Как-то осенью довелось отдыхать мне в подмосковном доме отдыха, есть там за Подольском небольшой городок, на деревню похожий – Александровское. Погода стояла чудная, для среднерусской полосы было второе бабье лето. Меня привлекали окрестности, охваченные пожаром осеннего багрянца - перелески и поля, уставленные стогами мена, порыжевшие сжатые хлебные нивы, встречающиеся средь деревень, где душа и взгляд мой всякий раз отдыхали и радовались. Было много свободного времени – за исключением того, что было отведено на экскурсии и развлекательные мероприятия, да ещё посещение столовой. И всякий час этого времени я старался провести среди этой чудной благодати. Одевшись по спортивному, я, не жалея себя, гнал по этой прелестной осенней земле, благо - здоровье позволяло, радующей меня своими видами, холодным вкусным осенним воздухом, что благодатно вливался на бегу в мои лёгкие с каждым моим вдохом. Убегавшись, я валился на землю под какой-нибудь дубок или берёзку, или куст лещины, стоящие на окраине лесного массива, на пригорке или малозначительной возвышенности, какие здесь встречаются гораздо чаще, нежели в наших местах, отдыхал и с удовольствием рассматривал почти сельские пейзажи. Однажды я обнаружил, что фактически вся эта местность покрыта геометрически правильными контурами порослей кустарника или деревьев, иногда на открытой местности угадывались какие-то строчки – углубления, возвышенности, уже сгладившиеся под катком времени, дождей и вешних вод, затравиненные, они всё равно выдавали своё неестественное происхождение, а явно – творение рук человеческих. Это порождало в моём сознании какие-то догадки и размышления, которые нужно было бы уточнить.
Однажды, выбежав на окраину перелеска, я увидел через луг в отдалении небольшое село, поодаль - стадо коров. Подальше - сжатое поле с рыжими копнами соломы и желтой стернёй на возвышенности. В сторону села вела пешеходная тропка, по которой я и продолжил свой бег и вскоре оказался у кладбища, рядом с деревенской окраиной.
Одинокая женская фигура была замечена мной на противоположном краю кладбища, когда я ещё ступил на пешеходную тропинку. Она не меняла своего местонахождения, что я заметил с приближением; лишь только шагнув, три-пять шагов в какую – либо из сторон, замирала как бы в раздумье, затем ещё три-пять шажков - так посещают кладбища и родные места люди долго не бывавшие в заветных уголках.
По замуравлённой тропке я обежал кладбище. Остановившись в раздумье – не пуститься ли вниз по просёлочной дороге мимо села, мимо стада бурёнок, к желтеющей возвышенности сжатого хлебного поля, так манил меня своими видами сельский осенний простор. Но благоразумие остановило меня – гудели ноги, а грудь моя от долгого непрерывного дыхания свежим осенним воздухом на бегу стала поистине бездонной, поламывало в пояснице. Пробежал, считай, десятка полтора километров, а ведь нужно и назад возвращаться.
Поворачиваю трусцой назад. Опять обегаю кладбище и встречаюсь с выходящей с кладбища пожилой женщиной. В руках у неё плетёная корзина, светлый платок, съехавший на плечи, обнажил седые пышные волосы. Серые глаза смотрят приветливо, доверчиво до такой степени, что, встретившись взглядами, мне пришлось поздороваться, на что услышал благожелательное: «Здравствуйте, голубчик». Я приостанавливаюсь невольно на такую приветливость и какое-то время мы идём с женщиной бок о бок молча, видимо, не находя слов для дальнейшего общения, что стесняло и меня, и попутчицу. Но женщина нашлась быстрее: «А что, вы не здешние, голубчик?». Серые глаза смотрят всё также доверчиво искренне, что у меня невольно и тоже искренне вырывается: «Из отдыхающих я, а вообще-то из Сибири». И при этом замечаю, как что-то дрогнуло в лице моей случайной попутчицы, и глаза её смотрят теперь на меня уже с интересом.
