ЖИТИЕ ГРЕШНИКА ФРАНЧЕСКО
Любимому герою, старому другу и вечному брату
за мужество и право быть.
I
– А я утверждаю, достопочтеннейшие синьоры, что нет в мире ничего более страшного, чем бессонница! – сварливо заявил старик Чекко своим невидимым собеседникам.
Он поплотнее закутался в дорожный плащ. Повернулся на другой бок. И проснулся.
Оглядевшись, Чекко, понял что со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Недоступная гора, как проклятье, маячила прямо перед носом. Он последовательно припечатал недобрым словом эту гору, окружающий пейзаж, бьющее в глаза солнце, шаловливый утренний ветерок, жизнерадостно бурчащий под валуном родник, а так же Создателя и присных его. Отдельные, особо крепкие выражения выпали на долю Мадонны, которая как и любая другая баба была виновата во всём на свете, в том числе и в том, что даже она умудрилась не от мужа родить. Выяснив отношения с Господом Богом, старик уселся, достал из котомки кусок хлеба, который за ночь не стал ни свежее ни слаще. Ругнув напоследок и его, Чекко приступил к завтраку, продолжая ворчать даже по поводу ломившей зубы чистейшей воды, которой, за неимением чего-нибудь лучшего, пришлось запивать хлеб.
Тщательно убрав остатки еды обратно в мешок, старик решил, что всё-таки пора двигаться. Там за горой его ждала совсем другая жизнь – безбедная и спокойная. По крайней мере, всегда считалось, что по ту сторону вершины лежит долина, где всего вдоволь и все довольны. Правда, по слухам, дорога в эти края была долгой и трудной, а потому, мало кто решался отправиться за гору, ещё меньше всё-таки доходили до конца, и решительно никто не желал оттуда хотя бы весточку подать. Так что вероятность того, что рассказы о чудесной долине – это всего лишь бабье враньё, тоже была весьма велика. Всего вернее, за горой начинался целый хребет или и вовсе ничего не было. Тем не менее, Чекко обозвал себя легковерным дураком и медленно двинулся к подножию. Подойдя совсем вплотную, он впервые за это утро порадовался, обнаружив справа неширокую, но пологую обходную тропу. Старик прикинул, что если всё пойдёт хорошо, то задолго до наступления темноты он окажется у цели.
Пока солнце припекало ещё не очень сильно – идти было легко, и Чекко даже стал напевать какие-то куплеты. Содержание их было весьма фривольно и легкомысленно, но бодренький мотивчик помогал шагать и ни о чём не думать. Впрочем нет, не думать не получалось – мысли сами лезли в голову. Когда-то ему сопутствовали веселье и удача. Совсем недавно он был знатен и просто баснословно богат. Даже слишком. Ему и его деньгам по праву принадлежал почти весь мир: многочисленные друзья и слуги, прекрасные женщины, богатые одежды, дорогие лошади и роскошные палаццо. Его кошелёк умел договариваться даже с Церковью – священники давным-давно оставили в покое его совесть и душу. Они-то, может быть и оставили, а вот Бог, будь он неладен, нет. Несчастный бородатый старикашка носившийся по тучам, злобный отец, который позволил замучить собственного сына требовал и требовал от Чекко всё новых и новых жертв и самоотречений. А чего собственно ради? Что мог предложить Творец дряхлого мира своему древнему, почти как этот мир, творению? Ничего кроме бесконечной переменчивой каменистой тропинки вокруг необъятной, как его бывшая кухарка, горы. Конечно, это не слишком большая плата за вечное спасение. Но право же, не слишком разумная. Он не считал необходимым вечно спасаться – как будто уходить от погони...
Дорога забирала всё круче вверх и петляла, как мысли старого Чекко. Солнце уже вовсю припекало. Старик давно сбросил тёплый плащ, снял то, что раньше, вероятно, называлось курткой и несколько замедлил шаг. Мысли же наоборот ускорили своё движение и неистово понеслись в новом причудливом танце. Мелькнуло детство, полное птичьего щебета. Он был последним и поздним ребёнком в весьма знатной и обеспеченной семье, поэтому родители не очень обращали на него внимание. Живёт себе и ладно. Маленький Чеккино был предоставлен самому себе и целыми днями бродил в лесах вокруг родового замка. Единственным его спутником был громадный пёс – друг, защитник и преданный вассал. Обветренное смурное лицо старика на миг озарилось тёплой улыбкой, которая, впрочем тут же и погасла, сменившись прежним ожесточённым выражением. Тогда же он впервые запел, пытаясь звонким детским голоском отблагодарить лесных птах. Потом, когда начались годы учения, он всегда предпочитал игру на лютне любым другим искусствам. Поскольку он тогда был хрупок и слаб здоровьем, отец не очень настаивал на обучении разным рыцарским премудростям. Впрочем, став взрослым, Франческо неплохо держался в седле и отлично фехтовал. Однако, клинок так и не стал его любимым оружием – молодой синьор предпочитал словесные баталии, с младых ногтей усвоив, что раны от насмешек, в отличие ото всех других, болят сильнее, а порой и вовсе неизлечимы.
