Теперь-то я знаю, что он есть у каждого живущего на этом свете. У каждого свой Ангел-Хранитель – верный страж и оберегатель от бед и невзгод, от гибельных ситуаций и лихих людей, зверя дикого и явлений природы. Его никто не видел, но, наверное, как и я, все знают, что он есть, кто попадал в трудные жизненные ситуации, когда казалось, что уже нет никакого выхода кроме гибели и самого худшего.
Это я услышал от мамы уже, будучи взрослым.
Конец сороковых годов двадцатого века, июль месяц. Жаркий и цветущий. Все женщины нашей деревни на покосе за рекой, напротив нашего дома. Косят вручную, переправляются вброд через реку тут же около нашей усадьбы. Там и появился я на свет «среди трав и пенья птиц». Тогда женщины могли рожать благополучно в лесу и в поле и грамотно принять роды. И я тоже был принят в этот мир и обихожен, завернут, наверное, в платок или чью-то женскую одёжку, накормлен. Маму со мной довели до реки женщины, и от дальнейшей опёки она отказалась. Чего там – всего-то перейти реку вброд, а дом-то, вот он, у самой реки.
Но так или иначе, возле самого деревенского берега, так уж случилось, выскользнул я из ослабевших маминых рук и пошёл ко дну. Поскользнулась мама на твёрдом глинистом дне, да и место там поглубже. Течение быстрое подхватило меня и понесло под лопухи кувшинок. Можно было понять, что творилось с моей мамой. Шарила, шарила она по дну, но тщетно. Заплакала. И тут обратила внимание – бегает по лопухам птичка трясогузка, почти рядом, а улетать не хочет, а если и вспорхнёт при приближении, то тут же и вьётся на одном месте. И тут маме моей, вконец растерянной, пришло понимание – птичка-то не зря не улетает, здесь и искать надо. Но там, в сторонке от брода место поглубже. Пришлось поднырнуть маме под лопухи, и - вот он, я, кроха, сразу же оказался в маминых руках. И странно, не захлебнулся, будто какой-то запорный клапан сработал на моём дыхании, едва глотнув воздуха, заорал во всю мочь, и вода хлынула изо рта и носа.
Так вот впервые вступился за меня уже через пару часов отроду мой Ангел-Хранитель в виде весёлой птички трясогузки….
Будучи уже десятилетними во время ледохода прыгнули мы, ребятня деревенская, гурьбой на мчавшуюся у берега льдину. Но восторг наш от этого приключения был недолгим – более крупная льдина, вынырнувшая из-под нашей, опрокинула нас, накрыла меня, товарищи мои, благо – все мы плавать умели, мигом оказались на берегу. Мне же мысленно уже пришлось попрощаться с белым светом. В мутной ледяной воде, при стремительном течении, в намокшей одежонке, накрытый льдиной в ледяном крошеве – никаких шансов на спасение, казалось, не было. Помню только, что искал на ощупь край льдины…. А потом, о, чудо – чувствую, что подхватила меня сила неведомая и из глубины толкает на поверхность, а потом… солнечный свет и грохот ледохода. А я средь реки на сравнительно небольшой льдинке, что в свою очередь вынырнула подо мной, видимо, вконец нахлебавшегося и уже не способного бороться, вынесла-вытолкнула меня на поверхность между крупных льдин. Приятели мои на берегу, мокрые и испуганные, бегут в след за моей льдиной, обрадовались – чувство взаимовыручки у нас всех было святым. А мою льдину потащило течением здесь же за поворотом на разлив, на затопленные луга за огородами….
Попало дома всем, но взрослые, наши домочадцы сразу ничего не узнали. А потом кто-то из той ребятни проболтался, но это было потом - никто же не утонул….
И ещё случай, уже чуть позднее. Весна. Раздолье. Вешняя земля залита солнечным светом и половодьем. Недалеко от Андрикова озера разлив. Сбросив верхнюю одежку, чтобы быть менее заметным, ползком подбираюсь к табунку кормящихся уток. Сердце не стучит, а грохочет от азарта. Ружьё за собой тащу за ствол волоком, и ствол при этом часто и больно тычется мне в бок. Я спохватываюсь – ружьё-то заряжено и отстраняю его так, чтобы было безопасно. Но вот стайка насторожилась, и я ползком отодвинулся назад. Но вот утки успокоились, кормятся, и я продолжил движение. Впереди показывается лужица, наползаю на неё, но животом по воде ползти не хочется, и я несколько приподнимаюсь на локтях и коленях, тащу ружьё на себя. Утки опять насторожились, и оттого я, видимо, теряю осторожность.…
Оглушило, рвануло с треском отвисшую мою мокрую рубашонку на животе, обожгло грудь, дохнуло горячим дымным воздухом от выстрела. Утки взмыли в воздух, и дробовой заряд запрыгал впереди на водной глади. Я оторопело сажусь тут же, прямо в лужицу, ощупываю себя; горит моя изрешеченная дробью на животе рубаха, волдырь от ожога на моей тощей мальчишечьей груди, но больше – ни царапины. Облегчённо падаю животом, тлеющей рубахой прямо в лужицу и пытаюсь сообразить что произошло. Как не взведённое курковое ружьё выстрелило и что бы было со мной, не попадись на моём пути эта крохотная лужица, которую пришлось переползать чуть повыше - на локтях и коленях? А так дробь прошла впритирку между этой спасительной лужицей и моим животом….
