Первая масштабная мысль, которая пришла мне в голову – существует заговор. Его цель – ликвидировать мои мыслительные способности. А вовлечены в него практически все окружающие меня люди.
Каким же еще образом, кроме такой конспирологии, можно было объяснить навязчивую глупость окружающих? За различными формами их слов и фраз, не скрывалось ничего кроме эманаций бессмысленности, которые они неустанно посылали в мою сторону. Вполне возможно существовала некая тайная организация или ее прототип, члены которой ставили своей целью лишить всех людей ума.
С тех пор как я это понял – всегда жил настороже, рассматривая любого со мной заговорившего как потенциальную угрозу.
Но потом я осознал наивность этой теории… и новая, еще более масштабная мысль, вспыхнув, расставила все по своим местам. Все человечество, с какого-то момента, попало под страшное ярмо или роковое заклятье. С того самого момента как человек научился говорить…
Разве человек не совершает ужасное преступление, когда говорит? Но он об этом и не догадывается, ведь вся современная система коммуникаций, в которую встроен каждый, неизбежно обрекает его на производство и потребление слов. Наивный же человек, думает, что слова возникают из ничего, что он сам создает их подобно творцу. А это вовсе не так… Слова – это абортированные мысли, кровоточащие куски бесценного сокровища, которое мы имеем, но не храним.
Безграничную вселенную мыслей, что каждый человек носит внутри себя, он засовывает в грубую мясорубку, из которой вылезают нелепые слова. Происходит это все незаметно, в роковые мгновения, фатализм которых от нас ускользает.
Мир стал совсем неуютным, после того как я пришел к этой очевидности. В каждом кто пытался со мной говорить – я видел врага. От того что врагом он был не осознанно, а по причине собственной глупости, не снижало степени опасности. Приходилось стараться вообще избегать людей, чтобы сберечь свои мысли. Но люди бесцеремонно вторгались в мою жизнь, как будто не могли терпеть никого иного в своем обществе калек.
Как спастись от беспощадной системы бессмысленности?
Я придумал способ.
У меня были ножницы. Только теперь мне пришло в голову, какие возможности крылись в их заостренных гранях. Избавление заключалось лишь в том, чтобы один раз свести их вместе.
***
Я сел за стол. Заранее приготовил пропитанную спиртом ткань и ножницы. Открыв рот, я вытянул наружу не дающий покоя аппендицит – язык.
Он слегка подрагивал, будто уже ощущая своим влажным телом сходящуюся неизбежность. Я внес язык между раздвинутыми лезвиями и сомкнул их…
Нестерпимая воронка боли возникла в ротовой полости, втягивая меня в мучительный мир. Но язык, плескаясь в красной луже, был все еще на месте, и мне пришлось еще несколько раз повторить движение, прежде чем агонизирующее существо вывалилось наружу.
Ножницы закрылись последний раз, навсегда захлопывая врата былого мира.
***
Незаметным эпизодом жизни прошел для меня период слабости. Изнутри, навалившуюся слабость точило ликование.
Люди больше не говорили со мной, а если пытались, я нехотя открывал рот и демонстративно шевелил заключенным там обрубком. Собеседник отшатывался с гримасой страха и жалости, и быстро удалялся.
А я ликовал! И жалел этого бедолагу, не могущего осознать всю бедственность своего положения.
Настали дни свободы. И я, наконец, мог предаться размышлению и созерцанию без риска быть прерванным бесполезными разговорами. И это дало неожиданный результат…
Мои глаза стали видеть мир совершенно по-другому, видеть то, что раньше было сокрыто. Я заметил очертания иного, что ранее не было видимо никому.
Какая-то странная субстанция растекалась по миру… мне никак не удавалось определить ее цвет. Наиболее подходящим, наверно, был серый. Она текла повсюду… возникая из самых неожиданных мест – окон, канализационных люков, кустов. И невозможно было проследить ее исток. Его поиски приводили лишь к месту, где субстанция начинала течь, но проблема была в том, что в этом месте ничего примечательного не было. Она просто вытекала, казалось бы, из пространственного кармана, ведущего в другое измерение.
А еще я понял, что вся эта субстанция не была чем-то безжизненным, и кроме того была едина, несмотря на то, что проявлялась во множестве. Это было одно живое существо – некий аморфный, бесформенный слизень, заполняющий собой мир людей.
Но люди не видели его, даже когда отвратительная жижа наползала на них и полностью скрывала под собой. Они продолжали жить, как жили, не замечая каких-либо изменений. Наверно, только я видел слизня, и только я знал о его непрекращающейся экспансии. Слизень пока не обращал на меня внимания, с увлечением поглощая материю.
Как-то я попробовал тронуть его вязкую поверхность, но ее как будто не существовало – не было ощущения сопротивления. Только по поверхности медленно пошли разводы, как у воды, в которую забросили предмет. И еще мои пальцы ощутили потустороннюю слизь, хотя на них ничего не осталось.
Наблюдая за поведением слизня, мне удалось сделать некоторые выводы о нем. В его власти оказывались те, кто переставал видеть смысл вещей, переставал осмыслять мир. Тогда между человеком и миром проползал невидимый слой, становясь преградой, впоследствии наползая и на самого человека. Слизень просто подводил под общий знаменатель человеческие единицы, лишенные качества, прибавляя их к себе. В некотором смысле можно сказать, что это не он приходил к людям, а люди к нему.
В конце концов, я стал очень редко видеть что-то кроме этого непрерывно раздувающегося существа.
Надо было что-то делать, но как я мог что-либо рассказать?
Такой возможности теперь не существовало. Я видел войну, но мог принять в ней участие лишь в качестве наблюдателя. И приходилось просто смотреть на безостановочное наступление слизня, на погружение знакомого мира в вязкую пучину.
Со мной начали происходить причудливые припадки – я бегал по улицам пытаясь поведать человеческим массам об угрозе, но они только разбегались. Да и выглядел я наверно как безумец, картину чего дополняла экзальтированная белиберда – единственное, что я мог произносить.
***
Я сел на асфальт и уткнулся взглядом в его плоскость. По нему неспешно ползла неутомимая жижа. Она приближалась со всех сторон, как будто я сидел на острове, уходящем в воду.
Слизень уже добрался до моих коленей, когда я в последний раз открыл рот и пошевелил огрызком языка. Он как шаткая надгробная плита, являл собой напоминание о воронке, что утянула в себя мои недуги, мои опасности… и мой смысл.