Глава 2
Магия света и тепла
Столица короля Артура Каер-Мелот поразила меня своим великолепием, шумом, многолюдием, женщинами, говорящими на улицах с воинами, воинами в невиданном оружии, оружием самой чудесной работы, выставленным на продажу в бесчисленных лавках, лавками, заваленными товаром без конца и названия, с нахальными торговцами, зазывающими людей, людьми невиданных племен с узкими глазами и желтой кожей, или же с кожей темной, как лесной орех, и с головами, замотанными цветным шелком. Еще меня удивило отсутствие интереса к моей блестящей, в золотом доспехе персоне, лишь потом я сообразил, что в таком многолюдном месте никто никого не замечает. Мое внимание привлек высокий светловолосый воин, важно выступавший в окружении многочисленной свиты с флажками на пиках – на желтом фоне красный зверь, вставший на задние лапы. Я подумал что принцу из Бенвика тоже следовало бы завести себе такие флажки и со стыдом припомнил, что даже не знал герба Бенвика. Как это получилось, что Вивиан ничего не рассказала мне о моем отце – был ли он смелым воином, могучим владыкой, добрым и справедливым человеком? Была ли красивой и добродетельной моя мать? Вивиан смотрела на меня как на орудие. Зачем древку пики знать из какого дерева она сделана и в каком лесу выросло то дерево?
Вот в таком незавидном настроении я достиг ворот дворца, где и был остановлен нарядной стражей.
‘Принц Галахад из Бенвика, с визитом к брату моему королю Артуру’
Он и вправду приходился мне родственником по материнской линии, хотя, конечно же, не братом. Но так принято у людей, лезть в братья к сильным и знаменитым.
За воротами оказался внутренний двор с розами по стенам и с фонтаном в центре, вокруг которого прогуливались люди различного рода. Мы спешились и привязали лошадей к коновязи, где сразу поднялся шум – мой жеребец не понравился своему соседу. Я бил чужого коня по морде, когда на меня впервые обратили внимание и, видимо, сочли меня темной деревенщиной.
Балин поймал озабоченного слугу в тунике с красным Дамнонским драконом и сунул ему монету и произнес со значением:
‘Принц Галахад к королю Артуру. Распорядись’
Слуга кивнул: ‘Ждите здесь’ и поспешил прочь и я счел его манеры невежливыми и дерзкими, но вынужден был смириться с возмутительными порядками такого странного места. Не начинать же свою столичную карьеру дракой со слугами. Мы стояли и ждали. Я чувствовал себя дураком и думал, что происходит какая-то ошибка, и я все делаю неправильно, когда к нам подошел пожилой прилично одетый господин и, вежливо поклонившись, спросил:
‘Господин принц, где ты остановился?’
‘Нигде’ - ответил я с удивлением. Мне как-то и в голову не пришло, что я могу жить не во дворце.
‘Могу порекомендовать таверну Саксонский Топор’, и он объяснил как найти таверну. ‘Вам пришлют человека с известием о том, когда господин наш король сможет тебя принять. Добро пожаловать в Каер-Мелот’
Таверну мы нашли без труда, с любопытством поглазели на огромный ржавый топор над входом, и разместились в небольшой чистой комнате за общим залом. Я был уверен, что спать мне там не придется, и ошибся, за мною пришли лишь на третий день, рано утром, так рано, что я и позавтракать не успел, даже одеваться пришлось на ходу.
Спешка объяснялась просто: король собирался на охоту и счел это удачным случаем меня принять, не потратив при этом своего драгоценного времени. Что ж, так учатся скромности принцы несуществующих королевств. Учеба давалась мне нелегко, и мое положение казалось мне унизительным и вполне безвыходным.
Я увидел короля все в том же внутреннем дворе, причем сначала услышал его громкий смех и шумный, веселый разговор окружавших его людей, а лишь потом увидел его, одетого в простой кожаный убор и вооруженного длинной пикой. Он обратился ко мне с улыбкой, и я с облегчением улыбнулся ему в ответ, глядя в его приветливое лицо с крупными и сильными чертами, большим породистым носом и длинными зелеными глазами. С первого взглядя, в одно мгновение я понял его огонь: смелость и решительность, доброту, тщеславие и гордость, но превыше всего – желание делать свое дело хорошо и правильно, и справедливо. И еще – желание нравиться, отдельный от тщеславия, немного наивный и простой отсвет.
‘Господин король...’ - я опустился на одно колено, но он сразу поднял меня, не дав коснуться земли.
‘Принц Галахад! Рад встрече. Знал твоего отца, и рос при его дворе и даже воевал под его знаменем’
Он не убрал тяжелых ладоней с моих плеч, и я готов был разpеветься, переполняясь и любовью, и багодарностью, будто признавая факт близкого знакомства с моим отцом король тем самым выражал готовность его заменить.
‘Ты похож на него удивительно, только вот глаза не карие, а голубые, как у матери. Ты знаешь, что мы с тобой родственники?’
‘Да, господин’ - пролепетал я, и он крикнул куда-то в сторону: ‘Кай! Эй, Кай!. Он сказал подошедшему на зов коренастому воину со шрамом на простом и темном лице:
‘Вот принц Галахад из Бенвика, будет с нами охотиться’, и сразу же обратился ко мне: ‘Не отставай, принц, держись поблизости. Вечером приходи ужинать, а сейчас, давай!’ и крикнул уже всем: ‘По коням!’
От такой быстрой, неукротимой энергии я и обрадовался и растерялся, но больше все-таки растерялся, и отстал от короля и группы окружавших его всадников еще до того, как мы выехали за город. Но я не печалился, рассматривал охотников, их оружие, лошадей, собак, вьющиеся по ветру флаги и постепенно наполнялся духом праздника, удали, славы, богатства, гордости: вот он я, принц Галахад из Бенвика, еду на охоту с моим господином и родственником, королем Артуром!
Егеря затравили матерого кабана, и я видел, как король Артур убил его сам, орудуя пикой, а потом кинжалом, и про себя нескромно отметил, что мог бы сделать это лучше, безо всякого кинжала, одной лишь пикой. Рядом с королем с пикой наготове стоял тот самый рослый белокурый воин, замеченный мною в городе в день приезда.
