Я, кажется, помню его до сих пор таким же маленьким, как и я сам; оба переваливаемся через порог нашего старого дома.
Я и рядышком – симпатичный пушистый голубой щенок, не потерявший ещё той младенческой полноты и неуклюжести, что называется ранним детством. Порог домика и для меня ещё еле преодолимое препятствие, а для него-то и подавно. Я перешагиваю-переваливаюсь, а пушистый комочек ну – никак. Несколько раз наползает на порожек, скатывается назад с препятствия и начинает поскуливать. Я оборачиваюсь – чем бы помочь. Симпатичная крошечная собачка осмысленно уставилась на меня бусинками глаз, просяще поскуливает и хвостиком пушистым повиливает – помоги же, мол.
Догадываюсь я и перетягиваю его за пухленькую лапочку на свою сторону. Пушистый комочек преображается – препятствие-то преодолено, пытается подпрыгнуть ко мне – играет, это видно по виляющему хвостику малышки - пёсика. Но вторая попытка подпрыгнуть, по - собачьи доказать свою преданность, оканчивается для меня совсем уж необычно. Он, малёха, просто опрокинулся, покатившись пушистым шариком – неуклюже забавно, трогательно и даже смешно. Что возьмёшь с него: мне три года, а ему – всего два месяца.
Появился этот симпатичный щенок в нашем доме вместе со странным, как тогда мне казалось, человеком. Старый приятель-фронтовик отца из Колывани появился как тень в капающих холодным дождиком сумерках из-за огородов, в неуклюжем брезентовом дождевике, из-под башлыка которого поблёскивала пластиковым козырьком фуражка военного образца. Человек шагал как-то неравномерно, явно прихрамывал, как бы подпрыгивая, зашагал к нашему дому.
Вскоре из сеней послышался зычный голос, явно принадлежащий человеку открытому, не боявшемуся ни бога, ни чёрта и, как показалось, отчаянному и доброму: «Кондратьич, а Кондратьич, спишь, поди, холера, вот я-то тебя, ядрён корень, тёпленьким», - явно адресованный отцу. Отец, узнавший гостя, кинулся к дверям: «Заходи, Парфений».
Странный незнакомец, едва ступив за порог, тем же голосом, но уже потише, придерживая полу дождевика, с которого капало на пол, сверкнув рядом сплошь железных зубов, изобразил что-то похожее на улыбку: « Драсьте, ядрён корень». И тут же из - под полы извлёк что-то непонятное в наступающих сумерках ненастного дня, мягкое и бесформенное, и осторожненько опустил на пол. Это что-то издало звук, похожий на поскуливание. Я бойко кинулся к ногам незнакомца и обнаружил крохотного щенка голубой окраски, который добавил к стекавшим на пол с дождевика незнакомца лужицам, ещё одну. Ещё я обнаружил, что у гостя вместо одной ноги из-под дождевика торчит деревяшка, оттого и прихрамывал. Симпатичный малыш тут же был накормлен мамой молоком, при чём, пока он лакал, всё внимание окружающих было сосредоточено только на нём, и тут же заснул на домотканом половичке.
Потом родители потчевали гостя, потом отец и гость, как его звали, Парфений Сазонов, заядлый охотник и любитель собак, до войны работавший бригадиром рыболовной бригады в Колывани, пошли на берег реки, дождь к тому времени окончился и мы услышали их пение дуэтом и «Распрягайте хлопцы коней», и « Дунай голубой», и многое другое, а наутро отец объявил, что щенка зовут Дунаем. Гостя в доме уже не было.
Тут надо остановиться немного на военной судьбе старшего лейтенанта разведки Сазонова и происхождении щенка, что узнал от родителей я много позже.
