Профессор кафедры системной экологии Российского университета дружбы народов Александр Александрович НИКОЛЬСКИЙ меряет шагами свой крохотный, с келью, кабинет, увешанный фотографическими пейзажами разных мест. Шагнет от двери до книжного шкафа — совершит путешествие из Средней Азии на Алтай, где ветерок треплет цветущую поляну в рамке размером 15 на 20. От шкафа к окну прошествует — окажется на сопредельной с Индией территории Непала на фоне уходящей в космос горы Эверест.
Почти так же, из зимы в вечное лето, из субтропиков в стылую мерзлоту, он странствует до сих пор, с поправкой, естественно, на масштаб. Пятьдесят лет Никольский занимается исключительно фантастической темой — звуковыми сигналами млекопитающих в эволюционном процессе. У Никольского непоправимо добрые глаза, какие бывают у человека, видевшего много простора и неба. Чуть сутуловатая осанка — результат перенесенных в заплечном рюкзаке тонн акустической аппаратуры, блокнотов, сухпайков и прочих вещей, необходимых в пеших походах.
Александр Александрович, по-дурацки, конечно, упрощать научные исследования и переносить их на обывательский уровень. Но те звуки, что издают животные, звери, их можно называть разговором друг с другом?
— Это, конечно, не совсем язык и совсем не речь, которой из четырех с половиной тысяч видов млекопитающих обладает только человек. Но тем не менее эти закодированные звуки, биоакустические сообщения тоже несут в себе пусть и простейшую, но коммуникативную функцию. В них многое для ученых еще не расшифровано, не определено. И это страшно интересно. У каждого вида животных есть система поведенческих реакций, которые, скажем так, иллюстрируются определенным набором звуков. Если объяснять, что называется на пальцах, то давайте возьмем кошку. Вернее, ее мурлыканье. Этот звук невозможно извлечь из нее, даже если дать порядочный ломоть докторской колбасы. Только если кошке комфортно, уютно, она станет мурлыкать.
Никольский, конечно, специализируется не только на кошках. Предметом его исследований являются сурки, лисы, олени и в особенности волки. Перед ними он исполнен благоговения.
— У волков потрясающее ощущение собственного достоинства, и они обладают невероятной жаждой жизни. Записывать их в полевых условиях задача довольно трудная. Нужно досконально знать их характер, повадки, и все равно, бывает, скрадешь расстояние, подойдешь с подветренной стороны, вон там, в долине, точно должна быть на лежке стая, но никого нет. По каким-то только ей ведомым ощущениям стая уходит.
Совсем без звуков?
— Не всегда нужно голосить, иногда можно тихо-тихо что-то «сказать» и все услышат. «Общение» волков чрезвычайно многообразно. При этом в их обиходе есть звуки, которые улавливаются человеческим ухом, а есть такие, которые существуют в диапазоне, доступном только им. Из тех звуков, что мы слышим, ученые, зоологи, морфологи — по аналогии с человеческими — выделяют сообщения о боли, тоске (когда выть хочется), радости и призыве куда-то. Несмотря на их общность, принадлежность к тому или иному эмоциональному фону, каждая особь в стае может выражать эти чувства по-разному. Допустим, матерый обладает чаще всего густым мощным басом, но при этом бывают и гнусавые. Чаще всего вожак показывает своим воем, что территория занята, это наша земля. Волчице присуща более высокая тональность, иногда переходящая в поскуливание и взвизгивание. Это такие прикосновения, материнская нежность. Переярки воют еще на тон выше матери, который едва ли не фальцет, дающий временами петуха. Прибылые, щенки, не воют, только скулят и тявкают. Кроме воя, существует и другой набор всевозможных звуков. Такие, например, как клацанье зубами, рык. В 70-е годы мы с моим аспирантом из Германии заметили, что волчица умеет издавать такой фыркающий звук. Тут же, буквально через секунду, все щенки будто сквозь землю проваливались. Пронаблюдав это в нескольких семьях, мы поняли, что это врожденный звук опасности. Волчат ему никто не учил.