Мрачный придворный по имени Кай отнесся к поручению короля ответственно и остался рядом со мной. Он показал себя неразговорчивым, а вернее за все время охоты не произнес ни слова. Я спросил его:
‘Господин Кай, кто этот воин, с пикой, рядом с королем?’, и Кай взгянул на меня с удивлением:
‘Гавейн, принц Лотиана’
Я, конечно, слышал о трех принцах, сыновьях покойного короля Лота и верных Артуровых соратниках. Мне захотелось быть там, рядом с ними, но не протискиваться же через толпу? Так я и плелся в хвосте, причем надоел молчаливому Каю ужасно своими расспросами о предстоящем ужине. Я решил все разузнать заранее: в котором часу приходить, сколько людей брать с собой, как одеваться, где садиться, и Кай отвечал подробно и толково.
После охоты я короля не видел, а сразу пошел в Саксонскиий Топор готовиться к предстоящему ужину. С полной уверенностью в том, что решается моя судьба, я оделся в самое лучшее, в черный с серебром наряд, сразу показавшийся мне позорными лохмотьями в сравнении с Каер-Мелотским великолепием, старательно расчесал свои длинные пряди, выдирая при этом порядочные клочья волос, и стал ждать положенного часа, представляя себе как я буду давать клятву верности господину моему королю Артуру, а прочие воины и дамы станут глядеть на меня и спрашивать: ‘А кто это такой молодой, да пригожий?’ ‘Как, вы не знаете? Это же принц Галахад из Бенвика, победитель саксонского короля Фледгара’. Балин удивил меня, произведя на свет белый полотно с вышитым на нем серебряно-синим орлом – знамя пропавшего Бенвика. Пришлось отломать от пики жало и надеть полотно на древко, получилось очень внушительно. Знамя нес за мной Гриффид, когда мы в назначенный час явились во дворец. Нам снова пришлось ждать, все в том же внутреннем дворе, где в тот раз собрались одни господа. На меня никто не смотрел и я был рад оставаясь незамеченным. Церемонные слуги в нарядных ливреях выходили во двор и провожали гостей к их местам за столом. Явились в конце концов и за мной, мое сердце дрогнуло, когда во дворе прозвучало: ‘Господин Галахад, принц Бенвика!’
Меня посадили межу принцем Гавейном и его братом Агравейном. Места распределял Кай, по-видимому вспомнивший о моем интересе к Лотианскому принцу. Гавейн мне понравился, я без труда различил его несложную натуру, целую и твердую, как сталь, из которой делаются наилучшие друзья и самые страшные, непримиримые враги. Вблизи он оказался еще более замечательным, с правильными и мужественными чертами лица, глубоким голосом и полной, небрежной уверенностью в себе. Меня он приветствовал вполне тепло, хоть и без особого интереса. Но я уже понял: чтобы вызвать интерес в Каер-Мелоте надобно научиться ходить на голове.
‘Сын короля Бана? Я воевал в его войске, вместе с королем Артуром, ну тогда еще принцем Артуром’ - заявил Гавейн и поразил меня совершенно. Он казался лишь немногим старше меня самого. ‘Что смотришь? Четырнадцать лет мне тогда было, а Артуру, не знаю, шестнадцать? Так принято, отдавать принцев в чужие дома. А сам ты где рос?’
‘На Стекляном Озере, принц.’
‘Вот как?’ - это привлекло его внимание, и он взглянул на меня с интересом. ‘Что, и магии выучился?’
‘Нет, принц. Я оказался бесталанным’ - а жаль, хотелось мне ему понравиться, заиинтриговать его как-то. Сам он нравился мне все больше, и как тепло и чуть насмешливо глядел он на меня, серыми прищуренными глазами, и как бесцеремонно перегибался через меня, обращаясь к своему брату Агравейну, похожему на него, но более хрупкой, субтильной наружности.
‘Давай договоримся, Галахад’ - предложил , ‘ты не кличешь меня принцем, и я тебя зову по имени. Договорились?’
‘Хорошо, я попробую,’ - улыбнулся я в ответ и он хлопнул меня по плечу и снова обратился к брату:
‘А то я велю и тебе, Агравейн, звать меня принцем, а еще лучше – королем,’ и все засмеялись, не потому, что шутка была такой уж удачной, а просто оттого, что было нам хорошо.
‘Вот, бились мы с франками, а вернее они нас били в основном,’ - продолжал Гавейн, ‘а потом умер король Утер и Артуру пришлось вернуться в Дамнонию, ну и я, конечно, с ним поехал. Так мы, считай, всю жизнь вместе. А ты что же, воевать приходилось тебе?’
Мне не удалось ответить на вопрос Гавейна, потому что все вокруг зaшумели, закричали, поднялись на ноги, и рядом с нами появился король Артур. Он улыбнулся, всем и никому в отдельности, кивнул, поднял руки в приветствии, показавшемся мне очень римским, и знаком велел всем сесть. Показалось мне, что в зале стало теплее и ярче вспыхнули свечи на столе и светильники у стен, и тогда я понял, чутьем воспитанника Вивиан, знанием Стекляного Озера, понял магию Артура, магию света, тепла и силы, не нуждающейся в подтерждении. Так меня восхитило это новое мое откровение, что я тоже стал орать со всеми вместе и хлопать в ладоши, загораясь и гордостью, и счастьем служить такому королю, такому господину.
На ужин подавали мясо, баранину и дичь, а потом внесли убитого утром кабана, зажаренного целяком, и его мясо показалось мне жестким и недожаренным, но все хвалили и вскоре от кабана остались одни кости. Гриффид стоял за моей спиной с флагом Бенвика, и я стал тревожиться, что он останется голодным, и хотел было спросить об этом у Гавейна, когда король Артур, с кубком в руке, оказался между мною и Гавейном, оперся локтем о его плечо и обратился ко мне. Я вскочил, но он велел мне сесть и снова меня спросил:
‘Как находишь Каер-Мелот, принц?’
‘Я поражен, господин мой король. Ничего подобного не видел никогда’
Он засмеялся моей откровенности и вблизи я заметил, что его веселость была несколько поддельной, скрывающей глубоко спрятанную тревогу, нет, огорчение.
