Моряцкая бурса

На фото - А.Киселев.2011год.

   Александр Киселев.МОРЯЦКАЯ БУРСА.
     Публикуется Е.Розенбергом с согласия автора.
       
                ОБ АВТОРЕ.
     Александр Киселев родился в 1932 году.
     В Одессе окончил мореходное училище (1951г.) и Институт
   Инженеров Морского Флота (1957г.), после чего был направлен
   на постоянную работу в органы государственной безопасности СССР,
   где впоследствии окончил Высшую разведывательную школу,
   заочную аспирантуру при Краснознаменном Институте Службы Внешней Разведки и докторантуру при Академии СВР.
        С 1957 года работал в Центральном аппарате КГБ в Москве в Управлении
  Морской контрразведки, с1959 года – в Управлении нелегальной разведки
   ПГУ КГБ.  Специальные задания выполнял на Ближнем Востоке (1959-
   1962гг.) и в Англии (1963-1968гг).
        В дальнейшем- возглавлял Отдел специальных операций Внешней Разведки КГБ.
        Пять лет занимался научно-педагогической деятельностью. Будучи
       научным руководителем группы аспирантов, подготовил несколько
       кандидатов наук.
       С 1995г. – вышел в отставку по выслуге лет.
       Почетный сотрудник КГБ и Внешней разведки.
      Активно занимается журналистской и писательской деятельностью.
      Издал 8 книг по чекистской тематике для самой широкой читательской
       аудитории и более 20 статей по профессиональным и внешнеполитическим
       проблемам.
     Живет в Москве.
               
              Аннотация к книге.
   Атмосфера первых послевоенных лет в ярких рассказах об учёбе в Одесском мореходном училище. Одесса не просто город, овеянный романтической, героической и блатной славой, это явление, познать которое можно при долгом и пристальном изучении, но понять только в разлуке.
Это — ласковая аура, загадочный мираж и острая боль, беспрерывно саднящая душу. Таким этот город предстает в книге, автором которой является убелённый сединами генерал и профессиональный разведчик Александр Киселёв.
             
          БУРСА.(Стар.) Семинария, училище. (Первонач.- общежитие, где учащиеся     содержались на казенный счет.) Воспитанники этого училища – «бурсаки».                (Толковый словарь В.И. Даля.)


               
                Александр Киселёв
                МОРЯЦКАЯ БУРСА
 
               
                ПРОЛОГ
        Настоящие мужчины, когда им лет пятнадцать,  бредят приключениями и с безоглядной готовностью бросаются в самые рискованные и безрассудные предприятия.  Пока им невдомек,  что предстоящая череда лет,  именуемая жизнью, быстро развеет их романтические порывы, и они останутся в памяти лишь как яркие,  возможно, даже незабываемые, но быстролетные эпизоды   Мальчишки моего поколения рвались преимущественно в небо, а мы с дружком всерьез заболели морем.  Наша мечта обрела некоторую реальность с выходом в 1945 году правительственного Указа об открытии мореходных училищ.
      Попасть,  однако, в такое училище,  где на каждое место претендовали сотни энергичных парней, оставалось уделом лишь счастливчиков. Тем не менее,  за прошедшие годы тысячи отважных.,  влюбленных в море юношей прошли через мореходские классы,   обретя не только желанные профессии, но познав начала особенного - морского - братства,  где превыше всего почитаются порядочность,  искренность,  готовность к взаимовыручке.
      Нелегко и    непросто дается морская наука,  но еще  сложнее постигаются нравственные основы училищного,  а затем и корабельного общежития,  где безраздельно господствует наработанный веками принцип: "Один за всех и все за одного!"
       Мне довелось осваивать начальный курс морской грамоты в Одесском мореходном училище в трудные послевоенные годы,  но несмотря на сложности того периода,  он остался в памяти как удивительно светлый и совершенно неповторимый в прагматическом постижении жизни.               
       В 1988году из далекой азиатской страны, где находился в длительной служебной командировке, я написал в газету  "Известия":
       «Не могу не отозваться на статью "Памятник", опубликованную в вашей газете.
        Мне довелось учиться в той же Одесской мореходке, которую ранее, перед Великой Отечественной войной, окончил Александр Иванович. Но никто из наших офицеров-наставников ни разу, ни словом не обмолвился о герое-подводнике. Не знали? Возможно, хоть и верится с трудом, И лишь в 1981 году на традиционной встрече выпускников в актовом зале училища мы впервые увидели небольшую фотографию Маринеско и краткое описание его подвигов. Но его трагическая судьба так и осталась для нас неведомой.
      И вдруг "Памятник", обнаживший не только и не столько ужасающую несправедливость, сколько низость и нечистоплотность многих флотских чинов, растоптавших славу и гордость российского флота.
       Лицемерно, ханжески звучат ссылки на недисциплинированность Маринеско. Как можно свойственные нормальному человеку слабости противопоставлять величайшему героизму и полному самопожертвованию? Как могут пустячные по существу проступки затмить огромный личный вклад Маринеско в разгром фашизма? Потому он и стал Героем, что был не как все, потому и выжил один из тринадцати командиров подобных субмарин, сохранив свой экипаж и нанеся врагу колоссальный, воистину неисчислимый урон.
      В российском флоте скандально скомпрометировавший себя офицер пускал пулю в лоб. Допускаю, что нынешняя нравственность не настолько мужественна, но убежден, что все чины, опозорившие себя и флот травлей Маринеско должны немедленно уйти в отставку.
       В нашей доброй старой мореходке есть доска почета лучших выпускников. Выше всех, золотом на ней должна быть высечена фамилия Александра Ивановича Маринеско.
22.08.1988г. »
         Прошли годы, подули свежие ветры. Памяти Маринеско остались верны оставшиеся в живых его боевые товарищи, с которыми он рисковал жизнью в морских походах  и просто честные люди, которые не могли равнодушно взирать на произвол бездушных чиновников с большими звездами на погонах. После многочисленных обращений ветеранов, общественности, после серии публикаций в газете «Известия» справедливость восторжествовала. 5 мая 1990 года капитану третьего ранга Маринеско Александру Ивановичу  посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
 Одесскому мореходному училищу, в котором с 1930 по 1933 год учился герой-подводник, в 1998г. было присвоено имя Маринеско.
        Нахлынувшие воспоминания о моих  юношеских годах, проведенных в этом училище, и побудили меня написать эту книгу.
               
               
               
               
                1.Зимняя закалка

      Кто-то сбрехнул, что в Одессе не бывает зимы. Кажется, Вовчик Панков. Конечно, в его Кургане морозы посвирепее, но там наверняка не бывает таких ветродуев…
      Обжигающий ледяной вихрь врывался в подворотню с воем и свистом, с дикой всесокрушающей силой, и не было от него ни спасения, ни слабого укрытия. Даже настоящая корабельная рында, снятая с затонувшего корабля и немало повидавшая на своем веку, устала сопротивляться разгулявшейся стихии и, раскачиваясь, жалобно стонала. Надраенная до блеска, с рельефной крупной вязью по всей окружности «Русь» и чуть помельче «Малороссийское акционерное пароходное общество», рында продолжала нести здесь морскую службу не случайно - это был экипаж мореходного училища, уютно разместившийся в тихом уголке Лермонтовского переулка, который сразу за экипажем с высокой кручи срывался прямо в Черное море. Даже в безветренные дни казалось, что волны плещутся где-то совсем рядом, а в такую, как сегодня, сумасшедшую погоду могучие раскаты морского прибоя уподоблялись беспрерывной артиллерийской канонаде. Шквальный ветер, захватывая у берега тучи водяной пыли, швырял ее на крыши домов, на асфальт и булыжник городских улиц, где, схваченная морозом, она тут же превращалась в ледяное зеркало, обращая эти улицы в идеально гладкий каток.
      С наветренной стороны уже добрая половина подворотни покрылась толстой ледяной коркой, в которой бегающим мерцающим зайчиком отражался желтоватый огонек пятнадцатисвечевой лампочки, метавшейся вместе с громыхающим жестяным отражателем где-то под высоким и грязным потолком.
       Отвернувшись от пронизывающего ветра, натянув бескозырку глубоко на глаза и уши, туго завязав ленточки на подбородке, приплясывая, у рынды нес караульную службу один из новобранцев-первокурсников, которых в училище, как и везде на флоте, звали не иначе как салагами. Этого тщедушного и сплошь конопатого мальца не выдувало из подворотни только потому, что он как за спасительный якорь крепко держался за Мосинскую пищаль образца 1891/30 года, с которой могли воевать и его отец в недавнюю Великую Отечественную, и дед в Гражданскую, и прадед в Русско-японскую. Даже став на цыпочки, этот вахтенный вряд ли дотянулся бы до блестящего четырехгранного штыка, как шпиль венчающего это древнее и столь живучее сооружение.
Близилась полночь. Прислонив к стене винтовку и тут же ухватившись за свисающий с рынды плетеный конец, дневальный чётко отбил три двойных удара и один одинарный, что в переводе на морской язык означало 23 часа 30 минут. Обычно звонкий, многократно усиливаемый подворотней звук на этот раз прозвучал едва слышно и, разрываемый на куски, тут же умчался с бешеным ветром.
Обычно на каждый пост назначаются два дневальных, стоят они по установленному на флоте распорядку: четыре-через-четыре, то есть четыре часа вахта, четыре отдых. Бывает, правда, что иногда дневальные сами меняют этот порядок и по договоренности стоят свои часы тогда, когда им удобно. Но это в летнее время, а для зимы порядок строгий. В особо холодные дни вахтенные должны меняться через каждые два часа.
Но сегодня Алёшке Кислову придется отстоять не два и даже не четыре, а сразу целых двенадцать часов, потому что у его сменщика, закадычного друга Толика Картова, или просто Топы, живущего на Слободке, внезапно возникла большая проблема - у одного из многочисленных родственников то ли крестины, то ли именины, но пропустить их никак нельзя. А ночью оттуда не выбраться, и поэтому он сможет подъехать только первым утренним трамваем. Но зато потом весь день с восьми и до двадцати  будет стоять в этой же подворотне. А у Алёхи весь день свободный - малость вздремнул и гуляй.
Жаль только, что не утеплился как следует. Да кто же знал, что так разбалуется погода и  после сравнительно теплого солнечного дня на Одессу об рушится собачий холод, сдобренный леденящим ветром?
Табельная курсантская одежонка - тонкая суконная шинель, кирзовые ботинки да бескозырка - грели плохо. Алёха основательно замерз уже через первые пять минут и после этого не ощущал ни тепла, ни холода. Подверженный с детства затяжным и тяжелым ангинам, он особенно беспокоился за ноги и злился на свое упрямство, помешавшее ему обмотать ноги газетами, как настоятельно советовали бывалые ребята, совсем недавно вернувшиеся с войны. А без такого основательного утепления эти форменные башмаки ничего не стоили.
Изваянные из кирзы, толстой резиновой подмётки и медных шпилек они были невероятно прочны, но совсем не держали тепла. Поэтому с большой долей справедливости их повсеместно на флоте зовут говнодавами.
Но стоять на одном месте как истукану во время дежурства вовсе не обязательно - можно, оставив винторез, покататься на внезапно появившемся прямо у твоих ног гладком льду, это приятно, но ноги стынут еще сильнее; можно, докатившись по льду до сухого асфальта, позаниматься индивидуальной строевой подготовкой, это греет лучше, если к тому же включить в нее такой важный элемент, как бег на месте; можно заниматься еще многими другими интересными делами. Но при всем этом главное - не замечать ту единственную в подворотне дверь, которая ведет прямо в подвал, заваленный мягкими и теплыми матрасами. Достоверно установлено, что если прилечь на высокую кучу матрасов, а одним еще и укрыться, то долгое и нудное время ночного дежурства мгновенно спрессовывается в несколько приятных мгновений, прерываемых, необходимостью столь же аккуратно отбивать склянки в положенные часы. Хотя и этот ритуал часто подвергается критическому переосмыслению - действительно, зачем же нарушать ночной покой не только экипажа, но и всей округи, когда главная задача дневального как раз и заключается в обеспечении их безмятежного и глубокого отдыха?
Но все это становится реальным только при условии, когда ответственный дежурный по училищу из нормальных офицеров. Он приводит курсантский строй в экипаж, обходит все посты, заходит в кубрики, где проводит индивидуальную или коллективную воспитательную работу, а с отбоем, то есть в 23.00, вместе со всеми идет дрыхнуть до побудки. Ну, иногда минут на десять встанет пораньше. С таким хорошо.
А сегодня главный по команде капитан-лейтенант Шуляк. С ним не забалуешь. Он хитрый и страшно вредный. Ну, например, пройдет ночью по постам, придирчиво все проверит, обязательно для очистки совести кого-нибудь вздрючит и, вроде угомонившись, уходит в свою дежурку. Что сделал бы после этого нормальный человек? Понятно, почитал малость на сон грядущий и отвалил. А Шуляк? Выждет, гад, минут десять-пятнадцать и снова тут как тут: где ты, голубчик, загораешь, все еще у рынды обнимаешься с винторезом или уже успел в матрасы зарыться? Тут для тебя уже заготовлена долгая и нудная нотация про бдительность, про всяческую о тебе заботу, непременно про большие деньги, которые другим не достаются, потому что ты их все на себя потребляешь, а на закусь - обязательно про твоих родителей вспомнит и искренне их пожалеет, потому что зря они возлагают на тебя какие-то надежды. И для закрепления всей этой премудрости в хлябкой курсантской памяти воткнет еще пару нарядов вне очереди. Причем, как законченный садист, в наряд назначает опять же только на свое дежурство - вместе, дескать, побдим, а заодно я из тебя достойного человека строгать буду.

                2.Спецзадание
А к Вовчику и Алехе у Шуляка любовь особенная, можно сказать повышенная. Совсем недавно, накануне Октябрьских праздников, их вдруг сняли с занятий для выполнения какого-то специального задания. Сачконуть с занятий, да еще совсем легально - это ли не везуха? Через минуту они уже докладывали начальнику строевого отдела о полной готовности выполнить любое задание, а тем более специальное. В отделе их уже ожидал Шуляк.
- Забирайте, но ни минуты лишней. Позаботьтесь обо всех наших офицерах, - дал Шуляку последнее указание начальник.
Шли недолго, только спустились к порту и через него к Военной гавани, где выстроился ряд бараков. У одного из них Шуляк попросил ребят подождать. Вскоре вышел и призывно пальчиком их к себе подзывает, Вовчику, потому что он покрепче, посильней, вещмешок на спину взваливает, а Алёхе вручает огромного гуся, причем очень неспокойного, даже нервного.
- За мной!
И, важно заложив руки за спину, неспешно пошел впереди. «Если задание специальное, то, наверное, все идет, как надо», - ребята гасили возникающие сомнения, потому что ни поклажа, ни маршрут следования особого энтузиазма не вызывали.
Поднялись по всему миру известной Потемкинской лестнице, насчитав в ней сто девяносто четыре ступеньки, прошли мимо Дюка прямо к Дерибасовской.
Шуляк не просто шел по Одессе. Он себя нес, высоко задрав голову и выдвинув вперед заметное брюшко. За ним семенили сразу два ординарца! Каким же важным он представлялся себе в эти короткие и самые, видимо, радостные мгновения своей жизни! Душа Шуляка пела. Он был еще молод и охотно ловил на себе восторженные, как ему представлялось, взгляды милых дам.
И только гусь как-то совсем по-другому воспринимал всю эту объективную действительность. Поначалу, вплоть до Дерибасовской, он выражал свое отношение к происходящему традиционным шипением, переходящим местами в откровенную и довольно громкую ругань. А на главной улице города он распоясался окончательно - стал прибегать к мерам физического сопротивления, начал драться своими перепончатыми лапами и норовил ущипнуть длинным клювом не только Алёху, но и некоторых зазевавшихся прохожих. Все уговоры в бессмысленности такого поведения и в необходимости благоразумия заметных результатов не дали. Это возмутило даже всегда спокойного Вовчика:
- Ты его покрепче зажми, а я ему башку на триста шестьдесят сделаю. А потом скажем, что это он сам от любопытства так закрутился.
Гусь укоризненно посмотрел на Вовчика и быстро сунул голову под крыло. Хлопот с ним больше не было.
Миновав Соборку, "спецподразделение" свернуло на Садовую, где до прошлого года был старый экипаж мореходки и где еще жили многие офицеры и преподаватели.
- Значит, мы этому жлобу, как барину, праздничный паёк так торжественно подносим? А хрена он не хочет? - горячился Вовчик, - Сам он что слабосильный или похудеть боится?
- Давай до его дома дотянем и смоемся, - предложил Алёха, - он наверняка станет отлавливать своего гуся и за нами не побежит.
Расчет оказался верным. Шуляк, естественно, первым вошел в подъезд своего дома, но, обернувшись, увидел лишь стоящий у входной двери вещмешок и прогуливающуюся рядом птицу. Адъютанты смылись. При приближении Шуляка гордая птица, резко взмахнув крыльями, устремилась куда-то на верхние этажи. С тяжелым мешком в руках, капитан-лейтенант помчался вдогонку. Сгоряча он проскочил свой третий этаж, но ни на следующем, ни на самом верхнем гуся не оказалось. И только привыкнув к темноте, Шуляк увидел его отдыхающим на какой-то балке под самой крышей. Ни на какие уговоры и обещания птица не реагировала, она вообще игнорировала его как личность, и сдалась только на следующий день кому-то из его домочадцев.
Опьяненные не столько свободой, сколько стаканом молодого молдавского вина на Привозе, ординарцы сходили в кино, а оставшееся до вечера время просто прошлялись по улицам. В училище их уже ожидал приказ: по возвращении незамедлительно явиться к начальнику строевого отдела. Ничего хорошего это не предвещало.
Объявились они в отделе как раз в тот момент, когда Шуляк своим визгливым голосом, перемежая небылицы с угрозами и причитаниями, вещал офицерам о недопустимой расхлябанности среди курсантов третьей роты. В завершение он обвинил мальчишек в нарушении присяги и оскорблении личности офицера.
- В чем же все это проявилось? - усомнился в выводах Шуляка начальник отдела капитан I ранга Шишканов. - А давайте-ка послушаем и самих героев. Ну-ка, только по одному, коротко и четко.
Выслушав немного сбивчивый, но искренний рассказ, он обратился к присутствующим:
- Чьи курсанты? Ваши, Брагин?
- Так точно, мои.
- Забирайте их и разбирайтесь... Поспокойнее.
Как только они скрылись за дверью, Шишканов продолжил:
- А Вы, капитан, - он сознательно опустил слово «лейтенант» в звании Шуляка, чтобы подчеркнуть, что где угодно, только не на флоте возможен и допустим такой разговор, - никак не можете уяснить, что курсантов совершенно недопустимо использовать для уборки Ваших ночных горшков. Это аморально! Ну, хотя бы уж для порядка темноты дождались. И зачем средь бела дня Вы их по всему городу таскали? Ведь от Вашего дома до базы всего-то минут пять хода. Теперь Вы сто лет их будете воспитывать, но до конца жизни они будут Вас презирать, - и с металлом в голосе, - говорю Вам об этом последний раз.
Резко поднявшись, Шишканов вышел, давая понять, что никаких оправданий выслушивать не намерен. Офицеры подавленно молчали.
-Товарищи офицеры, так что мы на данном этапе имеем с гусь? -штатный хохмач старлей Брянцев напомнил собранию веселый анекдот, -Одни шкварки? Ни хрена подобного! Товарищ капитан-лейтенант, у Вас не будет каких-нибудь персональных дополнений?
- А. пошел ты!...
Шуляк выскочил, громко хлопнув дверью.

                3.Почти подсуден

Так что его любовь к Вовчику с Алёшкой была особенной. И в полной мере взаимной. Поэтому Алёха сразу подавил в себе всякие искушения перекоротать дежурство в теплом подвале.
Дверь, ведущая в этот подвал, некогда была застеклена, но с давних, еще, наверное, довоенных пор место стёкол занимали куски фанеры. В ночные дежурства на этих фанерках дневальные отрабатывали приемы штыкового боя, поэтому все они были изрешечены аккуратными четырехугольными отверстиями.
- Коротким, коли! - скомандовал себе Алешка и вогнал штык в фанерку. - А теперь длинным, раз-два!
Занятие немного согревало и ускоряло бег ночного бдения.
- Длинным, р-раз!
Штык вонзился на всю глубину и заклинился в фанерке. Покачав винтовку во все стороны, дневальный попытался ее выдернуть. Силёнок явно не доставало, винтовка не поддавалась. Немного отдохнув и упершись одной ногой в бетонный парапет, он снова изо всех сил рванул ее на себя. Освободившись от фанерного плена, она резко и радостно подалась назад, куда-то за спину, легко увлекая за собой малорослого дневального, пока не уперлась во что-то мягкое и почему-то охнувшее. Это спасло Алёху от падения, но тут же заставило его крупно огорчиться: повернувшись, он прямо перед собой увидел скрюченную фигуру дежурного офицера. По его гримасе можно было понять, что жить ему оставалось самую малость. Превозмогая мучительную боль, он наконец открыл глаза и, с трудом разглядев в полутьме подворотни физиономию дневального, истерически заорал:
- Так это ты, Кислов, мать твою так!
Такое начало завязывающейся беседы немного настораживало.
- Да ты, сопляк, так твою, разэдак, знаешь, что совершил? Вооруженное нападение на офицера при исполнении им служебных обязанностей! За это отдают под трибунал! Ты сознательно нанес мне увечье и вывел из строя боевого офицера в такое трудное для всей страны время! Ну, теперь ты у меня попляшешь!
- Простите, я, честное слово, Вас не заметил, я не хотел Вас бить, то есть ударять, я... я... - курсант с трудом удерживал слезы.
- Молчать! Кто дал тебе право спорить со старшими? А боевое оружие тебе что, игрушка? Да ты всю дверь исковырял!. Это так ты относишься к социалистической собственности?
«Ну все. Теперь суд. С четырнадцати лет сажают, а мне уже пятнадцать. Если и не посадят, то из училища как пить дать выставят»...
- А дверь такой и была, я только три или четыре раза ее немножко проколол, потому что очень... холодно. А там, высоко, это не я, туда я и не достану, - мучительно искал оправдания Алёха.
Это было понятно и Шуляку, но из случайной ситуации он продолжал выжимать максимум воспитательного эффекта:
- Пока ты тут калечил государственное имущество и ломал дове¬ренное тебе оружие, за твоей спиной мог проникнуть на объект не только одиночный диверсант, но целый взвод, нет, рота. Это ты понимаешь?
Возражать было бессмысленно, соглашаться опасно. Понурившись и хлюпая носом, дневальный молчал.
-Тогда, если ты не понимаешь таких простых вещей, я отстраняю тебя от дежурства. Оставь винтовку, иди разбуди старшину и доложи ему о грубом нарушении устава. Утром пойдешь прямо на гауптвахту. Пусть немедленно пришлет сменщика.
«Господи, а замены ведь нет! Топа в самоволке и подтянется только утром. Если выяснится еще и это, то обоим пощады не будет».
- Товарищ капитан-лейтенант, ровно в 24.00 у нас смена, осталось меньше десяти минут. Пока я буду бегать, он и сам придет. И Вам тут мерзнуть не надо. А старшине я утром доложусь.
Легко разгаданная попытка как-то оттянуть исполнение приговора с наивной надеждой на великодушие офицера лишь усугубила ситуацию:
- Не возражать! Немедленно исполняй приказ! Ты у меня в карцере...
Изображая крайнее негодование, Шуляк притопнул ногой. А это оказалось совсем излишним: поскользнувшись и потеряв равновесие, он едва устоял на ногах, но лишился при этом своей фуражки. Подхваченная ветром, она резво покатилась по гладкому льду в полную темноту двора.
- Ты что, растяпа, стоишь? Догонять! Бегом!
- Так диверсанты же, товарищ капитан-лейтенант!
- Я тебе таких диверсантов покажу, что ты их век не забудешь! Марш!
О той темноте, какая была во дворе, в Одессе говорят: хоть в морду дай. К тому же сплошной каток, благо, можно для устойчивости опираться на винтовку. Но как и где искать черную фуражку в абсолютной темноте?
Интуитивно Алёха мелкими шажками потянулся в самый дальний угол, к забору, а точнее - к туалету, куда, по его разумению, неизбежно должна докатиться фуражка. На середине огромной, не замерзающей по понятным причинам лужи у самого туалета, удалось разглядеть какой-то круглый предмет, достаточно схожий с офицерской фуражкой.
С этими обнадеживающими сведениями дневальный не спеша возвратился к ожидающему его командиру. То ли от нетерпения, то ли от холода тот слегка приплясывал и энергично двигал руками. Его голову на восточный манер украшала чалма из форменного шерстяного шарфика.
- Нашел, но не можешь достать? Что за фокусы? Ты меня еще и заморозить здесь хочешь? Немедленно принести! - от расстройства он опять хотел было топнуть, но почему-то раздумал, застыв, как цапля, на одной ноге.
С трудом дотянувшись до фуражки и зацепив ее штыком, дневальный, так и принес ее офицеру. Шуляк брезгливо взялся за блестящий козырек, поднес к носу:
- Ты сам ее туда бросил, так? Отсюда все видно, не отвертишься! Значит, встал на путь открытого вредительства? Так, так! Делай, что хочешь, но чтобы к утру мой головной убор был в полном порядке! Ясно? А сейчас я пойду в изолятор - ты меня покалечил и из-за тебя же я еще и простуду, кажется, схватил.

                4.Добродетельная сестричка

В изоляторе, в процедурном отделении, где безраздельно хозяйничала дежурная медсестра Феня, уже давно погас свет. Это означало, что она, закончив на сегодня все дела с больными, ушла спать в свою маленькую келью. Именно этого момента и дожидался дежурный офицер. И если бы дневальный, фехтуя в подворотне ружьем, не задел Шуляка, то тот, никем не замеченный, уже был бы у Фени. Такой была его главная диспозиция на это дежурство.
Феня работала сменной сестрой уже более года. Она была не очень молода, хотя и не стара - лет под тридцать. Высокая, дородная, с невероятно развитым бюстом и таким же задом, она была медлительна, неизменно спокойна и бесконечно доброжелательна. В жаркое время, а в этих широтах лето длится не менее полугода, она одевала всегда тесный ей халат на голое тело, из-за чего эта традиционная медицинская униформа приобретала чисто символическое значение. При малейшем движении большая ее часть просто выпадала наружу. Феня это сознавала и ее объяснение: "Что же делать, ведь жарко, сил нет" - всех устраивало.
Во время процедур - перевязок, уколов, прослушиваний - она вынужденно упиралась бюстом в пациентов, иначе у нее просто не получалось, отчего мальчишки терялись, краснели, а некоторые поспешно сбегали. Но из тех, что постарше, находились и смельчаки, как бы невзначай касавшиеся ее округлостей.
- Ну погладь, погладь, миленький, - говорила она обычно в таких случаях, - от меня не убудет. Только сиди смирненько, пока я тебе давление смеряю. Ай-яй, такой молоденький, а давление-то как скачет!. - искренне сокрушалась добродетельная сестричка.
Феню любили все и за доброту, и за ту профессиональную основательность, с которой она относилась к больным. Со скрупулезной тщательностью она выполняла все предписания врачей, нянчась с пациентами как с малыми детьми, и когда в осеннюю или зимнюю пору их было много, едва управлялась к полуночи.
Во внерабочее время совсем молоденьких мальчишек она к себе не подпускала, но иногда уступала настояниям уже видавших виды фронтовиков. А к офицерам всегда испытывала глубокое расположение.

                5.Лечение «втемную»

С уходом Шуляка, дневальный, не снимая фуражки со штыка, отнес ее в умывальник и, бросив в раковину, полностью открыл кран. Часа через два основательно промытый головной убор был водружен рядом с рындой, на самом сильном сквозняке.
Шуляк на этот раз лечился у Фени примерно три часа. Он внезапно вырос из темноты и совершенно неожиданно поинтересовался:
- Ну, как дела, дневальный?
Из него так и выпирал приподнятый настрой.
- Все в порядке, товарищ капитан-лейтенант, никаких происшествий не отмечено, - дневальный радостно воспринял резкую перемену в настроении начальника, - Ваше задание выполнено, фуражка возвращена в нормальное состояние.
- Ты смотри, а ведь верно, - удивился офицер, вертя в руках свою недавнюю утерю. - Постой, постой, а почему опять на дежурстве ты? Где замена?
- Товарищ капитан-лейтенант, выполняя поставленное Вами задание, я вынужден был отправить своего сменщика назад, и он, наверное, уже спит. Мне не хотелось, чтобы все училище   сразу узнало о происшествии с Вашей фуражкой. И я, конечно же, никому не скажу, что нечаянно нанес вам ушиб и Вы лечились у Фени три часа.
- Как это три часа? Ишь ты! Она меня очень внимательно обследовала, только и всего. А ты - три часа!
- Но, товарищ капитан-лейтенант, ни у нее, ни в процедурной свет не загорался. Как это она... обследовала? Наощупь, что ли?
Это был явный перебор. Боевого офицера, командира вот так -носом и в дерьмо! Благодушие мгновенно перешло в ярость:
- Ты, Кислов, опять за свое! Ну что тебе надо! Мы еще с тобой ой как поговорим!
- Это я так, просто. Я же не подглядывал. А, может, свет и был, - Алешка отступал, понимая, что нельзя загонять противника в угол, ведь если кто-нибудь и будет во всем этом разбираться, то поверят все равно не ему. Но по инерции его занесло немного дальше:
- A что, товарищ капитан-лейтенант, гусь вкусный попался?
- Что? Гусь? Какой еще гусь? Я с тобой за все рассчитаюсь!
Схватив фуражку,  с трудом балансируя на зеркальном льду, Шуляк удалился в дежурку и в эту ночь более не объявлялся.
Утром, когда на вахту заступил Топа, принесший большой кусок именинного пирога, Алеха с этим пирогом и высокой температурой отправился прямо в обитель Фениных забот. На долгих две недели.
И хотя поначалу мучительно болело горло и приходилось регулярно пить горькие лекарства, здесь никто тебя не донимал ранними побудками, бесконечными и бестолковыми строевыми занятиями и разными дежурствами. Отоспавшись, можно было просто полежать и помечтать о жизни вообще и в особенности о предстоящем отпуске, во время которого надо будет в полной морской форме придти в свой класс, причем обязательно во время уроков. А потом постараться попасть на глаза кое-кому из соседской женской школы. Вот удивятся-то!

                6.Идейная зарядка

Темень и промозглость раннего зимнего утра раскалываются резким боем склянок. Им хрипло вторит горн. Грядет новый день.
Окна обоих корпусов экипажа почти одновременно заливаются светом и тут же всё окружающее пространство наполняется оглушительным: Летят перелетные птицы. В туманной дали голубой...
Алешка машинально вскакивает с кровати, но, продрав глаза, заваливается снова.
... Летят они в жаркие страны,
А я остаюся с тобой.
Господи, какой же сладкой радостью наполняется душа от осмысления того, что сегодня тебе не надо вместе со всеми подниматься, полураздетым бежать на зарядку, ждать очереди и в туалет, и в умывальник, шлепать по булыжным мостовым и в дождь, и в слякоть до училища.
... Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна!
И вообще ничего не нужно - летите себе, куда угодно, только, пожалуйста, не шумите, не мешайте спать еще целых два часа до самого завтрака!
Но Бунчиков с Нечаевым свое острое и принципиальное неприятие как турецкого берега, так и сразу всей Африки доводят до всеобщего сведения настолько упорно и громогласно, что уберечься от этого можно лишь одним путем - натянуть на голову одеяло, а еще лучше нырнуть под подушку. И пусть там малость душно, зато тихо, как в глубоководном батискафе.
Сегодня, как было вчера и будет завтра, следующим займет эфир Марк Бернес. Немного похваляясь, он доверительно сообщит, что
... На кораблях ходил, бывало, в плаванье...
... Бананы ел, пил кофе на Мартинике,
 Курил в Стамбуле злые табаки, ...
То есть погулял, в общем, славно, но, тем не менее:
... Не оставил там души ни крошечки, ей-ей,
Она для Насти - Настеньки моей!
После этого даже последний оболтус будет вполне' четко ориентироваться в самых сложных житейских хитросплетениях: можно где угодно пить и курить, но нигде нельзя закладывать свою душу.
Однако основное бремя каторжного труда по формированию идейной цельности будущих мореплавателей взвалил на себя Леонид Осипович. За короткие пятнадцать минут ему удается очень многое - начнет он с трогательного рассказа о невыносимой судьбе судового кочегара в старые, царские времена:
... К ногам привязали ему колосник
 И койкою труп обернули...
И следом исполнит свою песню, вернее балладу, сюжет которой базируется на памятных ему лично исторических событиях:
Спустилась ночь над бурным Черным морем,
А за кормой валил за валом вал...
На этом самом месте всем сачкам, еще не вырвавшимся из постельного плена, надо немедленно вскакивать и, одеваясь на ходу, бежать вдогонку уже уходящему в училище строю.
Последней в утреннем репертуаре обычно звучит бодрая мелодия про обожаемого всей Одессой Мишку:
... Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет
 И не теряет бодрость духа никогда.
То ли благодаря этому, то ли вопреки, но Утесов, Бернес и Бунчиков с Нечаевым остались любимыми на всю жизнь.
С уходом курсантов в экипаж возвращается угнетающая тишина, прерываемая каждые полчаса звонкими склянками. Но спать, несмотря на тепло, уют и мягкую постель, уже почему-то неохота. Скоро дневальный принесет завтрак. Это будет обычный ломтик белого хлеба, именуемый пайкой, маленький кусочек масла, пара ложек пшенной каши и кружка горячего почти сладкого чая. Не Бог весть, как изысканно, но по нынешним голодным временам не так уж и плохо. Ведь Одесса, как и вся Украина, голодает. Ребята, приехавшие из разных городов, рассказывают, что и у них - на Урале, в Сибири - тоже жизнь трудная. Это все из-за войны, окончившейся только два года назад, а то бы мы жили уже лучше всех в мире. Так, наверное, скоро и будет, надо только все города отстроить. Ну, и заводы, конечно, чтобы   было много разной продукции, в том числе и пароходов, потому что в соседней   палате лежат два старшекурсника и   между собой они говорят, что скоро должна быть практика, но придется сидеть на бичу, потому что пароходов совсем мало. Что такое "сидеть на бичу" не совсем понятно, но из их разговоров следует, что это где-то не на пароходе. Но если им не на чем плавать, то что же будет с нами? Ну, к тому времени их, наверное, понастроят   достаточно для всех. Впрочем,  о нашем будущем и беспокоиться нечего - ведь мореходки открываются по личному приказанию товарища Сталина, а он точно знает, сколько выпускать специалистов и сколько для них надо будет пароходов, чтобы не было недостатка ни в том, ни в другом. 5 марта, когда отмечается этот приказ, говорят, что как и на большие праздники на обед дают по пирожному и по стакану вина.
Вместо мореходки раньше был морской техникум. Его учебный корпус, совсем не разрушенный во время войны, отдали под училище вместе со всеми кабинетами, аудиториями и лабораториями. Осталось и несколько старых преподавателей. Труднее оказалось с общежитием или, по-морскому, экипажем. Вблизи училища подходящих и неразрушенных домов не оказалось, пришлось искать их по всему городу.
Сначала нашли почти целое - только без окон и дверей - здание на Садовой, забили окна фанерой, собрали из разных кусков и навесили входные двери, очистили от мусора, кое-где подремонтировали и поселили в нем самый первый набор курсантов. В оставшиеся несколько комнат въехали бездомные офицеры-преподаватели.
Зима, как водится в таких случаях, выдалась на редкость долгой и морозной, но ни воды, ни отопления в доме еще не было. Умывались в учебном корпусе, а с холодом боролись очень просто: ложились спать в одежде и парами, укрывались ватным матрасом и поверх парой одеял. По утрам сметали с себя снег и бежали в училище. Выстояли. Никто не сбежал, не замерз и даже простуженных оказались единицы.
Но в наступившем году предстоял очередной набор на первый курс, что означало удвоение личного состава, а в последующие годы - все новые значительные его увеличения. Дом на Садовой для такой перспективы не годился.