Ещё случай. Я студент сельхозтехникума. Иду как раз там, где река Каинка впадает в Омь. Участок дороги узкий. Сзади, тяжело урча, обгоняет меня грузовик. Сначала была мысль – пусть обгоняет. И я иду. Вот уже и колёса с кабиной впереди меня, мелькает кузов с бетонными конструкциями, и вот уже прицеп показался. Иду. И вдруг как удар – мгновенное сильное чувство опасности не даёт мне сделать и шага. Резко останавливаюсь. Буквально перед моим носом деревянный кузов прицепа как бы рвётся, летящие щепки царапают лицо, больно бьют по шее, груди и что-то большое тяжёлое свалилось с прицепа. Плохо закреплённое бетонное кольцо, что используют в дорожном строительстве, на повороте покатившись в кузове, пробило борт, и в полуметре от меня рухнуло на дорогу и – покатиосьсь под берег, сметая всё на своём пути. Сделай я ещё полшага, и…попал бы точно под него….
Как-то перед самым окончанием танцев в городском саду подходит ко мне немного знакомая девушка: «Проводи меня за мост, буду у бабушки ночевать». Дошли до бабушкиного дома. Тепло, темно и пух тополиный кружится – а за душой всего-то – семнадцать лет. Хорошо-то как! Посидели на лавочке у домика, пообнимались, поцеловались. Договорились о завтрашней встрече и расстались. Дохожу до моста через Омь и слышу сзади шаги быстрые. Галя меня догоняет: «Прости, что-то тревожно на душе, провожу тебя». Едва перешли через мост – навстречу толпа пьяных парней. И сразу мне удар в грудь, в челюсть. Но выручила Галя – закрыла собой. Её тоже ударили – вскрикнула. Тут я встаю, закрываю девушку собой и чувствую: плохи дела, озверевшие, пьяные, забьют до смерти. Удары посыпались нешуточные – в грудь, в живот, в зубы, солоно во рту, по губам течёт липкое. Но закрываю собой девушку и в сохранившемся сознании мысль – только бы не упасть…. И, что выхода – никакого….
Но тут яркий свет, обидчики врассыпную, из милицейского автомобиля выскочившие милиционеры похватали кое-кого. Нас спросили – нужна ли помощь. Но помощь нам была уже оказана ими. Неожиданно и своевременно – плохо бы нам пришлось. Вернулись с Галей к бабушке, и она нас до утра не отпустила. Потом узнаю: подонки эти в тот вечер нескольких ребят искалечили и даже девушек не щадили. Спасибо милиции, спасибо Ангелу-Хранителю, спасибо девочке Гале. Ей – особенно….
Томск, 1975 год, я – студент политехнического. Октябрь золотой, тепло и безветренно, отчего все деревья сохраняют своё убранство, лист не облетает. Оттого и от роскоши этой румяной радостно на душе. Живём на Вершинке. Товарищи мои ещё спят, а я – птичка ранняя. Наряжаюсь в спортивную форму, бегу в Лагерный сад. Есть там такой лесной уголок на берегу Томи, где сосны и берёзы, дорожки и скамеечки. Пробежался по дорожкам, постоял у крутого берега и… бегом – вниз, зигзагами, скорость гася, по сыпучей глине и щебёнке почти отвесного, крутого, двадцатиметровой высоты берега, к реке. Всегда так делаю, когда здесь занимаюсь пробежками. Опасно, но ощущения ни с чем не сравнимые. У реки на пляже делаю разминку, приседаю. Солнышко всходит ласковое. Тихо, безлюдно, рано. Вода в осенней Томи прозрачная, а в ней мальки суетятся. Захотелось нырнуть в эту колкую студёную прозрачность – нравится. Но что-то останавливает меня.
Чувство появившегося дискомфорта и тревоги перерастает в ощущение грозящей опасности, и будто кто нашептывает мне внушительно и тревожно, настойчиво: «Уходи, уйди.… Ну, уйди…»
Я отбежал по прибрежной гальке по руслу с ки -
лометр. Оглядываюсь на пляж, где так хотелось искупаться, чувство опасности не исчезло, но как-то притупилось, растворилось, померкло. Продолжаю зарядку. Отжимаюсь на руках – р-раз, два…. Не успел разогнуться – зашумело, обвалилось что-то тяжело – глухо, даже воздух вздрогнул, затрещало, покатилось с грохотом, даже земля содрогнулась, страшно так…. Разгибаюсь, а на то место, где только что стоял я на пляже, несётся вал из обвалившегося берега с деревьями, скамейками – с треском, глухим шумом. Перекатилось через пляж, забулькало, закипело в воде. Осело в Томи, оставив на пляже огромную массу земли, глины, переломанных берёз и сосен. И чувство опасности… исчезло, но страх вселился – не уйди я с пляжа, и никто бы не узнал, куда я пропал. Крутой берег, по которому я сбегал вниз зигзагами, обвалился метров на семьдесят в глубину Лагерного сада и на полкилометра по руслу реки….