‘При чьем дворе ты жил, Галахад?’
‘Я воспитан госпожой Вивиан, владычицей Стекляного Озера’
‘А, вот оно что. Теперь понятно почему я о тебе ничего не слышал. Надолго ли в Каер-Мелот?’
‘Еще не знаю господин король,’ - я ответил ему не задумываясь, подчиняясь ходу беседы, и смысл его вороса дошел до меня не сразу.
‘Ну, что ж, принц, рад увидеть тебя живым и здоровым. Ешь, пей, развлекайся.’ Он хлопнул меня по плечу, направляясь дальше, в обход стола. ‘Надеюсь ты получишь удовольствие от твоего визита.’
Вот и все. И сразу звуки стали слишком громкими, свет – слишком ярким, грубым. Я осушил свой кубок до дна торопливыми жадными глотками, и вино показалось мне слишком горьким. Мне захотелось уйти, и я подумал, что идти мне, собственно говоря, некуда.
Тем не менее я достаточно владел собой, и Гавейн не заметил происшедшей во мне перемены. Впрочем, Гавейн особой чуткостью не отличался и не слишком обременялся чужими переживаниями. Он вернулся к прерванному Артуром разговору:
‘Так что, Галахад, воевать тебе доводилось?’
Не рассазывать же ему о Золотом Воине.
‘По пустякам только. На турнире был в Регеде, да в одной пограничной стычке в Ллоэгире. Ничего особенного.’
‘Да, не повезло тебе, в мирное время ты вырос’ - посочувствовал Гавейн. ‘Но ничего, не огорчайся, и на твой век саксонов хватит’
‘А ты на Черной Реке был?’ - спросил я его, просто чтобы поддержать разговор и он ответил невозмутимо:
‘Конечо был. Я везде был.’
Бард в центре зала как раз пел о Черной Реке. Я снова пожалел Грифидда и подумал, что победа имеет срок, а поражение – вечно.
‘Слушай, Галахад, а ты пикой владешь?’ - вдруг спросил меня Гавейн и обрадовался, получив от меня утвердительный ответ. ‘А то у нас завтра игра, Лотиан против Гвента, пятеро бойцов с каждой стороны, оружие – пика и щит. Ну, мы втроем, да еще Борс, а пятый, Арман, заболел, с животом у него что-то. Съел что-то нехорошее. Пойдешь за нас?’
‘Почту за честь, Гавейн’ - отозвался я с облегчением, и он рассказал мне подробности шутейного боя. Я очень обрадовался его приглашению. Все-таки какое-никакое будущее.
Бой состоялся на плоском небольшом лугу у самой реки по имени Мелот опоясывающей холм, на котором стоял город. У реки поставили столы с разнообразной выпивкй и закуской, и там, у стола, я познакомился с Борсом, который оказался мне двоюродным братом. Он был невысок ростом, но с широкими плечами и крепким, сильным телом, с такими же как у меня черными волосами и с длинной бородой, клином спускающейся на грудь. На вид ему было лет двадцать пять. Он приветствовал меня тепло, но и с некоторым удивлением:
‘Смотри ты, Галахад. А я тебя совсем ребенком представлял.’ Я был на голову выше Борса. ‘И похож на дядю Бана, просто невероятно. Ты помнишь его?’
‘Нет, принц, совсем не помню’ - признался я виновато. Во время смерти отца мне было года три, если не четыре, и я должен был хоть что-то помнить.
Мне дали пику – заостренное древко без жала и щит с красным Лотиановым зверем на желтом поле. Зверь назывался леопардом и в настоящей жизни не встречался. Агравейн подошел, потрогал пальцем заостренный конец, предупредил:
‘Смотри, Галахад, защищайся внимательно. Этой штукой и убить можно’
Я подумал какие хорошие люди эти Лотиановы принцы и как мне все-таки повезло с ними познакомиться, а потом начался бой и думать стало некогда.
Лотианов строй представлял собой клин, в центре которого стоял, конечно, Гавейн, я – по его левую руку, за мною – Борс. По правую руку Гавейна занял позицию младший Лотианов принц Гахерис, а с краю – Агравейн. Я знал такую формацию, как и то, что сильных бойцов ставят по краям, потому что с края их защитить некому, а самого слабого воина помещают на мое как раз место, под защиту лидера. Пятерка Гвента построилась в цепь и из них я не знал никого.
Бой начался атакой Лотиана и цепь Гвента прогнулась под натиском Гавейна, причем сделано это было нарочно и главный удар пришелся по Борсу и Агравейну, в попытке обойти клин. Напротив меня оказался воин в богатом римском доспехе, похожем на мой собственный. Он был силен, дрался всерьез и сумел бы заставить меня отступить, если бы не удивительное мастерство Гавейна, сражавшегося за двоих. Мы сомкнули щиты и прорвали цепь Гвента, а я оказался за спиной воина в римском доспехе и сбил его с ног ударом под колени. Вскоре после этого потешный бой закончился, убедительной победой Лотиана, само собой.
Гавейн взял меня под руку и подвел к столу, где стояла удивительная красавица с карими светящимися глазами и богатыми каштановыми волосами, убранными в высокую прическу.
‘Моя жена Мелигранта, королева Лотиана. Вот ее, Галахад, ты должен называть королевой, она иного обращения не понимает’ - засмеялся Гавейн, представляя меня жене и я преклонил перед ней колено:
‘Госпожа королева, высокая честь...’
Вот королеве я, похоже, понравился. Она велела мне встать и гладела на меня ласково и улыбалась, с ямочками на круглых румяных щеках, награждая меня за победу над Гвентом серебряной брошью все с тем же красным леопардом.
‘Тебе полагался бы Бенвикский орел, принц’ - произнесла она певуче и я, конечно, ответил:
‘Носить твой герб, госпожа, радостно и почетно’ и снова заслужил ласковую улыбку.
На обратном пути Гавейн велел мне ехать рядом. Он радовался победе и был мною доволен:
‘Как мы их здорово, с тобой на пару, да?’