                7.«Несчастные бурсаки»

Была и еще одна причина, побуждавшая руководство искать экипаж подале от центра города.
Дело в том, что первое выданное курсантам обмундирование относилось к категории БУ, то есть "бывшее в употреблении" и значительная его часть никакого отношения к флоту не имела - это были серые, изрядно поношенные солдатские шинели, выцветшие гимнастерки и основательно разбитые на фронтовых дорогах кирзовые сапоги. Лишь небольшая часть такого же поношенного обмундирования поступила с флота, но и она, наброшенная на худые мальчишечьи плечи, выглядела удручающе. Индивидуальная подгонка этих обносков по сути ничего не изменила - у шинелей легко укорачивались длинные полы, но заузить их в плечах оказалось не по силам.
Первое общее построение училища, обряженного в казенную форму, произвело жалкое, угнетающее впечатление и вызвало дружный, но невеселый смех. Даже пленные немцы, расчищавшие одесские развалины, выглядели значительно опрятнее. Офицеры напрочь отказались водить такой живописный строй через центр города.
Когда первая сотня новобранцев, смахивающая больше на толпу арестантов, сбежавших с гарнизонной гауптвахты, с гиканьем, свистом и сквернословием, цепляясь ко всем прохожим и все сокрушая на своем пути, пронеслась по центральным улицам, Одесса содрогнулась. В разные времена она видывала и не такое: были тут и интервенты, и самые разноцветные банды, и долгая оккупация. Но чтобы после всего пережитого вот так, среди бела дня, кто-то вновь стал терроризировать город, казалось абсолютно невероятным.
В этот же день в училище нагрянула представительная депутация.
- Товарищи моряки! - первым взял слово городской голова. - В то самое время, когда наша страна залечивает тяжелые раны войны, отдельные несознательные граждане ей очень в этом мешают. Зачем, например, катать газетные тумбы по проезжей части, а урны с мусором забрасывать высоко на деревья? Хорошенько задумайтесь и вы сразу поймете, в чьих, это интересах!.
Начальник милиции был тоже немногословен, но более прям: - Так вот, значит, кого замечу на улице без строя и с нарушением формы, сразу арестую. Вы у меня все городские уборные почистите!
И в заключение прямо в лицо всем собравшимся бросил самое оскорбительное:
- Бурсаки несчастные!
В ответной речи училище согласилось со справедливой критикой и дало все нужные заверения. Перспектива чистить городские туалеты никого не воодушевляла.
Загнать всех в строй трудно, но можно. А вот как быть с формой? Она ведь и выдана без всякого соответствия уставам, но другой-то нет. Однако к строю, каким бы разношерстным он ни оказался, ни милиция, ни патрули придираться не станут. Решение одно: ни шага в одиночку. До лучших времен.
Но когда перепуганное властями училище вновь построилось, стало очевидным, что в таком виде появляться на городских улицах действительно неприлично. Спасительный выход предложил дежурный офицер, он же преподаватель физики, Исаак Соломонович Заморокин:
- По цвету шинелей, черные влево, серые вправо, марш!
Отошедших влево набралось на взвод, "правых" - на роту. Так и перестроились - взвод моряков и рота солдат, но в едином боевом порядке. Изменили и ежедневный маршрут следования, проложив его в обход центральных улиц.
Неустанные поиски нового экипажа через год привели к успеху -городские власти согласились отдать училищу два корпуса в тихом и живописном районе у самого моря, прямо по соседству с известным Лермонтовским курортом. Любимый город мог теперь спать спокойно.



                8.Из брюк – в клеши

Постепенно жизнь выправлялась. В следующем году всем выдали совсем новенькую морскую форму. Однако оказалось, что новая форма как-то не личит бывалым морякам, ставшим уже второкурсниками, и ее надо чуть состарить. Вообще-то делается это просто.
К примеру, брюки. Казенные, они заужены так, что влезать в них не легко и не споро, да и виду никакого. Поэтому обе штанины распарываются по внутреннему шву и туда втачиваются клинья, желательно того же цвета и фактуры, превращающие эти стандартные брюки в нормальные флотские клёши. Их новая ширина должна на пару сантиметров превышать размер обуви. Иначе срамота.
Фланелька ушивается по талии, на груди проглаживаются две вертикальных складки. Тельняшка хороша только зимой, а летом в ней жарко, да и стирать ее целиком все время неразумно. От рукава отрезается маленький кусочек и подшивается изнутри к фланельке, создавая иллюзию натуральной тельняшки. И не жарко, и стирать легко.
С воротником, точнее гюйсом, хлопот поболее. Тут без хлорки никак не обойтись. Благо, ее всегда полно в туалетах. Слабый раствор хлорки надежно выбеливает новый воротничок, превращая его в весьма ветхонький, но зато небесно-голубой.
Остается что? Бескозырка. Ну, с ней все просто. Надо только выбросить фабричную ленточку и заменить ее более длинной с той же надписью, но выполненной от руки, а также удалить картонный обруч, затолкав вместо него ватный валик по всему внутреннему периметру. Вот и все. От ботинок многого не требуется: они всегда должны блестеть.
Первый набор в мореходку в 1945 году прошел как-то не очень заметно. Но уже со следующего года пацаны разобрались, что к чему и попасть туда стало заветной, но несбыточной мечтой. Кто-то Алёхе сказал, что в этом году на сто двадцать мест в приемную комиссию поступило больше двенадцати тысяч заявлений: сто желающих на каждое место! Преимущество - фронтовикам, сиротам и детям ветеранов флота. Что же остается для всех остальных?
А море зовет тем сильнее, чем труднее к нему путь.
В Алешкином роду никогда не было моряков, самые глубокие его корни обнаруживались то в древнем Владимире, то в уральской глубинке, хотя сам родился вроде бы на Дону. Но к морю потянуло с самого раннего детства и другого выбора он никогда не делал. Да и сама мысль о чем-то ином представлялась кощунственной.
Учеба выпала на военные годы. Горящий, как большой факел, Днепропетровск, нескончаемые бомбежки, голодный и суровый Урал, а с 1943 года снова прифронтовая полоса, военные аэродромы, вновь бомбежки, и так до самого конца войны. Во многих местах учиться было негде, не было школ. Но последний, седьмой, класс заканчивал в первый послевоенный год. Учился жадно, наверстывая все упущенное и сознавая важность хорошего аттестата для борьбы за место в море¬ходке. Получилось. Все это уже позади. А вот непосредственное начало учебы не забывается.

                9.Начало пути

Опоздав на пару дней к началу занятий, Алешка беспокоился, не исключат ли его за недисциплинированность. Добравшись с тяжелым чемоданом от вокзала до училища, он обратился с этим вопросом к дежурному курсанту, стоявшему с винтовкой у входа.
- А ты вали в строевой, там разберутся, - дневальный указал на нужную дверь.
Поставив чемодан посреди комнаты и ни к кому конкретно не обращаясь, Алешка спросил:
- Мне куда идти?
Никто, казалось, его не расслышал, но после продолжительной паузы один из офицеров, сидевший на диване без всякого дела, лениво ответил:
- А куда хочешь.
Алешка стал думать сначала стоя, а затем присев на чемодан. Офицеры приходили и уходили, о чем-то переговаривались, курили, но никто не обращал внимания на новичка. Раздался очередной звонок и комната опустела. За столом остался лишь один, наверное самый главный, потому что был в очках и все время что-то писал. Погоны у него были полковничьи, но обращались к нему по-другому: товарищ капитан первого ранга.
- Ну что, Вам жалко сказать, куда мне идти?  Алешка, не выдержав, обратился к сидящему. Тот удивленно поглядел на незнакомца, перестал писать, медленно снял очки, устало потянулся и почему-то спросил:
- Какие в вашей деревне виды на урожай?
- Я не из деревни, а урожай будет, наверное, высокий. Так во всех газетах пишут.
- Не из деревни? Да еще и газеты читаешь? Грамотный, значит. Так вот что, грамотей, бери свой рундук и марш за дверь. Там подумай и обратись, как следует. Ясно?
- Чего же не ясно? А как это, как следует?
- Отставить разговоры! - повысил голос каперанг. Схватив чемодан, Алешка выскочил за дверь. Дневальный ехидно улыбался:
- Что, врезали? Вперед  дураком не будешь. Оставь уголок в коридоре, скинь робу и жми по новой, скажи, что прибыл для прохождения учебы. Валяй смело!
Алешка на всякий случай постучал в дверь:
- Можно войти?
- Давай, давай. Вот это уже похоже на порядок. Так что тебе?
Выслушав причины опоздания, начальник велел дождаться перемены и когда все преподаватели-офицеры соберутся, зайти еще раз. Со звонком комната быстро заполнилась, но на настойчивый Алешкин стук никто не реагировал. Преодолевая робость, он открыл дверь:
-Ну, я опять... это… явился.
Тот же ленивый офицер, сидя на том же месте, так же вяло пояснил:
- Запомни: являются только привидения, да бабы во сне. А курсант к своему командиру при-бы-ва-ет.
- У тебя, Брянцев, только бабы в башке. Оставь его в покое! Капитан Брагин, это «явление», - каперанг с доброй ухмылкой указал на Алешку, - по Вашей части.
Командир третьей учебной роты был немногословен и деловит. Он четко определил весь последующий порядок действий, не поленившись сходить с подопечным и в канцелярию, и на вещевой склад.
- Теперь двигай в экипаж. Спросишь, где размещается третья рота. Это в первом корпусе на третьем этаже, займешь верхнее место в самом углу, у окна. Иголку в руках держал? Тогда до вечера займись подгонкой формы. Чем перекусить, располагаешь? Ты пока на довольствие не поставлен и сегодня кормить тебя не будут. Завтра с утра вместе со всеми быть в строю и приступить к занятиям.
С тяжелым чемоданом в одной руке и большим узлом с форменной одеждой в другой Алешка поплелся в экипаж.

                10. Взводная «мафия»
Черновая - наспех, на скорую руку - подгонка одежды не заняла много времени, очень уж натерпелось поскорее облачиться в долгожданную морскую форму. Алешка долго простоял у широко открытого окна, используя его в качестве зеркала: форма сидела очень ладно.
Под окнами нарастал шум от множества голосов и нестройного шарканья ботинок - огромной гудящей толпой курсанты возвращались из учебного корпуса. Раздались команды дежурного офицера, и толпа мгновенно растеклась по кубрикам.
Четвертый взвод размещался в большой угловой комнате, где вплотную одна к другой стояло полтора десятка двухъярусных железных кроватей. Алешка еще днем получил постельное белье и старательно заправил свою кровать. Все еще свободным оставалось лишь одно нижнее место, сидя на котором он коротал время до прихода ребят. Шумные на улице и в коридорах, они, ввалившись в кубрик, сразу поутихли и как-то понуро разбрелись по своим местам.
- О, у нас опять новенький! - объявил смуглый, цыганского типа, немного роскосый парень, остановившийся у Алешкиной кровати. - Пожрать чего есть, или уже сам всё схавал?
Алешка ехал в Одессу меньше суток, и еще вчера мать, собирая его в дорогу, завернула несколько пакетов с разным домашним печивом и большую банку любимого абрикосового варенья. Баталерша, принимая на хранение чемодан, предупредила, чтобы в нем ничего съестного не оставалось, потому что ночью крысы съедят все вместе с чемоданом. Поэтому вся снедь лежала сейчас рядом, на подоконнике.
Не дожидаясь ответа, смуглый парень схватил один пакет:
- Братва, налетай, есть, чем разговеться! Только этим падлам одесситам ни кусочка, понятно?
В узком проходе между кроватями образовалась давка - каждый хотел урвать себе побольше.
- Колик, нас не забудь! - требовательно донеслось от одной из кроватей.
Самый большой пакет через головы столпившихся полетел к просителю. Поймав его с лёта, здоровенный парень, даже, пожалуй, мужик, с несколькими медалями на фланельке, положил его на свою подушку и, доставая из него один пирожок за другим, спокойно их съедал. К нему робко подсели еще двое. Никто другой не смел не только выхватить у них кусок, но вообще к ним приблизиться.
Стая пираньи, слетевшаяся к Алешкиной кровати, мгновенно опустошив пакеты, быстро разбежалась по своим местам. Колик, удерживая в руках большую банку с вареньем, обдумывал, с какой стороны к ней подступиться, не имея под рукой ложки.
- Дай сюда! - снова прозвучал тот же повелительный голос.
Колик подобострастно поднес банку фронтовику. Широко открыв рот и сосредоточив на себе всеобщее внимание, тот шумно втягивал в себя густую тягучую массу. Когда в банке осталась едва половина, он благодушно возвратил ее Колику:
- Лопайте, но чтобы всем поровну, по справедливости!
Это был помощник командира взвода, а по-гражданскому - староста учебной группы Николай Чёрный. Война отобрала у него несколько лет нормальной жизни и учебы, остатки школьных знаний основательно растерял на фронтовых дорогах и в госпиталях. В войну крутил баранку артиллерийского тягача и мог бы хорошо устроиться после демобилизации, но без особых надежд рискнул с поступлением в училище. И как фронтовик выиграл. Но сейчас, столкнувшись с серьезными трудностями в учебе, немного растерялся, запаниковал. Высокого роста, крупный, с тяжелой походкой и огромными ручищами, привыкшими к тяжелой работе, он страдал на занятиях. Но для всей группы был как бы гарант уверенности и стабильности - равного ему по физической силе в училище не было. А это кое-что значило.
Колик, получивший от командира остатки варенья, принцип справедливости толковал по-своему. Считая себя законным хозяином всей оставшейся добычи, он попытался удержать банку у себя, что, однако, вызвало дружный протест. Скоро пустая банка упала на матрас рядом с Алешкой, на полу валялись обрывки газетных пакетов.
- Больше ничего нет? А то проверю, хуже будет, - пригрозил Усанов.  И, вообще, ты должен знать, что жратву таскать в кубрики запрещено. Скажи спасибо, что мы тебя выручили. Теперь собери всю бумагу и вместе с банкой выбрось на мусорку. Так, товарищ помкомвзвода? - Колик охотно выполнял роль угодливого шута.
- В кубрике должен быть порядок! - резюмировал Чёрный.
Алешка молча собрал обрывки, затолкал их в пустую банку.
- Я сам хотел всех вас угостить, мне одному так много и не надо. Но только по-честному. А вы...
- А ну рви на помойку, - пригрозил Колик, - не то живо схлопочешь!
Усанов был переросток, москвич. Он уже поработал на заводе и окончил девять классов вечерней школы. С этим багажом ему удалось прорваться через приемную комиссию. Учеником он был слабеньким, физическими данными тоже не отличался, и чтобы самоутвердиться в новом коллективе пытался создать себе имидж бывалого, немного приблатненного парня. Пресмыкаясь перед сильными, он с рабской готовностью, измывался над слабыми.
Алешка долго просидел в уединении в затененном уголке двора. Возвращаться в кубрик не хотелось, душила обида. Он с нетерпением ждал этой встречи с новыми друзьями, ведь с ними предстоит прожить целых четыре с половиной года, а она, состоявшись, глубоко раздосадовала. Может, собраться и завтра же домой - закончу десятилетку и махну сразу в высшую мореходку? А что дома скажут? Моряк на один день? Неужели так будет все время? Нет, безропотно такое сносить нельзя!.
Обида, унижение подталкивают к осмыслению происшедшего, хотя часто уводят от объективности оценок, тем более, когда в основе лишь один короткий и в значительной мере случайный эпизод. Однако и он     породил множество вопросов.
Почему в группе сразу появились паханы и "шестерки", почему все, безучастно наблюдая несправедливость, молчат, не протестуют; почему каждый сам по себе; почему добрая половина ребят вообще не шелохнулась, ни на что не реагировала, а если это и есть одесситы, то почему они "падлы"; почему, наконец, они сами такие безответные?
Прозвучал отбой, повсюду погас свет, накатилась абсолютная тишина. Когда Алешка поднялся в кубрик, все спали. Осторожно, наощупь добрался до своей койки, тихонько разделся и взобрался на "второй этаж". Железные пружины чуть слышно заскрипели, и тут же он почувствовал прикосновение чьей-то руки - это был сосед по верхней койке из соседнего ряда:
- Я местный, со Слободки, Картов Толик. А тебя как зовут?
 Первое знакомство состоялось.
- В аудитории рядом со мной пока никто не сидит. Хочешь, будем сидеть вместе, только это на первом ряду, - предупредил Толик, - хотя все равно других свободных мест уже нет.
Рядом они просидели все четыре с лишним года, и когда один из них отсутствовал - бывали дежурства, болезни - друг по другу скучали.
- Ну ты, новенький, опять порядок нарушаешь - после отбоя положено спать, а не трепаться, - вновь возник Колик. - Чего-то мы тебя ни на экзаменах, ни на мандатке не видели. Наверное, ты тоже из тех, кто по блату пролез, как эти суки.
Никто не возразил, и Колик затих.

                11.Варфоломеевская ночь

Притирка к ребятам оказалась долгой и временами болезненной, хотя в общем-то она шла не сама по себе, а где-то внутри тех процессов, которые именуются учебой, отдыхом и вообще жизнью. Сразу, с первых же дней навалилась какая-то напряженка, давила физическая и душевная усталость, все время хотелось спать и есть, пропало желание не только с кем-либо разговаривать, но даже просто кого-то видеть.
Взятые в учебе темпы вызывали раздражение и малость пугали: за два начальных года предстояло одолеть полный курс трех старших классов десятилетки, да плюс к этому несколько новых специальных дисциплин.
Свободного времени, особенно в первые месяцы, не оставалось совсем, все оно уходило на бесконечные строевые занятия и зубрежку армейских уставов.
Маленький просвет забрезжил где-то накануне Октябрьских праздников, когда первокурсникам разрешили первый раз выйти в город. Многие убегали и раньше, местные ребята даже с ночевками, но то было скрытно, немного опасно и потому не доставляло глубокой радости.
Но когда надраенные, наутюженные одесситы дружно рванули по домам, дневальный принес срочное указание начальства о перемещении взвода в новый, более просторный кубрик в этом же корпусе, но этажом выше. Дел-то было всего минут на пять - свернуть постель вместе с матрасом, вытряхнуть нехитрое содержимое тумбочки и все это перенести на новое место.
Рядом со своей Алешка развернул постель Топы и побежал за следующей.
- Эти гады домой подались, а мы за них вкалывать должны, - причитал Колик, - я что, ишак?
- Ты вот что, - прикрикнул Черный, - верещать потом будешь, а сейчас ноги в руки и бегом, чтобы через пять минут на старом месте ничего не осталось, понял? А вечером мы с ними потолкуем. Как следует.
Ребята, в большинстве жившие на одесских окраинах, вернулись из первого увольнения уже поздно, когда, казалось, весь экипаж крепко спал. Ткнувшись поначалу в старый кубрик,  выясняли, что взвод переехал куда-то выше. После долгих или коротких поисков находили свое новое жилище, где оставалось разыскать только свою кровать. Войдя со света в темное помещение, они как слепые котята с радостью доверялись Колику, услужливо предлагавшему помощь в ориентировке на новом месте.
Но стоило пришедшему,  раздевшись, улечься на свою кровать, как на него набрасывалось одеяло и начиналась дикая экзекуция, именуемая «темной». Парня избивали долго и жестоко, кулаками и ногами, норовя попасть в самые болевые места.
- За что? Я же ничего плохого никому не сделал!  Стойте!
Неожиданно натолкнувшиеся на вероломство, растерявшиеся мальчишки призывали своих мучителей одуматься, остановиться. Некоторые, опасаясь, что их забьют до смерти, молили о пощаде, другие ожесточались, обещая сполна вернуть долг. И тех, и других лупили с новой силой.
Толик Картов под ударами кряхтел, но мужественно сносил боль и глубокую, горькую обиду. И только брошенный умаявшимися истязателями спросил:
- Так,  это вот оно, за что вы меня все-таки отлупили? Или я кому-то дорогу переступил, или запросто так? Нашлись, тоже мне...
За дерзость он свободно мог схлопотать добавки, но на подходе была следующая жертва.
Воспитание одесситов затянулось до полуночи.
Когда, однако, зажгли свет, оказалось, что не спят только пострадавшие, а все остальные уже давно во власти сновидений.
На угловой кровати почему-то на одной ноге стоял хиленький, тщедушный Игорек Кулиш и, видимо, не до конца понимая происходящее, жалобно, со слезами, умолял:
- Не бейте, пожалуйста, не бейте, мне очень больно... Я не знаю, за что, но все равно я больше не буду…
Кто-то побежал за водой, замыли кровь, наложили компрессы.
- Ну вы что, всю ночь колобродить будете, или дадите хоть малость поспать? - забеспокоился Колик.
- Руби свет! - скомандовал Черный.
Гневную тишину кубрика нарушали лишь редкие и едва слышные всхлипывания   да тяжкие горестные вздохи.
Вот так Варфоломеевская ночь! Все происшедшее ошеломило. Зачем этот шабаш, какой в нем смысл, какие цели? Откуда такая жестокость к своим же ребятам?
Было понятно, что сработала вовсе не стихия, а хорошо организованное начало. Не это ли имел ввиду Черный, грозясь поговорить с одесситами "как следует"? Но сам он, вроде, с кровати не поднимался, доверив, видимо, исполнительскую часть своим подручным. В темноте всех не различишь, но наверняка среди них были и Усанов, и Панков, и Валуев, однако более всего поразило, что самым   усердным среди них был Юрка Антипов, одессит, получивший "темную" и тут же переметнувшийся к своим обидчикам. Все они были чуть постарше остальных ребят и стремление к собственному превосходству решили утвердить кулаками.
Подавляла и оскорбляла очевидность того, что взвод жил по диким законам волчьей стаи.
Эти жестокие и трусливые законы требуют участия каждого в общем злодействе, чтобы хоть самую малость, но каждый был бы измазан в том же       дерьме - тогда он ни за что не пойдет ябедничать и будет до конца отпираться, если его прижмут.
- Ты с нами или за них? Хочешь отлежаться, чтобы чистеньким быть? А потом нас закладывать будешь? - Вовчик Панков сорвал с Алешки одеяло. - Или тоже темную захотел?
- Никого я закладывать не собираюсь, а так вот драться не честно: десятеро на одного. Они ничего плохого не сделали!
- Не сделали? Всех моих корешей на экзаменах или мандатке зарубили! Пацаны лучше отвечали на вое вопросы, а их бессовестно резали! Две недели мы сюда добирались, пять тысяч километров отмотали, жрать нечего было, а их назад завернули.
- Так при чем здесь эти ребята? Не они же экзамены у вас принимали?
- При чем, при чем, а при том! Все это делалось только для того, чтобы своих, одесситов, больше в училище протолкнуть. Тут все куплено, все делается только по блату. Но мы с ними сквитаемся!
Отношения с Вовчиком Алешка выяснял в самом начале этого страшного вечера и с каждой новой экзекуцией его все сильнее бил озноб, внутренне протестуя, он в то же время заметно трусил и, презирая себя, залез с головой под одеяло, заткнув пальцами уши. Он чув¬ствовал, что стоит только вякнуть в защиту одесситов, как ему перепадет поболе, чем им, и первым остервенело его будет лупить Вовчик.
«Тут все делается только по блату». Какой же блат, например, у Толика? Все его «козыри» лишь в том, что у него погиб отец. Нет отцов и у Лёни Жака, и у Владика Лифшица и еще у многих ребят. По блату мог пролезть только Робик Процентов - его батя секретарь обкома в какой-то соседней области. Ну, может, еще один-два, не больше.
Хмурым и тягостным стало утро следующего дня. Да и какой же сон мог прийти к потрясенным мальчишкам, испытавшим самое, пожалуй, мерзкое в жизни - измену, подлость со стороны своих же товарищей?
До самого утра все они настороженно прислушивались к каждому шороху, опасаясь нового коварства. ...Нет уз святее товарищества...
Любое на него покусительство, противное Богу и человеческой морали, не может остаться безнаказанным.
Единая еще вчера учебная группа мгновенно распалась на два противостоящих лагеря. Но если в одном из них господствовал дух объединения, сочувствия и дружеской поддержки, то в другом сгущалась атмосфера раздоров, осуждения и взаимной неприязни.
На долгие годы в моральной изоляции оказались те, кто вероломно поднял руку на беззащитных товарищей. Такой суровый вердикт они подписали себе сами.
- Очень больно? - Алешка с трудом дотянулся через широкий проход до Толика.
Тот демонстративно отвернулся и отодвинулся еще дальше. Утром, еще до побудки Алешка повторил вопрос.
- А ты, это вот оно, сам меня не лупил?
- Да ты что, я спал все это время!
- Брехло. У него под носом лупят кореша, а он спит. Ты забздел или притворялся!
Толик оттаивал почти неделю. Потом неожиданно спросил:
- На праздники ты куда идешь?
- Никуда, а куда мне идти?
- Давай ко мне!

                12.Одесские университеты

Семейный праздник у коренных одесситов - это маленький спектакль. У Толика собрались родственники и друзья, друзья родственников и родственники друзей, все разные по возрастам и профессиям, но абсолютно равные в дружеской компании, доброжелательные, открытые и неистребимо остроумные. Кто-то из своего дома нес пироги или курицу, кто-то делился запасами самогонки или собственного вина, но все вместе торопились поделиться свежими анекдотами и всякими забавными историями, именуемыми хохмами.
Рядом с Алешкой на дальнем углу стола оказался сравнительно близкий Толин родственник - муж двоюродной сестры внучатой племянницы его покойной бабушки. Звали его Ленчик. Ему было за сорок, но, по его мнению, выглядел он не более, чем на тридцать девять. Это когда бывал трезв. Праздновать он начал где-то совсем в другом месте, но где именно, сказать затруднялся и с этим вопросом часто обращался к своей жене Люсе, женщине редкостной красоты, сидевшей на другом конце стола в плотном окружении поклонников. Не добившись от нее никакой ясности, он долго хотел поделиться самыми свежими и очень смешными анекдотами, но дождаться своей очереди никак не удавалось.
Не рассказать засевший в голове анекдот настоящему одесситу не под силу. Ленчик переживал физические мучения до тех пор, пока в своем ближайшем соседе не разглядел самого благодарного слушателя. Настраиваясь на нужную волну, извлекая из не очень устойчивой памяти более или менее приличные и позволительные в этой компании анекдоты, он сам сначала подолгу смеялся, но потом почему-то их отвергал.
- От теперь слушай сюда. Одна идет с Привоза, а другая на Привоз. Так другая спрашивает: огурцы сегодня есть? А первая не говорит, а показывает:   (Ленчик сгибает руку в локте) во-о-т такие. Другая еще спрашивает: а помидоры есть? Первая опять показывает. (Лёнчик сжимает два кулака). Увидев, вторая интересуется: а и где он живет?
Ленчик смеется долго и заразительно.
- А от еще смешнее. Один встречает другого и спрашивает: ты двадцатую серию «Тарзана»  смотрел? Другой отвечает: нет, а ты?
- Я? Да!
- Что, да?
- Так тоже нет!
Опять взрыв хохота.
Шумно, такое впечатление, что рассказывают сразу все, но кому-то удается и слушать, потому что хохочут в разных местах. Это Ленчика смущает, он любит, чтобы анекдот выдавался и воспринимался с вниманием и с чувством, только тогда он будет смачным.
- Хочешь про моряков? - кричит Ленчик в ухо Алешке, - хотя ты моряк еще так себе, салаженок. Ну, ты не обижайся, скоро подрастешь. Слушай, это та еще хохма! Один стармех взял простое куриное яйцо и ударил по нему ложечкой, а весь пароход в это время взорвался. Все утонули, остался только капитан. Он подплывает к стармеху и спрашивает: никак не пойму, в чем смысл твоей хохмы? Во, хохмачи!
Ленчик закатывается, но говорить ему больше не дают. А молчать он уже не может.
- Выйдем во двор.
Обняв Алеху, вытаскивает его на свежий воздух, чтобы как следует потолковать за жизнь.
- Ты когда-то закончишь мореходку и придешь, может быть, ко мне начальником. Я тебя прошу: поначалу не выдергивайся и не выпендривайся. Если ты забудешься и на минуточку подумаешь, что ты самый умный, так с тебя будут долго смеяться. И тебе здорово не повезет. Ты думаешь, у нас в порту кто самый главный? Капитан? Хрена вот! Он на чем сидит, что у него под руками? Бумажки и телефоны. А в руках он только свою секретаршу подержать может!
А у меня? От ты смотри: приходит какой-нибудь там турок или •итальянец и привозит прямо до меня две тысячи тонн апельсинов. Ты видел где-нибудь в Одессе апельсины? Нет? И я тоже. А у меня их две тыщи. Ты скажи, их что, кто-нибудь от так переваживал? Может, еще и по штукам перемацал?
А товар, я тебе скажу, лежать не может. Я его быстро - вагон в Москву, вагон в Сибирь и еще куда надо. Короче, раздал ровно две тысячи тонн. А тонн десять у меня почему-то осталось. Ну, возьму я домой авоську, потом еще одну, и еще, и еще. Начальник участка себе наберет и капитану порта с его секретаршей хватит. И сколько останется? Правильно, ровно десять тонн.
А у Петьки на складе в то самое время доски лежат, мировые. А у Сёмки - классные инструменты навалом. А я третий год на Каролине домик сляпать не могу. Ты ж те места знаешь, красота! Смекнул? Не, ты не подумай. Все должно быть законно, но по-человечески. А то Ленчик давно бы загудел.
                13.Памятная встреча

Последний слободский трамвай довез Алешку только до площади Мартыновского. Город еще не спал. Несмотря на наводнявшие Одессу слухи о появлении дерзкой и жестокой банды, грабившей магазины и обиравшей запоздалых прохожих, на улицах часто встречались груп¬пки веселой молодежи. Прибавилось в эту ночь работы флотским, армейским и милицейским патрулям, Алешку трижды останавливали и, убедившись в наличии увольнительной записки, отпускали.
- Браток, закурить не найдется?
От неожиданности Алешка вздрогнул, но, разглядев сидящего на .ступеньках невысокого крыльца пожилого человека, успокоился.
- Я не курю, извините.
- Чего ж извиняться. Оно и правильно. Не разглядел, что ты молод еще. Из мореходки должно быть? Как экипаж тут рядом открыли, ваши ребятки часто пробегают... А я вот все, подчистую... Пойду снова в пароходство устраиваться, сгожусь еще. Далеко, наверное, не выпустят, а в каботаже поболтаюсь...
Он поднялся. Отряхиваясь, распахнул черную офицерскую шинель. На черноте кителя высветилось множество наград. Лицом он был еще молод, но совершенно сед.
- Я ведь тоже из твоей мореходки, кончал ее в тридцать седьмом, в одном выпуске с Гришей Осовским, Сашей Маринеско. Мы вместе и в подводники ушли. Гриша погиб, с Сашкой мы на одной лодке войну кончали. Я у него штурманом был. Его на Балтике оставили, а я домой, в Одессу запросился... Что-то там с ним случилось, никак не пойму. Не знаю… Парень он надежный, верный, я готов головой... А меня подчистую... Ну, да ладно, ты иди... Я еще погуляю...
Тридцатая годовщина Октябрьской революции. Большой всенародный праздник.