Я в отпуске. Осень 1986 года. Съездили по клюкву в Петровские рямы, но не очень удачно. С товарищем решили, что съездим ещё, но ему всё некогда. Каждый день, погрузив в мотоцикл всё необходимое для такой интересной экспедиции, жду возле своего дома. Но тому некогда. На исходе в таком ожидании проходит третий день. Дело к вечеру. И решаю: еду один и прямо сейчас.
По темноте уже добрался до рямов за Фёдоровкой. Ночевать в лесу одному не впервой, но в такой дали и глухомани один в первый раз. Не страшно совсем, но в этот раз неуютно как-то, хотя и люблю всё это. Ужинаю у костра, долго сижу, наслаждаясь волшебством ночи и глухомани полночной со своими её запахами, звуками.
Заснул хорошо, но среди ночи показалось мне, что не один я здесь – ходит за палаткой кто-то осторожно и опасливо, даже хруст былинок и веточек слышу. Но засыпаю – померещилось – думаю. Утром ухожу на клюквенное болото. День хороший, солнечный и к обеду выношу к лагерю своему два больших ведра отличных ягод. У палатки обнаруживаю трактор и двоих мужчин. Местные, из Фёдоровки. Здороваются и: « Напои, мужик, чаем, а?» Я согласно киваю. Они собирают в окрестностях валежник для костра. От еды отказываются, но чаю два котелка выпили с удовольствием, благодарят и уезжают, но тут же и вернулись: « А у тебя ружьё-то хоть есть?» Ружья у меня нет, и я им улыбаюсь, показываю топорик крохотный и киваю на нож охотничий, что на поясе моём. Один орёт мне из – за грохота трактора: «Ты, чо, охренел, медведь здесь ходит, телят на стоянке порвал…» И уезжают, неодобрительно покачав головами на моё безрассудство.
Я пожал плечами, но и не страшно – мишки-то осенью, говорят, обычно смирные, благодушны. Пошёл вновь на клюквенное болото. К вечеру вновь вернулся с двумя вёдрами клюквы. Собрался ночевать. Но пищи для костра – дров было очень мало, так как много любителей ягод побывало здесь. Насобирал кое-что и ещё пень огромный гнилой приволок. Поужинал, посидел, залез в палатку.
Проснулся я от ощущения – ходит кто-то за палаткой. На светящемся циферблате 4.30 ночи. Октябрь уже, за палаткой ночь глухая ещё и…ходит кто-то… крадётся. И одолел меня ужас дикий…. Хватаю наощупь топорик, и загремел, застучал по порожней канистре, заорал, что было мочи. Зашуршало что-то, затрещало, затопало прочь и стихло…. Подождал ещё. Тихо….
Вышел в темень ночную, враждебную, опасную, понимая – чему уж быть… костерок мой совсем затух. Холодище, в инее всё – заморозок жестокий пришёл. Вздул угольки под промозглым пнём, бензину из бака мотоцикла плеснул ещё. Вспыхнуло, озарило становище моё, озираюсь – никого. Так и сидел у костерка до восхода солнышка. Обошёл вокруг становища и обнаружил на заиндевелой от инея траве дорожки, что густо петляли вокруг, в одном месте даже метрах в трёх от палатки. И ещё… помёт свежий медвежий, дымится ещё паром средь инея, потом ещё в тракторном следе, поверх - следы медвежьи. Вовремя загремел я металлом….
Собрал пожитки в коляску, свернул палатку и уехал.
Подсказал, выручил Ангел-Хранитель – так я думаю. Считаю, что есть он у каждого, кто живёт в мире этом. И хранит он надёжно и бдительно от бед всяких и гибели до тех пор, пока мы живём жизнью праведной, чисты душой и помыслами, в заботах о честном хлебе насущном да о судьбе близких своих и сограждан, Отчизне своей….
Потом и ещё ранее были случаи, всех и не опишешь, когда казалось, что кроме гибели да и ещё более ужасного, и выхода не было. От людей лихих, от лося взъяренного да при встрече со стаей волчьей в снежном ночном лесу при метели свирепой….
Храни меня, мой Ангел-Хранитель, храни моих родных и друзей, моих соседей, храни Россию мою, Многострадальную Отчизну от бед и болезней, от несчастий и напастей, от войн и лихоимства, от соседей её коварных…. А пуще всего от государей её неразумных да государей-предателей её, что в последние времена объявились…. Храни!.. А Отчизна моя ещё не раз мир спасёт! Таково предназначенье наше. Храни нас, наш Ангел-Хранитель!
Январь 2007г., г. Куйбышев.