- А меня зовите Анной Павловной, я здешняя, родом из этой деревеньки, живу теперь в Коломне, приезжала на кладбище, долго уж собиралась своих попроведать, и сельчан ушедших, в деревню уж и не пошла, незачем - почитай все мои сверстники теперь там, - кивнула женщина в сторону кладбища, - иные поуезжали. Не говоря уже о старших и родителях, царствие им небесное, кто меня теперь там знает… ну долг памяти сполнила – святое это. А вы, голубчик, сказываете, что из Сибири. Сибирские люди особые, но о том другая речь, если хотите, - и глаза собеседницы стали искать что-то по сторонам, как потом оказалось, она искала на что бы присесть.
Не сговариваясь, мы пошли с ней назад, к кладбищенской ограде, возле которой мы обнаружили лавочку. Уселись на неё рядом. Собеседница моя, поправив сползший платок, справилась, не тороплюсь ли я, и повела свой рассказ, просто так, по-деревенски, из своего давнего прошлого, пережитого.
- Когда началась война и пришёл немец в нашу деревню, было мне всего семь лет. Поначалу вёл себя он смирно. Кое-где солдаты ихние даже платили деревенским за продукты. Пытался перетянуть селян на свою сторону на службу, работать, служить в полицию. Но охочих на такое было совсем мало. Потом начались аресты, погнали молодежь в Германию, стали выгребать хлеб до зернышка, отбирать тёплые вещи, а когда появились партизаны да стали ихние поезда взрывать, и вовсе лютовать стал и невинных даже, старых и малых расстреливать. Я мала была, так ещё и помню, как повесили на моих глазах двух парнишек деревенских, партизанами назвали. Лютовал немец, одним словом…. Помню так же, как входил немец. Бои шли на смерть, там вон окопы наши были. Солдатики наши голодные да оборванные оборону держали до последнего. Ещё помню, узбеки тут стояли, национальные части тогда были. Так у них даже пушки на деревянных колёсах, на конной тяге, им ещё, наверное, труднее было. Многие даже и языка нашего не знали, но тоже стояли насмерть. Вечная всем им память. Легли в землю почти все здесь же. Стояли, пока не перемешали их с землицею нашею да с орудиями вместе. А окопы были и там, и там…. Женщина показывала рукой и на лес, и на возвышенность за деревней с хлебной жнивой, и на поле – в общем, мои догадки о необычном, неестественном виде этих окрестностей подтвердила.
- Пришёл когда немец, он хоронить наших запретил. Они их закапывали здесь же прямо в окопах и блиндажах разрушенных, так что много их тут косточек похоронено. Но пробыл немец здесь недолго, хотя успел зла сотворить немало. Бог не оставил в беде, подошли ваши, сибирские солдатики. Господи, какие это славные ребята были. Смотреть любо – подтянутые, молодые да здоровые, все в белых полушубках да валенках, зимой уж они подошли. Помню, пахло, веяло от них каждого чем - то необычно светлым, добрым и святым.… А уж красивые да честные все…. Как попёрли они супостата из наших мест. Говорят, немец отсюда бегом убегал двадцать верст, сломя голову…. Стояли у нас на постое эти солдатики в деревне, да недолго. Отец наш тогда тоже воевал, только не знали мы где. Сестричка моя старшая влюбилась в одного вашего солдатика, тогда ей пятнадцать было, но погиб он вскорости недалеко отсюда, так горевала она долго, да на могилку всё ходила, как-то узнала…. Хорошо хоть – не безымянный он. Потом замуж вышла за солдата без ноги, после войны уже, лишь только потому за него, что чем-то на того был похож…. Теперь уже и её нет на белом свете….
Помолчала моя собеседница, оглядывая окрестности как бы усталым помутневшим взглядом, вспоминая, очевидно, из того увиденного, что запомнилось цепким детским умом.