                14.Лихое  застолье

Следующий день тоже праздничный, но без парада и шумной демонстрации, без суеты и оркестров. Так, наверное, и задумано, чтобы люди могли от всего этого хорошо отдохнуть.
Общего подъема в экипаже нет, каждый встает, когда захочет. Главное - не опоздать к завтраку. Сегодня, как и вчера, будут побольше порции масла и сахара, не будет только на обед вина и пирожных. Но интересно другое - многие местные ребята останутся дома, так кому же они оставят свои порции после той злосчастной ночи?
Едва по команде дежурного офицера остатки взвода уселись за стол, как Колик Усанов объявил, что все лишние порции уже поделены: три из них берет Черный, а он, Вовчик и еще некоторые из его друзей по две.
- Ты вот что, Усанов, - неожиданно вмешался Черный, - растолкуй ребятам, чьи пайки ты сам берешь. Остальные как-нибудь и без тебя разберутся.
Колик растерялся, занервничал, но тут же нашелся:
- А я за кого угодно могу взять!
- С чего бы это, кто ты такой, чтобы всеми распоряжаться? -загалдели ребята, сразу заметив маленький сбой в отношениях Усанова с Черным.   - Порядок, так порядок. Кто конкретно тебе оставил?
- Хотя бы... хотя бы Кулиш.
- Не иначе, как он хочет тебя поблагодарить, что ты его уродовал больше всех, да? - подал голос невозмутимый Миша Бурштейн. -К тому же он мой друг и при свидетелях он оставил все мне.
- Тогда за Картова, - хмыкнул Колик.
- А пойти никуда не хочешь? Толик все отдал мне. Хочу - сам съем, нет - отдам кому угодно, только не тебе, понял? - расхрабрился за компанию Алешка.
- Ты, шмакодявка, заткнись! Не лезь, где тебя не спрашивают, а то как врежу! - Колик замахнулся на Алешку.
- Усанов! Сядь на жопу и не дергайся! Значит, так: мне лично пайку оставил Фимка Филь. Никто здесь чужого больше не возьмет! Всем ясно? Но если кто-то протянет нечестную руку, пусть знает, что будет отвечать перед всем взводом. Всех предупреждаю! - Черный подвел черту под затянувшимся дележом.
Плотно, по-праздничному, позавтракав, побрели к морю на Ланжерон. Погода стояла дивная - солнечная и теплая. Ночной шторм оставил на берегу кучи мидий и морских водорослей.
- Эх, такое добро пропадает! - у Коли Грохотова недавно появилась подружка, у которой он уже успел продегустировать фирменные одесские блюда, в том числе плов из мидий. - Это же такая вкуснота!
- Что? Эти самые ракушки?
- А ты попробуй, тогда скажешь!
Каждый выбрал себе моллюска, раскрыл створки. Мидия - желтое студенистое тело - пахла морем. Стали пробовать, кто-то выплюнул, другим удалось съесть. Сошлись на том, что,  окажись на необитаемом острове, лопали бы за милую душу.
Неожиданно Вовчик дернул Алешку за рукав:
- Давай приотстанем. У тебя от стипендии что-нибудь осталось? Да? Тогда порядок! Тридцатку сможешь дать? За нас двоих.
Вовчик рассказал, что ночным поездом в Молдавию поехал Игорь Ведерский. За вином. Он взял с собой двадцатилитровую канистру. Вернется к полудню попутным товарняком. Поэтому сразу после обеда, захватив оставшиеся пайки и что-нибудь мясное на закус, все участники соберутся в нашем кубрике. Никто другой знать об этом не должен.
Тайная вечеря собрала поначалу лишь шестерых апостолов. Им предстояло одолеть двадцать литров крепкого крестьянского вина.
В таких компаниях никогда не возникает вполне естественный вопрос: а надо ли вообще в одночасье расправляться со всей винной наличностью? Не лучше ли растянуть это божественное наслаждение на несколько дружеских застолий, употребляя каждый раз ровно столько, сколько требуется для расслабления, товарищеских откровений и искреннего веселья?
Увы, реальная установка редко согласуется с идеальной. Это была одна из начальных стадий познания жизни, именуемая молодежным экстремизмом, когда доминирует принцип: "Все или ничего!".
За отсутствием стаканов пришлось полазить по тумбочкам в поисках банок. Их обнаружилось множество, остановились на пол-литровых.
Вино, более похожее на густой сок перезревшего черного винограда, сладкое и ароматное, пилось легко.
Первый тост за революцию выпили лихо, одним залпом, до дна. Тут возник второй - за флот, флотоводцев и в целом за морскую службу. Тоже до дна.
Кто-то постучал в дверь, сначала робко, потом настойчивей. Банки мгновенно исчезли со стола. С широкой улыбкой ввалился Феликс Кравцов, старшекурсник, красавец парень с пышными гусарскими усами, певец и гитарист, душа курсантских вечеринок.
... Города, конечно, есть везде,
Каждый город чем-нибудь известен,
Но такого не найти нигде,
Как моя красавица Одесса!
Входная дверь снова надежно задраена. Феликс, оставив гитару, с удовольствием пьет штрафную, всячески нахваливая божественный нектар. К гитаре тянется Колик Усанов, произвольно дергая случайно попавшие струны, он гнусаво затягивает:
... Новый год, Москва во мраке спит,
Колючей проволокой весь лагерь обнесен...
- Цытъ! Не расстраивай инструмент. Из тебя гитарист, как из моей задницы флейта!
Феликс берет мощный аккорд:
В Кейптаунском порту,
С какао на борту
"Жанетта" поправляла такелаж.
Но прежде, чем уйти
В далекие пути
На берег был отпущен экипаж...
- Ну теперь все вместе! ... Идут, сутулятся, Вливаясь в улицы, И клеши новые ласкает бриз. Ха! Ха!
По экипажу прокатывается не очень дружная, немного пьяная, но задорная песенка.
Идет по кругу банка за настоящую морскую дружбу. Лирический настрой требует душевной песни. Феликс красиво, с глубокими переживаниями исполняет трогательную балладу про старого моряка, которая рассказывает о дальних странах, о тяжкой моряцкой доле и жестокости корсаров. Последняя строфа зажимает певцу горло, он смахивает неожиданную слезу:
... А рядом с кругом с надписью "Медуза"
Безмолвным трупом плавал старый Джон...
Старика очень, до слез, жалко. Выпили за его память.
Обиженный Колик упрямо тянется к гитаре, ему не терпится всем поведать,
... Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы...
- Будет тебе тоску нагонять, сегодня ведь праздник! Феликс ударяет по струнам:
... Одену шляпу я,
Сбегу по трапу я,
Махну в Анапу я -
Там жизнь легка...
Именно на Анапе все закончилось - постепенно отключались сознание, память и ноги. Зато резко обострилось ощущение вселенской любви, ко всему и ко всем.
- Ты, Вовчик, правильный парень и хороший кореш. А помнишь, как Шуляк за гуся на нас вызверился? Надо было его на Дерибасовской выпустить, во смеху было бы! Только пацанов не надо больше лупить. Вы их, они потом вас, так и будем все время драться. Ты сильный, Колька Черный еще сильнее, но он же не дерется!
- Ему нельзя. Он сразу убить может. А потом он командир и за такие дела посадить могут. Это все Колик, зараза, придумал. Мне потом самому всех жалко было. А ты сам его не бойся, если что я ему рога пообломаю... Он, дешевка, из себя блатнягу строит...
Друзья пьяно облобызались.
Больше стакана легкого вина Алешка ранее не пил, а тут...
Смертельно захотелось спать, но встать не удалось - ноги отказали напрочь. До койки довел Вовчик, но вскарабкаться на верхнее место он помочь уже не смог.
- Да вы, ребятки, совсем повеселели, неужто уже наелись? -Черный одной рукой поднял Алешку высоко над полом и уложил на кровать, другой удерживал Вовчика.
- Сам дойдешь, или тоже как маленького укладывать? Шатаясь и с трудом удерживаясь за высокие кровати, Вовчик добрался до своего места и мгновенно уснул.
Ворочаясь на высокой кровати, Алешка как-то неловко, лицом вниз сверзился на пол. Это вызвало у него прилив неудержимого хохота.
- Хочу еще раз! И все! Не подсаживайте никто! Сам хочу!
С трудом вскарабкался, вытянулся на кровати, и, перекатываясь как полено, полетел вниз. Смеху поубавилось - из носа и рассеченной губы сочилась кровь. Подниматься расхотелось.
- Говнюки, салаги, такое добро переводите! Эти обложились, все изгадили вокруг, а тот уже с побитой мордой валяется! Подрались, что ли?
Несомненно, это был чеканный голос старлея Дмитриева. Он и сам всегда был красив - ухоженное лицо, волнистые, аккуратно зачесанные волосы, белоснежная сорочка. Непревзойденный чтец-декламатор на всех училищных вечерах.
- Чтобы через десять минут все было чисто. Остатки вина конфискую. Этого, - офицер указал на Алешку, - показать врачу. А, впрочем, лучше вытрите ему сопли и пусть проспится. Флот позорят, салаги.
Алешка проспал до утра. Ох, лучше было бы не просыпаться! Болело все - голова, тело, подбитый глаз, распухший нос, рассеченная губа. Рот вообще не раскрывался, тошнило, перед глазами все плыло.
С трудом сполз с кровати и тут же сел на пол - ноги не держали.
Подошел Черный, он был как стеклышко - свеж, бодр, даже весел.
- Потихоньку дойди до туалета и, никого не стесняясь, сунь два пальца поглубже в глотку, сразу легче станет. Кое-кто еще вчера так сделал. Некоторым, правда, это и не понадобилось, они прямо здесь опростались и всю ночь полы драили. Если хочешь, я тебя провожу.
Черный схватил Алеху в охапку, легко сбежал с ним по крутой лестнице и отнес его в дальний угол двора.
Процедура оказалась не из приятных, но вполне терпима. Тем не менее, Алеха сто раз поклялся сам себе, что этой заразы в рот более никогда не возьмет.
На всякий случай Черный крепко держал обвисшее тело за брючной ремень:
- Тут ты прав, пить с умом надо, без перебора, не жадничать. Наука тебе хорошая будет, не гоняйся за старшими, пока силенок не поднабрал. Раз - другой со всеми так бывает, иначе ведь и пить не научишься. А теперь двинули в умывальник.
Ледяная струя освежила, в голове чуть прояснилось, потверже стали ноги. Не одеваясь, прямо в нательном белье пошли в изолятор, где Феня щедро разукрашивала зеленкой сразу группу бойцов: без драки праздник все-таки не прошел.
На ее обычный вопрос, кто же так тщательно отделал Алешку, раздалось невнятное мычание, что она вполне логично растолковала, как нежелание выдавать друзей.
- Оно и правильно - сегодня подрались, завтра помирилась.
И от души наложила ему на все подозрительные места двойной слой зеленки. Не замазанными у Алехи оставались только глаза.
Боевые травмы, причем тоже на лице, оказались и у Вовчика. Остальные апостолы обошлись без видимых потерь. Опыт - великая сила.
Завтрак пришлось пропустить, о еде не хотелось и вспоминать.
Первой была физика.
- Ну, как отпраздновали, отдохнули, орлы боевые? - Заморокин обвел взглядом класс. Улыбнулся. - Кое-кто славно погулял. Молодцы! Ну, красавчики, поднимитесь. Вот что, друзья, вы оба мне сегодня не нужны. Ни черта вы в таком состоянии не поймете. В экипаж, марш! И нигде не шляться, спать!
Лучшего подарка придумать было бы невозможно.

                15.Первые женщины

Самую нудную работу - дележку хлебного кирпича на двенадцать равных частей - выполнял обычно один из дежурных по камбузу. Но ежедневные смены дежурных противоречили санитарным требованиям -окажись хоть один из них с какой-нибудь серьезной инфекцией, болезнь сразу поразит все училище. Пищеблок должен находиться в постоянных, надежных и чистых руках. Это - аксиома.
Появление на хлеборезке строгой хозяйки поначалу не привлекло к себе особого внимания - она соблюдала идеальный порядок в подопечном хозяйстве, придирчиво следила за белизной халатов и чистотой рук у лиц, соприкасавшихся с доставкой и резкой хлеба. Со слушателями вела себя воздержанно, сразу же пресекая всякие вольности.
Однако психически и биологически здоровое курсантское сообщество не могло, не имело права надолго оставлять без своих забот и покровительства совсем еще молодую, даже, как оказалось, незамужнюю и весьма привлекательную, женщину.
Выяснилось, что зовут ее Любаша, что она почти год проработала в порту, куда приехала по вербовке откуда-то из области. Озабочена поиском достойного мужа, надеется найти его среди морских офицеров. Покровительствует ей земляк, один из командиров рот, известный под кличкой «Полтора Ивана».
Постепенно вокруг Любаши стали роиться поклонники, всякий раз готовые предвосхитить любые ее пожелания. За оказанные любезности она одаривала их милой улыбкой.
Когда в очередной раз Любаша привезла машину продуктов, в том числе огромный, килограммов на сто, ящик хлеба оказалось, что снять его с кузова очень непросто - двое ее постоянных помощников совладать с ним никак не могли. Мимо случайно проходил Черный.
- Ребятки, посторонитесь.
Тяжелый ящик оказался на земле.
- А теперь волоките, куда надо. Иди-ка сюда, милая!
Любаша подошла к краю кузова, чуть нагнулась, пытаясь прояснить, что надо этому Геркулесу. Николай обхватил ее за талию, поднял высоко над головой, сделал несколько шагов к тротуару и аккуратно поставил на асфальт.
- А ты все с мелюзгой какой-то водишься! Что от нее толку?
Черный потом заверял, что не придал этому эпизоду ровно никакого значения. Но он лукавил: глаз на Любашу он все-таки положил.
Бойкая с остальными, она при его появлении стала теряться, робеть.
Как командир взвода, Николай периодически дежурил по училищу. Сбегая по темному трапу на камбуз, занимавший весь просторный подвал учебного корпуса, у дверей хлеборезки он совсем неожиданно столкнулся с Любашей. Удерживая, крепко стиснул ее в руках.
- Ну, бугай, так и зашибить можно! Да руки поубавь, нечего в темноте баловать!. - Любаша зло оттолкнула Черного. Но даже в темноте не различить его могучую фигуру было бы невозможно. - А-а, это Вы, товарищ дежурный! Чего-то Вы все мимо да мимо пробегаете, а ко мне и зайти не хотите.
- Ладно, Любочка, заскочу.
Пообедав, что на официальном языке именуется снятием пробы с приготовленной пищи, Николай вышел перекурить. До конца занятий оставалось около получаса.
Вспомнив о недавнем обещании, он тихонько отворил дверь хлеборезки - Любаша сноровисто орудовала огромным, более похожим на тесак, кухонным ножом. Справа возвышался штабель хлебных буханок, слева стояла плетеная корзина, куда она ловко сбрасывала нарезанные ломти.
Увлеченная работой, она не заметила вошедшего Николая. Подкравшись тихонько сзади, он сжал ей голову ладошками:
- Угадай-ка, кто пришел?
Пытаясь вырваться, она замахнулась на него тесаком:
- Ну-ка, отпусти, не то... Ой, да это опять Вы? Так и до смерти запугать можно. Как же я угадаю, когда и имени вашего до сих пор не знаю?
Николай представился.
- По православному обычаю при знакомстве и похристосоваться можно, верно?
Не дожидаясь ответа, он обхватил ее огромными ручищами, прижал к себе, впился в ее губы.
- Постой, дурень! Дверь-то закрыть надо! - всполошилась Любаша. От ее игривости не осталось и следа. - Кто спросит, так ты здесь с проверкой, понял?
Николай подтянул плотно дверь и набросил массивный крючок.
- Коленька, постой, тут ведь и приткнуться негде. Пришел бы ты лучше ко мне в гости, посидели бы, да и все как у людей...
Но остановить Николая было уже невозможно, да и Любаша особо не противилась.
Уходя, Николай заверил Любашу, что в ближайшее увольнение он непременно зайдет к ней в гости.
- А ты, Коленька, не мог бы и пару своих дружков пригласить. У меня есть подружки хорошие, скучно им. С Зинкой мы вместе в порту работали, в прошлом году она за вашего паренька замуж вышла, сейчас он где-то в плавании. А другая, Нинка, мы с ней землячки, пока у меня остановилась, ремеслуху кончает, на маляра, кажется. Так она совсем телочка и ей больно охота с молоденьким курсантиком флирт завести. Обещаешь?
Николай пообещал.
Приближалась зимняя экзаменационная сессия. Первая в училище, а поэтому трудная и тревожная. По всем предметам прошли проверочные контрольные, ободрившие одних и вселившие серьезное беспокойство в других.
Раздосадованный результатами очередной контрольной, Черный посетовал:
- Все перезабыл, а новое без старого в башке не укладывается. Наверное, выгонят. Поеду в свое Поворино, снова шоферить буду. Да и старикам помогать надо...
Учеба ему действительно давалась трудно, осложняло жизнь еще и ранимое самолюбие. Низкие оценки подавляли, угнетали, но еще болезненнее он реагировал на явно незаслуженные «тройки», подчеркнуто великодушно выставляемые некоторыми преподавателями «в знак признания его фронтовых заслуг».
- Коля, если разобраться, то последние контрольные и по физике, и по математике были не очень сложными. Пойдем покажу.
К следующим контрольным и ко всем экзаменам Алешка готовился вместе с Николаем, к ним присоединилось еще несколько ребят. До заметных успехов еще было далеко, но ни один экзамен Николай не провалил.
Как-то после самоподготовки на перекуре он спросил Алешку:
- В увольнение завтра идешь? Есть какие-нибудь планы? А то давай вместе, с девочками познакомлю, хочешь? Только ша! Это строго между нами!
Холодным субботним вечером вдвоем, ничего не говоря другим ребятам, втихаря ушли в город. В винном магазине прихватили пару бутылок "Красного крепкого" и трамваем подались на Молдаванку.
У Николая, как выяснилось, точного адреса не было. От одной из остановок на Степовой надо свернуть в переулок и войти в третий слева квадратный двор, в дальнем углу которого в полуподвале небольшого флигеля снимала комнату Любаша.
Все дворы в этом переулке оказались одинаковы, но никакого флигелька не было. Пошли по второму кругу, однако искать стало труднее из-за ранних зимних сумерек.
У ворот одного из домов прямо под неяркой лампочкой, как бы застыв, стояла пожилая женщина в старом ватнике и валенках с галошами, видимо, дворничиха.
- Чего вы, морячки, все тут ходите? К Любке што ли? Дак во-он в ту дверь, - она указала на темный угол двора, - у ее давно девки собрались, гуляют.
Через занавешенное старой простыней окно доносились дребезжащие звуки патефона.
- Почему вас только двое? - хором удивились девочки. - Мы же договаривались: три на три. Что ж теперь делать будем? Не повезло тебе, Зинка!
- Почему мне, а не Нинке? - запротестовала Зина. - Я тоже молоденьких люблю.
Познакомились, внимательно разглядывая друг друга. В хозяйке, красивой как сказочная принцесса, узнать Любашу было невозможно: тщательно уложенные волосы, новое платье с модными высокими плечами, туфли на невероятно высоких каблуках, яркая помада и другие женские хитрости сделали свое дело. Зинка была еще ярче. Девочки очень старались произвести впечатление - беспрерывно манерничали, кокетничали, даже походка была у всех одинаковая - вертлявая и игривая.
В самом углу, чтобы высвободить крохотный пятачок для танцев, накрыт стол - винегрет, немного селедки, отварная картошка, крупно нарезанный хлеб, под сургучной пробкой бутылка местной горилки. Довершают это немыслимое богатство принесенные гостями две бутылки вина.
Для лучшего знакомства решили сначала немного потанцевать. С Николаем и Любашей все было в порядке - прижавшись друг к другу, под любую музыку они танцевали какой-то свой небыстрый танец, надолго временами замирая в подчеркнуто откровенных поцелуях. Труднее оказалось ее подружкам - их партнер едва переставлял ноги, совсем не понимал танцевальных ритмов, был неразговорчив и, казалось, немного ушиблен. Но других парней сегодня не было, приходилось терпеть и такого.
Броская, наряженная во все заграничное, привыкшая к всеобщему вниманию, Зинка громко пожаловалась, что у нее пропал вечер. Начала собираться.
- Постой, Зин, может, что придумаем. Давайте хоть поужинаем вместе, готовили ведь.
На правах хозяйки Люба рассадила гостей. Первый тост подняли за знакомство. Со вторым произошла небольшая заминка - в семьях моряков он посвящается тем, кто в море, а другие обычно пьют за милых дам. В море был только Зинкин муж.
Поднялся Николай:
- Мужчин прошу встать. Предлагаю тост за лучшее, что создала природа - за женщин вообще и нашу хозяйку с ее милыми подругами, в частности. За вас, красавицы!
Наверняка Николай где-то подсмотрел такой красивый тост, но все равно он пришелся очень кстати. Все мужчины, а их оказалось ровно двое, поднявшись, галантно раскланялись, вызвав неподдельный восторг у дам.
Алешка начинал сознавать, что оказался в совершенно взрослой компании, где уже нет детских условностей, где правят совсем другие законы, о которых он имел самое смутное представление - все его познания базировались на байках бывалых ребят, в которых придумки часто выдавались за истину, либо на произведениях литературной классики, которые, однако, не давали достаточной ищи для уверенной ориентировки в складывающихся практических ситуациях. Поэтому он изрядно волновался, часто терялся и немного трусил.
Чувствуя, что Нинка пребывает в довольно сходном состоянии, он больше благоволил ей, осложняя и без того нервные отношения с Зинкой, которая с первых же минут начала хныкать и всем своим поведением изображать глубокое разочарование. И когда она собралась уходить, он вздохнул с облегчением.
Но по тому, как легко она позволила себя уговорить, стало понятно, что она опять просто кокетничала, набивая, видимо, себе цену.
«С Любашей и Нинкой все понятно - они бабы незамужние, им и погулять не грешно, но у Зинки ведь есть муж, причем моряк, сейчас он  где-то в рейсе, а она бесстыже жмется к другим мужикам».
Алешка поднялся.
- Теперь давайте выпьем за моряков. И как бы мы, то есть они, ни любили море, они всегда думают о своем доме, о семьях, о своих подругах, надеются на них, верят им. Иначе их жизнь станет невыносимой!
- Ну так уж и невыносимой. Когда промеж себя они откровенничают, то понятно, что в каждом порту у них есть подружка, да не одна, - поторопилась с комментариями Зинка.
- А вот я думаю, что если бы у меня был муж моряк, как у Зинки, то я, наверное, от переживаний с ума сошла бы, - тут же включилась Нинка.
- Тогда пол-Одессы были бы чокнутые. А о муже тебе еще рано думать, надо еще ремеслуху закончить. Тебе сколько стукнуло? Шестнадцать? Соплячка! - уничтожала соперницу Зинка.
- Только на три года всего-то тебя моложе, а ты уже почти год замужем, и - ничего! Тебе можно, а мне и думать нельзя? - не сдавалась подружка.
- Да будет вам! Зин, заводи патефон.
Ее опередил Алешка, но пока он энергично крутил заводную ручку, Зинка терпеливо выстаивала за его спиной, давая Нинке понять, что той уже ничего не светит.
- Я тебе и впрямь не понравилась или ты баб вообще боишься? - Зинка, прижавшись, смотрела ему в глаза. Выпитое вино ее разогрело. Давай целоваться, как Коля с Любой, я тебя научу. А домой я не пойду, пусть Нинка отваливает, хочешь?
Зинка выключила свет, прильнула всем телом.
Нинка включила свет. Углядев, что подружка запахнула расстегнутую на груди кофту, взорвалась:
- Ты, Зинка, нечестная, бессовестная! У тебя муж в плавании. А мне Любочка обещала! Правда, Люб?
- Ой, кончайте, девчонки! Ты, Зин, прости, что так получилось. Но Нинка здесь живет, куда же ей?
Зинаида в сердцах набросила пальто.
- Пожалеешь, Любка! Скоро мой из рейса придет, умолять будешь, не приглашу!
Ушла, громко хлопнув дверью.
- Пойдем перекурим на воздухе, - предложил Николай. Всерьез Алешка еще не курил, но лихо задымить папироской перед девчонками показалось очень, кстати.
- Пусть они сами, без нас, разберутся, как будет дальше. Видишь, из-за тебя перессорились.
- Да какой там из-за меня, просто третьего не нашлось. Зинка на любого бы из наших упала. Почему ты никого больше не взял? Николай молчал, пока не докурил папиросу.
- Потому что к тебе я уже присмотрелся, уверен - ты не продашь. Но если кто-нибудь узнает, где мы с тобой были, то только от тебя, больше протрепаться некому. А будь нас трое, что тогда? Валили бы друг на друга и  поди разберись! Все понятно?
Черный был далеко не так прост, как казался. За доверие и откровенность Алешка был ему искренне благодарен. Из всего взвода Николай выбрал его.
- В экипаж когда пойдем, скоро?
- В какой экипаж? Еще только начало, о главном они сейчас и договариваются, понял? Ты с девчонками имел дело? Смотри, не подведи, я за тебя поручился.
Тихонько скрипнула подвальная дверь, донесся Любашин шепот:
- Эй, где вы там, замерзли, небось, да и мы чуть не уснули.
Стол отставлен к другой стене, места для танцев уже нет. Тахта и железная кровать за лоскутной ширмой приготовлены ко сну - чистые простыни, одеяла, по две подушки. На кровати, забившись в уголок, сидит Нинка.
- Давайте не подглядывать и вести себя хорошо. Мы с Коленькой будем тут, - Любаша указала на широкую тахту, - а вы, молодые, поместитесь и на маленькой. Ты, Нинка, все поняла? Ну, закрывайтесь! Да, сначала разденемся, а потом будем свет гасить, или как? При свете не хотите? Ну, ладно.
В маленькой комнатушке и без света явственно представляется каждое движение. Быстро разделся Николай, сняла платье Любаша, целуются. Вместе раздеваются дальше. По другую сторону шелестит платьем Нина, беспрерывно вздыхает, наверное, волнуется.
Привыкший к аккуратности, Алешка тщательно укладывает брюки, фланельку, тельняшку, лезет под одеяло. У стенки, напряженно сжавшись в комок, примостилась Нинка. Не шевелится, даже, кажется, не дышит.
- Давай закроемся с головой, поговорить же надо!
- Конечно! - с готовностью соглашается Нинка.
- Ты уже с кем-нибудь, ну, с парнями, спала?
- Что ты! Целовалась, правда, много, и дома, в деревне, и тут один за мной бегает, домой провожает, но все это просто так, не в постели. А ты потом будешь со мной встречаться? Люба говорит, что Николай Николаевич тебя хвалил. А я с детства морячков люблю.
- А ты не боишься, что у тебя может родиться ребенок? Что тогда?
- Ой, еще как боюсь, но Любка говорит, что сейчас у меня ничего не будет, а я все равно боюсь. Давай просто пообнимаемся, а? Я тебе нравлюсь? Ой, лифчик чего-то давит, расстегни его...
В Нинке пробуждалась женщина.
- Ты лежи, а я сначала перекурю, хорошо? Да и кой-куда сбегать надо, где это у вас?
- Наружу не убегай, в коридорчике в углу ведерко под фанеркой.
На цыпочках, босиком, не глядя по сторонам, Алешка вышел из комнаты, задымил. Долго стоял, размышляя. "А, будь, что будет, она ведь сама хочет".
Когда вернулся, в комнате все спали. Пахло вином и селедкой. Раскинув руки, похрапывал Николай, на его могучем бицепсе примостилась Любаша. Утомившись за день, свернулась калачиком и мирно посапывала Нинка.
Еще было совсем темно, когда Алешка почувствовал тяжелую руку Николая.
- Пора. Девчонок не буди, сегодня выходной, пусть спят.
С одеждой тихонько вышли в крохотную прихожую, без стука закрыли входную дверь.
У ворот дома прямо под неяркой лампочкой,  застыв, стоит пожилая женщина в старом ватнике, платке и валенках с галошами, видимо, дворничиха.
- Вот и погуляли, морячки. Дело молодое.
Шло время. Алешка ждал нового приглашения, но его все не было. Решил подкараулить во дворе хлебную машину, чтобы попасться на глаза Любаше, но та прошла мимо, не ответив даже на его приветствие.
- Да ну их! - как-то неопределенно отреагировал на его вопрос и Николай.
Оказалось, что, вернувшись с работы во внеурочное время, Любаша застала Нинку с каким-то парнем. Они разругались, Нинка съехала.
У самой Любаши завязался роман со старшекурсником-выпускником, встречи с Николаем прекратились. Через год она с мужем уехала в Ригу.

                16.Прокол

Присматриваясь к ребятам, Алешка сразу обратил внимание на Колю Старкова, одессита с Дальних Мельниц. На Николаев группе особенно везло: Черный, Грохотов, Усанов. И вот еще Старков. Но этот Коля какой-то особенный - открытый, добрый, с немного ироничной и застенчивой улыбкой. Он никому не навязывался, но сразу чем-то притягивал к себе. Казалось, у него от природы не может быть недругов, он со всеми сразу находил спокойный, миролюбивый язык.
О злосчастной Варфоломеевской ночи он из-за простуды узнал лишь через несколько дней. Появившись в классе, громко и требовательно попросил внимания, стоял перед всеми бледный, взволнованный. Голос его дрожал.
- Мне рассказали, что недавно ночью в нашем взводе мордовали своих же ребят, но только одесситов. Никто не говорит, за что. Наверное, у кого-то здорово чешутся руки. Все же знают: если ты ко мне что-то имеешь, скажи прямо - потолкуем, разберемся. Зачем же сразу душить под одеялом? Предупреждаю: если кто-нибудь ночью подойдет к моей кровати, - Николай вынул из рукава фланельки обрезок железной трубы, - будет плохо!
В звенящей тишине сел за парту.
Единственный из всех не дрогнул перед совсем неведомой ему силой. Безумство храбрых....
Никто не проронил ни слова, но всем стало ясно, что унижать достоинство, оскорблять друг друга уже нельзя. И не железная труба кого-то испугала - вызрел и устами Николая выражен общий нравственный протест произволу и вседозволенности.
Грубость и хамство отступили не вдруг, но любые их проявления стали наталкиваться на дружный отпор.
Отец Николая воевал, а он с матерью и братишкой оставался в Одессе, слесарил в какой-то механической мастерской, чинил велосипеды и разную домашнюю утварь. Три года не ходил в школу, основательно позабыв весь курс семилетки, оконченной прямо перед войной. Посидел над учебниками и еще в прошлом году попытался поступить в училище. Срезался на математике и снова навалился на учебу. Нынешним летом с трудом, на троечки, сдал вступительные и был, конечно же, до обалдения счастлив.
Но наспех, бессистемно пройденная школа постоянно о себе напоминала - первые же контрольные провалил. Встревожился и загрустил,
Алешка разделял его обеспокоенность и, не испытывая   особых затруднений в учебе, предложил свою помощь. На занятиях Старков обычно сидел за Алексеем, а это открывало хорошие возможности для активного взаимодействия на всех письменных работах, потому что варианты этих работ распределяются, как правило, именно по вертикальным рядам, или «в затылок».
Выполнив контрольную, Алешка клал ее на своей парте так, чтобы она легко считывалась из-за спины. С письменными работами дела у Николая быстро поправились.
Зато Николай всегда помогал Алешке на физкультуре. Сам он на первом же занятии двенадцать раз подряд крутанул на перекладине «солнце», нимало подивив видавшего виды преподавателя. И вертелся бы еще дольше, но с непривычки сорвал сразу обе ладони, долго ходил забинтованный. Со следующего занятия стал как бы нештатным помощником физрука, а иногда замещал его полностью. Ко всем слабачкам, в их числе и к Алешке, относился по-дружески и немного снисходи¬тельно - подсаживал на высокую перекладину, страховал на коне и брусьях. При этом ко всем обращался одинаково;
- Ну-ка, холодец, покажи класс!
Этот-то «холодец» и прилип к нему напрочь. По-прежнему Старковым он значился только у преподавателей, да в различных официальных реестрах, а для друзей навсегда остался Холодцом.
Конечно же,  это очень странно и совсем несправедливо - крепыш, отчаянно смелый парень, и вдруг такая нелепая кличка. Совсем скоро, в следующем году, он будет удивлять тренеров сложными акробатическими прыжками с парашютом, а еще через год поразит весь Севастополь невиданно дерзким прыжком в воду с самого кончика высоко поднятой стрелы портального крана. Повторить такой прыжок смельчаков более не нашлось. Но это все будет потом, попозже.
Вернувшись с войны, отец привез побитый трофейный мотоцикл «Цундап», с помощью Николая его починил и подарил сыну за поступление в училище. Для себя же он восстановил найденный где-то на свалке офицерский «Хорьх», используя для него там же подобранные части от других машин. Год напряженного труда подарил ему, профессиональному автомеханику, сияющий лаком черный лимузин, который даже знатоками принимался за совсем новый.
Иногда он позволял сыну, не имевшему еще водительских прав,
покататься на машине около дома.
- Хочешь погонять на мотоцикле? - как-то предложил Холодец Алешке. - Не по городу, конечно, а в степи - там даже интересней.
- Спрашиваешь!
Дальние Мельницы - это действительно не близкая окраина города, но и не край земли - за ними простираются бесконечные, раздольные малороссийские степи, благоухающие во все времена года. Именно они, а не раскинувшееся внизу море, насыщают город тем специфическим южным ароматом, сухим полынным воздухом, который отличает его от всех других городов мира.
«Цундап» оказался могучим, но поначалу капризным зверем. Он покорно подчинялся своему хозяину, но тут же являл свой норов, когда кто-либо иной пытался его оседлать.
Холодец отлично владел машиной - мгновенно набирал скорость, закладывал немыслимые виражи и лихо перепрыгивал через широкие, размытые дождями воронки, оставшиеся от войны. Показав свое мастерство, он коротко пояснил Алешке основы вождения, и - поехали! Сам сел сзади.
"Цундап" завелся, что называется, с пол-оборота, но едва Алешка что-то нажал, отжал и крутанул, как он дико взревел, резко рванулся и, сбросив седоков, помчался в степь. Вскочив с земли первым, Холодец успел отвесить Алешке чувствительный подзатыльник и рванул за мотоциклом. Он бесконечно любил свое детище и очень не хотел выслушивать нотации отца за поломку машины. "Цундап" далеко не убежал.
Николай еще раз, но более терпеливо и основательно растолковал, как надо стартовать, переключать скорости, останавливаться. Алешка бегал рядом.
- Теперь жми сам. Самый дурной пацан с наших Мельниц уже бы все понял. Сильно не газуй, убьешься.
Но, сидя на настоящем мотоцикле, сразу соображать даже на уровне местных недоумков не так-то просто. Машина опять дико заревела и попыталась сбежать в степь одна. Холодец орал изо всех сил, но его советы вязли в шуме и дыме набирающего скорость мотоцикла.
Стараясь удержаться в седле, Алешка непроизвольно крутанул правую ручку, после чего агрегат вдруг перестал биться в конвульсиях, поехал плавно и спокойно, демонстрируя всяческое послушание и преданность наезднику. Это незабываемо! Степь ковровой дорожкой раскатывалась перед летящей как птица машиной.
Нестерпимо захотелось побольше встречного ветерка. Не сбрасывая скорости, Алеха лихо развернулся и помчался в открытую степь.
Уголком глаза, или, как говорят, боковым зрением успел заметить Николая, активно жестикулирующего поднятыми кулаками. Инстинктивно сбросил газ и резко нажал на тормоз, едва не сделав стойку на голове вместе с мотоциклом. Огляделся, мурашки побежали по спине - впереди, всего в нескольких метрах, едва различимая в высоком ковыле зияла глубокая, хорошо сохранившаяся линия окопов. Большой •беды было бы не миновать. Спешился, позвал Николая, Садиться на мотоцикл расхотелось.
Холодец не ругался.
- Я же тебе кричал, ты оглох, что ли? Ну, думал, все, хана. Степь только кажется ровной - тут знаешь, какие бои были? В этих траншеях чего только пацаны ни находят - и пистолеты, и автоматы. А ездить только по дорогам здесь надо. Ладно, в следующий раз умней будешь.
Следующий раз наступил через пару недель. Собираясь в субботу домой, Холодец предупредил:
- Мне по дому помочь немного надо, поэтому я поеду один, а ты подтягивайся завтра поутрянке. Я тебя встречу.
Доехав до последней остановки, Алешка пошел известными ему переулками к дому Николая. Уже на подходе увидел, как из калитки выскочил Холодец. С ремнем в руке за ним гнался отец. Увидев Алешку, отец остановился, погрозил Николаю и медленно побрел назад.
Переведя дух, Холодец обрел дар речи:
- Домой теперь хода нет, батька убьет. Давай куда-нибудь подадимся, может, в кинуху попадем...
Долго шли молча. Мысленно возвращаясь к бурной стычке с отцом, Николай периодически хмыкал и не очень злобно ворчал.
- Это ж надо, а? Ну, сука длинноногая!
Понимая недоумение Алехи, решился, наконец, на исповедь, строго предупредив, однако, чтобы никому ни слова.
Из его рассказа следовало, что виновата во всем Нюрка, дочь закадычного батькиного кореша, соседка по дому. Они ровесники, все детство провели вместе, а когда подросли, то отец с соседом по пьянке решили их поженить. Нюрка не возражает и ждет только, чтобы он окончил мореходку.
Николай часто катает ее на мотоцикле, за балкой у них есть хорошее местечко, куда раньше они ездили целоваться, а в последнее время стали и в любовь играть - все равно ведь скоро поженятся.
Вчера вечером прошел дождь, и на мотоцикле им ехать не захотелось - скользко, да и обляпаешься весь. Отца дома не было и Холодец выкатил из гаража его «Хорьх». Приехали с Нюркой к заветному местечку, но трава оказалась еще сырой. Погуляли и назад поехали.
А она, стерва, жмется и намекает, что только кататься на машине ей вовсе не интересно. Пришлось какой-то выход искать.
Вернулся домой, машину помыл и на место поставил.
Утром, когда Николай еще спал, со двора прибежал отец, сорвал одеяло:
- Ты кого вчера укатывал, Нюрку?
- Да, покатались малость, и все. А то машина у тебя застоялась, ей тоже разминка нужна.
- Быстро одевай порты и марш за мной!
«Хорьх» уже во дворе.
- Глянь внутрь внимательно и поясни, как все это могло случиться?
Холодец залез в машину, внимательно ее осмотрел - все в порядке, все блестит.
- Ничего плохого не вижу, порядок полный!
Отец затрещину как врежет!
- Глянь, паразит, на потолок!
Тут речь у Холодца и отнялась: на светлой фланелевой обивке потолка четко, как в типографии, оттиснуты следы двух женских туфель, да так симметрично и понятно, что объяснять их происхождение уже не надо. Кто же знал, что Нюрка ногами в потолок упираться станет, да еще с сырой землей на подошвах! Дура, одним словом.
- Что теперь соседу скажу!? - вопит отец. Заскочил Николай в дом, схватил одежду и ходу! Отец - за ним. Алеху раздирал смех:
- Эх ты, Холодец! Ну, сказал бы батьке, что это, мол, дружки подшутили, такие хохмы бывают.
- Умный ты больно! Это сейчас можно что угодно придумывать, а был бы ты на моем месте! Пару раз он меня этим ремнем все-таки достал.
Холодец был прав - на спине и руках отчетливо проявились вздувшиеся красные рубцы.
Несколько дней Николай дома не появлялся. Как-то вечером к экипажу подъехала Нюрка, сообщила, что ее отцу ничего пока не известно и что в машине уже никаких следов не осталось.
Но Нюрка его уже не интересовала. У Холодца появилось новое и на этот раз серьезное увлечение. Кажется, даже любовь.
С тыльной стороны экипажа, к глухой стене, на которую выходило лишь одно маленькое грязное оконце, приткнулся, небольшой домик, сложенный из ракушняка. Его окружал уютный, тщательно ухоженный дворик, затененный виноградными лозами. В этом домике всегда было тихо, казалось, что там вообще никто не живет.
Возвращаясь поздно вечером из увольнения, еще в трамвае Николай приметил красивую большеглазую дивчину. На попытки познакомиться она не реагировала. Выйдя на конечной остановке, повернула в сторону экипажа, прошла его и внезапно растворилась в сумерках.
Раздосадованный и вместе с тем заинтригованный он пошел следом, пока в длинном каменном заборе не обнаружил глухую калитку, которую никогда раньше не замечал, десятки раз пробегая мимо на море и обратно.
Любопытство вскоре сменилось настойчивым желанием увидеть девушку снова. Часами он ожидал ее на трамвайной остановке или у глухого забора. Но тщетно. Лишь однажды она появилась в сопровождении строгой пожилой женщины, на Николая не подняла даже глаз.
Терзаемый исподволь нарастающим чувством, Холодец искал любой возможности видеть ее, привлечь к себе внимание. В темном подвальном коридоре он обнаружил то самое грязное оконце, которое вело прямо в соседский двор. Тут и оборудовал свой наблюдательный пункт, позволявший не только видеть все там происходящее, но и слышать все разговоры.
Он узнал, что большеглазую красавицу зовут Валя, что совсем недавно она вышла замуж и живет со свекровью, не спускающей с нее глаз. Муж в плавании, сама она заочно учится в каком-то институте.
Застав ее одну на садовой скамеечке, Николай решил ей сразу признаться в том, что «Я встретил Вас и все былое...». Никогда еще его бархатный баритон не звучал так душевно и искренне. Чувствуя, что исполнитель где-то совсем рядом, она, оторвавшись от книги, испуганно огляделась по сторонам. Конечно же, ей не составило труда сразу понять, откуда льется дивная мелодия - она благодарно глядела в его сторону. Не прерываясь, он следом стал уверять ее, что «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь», но скоро вынужден был ретироваться, потому что в калитку, испуганно оглядываясь, вошла свекровь.
Через несколько дней поздно вечером они все-таки встретились на трамвайной остановке. Он сказал, что знает про нее все - о замужестве, учебе, строгости родственников. Она призналась, что легко его вычислила из множества мореходских поклонников и что покорена его голосом.
Встречались они несколько лет, полных нежной и драматической любви. Несколько раз она порывалась расторгнуть брак, но так и не отважилась.

