8
Состояние, в которое впала Лера после истории с Сашей—Наташей, больше всего походило на зимнюю спячку какого-нибудь животного. И поскольку она считалась больной, то отсыпалась по полной программе. Прихватив книгу, дремала с ней в своей комнате.
Вечером, когда приезжала из больницы мать, Лера несколько оживала и задавала ставшие уже ритуальными вопросы о состоянии Наташи и о том, когда же к ней будут пускать. Ответы были такими же ритуальными: состояние стабильное, когда пустят — не знаю. Иногда мать пускалась в научные объяснения, используя непонятную Лере медицинскую терминологию, и девушка, продираясь сквозь незнакомые слова, никак не могла уяснить, что же происходит с Наташей. Ей представлялось множество небольших, но страшных, судя по названиям, злобных существ, пытающихся обглодать Наташин позвоночник. И терпеливо дождавшись конца лекции, она обычно задавала один и тот же мучающий ее вопрос: «Мама, а ей очень больно?»
Александра Федоровна снова начинала пространные медицинские рассуждения о природе боли, пороге чувствительности, из которых Лера вновь никак не могла получить ответа на то, что ее интересовало. Почему-то ей важно было знать, какую боль испытывает Наташа. Это волновало гораздо больше, чем прогноз врачей относительно Наташиного будущего. На исходе недели мать заволновалась уже о состоянии здоровья дочери. Она поняла, что Лере надо встретиться с Наташей.
— Может, ты чего-то недоговариваешь, мама? Что на самом деле произошло? — пристала в очередной раз Лера.
— Сколько можно одно и то же перемалывать? — вздохнула Александра Федоровна. — Я уже рассказывала. Почему тебя так сильно это мучает? Словно ты испытываешь чувство вины.
— Конечно, мне не по себе. Или ты думаешь, я каждый день вижу, как люди выпадают из окон? Было бы подозрительнее, если бы меня это никак не затронуло.
— Приходи завтра в больницу. Попробую помочь тебе.
Лера бывала там и раньше. Но никогда еще больница не производила на нее столь тягостного впечатления. Среди сверкающей белизны, стерильной выхолощенности отчетливо виднелась граница, разделяющая обычную жизнь и нечто непонятное. Эта незнакомая часть жизни не притягивала к себе, как обычно бывает, когда человек сталкивается с неведомым, — наоборот, она скорее отталкивала, словно на двери висела надпись: «Опасно. Сюда лучше не входить».
С ощущением, что она забралась в запретную зону, Лера шла по отделению хирургии в поисках палаты с номером «2а». Там лежала Наташа. Нумерация на этаже была довольно запутанной, Лера дважды сворачивала не туда, натыкаясь взглядом на холодные металлические конструкции пугающего вида. Когда наконец-то искомая табличка замаячила в пределах досягаемости, она решила немного перевести дух, прежде чем войти. Дверь палаты резко распахнулась, и в проеме показалась высокая фигура в белом халате. Лера посторонилась, пропуская врача, но тот застыл, словно наткнулся на невидимое препятствие. Затем, притворив дверь, шагнул к девушке.
— Лера, — прошептал человек в белом испуганным голосом, — ты что, сюда?
— Что? — также прошептала Лера, узнавая Сашу.
Они не виделись с той самой ночи, проведенной в приемном покое. Не сговариваясь, словно соучастники преступления, они интуитивно сторонились друг друга. И теперь, глядя в Сашины испуганные глаза, Лера вдруг разозлилась. Злость была такой сильной, что захотелось ударить его, плюнуть на него, произвести какое-нибудь разрушительное действие, чтобы избавиться от неприятного чувства, бурлившего в ней. Она уже готова была взорваться, но Саша схватил ее за руку, уводя прочь от палаты:
— Пойдем. Мне надо сказать тебе...
Лера вырвала руку и злобно произнесла:
— Не хочу тебя слушать!
— Это важно. Очень. Выслушай, пожалуйста. — Он произносил слова, словно заклинания, глядя умоляюще, и она смирилась.
— Говори.
— Я... В общем... Она... Ну, ей плохо.
— Понятное дело.
— Да ничего тебе не понятно!
— Объясни по-человечески.
