, и решение нашлось «до гениального простое»: поскольку по служебным характеристикам я на изгнание никак не тянул, то решили возглавляемую мною 10 лет лабораторию ликвидировать, а должность начальника сократить. Все попытки устроиться на работу в пределах Владимирской области заканчивались полным провалом: тут же следовал звонок о моей «неблагонадёжности», и в приёме тут же отказывали. Я уже был оформлен в соседнюю с нами войсковую часть монтёром связи (при двух дипломах), но в первый же день выхода на новое место работы главный инженер, майор, смущенно объяснил, что–де мой гонитель выходил на связь с начальником политотдела полковником Дуляновским (по странному совпадению, тоже еврея), и тот приказал меня «не пущать» на объект.
Двумя годами позже чисто случайно выяснил, что наш сионист был близким родственником крупного сотрудника МИДа, возглавлявшего на то время делегацию страны по разоружению в Женеве. Против такой «волосатой руки» выстоять в неравной борьбе никак не светило...
Кстати, «рупор советского правительства» всегда был синекурой для «блатных»: здесь, в частности, охотно протирал штаны, при должности высокоплачиваемой, но не требующей никакого умственного напряга, братец Андрея Андреевича Громыко. Пытались выступить против такого положения вещей и до меня, но таких «выскочек» быстро забивали по «самую шляпку», чтобы не высовывались: протест Баранова, заместителя генерального директора ТАСС, кончился для него тем, что он лёг на рельсы, а всем сотрудникам агентства его поступок объяснили «семейными обстоятельствами»...
Поступил я рабочим на завод в Орехово-Зуево, в сопредельной Московской области, куда приходилось уже добираться на электричках. Завод славился огромной текучкой кадров, и меня охотно приняли в штат. После двух лет работы неожиданно замсекретаря парткома (есть догадка, что здесь не обошлось без участия КГБ), предложила вариант с трудоустройством в Москве в засекреченное «Пуско-наладочное управление, специализированное», пояснив, что там работает её брат. Для работы в таком учреждении требовалась процедура по установлению допуска к работе по 1-ой форме, которая давала возможность посещать особо секретные объекты, одним из которых был и Мавзолей, где к моменту зачисления моего заканчивалась установка и отладка импортного дорогущего оборудования для системы поддержания оптимального режима в саркофаге вождя революции. По иронии судьбы «Управление» находилось почти напротив нового здания ТАСС, сразу же за театром Маяковского. Приняли меня инженером самой низшей, третьей, категории, поскольку перерыв по первой специальности составлял 14 лет, и предстояло заработать более высокую квалификацию, что вскоре и случится, после спец-командировки в Байконур...
Дополнение:
Подражание Лермонтову
Прощай, немытое агентство,
Собранье грязных свинских рыл,
И генеральные "степенства", *
И сионист РЦ, дебил. **
Быть может, вне твоих заборов
И спеси "рупорской" твоей ***
Укроюсь от собачьей своры
Притворно-ангельских "лядей".
* СтепЕнство - почтительное обращение к купцам
в дореволюционной России (в соединении с место-
имениями "ваше", "его", "их"). Здесь: иронично-
насмешливое указание на организацию, этакий
"лабаз", под названием ТАСС.
** РЦ - аббревиатура Радиоцентра
*** "Начальник мой рождён был хватом (в том смысле,
что был на руку нечист") - смотри мой
"Монолог у памятника В. Маяковскому"); чуть
ли не на каждом собрании он просто обожал
именовать ТАСС "официальным рупором советского
правительства".
Примечание: вышеприведённые восемь строк, видимо, и следует считать побудительным мотивом для автора попробовать себя в дальнейшем на ниве стихотворчества.
Байконурские зарисовки – 8 ©
Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
А. С. Пушкин
Насмешница-судьба проявила себя ещё раз: мало того, что Управление новой для меня работы оказалось почти напротив нового здания ТАСС, так, вдобавок, и первая командировка на Байконур, уже в новом качестве, началась с аэродрома «Чкаловский», откуда я неоднократно летал, работая в «рупоре советского правительства» до того, как меня оттуда «ушли» (см. «Байконурские зарисовки-7»)...
Повторилась и ситуация с вынужденной посадкой по метеоусловиям: только теперь ТУ-104 сел не в Ташкенте, а в столице Калмыкии, Элисте. Ещё при заходе на посадку обратил внимание на весьма скромные домики, не соответствующие статусу города, а аэровокзал оказался затрапезным одноэтажным зданием, с потёртой и порванной местами дерматиновой обшивкой на диванах, с буфетиком, напоминающим собрата из какого-нибудь периферийного Мухобойска. Но книжный вокзальный киоск поверг нас в изумление обилием книг, которых в Москве можно было достать только по великому блату или же имея на руках талоны за сданное множество килограмм бумажной макулатуры...