‘Нет, принц, ты сделал все дело, я лишь воспользовался подходящим моментом’ - ответил я, и это было правдой, но Гавейн не соглашался:
‘Такой момент многого стоит, Галахад. Такой момент в бою жизнь спасает, и победу приносит’. Я ляпнул ему, не раздумывая, неожиданно для себя самого:
‘Возьми меня на службу, принц’ - и смех сразу прекратился.
Он посмотрел на меня удивленно, затем нахмурился, прищурился, вглядываясь в темные облака на горизонте. Я тоже отвернулся, уставился прямо между ушами моей лошади, стал дышать как учила Вивиан: раз, два, три - вдох, раз, два, три – выдох, лишь бы лицо не выдало печали, лишь бы оставалось невозмутимым, спокойным, холодным.
‘Рад бы, да не могу, не обессудь’ - заговорил Гавейн тяжело. ‘Ты – принц и мне ровня. Более того, учитывая, что король Бан погиб, ты теперь король Бенвика и служить мне не можешь.’
‘Учитывая, что Бенвика больше нет, я теперь король пустого места,’ - горечь все-таки прозвучала в моем голосе.
‘Все одно. Никому кроме Артура ты служить не можешь,’ - не согласился Гавейн. ‘Не хочу я, чтобы в Каер-Мелоте трепались, что король Лотиана берет на службу королей и не иначе как метит в императоры. А назавтра мне король Силурии Мелвас принесет присягу, как я тогда Артуру в глаза взгляну. Не могу, не обессудь.’
‘Учитывая, что король Лот погиб, ты ведь тоже король, Гавейн, отчего же тебя зовут принцем?’ - спросил я просто для того, чтобы сменить тему противного нашего разовора и Гавейн снова улыбнулся:
‘Не знаю даже, по привычке. Мне все равно, кроме Артура какие еще короли, но Мелигранта вот недовольна,’ - с улыбкой он обернулся к жене. Дальше мы ехали молча. Я думал, что к Вивиан не вернусь ни за что, а придумаю себе другое имя и наймусь простым меченосцем к ... кому-нибудь. К королю Кернива, например, вечно терзаемому набегами ирландцев. Если он еще меня захочет, такого хорошего, без опыта, без денег, без войска, с одним лишь мечом и с опасным умением видеть людей насквозь.
‘Вот что я тебе скажу, Галахад,’ - начал Гавейн нерешительно. ‘Поживи у меня пока, в моем окружении. Нет, правда, осмотришься, себя покажешь, воспользуешься подходящим моментом? А может повезет и война начнется, хоть какая-нибудь вшивая, а там ты уж точно себя проявишь. Я Артура просить за тебя не стану, мне это неуместно, да и тебе стыдно, но как-нибудь, знаешь... так устроить, чтобы он заметил тебя, это можно будет сделать. Ты его тоже пойми, к нему каждый день люди едут, а у него теперь свои трудности, к тебе отношения не имеющие, понимаешь? Нет у него на всех времени.’
‘Я понимаю,’ - пробормотал я. ‘Спасибо, принц.’ Обида закипала во мне. Я - не все. Я его родственник. Он жил в доме моего отца, знал меня ребенком. Он знал, что я один на всем свете, что кроме него идти мене не к кому...
‘Соглашайся, право,’ - не отставал Гавейн, наклонившись ко мне доверительно. ‘А мне и поселить тебя есть где. У меня тут свое затруднение. Гарет, мой младший брат, в детской жить не хочет ни за что, а один спать боится. Вот и начинается хождение по ночам, то он пить хочет, то ему холодно, то жарко... Слуги жалуются. Давай, Галахад, временно, а там посмотрим.’
‘Спасибо, принц,’ - ответил я, внезапно принимая решение, ‘Сочту за честь!’
‘Вот и хорошо!’ - громогласно обрадовался Гавейн, ‘Вот и славно! Пришлю за тобой слугу сегодня же!’
‘Завтра, принц. В Саксонский Топор. Завтра,’ - ответил я, но Гавейн, казалось, меня не слушал, а повернулся к жене, сообщая ей радостную весть.
Следующим утром я прощался с Балином и Каддом. Я отдал им половину серебра, полученного мною от Вивиан, и ни один не хотел его брать, но я все же настоял на своем и вышел проводить их во двор.
Мы долго стояли, обнявшись втроем, на пороге таверны, и я, наконец, не выдержал, разревелся позорно, как ребенок, давая выход всему разочарованию последних дней, и горечи, и страху, и обиде. Мои мастера стали гладить меня по голове и хлопать меня по спине, неумело и неловко, и оттого особенно трогательно.
Я хотел оседлать коня и проехаться с ними хотя бы до реки, но побоялся разминуться c Гавейновым слугой и остался в таверне, и правильно сделал, потому что слуга появился вскоре, я едва успел сопли подобрать. Он проводил нас с Грифиддом во дворец и идти за ним было хорошо, покойно, будто впервые после моего приезда в Каер-Мелот мне не нужно было беспокоиться по пустякам.
Мои вещи отнесли в небольшую комнату с чисто выметенным каменным полом и двумя узкими кроватями, между которыми лежал тканый половик. Еще в комнате стояло два шкафа с ящиками, один из которых предназначался мне. Между шкафами помещалось небольшое узкое окно, выходящее во внутренний двор. За окном раздавались голоса, и один из них, особенно звонкий, показался мне знакомым. Я выглянул в окно, но никого не увидел.
Потом мы с Грифиддом расстались. Его повели устраиваться со слугами, и мне стало за него немного обидно, ведь он не был слугой, а меня проводили в покои Гавейна, куда я попал как раз к обеду.
Покой Лотианского короля был устроен в соответствии с его высоким рангом, с пушистыми коврами на полу, с льняными занавесками на окнах и с бархатным пологом над широкой, богато украшенной кроватью. Распоряжалась там, конечно, королева Мелигранта, принявшая меня сердечно. Я старался к ней не приглядываться, но то, что что мне все же удалось заметить, меня больше смутило, чем обрадовало. Гавейн, одетый по-домашнему, в длинную синюю робу, усадил меня за стол, стал сам накладывать мне угощение и своими руками налил мне вина. Я понял, что мне была оказана большая честь. Агравейн и Гахерис тоже сидели за столом. Агравейн мне нравился своей похожей на Гавейна натурой, но только в более легкой, необременительной ее форме, а вот в Гахерисе я заметил странную мрачность, скрытую угрозу, трудно обличимую в слова, будто что-то большое и скользкое поворачивалось, шевелилось в темной глубине озера... впрочем, меня это все не касалось. Нянька привела детей, мальчика и девочку лет трех, сразу повесившихся на Гавейна, и тот представил мне своих наследников: принц Камрион и принцесса Анвен.