Февраль 1944 года. Только что после тяжелейших боёв взята венгерская столица - Будапешт. Два с половиной месяца гремели взрывы и стрельба, гибли люди, и вот тишина. Где только возможно в городе вывешены белые флаги – знак примирения и капитуляции. Старший лейтенант Сазонов доложил командиру разведроты, что в предместьях города, совсем недалеко во время поиска обнаружена ферма с хорошим жилым двухэтажным домом, на крыше – белый флаг. Неплохо бы расквартировать там взвод разведки. На что получил добро. Взяв, пять человек, отправился Сазонов к объекту. Но всегда осторожных и аккуратных разведчиков в этот раз подвела элементарная доверчивость и белый флаг над зданием. Вошли без опаски на территорию, стали подниматься на второй этаж, чтобы найти хозяев, как попали под шквальный огонь и спереди, и сзади. Уже мертвый, наверное, разведчик Усманов из Уфы, успел метнуть гранату на второй этаж, а Сазонов, тоже изрешеченный, скатил гранату вниз по лестнице. Потом нашли троих убитых нападавших. Одного на втором этаже, двоих внизу – местные фашисты салашисты. Ферма принадлежала одному из них, хозяин предварительно перестрелял всё живое на ней – породистых лошадей и коров, индюшек и даже собак.
И что очень странно, Парфений, с раздробленной ногой, простреленной грудью и лицом, потерявший много крови, очнувшись, почувствовал на себе тёплую тяжесть и обнаружил… собаку. Породистая сука, сеттер – гордон, принадлежащая, по-видимому, бывшему хозяину, сама навылет раненая в шею, разыскав среди мертвых еле живого разведчика, чужого совсем, согревала его своим теплом до прихода товарищей, оттого, наверное, и жив остался. Всё невероятно, но преданно влюблённый в собак Парфений, искалеченный, уже вчистую комиссованный, каким-то чудом вывез именно её с собой в Колывань. Скрестил с местным таким же чистопородным псом, и вот симпатичный Дунай – потомок того помёта, далеко не первого. Но, по словам гостя, та собака, его спасительница, ещё живёт у него.
Здесь стоит остановиться на его необычном окрасе – голубом, нехарактерном для этой породы собак.
У нас собака росла общим любимцем. Дунай рано стал проявлять признаки охотничьей гениальности. Жили на самом краю деревни, прямо за огородами – простор: луга, болотца, река, Андриковский канал, далее околки и поля. Живности всякой дикой полно. Подрастая, я потихоньку осваивал эти манящие просторы, за мной не отставал и Дунай. Странным для меня было – идёт, идёт пёс, нюхает всё, что на пути, деловито рыщет, а потом сядет и ни с места. Зову его, а он опять сидит – откуда мне знать было, что он чует дичь и этим предупреждает меня, будущего ещё охотника. При моем же дальнейшем движении, стал замечать, что непременно взлетит какая-то дичь, или просто птичка. Но я ещё был мал и не знал, что эта поза одарённого юного пса называется у охотников стойкой.
Отец, имевший ружьё, как-то выбравшись в окрестности с Дунаем, пришёл в отличном настроении – пёс, не смотря на юность и неучёность, оказался уже тогда отличной подружейной собакой. Он без ошибок чуял дичь, делал стойки, чётко выполнял команды, приносил добычу, положив у ног хозяина. О такой собаке можно было только мечтать.
Однажды, года через два, в туманном весеннем воздухе, со стороны околков, куда уходила просёлочная дорога в сторону Верх-Ичи, услышал я странные трубные звуки.
- Х -х – гу… Ху – х – гу – у… Ху – ху – гу- гу – у….
Я стал вглядываться в весенний туман. От околков по раскисшей дороге отделилась хромающая фигура. Вышедший из дома отец, безошибочно определил: «Мать честная, Парфений!» Дунай, услышавший эти звуки, заволновался, взлаял, затоптался на месте. Человек в дождевике, прихрамывая, приближался. Да, это был наш знакомый Парфений: «Здоров, ядрён корень». На голове всё та же фуражка с пластиковым козырьком, железные зубы поблескивают в улыбке, на груди охотничий рожок, за плечами торчал ствол ружья. Оставалось только удивляться, как по бездорожью, на деревянной культе от Верх-Ичи преодолел он целых семь километров пешком. Каким упорством характера обладал наш знакомый Парфений Сазонов! И верностью к природе, охоте и данному слову, пообещал, если, то выполнит непременно!
На следующий день отец и Парфений, взяв ружья и собаку, ушли в сторону леса, к вечеру довольные вернулись с добычей - вердикт гостя был однозначен: «Лучшая собака, которую я видел в работе, береги его, Кондратьич».