- Хорошую память здесь о себе оставили сибирские солдатики, слава им всем, кто жив остался, а кто здесь полегли – вечная память, земля им - пухом…. Честные были все и смелые, старались всем нашим помочь…. И помогали, чем могли. Сами ни хлеб и ни сахар не ели – отдавали нам. Строить деревенским помогали, землянки нам обустраивали, не отдыхали. Деревня в зону боёв попала. Настоящие люди и солдаты настоящие были. Говорят – все из ваших мест такие…настоящие. Дай-ка, голубчик, хоть обнять тебя, за тех земляков ваших….
И обняла меня крепко и искренне немолодая женщина, может, и незаслуженно, лишь только за то, что я тоже родом из Сибири, в память о земляках моих, воевавших здесь когда-то и оставивших о себе добрые память и славу. И поцеловала ещё в лоб – по матерински, перекрестив со словами: « Храни тебя, Господь! Пока есть такие люди - жива Россия…». Чем привела меня в великое смущение – к славе моих земляков, к сожалению, я не имел никакого отношения, лишь только одно место рождения было у нас – Сибирь да родня со стороны матери и отца, около десяти человек, воевали где-то здесь, половина из них пали в боях. А половина вернувшихся пришли искалеченными.
Потом подъехавший со стороны деревни на телеге пожилой мужик подвёз нас до Александровского, с изумлением узнав в моей знакомой свою сверстницу по детству. Я хотел, было, обратно тоже бегом, но Анна Павловна, запротестовала: « Ни-ни, садись-ка вот, уважь-ка бабушку, поговорить хотя…». По дороге моя попутчица порасспросила обо мне и моих родных и тоже попросила у Бога здоровья для них и благополучия. Так и расстались добрыми знакомыми в Александровском на автобусной остановке, с ней и подвёзшим нас на лошади мужчиной.
Этот, и ранее ещё произошедшие подобные случаи со мной, я обобщил, ставши уже взрослее. Так, например, будучи в командировке или на отдыхе, у меня в друзьях почему-то оказывались, в основном, белорусы, люди, сами с открытой и бескорыстной душой, с откровенной симпатией относящиеся к нам, сибирякам, и вообще к русским. То же приходилось слышать мне на Украине и в Молдавии, правда, реже. В Грузии же довелось услышать: «Сибирский человек, это – настоящий, русский».
И ещё один случай, подтверждающий высокий статус духовности и порядочности нас, сибиряков. В с. Ново-Ичинском, что в 70 километрах от г. Куйбышева, проживала эстонская семья. Глава семьи издавна со мной был в дружеских отношениях. Пожилая, тоже, супруга его на старости лет стала подбивать главу семейства Александра Савельевича Арно уехать доживать век в Эстонию. Однако, проживающая в Таллине, пожилая уже женщина, сестра моего приятеля, узнав об их намерении, нашла в себе силы приехать в Сибирь - у них и в Новосибирске были родственники. Разговор у них с Александром Савельевичем был, примерно, таким: «Саша, не вздумай…ни-ни, здесь-то народ хороший, золотой…. У нас там, в Эстонии…совсем, совсем иное. Живите здесь». И никто из них из Сибири не уехал. Хотя, супруга его, давным-давно меня знавшая, вдруг, (это было на грани смутных 90-х годов), возгорелась национализмом, собиралась тоже уехать в Эстонию, получила тогда компенсацию за какие-то, там ещё в Эстонии, забранные вначале 40-х в колхоз лодки у её родственников, кстати, нашим сельчанам тогда ничего не компенсировали, сказала мне как-то в запале: «А ты… ты, оставайся в свой Сипыр …» На что Александр Савельевич возмущённо только и воскликнул: «Хельга…». И замолчала она…
Со стороны жителей Европейской России такое отношение приходилось испытывать гораздо чаще, один из таких эпизодов мною и описан – симпатизируют люди сибирякам. Знать, отличаемся мы от остальных своей бескорыстностью, открытостью, надежностью, порядочностью. Но то – заслуга земли нашей, суровой и щедрой, да ещё родителей, воспитавших нас таковыми.
1 января 2008 г.