Еще один мальчик остался стоять в дверях. Гавейн обратился к нему, подзывая жестом:
‘Гарет! Иди сюда, чего встал? Иди, знакомься со своим соседом, вот, принц Галахад из Бенвика.’
Я обернулся к Гарету с улыбкой.
‘Уж кто похож на эльфа, так это он,’ - такова была моя первая мысль о Гарете. Невысокий и хрупкий, со светлыми волнистыми волосами, отливающими серебром, он застыл у входа в напряженной неподвижности, будто олень, змерший на опушке леса. Он смотрел на меня, широко распахнув карие глаза, и без того огромные, и смешно раскрыв маленький круглый рот. Такое внимание могло бы меня смутить или показаться мне невежливым, но я не обиделся, а просто поразился его чистому детскому восторгу, ничем не заслуженному и необъяснимому восхищению.
‘Ну, иди же, чего уставился!’ - снова позвал Гавейн. Гарет легко скользнул к столу, двигаясь с грацией, похожей на мою собственную, и остановился у моего кресла. Я протянул ему руку ладонью кверху.
‘Ну, здравствуй, Гарет. Так здороваются в моей стране, видишь,’ - я кивнул на свою открытую ладонь, ‘это значит, что я не вооружен.’ Он ответил серьезным рукопожатем и радостной, с трудом сдерживаемой улыбкой, и Гавейн засмеялся:
‘Ну, что ж, король Галахад, бери себе в пажи Лотианского принца!’ Гарет воскликнул обрадованно:
‘Правда? Можно?’ – и все засмеялись.
‘Нет, Гарет, в господа я тебе не гожусь. Надеюсь, однако, стать твоим другом.’
Он сел рядом со мной. Я предложил ему есть из моей тарелки, и он обрадовался этому и косился на меня из-под темных ресниц, с улыбкой в уголках его губ. Очень мне понравился Гарет, даже острой пикой кольнула мысль: если кто-нибудь, когда-нибудь только посмеет его обидеть... Я уже считал его своим.
Потом Гарет повел меня показывать дворец, а я попросил его проводить меня в комнаты Лотиановых слуг, чтобы посмотреть как устроился Грифидд, и попутно объяснил ему, что Грифидд мне вовсе не слуга: ‘Он воин и мой подданный.’
‘Твой клятвенник?’ - уточнил Гарет и я согласился с его определением.
‘Хочешь чтобы Грифидд с нами жил?’ - спросил Гарет. Я был тронут таким предложением, хоть и не счел возможным его принять.
А поздно вечером, уже погасив свечу и забравшись под одеяло, Гарет позвал меня:
‘Галахад!’
‘М-м-м...’ - промычал я в полусне.
‘А ты магию знаешь?’
И я не смог ему солгать. Ему одному я доверил свою тайну:
‘Да, знаю немного.’
Он тихо ахнул: ‘Научишь меня?’
‘Хорошо, попробую,’- прошептал я в ответ. ‘Но это секрет. Никому говорить нельзя, а то ничего не получится.’
‘Конечно! Я не скажу,’ - охотно согласился восхищенный Гарет, и так у нас появилась первая общая тайна.
Вивиан научила меня трем вещам, необходимым воинам: останавливать кровь, ходить бесшумно и становиться невидимым, в добавок к которым я нахватался всяких мелких трюков, забавных, но в основном бесполезных. Я сдержал слово, данное Гарету, и научил его всем трем волшебным хитростям, а также я научил его плавать. И каждый вечер над тканым половиком, раделяющим наши кровати, разворачивался целый мир, волшебный и загадочный, с героями и с путешествиями, с дальними странами и кровавыми битвами, а позже – с прекрасными принцессами, когда я рассказывал Гарету истории, услышанные мною на Стекляном Озере, а порой и придуманные мною самим. Это было наше время, когда дворец затихал и догорала свеча, и длилось оно много лет, пока Гарет не вырос и не начал создавать свои собственные истории, чудесные, героические и грустные.
Он отличался от прочих Лотиановых принцев, как лебедь отличается от орла, и злил их своим отличием, но не желал его сглаживать с упрямством, чисто Лотиановым. Вскоре после нашего знакомства он обратился ко мне с просьбой, которую я счел несколько обременительной: ему захотелось провести вечер в покоях королевы, послушать как поет Мерлин.
О Мерлине я, конечно, слышал и раньше, от Вивиан в основном, отзывавшейся о нем со сдержанным уважением и скрытым недружелюбием. Не умаляя его талантов, она считала знаменитого волшебника конформистом, разменивавшим свой дар на служение мирским владыкам, в обмен на удобства и почести, настоящему магу непристойные и неуместные. Впрочем, Вивиан от всех требовала слишком многого, подходя ко всем со своей жесткой, не терпящей компомиссов меркой, и оттого угодить ей было невозможно.
‘А почему ты сам не можешь пойти?’ - спросил я в попытке отказаться от сомнительного удовольствия провести вечер среди женщин, слушающих музыку пожилого барда. Даже моя не в меру чувствительная натура до таких вершин не поднималась.
‘Мне Гавейн не разрешает,’ - как всегда удивил меня Гарет своей отровенностью. ‘Он говорит надо из меня мужчину делать, а не девку. Но если ты скажешь, что хочешь послушать, то я могу просто с тобой пойти, и все. Никто ничего не скажет. А Мерлин завтра уезжает, мне Мелигранта сказала. Неизвесто когда еще удастся. А он и про битвы тоже поет, еще и как, и про Черную Реку, и про Бенвик...’
Он очень годился своей хитростью, упомянув Бенвик, а потом покраснел, застыдившись своего вероломного коварства. Как такому отказать.