— Мне пришлось... Я... в общем, сказал... что это ты меня попросила... Ну, тогда, в классе.
— О чем я тебя попросила?
— Ну, чтобы я тебя... поцеловал.
— Что?!
— Я не смог, ну не смог сказать ей правду. Ей так плохо, что... Когда я все объяснил, ей вроде полегчало... Не знаю, может, это неправильно, но нельзя, понимаешь... ну нельзя ей знать, что было... Не говори, ну пожалуйста. Не надо.
От возмущения Лера не смогла ничего ответить. Она не знала, зачем пришла сюда, в больницу, что хотела сказать Наташе и почему это было так важно — увидеть ее. Настолько важно, что она не могла уехать в свой любимый Питер, пока не встретится с Наташей.
Она не знала, зачем все это было нужно, но понимала, что не сделать этого нельзя. Нельзя и все тут.
Лера посмотрела на Сашу, на непривычно угрюмое лицо с нехарактерным для него выражением обреченной растерянности, и ей впервые стало жаль его. Вернее, к жалости это чувство имело лишь косвенное отношение. Наверное, это было сочувствие.
— Похоже, ты сделал свой выбор, — тихо сказала она, глядя ему в глаза.
— О чем ты? Не понимаю...
— Когда-нибудь поймешь.
Лера повернулась и пошла к палате «2а». Саша продолжал смотреть ей вслед.
— Так ты не скажешь?
— Не волнуйся, не скажу.
Она замерла перед дверью, совершая одной ей ведомый ритуал, прикрыла губы руками и лишь после того, как ощутила легкое покалывание в пальцах, медленно и осторожно, словно боясь причинить кому-то боль, открыла дверь.
Поначалу она даже не увидела Наташу. Палата, судя по всему, была одноместной. На единственной конструкции, напоминавшей кровать, вроде бы никто не лежал. Растерянно озираясь по сторонам и не понимая, где еще может находиться Наташа, Лера снова вернулась взглядом к предполагаемой кровати. И сразу наткнулась на лихорадочный взгляд темных глаз. Они смотрели, не мигая, откуда-то издалека. Удивительное дело, но кроме глаз она ничего больше увидеть не могла. Как будто от Наташи остались одни глаза. Немного приглядевшись, Лера стала различать лицо, бледное до прозрачности, которое сливалось по цвету с сероватым больничным бельем. Если бы Наташа не открыла глаз, Лера не скоро бы ее обнаружила.
Молчание затягивалось. Лера стояла неподвижно, не в состоянии пошевелиться, словно некая невидимая сила приковала ее к месту. «И зачем я пришла, — ругала себя она, стараясь собраться с мыслями. — Она же прогонит меня. И правильно сделает. Ну что я за идиотка такая? Приперлась сочувствие выражать. Как же мне быть?.. Не знаю».
Они смотрели друг на друга, как в детской игре. Ждали, кто кого переглядит. Ни одна не хотела уступать и не отводила взгляда. Никто не засекал, сколько времени продолжался этот диковатый поединок. Они вообще забыли о таком понятии, как время. Место, куда они попали, было лишено такой категории. Там, в этой непонятной точке пространства, месте пересечения двух взглядов творилось что-то необъяснимое. Воздух плавился, превращаясь в остекленевшие сгустки. Пространство кривилось и изгибалось, принимая причудливые формы воронок и завихрений.
Все исчезло так же внезапно, как и появилось. Нагромождения стекловидного хаоса словно растаяли в воздухе, оставив после себя легкий серебристый туман. Все произошло мгновенно. Пустота, возникшая после этой фантасмагории, уже не содержала никакой угрозы. Схлестнувшиеся взгляды разошлись, будто утратившие вдруг свою силу магниты.
Лера приблизилась к кровати и, не найдя рядом стула, опустилась на тумбочку. Она не могла больше стоять, поддерживание тела в вертикальном положении требовало неимоверных усилий. Она сидела молча и пыталась перевести дух.
— Привет, — тихонько сказала Наташа ровным голосом, лишенным всяких интонаций.
— Привет, — так же ровно отозвалась Лера.
