Мой афганский язык, или Браг бабр дэ бабр сара бабрсари вунахатэ
Отец приносил ей книги, Тургенева, роман за романом, и она покорно читала, сплетая и расплетая косу. Самый морозный и мерзкий, черный и ссорный, стоял декабрь. В палату поступали, одна за одной, молодые девицы, с лихорадочным блеском в глазах и лихорадочным кашлем: двусторонняя пневмония. Они радовались, что попали в тепло и, счастливо поеживаясь, тосковали по недавним любовным свиданкам. Облизывая потрескавшиеся губы, они трескали приносимые бабушками котлетки.
В шесть утра резко врубался свет, появлялась во всеоружии медсестра, девчонки, не размыкая глаз, подставляли под шприц субтильные попы, потом свет вырубался, продолжалась зима, продолжался сон. Днем читали, ели, шатались по коридору, пили чай, ходили на физиотерапию, ели, играли в карты и трепались о том, о сем.
Венера слыла молчуньей – лежала тихо, читала своего Тургенева, в пол-уха слушала девчоночий треп и улыбалась, погруженная в свои, никому не сообщаемые воспоминания. Венерой ее прозвали в насмешку девчонки за то, что лечащий врач, элегантного возраста дама, приходя утром с обходом, всякий раз восклицала, буравя глазами и стетоскопом: “Боже, какие груди! Венера! Настоящая Венера Милосская!” Девчонки ржали, а она поначалу заливалась багровой краской, а потом ничего, привыкла, и даже иронизировала про себя: куда мне до Венеры, тетенька, куда мне до античных вершин, вот матушка моя, та Венера в самый раз, рост 168, вес 68, 48 размер, третий рост, вот настоящая Венера… А теперь стандарт другой, 44 размер и то кажется слоновьим… Но ночью лежала часами, плакала бесшумно и не могла, не могла заснуть. Все ее существование было полубредом, полуявью, полуболью, полувыздоровлением, шептаньем беззвучных монологов, разучиванием неполученной роли. Прошлое умерло навсегда, будущего не было, и лежала голая, красивая, как богиня, и глядела в черное, стылое окно тюрьмы.
Днем было легче, Рудин, Базаров, не тихие девушки с косами, а гордые, дерзкие мужчины, и, конечно, Инсаров, Инсаров, Инсаров…
А потом болезнь начала отползать, наркотики заглушили боль. Венера начала вставать, подходить к окну, играть с девчонками в дурака. И даже их страшный, хриплый кашель перестал будить ее по ночам, выдергивать на несколько мучительных часов из собственных черно-белых галлюцинаций. Она начала выходить в коридор, звонить домой, смотреть телевизор. Посередине отделения был холл, где собирались все подряд, мужчины и женщины, и ходячие с тех отделений, где телевизора не было. Однажды с хирургического отделения пришел парнишка лет шестнадцати, с загипсованной ногой. Смуглый, кудрявый, нос горбатый, глаза навыкате: афганец. Венере стоило некоторого труда с ним познакомиться (робость, тоска, боль). Однажды она сказала ему что-то веселое на его языке. Он удивился, улыбнулся. Она стала с ним здороваться (как дела, как себя чувствуешь), встречаясь с ним в коридоре. Останавливались поболтать на несколько минут. Он учил ее своим скороговоркам: браг бабр дэ бабр сара бабрсари вунахатэ. Что-то про тигра или там леопарда и снова про них, типа "тигр с тигром встретил тигра". И еще быстрее: брагбабр дэбабрсара бабарсари вунахатэ, брагбабрдэбабрсарабабрсаривунахатэ…
Потом его выписали. И она не успела сказать ему на его языке, на ее любимом его языке: Ты знаешь, почему я здесь? Потому что я любила афганца, такого как ты, он мог быть твоим дядей, старшим братом, вы все так похожи. Я любила афганца, как Елена - Инсарова, если ты знаешь, кто это такие, я любила афганца, и моя любовь умерла.
Хорошо, что она ничего не сказала. Кому это надо? Кому мы нужны? При чем тут Инсаров? Я любила парня, моя любовь умерла.
Декабрь черный, ссорный, торный. Декабрь затворный, притворный, тошнотворный.
Браг
Бабр
Дэ бабр сара
Бабрсари
Вунахатэ
бабр… дэ бабр сари…
тигр с тигром встречают тигра
кто-то
с кем-то
кого-то
встречает