Женщины похожи на лошадей, учила меня Вивиан. Они любят свободу и нуждаются в уверенном и жестком контроле. Будучи гордыми, сильными и смелыми, они теряют происутствие духа по пустякам и хотят, чтобы кто-то, заслуживающий доверия, сказал им, что они все делают правильно, все ими довольны, ничего страшного не случилось, и вообще, все будет хорошо. Пытаться подавить их силой или жестокостью глупо и опасно, они окажутся сильнее, надолго затаят обиду и отомстят тебе в самый неподходящий момент. Также нельзя позволить им взять верх. За это они станут тебя презирать и в грош не ставить, и сами же в результате будут несчастны, лишившись того, кто мог бы указать им направление, поддержать в трудную минуту и сказать, что все будет хорошо. Позже я удивился как верно было замечание Вивиан и как мало оно пригодилось мне в жизни. Но в тот вечер я решил воспользоваться другой ее наукой, в чем-то схожей с чарами, делающими человека невидимым. Секрет состоял в следующем: ни к кому не приглядываться, никому не смотреть в глаза и думать о своем, как можно глубже и сосредоточеннее.
Моя хитрость в какой-то степени удалась, когда Гарет привел меня в покои королевы, убранные с роскошью, прежде мною невиданной, освещенные пламенем бесчисленных свечей, с высокими окнами, полукругом выходящими на на красивый изгиб реки с догорающим за ним закатом. Там я был встречен королевой Мелигрантой, которая на правах старой знакомой велела мне сесть рядом и заняла меня разговором. Я старался на нее не глядеть, говорил с нею с предельной учтивостью и устроился на низкой скамейке у ее ног, а Гарет – прямо на полу, рядом со мной. Мелигранта представила меня Мерлину, который оказался нестарым еще мужчиной с черными с проседью волосами и тонкими чертами лица. Он был одет с благородной сдержанной элегантностью и обладал глубоким приятным голосом. Его я как раз попытался разглядеть получше и получил за свои труды грустную, чуть снисходительную улыбку, заставившую меня вспыхнуть от стыда. Но все же он смотрел на меня дружелюбно и, как будто, с легким сожалением. Последнее я отнес на счет моего сиротства. Потом раздался звонкий голос, тот самый, услышанный мною прежде у окна, выходящего в сад, в замкнутом пространстве показавшийся мне слишом резким, нервирующим, и все встали, а Гарет дернул меня за рукав и громко прошептал: ‘Королева Гвенифэйр.’
Я увидел ее, показавшуюся в другом конце покоя, в красном с золотом уборе и золотыми же косами, перевитыми красной лентой, и поспешно перевел взгляд на ее белые руки, чино сложенные на животе. Мелигранта взяла меня за руку и решительно потащила в центр покоя, где на полу лежал цветастый ковер и стоял стул с высокой спинкой и рядом с ним - большая арфа. Я услышал свое имя, произнесенное Мелигрантой: ‘Госпожа моя королева, почти своим вниманием принца Галахада из Бенвика, друга короля Гавейна,’ и ответ королевы: ‘Добро пожаловать, принц Галахад.’ Я поклонился, сказал что-то вежливое и перевел взгляд на ее круглые губы, подкрашенные розовым. Я не глядел в ее глаза и думал о том, что мой золотой доспех не защищает рук, а в настоящем бою это немаловажно.
Мы слушали как Мерлин пел длинные истории и короткие баллады, и о падении Бенвика тоже пел, очень красивую и трогательную песню, во время которой все смотрели на меня. Гарет положил голову мне на колени и вскоре заснул. Я обнял его за плечи, радуясь его близости, его теплу и чистоте, а вокруг меня, сливаясь с магией музыки Мерлина, плелась легкая и сладкая паутина женской душистой магии, и в той паутине я различал одну яркую нить, которая не была ни легкой, ни сладкой.
Уже позже, лежа в постели и слушая уютное сопение Гарета, я злился на себя, не понимая отчего я так испугался, так оробел в присутствии всех этих прекрасных королев и принцесс, подозревая некое заклятие, наложенное на меня Вивиан и призванное заставить меня сторониться женщин. Умение приятной беседы давалось мне с трудом, но все же я владел им в достаточной степени, чтобы не сидеть в углу, глядя себе под ноги, как какой-нибудь деревенский невежа, способный только пить эль и ругаться по-саксонски. Мне захотелось снова увидеть королеву, услышать ее звонкий, будто детский голос, и взглянуть ей в глаза. Я повторял ее имя ‘Гвенифэйр’, и оно казалось мне знакомым и важным.
Наступило лето и мы с Гаретом ходили на реку купаться. По просьбе Гавейна я начал учить его мечу, не потому что был я наилучшим мастером, а оттого что Гарет слушал меня лучше других и старался мне угодить. Впрочем, Гавейн и сам не брезговал помахать со мною мечами, при этом хвалил меня без меры и, в основном, побеждал. Несколько раз я видел Артура, часто отлучавшегося из Каер-Мелота, и даже ужинал с ним, при этом всякий раз он был добр ко мне и приветлив, не показывая при этом особого интереса.
Однажды король решил навестить некоторое место, где по его приказу восстанавливался римский каменный мост. Сопровождать его должен был Гавейн со своими людьми и я был приглашен к ним присоединиться. ‘Развеяться, протрясти задницу,’ - изысканно описал Гавейн цель моей поездки и я охотно согласился. Грифидд радовался больше меня, из чего я заключил, что было ему в Каер-Мелоте одиноко, и друзей среди бывших своих неприятелей по Черной Реке он не нашел. Печалился только Гарет, которого с собой, понятное дело, не взяли.
