Не на самой, конечно, обочине присаживаемся, в сторону за деревья отошли с глаз людских подале. Удовольствие от сброшенной наконец одежды просто непередаваемо. Можно даже позагорать, и не в каких-нибудь здешних дурацких подштанниках, каковых у меня, естественно, нет, а в нормальных плавках, не привлекая ничьего внимания, хотя здесь загорать вроде бы ещё не принято. Трава уже густая, всякая мелочь стрекочет. В небе солнце и птицы. И вообще пейзаж тургеневско-паустовский.
Но лучшим подарком дня оказывается небольшая речушка буквально в каком-нибудь десятке метров. Глубина, правда – курица вброд перейдёт. Но смыть с себя пыль вполне получается. Ника даже проплывает несколько метров, практически не погружаясь, чтобы не задеть дно.
И главное – никаких примет времени вокруг. Точно так же можно было отдыхать и в двадцать первом веке, если, конечно, не обращать внимания на наш обед. Хлеб, соль, пирожки, лук, редиска, вода. Правда, разложено всё это не на газетке или пакете, а на тряпочке, и не в одноразовой посуде, а просто так. Конечно, всё это могло оказаться перед нами и через сотню лет, но всё-таки основной была бы универсамовская пища. Но это уже мелочи. Уминаем быстро и с удовольствием растягиваемся на траве. В какой-то момент мне даже кажется, что вечером сядем на автобус и поедем домой.
– Миша, а тебя там ждут?
Вопрос звучит неожиданно, и я не сразу понимаю, где это там.
– В деревне?
– Да нет, в деревне о тебе ещё не знают. Дома.
– Как тебе сказать… Последнее время я жил один, два года назад мы развелись. Родители на другой конец света к сестре уехали. Перезванивались редко, а письма сейчас мало кто пишет. С работы я ушёл. Друзья это знают, подумали, небось, что отдыхать куда отправился. Так что вряд ли. А тебя?
– Мать с отцом, конечно, должны были в тот же день спохватиться. Но лето, могли подумать, что я у каких-нибудь друзей.
– Но это на два-три дня. А дальше?
– А что дальше? Я и сам не знаю. Ведь меня уже год там нет. Лучший вариант – вернуться в тот же день и в то же место.
– Согласен. Но представь себе, если ты здесь пробудешь хотя бы года три-четыре…
– И что?
– Ты за эти годы вырастешь, скажем так, очень заметно. И здесь два варианта. Либо ты вернёшься в тогдашние четырнадцать лет с небольшим, и тогда действительно никто ничего не заметит. Хотя как можно расти назад? Либо ты, уехав в мышиный музей пацаном, вернёшься через день вполне взрослым молодым человеком. Это более вероятно, но как сей феномен объяснить окружающим, не знаю.
– А если ты постареешь за полдня на три года?
– Никто не заметит, после двадцати пяти человек меняется намного медленнее.
– Так что же делать?
– Сейчас – ничего. Просто ждать. Будет день – будет и пища.
–Будет день… Когда?
Голос Ники опять дрожит. Что-то уж очень часто в последние дни. Или это потому что появился я, есть кому поплакаться? Жилеткой, конечно, быть могу, а учитывая его возраст, и должен. Но всё-таки надо держаться. И я говорю с некоторой напускной жёсткостью в голосе:
– Ну ладно, перестань ныть, вытри нос и побрейся.
Он с недоумением смотрит мне в глаза, слезинки, было собравшиеся выкатиться, резко тормозят. Правая кисть с отставленным большим пальцем взлетает вверх и инстинктивно скользит по щекам и подбородку.
– Н-не п-понял… К-как побрейся? М-мне ещё нечего…
– Тебе объяснять, что такое переносное значение слова, иносказание и тому подобное, или сам вспомнишь?
Недоумённые глаза его продолжают смотреть на меня, но в них проявляется некое осознание смысла:
– Кажется, п-понимаю. Ты считаешь меня достаточно взрослым?
– Да. Хотя бы в смысле ответственности за себя и необходимости держать удар. Что случилось – то случилось. Мы можем обсуждать это сколько угодно, можем плакать, биться головой об стенку или наоборот – не замечать, радоваться. От этого не изменится ровным счётом ничего.