Мои спутники набросились на книги классиков от времён пушкинских до наших дней, и единственным, кто ничего не купил, был автор этих строк, экономивший командировочные, чтобы часть их отослать семье. Туман над аэропортом Ленинска, Крайним, рассеялся часа через два, и экипаж авиалайнера получил добро на продолжение рейса. В городе нашу группу наладчиков разместили по квартирам одной из пятиэтажек, арендуемых Управлением, а на следующий уже день с платформы станции Тюратам нас увозил мотопоезд в гарнизон, соседствующий с комплексом технических зданий и самого знаменитого гагаринского старта, где мне уже приходилось бывать несколькими годами ранее...
Купейные вагоны, изготовленные в ГДР, обратили на себя внимание немецкой аккуратностью: все многочисленные шурупы внутри были завёрнуты так, что прорези-шлицы в них, под отвёртку, занимали строго вертикальное положение (такая педантичность в нашей стране просто немыслима). В купе, коротая дорожное время, играли в домино, разбившись на четвёрки, офицеры в званиях от майора до полковника (шахматистов и картёжников среди них я не заметил)... *
В военном гарнизоне нас разместили в новых финских одноэтажных домиках, со всеми городскими удобствами, хорошо утеплёнными (морозы зимой здесь бывают изрядные, с сильными ветрами к тому же). Мне досталась комната, рассчитанная на четверых человек, но поселили туда лишь меня и сослуживца-москвича, который после ритуала вселения завалился на кровать и углубился в чтение одной из книг, приобретённой в Элисте (это был томик стихов Пушкина и его «Маленьких трагедий»). Прошло менее получаса, как услышал от москвича поток междометий, подкреплённых крепкими выражениями из лексикона столичных улиц: начиная с 13–ой страницы, где было напечатано стихотворение, отрывок из которого помещён в эпиграфе, и до самого последнего листа отсутствовали все знаки препинания – «друг степей калмык» превратил пушкинские строки в своеобразную «маленькую трагедию» для московского книгочея...
* Основатель Байконура Сергей Павлович Королёв прелестниц не шибко жаловал, мягко говоря, и при нём во всех технических службах, включая КБ, они практически не работали, но на момент описываемых событий «грозы женского пола» уже не было в живых, и королёвское «вето» стало нарушаться, хотя женщин всё-таки (от греха подальше!) возили отдельно от мужиков двумя венгерскими автобусами «Икарус», – даже на обед.
Байконурские зарисовки-9 ©
Судьбе было угодно, чтобы я, прилетев в Байконур в качестве инженера-стажёра по наладке автоматики, сразу же оказался в роли главного специалиста по вводу в эксплуатацию системы обнаружения утечки кислорода, входящей в комплекс под программу «Энергия-Буран». Мой напарник, у которого я должен был быть «на подхвате», перенимая его опыт, неожиданно серьёзно заболел и был срочно госпитализирован, успев лишь передать несколько «гроссбухов» технической документации. По плану руководства «Пуско-наладочного специализированного управления» на ввод в эксплуатацию системы отводилось четыре месяца...
Ввиду сложившейся ситуации в Байконур срочно прилетел заместитель начальника Управления и предложил знакомиться на первых порах с техдокументацией, дожидаясь выписки из госпиталя наставника, но болезнь оказалась настолько серьёзной, что тот пролежал на больничной койке около полугода. Я же обложился техописаниями и чертежами, на ознакомление с которыми ушло около месяца, и самостоятельно приступил непосредственно к отладке системы...
Задача усложнялась ещё и тем, что помимо своей техдокументации я должен был вникать в описания и чертежи сопряжённых с моей других систем, по входу, выходу и общим силовым электрическим установкам. Курировал мою работу майор, военпред, которому по ходу наладки докладывал об обнаруженных неполадках, а они, неожиданно, не заставили себя ждать: в уже сданных в эксплуатацию двух системах выявлен был неисправный электронный блок и силовой трансформатор, не соответствующий требуемой мощности. Харьковчане-наладчики, повинные в халтуре, устранили дефекты весьма оперативно, сгоняв за исправным блоком и трансформатором на самолёте ИЛ-18 в Украину...
Но были трудности иного свойства, которые принято объяснять действием «человеческого фактора». В сиренах, подающих сигнал тревоги в случае утечки из резервуаров кислорода, латунные круглые мембраны были аккуратно изъяты из корпусов солдатами-строителями, ведущими свои работы на объекте: тонкий латунный материал шёл на ура на изготовление ...звёздочек Героев Советского Союза, по внешнему виду не отличающихся от настоящих. Занимались этим умельцы перед дембелем, чтобы потом у себя на малой родине, в каком-нибудь кишлаке или деревеньке, похвастаться перед девчонками «наградами». Пришлось срочно гонять самолёт за латунными изделиями на завод-изготовитель, выставив охрану на объекте...
И случай уже запредельный: за неделю до старта «Бурана» в одном из блоков электронной системы, входящей в наземный комплекс управления кораблём, неожиданно оказались выкушенными несколько десятков светодиодов, бывших в то время жутким дефицитом на гражданке (они только-только входили в схемы). На один из радиозаводов-поставщиков срочно вылетел ИЛ-18, чтобы привезти коробочку, чуть больше спичечной, заполненной светодиодами. Но через сутки после восстановления схемы дефицитные элементы вновь ознакомились с кусачками. Видимо, предвидя такую возможность, светодиодов догадались привезти с запасом, но в третий раз военное начальство искушать судьбу не стало, установив скрытое наблюдение. Вредитель был пойман за руку буквально за два дня до старта «Бурана»: им оказался дежурный вольнонаёмный электрик из Ленинска (о дальнейшей судьбе героя, переплюнувшего чеховского Злоумышленника, климовского мужика Дениса Григорьева, мне ничего не известно)...