Мне еще не доводилось путешествовать с таким комфортом, и в то же время так быстро. Я еще не знал тогда, что скорость передвижения королевского войска была так же важна для его побед, как и мастерство его воинов. Ночевали мы в шатрах, расставляемых слугами, которые также накрывали для нас ужин, не уступавший Каер-Мелотскому. После ужина Артур приглашал Гавейна и меня в свой шатер, выпить вина и поговорить. Прямо в центре шатра разжигалась небольшая жаровня где мы сидели вокруг огня и говорили о разном. Артур наслаждался такими беседами больше, чем шумными пирами и танцами. Однажда разговор зашел о религии. Артур пожелал узнать мнение Вивиан, и слушал меня с неподдельным вниманием в красивых длинных глазах, когда я повторял ему слова волшебницы и жрицы Богини-Матери:
‘Религия похожа на огонь. Она может согреть, утешить и указать путь, но также способна причинить боль и принести смерть, если оставить ее в руках неосторожных и неумелых. Религию можно использовать, чтобы сплотить людей, но гораздо проще – чтобы натравить их друг на друга. Нужно заботиться о том, что боги хотят от нас, а не о том, что мы можем получить от них, торговаться с ними и глупо, и опасно. Боги помогают тому, кто в их помощи не нуждается.’
Наверное, я смотрел на Артура с тем же восторгом, который сам вызывал в Гарете и был в сравнении с ним таким же ребенком. Именно тогда, над маленькой жаровней, в походном шатре, я впервые почувствовал нашу необъяснимую близость, наше сходство, не обликом и не характером, а чем-то более глубоким, изначальным, определяющим и облик, и характер, душой, может быть? Я старался не думать об этом, и старался противиться его обаянию, чтобы избежать дальнейших разочарований, при этом терпел в своих стремлениях позорное поражение.
Римский мост над рекой Мелот был почти восстановлен и опоясан крепкими деревянными лесами, поверх которых укладывались тесаные подогнанные друг к другу камни. Артур интересовался мостом очень живо, осматривал кладку, стоял над быстрой рекой, и я развлек его немного, перебежав через незаконченный пролет по неширокой дубовой балке.
Потом мы с Гавейном заскучали, легли на траву над рекой, лениво поглядывая, как Артур слушал инженеров, широко разводивших руки и указывавших вверх по течению.
Становилось жарко, прозрачные стрекозы висели над водой. Я решил искупаться, с трудом преодолев ленивую истому подошел к воде, сбросил одежду, окунулся в прохладнее, медленно движущееся течение, нырнул, поплыл в зеленоватой, матово светящейся полутьме, вышел на берег неожиданно далеко от Гавейна, медленно побрел назад, подставляя свое тело жарким лучам полуденного солнца. Воздух показался мне душным, как перед грозой, и запах луговых цветов слишком сладким, приторным, густым. Гавейн задумчиво жевал травинку, глядя на меня с некоторым неодобрительным удивлением, и точно так же глядел стоявший рядом Агравейн, и мне стало неловко под их взглядами.
‘Где король?’ - спросил я, одеваясь. Гавейн ответил:
‘Поехал с инженерами смотреть какой-то старинный форт,’ - я замер с сапогом в руке. Солнечный свет вдруг подернулся дымкой, глубокий звон оглушил меня и холодные пальцы сомкнулись на моем горле.
‘Один?’ - прохрипел я, торопливо натягивая сапог, а Гавейн и Агравейн уже бежали вверх по берегу, отдавая приказы: седлать коней, нести оружие, быстрее, быстрее!..
Мы бросились в погоню, находу прилаживаю оружие, и я мчался впереди, согнувшись в седле, различая следы копыт на мягкой траве. Доспеха на мне не было и мой щит остался в лагере. Я пришпоривал коня, скуля от ужаса, удушающего, вязкого страха за другого, беспомощного, отчаянного. Магия света, тепла и силы, растоптанная лошадиными копытами, разорванная сталью, истекающая кровью, мои мечты, моя цель – все пропало, а мы мчались вперед, слишком медленно, слишком поздно. Мой конь захрапел и пошел боком, испугавшись тени огромного валуна, когда мы спустились в узкую лощину, образованную давно осыпавшимися стенами древней крепости.
Бой в лощине подходил к концу. Артур, окруженный врагами, бился отчаянно, когда мы, на полном скаку, врубились в мешанину битвы. Я выл и орал, и наносил удары с беспощадной, безумной, слепой яростью, и кровь лилась по моим рукам, но я все-таки пробился к Артуру и, повернув коня, загородил его от атакующих. Тотчас же справа от меня появился Гавейн, весь – сила и гнев и сверкающая сталь. Оказавшийся слева Гахерис прикрыл меня щитом от брошенной в меня пики, и перед нами образовалось пустое место.
Из атаковавших не ушел никто. Их было около двух десятков и Артуру пришлось орать до хрипоты, чтобы остановить бойню. Пленники, взятые в том бою, оказались наемниками. Они назвали имя того, кто заплатил им за труды: Хардрис, сын Роста. Хардрис служил Мелвасу, королю Силурии, и заговор против Артура обретал ясность и смысл.
Пленников все же добили, их тела оставили в лощине, а убитых дамнонцев забрали с собой. Перед моим седлом лежало тело в одежде, пропитанной кровью, и мне становилось дурно. Недавно пережитый шок наливал меня гадкой дрожащей слабостью, я едва держался в седле. Потом меня долго рвало, но я успел отойти к реке, и если кто-нибудь и увидел мою болезнь, то предпочел промолчать.
Артур не был даже ранен. Агравейн получил глубокий порез на плече. Я вызвался его перевязать и, воспользовавшись моментом, заговорил ему кровь, и никто этого не заметил. Потом все сидели у костра и наперебой обсуждали подробности боя. Все были немного пьяны и возуждены миновавшей опасностью, а Артур выглядел хмурым и бледным. Он видимо, винил себя в смерти верных ему людей и раскаивался в свей неосмотрительности и доверчивости.
Меня все еще знобило и я, скользнув в тень, спрятался в свой шатер и лег там под своим плащом, отчего-то чувствуя себя ужасно несчастным. Чуть позже я услышал шаги. Кто-то откинул полог шатра и замер у входа, и я узнал в госте Артура. Я стал подниматься ему навстречу, но он остановил меня жестом и сел напротив меня, скрестив ноги. В темноте я не видел его лица. Заговорил он с трудом, будто через силу:
‘Спасибо тебе, Галахад. Нет, не говори ничего, мне Гавейн все рассказал. Хочу тебя все-таки спросить. Как ты догадался, что мне грозила опасность?’
Он подозревает меня, ужаснулся я своей мысли, и снова мне стало дурно. Но оправдываться я все же не стал.