Они снова замолчали. Но это было другое молчание. В нем не было ничего напряженного. Но и ничего расслабляющего в нем тоже не было. Они словно привыкали к чему-то новому. Что-то изменилось в них, кардинально изменилось. Словно клетки их тел приобрели другую структуру.
— Зачем ты пришла? — первой нарушила тишину Наташа.
Лера, опомнившись, принялась искать объяснение. Слова упорно не находились, и это осложняло дело. Так и не измыслив ничего, она ляпнула первое, что пришло в голову:
— Я хотела попросить прощения.
— За что?
— За все. Я, в общем, выпила этого дурацкого шампанского, и мне стало... как-то... грустно, что ли. Я, такая уже взрослая девица, а еще ни разу ни с кем не целовалась. Тебе, наверное, сложно понять будет...
«Зачем я вру, — подумала Лера, — сочиняю какую-то дурацкую историю, зачем все это нужно, и как бы мне быть поубедительнее?..»
— Почему сложно? Продолжай, — резко сказала Наташа.
— Я, наверное, единственная, у кого никогда не было не то что своего парня, но даже... как бы это сказать... поклонника.
— И тебя это сильно мучило? Что-то я не замечала.
— Не могу сказать, чтобы я расстраивалась из-за этого постоянно или думала все время об этом. Но где-то в глубине, видимо, сидело. И точило.
«Что за бред я несу? — думала Лера. — Она ни за что не поверит».
— К чему ты клонишь? — поинтересовалась Наташа.
— На выпускном мне стало грустно до чертиков и очень жаль себя. Словно я что-то упустила или потеряла, и этого уже не вернешь... Извини, я путано объясняю, по-другому не получается. Думаешь, мне легко говорить?
— А мне легко слушать?
— Наташ, давай не будем ругаться, а? Я пытаюсь, как могу, объяснить, что и почему произошло. Вернее, не произошло.
— Неужели?
— Мы просто разговаривали, и я вдруг поняла... ну не знаю, стала думать о том, что я такая разнесчастная... И шампанское. Ну, у меня словно отказали тормоза. И я попросила его. Я сказала, что никто меня не целовал и мне очень хочется узнать, что это за ощущение такое.
— И как, понравилось?
— Нет.
— А он что, прямо так сразу и согласился?
— По-моему, он просто растерялся. И не знал, что делать. Ему, наверное, просто не хотелось меня обижать. Вот и все.
— А почему ты выбрала именно его?
— Да никого я не выбирала. Он оказался рядом. Я понимаю, что вела себя глупо. Что виновата. Я даже не прошу, чтобы ты меня простила. Мне очень неприятно, что все так произошло.
— И теперь ничего не исправишь!
— Не прогоняй его, Наташа, пожалуйста. Он растерялся тогда и глупо себя повел. И я уверена, что он очень из-за этого переживает.
— А ты-то откуда знаешь?
— Я не знаю точно. Но он не такой сильный, как ты. Я ведь не прошу тебя стать матерью Терезой. Просто дай ему еще один шанс.
— И все?
— Да. Это была глупость.
— И из-за нее я стану калекой?
— Не станешь. Мама сказала.
— Это правда или ты лжешь мне, чтобы утешить?
— Правда.
— Поклянись!
— Что за детский сад!
— Поклянись!
— Хорошо, клянусь. Теперь веришь?
— Да. Спасибо.
— За что?
— Что пришла и вообще. А теперь уходи, пожалуйста, я спать хочу.
Лера тихо, почти неслышно шла по коридору. Ей было так легко, словно она сбросила с себя тяжеленную ношу, которую тащила на себе все эти дни. Груз был похож на огромную глыбу льда, и эта глыба растаяла, испарилась без следа под ярким летним солнцем. У Леры вдруг появилась уверенность, что она все сделала правильно и теперь все будет хорошо. Словно крутая и извилистая дорога превратилась в прямую и ровную трассу. «Соврала — и все стало на свои места, — удивлялась она по дороге. — Надо же, как бывает. Вранье, выходит, не такая уж и плохая вещь. И почему все считают, что лучше всего говорить только правду?.. А ведь врать-то, оказывается, очень непросто. Для этого талант надо иметь. Или способности, по крайней мере...»