                17.Классные разборки

- Георгов, Вы весь урок собираетесь под партой просидеть? Чем Вы там увлеклись? Вылазьте сейчас же и не мешайте вести урок!
- Как я могу кому-то мешать, если спокойно ищу свою собственную самописку? Уже вторая ручка за неделю пропала. Наверняка кто-то свистнул!
- А вот подозревать своих же товарищей нельзя, Вы бросаете тень сразу на весь комсомольский коллектив. Постеснялись бы! Надеюсь, Вы догадаетесь принести свои извинения, когда обнаружите пропажу где-нибудь в парте или собственном кармане?
- Я заранее приношу не одно, а тысячу извинений, но мне просто нечем писать. Ребята, у кого есть ручка, или хотя бы карандаш?
- Я бы дал, но у меня тоже пропала...
- И у меня...
- Занятно. А из других групп к вам друзья заходят? Бывает, берут на время книгу, линейку, ручку, а предупредить второпях забывают. Но непременно потом возвращают.
- Вообще-то чужие иногда заскакивают, но чтобы взять что-то без разрешения? Нет, такого не было.
- У Кота и Мишки ручки пропали, а у меня ножичек. Думал, что его потерял, но сейчас точно вспомнил, что оставил его в парте...
- Ха! У них такая чепуха пропала, так они сразу хипиш подняли! У меня «Лейка» накрылась! Я уже сто раз об этом говорил, но все почему-то подумали, что я просто не хочу им сделать фотографии! Так зачем же я вас всех столько фотографировал? Чтобы потом бегать от вас? Это же для меня самого удовольствие! Отец не знает, что его аппарат пропал. Мне еще так влетит! А они ручки, ножечки...
Фимка Филъ едва сдерживал слезы.
- Ладно, друзья. Будете разбираться после уроков. На чем мы остановились?
Из всех зол самым тяжким и позорным на флоте испокон веков считалось воровство, как самое несовместимое с настежь распахнутым морским общежитием. И кара за попрание доверия, за предательство во все времена и под всеми флагами была безжалостна - провинившихся вешали на реях, бросали за борт, рубили руки, а в лучших для них случаях - высаживали на первые встречные острова. И если кому-то такие меры казались негуманными, излишне жестокими, тот держался подале от моря.
Но так было в очень далеком прошлом и, возможно, осталось где-нибудь в диких и нецивилизованных капиталистических странах. А для нашего советского общества это совсем нехарактерные пережитки, и мы уже скоро от них полностью освободимся...
Прозвенел последний звонок. И хотя ни по силе, ни по продолжительности он совсем не отличался от всех других, именно этот звонок повседневно подтверждал гениальность павловской теории рефлексов. Но на этот раз традиционного призыва строиться на обед не прозвучало.
- Всем оставаться на местах! Двоим встать у дверей, никого не впускать и не выпускать. Предлагаю всех обыскать и проверить парты. Начинайте с меня. Все согласны?
Возражений не последовало, воцарилась тяжелая, напряженная тишина.
Грохотов и Рудгольц вывернули у Черного карманы, пошарили за пазухой, проверили парту. На виду у всех обыскали друг друга. Им доверили провести шмон у всех остальных.
Не всем, однако, по душе пришлась навязанная Черным унизительная процедура. Игорь Ведерский, Лёня Жак и Коля Старков настойчиво просили поверить их честному слову, но ревнители справедливости, кои всегда составляют большинство, резко возразили: проверять всех, или никого! Сами они отдавали себя в руки проверяющих не только без сопротивления, но даже с какой-то подчеркнутой готовностью.
За пару-тройку прошедших с начала учебы месяцев хорошо перезнакомиться сразу со всеми было невозможно и лишь немногие успели обзавестись постоянными друзьями, однако этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы заметить друг у друга те очень личные, особенные черты, которые пусть еще грубыми штрихами, но отчетливо рисовали их индивидуальность.
Никто и никогда не заподозрил бы дурного, например, за тихим и интеллигентным Мишкой Бурштейном или степенным и немногословным Колей Грохотовым, но никто бы не поручился ни за Колика Усанова, ни за мрачного и на весь свет какого-то обозленного Валуева, ни за Юрку Антипова. И не только потому, что они больше всех усердствовали в недавнюю Варфоломеевскую ночь, но именно по тому множеству разрозненных и не всегда достаточно внятных признаков, которые только в сумме дают вполне четкое изображение.
Антип, в частности, попал в училище явно по блату. На вступительных он срезался, но, говорит, потом пересдал нормально. А пересдачи разрешались? Нет. Кто-нибудь видел, как он пересдавал? Тоже нет. Значит, уже врет. Да и вид у него какой-то блатной. Рожа толстая, круглая и всегда красная, как на подпитии, полный рот золотых зубов. Откуда у пацана сразу столько золота? Богатые предки? Говорит как-то слишком по-одесски, налегая на шипящие: «А шё ты хочешь?», да и словечки все зековские, как будто из тюряги не вылазил. Похваляется своими дружками из бывалых, намекает, что ежели кто его обидит, тот в город может не выходить - дружки тут же «на перышко посадят». Ленив, любит списывать, перед командованием всегда подхалимничает. Дружить с таким никто не хочет.
Поэтому, когда очередь дошла до Антипа, все, не сговариваясь, вдруг замолкли, вытянули шеи, напряглись в каком-то подспудном ожидании.
В карманах, за пазухой пусто, в парте - лишь книги, тетрадки. Куда еще можно что-то спрятать? В носки!
- Снимай брюки!
- Никто не снимал до меня, и я не буду!
- Тогда подними брючины. Левую… правую...
Нет ничего. Но Антип чем-то испуган, нервничает, горячится, усиливая азарт поиска.
- Ребята, а почему вы не проверяете шинели, ведь вот они, рядом висят!
- Юрка, тащи свою шинель. Так, выворачивай карманы.
Антип извлекает носовой платок, перчатки.
- Дай-ка перчатки. А это что? Ага, ножичек. Как он тут оказался?
Антипов крайне удивлен:
- У меня? В перчатке? Надо же так подсунуть! Ну, гады! Признавайтесь, кто это сделал!
- Ладно, Юрка, садись на место, разберемся.
- Костя, когда у тебя пропала ручка, вспомни, на какой точно перемене?
- На последней, потому что на предыдущем уроке мы все писали, помните? И после этого сразу пропала, как испарилась!
- Ясно. Кто дежурный? Ты, Благов? Вспомни, Паша, кто оставался в аудитории на последней перемене?
- Никто, все бегали размяться, перекурить.
- А кто заходил?
- Никто..., вроде никто.
- А Юрка?
- Антип? ... Кажется, заскакивал на минутку. Да, точно, был!
- Да не был я, что мне тут делать. Только папиросы взял и всё. Вы же сами у меня все время стреляете.
- Значит, все-таки был...
Ножичек спер, это уже факт, и тут крутит.
- Давайте еще раз парту посмотрим!
Парты - большие наклонные столы, за которыми свободно    размещается по три человека, - снизу оборудованы одним общим - во всю длину стола - ящиком, где обычно хранятся книги и некоторые личные вещи. Места в аудиториях постоянные.
- Выгребайте все на стол!
Книжки, тетради, карандаши, разная мелочь, принадлежащая всем троим - Антипову, Благову и Аграмову - вываливается на стол. Паша, очень хозяйственный и аккуратный парень, присматривается к своим вещам.
- Дайте-ка мне мою "Историю", что это в корешке?
Из корешка толстого учебника извлекается пропавшая авторучка.
- Чья книга?
- Да моя же, - Паша удивленно смотрит на ручку, жмет плечами. -Откуда она здесь? Антип, ты?.
- А, падла, сам схоронил, а меня подставить хочешь? Антипов с кулаками набросился на Благова.
- Антипов! - яростно заорал Черный. - Хватит дураков из нас делать!  … Паскуда... Всем строиться на обед! Увольнения в город отменяются, всем быть в экипаже!
После обеда никем не замеченный в город ушел Грохотов. Антип молча просидел всю самоподготовку, ни разу не вышел перекурить. Перед самым ужином тихонько обратился к Черному:
- Кела, шоб я гадом был, это все кто-то подстроил. Ну сам пойми, для чего мне это говно - ручки там, ножечки всякие? Мне хлопцы сто штук из загранки привезут, если захочу. Ты знаешь, как раз сегодня корешок в рейс уходит, проводить надо. В Сингапур идут. Что-нибудь если надо, скажи. Ну, например, бобочку красивую, а? Домой заскочу, приличной шамовки прихвачу, надоела эта пшенная каша! А ужин мой сам бери, этим гадам никому больше не оставлю. Отпускаешь?
- Придем в экипаж, там посмотрим. Если правда, что друг уходит, отпущу.
- Значит, бить будете? А за решетку никто не хочет? Тебя же первого за это посадят!
- Пуганый я уже. Какая же ты сволочь, Юрка!
Промокшие под запоздалым декабрьским дождем, озябшие, понурые пришли в экипаж. Всех почему-то волновало одно - сбежит Антип, или нет? Конечно же,  он догадывается, что его могут отлупить, причем как следует.
Недавно в группе у судомехаников поймали одного, оказался сынок какого-то высокого министерского работника, так ему связали руки, набросили на шею петлю и как скотину водили по кубрикам, чтобы каждый врезал ему кулаком, бляхой, или же плюнул в морду. Через пару часов, когда он не мог уже ходить, его за эту петлю волоком вытащили на улицу и предупредили, что если в экипаж вернется, то будет хуже. Сам он не возвратился, но вскоре приехал отец, шумел, угрожал, требовал суровых наказаний, но, говорят, так ни с чем и отбыл. Механики - крепкие ребята, никого не продали. Да и кому продавать, если каждый считал своим долгом рассчитаться с подонком. Попадались воришки и в некоторых других группах, но после разборок все они возвращались домой. Вор - это навсегда, исправить его невозможно. Можно ли простить? Можно-то можно, но вряд ли разумно: воровать все равно не перестанет, но делать это будет искуснее. Как ни крути, но лучше от него избавиться.
Юрка Антипов все это знал и, видимо, примерял на себя, мучительно пытаясь найти из положения достойный выход. Он ясно сознавал, что бегство напрочь порушит тот имидж невинно пострадавшего, жертвы клеветнического наговора, который он старательно имитировал. Интуитивно он отдавал предпочтение именно этой версии, все еще надеясь выкрутиться из почти безнадежного положения. А бегством, как потом ни оправдывайся, лишь усилишь подозрения. Предельно мобилизовав самообладание, он терпеливо ждал развязки.
- Разойтись по местам, к тумбочкам не прикасаться! Давайте проверим и здесь. Гарик, начинай!
- А где Коля Грохотов? Пусть кто-нибудь вместо него будет.
- Да за Грохотова ты не волнуйся, придет, а вместо него пусть будет...
- Здесь я, здесь. Ничего больше делать не надо, кончайте шмон!
В дверях кубрика стоял Грохотов. Он раскраснелся, тяжело дышал -видно, очень торопился, чтобы возвратиться в экипаж до прихода всей группы. Не успел самую малость.
С порога он многозначительно кивнул Черному, показав ему на небольшой газетный сверток, который держал в руке:
- Порядок! Все, как по нотам.
- Вот это здорово! Рассказывай!
Интрижка завораживающие подействовала на всю группу, все замерли в ожидании финала маленького, но разворачивавшегося у них на глазах, детектива. Немного отдышавшись, Грохотов начал:
- Хоть у Юрки Антипова мы кое-что из пропавшего нашли, он, как вы помните, валил все на других, отпирался. Ну, мы с Николаем, - он кивнул в сторону Черного, - решили рискнуть. Вы знаете, что у Фимки пропала «лейка», причем уже давно. Аппарат не авторучка, его так легко не спрячешь, его надо обязательно куда-то унести. Короче го¬воря, я был у него дома, сказал матери, что меня прислал Юрка за аппаратом. Она поинтересовалась, за каким именно - один ему подарил отец, а другой он принес от какого-то приятеля, чтобы проявить пленку и сделать фотографии, спросила, конечно, почему он не пришел сам. Сказал ей, что он попал в наряд, освободится только завтра, а аппарат, который ему на время давал Фима Филь, понадобился сейчас, очень срочно. Немного поколебавшись, она все-таки вынесла вот этот сверток.
Грохотов развернул газеты и извлек «лейку».
Не сняв даже грязные ботинки, Антип неподвижно лежал на своей кровати, уткнувшись лицом в подушку. Подошел Черный:
- Кажется, ты хотел мотнуться в город? Валяй, теперь можешь. Антип не шелохнулся.
Однако утром его в кубрике не оказалось, не появился он и на занятиях. Пришел он лишь в понедельник, через два дня, понурый, жалкий, заискивающий. Но для группы он уже не существовал.
Прошло две недели. Подошла очередь взвода чистить картошку. Эта работа обычно начиналась сразу после ужина, а заканчивалась в зависимости от качества картошки где-то заполночь. На этот раз картофель оказался особенно мелким и гнилым, поэтому работа с ним длилась почти до рассвета.
По установившейся традиции сварили себе большую кастрюлю картошки, сделали из нее пюре, растерев с солью и найденными на камбузе остатками какого-то жира, немного заправились и всем гуртом двинули в экипаж досыпать остающийся еще маленький кусочек темноты.
Шли не по улицам, а напрямую, через парк, что на несколько минут сокращало дорогу. На небольшой полянке остановились, стали в тесный круг, сняли с шинелей пояса.
- Антип, выходи!
Ожидавший наказания, но все-таки застигнутый врасплох, Юрка онемел. Его подтолкнули в спину. И только оказавшись в плотном оцеплении, чувствуя неотвратимость сурового приговора и уже совсем не надеясь на великодушие или милосердие товарищей, он упал на колени и каким-то утробным, не своим голосом взмолился:
- Ребята, клянусь матерью, ну чтоб я последним гадом был... простите!
- А когда воровал, ты о чем думал? А когда своих же друзей лупил просто так, ни за что, ты о расплате не думал? А когда...
Антипу припомнились все прегрешения и большие, и малые. Град ударов посыпался на голову, плечи, спину.
Но много больнее ударов был обжигающий сердце позор, отвращение друзей. А, впрочем, были ли они когда-нибудь друзьями?... Хлесткий удар в лицо, потекла кровь.
- Стоп! Хватит! Но учти, Антип, если кто-нибудь про это узнает, расплата будет другой!
Закрыв лицо руками, содрогаясь в рыданиях, Юрка остался на земле. Никто не протянул ему руки.
Он снова не появлялся несколько дней.
В конце последнего урока резко распахнулась дверь, в аудиторию ворвался разгневанный декан, по-училищному начальник специальности, Яков Абрамович Резник:
- Заканчивайте урок, нам есть, о чем поговорить. Оставьте нас. Преподаватель поспешно удалился. Резник вышел в коридор:
- Заходите!
Вошли Антип с матерью. Его голова забинтована, лицо в наклейках, Мать в слезах.
- Коллективная расправа, самосуд? - начал Резник. - Где вы научились этим бандитским, этим... бандеровским методам? Кто начал? Молчите? Тридцать на одного - это вы можете, а ответ держать смелости не достает? Что ж, тогда поговорим по-другому... Командир взвода, доложите, что произошло.
- Антипов вор. Кто его бил, не знаю...
- Это все? Командир отделения Грохотов!
- Не знаю.
По очереди подняты все.
- Не знаю!
Резник давит на психику, на совесть, на сознательность:
- Курсант Жак, Вы - честный, принципиальный человек, комсомолец, отличник. Расскажите, как все происходило.
- Мы почистили картошку, потом я пошел домой, потому что до дома мне ближе, чем до экипажа. Я ничего не видел. - Лёнечка врал, видимо, впервые в жизни - он действительно был очень честен.
- Никто ничего не знает, не видел, а вот прямо перед вами стоит побитый ваш же товарищ. Как это понимать?
- Он нам не товарищ, он вор.
- Что ж, тогда слушайте. Антипов, доложите сами. Точно так, как об этом Вы рассказали своим родителям.
Мудрый Резник знал, что Юрка скрыл от родителей правду и наговорил им всякой чепухи, которую повторить перед ребятами не сможет. И Антип растерялся, на его лице появилась жалкая гримаса и как бы превозмогая нетерпимую боль, корчась и охая, он едва слышно забормотал:
- Кто-то мне подложил чужую авторучку, а потом все выяснилось, но меня побили. Раньше тоже били, делали "темную"...
- Во дает! - не удержался Костя. - Лично у меня свистнул две авторучки...
- Ему "темную" делали... Да он сам, как фашист, ногами ребят лупил...
С места вскочил экспансивный Фимка Филь:
- Ты взял мой фотоаппарат. Так? Причем без моего разрешения. Так? Я же его искал, всех спрашивал, тебя тоже. Ты же молчал? Ну, попользовался, так верни. Это же не мой аппарат, я сам его у отца еле выпросил, обещал ребят пофотографировать. Ты об этом хотя бы подумал? Как я перед ними теперь выгляжу?
- Как? Ты же сам его дал Юрочке, а теперь его же обвиняешь? Да, Юрочка?
Антип кивнул.
- Значит, ты обманывал не только нас, но и свою мать, это же низко, это не по-комсомольски, - не угомонялся Ефим. Обстановка накалялась.
- Ладно, этические аспекты разберем попозже. Давайте все-таки выясним, кто учинил драку, то есть избиение.
- Никто! - тихо донеслось с задних парт.
- Конечно никто! - дружно подтвердили остальные. Резник развел руками:
- Видите, его, оказывается, никто и не бил.
- А с вором мы учиться не будем! - резюмировал безымянный голос. Утерев слезы, мать перешла к угрозам:
- Я завтра же подам в суд, вы все за это ответите!
- Ваше право. Но сначала хорошенько все обдумайте. Шансов у вас, откровенно говоря, никаких. А сына Вы потеряете. Совсем. Резник встал.
- Все свободны. Идите обедать. После обеда младшие командиры ко мне. Комсорг и профорг тоже.
На следующий день Антипова из училища исключили. За нарушение дисциплины - пропустил несколько учебных дней без уважительных причин.
По слухам, он потом окончил школу мореходного обучения и плавал матросом на каком-то буксире. Загранку ему закрыли.

                18.Публичное распятие

Что ни говорите, но Бог все-таки шельму метит. Что-то фатальное - неотвратимое и непоправимое - преследовало Шуляка и его форменную офицерскую фуражку. Наверное, это была некоторая компенсация за те бесконечные гадости, которыми он постоянно и весьма щедро одаривал все свое окружение. И взаимность не заставляла себя ждать.
Вскоре после новогодних праздников и как раз накануне зимних экзаменов он снова нес ответственную вахту в экипаже. По странному стечению обстоятельств в изоляторе опять дежурила Феня.
Уж полночь близилась, а у нее в процедурной все не гас свет, и вахтенный офицер, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, терпеливо дожидался своего часа, укрывшись в безветренном закутке прямо под балконами курсантских кубриков. Стал робко накрапать и вдруг разразился холодный январский дождь - крупные капли падали на асфальт, на шинель и фуражку. Он спрятался глубже под балконы, но задуваемый резким ветром, дождь настигал его и там.
Неожиданно начавшись, он так же внезапно прекратился. Энергичным взмахом Шуляк стряхнул влагу с шинели, потряс фуражку. Тут же дождь возобновился, обильно орошая остатки скудной растительности, растекаясь по голове и лицу. Резкий запах аммиака ударил в нос. Шуляк отскочил в сторону, пытаясь разглядеть, с какого этажа направляется струя, но непроглядная южная ночь надежно прятала злоумышленников.
Резво обежав дом, он устремился на верхние этажи и замер за дверью одного из балконов. Ждал не долго. Скоро появился мальчишка, босой, в одном нижнем белье. Дождавшись, когда тот оправится, Шуляк ухватил его за рубашку:
- Ты тут чем занимаешься? Ах ты писун эдакий!
- А чё? Прижало, вот и побежал... Да ну тя, отпускай, спать больно хочется, да и ногам зябко.
Спросонья парень явно не разобрал, что толкует с дежурным офицером, приняв его за коллегу. Резко рванувшись, он помчался по длинному полутемному коридору. Шуляк за ним. Курсант нырнул в абсолютную темень кубрика, где разыскать его среди двух десятков похрапывающих близнецов оказалось невозможно.
Шуляк отчетливо понимал, что этот паренек никак не причастен к его обидчикам, однако он уже не мог позволить себе вот так просто отпустить злостного нарушителя дисциплины, схваченного, что называется, с поличным. Он решительно включил свет:
- Всем встать!
Привыкшие ко всяким неожиданностям, в том числе ночным побудкам и последующим за ними тревогам, марш-броскам и другим внезапным радостям, все мгновенно соскочили с кроватей.
- Кто только что выходил из кубрика оправляться?
- Че-во? Из-за этого и переполох? Только-то...
Стояли, недоуменно переглядываясь, почесываясь.
- Выходит, никто! Тогда всем одеваться и чистить картошку.
- Ну, я бегал, - тихо донеслось из дальнего   угла, - все одно до гальюна не поспел бы, невтерпёж было. Уборные-то когда на этажах, будут? Все обещаете...
- Как зовут?
- Валька.
- Что ты Ваньку валяешь, я тебя о фамилии спрашиваю!
- Аграмов я.
- Так вот, курсант Аграмов, возьми мою фуражку, понюхай ее и передай другим.
Другие поверили офицеру на слово и от Валькиной услуги отказались.
- Все поняли, что произошло? Дойти до того, - взвинчивал себя Шуляк, - чтобы писять прямо на голову дежурному офицеру, ну, я вам скажу, такого у нас еще не было!
- Кто командир взвода?
- Есть! - представился Черный.
- Утром доложите командиру роты. Я настаиваю на содержании Аграмова на гауптвахте.
Настоящая пытка для Вальки началась утром.
Выстроившись поротно и повзводно на асфальте Лермонтовского переулка, училище, как обычно, ожидало общей команды дежурного офицера, чтобы под звуки традиционного "Возвращения Славянки" начать переход в учебный корпус.
Но прозвучало совсем иное, заставившее насторожиться, прислушаться:
- Сми-и-рно! Равнение на середину! Курсант третьей роты Аграмов, выйти ко мне!
Небольшой росточком, Валька стал еще меньше, ссутулился, опустил голову.
- Товарищи курсанты! Все внимательно на него посмотрите! Сейчас он перед вами покорный и жалкий. А чем этот законченный хулиган занимался прошлой ночью? Он терпеливо выжидал возможности напакостить своему же офицеру-воспитателю! И сделал это прямо с балкона!
Строй загудел:
- А чем он его? Кирпичом? Не похоже!
- Да побрызгал ему на голову!
- А зачем он, дурак, ходит по запретной зоне?
- Лучше бы гальюны сделали, а то ночью с четвертого этажа бегать!
- Смирно! Прекратить разговоры! Строй затих.
- За оскорбление дежурного офицера, что является не только злостным хулиганством, но и носит политический характер, Аграмов будет наказан со всей строгостью. А сейчас этого писюна я отправляю на гауптвахту!
- Сми-и-рно! Поротно и повзводно, дистанция...
Грянул оркестр. «Славянка» возвращала курсантов к житейским, учебным будням.
Одна маленькая сгорбленная фигурка осталась неподвижной. Вздрагивая всем телом, Валька горько плакал.
Этот печальный эпизод все постарались побыстрее забыть, ибо каждый в душе радовался, что не ему, а Вальке досталось расплатиться за всех, одинаково грешных. Но еще больше - за тупое безразличие к очевидным и очень насущным нуждам ребят.
Походя брошенная офицером кличка «писюн» к Вальке прилипла. Таким его знало уже все училище, и деваться было некуда.
Валька стал писать рапорты с просьбой отчислить из училища по семейным обстоятельствам. Вместо занятий целыми днями просиживал на камнях у моря, прощаясь со своей мечтой.
Его настойчивые просьбы удовлетворили.

                19.Большой сбор

Объявили, что сразу после обеда будет большой сбор, или первое в этом году общеучилищное собрание. За отсутствием большого зала, способного вместить всех курсантов и преподавателей, для этого используется широкий коридор первого этажа, куда из всех прилегающих аудиторий и кабинетов выносятся скамьи и стулья. Сидят плотно, подвое на каждом стуле. Ведет собрание начальник училища Владимир Кузьмич Захаров, или просто Кузьмич.
Как и положено в таких торжественных случаях, он сидит по центру небольшого президиума. Ему за пятьдесят, совсем седая голова, крупные черты волевого смуглого лица. Невозмутим, немного медлителен, говорит спокойно, размеренно, взвешивая каждое слово и внимательно отслеживая реакцию.
- Прошло трудное для всех нас первое полугодие. Теперь, когда мы присмотрелись друг к другу, выверили свои знания и огрехи на прошедших экзаменах, освободились от людей случайных, неподготовленных, нам нужно всерьез поговорить о наших насущных задачах. Что касается чисто учебных проблем, то о них вам подробно сегодня расскажут деканы факультетов, или начальники специальностей. А мне хотелось бы поговорить с вами немного о другом.
Кузьмич дает резкий крен в сторону особых - морских - традиций. За короткой ретроспективой развития российского флота он приводит множество интересных эпизодов из морских баталий, кругосветных путешествий, научных экспедиций. Захватывает его увлеченность, широта эрудиции, образность изложения.
Идет разговор о высокой нравственности, чести и достоинстве морских офицеров, их духовности, личной культуре, преданности нелегкой морской службе.
- А теперь критически взгляните каждый сам на себя: ваш внешний вид ужасен - походка разболтанная, манеры развязные, форма изуродованная и расхлыстанная, бескозырка где-то на самом затылке, нормальные брюки превратили в дамские юбки, которыми разве что только улицы подметать. Нисколько поэтому не удивительно, что вас нередко принимают за уличную шпану, сравнивают с бурсаками, а училище - за эдакую разболтанную моряцкую бурсу. А ваш язык? Сомневаюсь, что вы сами друг друга до конца понимаете. Откуда все это у вас? Если не ошибаюсь, то брюки на этом тарабарском языке именуются шкары, тельняшка - рябчик, ботинки - корочки, чемодан - уголок, а девушка, - нет, вы только подумайте, - чудачка, или еще почище - чувиха! А знают ли эти чудачки-чувихи, что вы их так окрестили?
- Знают, это им нравится! Между собой они нас тоже чуваками зовут.
- Как хотите, но мне трудно представить себе культурного моряка, офицера, который обращался бы к своей подруге: «Эй ты, чувиха!»
. В зале шум, галдеж, дружный смех. Кузьмич поднимает руку, призывая к порядку.
- Ладно, у нас будет возможность скоро все это проверить -в ближайшие дни начнем обучать вас бальным танцам.
Изрядно попорченная войной уличная ребятня планомерно перековывалась в морских офицеров.

                20.Приобщение к этикету

Учителя танцев откопали где-то в прошлом или позапрошлом веке, отряхнули от нафталина: маленькое сморщенное личико под копной неухоженных седых волос, невысок ростом, заметно кривоногий, с яркой бабочкой на засаленной рубашке, в истрепанном, не глаженном костюме. Подстать и партнерша - пожилая, сутулая, с обильным театральным гримом, надежно скрывающим возраст, в длинном, тоже театральном платье с голыми плечами и непомерным декольте.
Зазвучал па-де-катр.
Нет ни неряшливого старика, ни «старой барыни». Легкой, гарцующей походкой, весь в широкой улыбке, он подходит к красивой, грациозной даме, изящно предлагает ей руку. Юная пара скользит по паркету, вычерчивая замысловатые па.
Закончился танец. Партнер отводит даму на место. Чудный миниспектакль окончен. Учитель снова становится пожилым, страдающим, очевидно, грудной жабой, артистом. Тяжело дышит, обмахиваясь веером, его партнерша.
Молчит, подпирая стены, пораженная зрелищем курсантская братия.
- Вы только что увидели, как это кгасиво! Так это танцевал я, совсем стагый человек, а когда будете танцевать вы, - повегьте, это будет совсем с кого, - от вас невозможно будет отогвать глаз. Я знаю, что говогю. Только внимательно меня слушайте.
Танец - это не дгыганье ножками, даже очень стгойными, это общение, возвышенный газговог, глубокие чувства. В танце не надо слов, вы все можете выгазить поведением, манегами, жестами. Это так пге-кгасно!
Где бы вы ни танцевали, говорит Учитель, вы должны представить себя в беломраморном зале с блестящим паркетом, огромными зеркалами и яркими хрустальными люстрами. Каждая ваша партнерша всегда должна быть самая нежная, самая красивая.
Нельзя, дорогие мои дети, то есть товарищи курсанты, подходить к  даме так, как это сейчас делается на танцплощадках, - эй, чувиха, давай сбацаем!. - это позор вам и неуважение к женщине.   Да еще, не дай Бог, с папироской в зубах! Мне тогда хочется плакать.
Прежде всего, мои юные друзья, вы должны безошибочно чувствовать музыку, ритм танца, и тогда вам не придется думать над каждым шагом. Потом, когда мы закончим основную программу, я покажу вам простые и красивые танцы, такие как вальс, танго, фокстрот и другие, и вы все ахнете - вы подумаете, что танцевали их всю жизнь. От сложного к простому путь всегда короче.
Учитель знал, что говорил.
После каждого занятия педагогов досыта кормили, по кусочку хлеба давали с собой. Стояла голодная зима на 1948 год.
Несложную танцевальную теорию регулярно подкрепляли практикой - еженедельными танцевальными вечерами. На смену космополитическим и преданным анафеме фокстротам, румбам и бостонам пришли полька, мазурка, па-де-грасс и па-де-катр. Но вершиной репертуарного обновления стал так называемый русско-славянский танец, невообразимая помесь барыни с менуэтом, вызывавшая неудержимый общий смех.
Если не говорить непосредственно об этой абракадабре, то в целом освоение бальных   танцев являло безусловно красивое зрелище. В них было что-то сродни стародавним светским балам с их четким рисунком, изысканными манерами, воздержанностью, даже некоторой чопорностью. Благотворное влияние этой атмосферы неизбежно проявлялось и в поведении, и в отношениях, и во внешнем виде.
Первыми неладное почувствовали девчонки: никто их не хватает за руки, особо не тискает во время танца, не бросает посреди зала по его окончании. Да и сами кавалеры постепенно обретали вполне нормальный вид - причесанные, наутюженные, чуть более трезвые, а некоторые даже надушенные.
Смущало одно: бальные танцы требовали общей дисциплины, общего порядка, что воспринималось не иначе, как прямое посягательство на индивидуальность и личные свободы. Преобладал дух вольницы, необузданной уличной раскрепощенности.
Многие партнерши заскучали, а отдельные сменили адреса. Но не надолго. У стен училища вскоре стала собираться огромная толпа, поначалу вполне мирная, но очень скоро ставшая воинственной, даже агрессивной. Слабенькие девочки, объединившись, легко сминали не шибко сопротивлявшуюся охрану и прорывались внутрь. Часто их атаками руководила рослая девица, подкатывавшая к училищу на единственном в городе ЗИС"е. Но в целом, несмотря на переживаемые трудности, девочки тоже становились более строгими и элегантными.
Необъяснимым и непонятным остается то постоянное противление, с которым любое начальство, в том числе, естественно, и училищное, относится к танцам, ханжески высматривая в них нечто порочное. Более неумной, осознанно лживой и жестокой позиции не придумаешь! Неловко уличать воспитателей, педагогов в непонимании элементарных основ человеческого общежития, да и в них ли дело?
Танцевать, как справедливо говорил Учитель, человечество научилось задолго до того, как выучило первые слова. Танец - это и удовольствие, и потребность, настолько же естественная, как пища, вода и воздух, поскольку ведет свое начало от ритуальных аспектов продления рода, то есть самой жизни. Запретить их невозможно, они уйдут только тогда, когда угаснет жизнь.
Алешка, с удовольствием воспринимая танцевальные уроки, долго не приобщался к танцующему сообществу, хотя с интересом и подолгу наблюдал за танцующими.
На них постоянно наблюдалась четкая и однозначная иерархия: чем старше курс, тем больше прав и возможностей. Если старшекурсник "положил глаз" на девчонку, то подходить к ней кому угодно уже нельзя, разве что только с его соизволения. Такой порядок нравится и приглашенным - пусть девчурка будет совсем юной, но коль ее кавалер числится в ветеранах, то и ей больше внимания. Ведут себя такие повольнее, посвободнее.
А совсем новенькие поначалу пугливо жмутся к стенам, робеют, терпеливо и безропотно дожидаясь своего часа.
Среди девчонок всегда выделяются такие, кто сразу приковывает всеобщее внимание то ли красотой, то ли остроумием, то ли статью, а чаще тем, что не поддается четкому определению и именуется просто обаянием.
Одной из них была Галочка, идеально сложенная и озорная, признанная королева танца. Легко и весело она вела за собой любого партнера и в это время от нее нельзя было отвести глаз. Конечно же, она всегда ощущала всеобщее к себе внимание, но особо не задавалась, всегда ровно и уважительно относясь к любому кавалеру.
Застенчивый Топа долго вздыхал, пока не отважился пробиться к ней через надежный заслон старшекурсников. Удалось это не сразу, но его настойчивые попытки не остались без внимания: Галя сама выбрала его на белом танце. Но тут же нимало подивилась - ее настойчивый поклонник совершенно не чувствовал музыки и вообще едва переставлял ноги. Властно и терпеливо, с великодушием и нежностью, оставив всех своих прежних друзей и подруг, она за несколько вечеров сделала из него великолепного танцора, а немного позже и идеального мужа. На всю оставшуюся жизнь.