‘Не знаю, господин король. Просто мне стало страшно за тебя и как-то, я не знаю... Холодно. Темно. Душно. Плохо. Нет, не знаю, не могу объяснить.’
‘Может у тебя, как у Вивиан, дар? Может ты ясновидец?'
‘Нет, господин’ - мне было жаль его разочаровывать. ‘Вивиан пыталась найти во мне дар, многократно, но ничего не нашла. Я – воин. Надеюсь таковым стать, по крайней мере’
‘Уже стал, Галахад. Ты – воин, причем из лучших, это я тебе точно говорю. У тебя есть то, чему не научишь. Уверенность. Уверенность в своей способности взять чужую жизнь. Без этого воинов не бывает, хоть гоняй их с мечом целыми днями.’ - голос, звучавший из темноты, менялся, постепенно наполняясь знакомым мне теплом. ‘Я вот что хотел спросить. Ты Гавейну присягал? На верность?’
‘Нет, господин король. Я предлагал ему свою службу, но он отказался.’
‘А я не откажусь,’ - я услышал улыбку в его голосе. ‘Ко мне пойдёшь служить?’
‘Конечно, господин.’ В темноте я нашел его руку и поднес ее к губам. Я не знал что еще сказать. Все события последнего дня казались мне сплошным бешеным водоворотом, и я чувствовал себя совершенно потерянным.
‘Ну и отлично,’ - он коснулся моей щеки ласковым отеческим жестом и добавил, поднимаясь: ‘Вот вернемся в Каер-Мелот и сделаем все, как положенно, принародно, чтоб все видели – я перед тобой в долгу.’
‘Спасибо тебе, господин,’ - сказал я ему в спину и он, не оборачиваясь, взмахнул рукой и опустил за собой полог шатра. Лишь тогда до меня дошло, что моя мечта сбылась и все теперь будет хорошо, и будет у меня господин, достойный верности. Я упал на спину, уставился в темноту невидящими глазами, и от счастья, от полного восторга, мне захотелось петь и куда-то бежать, лететь по небу и бежать по воде.
На обратном пути я ехал между Гавейном и Агравейном, и оба были добры ко мне и очень меня хвалили. Улучив момент, я сказал Гавейну о том, что Артур собирается принять мою клятву. Тот сначала обрадовался, застучал меня по спине, засмеялся в своей обычной громогласной манере, а потом немого опечалился и, будучи Гавейном, сразу объяснил мне причину своего огорчения:
‘Гарет очень расстроится, что ты съедешь от него. Знаешь как он тебя любит? Больше, чем брата, право’
‘Я останусь с Гаретом. Если ты позволишь, конечно, и если король не станет возражать.’
‘Не станет!’ - тут же обрадовался Гавейн ‘Я с ним поговорю, если что.’
Вечером мы снова сидели в шатре Артура и разговор шел о Мелвасе. В основном говорил Артур, рассуждал вслух, рассказывал мне о Силурийском монархе. О том, что из всех Британских королей только он один не присягнул Артуру на верность. О том, что хотел выдать за Артура свою сестру, но король, отдавший сердце своей Гвенифэйр, отказался от предложенной Мелвасом чести и в результате нажил себе если не врага, то недруга. А теперь выходило, что именно врага, хотя прежде король Мелвас от открытой агрессии воздерживался.
‘Не знаю’ - говорил Артур, глядя в огонь ‘Я еще не решил что делать. Открыто выступить против него я не могу, другие короли взбунтуются и будет у меня вторая Черная Река, когда бритацы убивали британцев, саксонам на радость. Нам нужно держаться всем вместе. Поодиночке ни одному королевству не выстоять. Мне это ясно, Марку из Кернива это ясно, Мейрхиону из Регеда, Кунедде из Гвинедда, Кингену из Пависа, всем ясно, кроме Мелваса. С ним нужно быть на страже, это точно. Его гордыня граничит с глупостью, а может быть ею и является.’
Мы подъехали к Каер-Мелоту ранним вечером. Вперед был выслан дозор, и порядочная толпа собралась встречать нас у ворот. Мы спешились, король подозвал меня к себе и, взяв за руку, повел во двор.
Балин говорил мне, что как бы я ни был скор и ловок наступает в бою такой момент, когда необходимо повернуться к врагу лицом, встретить его клинок своим и взглянуть ему в глаза. Я почему-то вспомнил эту Балинову мудрость, когда король подвел меня к своей жене, королеве Гвенифэйр, во внутреннем дворе своего дворца, в Каер-Мелоте. Он сказал:
‘Гвенифэйр, благодари моего друга, принца Галахада. Если бы не он, быть бы тебе вдовой.’
Я взглянул ей в лицо и увидел длинные темно-синие глаза, тонкий нос и белую кожу, нежные, чуть припухшие губы, влажные губы с блестящей полоской зубов между ними, и длинную белую шею с маленькой темной родинкой у левого уха. Я увидел ее и поразился. Ее сутью было желание.
Неистовое, неудержимое, болезненное, пламенное желание власти и удовольствий, любви и развлечений, охоты, войны, побед, красивых вещей, восторженных поклонников, турниров, балов, быстрых лошадей и всеобщего поклонения, неутомимая, жестокая, сводящая с ума жажда невозможного. Пламя ее желания билось в ее глазах, светилось под тонкой кожей, создавая вокруг нее ореол, ощутимый, как прикосновение солнечного луча, и я не мог поверить бешенной, безумной страсти, спрятанной под маской сдержанных манер, скромной добродетели, опущенных ресниц, сложеных рук.
Прекрасная королева Гвенифэйр хотела всего и немедленно. Но в тот вечер, пахнущий лавандой и дождем, в последнем отблеске уходящего солнца, больше всего на свете она хотела меня.
Все встало на свои местa. Звонкий голос, зовущий в неведомое из окна залитой солнцем комнаты, жадная огненная нить в паутине женской магии, тихий стон Вивиан, тщетно пытавшейся отмолить меня у судьбы, неясный образ, схожий с пламенем свечи в темной комнате, сложились в одно заклятие, опустившееся на меня, как последний удар клинка. Я почувствовал его в своей крови, как чувствуют болезнь, от которой нет спасения.