А бывает ли у них что-то вроде вече, собрания, где они сидят и решают, как лучше свергнуть вожака из соседствующий с ними стаи? Или, например, как загнать лося?
— Что касается охоты, добывания пропитания, здесь вообще много непонятного. Какими сигналами они руководствуются, когда гонят животное. Как распределяют обязанности, кому идти в хвост, а кому обходить по периметру и становиться так, на номера, чтобы затем повиснуть мощными челюстями на боках, вцепиться в пах.
Или вот, например, родители, когда подзывают щенят к добыче на большом расстоянии, воем объясняют, как идти. Есть вой собирания в стаю. Вот матерый вернулся, а у логова никого не обнаружил. Он может такую тоску навести — мурашки по спине. Бывает коллективный вой — вещь вообще посильнее любого цыганского хора будет. Одновременно и в ужас бросает, и в восторг. Зачастую тем воем они сообщают: мы здесь, мы никуда не уйдем.
Чем руководствуются волки, когда воют на луну?
— Ничем. Волки на луну не воют, как принято считать, просто полнолуние вызывает прилив различных эмоций. Вообще же, зверь этот, когда воет, всегда запрокидывает голову. И люди, увидев это, возможно, при свете луны, сложили такую легенду.
Вы наблюдали бесчисленное количество стай, существуют ли звуковые особенности у этого зверя в зависимости от его географического места проживания? Проще говоря, сможет ли мордовский волк, заблудившись в нижегородской области, по далекому вою определить: наши?
— Да, как я уже говорил, есть у большинства вожаков свои, индивидуальные ключи, «портретные характеристики». Но кроме того, существуют и различные диалекты. Мой друг, обитающий в Грузии, Ясон Бадридзе, утверждает, что кахетинский волк вряд ли поймет волка из Западной Грузии. Однажды он поехал к своему коллеге в Канаду. Начал, говорит, «вабить», развернулся, завитушки пустил — и вообще наплевали на него волки. А коллега просто кларнетом так «у-у-у» — и все, волки с ума сошли, заголосили. Я без ложной скромности скажу, что умею «вабить» классно. Но у меня больше среднерусский волк получается, протяжный, с перепадами. Годы тренировок.
В таком случае как же волчатники умудряются так запросто подделать? Вряд ли там речь может идти о годах учебы?
— Тут другое. У волка и многих других млекопитающих есть два периода, когда они очень мотивированы на отклик. Даже самая грубая имитация звука заставляет зверя нестись куда-то сломя шею. Первый период наступает в августе: животные осваивают территории, обучают детей жизни, здесь волчье — своего не отдам. Второй — это брачный период (у волка в феврале-марте, у оленя в сентябре-октябре). Уровень тестостерона зашкаливает до такой степени, что животное покупается, если даже будешь дуть в горлышко бутылки. Как влюбленный человек, оно способно на любое безумие. Даже тепловоз вдалеке прокричал — олень и рванул, вздымая листву, навстречу сопернику.
За годы поездок у вас, вероятно, скопилась весьма обширная фонотека волчьих и прочих звуков.
— Да, за это время информации на различных носителях скопилось столько, что на самосвале не увезти, — улыбается он. Начинали мы еще на таких катушечных магнитофонах под названием «Репортер-3», сооруженных на каком-то из оборонных предприятий Нижнего Новгорода. Я единственный, кто сохранил это все в коробочках. Сейчас все это богатство хранится на зоофаке МГУ. Некоторое время назад моя бывшая ученица Наталья Нестерова предложила с помощью своего мужа, работника Дарвиновского музея, оцифровать их. Пять лет с периодическими отлучками в экспедиции мы этим занимаемся.
А есть ли что-то вроде словаря?
— Что-то вроде есть. Медленно, по крупицам, отбрасывая выдумки от фактов, данные копятся. Я же не один этим занимаюсь. Сегодня появилось много аппаратуры, программ, которые более углубленно позволяют изучить кодированные звуки млекопитающих. Но мы все прикоснулись пока только к верхушке.