                21.Пивной душ

В прошлом месяце после получения стипендии в экипаж не вернулись трое. Утром с гарнизонной гауптвахты их привел патруль. Подстриженные под нулевку, без поясов, понурившись, они предстали перед выстроившимся для их "торжественной" встречи училищем.
Яркую речь произнес помполит, очень оригинально подметивший, что  «их кормють, поють, одевають, так ищо и стипендию дають, а они ходють и усе пропивають!». В святом гневе он был, конечно же, прав: стипендия, которой хватало едва на пару слабеньких заходов в ресторан, там, как правило, и оставалась.
В то же время, когда в училищном меню уже более полугода одна пшенная каша, спокойно пройти мимо ресторанных дверей, выдыхающих головокружительный аромат свиной отбивной с жареным картофелем, не хватало даже самой железной выдержки. А, собственно, что за подвиг в таком воздержании? Во имя чего? Чтобы спокойнее спалось начальству? Так не обязательно же прямо из кабака перемещаться на гарнизонную гауптвахту!. Взял свою бутылочку душистого винца, кусочек мяса - и спокойно отваливай. И не ввязывайся при этом ни в какие, даже самые с виду безобидные, ситуации. Вот, к примеру, совсем недавний эпизод.
В ближайшую после очередной стипендии субботу, то есть при небольших деньгах, но без всякого заранее продуманного плана, дружно вышли погулять. В районе Соборки неожиданно застал дождь, а совсем рядом оказался «Театральный» - не самый, конечно, известный в городе ресторан, но все же. Добежало до него семеро, остальные нашли убежище в других местах - магазинах, подъездах домов, под густыми платанами.
Смрадный, шумно гуляющий ресторан встретил, однако, не очень приветливо, свободных мест не оказалось. Да и кому же захочется покидать уютное местечко в проливной дождь? Так что, вот так и стоять по-сиротски у входа и бесконечно ждать у моря погоды? Это тоже не дело.
Внимательно присмотревшись к официанткам,  решили, что к одной - молоденькой и смазливой - можно бы и подгрести, но поручить это дело не дилетанту в амурных делах, а опытному профессионалу Коленьке-Холодцу. С милой, немного даже застенчивой улыбкой он вступил в ответственные переговоры, приведшие сразу, как показалось, к большому успеху - она без раздумий согласилась выручить симпатичного морячка и его друзей, но, узнав, что их семеро, решительно замахала руками. Сердечно начавшись, переговоры быстро зашли в тупик.
- Верочка, что хочет товарищ курсант?
К ним подошла высокая статная дама в накрахмаленной кружевной диадеме, но без характерного для официанток передника.
- Их, Надежда Ивановна, семеро, а у меня сегодня, Вы сами видите, и так перебор, приставные пришлось искать. Я могла бы отдать сервировочный столик, но за ним тесно будет даже четверым.
- Вот тот большой цветок опустите со стола на пол, - обратилась дама к Николаю, - ты, Верочка, приставь к нему сервировочный, вот и получится все, как надо. Только не здесь, на проходе, а вон там, в уголке.
Маневрируя в переполненном зале, быстро сдвинули столы, почти для всех нашли и стулья - только двое уселись прямо на подоконнике. Получилось хоть тесновато, но очень уютно. Даже беспокоить особо никого не пришлось, лишь самую малость потеснили широко рассевшихся соседей - вальяжного мужчину с тонкими, как ниточка, усиками, молодого майора в новенькой портупее и двух их бойких подружек.
Явно рисуясь перед девчонками, подвыпивший майор попытался, было, что-то назидать, но, обнаружив, что его никто не слушает, разобиделся и заглох. К тому же,  эти соседи, по всей вероятности, уже закруглялись - им подали десерт и бутылку шампанского, открыть кото¬рую вызвался вальяжный мужик.
Сняв фольгу, он раскрутил проволочное колечко и слегка сдвинул пробку. Когда она медленно начала выползать из горлышка, он сознательно нацелил ее в сторону соседей. Вместе с резким хлопком, из бутылки вырвалась мощная пенистая струя, обильно оросившая сидевших рядом моряков. Больше всех перепало Холодцу. Понимая, что сотворил пакость, но не обращая на всполошившихся соседей ровно никакого внимания, усатый мужик разлил шампанское в протянутые к нему фужеры и произнес длинный и затейливый, на кавказский манер, тост. Снизойти до извинения перед публично оскорбленными юношами он, видимо, и не думал. Закончив говорить, с глубоким пониманием собственного превосходства, вновь вальяжно уселся в кресло.
Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы Николай, не привлекая к себе внимания, отошел к буфетной стойке и возвратился с двухлитровым кувшином холодного пива. К всеобщему удивлению он, однако, направился не к своему столу, а прямо к усатому соседу. Подойдя, спокойно и сосредоточенно опорожнил кувшин прямо на его голову.
Ресторанная публика привстала, с интересом наблюдая необычный спектакль: что-то будет дальше?
Однако обалдевший от неожиданного пивного душа тот даже не шелохнулся. Отойдя от первоначального оцепенения, резко вскочив, майор замахнулся на Николая, но тут же оказался в железных объятиях Рудгольца. Их подружки заливались звонким смехом. Одной рукой ухватив майора за ворот, а другой за штаны пониже пояса, Гарик ловко, как делал это сотни раз со штангой, рывком поднял его над головой и на вытянутых руках понес к выходу. Швейцар услужливо отворил массивную дверь. Извергавший угрозы и проклятия, отчаянно сопротивлявшийся майор под всеобщий шум, смех и аплодисменты был выдворен из ресторана.
Подошла Верочка:
- Мальчики, что будем заказывать?
- Наверное, ничего. Спасибо тебе, милая, за хлопоты, но нам пора.
- Куда?? - дружно прозвучало общее недоумение.
- Ребята, оставаться здесь опасно, нам легко сейчас пришить любой пьяный дебош, а тем более, если мы хоть малость выпьем. Куда побежал майор? За патрулем? Да и заказ у нас, к счастью, еще не приняв
- Какой патруль - там же дождь проливной...
- Тем злее будут солдаты. Поверят-то все равно не нам, а майору. Пошли отсюда, попытаем счастья где-нибудь в другом месте.
Алешкины доводы с неохотой и сомнениями приняты.
Внезапно начавшись,   дождь так же неожиданно затих, но на улицах еще продолжался вселенский потоп.
Недолго поразмыслив, направились в "Южный" - он совсем рядом, с хорошей кухней, оркестром, танцами. Два часа пролетели незаметно.
От входа доносится перебранка, кто-то снаружи энергично рвет дверь. Швейцар убеждает, что зал полон, свободных мест нет, но это никого не интересует, потому что в ресторан прорывается военный патруль. Больше всех суетится, шумит, размахивает руками молодой майор.
Понятливый швейцар, все еще не отворяя двери, громко повторяет требование патруля - проверить, нет ли здесь группы злостных хулиганов из мореходки. Он уверяет патруль, что таковых в ресторане нет, одновременно подавая в зал выразительные знаки побыстрее сматываться. Официант быстро получает деньги и указывает безопасный путь к бегству - через кухню и черный ход.
Выскочив в Городской сад, семерка устремляется темными переулками вниз, к порту, и только там, почувствовав себя в относительной безопасности, рассыпавшись на пары, разными дорогами направляется в экипаж.
У входа в ресторан «Южный» стоит студебеккер с вооруженными солдатами, шустрый майор высматривает кого-то в густом табачном дыму.

                22.Пришла любовь

В один из вечеров, понаблюдав за танцующими парами, Алешка возвратился в аудиторию дочитывать «Цусиму». Следом ввалился Вовчик с двумя веселыми, говорливыми подружками. Не долго, но с вниманием и интересом они рассматривали макеты морских судов и разных корабельных систем. Вовчик старательно выполнял роль гида, изредка и больше для куражу обращаясь к Алешке за уточнениями. Уходя, предложили присоединиться к ним.
- Да я не танцую и только испорчу вам вечер.
- А если будешь затворничать, то никогда и не научишься, - упрекнула его светленькая.
- Наверное, он отличник и ему нельзя тратить время на всякие пустяки - девочек, танцульки, - не без ехидства добавила другая, смугленькая.
Закатившись смехом, веселые подружки убежали на танцы.
После этого Алешка много раз видел их на вечерах в плотном окружении поклонников.
Светленькая - высокая и стройная, танцевала элегантно, строго следя за осанкой, манерами, не позволяя ни себе, ни партнерам каких-либо вольностей. Красиво причесанная, всегда в нарядных платьях, она пользовалась постоянным успехом.
Смуглянка выглядела некоторым ее антиподом - танцевала свободно, раскованно, часто импровизируя и лихо отбивая вместе с партнрами затейливую чечетку. Ее главным украшением была длинная, до пояса, смолисто-черная тяжелая коса. Круглолицая, с широкими черными бровями, длинными ресницами, обрамлявшими всегда смеющиеся карие глаза, слегка вздернутым носом и белоснежными ровными зубами она оставляла впечатление оптимизма, радости, безмятежности.
Как-то перед окончанием танцев Вовчик предложил Алешке проводить их вместе домой. Светленькая назвалась Верой, смуглянка - Тамарой. Они беспрерывно щебетали, подтрунивая над своими партнерами.
Жили подружки на старой и тихой улочке с ветхими двухэтажными домами, обрамляющими традиционные квадратные "итальянские" дворики с неизменным водопроводным краном в их центре и всеми остальными удобствами в дальнем углу. От улицы эти дворы отгораживались массивными воротами, запиравшимися на ночь изнутри на огромные замки, единственный ключ от которых оставался в личном распоряжении дворников, повсеместно диктовавших удобный лишь им внутренний режим. Во избежание долгих ночных хлопот, громких скандалов и оскорблений все жильцы с наступлением темноты торопились домой.
Поравнявшись со своим двором, Верочка помахала всем ручкой и скрылась в темном проеме калитки.
Расставание с Тамарой выглядело иначе - Вовчик обнял ее и принялся целовать, не только не стесняясь стоявшего рядом товарища, но где-то рисуясь перед ним. Она не сопротивлялась, но стояла какая-то поникшая, безучастная. Наконец, резко оттолкнув его и не сказав ни слова, убежала домой.
В следующую субботу ее долго не было, появилась в самый разгар .вечера. Необычно сдержанная, молчаливая, подошла к Алешке.
- Пойдем? Я тебя научу.
Вышли в круг, сделали несколько шагов.
- Обманщик! А говорил не умеешь... наверное, мы тебе не подходим? Вон сколько девчонок тут! Вовка говорил, что у тебя никого нет, это правда?
- Почему нет? Ты же сама говоришь, что их вон сколько. Танцуй, знакомься, провожай, целуйся.
Бросив на него укоризненный взгляд, Тамара замолкла, не проронив за вечер более ни слова. Даже когда подошел Вовчик и бесцеремонно потащил ее на танец, она энергично отвела его руку.
- Ну-ну, - многозначительно промычал Вовчик. Вечер закончился.
- Проводишь?
Шли молча, думая каждый о своем. У дома остановились.
- До свиданья, или прощай? Как лучше?
- Как хочешь...
- Чего же ты целоваться не лезешь, как твой дружок?
- Ты же сама с ним целовалась! И вообще он может с тобой делать все, что захочет, так?
- Дурак ты набитый! Знаешь что, отваливайте вы оба вместе, ноги моей в вашей паршивой мореходке больше не будет!
Не было ее долго, всю зиму. Ожидая ее возвращения, Алешка стал завсегдатаем вечеров, перезнакомился с множеством девчонок, часто провожал их домой. Но когда однажды вдруг увидел Тамару, почему-то смутился, растерялся, и не зная, что предпринять, прошел с независимым видом мимо, даже не поздоровавшись.
Она ушла и снова надолго.
В следующий раз Алешка увидел ее вместе с Вовчиком, оживленно споривших, но когда он подошел, внезапно замолчавших.
- Меньше трепаться надо, понял? - зло встретил его Вовчик.
- Это ты о чем? Вы что-то не поделили, а на меня шары катите? Шел бы ты...
Вмешалась Тамара:
- Ни о чем я с ним не говорила, а уж о тебе тем более. Не надо нахальничать, а потом из себя героя строить!
Изобразив крайнюю обиду, Вовчик ретировался. Тамара тут же направилась к выходу.
- Постой, Том, я, кажется, все понял...
Перед Алешкой стояла вовсе не та Тамара, какую он до сих пор знал, не бойкая и озорная, а плачущая, обиженная, беззащитная...
- Я не хочу, не могу здесь оставаться. Если не против, пойдем куда-нибудь...
- Хорошо, Том, только наброшу бушлат.
Тихо побрели по спокойным вечерним улицам.
- Ты сказал Том... Так звал меня только отец, когда я была совсем маленькой, еще до войны... Где он сейчас, не знаю, у него другая семья. И мама снова вышла замуж, в прошлом году братишку родила. Они работают, а я с ним сижу...
Подошли к дому, ворота закрыты.
- Как тут у вас принято - стучать или звонить?
- Да, а потом ругаться. Давай лучше подождем, может быть кто-то еще подойдет.
Но никто не появлялся. За воротами послышались шаги, калитка отворилась.
- Марш домой, гулёна! Ты ведь знаешь, я не усну, пока тебя нет.
Понятно, это была мать. Лица ее Алешка не разглядел, но голос показался знакомым.
В темноте Тамара неожиданно поцеловала Алешку в щеку и стремглав убежала.
С той поры в него вселилась какая-то новая, неведомая еще тихая радость. Он ждал этой встречи, нисколько не предполагая, что закончится она так счастливо. Тамара красива, весела, общительна, пользуется большим успехом, но всем своим друзьям предпочла его.

                23.Парашютисты в тельняшках

Когда Вовчик знакомил Тамару с Алешкой, он не предполагал, что очень скоро начнет об этом сожалеть. Каких-то особых чувств он к ней никогда не испытывал и поэтому не строил никаких серьезных планов, но наблюдая, как их отношения быстро перерастают в привязанность, стал испытывать что-то похожее на ревность, однако, к его чести, ни Алёхе, ни тем более Тому ни разу не выразил своего неудовольствия. Тихо и достойно он отошел в сторону. Всякие разговоры о девчонках, тем не менее, между друзьями полностью прекратились. О Тамаре тоже. Отныне и навсегда.
И хотя их дружба дала небольшую, но ощутимую трещинку, им попрежнему хватало общих дел и увлечений.
В самом начале осени, когда Том с маленьким братом еще гостила в деревне у родственников отчима, в один из выходных Алешка с Вовчиком шастали по городу в поисках интересного кино - в небольших окраинных клубах часто крутились разные трофейные ленты. На Малой Арнаутской на неприметном одноэтажном старом здании увидели надпись "Аэроклуб".
- Зайдем?!
Входная дверь не заперта, в просторных комнатах-классах никого. На стенах кругом плакаты с рисунками самолетов и планеров. Посмотрели, почитали, пошли дальше, в следующий класс. А там - вот здорово! - прямо с потолка свисает сразу несколько самых настоящих парашютов, только без матерчатых куполов, потому что высота комнат, наверное, не позволяет. Пощупали стропы, ремни, пряжки. Попробовали сесть, пристегнуться: точь в точь, как на качелях, но значительно удобнее.
Увлекшись, не заметили, как в дверях появился щупленький, небольшого росточка пожилой человек в вытертой кожаной куртке.
- Покачались? Понравилось? А сколько вам, моряки, лет? Шестнадцать и семнадцать? О, да вы уже совсем взрослые! Тогда можем и поговорить. Если вы пришли сюда не шалить, а всерьез заниматься парашютизмом, милости просим. Занятия по вечерам, сначала основательно изучаем сам парашют, учимся им управлять, а потом и прыгаем.
- С вышки или сразу с самолета?
- Зачем же с вышки? Самолетов у нас хватает, да уж если и испытывать себя, то сразу на приличной высоте. Удовольствие, скажу вам откровенно, ни с чем не сравнимое!
- Только по вечерам мы никак не можем. А по выходным нельзя?
- Тогда прощайте. Народу у нас хватает... Впрочем, если вас хотя бы душ пять-шесть наберется, сделаем из вас отдельную группу и все занятия перенесем на воскресенья. Идет? Надумаете - приходите. Можете прямо сегодня.
Вот так! Еще час назад спокойно себе жили, гуляли, забот не знали, а тут раз! - и парашютисты, курсанты аэроклуба. Вообще-то попрыгать с самолета было бы здорово! Но как-то вот так,  сразу, немного страшновато.
Алешка, у которого все детство, включая военные годы, прошло на аэродромах, буквально под крылом самолетов, в глубине души радовался открывающейся возможности, но вместе с тем и более отчетливо представлял все надвигающиеся проблемы.
Долго шли молча, пока Вовчик,  тоже мучимый сомнениями, не спросил:
- Ребятам расскажем, или ну его!?
- Мы же пообещали. Подумают еще, что мы сдрейфили!
Решили пока много не болтать и посвятить в это дело лишь самых надежных ребят, чтобы, не приведи Господь, не прознало начальство. Ведь понадеяться на его понимание или великодушие глупо, никто и никогда не возьмет на себя ни грана какой-либо дополнительной ответственности. А со стороны парашютизм действительно кажется довольно рискованным предприятием.
И потом, если занятия будут только по воскресеньям, то как быть с одесситами? Они ведь сразу разбегаются по домам. А не рассказать нельзя,  обидятся. Хотя вряд ли кто-то из них сейчас сидит в экипаже.
- В общем так: кого из нашего взвода застанем, тому и предложим. Из тех, понятно, кто наверняка не струсит и  способен выдержать дополнительную полугодовую нагрузку. И если все у первой группы получится, то кто же мешает остальным потом составить и вторую, и третью, и десятую группы,  если найдется столько желающих? Ну, а коль ничего не выйдет и у нас, то незачем вообще баламутить всю группу.
К Вовчику с Алешкой, не раздумывая, тут же присоединились Коля Грохотов, Игорь Ведерский и Володя Глинский. Впятером вечером пришли в клуб. Тихо, лишь в одном классе горит свет, уже идут занятия. Ткнулись в кабинет начальника. За письменным столом увидели дымящего папиросой грузного седого летчика в майорских погонах.
- Курсанты мореходки? А разрешение командования имеете? Нет? Тогда и говорить не о чем! А медкомиссию прошли? Какую? На пригодность к полетам. И так здоровы? Знаю, что в училище больных не берут, но у нас требования особые. Все ясно? Ну, будьте здоровы!
Понурившись, двинулись к выходу.
- То приглашают сами, обещают, а когда пришли, так гонят!
- Стоп! От винта! Кто вас приглашал, когда?
- Сегодня, низенький такой, в кожаной куртке!
- Петрович, что ли? Чего же тогда молчите? С того и начинать надо было! Марш бегом в парашютный класс - занятия уже начались!
В середине урока тихонько приоткрылась дверь, заглянул Петрович. Улыбнулся, дружески  кивнул.
Петровичем все здесь ласково звали начальника парашютного отделения заслуженного мастера спорта Трофимова, на счету которого было уже более трех с половиной тысяч прыжков.
Сначала изучали историю парашютизма, наиболее известные модели отечественных и зарубежных аппаратов, потом пошла материальная часть самого массового в годы войны десантно-тренировочного парашюта "ПДТ-2", на котором предстояло прыгать.
Теорию одолели с ходу, почти без напряга - здорово помогло знание паруса: оказалось, что у них много общего. С нетерпением ожидали первых теплых дней, но узнав, что первые прыжки назначены на начало апреля, малость заволновались. Десятки раз разворачивали и вновь укладывали свои парашюты, подолгу висели на тренажерах, доводя каждый маневр до автоматизма.
Короткий и беспокойный сон перед выездом на аэродром. Подъем в три часа утра, десяток минут на сборы и каждый со своим парашютом - в огромный кузов трофейного грузовика. Ехали около часа.
Остановились на большом поле у крохотного вагончика, на крыше которого в полном безветрии обвис полосатый «чулок». Неподалеку на стоянке стоят в ряд три «кукурузника».
Построились, старший группы Ведерский, соблюдая все уставные требования, доложил:
- Товарищ инструктор, группа прибыла для практических занятий! Приняв рапорт, Петрович переадресовал его начальнику аэроклуба. Прихрамывая, опираясь на массивную палку, начальник обходит строй, внимательно вглядываясь в лица.
- Вольно! Ты, Петрович, уверен в ребятах? Не оробеют? Нет? Мне тоже кажется, что хлопцы добрые. Сам будешь прыгать?
- А как же? Первым всегда иду сам.
- Всем получить завтрак и подготовить парашюты!
Завтрак - ароматная котлета на кусочке черного хлеба и стакан душистого кофе - проглатывается незамеченным. Все внимание на аппаратах. Каждый еще раз проверил свою укладку, внимательно посмотрели друг у друга и непосредственно перед зачехлением предъявили на контроль инструктору. Таковы предельно строгие и безусловно разумные правила.
Показалось, что Петрович особо тщательно проверяет Алешкин рюкзак. Отношения у них немного особые, хотя об этом не догадывается никто.
Еще зимой инструктор рассказывал ребятам разные байки про парашютные были и небылицы. Всякие неожиданности в этом деле возникают обычно при массовом десантировании, либо на испытаниях новых аппаратов.
Незадолго до начала войны в Южном Военном округе высокому начальству демонстрировали новые виды снаряжения для воздушно-десантных войск. Один из известных летчиков должен был прыгать с новым парашютом непосредственно при выполнении какой-то фигуры высшего пилотажа. От самолета отделился удачно, летит к земле. Основной парашют вытянулся, но никак не раскрывается. Все всполошились, кричат, напоминают ему о запасном. Да разве он услышит? Лишь перед самой землей раскрылся купол запасного парашюта. Спасло того летчика хорошо вспаханное поле, хотя серьезных травм избежать не удалось.
- А Вы того летчика лично знали? - поинтересовался Алешка после занятий, оставшись с Петровичем наедине.
- А как же! Я его сам к этому прыжку и готовил, потом в войну мы с ним несколько раз встречались. Сейчас он в Москве, начальник какого-то управления. Стой, стой. У вас фамилии, вроде, похожи?
- Это мой отец.
- Так вот что тебя и друзей привело к нам!
- Нет, они ничего не знают. А отца я пока тоже не хочу беспокоить. Расскажу ему потом, когда отпрыгаемся.
Перед прыжками Петрович еще раз пояснил, что в самолет следует садиться по одному, в переднюю кабину - из нее легче вылезать на крыло перед прыжком, высота будет всего шестьсот метров. Последовательность всех действий при посадке в самолет и выходу на крыло следует отрепетировать на одном из стоящих на земле самолетов. Предупредил, чтобы никто не забыл пристегнуть карабин вытяжного троса к самолету. А остальное все ясно: отсчитав три секунды, выдернуть кольцо основного парашюта, если что-то не сработает, то не забыть о запасном. Ноги при приземлении держать вместе, пружинить.
- Внимательно пронаблюдайте, как все это буду делать я и просто повторите. Очередность прыжков определите сами, на посадке не задерживайтесь - машина не должна работать вхолостую.
За Трофимовым пошел Игорь, за ним - Вовчик, третьим шел Алешка.
Еще на земле перед глазами все поплыло, голоса звучали невнятно и доносились откуда-то издалека, соображение затормозилось. Все делал механически и, видимо, поэтому правильно. Быстро залез в переднюю кабину, вспомнив почему-то частые перелеты с одного аэродрома на другой в годы войны, с интересом наблюдал за быстрым набором высоты. Команду на прыжок не расслышал, но, почувствовав толчок в спину, стал быстро выбираться из кабины - под крылом плыла страшная бездна, куда предстояло нырять. Судорожно держался за край кабины, пока не ощутил следующего удара по руке:
- Пошел!
- Туда?
Непроизвольно оглянувшись, у самого своего носа увидел огромный кулак в кожаной пилотской перчатке.
Последний дюйм, он трудный самый... Пока на лету отсчитывал секунды, почувствовал несильный рывок и тут же все небо закрылось белоснежным шелком. Самолет уже был где-то далеко, наступила полная, абсолютная тишина. Внезапный наплыв радости сразу заполнил все существо, вытеснив из всех уголков сознания прочно засевший там совсем еще недавний страх. Неудержимо захотелось орать, петь, смеяться, чему он тут же и предался со всей добросовестностью. Но на земле этот залповый выброс радости был воспринят почему-то как зов о помощи.
Игорь и Вовчик, бросив сборку своих парашютов, устремились к месту приземления Алешки. Но тот, перевернувшись через голову, быстро вскочил, отстегнул лямки и с диким индейским воплем побежал навстречу опешившим друзьям.
- Ты часом не того? Не рехнулся?
Но уже ни Алешка, ни более сдержанный в эмоциях Вовчик не могли унять распиравшей их радости.
Отпрыгались все удачно. На разборке первого прыжка Петрович не скрывал своего удовлетворения и малость пожурил только Алешку за то, что он, по оценке пилота, слишком долго преодолевал оцепенение, вообще-то свойственное даже опытным спортсменам, из-за чего самолет едва не вышел из прыжковой зоны.
Тщательно очистили от степной травы и любовно уложили свои парашюты, завезли их в аэроклуб и к 8.00 прибыли в экипаж. Удерживать тайну от всей остальной группы выдержки не хватило, да и тайны, как оказалось, уже давно ни для кого не было. Взахлеб, перебивая друг друга, чуть-чуть привирая, рассказали об интригующих событиях минувшей ночи.
В следующее воскресенье дюжина новичков уламывала Петровича допустить их к занятиям в аэроклубе, еще через неделю их число удвоилось - эпидемия парашютизма поразила все училище.
Последующие прыжки усложнялись - поднималась высота,  требовалась большая точность приземления, отрабатывались прыжки на воду, ночные прыжки и прочее. Митя Горюнов увлекся настолько, что вскоре выполнил нормативы мастера спорта и получил приглашение самому стать инструктором в аэроклубе.
Через два месяца Алешкина группа закончила всю программу. Начальник аэроклуба, отмечая особую слаженность и дисциплинированность, наградил всю пятерку грамотами.
В этот же день начальник училища подписал приказ о вынесении всем пятерым выговоров за нарушение дисциплины, что, однако, не помещало им         с гордостью носить значки парашютистов на морских фланельках.

                24.Позорная вакханалия

В зимние месяцы экипаж оказывался на тихой и малолюдной периферии большого города. Его соседство с Лермонтовским курортом лишь подчеркивало умиротворенность и спокойствие в округе.
Но летом все здесь неузнаваемо менялось. Как проснувшийся могучий вулкан вдруг оживала находящаяся совсем радом конечная остановка двух трамвайных и одного троллейбусного маршрутов, бесконечно выплескивая из своего чрева человеческий поток, устремляющийся вдоль стен экипажа на чудные пляжи Отрады.
Заполнив все близлежащие улицы, переулки и даже проходные дворы, с раннего утра вся Одесса бодро и весело шагала к морю для того, чтобы уже через несколько часов этими же улицами и дворами, но устало и раздраженно двигаться в обратном направлении.
Одним жарким летним утром к морю торопилась стайка веселых подружек. Их вид, говор и немножко пугливая манера поведения выдавали недавнюю принадлежность к той части деревенской молодежи, которая правдами и неправдами бежала в города от поразившего Украину голода. Поравнявшись с экипажем, одна из них, самая, очевидно, бойкая кокетливо удивилась:
- Ой, дивчата, гляньте, який великий колокольчик, та как блестить, шо в глазах темно!
Адресовано это было не столько подружкам,  сколько стоявшему рядом с большим ружьем симпатичному матросику. Изнывавший на боевом посту Стасик Комаровский не мог не внести ясность в заблуждения незнакомки.
- Колокольчики, милая дамочка, бывают только у коров, а это -настоящий корабельный колокол, или, по-нашему,  рында. Про крейсер «Варяг» слыхали? Так вот эта вещичка прямо оттуда.
Вдохновенная брехня матросика задержала подружек, но не надолго.
- А до моря тут далеко?
- Совсем рядом, минут десять хода. Но если вы хотите найти хорошее местечко, то немного подождите, - дневальный посмотрел на часы, - минут пятнадцать, и я лично вас провожу.
Внезапная готовность красивого парня составить компанию внесла колебания в ряды подружек. Немного поспорив, они нашли компромисс:
- Ладно, Дуська, ты одна его подожди, а мы пойдем пока посмотрим на море. Там встретимся.
Девчата явно не ведали, что говорили - искать кого-то на одесских пляжах в выходной день, среди многих тысяч голых тел, сразу теряющих привычную городскую индивидуальность, дело пустое.
- Значит, тебя Дусей зовут?
- Это так по-простому, а по паспорту я Дульсинея, - с ударением на «и» соврала Дуська,
- Ты, Дульсинея, только не стой долго со мной рядом, с дневальным разговаривать запрещено, лучше погуляй поблизости.
Разделяя ответственность, Дуся отошла к краю тротуара и совсем недвижно простояла до прихода сменщика, разглядывая многочисленных прохожих. Дневальный не спускал с нее глаз.
Освободившись от вахты, он сначала попросил подождать, пока переоденется, но тут же неуверенно, даже как-то робко, предложил:
- А если хочешь, могу показать заодно, как мы живем...
Дитя рабочих общежитий, она с радостью согласилась, не усматривая в этом ничего необычного, а тем более - какого-либо подвоха. Посмотреть, сравнить, потом поделиться с подружками...
Зная, что приводить женщин в курсантские кубрики категорически запрещено, Комаровский рисковал не очень сильно - экипаж в летний период практически пуст, народ разъехался на практики, либо в отпуска, а если кто-то и остался, то в такую погоду валяется на песочке у моря. Избегая, тем не менее, ненужных осложнений и, что еще важнее - лишних глаз, он повел ее кратчайшим путем в свой кубрик. Ей понравилась чистота, порядок, аккуратно заправленные койки.
Сняв с себя форму, с переодеванием он немного замешкался. Вдруг подошел к ней вплотную, нежно обнял, стал пылко клясться в вечной любви с самого первого взгляда. Прижавшись, они целовались долго и страстно, оказавшись вскоре на ближайшей кровати. Нехитрые летние одёжки валялись на полу.
Когда им показалось, что пора идти на пляж, в кубрике неожиданно появился еще один морячок.
- А мне... можно?...
Не дожидаясь ответа, он стал удерживать Дуську на кровати. Стасик отрекомендовал его как своего лучшего друга, отказать которому нельзя, и заверил, что будет ее ждать, чтобы вместе пойти на море.
Экипаж был пуст, но у дверей кубрика быстро выстроилась очередь, вскоре переместившаяся прямо к кровати. Пятнадцатилетние капитаны торопились познать неизведанное. Некоторые занимали очередь повторно.
Скотская вакханалия продолжалась бы бесконечно, если бы дневальный по этажу не запаниковал:
- Полундра, старшина на горизонте! Сюда идет!
Кубрик мгновенно опустел, и только Дуська, используя курсантские полотенца, устраняла следы пылкой юношеской любви. За этим занятием и застал ее старшина роты Жилин.
- Кто Вы, откуда, как здесь оказались?
Дуська невозмутимо приводила себя в порядок, не очень, видимо, опасаясь каких-либо неприятностей. Для нее все они одинаковы - кобели! Что в деревне, что здесь, все равно. Там после танцев парни обязательно одну девчонку изловят, туго завяжут юбку над головой и все по очереди будут ее мять. Потом другую. Дуське тоже доставалось. И все одно - где гармошка или патефон, туда и бегут.
Отвечая на все вопросы, она видела, чувствовала нутром, как пожирает ее и этот грозный начальник. Уверенности значительно прибавилось, когда он взял табуретку и воткнул ее в дверную ручку.
- Ты вот что, перейди-ка на другую кровать, что почище.
Прогулка к пляжу опять задержалась, но в кубрик никто более уже не совался.
И когда старшина, неожиданно вспомнив, что у него остались кое-какие дела, стал одеваться, раздался стук:
- Товарищ Жилин, это я, майор Мотузок, откройте!
Спешно поправив одежду, старшина вынул табуретку. Дуська осталась в постели.
- Полагаю, Вы во всем разобрались? Завтра вместе и доложим начальству. Ах, гостья еще здесь! А Вы что, миленькая, не встаете? Да Вы еще не одеты! Давайте-ка побыстрее, я отвернусь.
- Чего это отворачиваться, а сам-то ко мне не хочешь? Чтоб зря опять не одеваться. А то как я оделась, так товарищ старшина снова велел раздеться. Канитель, да и только.
Жилин всполошился.
- Это я так, для порядку, внешний осмотр, так сказать. Мало ли, какие есть телесные травмы, увечья, чтобы потом никто от ответственности, так сказать, не ушел.
- Как же это внешний осмотр? Это у тех сопляков внешний осмотр только и получался - скакали один за другим, как зайцы, пачкотня одна, а у Вас не-е-т, все как положено, аж дух захватывало!: - не угомонялась Дуська. Снова обратилась к офицеру. - Так значит, не будешь? Потом не пожалей!
- Немедленно одевайся и убирайся ко всем чертям! - Мотузок начал выходить из себя. - Получается, что и Вы, Жилин, приложились? Ай-яй! Скрыть этого, извините, я никак не могу. Готовьтесь к серьезному разговору. А ее выгоните поскорее, да проследите, чтобы в другую роту не проникла. Может, она здесь... специально!
Старшина владел ситуацией значительно глубже и поэтому не разделял точку зрения офицера, но, начиная исправлять допущенный промах, грубо схватил Дуську и, хотя она не сопротивлялась, поволок к выходу, сообщая при этом не столько ей, сколько дежурному офицеру все, что думает о женщинах с таким вот легким поведением. Выпроводив, на всякий случай показал ей кулак.
- Ой, и некультурный же Вы! - заключила Дульсинея и двинулась в сторону моря.
Дусъка, совсем того не преследуя и даже не подозревая, поставила жирный крест на всей идейно-воспитательной работе. На совместном заседании командования и парткома, длившемся всю ночь, родилось строгое, но принципиальное решение: во-первых, не допустить расползания каких-либо слухов о происшедшем; во-вторых, оценить событие как очевидную провокацию; и в-третьих,  старшину Жилина поощрить как бдительного партийца, решительно пресекшего безобразие.
Оно и верно: именно на Жилине все и закончилось.
Дежурным офицерам впредь предписывалось днем не спать, а время от времени обходить все кубрики, что со всей ответственностью они и выполняли почти всю последующую неделю.