Незаметно дорога стала более пологой, а потом медленной змеёй поползла вниз. Солнце давным-давно спряталось за тучи, неожиданно, но быстро и надёжно затянувшие небо. Заметно похолодало. Судя по всему дело шло к вечеру, впрочем, невесть откуда взявшийся туман мешал сориентероваться в пространстве и времени. Чекко вконец устал и примостился под каким-то деревом на ночлег. Хлеба оставалось совсем немного, и старик решил оставить его наутро – кто знает, сколько ещё придётся ковылять по этим проклятущим камням. Он привычно обругал всё от сотворения мира до конца света. Завершив ритуальную выволочку Богу, он привычно завернулся в плащ и почти моментально полетел в бездонную пропасть сна.
Оставалось надеяться, что хотя бы ночь обойдётся без дождя.
II
Потом, когда Франческо было около пятнадцати лет, пришло Великое Поветрие. Изо всего большого рода выжил он один – самый хрупкий и юный... Богатство, безусловно, не могло восполнить потерь, но давало некоторую независимость...
Наутро всё-таки стало слегка накрапывать. Чекко проснулся от холода, ругаясь на чём свет стоит сел, и безнадёжно огляделся. Так и есть – дорожка, отнявшая у него целый день пути, оказалась очередной обманкой. На этот раз он обошёл гору по кругу и вернулся всё к тому же дереву, чтоб оно сгорело! Так продолжаться больше не могло: каждое утро старику казалось, что он нашёл обходную дорогу, каждый – вечер он неизменно оказывался на том же месте, откуда начинал путь. Похоже, ему ничего не оставалось, кроме как начать карабкаться в гору напрямую. Проклиная всё на свете, Чекко дожевал последний сухарь. Осмотрев свой нехитрый скарб, он решил, что идти нужно налегке: если и сегодняшняя дорога выведет его к этому проклятущему дереву, то вечером можно будет подобрать вещи. Если же ему всё-таки удастся перебраться через вершину – в той долине будет всего вдоволь. Старик немного поворчал и пристроил под валун свою задрипанную котомку. Немного подумал и отправил туда же и плащ. Себе он оставил лишь кожаную флягу с водой. Ну, вот и всё! Чекко взглянул в хмурое хнычущее небо. Тяжко вздохнул. Решительно махнул рукой и поставил ногу на первый уступ...
А ведь когда-то он пел! Да так, что рвались струны в душах слушателей и рыдало сердце его лютни... Где-то она сейчас? Никто не мог устоять перед странным завораживающим голосом Франческо, перед дивными словами его канцон. Вельможи и рыцари, дамы и кавалеры, монахи и миряне, бесправные и всесильные – все признавали власть его непонятных загадочных песен. Многие искали его дружбы. А он пел, созидая и разрушая. И наживал врагов...
В то время его окружали не шлюхи, а прекрасные дамы. Одна даже была верна... Но тогда Франческо считал, что земная любовь ничто перед его великим ремеслом. Он даже и помыслить не мог, об измене своей лютне... Претендентка на его сердце так и осталась одинока... Правда ненадолго – вскоре её увёз в свои дальние владения безлиций всадник на белом коне. Наверное, цена была слишком велика, но в песни Франческо вошла единственная возлюбленная – Дама Разлука.
Да, а ещё был друг. Из тех, что с одного слова и навсегда. Но у того вечно приключались какие-то неприятности: то с дамами, то с властями, то с церковниками... А Франческо настоятельно пригласили к самому влиятельному двору... Отказаться было нельзя – слишком уж манила иллюзия свободы... На деле – ему пришлось быть дрессированной обезьяной, кувыркающейся на потеху своему хозяину. Правда, пришло ещё большее богатство, и даже власть, а за ними и пресыщение... Песни тоже изменились – они устали будить и ранить и стали беззаботны, веселы и доступны, как те навязчивые особы, которые неизменно сопровождали его в дворцовых переходах, мило щебеча и холодно восторгаясь...
Всё переменилось в одночасье – настолько банально и скучно, что и рассказывать об этом бессмысленно. Великий покровитель скончался от странного недуга. Его преемник не любил музыки, предпочитая ей живопись. Франческо отправился в изгнание. И всё. Незаметно и очень быстро его богатства истощились, одежды истрепались, и стареющему певцу пришлось зарабатывать на хлеб уличными песнями да трактирными куплетами. Вскоре он окончательно ожесточился, взгляд его стал тускл и безнадёжен, голос сел, а от имени остался лишь обрывок, скорее похожий на собачью кличку...
III
Он всё-таки дошёл до вершины. Впереди открылась долина. Та самая. Оставалось совсем немного. Он даже видел жителей маленького городка. Чекко побежал вниз, взлетая над уступами и обгоняя свою тень.
Расстояние между ним и таким желанным городом даже и не подумало сокращаться. Со стороны могло показаться, что старик едва переминается с ноги на ногу... А, меж тем, он бежал, задыхаясь и всё прибавляя ходу.
Что-то не давало ему спуститься с горы, мучившей его многие дни...
Старик ругался, грозил кулаками кому-то невидимому, хохотал подобный безумцу, падал в изнеможении и снова начинал свой бег на месте.
Тогда Франческо заплакал и медленно побрёл вниз... За свою долгую придворную жизнь он настолько привык смеяться, что не сразу понял зачем ему эта сладкая боль в душе и очищающая соль на щеках. Потом встрепенулся... набрал полную грудь воздуха и запел. Возвращая себе самую главную песню, вспоминая своё имя и обретая крылья. Осипший и привыкший к сквернословию голос отказывался слушаться. Тогда челестой зазвенело, разбившееся на хрустальные осколки сердце. Дивный звук пронёсся по городу, эхом отдаваясь от всех его колоколов.
И тогда... тогда распахнулись ворота...