Глава 7 из рассказа "Баня".
Начало см. http://www.proza.ru/2011/04/14/657
В это время старый мельник дед Савелий, не дождавшись прихода Груни на мельницу, возвращался с работы домой, в соседнюю деревню. Он шёл по узенькой тропинке вдоль белых кольев тына мимо оврага, недалеко от бани Илюша Тихонова. На нём была старая потрёпанная телогрейка, пропитанная потом и мукой, суконные штаны, побелевшие от муки, на ногах – латаные резиновые сапоги. За спиной нёс небольшую сумку, видимо, с мукой. Шёл он мерным, тяжёлым шагом опытного деревенского рабочего, резко отличающимся от неуклюжей, шаркающей походки земледельца, а в его манере твёрдо ставить ступню чувствовалось свойственное ему упрямство и выдержка. К тому же он был хорошо сложен, несмотря на приличный возраст; смуглый, с суровым лицом и с седыми волосами на голове. Он никогда не носил головной убор.
К вечеру слегка подморозило, на земле лежал иней, и луна, хотя и неполная, окутывала светлым и таинственным сиянием фантастические фигуры деревьев, ветки которых шелестели на слабом ветру. Савелий Терентьевич зорким взглядом узрел, как из трубы бани Илюша вился слабый дымок, и чётко вырисовывался при лунном свете.
«Видно, Зинук истопила баню, откуда только дрова берёт, ума не приложу», – размышлял путник, подставляя крючковатый нос в сторону ароматного дыма, откуда дул лёгкий ветерок. Не успел ещё повернуть за угол забора, как вдруг он услышал раскатистый смех, который нельзя было не узнать, и замер на месте.
«Это голос моей «нерпочки» (так ласково называл он Груню Ландышеву), наверное, вместе с Зинук решила попариться в баньке после уборки картофеля, вот почему она не смогла сегодня придти ко мне на свидание», – бормотал вслух старый мельник, и побуждённый инстинктом порочной натуры, что-то почуял и решил проверить, так ли это. Он уже стремился сквозь заросли крыжовника таким решительным шагом, не разбирая дороги, словно от этого зависела чья-то жизнь.
Подойдя как можно ближе к бане, он с удивлением услышал там и мужской голос. Мельник осмелел, в голове возникла желанная мысль: а вдруг вернулся с войны Илюш Тихонов, его племянник! Подойдя к двери, он дёрнул за ручку, но дверь была заперта изнутри. Тогда он побежал к окну, прислонил лоб к стеклу, а руками закрыл голову с обеих сторон, чтобы хорошо разглядеть, что же там происходит внутри.
Я постараюсь вам дать, возможно, более точный отчёт о том, что довелось увидеть и услышать Савелию Терентьевичу в эту тёмную ночь. На фоне закопчённых до черноты низенького потолка и бревенчатых стен глазам его представилось не совсем обычное зрелище: в глубине парилки он различил тёмные очертания голого мужчины, обращённого к нему задом, – но это никак не его племянник, – и ещё двух оголённых женщин.
В бане горели свечки (в войну керосина не было), отбрасывая движущуюся тень на противоположную стену. Тут мельник через окно увидел открытую дверь в парной, откуда должен быть подобающий обзор с противоположной стороны предбанника. Дух любопытства подталкивал старика посмотреть, что за люди оказались в бане племянника Илюша Тихонова, и чем они тут занимаются.
Собравшись духом, умчался туда как мальчишка на четвереньках. Обогнул баню и приполз к стенке предбанника, чтобы хорошенько разглядеть того, чья тень так причудливо отражалась на стене, вызывая у старика жгучее подозрение.
Предбанник был сооружён Илюшем Тихоновым на скорую руку из горбылей, набитых внахлёст; в одной из досок наружной стенки предбанника выпал сучок, отчего образовался превосходный глазок, он-то и дал деду случай увидеть весь банный пейзаж.
Дед прильнул к доскам с такой страстностью, что заусеницы от неотёсанных горбылей впились ему в лицо, колени его хрустнули. То, что он увидел, привело его в смятение; он представил себе, что может подумать тот, кому случилось бы наблюдать эту сцену. Савелий Терентьевич отступил на шаг, словно желая остаться непричастным, но любопытство тут же вернуло его в прежнюю позу и заставило шире раскрыть орлиные глаза.
Возле печки на полу сидела Зинук и подкладывала небольшие чурки в топку каменки. Секунду он не мог поверить, что случай нежданно-негаданно пошёл навстречу его тайным помыслам – дал ему на миг соприкоснуться с душой той единственной женщины, которую он жаждал увидеть, с той женщиной, не будь которой, ему и в голову бы не пришлось идти смотреть, кто в этой бане и что там делается.
Знакомой томительной болью завалило грудь. С этого момента ноги старика стали лёгкими, глаза – зоркими, слух – чрезмерно острым. Всё нутро его, наливаясь сладостью и огнём, вмиг устремилось в сторону оголённой Груни, которая надёжно упиралась обеими руками о кушетку, вращая задом перед бригадиром. Все подробности этого сладострастного акта были развёрнуты перед взорами деда Савелия, который впервые увидел «Кабана» голым.
Савелий съёжился, затаил дыхание. Он стоял, как громом поражённый всем, что видел. Точно дерево, расшатанное сильным ветром, он вдруг закачался и повалился наземь так, что захрустели кости. Однако стреляный воробей не мог так долго валяться на чужой территории: он быстро пришёл в себя и скорее уткнулся носом в сучковатый горбыль, в надежде хоть как-то продолжить просмотр доселе невиданного эротического фильма. Но с этой точки ему вовсе не было видно никакого изображения – сплошные доски, прибитые друг на друга аккурат перед войной его мастеровым племянником Илюшем, надёжно прятали любителей горячего пара от зорких глаз мельника.
Приняв прежнюю, боевую стойку, он снова устремил глаза в парилку и вновь увидел свою зазнобу в объятиях бригадира. Прошло довольно много времени, прежде чем «Кабан» сумел довести Груню до пика наслаждения, видимо, слишком много накопилось бешеной энергии в теле молодой женщины. Возбуждённый до крайности дед, наконец, услышал частые придыхания и нарастающий стон Груни, что сильно подействовало на него: старик не на шутку возбудился, а Груня уже успокоилась. Впервые в жизни Савелий Терентьевич узнал, что такое ревность: одурманенный её ядом, он погрузился в полное оцепенение. Если б в эту минуту к нему подошли сзади и обратились с вопросом: «Что ты тут делаешь, старый хрыч?» –он бы не услышал – так глубоко он ушёл в себя. Однако сердце у деда Савелия билось так, что надо было его придерживать рукой. Он предвидел всё, но только не Груню в объятиях «Кабана».
Перед его взором мелькали задницы и развевающиеся локоны, а бригадир горделиво плыл вокруг двух женщин, он торжествовал, словно хлопающий крыльями над очередной поверженной курицей породистый петух, поворачиваясь то спиной, то боком к наблюдателю, откинув назад рыжую голову, а грудь колесом. Какое у него счастливое, довольное жизнью лицо! Оно предвещало крушение последних надежд старого, отвергнутого мельника. Вот он пришёл в деревню, неизвестно откуда, и вытеснил его, растоптал. Такова суровая справедливость действительности, такова жизнь!
Продолжение см. http://www.proza.ru/2011/04/18/294