                25.С песней по жизни

Точно подмечено, что вся наша жизнь - сплошные противоречия, но одни предпочитают видеть их в каком-то не совсем понятном единстве, другие - в вечных спорах и несогласии, то есть в борьбе. К примеру - хорошо это, или плохо, когда экипаж и учебный корпус разделены, не под одной крышей? Сразу никто правильно не ответит, тут думать надо.
Любому понятно, что будь они вместе, наверняка можно бы было прихватить пару лишних   минут утреннего покоя, не бить зря ноги о булыжник, причем дважды в день, посидеть лишний часок за захватывающей книжкой или забить с друзьями партию-другую флотского козла. Особенно наглядной тоска по такому единству становится в промозглую или дождливую погоду, в утреннюю или вечернюю зимнюю темень.
Но снова приходит весна, настежь открываются окна, свежий морской воздух наполняет кубрики и короткая ночь дает новый заряд энергии и бодрости на весь долгий день. Ранняя пробежка к морю, разминка и обжигающая ледяная купель поднимают дух и самоуважение, создают мажорный настрой и оптимистичное мироощущение.
После этого переход от экипажа до училища, занимающий недолгие полчаса, под бравурную музыку сверкающего медью духового оркестра дарит радостные, даже счастливые минуты. Остановись, прохожий!
Останавливаются, улыбаются. Старики - покровительственно, мальчишки - с нескрываемой завистью. Приветственно машут руками. В домах широко распахнуты окна, излучающие милые девичьи улыбки.
Замолкают трубы. Бодрящее весеннее утро тут же наполняется лихим и гордым:
... Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает!
Распрямляются плечи, поднимаются головы - идет мореходка!
В особо торжественные дни, при высочайшем расположении духа неизменно звучит обожаемая всем флотом героическая- патетическая:
... Морская гвардия идет уверенно.
Любой опасности глядит она в глаза...
А минорному настрою больше соответствуют душевные, малость даже сентиментальные морские песни, которые должно бы исполнять вполголоса на дружеской вечеринке, но ставшие однажды по совершенно необъяснимым мотивам строевыми. Нигде и никогда их специально не разучивают, но знают их все с самых первых дней учебы.
Особенно пришлась по душе маленькая баллада про неразделенную любовь простого матроса и богатой Мэри:
... Они стояли на корабле у борта,
Он замер перед ней с протянутой рукой...
... Но на призыв влюбленного матроса
Сказала Мэри: нет, потупя в море взор.
Забилось сердце в нем, как крылья альбатроса,
И бросил Мэри он в бушующий простор...
Эдакий зарубежный Стенька Разин! Щемил сердце припев:
... А море бурное ревело и стонало,
На скалы с грохотом валил за валом вал,
Как будто море чьей-то жертвы ожидало.
Стальной гигант кренился и стонал.  ...
И суровели лица юных капитанов, ибо каждый разделял негодование простого матроса, хотя и красавицу Мэри было немного жалко. А море ожидало все новых жертв.
С песней по жизни получалось, однако, не всегда. Ну нет настроения петь, и все тут! Если дежурный офицер хочет, так пусть сам и воет. А с некоторыми вредными офицерами вообще петь прекратили. И никто ни с кем не договаривался, а просто каждый сам по себе отказался при них глотку драть.
Всем запал в память позорный случай с Валькой Аграмовым, прилюдно распятым, опозоренным перед всем строем. Так что, после этого с Шуляком еще и петь? Ну, дудки!
В тот раз, как только отгремел оркестр, Шуляк скомандовал:
- Запевай!
Молчание. Командует вторично, песни снова нет.
- Приставить ногу! Запевалы, Старков, в чем дело? А ну-ка с песней, шагом марш!
Тишина, только стук ботинок.
- Бегом, марш!
Побежали. Шуляк устал больше всех, едва волочит ноги.
- Стой! Запевай! Не будете? Не хотите?
- Бегом!
Побежали трусцой, не быстро и прямо в училище, не слушая более никаких команд дежурного офицера, вскоре безнадежно отставшего. Все с ним песни закончились.
Некоторые другие офицеры тоже не стали после этого искушать судьбу. Сначала как бы между прочим пробрасывали:
- Как, ребятки, настроение? Может, с веселой песней? И только получив добро, выдавали команду:
- Запевай!
Когда же сотрясать воздух особо не хотелось, за всех отдувался оркестр. На то он и духовой.

                26.Офицерская дружина

Офицерская дружина внушительная, мужики в основном толковые, фронтовики. Да и может ли быть иначе, если война только что закончилась?
Начальник отдела военно-морской подготовки каперанг Шишканов неизменно   аккуратен, подтянут, строг, но очень доброжелателен. Его уроки судовождения   очень увлекательны - на любую штатную или случайную ситуацию у него всегда найдется пример из собственной практики.
Подстать ему и заместитель - каптри Хомутов: интеллигент, строгий блюститель морских традиций и этикета. Обычно ухожен, спокоен, деловит. Он с Балтики, ленинградец-блокадник, переведен на юг из-за туберкулёза. Художник-любитель, разумеется, маринист.
Летом рано-рано, часа в четыре, торопится к морю застать первые рассветные лучи. Безмолвно и неподвижно часами любуется красками всегда разного моря, неба и солнца. Истинно морская душа.
Идут занятия. Благочинная тишина, в коридорах совсем безлюдно. Вдруг из аудитории вываливает сразу группа веселых парней, вслед им доносится:
- Идить за по за дверма, та по на мороз!
Приказ командира принято повторять, но это никому не удается:
- Есть идти за по за мороз, та по на... Куда?
- Кажу за дверма!
- Как это?
- А от так - отчиняй двер, та иди!
Урок по корабельным системам ведет капитан третьего ранга Ляшко. Он беспричинно суетится, бегает по аудитории, выкрикивая на жуткой русско-украинской смеси маловразумительные фразы и, боясь, очевидно, потерять штаны, все время их поддергивает. К концу урока брючной ремень где-то подмышками, снизу ноги оголены до колен. Штаны, китель, лицо и руки густо измазаны мелом.
Он подбегает к доске и надолго замирает, видимо, сосредотачивается. Начинает что-то рисовать - одной рукой рисует, другой тут же стирает, заливисто при этом хохоча. Никому не понятную радость дружно разделяет весь класс. За его спиной все встают, ходят, делятся свежими новостями и анекдотами. Кое-кто начинает на партах делать стойки, зная, что именно это преподавателю всегда не нравится. Поэтому тут же раздается никем еще не разгаданная команда:
- Идить по за дверма, та по на мороз!
Первая ее часть доходчива: пошел вон из класса! а вот вторая? Почему надо непременно идти куда-то на мороз, если в Одессу пришло самое замечательное время года - весна!
Но главная загадка Ляшко не в этом. Ему под сорок, но до сих пор он завсегдатай городской танцплощадки,  расположенной тут совсем рядом, в парке Шевченко, минутах в десяти хода. По неясным мотивам он заявляется туда не в щегольской морской форме, перед которой ни одна девчонка не устояла бы, а в самых затрапезных шкарах и бобочке. Поэтому отличить его там от всякой городской шпаны совсем невозможно. И ведет себя так же - курит вонючий «Беломор», смачно сплевывая себе под ноги, с папироской в зубах танцует с молоденькими девочками, таскает их по кустам.
Он свой в любой компании - и среди мореходских ребят, и городских. И те, и другие его уважительно зовут «Батя», что его не только не смущает, но где-то даже нравится. Однако когда завязывается драка, а это случается почти каждый вечер, он решительно защищает интересы училища, дерется очень умело, хотя нередко бывает и сам бит.
Говорят, он несколько раз женился, но избранницы его скоро покидали, и это ему изрядно надоело.
Набросав в результате долгих мучений на доске очередную схему, он обязательно бросит в класс общий вопрос:
- Хто сразу угадает, шо тут намалёвано?
Это самый интересный момент, которого с нетерпением все ожидают с начала урока, потому что разрешается фантазировать беспредельно. И вообще его творчество всегда вызывает очень неоднозначные ассоциации:
- Паровоз! Корова! Самогонный аппарат! Бричка! Слон!
- Усе, фатит! Який же це слон? А шо ж тогда оце?
- Все-таки слон, и у него, как у малайца, отросли большие...
Такие предположения допустимы, даже приветствуются. Безучастных не бывает, разгадывают все вместе.
Ляшко с трудом наводит порядок, выдворив «по на мороз» самых неугомонных, и раскрывает, наконец, потаенный смысл своей наскальной живописи:
- Ох, и недоразвитые вы усе какие-то!  Это ж понятно каждому ребенку - це система аварийного пожаротушения на кораблях третьего и четвертого ранга. Уразумели?
- Мы так все и думали! Только это все-таки слон! Вот хобот, а вот эти самые, что круглые...
Звонок на перемену. Следующий раз будет примерно то же самое, только вместо слона появится крокодил, или кенгуру. Но схемы врезаются в память навсегда.
С офицерами-преподавателями дела в целом обстоят терпимо, а вот с воспитателями...
Начальник строевого отдела, которому подчинены все ротные командиры, недавно сменился. Новый, майор Ручковский, переведен откуда-то с Дальнего Востока. Он решил сразу выбрать всю слабину и быстро навести полный порядок и дисциплину.
Начал со строгого соблюдения распорядка, всех указов, приказов и наставлений. Одновременно решено подправить внешний вид. Командиры всех рот провели внезапную проверку причесок, бескозырок и, главным образом, брюк. Длинные чубы тут же укорачивались, бескозыркам возвращался первозданный вид, а из брюк беспощадно выпарывались вставленные клинья. Первый улов был значительным - у каждого что-нибудь оказывалось не соответствующим уставу. Но на этом эффективный отлов нарушителей и закончился, последующие проверки ничего не дали.
Странно: перед увольнением у всех все в норме, но за воротами - снова заломленные бескозырки и широченные клеши.
Командиры опять напряглись и решили ловить нарушителей непосредственно на городских улицах. Дело не хитрое - лови, сколько хочешь! За их окончательное перевоспитание взялся сам начальник отдела.
Любитель страстных и красивых речей, он немного шепелявил: - Вы жнаете, что на таких, как вы Черчилль тратит миллионы? Не жнаете? Почему? Я ваш шпрашиваю!
Поставив перед нарушителями очень трудный вопрос, он логично и доходчиво сам же его раскрывает, подчеркивая очень интересную мысль о взаимозависимости широких штанин   с непомерно большими затратами Британского казначейства.
- Теперь поняли? Опять нет? Так жнаете, что я вам шкажу - таких шволочей мы в семнадцатом году к штенке штавили!
Тридцать лет с той поры, а ностальгия по стенке осталась.
Ротные привели новую группу. Начало воспитания иное, но снова интригующее:
- Вы жнаете, что вы жделали? Как это ничего? Не понимаете? Так шлушайте: вы наплевали в тот бокал, из которого товарищ Шталин пил жа ждоровье рушкого народа!
Угомонился начальник не скоро - только после того, как через несколько лет на его широком золотом погоне появилась третья звезда.
Новый командир третьей роты - человек незлобивый, но какой-то бесцветный. Представляясь роте по случаю вступления в должность, настойчиво убеждал, что он не только старший наставник, но и вообще отец родной, за что тут же схлопотал кличку «Папочка». Таким он в памяти и остался, ни имени, ни фамилии.
До него пару месяцев заполнял паузы на этой же должности другой майор, Павлюк. Тот лыка вообще не вязал - говорил сбивчиво и бестол¬ково, брызжа при этом во все стороны слюной. Кому же это понравится? Кто-то сразу определил: Иванушка-дурачок, другой поправил: только раза в полтора глупее. Получилось «Полтора Ивана». Кидали его с одной роты на другую, нигде долго не задержался. Через год уволили.
На гражданке сразу нашел себя: швейцар-вышибала в самой престижной гостинице города - Лондонской, что на Приморском бульваре. Но в одиночестве он пробыл там недолго - вскоре рядом, в нерушимом строю стояли уже не майоры, а подполковники Мотузок и Ноздрачев.
Мотузок - не злой и не добрый, не умный и не глупый. Разный, в зависимости от обстановки. Но очень охоч до баб. Активен легендарно. Сначала регулярно бегал к Любаше в хлеборезку, потом положил глаз на молоденькую учительницу и, не изменяя ей, увлекся выдающейся во всех измерениях особой - руководительницей училищной самодеятельности, бывшей оперной актрисой.
Вскоре у Мотузка состоялся конкретный разговор с ее мужем, после которого он несколько дней не появлялся на людях, а потом еще долго ходил забинтованный - муж оказался известным тренером по штанге, мастером спорта.
А вот Ноздрачев - это головоломка. Как он стал воспитателем, командиром учебной роты, остается непостижимым. Сначала думали, что он немой. Разные в связи с этим возникали предположения - недавно с фронта, был, возможно, контужен, да мало ли чего! Но нет, кто-то подслушал его общение в кругу друзей-офицеров: говорит, все слова выговаривает, но явно предпочитает нецензурные.
Средних лет, грузный, с большой лысой головой, циркульно круглым мясистым лицом, с неподвижными, слегка навыкате, глазами, он производит впечатление какого-то заторможенного, статичного человека. Поэтому и кличка ему перепала соответствующая – «Будка».
Сегодня он дежурит по училищу.
- Товарищ подполковник, дайте увольнительную, бабушка хворает, да и вообще... Позарез надо!
Ноздрачев застыл в той позе, в которой застал его каверзный вопрос, стоит долго, не шевелясь, не поворачивая головы, не моргая глазами. Вдруг медленно разворачивается и уходит. Проситель догоняет его снова.
- Так как, товарищ подполковник?
Офицер опять замирает. Немного постояв, медленно уходит.
Отбой. Традиционный вечерний обход кубриков. Из темноты ему в голову, в спину летят ботинки. Наверное, ему обидно - на лице появляется жалкая улыбка. Но опять - ни слова. Постояв, переходит в другое помещение, где все повторяется.
Дорогой воспитатель, недавний боевой офицер, чья грудь как иконостас увешана орденами, да что с Вами? Возмутитесь! Прекратите это позорное глумление не только над офицерским, но человеческим достоинством! Покорное, рабское молчание... Во имя чего?!
На днях по одесским экранам прошел «Максимка» - маленький негритенок, усыновленный русскими матросами. Фильмы меняются не часто, их содержание знают наизусть. Отдельные фразы у всех на слуху,
- Будка, отдай бой!
Ноздрачев сосредоточенно, напряженно мыслит. Ему в лицо орут сразу несколько сопливых охальников:
- Будка, отдай бой!
Офицер глядит куда-то мимо, едва сдерживает слезы. И вдруг:
- Не отдам!
Отвернувшись, медленно удаляется.
Дай ему Бог удачи в швейцарах!

                27.Моральный кодекс

Мореходский моральный кодекс, нигде не зафиксированный, но неукоснительно, даже свято, чтимый, обостренно непримирим к любой резко выраженной индивидуальности. Это, понятно, не означает, что ты не можешь проявить выпирающий из тебя талант - хорошо, скажем, петь, как Коля Старков или Леня Жак, умело греметь штангой, как Коля Черный или Гарик Рудгольц, играть сразу на всех известных миру инструментах, как Женя Медведцев или Вова Глинский, а также бить чечетку, бегать, прыгать, плавать и прочая, и прочая. Наоборот, за это тебе лично честь и хвала, а друзьям, за то, что ты вроде бы в их среде такой талантливый уродился, тоже почет. А греться в лучиках чужой славы, пусть даже слабеньких, всегда приятно. Поэтому красивый и талантливый выпендрёж даже поощряется.
Но если ты сачкуешь от нарядов, особенно в выходные и праздничные дни, ощущаешь острый приступ недомогания накануне выезда в подшефный колхоз, очень не любишь чистить грязную и гнилую картошку и за тебя всю эту неблагодарную работу вынужден выполнять кто-то другой, или же просто ведешь себя как-то непонятно - гуляешь невесть где и с кем, не заводишь друзей, избегаешь девчонок, то рано или поздно все это тебе припомнится.
Самому спокойнее, когда ты - как все, не хуже, но и не лучше.
В прошлый раз, когда картошку чистили почти до утра, кто сачконул? Один Валя Царенко. Он тихий, скромный до застенчивости, начитанный, потому что из интеллигентной семьи, и понятно, что ему возиться с вонючей картошкой не по душе. Просто не привык он этим дома заниматься.
А кто привык? Кому это вообще может понравиться? Такие вопросы у Вали как-то не возникли.
Сонное братство, откровенно дремавшее на занятиях весь день, никаких претензий к Вале не предъявило и ему стало казаться, что его вызов остался незамеченным.
Отбой, как и следовало ожидать, мгновенно уложил всех в кровати - ни свежих анекдотов, ни азартного козла, только спать!
Долго не приходил крепкий сон только к Вале. Маялся он не потому, что и прошлую ночь проспал вполне безмятежно, но больше от неясных еще предчувствий - очень уж подчеркнутым показалось ему всеобщее безразличие. Поэтому засыпал он долго, неохотно и настороженно.
Однако, как только от его кровати донеслись первые уверенные раскаты молодецкого храпа, кубрик, как но команде, ожил. Вердикт единодушный: «велосипед!».
С Валиных ног аккуратно снимается одеяло, между пальцев закладываются клочки газеты. Бумага поджигается и для большего эффекта гасится свет. Огонь чувствуется не сразу, но с нарастанием обжигающей боли ноги как бы сами по себе, непроизвольно начинают дергаться вычерчивая замысловатые круги, очень схожие с ездой на велосипеде. Смешно всем, кроме одного.
Несколько дней Валя провел в изоляторе. С выздоровлением его отношение к чистке картошки резко изменилось - он никогда больше не увиливал от этой почетной работы, но, беря в руки клубень, разрезал его пополам и выбрасывал в отходы.
Долгим и жарким одесским летом народ обычно спал по «форме 20», то есть полным нагишом, что открывало неисчерпаемые возможности для потешного творчества. Как, скажем, не разрисовать самыми трудносмываемыми синими чернилами всю спину или голый зад крепко дрыхнущего приятеля? Уже утром, в умывальнике, его появление вызовет бурный восторг. Заподозрив неладное, он будет ко всем приставать, чтобы прояснить тематику и местоположение фресок, и все будут ему врать, но неодинаково. Потом, насмеявшись, помогут ему отмыться, но тоже не до конца, и еще долго он будет вызывать смех и дружеские подначки.
Установлено, что наиболее высокое творчество - полногрудые русалки, пронзенные стрелами сердца, воровская и блатная символика, или душераздирающие откровения типа: «Нет в жизни счастья», либо «Ты Маня подлюка» - неизменно пользуется большой популярностью на городских пляжах, где за обладателем такой галереи обычно следует толпа зевак.
Однако нательная живопись при всем содержательном и стилистическом разнообразии, не осталась венцом народного творчества -неистощимая фантазия порождала все более замысловатые потехи, как, к примеру, удавка.
Это обычная, всем известная скользящая петля на куске простого шпагата, к другому концу которого привязывается, скажем, ботинок. Удавка тихонько набрасывается на какую-нибудь выступающую оконечность - палец, ухо или прочее - и слегка затягивается, а ботинок швыряется в спящего с такой силой, которая гарантирует его пробуждение.
Разбуженный реагирует на ситуацию вполне естественно - хватает этот ботинок, изо всех сил запускает им в обидчика и... взвывает от неожиданной боли, поскольку сам себе пытается оторвать палец, ухо или что-либо прочее.
Финал такого жестокого розыгрыша бывает обычно смешным, но иногда со слезами.
Значительно безобиднее кусочек обычного черного гуталина, заложенный ночью приятелю в трусы или пара капель силикатного клея в его роскошную шевелюру.
Все это не только смешно, но всегда заставляет задуматься: «Ребята, а за что это мне? Понял, буду исправляться».
И не надо долгих назиданий и нотаций.

                28.Полундра, наших бьют!

В полуночную тишину спящего экипажа врезается истошный пьяный вопль: «Полундра! Наших бьют!»
Это сигнал бедствия и в то же время набат, призывающий немедленно подниматься на борьбу с неведомым еще обидчиком. Как эхо прокатывается он по всем этажам и тут же отзывается топотом сотен ног, сбегающих, по железным лестницам.
Полусонное, галдящее и совершенно неуправляемое стадо мустангов, сбившееся в плотную массу и несущееся со свирепой разрушительной силой по диким прериям - пустынным, устало притихшим улицам ночного города. Беда запоздалому прохожему, ненароком оказавшемуся на его пути!
- Кого отлупили? За что? Где? Когда? Кто?
- Вроде, солдаты. - Бей солдат!
В тельняшках, клешах, ботинках на босу ногу, с ремнями в руках наэлектризованная толпа растекается по близлежащим улицам. Первым в ненавистной зеленой форме на пути попадается загулявший с подругой курсант-артиллерист с Большого Фонтана. Не предполагая опасности он и не пытается убежать, за что тут же жестоко расплачивается - на глазах у насмерть испуганной подружки его зверски избивают.
Следующий - веселый, изрядно подвыпивший солдат, дружески приветствующий братишек-матросов и всем предлагающий допить с ним остатки вина. Внезапные удары тяжелых блях сбивают его с ног, но лежа на земле, он продолжает недоуменно разводить руками.
С солдатами покончено, редкие прохожие предусмотрительно прячутся в подъездах домов, в подворотнях.
- Кончай! Всем назад!
Оживленный обмен впечатлениями, слышатся сомнения:
- Зря мы, наверное, их - курсач с девахой крутил, ему явно не до драки было, а другой вообще лопух, выпивку предлагал...
- Нет, братва, своих в обиду никому давать нельзя. Сегодня одного отлупили, завтра другого - тебя или меня. И никто нас не защитит, так что ли? Теперь эти солдаты всю жизнь будут помнить, что с моряками лучше не связываться, да и другим закажут.
У экипажа взволнованный и испуганный дежурный офицер проясняет обстоятельства и истоки возникшей тревоги. Виновник, Боб Румянцев, найден безмятежно спящим прямо на лестничном марше. Он законченный алкоголик, часто попадающий в пьяные переделки. Что-либо понять из его бессвязного лепета невозможно. Да и бил ли его кто? Сопатка целая, фонарей не видно. Наверняка с пьяных глаз да для куражу весь этот шухер поднял. Кажется, говорит, все-таки били, но кто точно уже не помнит. Возможно, сам на кого-то в темноте натолкнулся, а померещилось совсем другое.
Что же с ним теперь делать? В карцер, на гауптвахту? За что? Ну, выпил, с кем не бывает? Ничего ведь особенного в городе не натворил, спокойно добрел до экипажа. А то, что все поднялись на его защиту - естественное проявление флотской солидарности. Как же иначе? Но с него ведь все началось, он тревогу поднял, причем, как оказывается, ложную. Да нет, не он - он лыка не вяжет. Наверное, кто-то другой. Поди-ка теперь разберись! Ладно, всем спать, завтра на трезвую голову будем выяснять.
Однако уже со следующего дня всех моряков в районе Большого Фонтана нещадно били артиллеристы. Затянувшиеся боевые действия с трудом пресекли усиленные наряды городской комендатуры. Но на этом дело не завершалось, более того - война охватила весь город.
Артучилище заключило временное перемирие с авиационной спецшколой - у них своя напряженка еще не совсем спала, - а также молдаванской шпаной и «объединенные силы армии, авиации и местного ополчения выступили против флота». Силы оказались абсолютно неравными и мореходка стала нести заметные потери - ребят отлавливали в разных районах и основательно колотили. Двоих после госпитализации отчислили из училища по инвалидности. Пришлось перейти на чрезвычайное положение - никаких увольнений, по городу ходить только строем.
А противник развивал успех. Дошли слухи, что шпана намеревается штурмовать экипаж. На всякий случай усилили наряды, поплотнее закрыли все входные ворота. Предостережения оказались не лишними: вечером вооруженная железными прутьями и палками, орущая в несколько сотен голосов толпа, заполнив все пространство Лермонтовского переулка, плотно окружила оба спальных корпуса.
Тут шутки в сторону! Вполне могут быть и многочисленные жертвы, не говоря уже о неизбежном кровавом побоище. Объявляется боевая тревога: усиленные наряды - в ружье, примкнуть штыки! Патроны, однако, не раздаются. На балконы экипажа выходят вооруженные офицеры-преподаватели. Собравшихся просят разойтись, предупреждают, что по каждому, кто ворвется на военный объект, будет открываться огонь на поражение.
Ультиматум отвергается. Нетрезвая, возбужденная толпа рвет забаррикадированные ворота, лезет через высокий забор.
Гремят первые предупредительные выстрелы. Пока в воздух. Толпа испуганно шарахается назад и, быстро перестроившись, снова идет на штурм.
Но к ее тылам уже подкатили милицейские и армейские грузовики, их быстро наполняют юным воинством - ревущим, молящим о пощаде.
- Срывайся! Лягавые!
Через минуту в Лермонтовский переулок возвращается обычная тишина. Асфальт усеян оружием, брошенным незадачливыми штурмовиками.
А если бы помощь запоздала?...
К инциденту приковано внимание военных, партийных и прочих властей, о нем шумит весь город. Накал противостояния спадает, постепенно восстанавливается мир. Этому способствует обмен делегациями между мореходкой, артиллеристами и летчиками. Взаимно обязуются крепить дружбу, приглашают на свои вечера, на танцы. Договариваются о совместном обуздании городского хулиганья.
Все радуются обретенному спокойствию - можно снова спокойно гулять по ночному городу.

                29.Смычка с селом

Огромную пропасть между городом и деревней, стыдливо именуемую гранью, предстоит стереть в самом близком будущем. И маленький ее кусочек, затерявшийся в самой глубинке области, доверен нам, мореходке. Ну мы-то уж сотрем все, что угодно!
Небогатая раньше и вконец разоренная войной украинская деревня вторично вымирала. В первый раз опустошительная беда поразила ее
в начале тридцатых, что-то подобное обрушилось на нее сейчас, в первые послевоенные засушливые годы. Посевная сорок восьмого года с трудом, но состоялась, хлеб уродился неплохой, а убирать его некому: ни людей, ни техники. Грань обозначилась со всей остротой и сложностью: едоков, как всегда, хватает, а рабочей силы на селе нет.
Тут и прозвучала та самая команда, которая из года в год повторялась в эту чудесную осеннюю пору:
- Поротно и повзводно, для оказания помощи социалистическому сельскому хозяйству, в направлении железнодорожного вокзала, шагом марш!
В сопровождении, естественно, духового оркестра.
Посадка в наспех собранный из пассажирских и товарных вагонов состав больше напоминает штурм - все еще многочисленно живучее племя мешочников, порождение извечной российской нищеты и необустроенности. Но пока они толкутся на высоких вагонных ступеньках и мешают друг другу в узких проходах, шустрые моряки забрасывают прямо через окна штурмовые группы, которые успешно удерживают захваченные купе до подхода основных сил.
Станция назначения для третьей роты - Кодыма, оттуда отдельными группами по колхозам. На развалюхе-полуторке взвод к вечеру прибывает в самую дальнюю и забытую деревню. Издали видны тока с огромными буртами пшеницы, похожими на высокие песчаные дюны.
Временное жилье оборудовано на одном из токов, под навесом. На высокую соломенную подстилку, служащую одновременно и матрасом, и подушкой, брошены серые солдатские одеяла, по одному на каждого: укутался и спи. Рядом - типичная украинская надворная печь, сложенная из глины, с двумя большими котлами и горкой железных мисок. В котлах, что очень кстати, уже что-то варится.
Пока командиры ищут местное руководство и договариваются о производственных заданиях, наблюдательный народ отмечает, что кругом одни девчата и бабы, бросившие работу', но сохраняющие в застенчивости еще большую дистанцию. Постепенно проясняется, что в роли главного ангела-хранителя, то есть хозяйки-распорядительницы и одновременно поварихи выступает сама бригадирша со странным именем Палийка.
Она крупна, дородна, с красивым улыбчивым лицом, низким певучим голосом. Исключительно добрый человек и отменная повариха. Она наполняет миски изумительно ароматной чорбой - незатейливым крестьянским супом - и с большим куском хлеба раздает их изголодавшимся за день помощникам. Каждого при этом просит назвать свое имя.
Накормив гостей, приглашает к столу девчат, но те, собравшись в табунок, в нерешительности мнутся.
- Настя, та ж веди своих! Студится усе, та и роботы ще багато. — Обращается она к дочери, вожаку местной комсомолии, скопировавшей мать и статью, и голосом, и характером. Девчата подходят, но взяв свою порцию, тут же снова отдаляются.
После супа все пьют цукровый чай - сладкий отвар из сахарной свеклы опять же с куском свежего хлеба.
Поев, вся молодежь - и местная, и приезжая - оживляется, добреет, легко преодолевает первоначальную закрепощенность. Быстро наплывает темная южная ночь.
При керосиновой лампе проводится первое и последнее общее собрание. Подъехавший председатель коротко ставит общие задачи - помочь с вывозом хлеба с токов на элеватор, Черный их конкретизирует, определяя кто и чем будет заниматься: он сам и Старков сядут за баранки, остальные - на погрузку и сопровождение машин. Вместе с девчатами.
Черный и Настя строго по своим спискам формируют пары сопровождающих: курсант и местная комсомолка. Но кто-то уже успел познакомиться:
- А можно не по списку, а по желанию?
- Можно!
Но одна только трудовая смычка ни местный комсомол, ни прибывших помощников никак не удовлетворяет. Возникает идея организовать совместный вечер-концерт с привлечением всех талантов и танцы - их можно проводить хоть каждый вечер в паузах между погрузками машин. Для работы это даже лучше - при быстрой загрузке простои машин сразу сократятся.
Нашелся и баян, без дела лежавший в одной из хат в ожидании заблудшего на войне хозяина. Вова Глинский получил возможность проявить себя в качестве не только танцевального аккомпаниатора, но и исполнителя серьезной музыки.
Со следующего дня работа на току закипела. Весь световой день машины подвозили хлеб от комбайнов. Его подсушивали, рассыпая на всей площади тока, и периодически ворошили большими деревянными лопатами. На ночь сгребали в высоченные бурты. Ночью комбайны не работали, поэтому машины освобождались для переброски зерна на элеваторы, ближайший из которых находился в полусотне километров. За ночь машина успевала сделать не более двух ходок.
Необходимость двух сопровождающих объяснялась тем, что водители были, как правило, чужими, не местными, и девчонки ездить с ними в одиночку побаивались. А если водитель еще и нечист наруку, то одному за ним никак не углядеть - пока ты на элеваторе бегаешь с бумагами, он         полкузова растащить может. Там все у них для этого организовано.
Работали, по сути, круглосуточно, с короткими урывками на еду и сон, но танцевали каждый вечер. Непонятно, откуда брались силы. Загрузив очередную машину, отряжали с нею сопровождающих - обычно уже станцевавшуюся пару. Такие поездки нравились и ребятам, и девчатам.
Случилось так, что Настя пришлась по душе Жорику Поволоцкому, да и он на нее произвел, видимо, неплохое впечатление - интеллигентный, начитанный, хороший рассказчик.
Жорик из Москвы, работал на полиграфическом комбинате, окончил десятилетку в вечерней школе, но в высшую мореходку поступать не осмелился - лучше воробей в руке, чем... Внешность у него очень выразительная: высокий лоб, тонкий с горбинкой нос, острый выступающий подбородок. Мефистофель. Такое впечатление усиливает курительная трубка с изогнутым резко книзу мундштуком.
Смотрится он больше как молодой ученый, аспирант, но никак не обычный курсант. Говорит взвешенно, спокойно, убедительно. Подружки у него всегда объемные, и вообще он любит, когда всего много.
После загрузки очередной машины в кузов поднялась Настя. Ее голова и лицо от ветра и пыли надежно спрятаны под белым платком с яркими синими васильками, такой платок только у нее. Предусмотрительно она одела ватную телогрейку - по ночам, да еще в открытой машине становилось прохладно. Но разгоряченный работой, Жорик еще свежести не ощущал.
По дороге он рассказал ей много интересного, не обращая поначалу большого внимания на шум мотора и густые клубы пыли. Настя благодарно слушала, лишь изредка кивая головой. Казалось, она задремала.
Начав подмерзать, Жорик зарылся в зерно, там было тепло и мягко, как на перине. Однако на крупных колдобинах, из которых, по всей вероятности, и состояла вся дорога,  его снова и снова выбрасывало на поверхность. Он вынужденно пожаловался на это Насте.
Она без раздумий сбросила телогрейку и спряталась под ней вместе с ним. Потом пустила его дальше.
Не очень искушенный в сердечных делах, он все-таки заподозрил что-то неладное. Сомнения усилил нащупанный на ее груди маленький нательный крестик. Все окончательно прояснилось, когда его спутница ласково попросила:
- А Настеньку ты не трогай, хлопец у нее скоро из Морфлота вертается. Танцуете, и ладно, а боле не смей!
Жорик опешил: Палийка!
Возвращались они порознь: она в кабине рядом с шофером, он в ее телогрейке, но в кузове. На току машину вновь быстро забросали и на этот раз, закутанная в тот же платок, поехала Настя. Мать отвела ее в сторонку и что-то строго наказала.
- Та шо Вы, мамо, як же можна?
Чем-то обиженная Настя взобралась в кузов.
- А ну сидай в кабину! - на всякий случай приказала Палийка Жорику.
Зато до последнего дня у него оставалось явно привилегированное положение на кухне, чем к собственной радости он, не смущаясь, пользовался.
На десятый день, когда боевая труба возвестила отбой, добрая Палийка расцеловала всех помощников и обронила слезу, прощаясь с Жориком. Еще долго она махала вслед белым платком с яркими синими васильками.

                30.Явление «погорельца»

Учеба, увольнения, друзья, море, танцы, кино, изредка книги и еще реже театры и концерты до предела уплотнили бег времени. Пролетели полтора года, или пятьсот дней, позволивших все и всех расставить по своим местам в строгом, но естественном соответствии с их добродетелями. Ушли в прошлое, стали забываться непреднамеренные обиды, каждый нашел себе преданных друзей.
     Появление Ефима Розена в 1948 году, в середине второго курса, вызвало
недоумение: Резник привел в группу  явного «салагу» (форма только со склада, висит мешком, брюки не глаженые, внизу заужены – позор!) и, объявив:  «Вот ваш новый товарищ из Чернигова, окончил 10 классов, принят на 2-ой курс, будет учиться и жить с вами», удалился.
     Увидев это «чудо в перьях» однозначно решили: блатной (в смысле – устроен по блату) и, возможно, школу окончил «абы как» и в ВУЗ не решился поступать. Но чтобы сразу на второй курс и в середине года, такого еще не случалось! Обступив его стали выяснять:
      - Это как же?! С законченным средним образованием и к нам?
Ефим молчал, не отвечая на подковырки и розыгрыши. Но, в конце концов, «раскололся»:
     - Все так. В аттестате за 10 классов все пятерки, всего одна четверка-
в результате -серебряная медаль. Поступал в Высшую мореходку. Вступительные экзамены сдал, «погорел» на мандатной комиссии: зарубили без объяснения причин. Вроде бы обнаружились родственники за границей, о чем не указал в анкете. Хотя никогда он них не слышал.
   И, запинаясь, откровенно пробормотал:
     - Наверное, «неправильная» фамилия.
    - Как это?
  И только спустя какое-то время поняли, что это значило: шел 1948 год,
  когда «неправильная» фамилия закрывала многие двери, для её  обладателей, а тем более двери Высшей мореходки.
   На вопрос, почему не поступил в другой ВУЗ, просто ответил:
   - А я и поступил – в Водный институт, на заочное отделение. А в
средней мореходке буду ближе к избранной специальности и к морю,
с которым решил связать свою жизнь.
Объяснения были приняты и группа взяла над Ефимом шефство.
Мишка Юрин отвел  к портному, дяде Грише, который привел его форму
в порядок: вставил клинья в брюки и заузил форменку. Холодец помог
«облагородить» гюйс, вытравив его в хлорке, после которой тот
обесцветился и  стал как бы просоленным и выгоревшем на солнце южных
морей. Теперь Ефим  стал похож на «бывалого» моряка, которого не стыдно
выводить  на публику.
   Ефим Розен пришелся «ко двору», стал своим в группе и на равных делил
со всеми курсантские будни и праздники.
Левка познакомил его с Аллой, красивой  и обаятельной девушкой, в
которую Ефим сразу же влюбился и похоже, что по-настоящему. Её
 отличали длинные заплетенные косы, благодаря которым получила
прозвище «косички». Чистая юношеская любовь между Ефимом и Аллой
продолжалась до самого окончания училища.   
      Алешка и Ефим начиная с 4-го курса  стали неразлучными друзьями, они всегда были рядом- в училище и вне его, в группе их даже прозвали «родимые».
Позже, приезжая из Баку, где работал по назначению, для сдачи экзаменов в заочном отделении Водного института, Ефим жил у Алешки в общежитии.
У Ефима хранится  давным-давно подаренная Алешкой фотография, на обороте которой написано «Моему родимому в знак нашей дружбы.
 А. Кислов. 1 мая 1952 года.». 
    Потом их пути на многие десятилетия разошлись. Но судьбе было угодно, чтобы они опять, нашли друг друга.