Но всё хорошее кончается. Отец, подорвавший во время ареста здоровье, слабел, и на охоту ходить становилось не под силу. Редкие вылазки на природу, по-видимому, для умной молодой подружейной собаки были не в счёт. Пёс стал уходить в рядом расположенные привольные просторы совершенно один и возвращался с добычей – то куропаткой, то перепёлкой, а то и уткой молодой, добровольно отдавая добычу только отцу. На языке охотников – это непозволительно, когда подружейная собака начинает браконьерить, попросту, портиться. Самовольная охота такую собаку губит – она, повинуясь инстинкту, теряет навык работы с охотником, перестаёт слушаться.
Задумался отец. Посадить собаку на цепь – рука не поднималась, обеспечить собаку нормальной работой – здоровье не позволяет. И решил: отвезти Парфению в Колывань. Он хоть и на одной ноге, но неугомонный и собака хорошая ему нужна. Видел, как с завистью смотрел он на Дуная, как восхищался его работой. Но, кажется, колебался отец, жаль ему было расставаться с такой собакой.
Однако новый проступок любимца всё же вынудил к этому. К осени ближе, выйдя утром на крыльцо, родители обнаружили Дуная на груде давленной домашней птицы – гусей и уток, в основном соседских. Он довольно повиливал хвостом, ожидая похвал и награды. Скандал, неприятность! Не справился со своим азартом безработный пёс. Как уж потом улаживали с соседями – не знаю, но однажды отец, тяжко вздохнув, взял Дуная на поводок и сел на попутку.
Добрался до Колывани, вручил собаку приятелю, погостив денёк, отправился домой. Покидая Парфения, думал с облегчением – любимец в хороших руках. Попросил у Дуная простить его, расцеловал собаку и… прослезился. Умный пёс, за неимением цепочки, у Парфения было ещё три охотничьих собаки, одна из них ещё та, престарелая трофейная, спасительница, был привязан за ошейник подвернувшейся под руку верёвкой.
Сойдя с ветки в Куйбышеве на станции Каинск-Барабинский, добирался до Верх-Ичи пешком – не было попутного транспорта. В Верх-Иче решил подкрепиться и отдохнуть, зашёл в «Чайную», было такое заведение на берегу реки у моста. Поужинал – предстояло до Соколовки пройти ещё семь километров. Собрался идти, как почувствовал – скребёт кто-то по сапогам его под столом. Заглянул, а там – мать честная! Дунай с огрызком верёвки на ошейнике, и опять едва не прослезился, от преданности и мужества собаки. Заказал Дунаю из последних денег пять котлет говяжьих….
Невероятно! И непонятно - как нагонял отца преданный пёс, освободившись от привязи. Шестьдесят километров от Колывани до Новосибирска, триста с лишним до станции Каинск-Барабинский и пятьдесят до Верх-Ичи. Ехал ли умница пёс, забившись где - нибудь под лавку в вагоне, или всё бежал вдоль дорог и железнодорожного полотна…. Невероятно,… но факт – вернулся отец домой с собакой….
Списались с Парфением. Под осень он ещё раз появился в нашем домике. Искалеченный мужественный и добрый человек – «ядрён корень». После всего рассказанного отцом, совсем зауважал он собаку. Уезжал на попутке вместе с Дунаем на поводке. Пёс упирался, оглядывался на нас, как бы ища поддержки или отмены, даже по-собачьим меркам, жестокого решения. Мама тихо плакала, я ревел в голос, по изуродованному лицу Парфения было видно, что и ему муторно, но отец, окаменев лицом, говорил, что так надо….
Через год отца не стало, и ружьё перешло в руки меня, восьмилетнего. Искал и доставал из воды добычу сам. Так не хватало доброй собаки, вспоминал Дуная.
Через столько-то лет он мне помнится, великолепный преданный и умный сеттер-гордон, почему-то голубого окраса. Будто ощущаю под ладошкой его шелковистую волнистую шерсть, первой моей собаки в жизни, любимца. Или преданно поданную лапу его. Дунай голубой….
5 ноября 2007 г.