Свою отлаженную систему сдавал военпреду на месяц раньше запланированного срока, в присутствии прибывшего из Москвы всё того же заместителя начальника Управления, которая и была принята с первого предъявления, без замечаний. Вернувшись в столицу, был вызван вскоре в кабинет начальника Управления, с хорошей русской фамилией Чирков, * где кроме него присутствовал его зам, мой куратор в Байконуре, и главный инженер Израэль (имени-отчества не помню, а фамилия – условная), и было объявлено, что, минуя промежуточную вторую категорию, мне сразу присваивают первую. Главный инженер тут же, в моём присутствии, вознегодовал: «Как это возможно, когда мы его только что приняли с испытательным годовым сроком по третьей категории?!..». Начальник Управления сухо заметил: «Я уже подписал приказ по представлению Афанасьева (так хорошо звали и зама) и отменять его не намерен...». Потом судьба меня столкнёт в Центре подготовки космонавтов, где Управление тоже вело работы, с выдвиженцем главного инженера, одной с ним крови, имеющего лишь среднее образование, но получившего высшую категорию, – ведущего инженера. Обладая совершенно вздорным характером, протеже «однокровника» как-то, ни за что ни про что, послал на непечатное слово из трёх букв местного полковника, за что лишён был спецпропуска на объект, и больше я его физиономию, к счастью, не видел...
* Когда автору исполнилось 50 лет, во владимирское отделение Управления, за 180 километров от Москвы, Е.Н. Чирков приедет поздравить юбиляра самолично, огласив приказ о денежном вознаграждении («пустячок», а до сих пор приятно вспомнить).
Околокосмические всячинки – 1 ©
(Космический фольклор)
Майор-военпред, принимавший после наладки одну из систем контроля по программе «Энергия-Буран», довольный результатом приёмки, решил на прощанье угостить меня свежим анекдотом. К тому времени уже прочно вошли в практику космонавтики стыковки–расстыковки кораблей с орбитальными станциями, на что байконурский люд тут же откликнулся местным фольклорным творчеством...
После многомесячного пребывания на орбите один из космонавтов, пройдя послеполётную реабилитацию, наконец-то встретился с семьёй. Жена, ужасно соскучившаяся по мужниным ласкам, порывалась с благоверным уединиться в спальне, но этому намерению постоянно мешали дети, не отходившие от отца ни на шаг. Тогда, оставив детей на попечение тёщи, космонавт, уже к полуночи, незаметно улизнул с жёнушкой на дачу. Муженёк, по прибытии туда, сразу предложил своей половинке разнообразить предстоящий секс новинкой, суть которой заключалась в следующем: в обстановке, приближённой к космической (то есть при полном отсутствии света), муж из угла кухни, без всякого там «скафандра», то бишь нагишом, ползёт на четвереньках в сторону зала, из угла которого навстречу, в той же позе и тоже без ничего, перемещается желанная, а чтобы случайно не разминуться, оба должны издавать звуки пи-пи, и где-то на полпути намечалась «стыковка»...
«Космический эксперимент», едва начавшись, принял совершенно неожиданно земной оборот: жена, не получив в ответ на своё пи-пи отзыва, с тревогой бросила в темноту: «Милый, ты где?..», на что откуда-то из-под земли раздался глухой голос: «Дорогая, что же ты крышку погреба на кухне не закрыла?... Я с орбиты сошёл...»...
Отсмеявшись, поведал майору, в порядке ответной любезности, анекдот на космическую тему, который сам услышал незадолго до командировки в Байконур у себя, на владимирщине: обычный сельский клуб, на сцене – мужской хор, солирует красавица-деваха – кровь с молоком, наяривая под гармонь озорные частушки, и одна из них – следующая:
Я в деревне родилась,
Космонавту отдалась...
Мужской хор тут же подхватывает:
Ух-ты, ах-ты!
Все мы – космонавты!..
Но самое смешное ждало впереди: в тот же вечер, решив прогуляться перед сном, проходил невдалеке от лавочек, сооружённых напротив одного из домов гарнизона «Песчаный», и приятный баритон, под гитару, веселил офицерских жён частушками; среди них прозвучала и та, что была поведана военпреду, ответом на которую был хохот местных дам... *
Из-за полной темноты не мог определить, был ли гитарист и певец моим знакомым, но с удивлением отметил про себя ту «космическую» скорость, с которой владимирский анекдот успел «состыковаться» с тамошним фольклором...
* Сюжет анекдота вкраплён был в частушку:
На подмостках сельских клуба
Выдаёт доярка Люба:
«Я в деревне родилась,
Космонавту отдалась».
И мужской ей вторит хор
Под гармошки перебор:
«Ух-ты! Ах-ты!
Все мы – космонавты!»
28 ноября 2010 года