                31.Смена разводящего
         Временами из грязных углов еще выползало оскорбительное размежевание на «наших» и «ваших», на приезжих и местных. Четкого водораздела, однако, между теми и другими уже давно не существовало, но несколько человек, плотно окруживших Черного, всячески стремились удержать свои сомнительные привилегии.
По сути они были совсем чепуховые - немного чаще ходить в увольнения, чуть реже стоять в нарядах, избегая при этом выходные и праздничные дни, идти вне строя из учебного корпуса в экипаж и обратно. В общем мелочевка, не заслуживающая какого-то особого внимания. Задевало другое - почему одним все это позволительно, а другим нет?
Этот вопрос, обращенный к Черному, остался без ответа. Стало очевидно, что конфликтовать со старыми приятелями он не готов. Начала сказываться и звездная болезнь.
Еще в прошлом году, на первых же городских соревнованиях по штанге он стал чемпионом города и общества «Водник». Его команда силачей была вне конкуренции на Всесоюзной олимпиаде мореходных училищ. Черным гордились в группе, в училище, в городе.
Только учеба по-прежнему шла туго - силы и время безжалостно отбирала штанга. Сам того не замечая, Николай стал заложником спортивных успехов.
Уже несколько месяцев ротой командовал подполковник Горячев, сменивший ушедшего на учебу Брагина. Новый командир внимательно присматривался к взводу Черного - часто сидел на занятиях, толковал с ребятами на переменках, подолгу задерживался по вечерам в экипаже. Алешке с Костей поручил выпустить к ближайшему празднику стенгазету.
Через несколько дней сразу после уроков Алешку вызвал Резник. У него уже сидел Горячев.
- Мы считаем, - начал декан в строгой и официальной тональности, - что дела в вашей группе идут все хуже и хуже. Черному не удается удерживать необходимый порядок. Вы знаете, что у него появились другие важные, но отвлекающие дела. Командир роты предлагает назначить командиром взвода Вас, если, конечно, сами не возражаете. Но учтите, спрашивать будем строго. Ну как?
- Можно подумать? А как все-таки с Николаем? Он же воевал, фронтовик. С учебой он подтянется.
- Дело не только в учебе, - включился Горячев, - командование училища решило всех лучших спортсменов свести в отдельный взвод. Им нужен немного иной режим с учетом напряженных тренировок, ну и соответствующее питание. Командиром будет назначен Черный. В спорте он безусловный авторитет. Так как?
- Тогда согласен.
- День-два подумайте и представьте соображения по наведению порядка. Исполняйте!
К вечеру Резник и Горячев зашли в класс. Декан долго говорил о тревожных тенденциях - ухудшении успеваемости, участившихся жалобах преподавателей на плохую подготовку к занятиям, о шпаргалках, списывании, подсказках и прочих недостойных проявлениях, призвав, как обычно, со всем этим решительно покончить.
В страстной речи командира роты тоже светлых мест не оказалось, хромает дисциплина, дневальные на посту, как правило, спят, причем не только ночью, но и днем, участились самовольные отлучки, форменная одежда у многих изуродована, прически неуставные и вообще все плохо.
Подавив аудиторию массированной критикой, руководство объявило приказ о замене командира взвода.
После собрания каждый по-своему, но в целом дружно поздравили Алешку - кто обнял, пожал руку, ткнул в бок, хлопнул по спине. Но не все. Заметно нервничал Черный.
Следующим утром он в строю не появился, с ним остались еще трое.
Алешка переживал - ну пусть его назначение воспринято ими без восторга, это неприятно, но не смертельно, однако зачем же устраивать явную обструкцию? Лично он ничего плохого им никогда не делал. А чего добиваются? Чтобы и он затеял с ними игру в поддавки? Ну нет, ни в коем случае! Если поддаться, то завтра же весь взвод станет неуправляем.
Прозвенел звонок к началу занятий, до прихода преподавателя остались минуты. Алексей встал перед классом.
- Взвод, смирно! За нарушение дисциплины и установленного порядка выношу взыскания - один наряд вне очереди - Усанову, Панкову и Старкову.
- Большим начальником заделался? А почему только нам? Или своих дружков не обижаешь? - Усанов ерничал, намекая на определившееся сближение Алексея с Черным.
- Если ты имеешь в виду Николая, то ему я мог бы дать только дружеский совет, но никак не взыскание - он не разжалован и мы с ним в равных правах.
- Да он тебя пошлет знаешь куда?
- Усанов, за грубость и пререкания увеличиваю взыскание до двух нарядов вне очереди.
- А хоть двадцать два, я на них положил!
- Так. Внеочередные наряды будешь отбывать по выходным дням. Вопросы есть?
Вопросов не оказалось.
В класс вошел преподаватель, начался урок.
Алешка понимал, что Холодец случайно оказался в компании нарушителей. Конечно же, он не ангел и при первой возможности старается сачконуть от строя, но сейчас сделал это явно не в пику новому взводному, а просто по привычке.
Холодец ткнул Алешку в спину.
- Ты чего, гад, наряды раздариваешь? Как что-нибудь надо, так сразу к Холодцу бежишь, а чуть что, так наряд? Когда ты на кроссе сачковал, кто тебя прикрыл? Уже забыл?
- Ладно, на переменке посчитаем, кто кому задолжал. В стипендию я с тобой рассчитаюсь. Еще про мотоцикл не забудь.
- Дур-р-рак! Как вот врежу!
Алешка искренне любил Холодца. Подошел к нему на переменке:
- Дай папироску.
- Свои надо иметь! - отвернулся, но все-таки пачку протянул.
- Тогда на следующей перемене будем курить мои. - Алешка вынул из кармана точно такую же пачку.
Холодец улыбнулся и на правах сильного отвесил подзатыльник.
- Не серчай, Холодчик, ты же видишь, какая буза могла завариться, если бы я сразу их не прижал. Нельзя иначе.
- Да ладно, хрен с ним. Но я, честное слово, как-то об этом не подумал.
Общая реакция ребят однозначно подтверждала правильность принятого решения. Это воодушевляло.
Но волевой и очень самолюбивый Вовчик Панков оскорбился надолго. Со своей хваткой, способностями, уровнем подготовки он, конечно же, был бы более достойным претендентом на замену Черному, да и гайки завернул бы покруче. Обидно, что не получилось. А тут еще наряд вне очереди, объявленный своим же приятелем почти ни за что.

                32.Лунная феерия

Отгремел «Выходной марш», возвестивший окончание танцевального вечера. Многоголосыми возбужденными стайками разбегались девчонки, сопровождаемые в большинстве учтивыми кавалерами. Все больше становилось постоянных, устойчивых пар, не вызывавших уже избыточного любопытства и досужих обсуждений.
По тротуарным плитам торопливо застучали каблучки, котором предстоял долгий путь до Молдаванки, или еще дальше - на Пересыпь или Дальние Мельницы. Это были воистину героические поклонницы мореходских вечеров.
Лишь немногие, отколовшись от общего потока, направились в раскинувшийся по соседству приморский парк, где их сразу поглотила непроглядная темень душной южной ночи. В парке, слегка продуваемом нежным бризом, дышалось чуть посвободнее.
Алешка с Томом направились к Ланжерону. На скалах, на бетонных монолитах волнореза, прямо на песке - повсюду в основном парами сидели люди, в молчаливом, тихом благоговении любовавшиеся игрой лунных зайчиков на неподвижной черной воде. Едва слышно шуршала галька под монотонным ласковым накатом.
Сразу за Ланжероном - Отрада, где давно знаком каждый камушек. Там, невдалеке, меж скал крохотная уютная бухточка с маленьким пляжем и чистым песчаным дном.
- Давай выкупаемся!
Алешка уже перестал удивляться непредсказуемости Тома, временами казалось, что ей не ведом не только страх, но и самая простая осмотрительность.
- Неплохо бы, но ведь нет даже плавок.
Однако она, прыгая с камня на камень, уже спускалась к морю. Сбросив платье, туфли, подбежала к воде, вдруг остановилась.
- Не подглядывай!
Сбросив остальное, не оборачиваясь, кинулась в жутковатую черноту ночного моря.
И на глазах у изумленного Алексея началось поражающее необычностью сказочное действо - ее сильное, гибкое, стройное тело, лицо, длинные распущенные волосы - все мгновенно покрылось мириадами маленьких сверкающих огоньков, которые, сливаясь, резко вычерчивали ее серебристые контуры. Зачарованно он смотрел на явившееся ему чудо. Наконец она выплыла на поверхность.
- Плыви сюда, скорей, здесь так красиво!
Нырнув, он надеялся застать ее на том же месте, но она была уже далеко.
- Догоняй!
Соперничать с ней в воде было бессмысленно, это была ее родная стихия. Плавала она быстро, легко, даже радостно. Ей не составляло труда проплыть под водой несколько десятков метров,  занырнутъ на .недосягаемую для Алешки глубину. Собрав все силы, он догнал ее далеко в море. Лежа на спине, немного отдышались и, конечно же, начали целоваться, погружаясь при этом все глубже в мрачную пучину.
- Посмотри на мою руку, она вся светится!
- Ты вообще вся светишься, я долго смотрел на тебя, когда ты только вошла в воду.
- А ты тоже весь-весь виден.
Они долго еще ныряли навстречу друг другу, шаля, обнимаясь, целуясь под водой. Неповторимо радостные мгновения!
Из воды Алешка вынес свою русалку на руках, усадил на камень, подал одежду. Ее природная красота удесятерялась лунной феерией.
Но еще недавняя свобода, раскованность, нежность вдруг сменились сдержанностью, напряженным и настороженным ожиданием какого-то необычного продолжения. Молча оделись и только поднявшись по скалистым уступам наверх, остановились, внимательно вглядываясь друг другу в лицо.
- Я немножко боялась, думала ты начнешь приставать...
- И что бы ты делала? Кричала, сопротивлялась?...
- Не знаю. Наверное, не кричала... потому что я тебя люблю и мы всегда будем вместе, да?
- Да, и именно поэтому я не стал... приставать.
Трамваи уже давно не ходили. К ее дому подошли с рассветом, калитка открыта, в окне горит огонек, мать не спит.
- Наверное, лучше мне подойти и сказать ей, что мы спокойно гуляли?
- Не надо, она все знает, и тебе верит.
- Я ее тоже знаю - зовут ее Надежда Ивановна, работает в "Театральном", верно?
- Откуда ты все разузнал, ведь этого я тебе не говорила?
- Да уж знаю. Навещали мы с ребятами это местечко, повеселились, хотя, как говорится, ушли, не солоно хлебавши.
Алешка рассказал о недавнем заходе в ресторан, о возникшем там конфликте и ночных бегах от патрулей.
- Так это были вы, голубчики! - Том смеялась до слез. - Мать рассказывала, что когда вы все сбежали, приехали военные, окружили ресторан, начали кого-то искать. Крикливый майор все нападал на мать, что это она в нарушение порядка вам дополнительные столы поставила и поэтому оказалась как бы главной виновницей. Ее дружно защитили, а тех вояк выгнали. Она еще говорила, что кто-то на это¬го майора кувшин пива вылил...
- Нет, не на него, на приятеля, а он в драку полез...
- А ты думаешь купаться в пиве очень приятно?
- Как будто в шампанском лучше. Они же первые начали, вот и напоролись. Ну, валяй! Мать заждалась. Привет ей от драчуна!

                33.Собственные Казановы

Для Казановы местного, училищного розлива многолетняя жизнь рядом с роскошным приморским парком, с известным на всю страну курортом, с теплым морем и бескрайними пляжами, большой лодочной станцией и многими другими благами была полна удивительных и неисчерпаемых возможностей. И если ты еще не до конца обленившийся, не клинический псих и ни в какой части не жалуешься на здоровье, то избежать тебе встречи с любовью вряд ли удастся. К этому не надо даже стремиться, достаточно просто от этого не убегать.
Возьмите, к примеру, любого. Ну, хотя бы Мишку Юрина. Или Робика Процентова. Хорошо, сначала Мишку.
Юрин - коренной ленинградец, возраст - ближе к двадцати. Высокий, стройный, отличный пловец. Всегда аккуратен, наглажен, ботинки и медная бляха надраены до блеска. Но главная его сила - в прическе. У него длинные, вьющиеся, красиво уложенные и ухоженные льняные волосы. Поэтому на ночь он одевает специальную сеточку, а по утрам долго и внимательно причесывается. И вообще в зеркало смотрится часто и подолгу. Девчонки от него без ума. Они у него всегда новые, красивые и подстать ему рослые. Всех их он зовет одинаково - моя Коломбина. Они против этого никогда не возражают, понимая, очевидно, что все-таки и он не Арлекин.
По романтическим приключениям Мишка был бы, наверное, чемпионом. Он охотно о них рассказывает, только иногда путается, потому что он один, а Коломбин много. Бывает, по нескольку сразу. Мишка никогда не хвастается и, как правило, не врет, потому что здесь надо что-то придумывать, а времени для этого у него не остается.
Ребятам всегда хватает чутья, ума и такта, чтобы по едва заметным, тем более со стороны, признакам точно определить, у кого дело закручивается серьезно, а у кого так себе, очередная забава, шутка.
Мишка иногда уверяет, что вот на этот раз у него возникли самые глубокие чувства и просит его пощадить, но всем сразу становится понятно, что он в очередной раз лукавит и набивает себе цену, потому что о серьезных делах так никто не говорит, а сразу посылает, причем достаточно далеко. Припертый убедительными аргументами, он выкладывает очередную романтическую историю.
Вот совсем недавняя. Одним из погожих дней, в воскресенье, он просто так гулял по курорту. Накануне прибыла большая группа отдыхающих и теперь все они торопились поскорей между собой перезнакомиться, кучками бегали к лазурному морю, восторгались погодой и природой.
С высокой кручи курортного берега открывалась бесконечная, сияющая под ярким солнцем морская даль, по которой как маленькие букашки в разных направлениях сновали разноцветные пароходики. Куда они плывут, из каких дальних стран возвращаются, что везут или увозят? Много интересных и разных вопросов возникает у людей, особенно во время отдыха.
И как нельзя кстати рядом оказался статный и очень грамотный морячок, его рассказ понравился всем, но особенно одной броской даме. У нее возникли некоторые частные вопросы, которые тоже были сразу и охотно удовлетворены.
В ответ, но исключительно по своей собственной инициативе она рассказала, что прилетела специальным самолетом из большого уральского города, без мужа, потому что он - крупный и ответственный работник, но, несмотря на это, он ее никогда не ревнует.
На этом курорте, как, впрочем, и на всех других, где уже приходилось поправлять слабое здоровье, ее приняли хорошо и выделили небольшую, но очень уютную отдельную палату. Это очень удобно, так как можно приглашать к себе друзей, никого при этом не беспокоя.
Взгляды на эту важную проблему у них полностью совпали - Мишка при посещении друзей тоже не любил никого беспокоить.
Палата оказалась действительно уютной, но достаточно большой. У этой Коломбины оказался набор редкостных вин и разных деликатесов, названия которых Одесса знала только до войны. Хорошо, что местный репродуктор все время гонял веселые мелодии и душещипательные романсы, создающие какой-то особый интим, располагающий к душевному дружескому общению. Причем наедине, чтобы никому другому не мешать.
После дегустации немного потанцевали. Она оказалась совсем еще не пожилой, но хорошо упитанной. Это одежда ее малость старила, а без нее она и выглядела, и вела себя как совсем молодая.
- Мне особенно понравилось ее хлопать по попке - хлопнешь, а она еще долго-долго колышется. И вообще такая баба - без всяких комплексов. И на выдумки очень горазда.
Мишка доходчиво и образно посвятил благодарных слушателей в эти выдумки. Согласились, что и на этот раз он оказался на высоте.
- Но если та моя Коломбина узнает про эту, ... - Мишка попытался вслух спрогнозировать свое близкое будущее, - придется искать совсем новую...
- А если... - заикнулся один из заинтригованных друзей.
- Вот это было бы здорово, выручай, я ее тебе хоть завтра, нет, сегодня покажу. Хочешь, даже познакомлю. А сам куда-нибудь вроде уеду... Во! В плавание уйду! Годится? Заметано! Завтра же идем.
Дружба есть дружба и чем ради нее не пожертвуешь!
Бывали у него иногда и проколы, хотя вспоминал о них тоже без особой тоски.
В конце прошлого лета воскресным вечером на маленьком курортном пятачке-танцплощадке он познакомился с дородной, холеной девицей,
Потанцевали, и как это часто бывает, пошли к морю любоваться лунной дорожкой. Полюбовались. Когда возвратились на танцплощадку, обнаружилось, что спина у Коломбины, точнее - все платье выше пояса, измазано мазутом, выброшенным волной на песок, но совершенно незаметным в смоляной темени южной ночи.
Вокруг посмеивались, но прямо ей об этом никто не сказал, понимая, что это - забота ее кавалера. Не рискнул, однако, и он, полагая, что в такой ситуации лучше с ней поскорее расстаться. От греха подальше.
А оказалось, что никакая она не отдыхающая, а дочь самого настоящего генерала, переведенного в Одессу откуда-то с Балтики. Мишка ей здорово приглянулся, но в тот же вечер она успела в нем и разочароваться, потому что он позорно бежал при первом же пустячном испытании. Скоро она утешилась, вышла замуж за другого курсанта и после окончания им училища куда-то уехала.
А то бы ходить нашему Мишке в генеральских зятьях!
Было еще много и других случаев - в этих делах он неисчерпаем.
Роберт Процентов, или Робик, голубых кровей - батя руководит соседней областью. Но родословной не кичится, скромен, уживчив, покладист. С сокурсниками в ровных приятельских отношениях, хотя близких друзей среди них нет. Офицеров в упор не видит, как и вообще .всякое начальство, уходит в увольнение и приходит, когда ему нравится. Открыт, доверчив, общителен. Лет ему тоже под двадцать. У него две слабости, или увлечения - преферанс и Бэлка.
Преферанс интересен и сам по себе, и новыми партнерами. Известно, что без коньяка и свежих анекдотов за эту основательную игру обычно не усаживаются. Поэтому Роберт часто возвращается под утро, но навеселе и со свежими анекдотами. Немного заикаясь, добровольно и временами вдохновенно он их пересказывает.
Сегодня про Одесский суд. Судья:
- Подсудимый Абрамович, Вы оскорбили гражданина Рабиновича, назвав его идиотом. Вы должны перед ним извиниться.
- Пожалуйста! Так Рабинович не идиот? Ой, вы меня извините!
Посмеялись, кто не спал. Только Жорик Поволоцкий зачем-то спросил:
- Роба, тебе точно известно, за что Каин убил Авеля? Моя прабабушка этот анекдот рассказывала своему ухажеру, когда они рядом сидели на горшках в детском садике.
На всех,  разумеется, не угодишь, Робик хотел, как лучше.
Зато Балкой были заинтригованы все. Познакомился с ней Робик на танцах.
Ярко разрисованная, увешанная кольцами, колье и браслетами, всегда модно, со вкусом наряженная, она легко покоряла ребячьи сердца. Повсюду ее преследовал хвост поклонников, и, осознавая себя центром вселенной, она всегда была весела, игрива, кокетлива.
Просочились слухи, что живет она в отдельной квартире. Судя по обстановке,  родители у нее весьма состоятельны, трудятся где-то за границей. Часто у нее собираются веселые компании. Слухи обрастали пикантными подробностями, но где в них правда, где выдумки, распознать трудно.
Когда Бэлка и Робик нашли друг друга,  она сразу присохла к нему изо всех сил, позабыв в одночасье всех прежних вздыхателей. Она не только не скрывала своих к нему чувств, но даже где-то их рекламировала. Когда ее приглашали на танец, она наигранно хмурилась и жеманно обращалась к нему за позволением.
Сначала нравилась и она ему - у нее он находил тепло, уют, готовность в любое время - днем и ночью - создать все условия для расслабления от изнуряющих учебных забот. Прямо в училище она приносила ему что-нибудь из приличной еды, фрукты, дорогие папиросы, стирала его белье. Фортуна ему широко улыбалась: живи, наслаждайся. Что он и делал, потому что психически и вообще был абсолютно здоров.
Возвращаясь от нее в экипаж, Роберт неизменно делился с друзьями самыми свежими впечатлениями. В деликатных подробностях он описывал каждое очередное свидание - как был встречен, чем угощен, как протекали остальные события.
Не верить Робику оснований не было, а верить становилось все труднее. Те события, о которых он подробно повествовал, в общественном понимании были далеко за гранями реальных человеческих возможностей.
Прямо на глазах у бдящего коллектива он начал хилеть, чахнуть, то есть загибаться. На очередной разборке ему дружно посоветовали резко сменить режим - встречаться с ней хотя бы через день, а если хорошенько подумать над легендой, то и через два. Все, естественно, понимали, что это потребует и от него, и от всех других крайнего напряжения физических и интеллектуальных сил, ибо надолго и надежно спрятаться от нее было почти невозможно. Она легко извлекала Робика из самых труднодоступных мест, находила на самых законспирированных квартирах.
Дошло даже до того, что он сам стал проситься в наряды вне очереди. Но Бэлка всю ночь мужественно простаивала рядом с ним, а потом сразу волокла к себе домой.
Едва дотянув в очередной раз до экипажа, Роберт взмолился:
- Братцы, помогите, кто может. Иначе мне хана!
Маленькая разрядка пришла сама собой - подошло время морской практики, а с ней и долгожданная разлука с безмерно любящей женщиной. Но радовался Робик не долго...

                34.Спасительный семафор

Это совсем неправильно, когда у морского училища нет своего кусочка моря и пусть небольшого, но настоящего флота. Пляж - хорошо, даже необходимо, но водная станция - много лучше.
Как только у городских властей и пограничников выбили крохотный - метров 60-70 - участок морского берега, сразу закипела работа. За считанные дна у самого моря вырос небольшой домик с единственным окошком, глядящим, естественно, в бескрайнюю лазурную даль. В спокойные дни волны лизали лишь узкую полоску пляжа, но в ветреную серо-зеленые валы докатывались до самых стен, создавая впечатление, что это рубка плывущего по волнам небольшого  корабля.
Скоро появились первые брюхатые шестивесельные ялы, надежные, мореходные и потому очень популярные на флоте. Они тяжеловаты на веслах, но резвы и маневренны под парусом. Рядом с ними разместились юркие двойки» и острогрудые «четверки».
Началась регулярная и предметная морская практика, увлекательные походы и самые разные соревнования.
Командовал все этим парадом и обеспечивал сохранность боцман -это его постоянное место работы - и двое дневальных. В силу специфичности условий летом им разрешалось оставаться только в плавках, но непременно с нарукавной повязкой и в головном уборе, функцию которого успешно выполнял белый чехол от бескозырки. Эти нехитрые условности как-то их выделяли на фоне остальной пляжной публики.
Осенью на станции зашумела ручная лебедка, списанная с какого-то старого судна, теперь вытащить из воды самую тяжелую шлюпку мог, при необходимости, даже один человек.
Очень важным для оказания быстрой помощи стало оборудование на крыше водной станции наблюдательного поста,  оснащенного настоящим корабельным дальномером, позволяющим видеть человека за несколко километров таким, как будто он совсем рядом. Наблюдать за находящимися в море шлюпками, особенно в плохую погоду, стало обязанностью одного из дневальных.
Еще чаще этот мощный оптический инструмент использовался в несколько иных целях. Наметанным глазом дневальные оценивали возможное развитие событий, когда выдавали маленькую двухместную лодку кому-то из известных любителей амурных приключений. Морские прогулки в таких случаях развивались, как правило, по вполне определенному сценарию. Поэтому в такую лодку впивались стеклянные глаза дальномера и неотрывно следили за ней вплоть до возвращения на станцию.
Случались и курьезные эпизоды, как, например, с Фимкой Филем. Совсем еще недавно, в обычный будничный день он с напарником дежурил по станции. С ночи задул свежий ветер, поднялась небольшая зыбь. Плановые занятия в этот день не предполагались, так что все предвещало спокойную вахту.
Ненастная погода не повлияла,  однако, на намерение некоторых отдыхающих из Лермонтовского курорта прогуляться к морю. Одна небольшая веселая группа с великодушного разрешения строгого дневального разместилась прямо на водной станции.
Скучающим курортницам скоро захотелось покататься на лодке, и они принялись дружно уговаривать дневального. Сопротивлялся он не долго и больше для порядку. Не мог он только признаться им, что ни плавать, ни грести как следует еще не умеет. Понятно, что такое откровение выглядело бы несколько странно, но наверняка уберегло бы его от грядущих осложнений.
Мобилизовав напарника, Фимка им решил спустить на воду самую маленькую шлюпку,  разумно полагая, что с ней хлопот будет поменьше. Но протащить по песку несколько десятков метров даже легкую «двоечку» двум хилым богатырям оказалось не под силу. Измаявшись, они махнули рукой на это предприятие, что, однако, с очевидным неудовольствием было воспринято наблюдавшим за их трудами женским коллективом.
К застрявшей в песке лодке решительно направилась молодая, слегка полнеющая дама, крепко ухватилась за борт и без заметного напряжения одна поволокла ее к воде. Дневальным бросила:
- Тащите живее весла! А ты, - она указала на Фимку, - садись на кормовую банку, грести буду сама.
Такой расклад обязанностей Фимку вполне устраивал. Оттолкнувшись от берега, он взобрался в убегающую по волнам лодку. Береговая полоса и снующие по ней люди быстро удалялись. Незнакомка гребла умело и увлеченно. Но неспокойное море и встречный ветер быстро подтачивали силы, о чем она откровенно поведала своему пассажиру, вальяжно рассевшемуся на широкой скамье и не спускавшему с нее глаз. В душе Фимка уже начал бороться с известным искушением, мучительно изобретая правильные подходы.
Опыт, приобретенный в ходе многократных наблюдений в дальномер, явно сейчас не подходил - там обхаживание начиналось обычно с того, что приглашенную спутницу начинали обучать гребле, для чего надо было садиться с ней на одну скамью, непроизвольно обниматься и так далее. Тут случай иной - не он ее, а она его могла бы поучить, но моряку обращаться с такой просьбой к сухопутной даме совсем не с руки.
Вызревшее в ней решение "бросить эти невозможные вёсла ко всем чертям застало Фимку врасплох, но никакого другого выхода, кроме как подменить ее, не оставалось.
Но едва она поднялась, чтобы освободить ему место, как резкий удар волны бросил ее на днище. Падая,  она увлекла с собой и Фимку. Оказавшись по воле случая во взаимных объятиях, они не торопились подняться. Фимка решил использовать появившийся шанс.
- Ишь ты, шустрей какой! Посидел, сил поднабрался и сразу давай ему всё! А я мучаюсь, катаю его, ну хоть спасибо сказал бы! - И как-то лукаво улыбнувшись, добавила: - Немного подальше отойдем, что ли?
Не очень определенный намек все-таки воодушевлял. Впервые в жизни Ефим налег на весла, но сразу они показались неподъемными и всякий раз норовили зарыться в набегающую волну, откуда извлекать их становилось мучительно трудно. Лодку быстро развернуло бортом к волне, понемногу захлестывало. Полная беспомощность молодого моряка становилась очевидной.
- Э-э, да и силенок-то у тебя не густо! А все я, да я! Ты вот что: упирайся-ка пятками в мои ноги, да и весла не одними руками, а спиной тяни, понял?
Дела пошли лучше - лодка вышла вразрез волне и резво побежала в зовущую даль. Теперь дама столь же пристально вглядывалась в гребца, с трудом удерживая распирающий ее смех - этот неумелый, но самонадеянный мальчишка вынуждает ее сидеть в какой-то неестественной позе прямо на дне лодки только для того, чтобы ему было удобнее управляться с веслами. Временами она продолжала подсказывать, что и как надо делать, чтобы точно выдерживать курс.
Несмотря на все ее старания, Фимка очень скоро истощил свой физический ресурс и работал уже на самом пределе возможностей. Давно ему хотелось только одного - поскорее вернуться на берег. Сгоряча он не заметил, что в кровь стер обе ладони и теперь каждая капля обильного пота и самые мелкие морские брызги усиливали его страдания.
Берег почти совсем скрылся из виду, едва различимые люди казались не больше муравьев.
С милой улыбкой, в упор глядя в Фимкины глаза, она стала медленно оголяться. Начала с узкой, по сути декоративной полоски, которую только с большой долей фантазии можно именовать бюстгальтером. С самого начала казалось, что эта   ленточка ровно ничего и ни от кого не скрывает. Но когда она, изящно поддев ее тонким мизинчиком, элегантно перебросила через голову, ее высокая грудь, внезапно опустившись, распалась на два огромных полушария, заслонивших весь остальной мир.
Энергично, но аккуратно двигая ногами, она освободилась от остатков пляжного костюма. Перед Фимкой лежала красивая молодая женщина, призывно протягивающая к нему руки.
А силы Фимки оказались на исходе. Колючий ком, зародившийся где-то в груди, подкатил к горлу, перекрыл дыхание, закружилась голова. Бросив весла, он стал медленно сползать вниз.
В нормальное состояние его возвратили шлепки по физиономии.
- Глупенький, неужто так испугался? Сам-то чего добивался? Ну, так не бойся,  это вовсе не страшно. А вообще-то, как знаешь.
Неуправляемую лодку долго кидало из стороны в сторону, воды в ней все прибавлялось.
Когда все страхи остались позади, Фимка медленно поднялся и обомлел: в жалобно скрипящей уключине болталось лишь одно весло, другого не было. Вместе с веслом море похитило и всю их одежду, опрометчиво брошенную на кормовую банку, по которой периодически прокатывались наиболее высокие волны. Двое голых в открытом море, в одной лодке с единственным веслом! Ситуация презанятнейшая - хоть плачь, хоть сразу утопись.
Но Фимка предпочел третий путь, поскольку не сомневался, что бдящее око дальномера видит все. Но понимает ли оно всю трагичность положения? Как бы пригодился сейчас флажный семафор, владеть которым должен каждый моряк, но который, увы, основательно забыт сразу после сдачи экзамена. А надо бы сейчас вспомнить всего две буквы: "С" и "О", дающих в сумме тот самый спасительный "СОС", обязывающий всех незамедлительно торопиться на помощь.
Из всего алфавита с трудом восстановились в памяти лишь первые три буквы, но что с них проку..., хотя «ABA» - уже кое-что! Ведь, если «ABA», то значит «АВАРИЯ», что же еще?
С трудом балансируя в пляшущей на волнах лодке, он старательно повторял эти буквы, вычерчивая руками замысловатые фигуры. Наверное со стороны это выглядело очень забавно, потому что его спутница безудержно хохотала. Складывалось впечатление, что во всем случившемся для нее было больше комизма, чем трагедии.
Фимке смеяться не хотелось - лодку относило все дальше в море и все сильнее заливало водой, над двумя молодыми жизнями нависла и все возрастала реальная опасность. И ответственность лежала только на нем. Женщина оказалась очень легкомысленна и, видимо, до конца не осознавала надвигающейся беды.
Надо срочно сообщить, что осталось лишь одно весло и лодка неуправляема! Но как? Жестами, пантомимой? Что же еще? Фимка поднял обе руки,  одну резко опустил, показывая при этом, что она поплыла по волнующемуся морю. Эту загадочную картинку он изобразил несколько раз.
А как показать, что они остались совсем без одежды? О,  это просто! Но чтобы этот сигнал был обязательно принят и правильно истолкован, надо бы   подняться повыше. Выждав, когда пройдет очередная волна, он взобрался с ногами на банку, повернулся задом к едва видимой водной станции, немного согнулся и стал отчаянно хлестать себя по ягодицам.
Спутница, так и не понимая смысла его ритуальных плясок и искренне полагая, что он специально для нее разыгрывает всю комедию, заливалась смехом. Она смеялась и тогда, когда, потеряв равновесие, ее забавный друг прямо со скамьи нырнул в море. Однако, выглянув за борт,    там она его сразу не обнаружила. Значит,  решил искупаться, резвится где-нибудь в волнах, как молодой дельфин.
Неожиданно у самого борта появилось и сразу исчезло его перекошенное ужасом лицо, через минуту он появился снова, отчаянно, по-собачьи подгребая руками и пытаясь что-то крикнуть. Скованная паническим страхом, она не шевелилась. Фимка вновь исчез в набежавшей волне. Но когда на остатках сил ему посчастливилось всплыть еще раз,  рядом с собой он увидел лопасть весла, за которую ухватился мертвой хваткой. Спасательный круг остался на берегу.
Вместе с веслом она втащила его в лодку, попыталась сделать искусственное дыхание. Из Фимки фонтаном брызнула вода, стало рвать, а это были уже устойчивые признаки жизни. Рыдая, она нежно обняла его, прижала к груди, стараясь согреть своим теплом.
- Да что ж ты,  родненький, ничегошеньки не умеешь - ни плавать, ни лодкой править, да какой же ты тогда морячок? Любовничек ты мой!
Он открыл глаза, неуверенно улыбнулся.
- Посмотри, нет ли там лодки, они должны были понять меня. Приподнявшись, она долго смотрела в сторону берега.
- Кажется, идут. Да-да, точно - к нам идет лодка, в ней двое! Только бы продержаться до их прихода. Ты лежи, а я попытаюсь подержаться против волны, не то совсем зальет, потонем. За себя не боюсь, берег недалеко, а вот тебе совсем худо будет.
Лёжа в полузатопленной лодке, он снова как зачарованный любовался ее молодой красотой. Она тут же поймала его взгляд:
- Еще пять минут назад в утопленниках числился, а только оклемался опять за свое? Нет уж, дорогуша, глядеть можешь, куда тут денешься, но шалить не смей! Пока плавать не научишься, в море с тобой не выйду. Понял?
Немного посрамленный, Фимка молчал. Задумался.
- Вот те на!. А зовут-то тебя как? Пол-дня плаваем, а имени друг дружки не знаем! Я - Фима, а ты?
- Никак познакомиться решил? С чего бы это? Чтобы помнить, с которой первой согрешил? Или кто тебя у Нептуна выкрал? Дак ведь мелочи все это!.... А вообще-то я - Виктория. Одни зовут Вика, другие Вита. И то, и другое со смыслом. Так что не бойся, со мной не пропадешь!
Победа в Жизнь слились воедино в этой милой, простой, добросердечной женщине. Она гордилась именем и оправдывала его.
Спасение было уже совсем близко - к ним шла, преодолевая волну и свежий ветер, быстрая "четверка". На веслах сидели двое - напарник Фимки и какая-то женщина, наверное, из той же группы. Но  подруга выбилась,  очевидно, из сил и уже не гребла, а двигаться на двух веслах в такую погоду было не просто. По ходу они подобрали плава¬ющее весло и поняли, что приключилось с их друзьями.
Когда лодки сблизились вплотную, они увидели двух совершенно обнаженных людей,  стыдливо отворачивающихся и прикрывающихся ладошками. Поэтому возвращенное весло обрадовало их чуть меньше, чем готовность поделиться одеждой.
Напарник снял с себя нарукавную повязку и белый берет, оставались на нем только плавки. Дама, не имевшая в этот момент в своем гардеробе ничего лишнего, с подозрительной готовностью предложила свой лифчик, чтобы оставаться как бы наравне с подружкой.
Из нарукавной повязки и берета Виктория ловко соорудила подобие плавок, а вот Фимке повезло меньше - как ни старался, так и не сумел приспособить женский наряд. Пришлось возвратить его хозяйке.
Виктория приняла командование на себя:
- Сделаем так: в две лодки идем к берегу. Фимка стер руки и грести не сможет, поэтому он будет сидеть вон там, под лавкой, и пока вполне может обойтись без трусов. Когда подойдем ближе, я вылезу искупаться и это вот приспособление отдам ему. Нашу лодку вы возьмете на буксир. Выйдете на пляж, - обратилась она к подруге, - возьмешь у девочек что-нибудь подходящее для меня и передашь прямо в воде, там я и оденусь. Договорились?
Предложение Виктории принято без обсуждений.
До конца курортного сезона все четверо были неразлучны.
Хороший дальномер на водной станции - незаменимая вещь!