– Значит…
– Да ничего это не значит. Представь себе, что тебя призвали в армию. Хочешь ты этого или нет – закон есть закон. Твоя жизнь стала другой – не лучше или хуже, просто она изменилась. Можно весь срок службы охать и вздыхать, считать дни, мечтать о дембеле. А можно на это время себя как бы перенастроить, переключить, изменить настроение, постараться не замечать неприятности, радоваться каким-то удачам, не делать из мухи слона.
– Это ты по собственному опыту – об армии?
– Ну не по чужому же.
– Так ты служил? Ты такой слишком правильный?.. Сейчас же все косят…
– Во-первых, не сейчас, а несколько лет назад. Впрочем, с тех пор мало что изменилось. Во-вторых, всё-таки не все. В-третьих, самолюбие взыграло. Самое смешное, что закосить я мог вполне законным образом.
– Это как?
– У меня родители к тому времени были уже на пенсии, и тогда в этом случае полагалась отсрочка. Не знаю как сейчас, но тогда да. Тем более вся моя институтская компания пошла дружно. И не из газетного патриотизма, а просто из самоуважения. Что я, дурнее всех? Если хочешь, можешь считать это правилами игры – игры в жизнь, чем мы занимаемся с рождения до exit letalis. Впрочем, для человека игра в жизнь и сама жизнь неразличимы.
– Сказать кому, что от законного закоса отказался,– не поверят.
– Да какое мне дело, поверят или нет. Мне своих мозгов хватает, чтобы ещё и чужими думать.
– Говорят, там как попадёшь…
– Правильно говорят. Считай, что мне повезло.
– А кому не повезло, были?
– Были. Но рассказывать об этом не буду. Если обо всём этом слушать, то только не в пересказе.
– А как ты думаешь, нам здесь повезло?
– Пожалуй, да. Мы живы, особых проблем нет – чего ещё желать? Надо просто принять правила здешней игры. Вписаться в этот мир, перенастроить себя.
– И если я себя перенастрою, будет легче?
– Так ты это давно уже сам понял. Ты же весь год учился, увлёкся, тебе было интересно. А сейчас просто реакция на весь этот год, да и есть кому выговориться.
– Тебе, кому ж ещё?
– Вот именно. Думаешь, мне всё это легко и просто?
– Но ты здесь всего неделю…
– Согласен. Но что это меняет?
– И потом, ты старше.
– Значит увереннее, сильнее и вообще супермен?
– Ну, не супермен, конечно, но…
– У тебя просто привычка с детства выработалась смотреть на взрослых снизу вверх, сам был такой. Не беспокойся, с возрастом это проходит.
– Но на тебя я смотрю уже сверху вниз… Впрочем, дело не в росте…
– Вот именно. Наполеон в таком случае говорил кому-то из своих генералов – Вы не выше меня, Вы длиннее. Стало быть, держим себя в руках. Разрешаем себе маленькую слабину, только если уж очень трудно будет, да и то границы не переходить. Конечно, я не об экзаменах или каких-нибудь трениях с надзирателями, это всего лишь часть правил игры.
– Договорились.
Всё это время мы смотрим друг другу в глаза. Что он видит в моих – не знаю. Но в его глазах понемногу появляется твёрдость и даже сила. Кажется, что он уже готов дать отпор. Не какому-то внешнему миру, а собственной слабости. Только бы эта сила не перешла в цинизм. Неважно по отношению к кому – к окружающим, которые ни в чём не виноваты, к себе самому. Я мысленно хвалю Нику за короткий уверенный ответ и неожиданно для него, да и для себя тоже, укладываю его на траву простеньким приёмом.
– Ты чего?
– Да самбо вспомнил, занимался когда-то.
– А меня научишь?
– В чём вопрос? А ты молодец, даже не испугался.
– А я по твоим глазам всё понял.
– Тогда пошли.
Мы быстро одеваемся, по экологической привычке своего времени всё за собой убираем и выходим на дорогу
Ника выглядит явно веселее. Он обвязывает рубаху вокруг пояса и продолжает загорать.