                35.Комплексная инъекция

В маленькой угловой комнатке на втором этаже учебного корпуса приютился медпункт. Хозяйничают в нем две пожилые одинокие женщины, крепко связанные фронтовой дружбой.
Врач, майор медицинской службы товарищ Шварцман, строгая до педантизма дама привержена твердой дисциплине и неукоснительному порядку. Ее девиз: лучше запретить, чем позволить. Когда она на месте, медпункт обычно пустует, ибо любая хворь, не обозначенная убедительными признаками - открытым переломом, температурой, ознобом, или чем-нибудь еще - во внимание не принимается. Исходная позиция врача вполне логична: во-первых, в училище принимаются только абсолютно здоровые молодые люди и для серьезных заболеваний у них нет никаких оснований; и, во-вторых, не бывает курсанта, который не хотел бы прогулять занятия под видом болезни. Примером тому несть числа.
Медсестра, зовут ее просто Борисовна, с врачом не согласна в принципе, вполне допуская, что еще вчера здоровый человек сегодня может занедужать, к тому же на ее памяти бывали все-таки случаи, когда изолятор использовался не только для сачкования или глубокого расслабления, но и лечения. Борисовна исповедывала принцип веры в людей и поэтому к ней всегда, особенно перед контрольными работами, выстраивалась очередь экстренно захворавших. При этом диагноз ставился, как правило, самим пациентом.
В недавнем боевом прошлом обе они хирурги, но в училище на них свалилась сплошная терапия с изрядной долей более или менее прикрытого лукавства. Определенная специализация все-таки у них была: товарищ Шварцман глубоко и всесторонне освоила производство уколов, а Борисовна ловко и любовно ставила самые разнообразные компрессы.
И суровая правда курсантской жизни заключалась в том, что без забот медсестры спокойно обходились многие, а вот без участливой заботы врача - никто. Это потому, что морская практика, о которой с первого дня все мечтают, никак не мыслится без очередной и очень строгой врачебной проверки, венцом которой во все времена была и остается так называемая комплексная инъекция, а проще говоря - полновесный укол сразу от всех возможных и невозможных, в том числе венерических, заболеваний.
По ее искреннему убеждению морская практика начиналась и заканчивалась в совершенно негигиеничных условиях - в грязных припортовых кабаках и, конечно же, притонах, где не подхватить какую-либо интересную болезнь оставалось уделом только счастливчиков. Эту установку она часто формулировала непосредственно в процессе выполнения своих служебных обязанностей:
- Я вам покажу злачные места, вы у меня набегаетесь!
И с новым, более высоким воодушевлением втыкала шприц, который был у нее один на всех и на все случаи жизни. Зато очень большой - кубиков на двести, очевидно, ветеринарный. И игла тоже одна, вставленная намертво. Со стороны она напоминала гвоздь средних размеров.
Боль, вызываемая этой простой, по существу, процедурой, была адской, непереносимой. Скорее, это был акт изощренной пытки. Поэтому далеко не все будущие флотоводцы относились к этому действу достаточно спокойно. Отдельные же, побелев еще задолго до входа в медпункт, дожидались своей очереди не вполне самостоятельно, а опираясь на протянутые руки верных друзей.
В таких случаях бдительно следящая за живым конвейером Борисовна проворно подбегала к очередной жертве и подносила к ее носу пузырек концентрированного нашатыря, способного возвратить не только из обморока, но и с того света.
- Не дрейфь,  братва - не мы первые, не мы последние! И становится легче, когда узнаешь, что не только ты, но и   кто-то другой подвергнется такому же испытанию...
- Отделение, приготовиться, - по этой команде требуется расстегнуть штаны, - по трое для прохождения профилактического мероприятия вперед, марш!
Неторопливо, в некоторой задумчивости первая тройка вползает в кабинет, заискивающе улыбаясь майору медицинской службы. Но это никого не трогает и ни на что не влияет: правой рукой она так же крепко сжимает лошадиный шприц, а левой - большой, источающий спиртной аромат, ватный тампон. Любые, самые остроумные попытки как-то разжалобить военврача - пустая   трата времени.
- Развернуться кормой, нагнуться!
Три обнаженных зада мелкой дрожью взывают к милосердию.
- Открыть дверь, освободить проход! - врач знает, что, получив свое, очередной пациент вылетает из кабинета раньше, чем она успевает потереть его зад спиртом, и беда, если кто-то окажется на его пути. Едва удерживая штаны, по протоптанному поколениями маршруту - длинным коридорам и крутым лестничным маршам - он будет бегать до тех пор, пока не обретет способность к соображению, и только после этого, но все еще на бегу, поднимет штаны.
Ритуальный бег по этой кольцевой трассе проходил, естественно, на глазах всего училища, поэтому в такие дни здесь воцарялась какая-то особая, немного торжественная, но вместе с тем минорная атмосфера. Первокурсники с сочувствием и потаенной завистью глядели на счастливых великомучеников.
- А я что, идиот, или у меня задница казенная? - вслух борется сам с собой Костя Георгов. Его очередь в следующей тройке. Ни к кому конкретно не обращаясь, он развивает свою идею. - За всю неделю завтраки и ужины отдал бы тому, кто меня выручит: сегодня у моего большого друга именины, а от этого укола настроение совсем не то будет.
Костино настроение на сомнительных именинах, никого не взволновало. Он повышает ставку:
- Да что неделя, за весь месяц отдал бы.
Для Митяя Горюнова слышать такое - форменная пытка, он не выдерживает, но заламывает непомерно высокую цену:
- Согласен, если и с обедами.
Костя без сопротивления принимает эти кабальные условия - он все равно ничего не теряет, потому что по сути вообще живет дома - и тут же смывается.
Митяй, крепко срубленный крестьянский сын, умеющий хорошо работать и любящий поесть. Один из всех, пожалуй, он почти безучастно относится к предстоящему повторному для него испытанию, явно недоумевая, отчего оно вызывает столько страстей. Ну, уколят. Ну, больно. Так что?
После первого - своего - укола он выскочил, однако, тоже резво, но по этажам бегать не стал. Отойдя в уголок, он энергично растер зад ладошкой, поднял штаны и снова тут же встал в строй. Вторично зашел в кабинет последним.
- Сколько здесь работаю, такого феномена не наблюдала. - Шварцман обратилась к Борисовне. - Этот молодой человек лишь пять минут назад получил свою порцию и почему-то посчитал ее недостаточной. Что с Вами, товарищ курсант?
- Это Вы мне? - Митя старательно изобразил недоумение.
- Знаете ли, миленький, я могу вас уважить и сделать две, нет, даже три инъекции. Мне не жалко. Но это будет уже не профилактика, а заражение -вас вирусами самых ужасных болезней. Почему вы сами не дорожите своим здоровьем, своей жизнью? И меня ставите на грань преступления,. Интересно, за кого это вы так радеете? Давайте-ка посмотрим. Борисовна, кто еще в этой группе остался? Георгов?
Ах, вот оно что. Ладно, на этом пока закончим, а с отсутствующим поговорим отдельно.
На следующий день отчаянно сопротивлявшегося Костю привели в медпункт. По слухам, он после процедуры бегал по училищным коридорам чуть дольше остальных ребят.
Но что все эти испытания, если уже завтра идем в открытое море! Здравствуйте, штормы и ураганы, тайфуны, торнадо и цунами!
В первые послевоенные годы в Черноморском пароходстве насчитывалось едва полтора-два десятка судов, пригодных для приема практикантов, но и они могли брать лишь небольшие группки. Организация морской практики в таких условиях представлялась очень непростым делом, поскольку ее сроки подчас не совпадали с продолжительностью рейсов и бывали случаи, когда практиканты,    задержавшись за границей на многие месяцы, безнадежно отставали в учебе от своих сверстников и вынужденно становились второгодниками.
Да и качество практики, ее содержание не могло быть универсальным для совершенно различных специальностей: штурманам требовался простор, а будущим механикам, с точки зрения чистой практики, было практически все едино, в каких они блуждают морях, для эксплуатационников желательными были частые заходы в порты, а корабелов больше интересовало поведение судна в экстремальных условиях - на большой волне, при сильном ветре, в полном грузу и балласте.
Сложной и продолжительной оказалась процедура оформления загранпрактики в так называемых инстанциях и органах. Для многих молодых людей этот этап становился роковым.
Поэтому училище обзавелось собственным учебным судном, позволявшим моделировать ситуации, требуемые профилем каждой практикантской группы.
Это был небольшой - где-то тысячи три тонн водоизмещением -пассажирский пароход дореволюционной постройки, вполне еще пригодный к плаванию на коротких линиях. Множество чистых, уютных кают, классическое, по тем временам, машинное оборудование - кочегарка, паровая машина, различные вспомогательные механизмы, - а также просторная ходовая рубка, дооборудованная для нескольких практикантов, - все это и предопределило его судьбу. Было и еще одно существенное обстоятельство, побудившее снять этот пароход с напряженной линии Одесса-Херсон. Однажды поднявшийся на его борт пассажир никогда более этого не повторял и заказывал такое путешествие всем своим родным и знакомым. Отваживались только новички или совсем отчаявшиеся люди. По иронии судьбы пароход носил гордое имя «Иван Сусанин».
Его панически боялись из-за отвратительных мореходных качеств, особенно плохую остойчивость, то есть способность безостановочно и резко качаться из стороны в сторону без всяких видимых причин, что превращало всякое существование на этом пароходе в невыносимую муку. В народе он был более известен как «Ванька-встанька».
Но, решили где-то в руководстве, именно такой пароход и нужен для практикантов, чтобы море стало им ближе, понятнее и роднее.

                36.На пустой крючок

- Отдать носовые!
С массивной чугунной тумбы - кнехта - сбрасывается толстый канат, следом отдаются все остальные швартовы.
- Самый малый вперед!
"Сусанин" медленно отходит от причальной стенки. Впервые в жизни девчонки провожают своих моряков в открытое море. На пирсе разноцветная стайка, здесь Костина и Ленина невесты Тиночка и Наденька и, конечно же, Том.
  С восторгом встретили подругу Ефима Розена –«косички»-, притащившую полную корзину горячих пирожков.
         Но больше всех переживает и поэтому суетится Бэлочка, она беспрерывно вытирает слезы и долго машет вслед удаляющемуся пароходу.
Команды на учебные суда подбираются особенные, в основном из классных специалистов. В большинстве это люди, отлученные по разным причинам от заграницы, некоторые на временной пересидке, то есть, отгуляв отпуска, просто дожидаются своих судов, задерживающихся где-то в далеких рейсах. Но все они должны обладать одним обязательным качеством - способностью просто и доходчиво донести до практикантов все премудрости управления, эксплуатации и ухода за кораблем.
Как и всюду на флоте, здесь высоко котируется незлобивый, веселый характер, расположение к дружеской подначке, шутке, забавному анекдоту, удачному розыгрышу.
Любимое занятие команды - подшучивать над несмышлеными, доверчивыми новобранцами.
Не очень повезло, правда, с капитаном: Цуркан - болезненный, а поэтому худой, язвительный и склочный мужик. Но команда в целом неплохая.
Еще до прихода на судно Алексей составил график всех предстоящих работ: каждому выпадало по две недели отработать в котельном и машинном отделениях, на палубе и в штурманской. В котельной кочегаром, у паровой машины мотористом, на палубе - матросом, маляром и такелажником, в рубке рулевым и штурманом. Два месяца напряженной, но интересной работы.
Через большие стекла штурманской рубки хорошо просматривается бак, на котором два матроса ловко управляются со швартовыми -тяжелыми, толстыми манильскими канатами, удерживавшими большой пароход у причальной стенки. Набросив конец на барабан брашпиля, они выбирают бесконечного плетеного удава на палубу и укладывают его в высокую аккуратную бухту.
Пятеро практикантов внимательно отслеживают все распоряжения капитана и действия штурмана,  рулевого и палубной команды на самом сложном этапе - при маневрировании в порту и вплоть до выхода в открытое море.
Закончив выборку швартовых, один из матросов скрестил над головой поднятые руки, давая тем самым знать, что работа окончена.
- Вижу, Женя, вижу, - ответил ему Цуркан через судовой мегафон. Зайди ко мне. Вы двое, - капитан указал на Мишку Бурштейна и Алешку - поступите под начало боцмана.
В рубку поднялся пожилой матрос.
- Бери, Женя, вот этих двоих, проверь еще раз все шлюпки, плоты и вообще всю спасательную амуницию. Прикинь хозяйским глазом, где практиканты смогли бы отличиться - подкрасить что-то,  ржавчину обить. Сдается,  наружные переборки на верхних палубах давно не мыты. Посмотри все внимательно.
- Ладно, Дима, разберусь, не волнуйся.
Личность боцмана Алешке удивительно знакома, но откуда? Моложавое лицо и совсем седая голова. Кажется, это тот самый штурман подводник, с которым три года назад случайно свела его праздничная ночь.
Проверку спасательного имущества начали со шлюпок, ровным рядком подвешенных на изогнутых шлюпбалках вдоль обоих бортов на самой верхней палубе.
- Расчехлять не будем. На таком ветру с брезентом не управимся. Ослабьте крепежку у штевня и по одному в шлюпку, марш.
Следом залез и боцман. Внутри шлюпки, закрытой от влаги, ветра и солнца, полумрак, значительно сильнее чувствуется качка, что создает иллюзию полета.
Боцман обстоятельно, с глубоким знанием дела рассказывает, какой должна быть штатная комплектовка спасательной шлюпки на нормальном пассажирском пароходе, пересчитывает весла, проверяет на каждом уключину, внимательно рассматривает аптечку, открывает анкерок, нюхает воду.
- Вообще-то, если бы ориентироваться на международные правила, то необходим еще и "НЗ", неприкосновенный запас, - шоколад, галеты, разные консервы и, разумеется, фляжка спирта. Но поскольку многодневный дрейф в открытом океане нам пока реально не грозит, то такие излишества нам ни к чему, - шутливо закончил он инструктаж.
Одолеваемый искушением рассказать боцману о той, запомнившейся ночной встрече, Алешка выжидал удобного момента. Когда Мишка полез самостоятельно осматривать следующую шлюпку, он наконец отважился:
- А я Вас знаю. Мы как-то ночью встречались, давно уже. Вы о каком-то товарище, командире что ли все беспокоились... Как он сейчас?
- Ты, браток, ничего не путаешь? Обычно я по ночам крепко сплю .и ни с кем не встречаюсь. Разве только во сне... Ладно, вы тут шуруйте, а я займусь другими хлопцами.
Боцман ничего не хотел вспоминать.
Проверка шлюпок много времени не заняла. Добравшись до последней, что стояла под самым крылом рулевой рубки, именуемым обычно капитанским мостиком, контролеры рискнули в ней малость передремать.
Вытянувшись на широких банках, вслушивались в симфонию ветра и моря: едва слышно постукивала паровая машина,  с резкими хлопками разбивались о борт высокие волны, насвистывал в такелаже ветер, в такт качке скрипели шлюпочные тали.
Неожиданно где-то совсем рядом, наверное на мостике,  зазвучали голоса: капитан и боцман, их ни с кем не спутаешь. Чувствуется, они старые друзья, говорят о разном. Подслушивать как-то неудобно, но прямо у них на глазах вылазить из уютного убежища и с первого же дня показать себя сачками тоже не дело. Решили не высовываться.
- Тут один из новеньких сегодня подошел, о каком-то разговоре с ним вспоминает. Вроде, о Сашке с ним толковали... А я не помню.
- Поройся в памяти, может что и было. Откуда бы ему что-то знать?
- А-а..., припоминаю. Помнишь, под самый праздник меня в Белый дом (на местном жаргоне - управление КГБ)   таскали. Я же тебе говорил... Не спалось тогда. А он, гляди ты, не забыл.
- Да шут с ним, только в команде пусть не звонит. Живи спокойно, не нервничай,  ты же ничего плохого не сделал, всю войну прошел. И с «Фороса» тебя бы не описали, если бы в драку не полез. Понятно, и друга, и свою честь надо защищать, но не так же... Терпи пока.
Закончив перекур, они вернулись в рубку.
После обеда Алешка доложил боцману о результатах проверки и, уходя, добавил:
- Извините, я Вас с кем-то спутал. То был военный моряк и значительно старше Вас.
- Ну, о том я тебе и говорил!
Боцман по-приятельски похлопал его по плечу.

                37.Атланты

Первое занятие у двух огромных огнедышащих котлов с трюмной группой ведет бригадир кочегаров Муха, высокий жилистый парень с казацкими усами.
- На нашем пароходе установлены два самовара, огнетрубные, оборотные. Понятно говорю, до всех доходит?
- Доходит!
- Открываем этот вентиль, - в паутине труб он находит и начинает крутить какое-то колесо, - и заливаем котел пресной водой. Почему пресной, всем ясно?
- Ясно! Между прочим, мы не из детского сада.
- А это мы еще посмотрим! Уровень воды все время проверяем по той стеклянной трубке, называется она водомерной. Сюда забрасываем уголек, сгорая, он дает пар, который через манометр идет в машину, давит на поршни и крутит вал с винтом, а он толкает пароход. Поехали! Все понятно?
- Понятно!
- Значит, ни хрена вам, дурням, не понятно. Чего сразу все орете? Думать тоже надо. Манометр сделан для проверки давления, а не подачи пара. Учили вас этому?
- Учили!
- А вот этому вас не учили, - Муха оттягивает тяжелую дверцу топки. Жаркое пламя высвечивает любопытные физиономии стоящих полукругом практикантов. Кругом чернота,  толстый слой сажи и угольной пыли.  - Берем эту лопатку,  она коротко именуется совком, и зачерпываем уголька, да побольше!  Ясли с горбом, то будет ровно пуд. Р-раз-ворачиваемся и кидаем его в   топку. Принцип простой: бери больше, кидай дальше. Отдыхай, пока летит. Все уловили?
- Уловили!
- Гляньте в топку повнимательнее, хорошо горит?
- Хорошо!
В общем одобрительном хоре робко прозвучало чье-то сомнение:
- Только местами хреново.
- Кто сказал хреново? Ты? Ты? Чего молчите? Значит, никто не говорил? Ну, ладно, хоть ты и трус, но подметил точно. Спекся уголек, видите - корка сверху? Что мы теперь должны сделать? Под-ломать!
Откуда-то из-под котла бригадир достает огромный, метра в три, железный прут с круглой ручкой, проворно вонзает его в горящий пласт и наваливается всем телом на ручку. Подломанная снизу корка высвобождает огненного джина, который мгновенно выскакивает из топки,  заполняя все пространство кочегарки,  ослепляя и обжигая любопытных наблдателей, проворно отскакивающих от котла. Оставшись наедине с огромным пылающим монстром, Муха сбрасывает робу и вдруг обращается в легендарного Прометея - на жилистом, могучем торсе рельефно высвечивается каждая мышца, он играючи управляется с многопудовым кочегарским инструментарием. На замену лому приходит таких же габаритов и тоже неподъемный скребок.
- Про-толк-ну-ли!... А теперь все сначала!
Муха жадно пьет из подвешенного между котлами огромного железного чайника.
- Кто сегодня на вахте? С первой сменой буду заниматься сам. Для начала - пара дружеских пожеланий: не сачковать и не дрейфить! Это значит, что давление пара не должно падать ниже марки - видите красную черточку на манометре? - так стрелка должна быть на пару делений выше. И второе: если море забалует и волна поднимется за 5 баллов, всем свободным от вахт немедленно в котельную. Я уже вам говорил, что самовары старенькие, крепления под ними уже проржавели и при большом крене они могут сдвинуться. А что тогда будет, представляете? Все трубопроводы порвутся, как нитки, и бабахнет так, что будет слышно не только в Одессе, но и в Стамбуле. Так вам надо, чтобы ваши девочки потом по вам тосковали? Я лично этого еще не хочу!
Не захотели этого и все остальные. Наблюдение за морем стало постоянным и немного тревожным. Через пару дней вахтенный с беспокойством сообщил, что задул резкий, холодный норд-ост, на волнах множество белых барашков. Все это предвещало близкий шторм. И уже под утро он же обежал каюты подменной команды с авральным сообщением: на море шторм, надо немедленно спускаться в кочегарку и поддерживать котлы!
Четверка Атлантов подставила могучие плечи под оба огненных гиганта и надежно удерживала их от перемещения всю свою смену - четыре часа кряду. Это было титаническое противоборство с бушующей стихией. Победили стойкие, самоотверженные ребята! В 8 утра Муха объявил отбой.
Когда измученная четверка ввалилась в столовую, ее встретили бурными аплодисментами и долгим дружным хохотом. Смеялись до слез. Бригадир торжественно объявил, что нынешние практиканты установили новый рекорд по длительности балдения - ровно четыре часа. Прошлые практиканты подпирали котлы вдвое меньше.
Об удачном розыгрыше быстро узнала вся команда.
Старший механик Игнатий Савельевич, или просто Савелыч, а еще короче - Дед, провел занятие. Толковым инженерным языком рассказал о главной силовой установке, вспомогательных механизмах и множестве других интересных устройств, обеспечивающих жизнь на пароходе.
Как старший начальник над всей машинной командой, он принес извинения за розыгрыш, одновременно предупредив, что на корабле следует не только выполнять указания, но и пытаться понять их суть. А если допущен какой-то промах, не беда, что над ним посмеялись, зато уже никто и никогда его не повторит. А это тоже наука.
Дед пояснил, что если бы хоть один из практикантов усомнился в разумности вручную поддерживать стотонную махину котла, то розыгрыш был бы немедленно отменен. Таковы правила этой игры.
После этого все распоряжения стали активно подвергаться критическому осмыслению. Подловить практикантов фактически на пустой крючок стало труднее. Но судовая команда противопоставила курсантской бдительности более высокий уровень изобретательности и актерского мастерства, которого, как оказалось, ей было не занимать.
На исходе второй, завершающей недели изнурительных работ у .прожорливых огнедышащих великанов в котельную спустился разгневанный бригадир и набросился на судового кочегара Кривогуза:
- Почему на втором котле неполное сгорание? Дед матерится, говорит, что половина угля в шлак уходит. Когда последняя проба была?
- На ночной вахте, замечаний, вроде, не было. С чего бы это Деда заколотило? Пацаны-практиканты работают исправно, я все время с ними.
Зазвучал зуммер, Муха подбежал к переговорной трубе.
- Да, Савёлыч, проверил, Савёлыч. Будет сделано. С какого? Второго? С первого не надо? Сейчас сделаем. Да, сам проверю. Отошел, почесывая затылок.
- Значит, так. Ты, Кривогуз,  лично отнесешь пробу стармеху, он ждет. Возьмешь только со  второго котла. Достукались, мать вашу!
- Как это лично? Бросить котельную на пацанов? Ты что, сдурел? Сейчас как раз пересменка, ты знаешь, что они тут натворят? Так что хватай бадейку и вира помалу прямо к Деду, да штаны загодя расстегни, чтобы времени даром не терять.
- Вы тут шкодите, а мне за вас задницу драть будут? Ну, уж нет! Кто из практикантов на втором котле стоит? Ты? - Муха подозвал невеликого ростом, хиленького с виду курсанта, отошедшего от греха подальше в темный угол котельной.
- Как зовут?
- Ким Ройбург.
- Так это ты, Ким, здесь наковырял? Лопату держать не умеешь? Мало каши ешь? Бери бадью и накидай в нее шлаку,  только..., Муха перешел на доверительный шепот, - выбери куски, которые получше прогорели, понял? И мотай прямо к Деду.
Порожняя бадья - металлический бочонок, предназначенный для удаления шлака из кочегарки - очень тяжела, а наполненная шлаком вовсе неподъемна.
Ким волоком подтащил ее к крутому корабельному трапу и, напрягая все силы, поднял на одну ступеньку, немного отдохнул, поднял на следующую, и так до самого верха. Отдышавшись на палубе, поволок ее дальше. Благо, каюта Савёлыча, служившая одновременно и его рабочим кабинетом, была лишь на один этаж - одну палубу - выше.
Остановившись у каюты, Ким постучал.
- Входите!
Открыв дверь, Савёлыч с любопытством наблюдал за поединком слабенького курсанта с огромной бадьей.
- Нет, нет! В каюту не вносите. Мне вполне достаточно двух-трех небольших кусочков. Кто, говорите, Вас послал? Кривогуз? Лично Муха? Вы не ошиблись? Уверены? Так вот, - как Вас, товарищ Робург? - слушайте меня внимательно, очень-очень внимательно: с этим сосудом, - Вы уж извините, помочь Вам никак не позволяет время, - спуститесь на две палубы ниже и отыщите вторую каюту по правому борту - на ней висит бирочка "Бригадир". Занесите это добро в каюту, аккуратно - подчеркиваю, аккуратно - снимите с кровати одеяло, простыни и подушку и высыпьте содержимое на матрас. Разровняйте и вновь аккуратно заправьте постель. И чтобы ни кусочка на пол! Вопросы есть?
- ?? Как это?
- Вы что, не поняли, или боитесь? Всю ответственность,  разумеется, беру на себя. Главное, чтобы ни одна душа Вас там не заметила. Теперь всё ясно? Да, шлак-то холодный? Без огонька? А то, знаете ли, будет не до смеха.
В котельной Кима нетерпеливо дожидалась вся смена, подошли свободные от вахт кочегары и мотористы. Встретили его дружными аплодисментами и громким смехом.
- Что сказал Дед? Здорово смеялся?
- Нет, а чего смеяться? Взял пару кусочков, и всё.
- А остальное?
- Велел выбросить.
Насмеявшись, в разговор включился Муха.
- Чего же попер бадью по трапу? Ты же видел, что ее поднимают механически, на талях. А наверху есть специальная тележка с опрокидывателем - ее вам тоже показывали. Ну ладно, для остальных тоже наука будет.
- Это уж точно, будет, - согласился Ким.
День прошел спокойно. Бригадир обнаружил подвох лишь поздно вечером, укладываясь спать.
- Да я его, гада, сейчас задушу! - с диким ревом он бросился на поиски Кима. Не обнаружив его в каюте, ворвался в красный уголок, плотно забитый командой и практикантами. Между ними шел принципиальный спор за первенство по уникальному виду спорта - флотскому козлу. За одним столом, но по разную сторону баррикад сражались Ким и Савёлыч с партнерами.
- Не спится, Муха, отчего бы? - полюбопытствовал Савёлыч. Взрыв хохота докатился до Одессы. А, может, и до Стамбула. Последним улыбнулся Муха. За спиной у Деда такие номера не проходят, подумалось ему.
В то время, когда одна половина практикантов осваивала механику судна, другая овладевала палубными профессиями. Специальности матроса, такелажника, а тем более - рулевого не так просты, как кажутся. Чтобы судно и рулевой начали понимать друг друга, чтобы железная коробка стала послушна воле штурвального, нужны долгие часы терпеливого взаимодействия, выдержка и даже ласка. Толковый рулевой вызревает не столько в открытом море, сколько на маневрах в порту, на проходе в узкостях и особенно - на швартовых операциях. Поэтому каждый день палубной практики был сродни новой интересной странице в неисчерпаемой книге моряцких премудростей.
У "Сусанина" в портах забот было немного,  разве что пополнить запасы угля, воды и провизии. Побродив месяц вокруг Крыма, он неожиданно направился к месту своей недавней приписки - в порт Херсон.
Ранним промозглым утром на пустынном пирсе Херсонского порта маячила лишь одна маленькая, закоченевшая на ветру фигурка. Она одиноко приветствовала приближающийся корабль. Это была Бэлка. С борта ее одаривал широкой улыбкой Робик Процентов. За время плавания он отрастил красивую шотландскую бородку и стал совершенно неотразим.

                38.Рискованная импровизация

В унылую зимнюю пору Херсон, продуваемый всеми ветрами, не лучшее место для долгих прогулок. К счастью, в центральном кинотеатре начал демонстрироваться новый фильм «Адмирал Нахимов». Его появления ждали с нетерпением, потому что во время прошлогодних лагерных сборов многие ребята участвовали в съемках. Это были массовки-батальные эпизоды на Малаховом кургане.
Смотрели очень внимательно,  однако за гримом, дымом и мельканием лиц узнать кого-либо оказалось непросто. Только в одном эпизоде, где российский матрос-богатырь легко расправляется с дюжиной то ли англичан, то ли французов,  сразу узнали Колю Черного. Внезапный восторг вылился в радостные вопли, свист и аплодисменты. Угомониться не смогли до конца сеанса.
Фильм закончился, но публика, представленная на дневном сеансе в основном школьниками-прогульщиками, не спешила расходиться.
- Дяденьки, правда, что это вы воевали!?
- Мы, мы, вы же сами сейчас все видели!
Очень хотелось погреться в лучах славы оставшихся за экраном героев-нахимовцев.
Рискуя опоздать на обед,  остались на повторный сеанс. Смотрелось уже спокойнее, хотя и среди защитников, и в рядах атакующих узнали еще нескольких своих ребят.
Бегом на пароход. Увы, камбуз закрыт, обед закончен. Почему-то именно в таких ситуациях просыпается зверский аппетит. Но ни капитана, ни старпома на борту нет. В город подалась вся команда, кроме вахтенного помощника, который, поддав немного за обедом, крепко спит. Один дежурный матрос коротает свою вахту у трапа.
У широких дверей офицерской кают-компании появляется Бэлка:
- Мальчики, к столу!
Она по-праздничному нарядна, изящна и игрива, властным жестом велит занимать места за длинным, красиво сервированным столом комсостава. В сервировке есть ножи, чайные ложки и даже салфетки. Против каждого места по две тарелки - глубокая на мелкой - и вместо оловянных матросских кружек тонкие стеклянные стаканы с кружевными подстаканниками. Как в лучших домах!
Голодающих числом оказалось чуть поболее, чем командирских мест. Сдвинулись, уплотнились.
- Товарищи штурманы и механики, сегодня вы все у меня в гостях, Бэлка игриво кланяется, сноровисто и весело разливает традиционный флотский борщ. - Мы с Робиком о вас позаботились и умыкнули из столовки вот эту кастрюлю с первым и чуть поменьше со вторым. Мы поняли, что вы безнадежно опаздываете и будете выть от голода. Но дело не только в этом...
Поднялся Роберт, вынул изо рта трубку. Волнуясь,  он немного заикался.
- Б-хэлочка права. Дело в том, что с-сегодня у м-меня день рождения, и она специально п-приехала м-меня поздравить. На борту, как из-звестно, нам п-пить запрещено, а в отношении дней рожд-дения никто нич-чего не говорил. Н-наверное, по рюм-машке можно.
Под рюмками понимались тонкостенные стаканы. Наливали до краев.
- За именинника!
- За его прекрасную подругу!
- За верную и вечную морскую дружбу!
Над притихшим рейдом полились матросские песни.
- Прислали новый комсостав, или бунт на корабле? Нашли клад и бочку рома? Отчего веселье? Кто разрешил?
В дверях капитан со старшим помощником. Неловкая, унижающая тишина. Алексей направляется к капитану.
- Разрешите доложить?
- С вами разговор будет особый, но попозже. Всем немедленно покинуть кают-компанию!
Мгновенно протрезвели, виновато и понуро разбрелись по каютам.
- Роберт, сейчас же пойди и объяснись! Чего он тут разорался? А то я сама это сделаю!
Учить Роберта дипломатии было бы наивным. Войдя без стука в каюту капитана и не выпуская из зубов трубку, он поделился последними новостями:
- Вахтенный Вам уже, наверное, доложил, что за мной тут из обкома машину подсылали. Я мотнулся в город и по прямому со своим стариком потолковал. Сегодня у меня день рождения и он хотел сам подскочить, но не смог. Спрашивает, в Николаев будет у нас заход, или нет. Если будет, он лично хотел бы с Вами встретиться - на работе или у нас дома. Поинтересовался, как дела, здоровье, кормежка. Ну, понятно, я ответил, что все в норме. Так как, в Николаев зайдем?
Цуркан напряженно соображал.
- Видите ли, я, извините, подзабыл Вашу фамилию, а-а, Процентов да-да, помню, конечно, планового захода у нас не предусмотрено, но если потребуется, то без сомнения, я только свяжусь с Одессой, как они там поглядят..
- Жаль, что вы, и Дед, и старпом так рано в город смотались, я хотел всех вас тоже пригласить, но не успел. Да еще отец тут сумятицу внес. Ну ладно, мы хорошо, спокойно посидели. Жаль, на нашем пароходе ресторана нет. Кажется, раньше он был на месте кают-компании? Так, значит, мы в ресторане и посидели!
- Позвольте от имени всей команды Вас сердечно поздравить и пожелать всего наилучшего. Очень сожалею, что не смог разделить с Вами праздник. Ведь мы могли бы немного разнообразить стол, кое-что у нас в запасах имеется. А Ваша супруга очень мила, приятно было познакомиться!
О пирушке, сымпровизированной Бэлочкой и Робиком, никто ничего не узнал. От строгого разговора с Алешкой Цуркан отказался.
Настоящий день рождения у Роберта наступил ровно через полгода.

                39.Откровенный разговор

Дмитрий Андреевич Хомутов, заместитель начальника отдела военно-морской подготовки и по совместительству страстный маринист, долго охотился за естественным, самой природой созданным подводным пейзажем. Метрах в двадцати от берега на небольшой глубине он высмотрел, наконец, живописный кусочек песчаного дна с причудливым вулканическим камнем, увитым рыжими игольчатыми водорослями. Именно эта нехитрая композиция привлекла его внимание потому, что изнутри она как бы подсвечивалась мягким мерцающим светом. Виной тому были широко распахнутые створки покинувшей свое убежище огромной мидии - остатки солнечных лучей, пробившиеся сквозь толщу воды, многократно преломившись, обращались в нежное холодное сияние, схожее со светом далекой звезды.
Зачарованный подводной красотой, Дмитрий Андреевич решил непременно перенести ее на холст, сделав предварительно несколько карандашных набросков. С работой надо было торопиться, потому что самая незначительная зыбь, едва заметная на поверхности, могла существенно изменить игру света на морском дне.
Теплое, прозрачное сентябрьское утро предвещало по-летнему жаркий день, но в столь ранний час и вода, и воздух еще сладко дремали, призывая все сущее к тишине и несуетному, мудрому размышлению.
Работа спорилась. На желто-зеленом фоне вскоре появился серый пористый камень, за ним перламутровые створки мидии и жесткие, как колючая проволока, косматые водоросли. Но еще не доставало объема, глубины, каких-то устойчивых примет подводной жизни. Более тщательная проработка деталей лишь усугубила впечатление статичности.
Легкий ветерок, чуть зарябивший зеркальную гладь, подсказал решение: незначительные размывы контуров и едва различимые, но очень характерные змеевидные тени, бегущие по песчаному дну, оживили изображение, придали ему выразительность и наполнили терпким ароматом южного моря.
Удовлетворенный работой, Хомутов выбрал якорь - увесистый кусок базальта - и насвистывая бодрую мелодию, направил шлюпку к берегу.
Алешка и Лёва Полухин, дневалившие по станции и еще в утреннюю рань помогавшие спустить на воду тяжелую посудину, с беспокойством поглядывали на часы - к подъему офицеру надлежало быть в экипаже. Встретив лодку на подходе, дружно выволокли ее на берег.
- Спасибо, братцы! Сколько однако у вас силы молодецкой! Поглядите-ка что я сотворил! Ну, как это вам? - раскрыв фанерный этюдник, извлек небольшое полотнишко,- Какая дивная игра света и цвета! Удалась картинка, ей-ей удалась! Типично южный колорит! У нас, на Балтике, такого не увидишь. Там, правда, своя у природы прелесть, но посдержанней, поспокойнее. Как, впрочем и у людей... Поэтому, наверное, северянам на юге, как и южанам на севере приживаться очень не просто... Так как, нравится?
- Здорово! - коротко, но искренне резюмировали нестрогие критики.
- А что, если под камень еще и кочегара подсадить? - робко предложил Лёва.
Хомутов неожиданно рассмеялся.
- С этим искушением я и сам боролся. В камне, как видите, множество глубоких и, пожалуй, сквозных отверстий. Почти в каждом из них, вы мне поверьте, сидит прожорливый хищник, совершенно неразличимый на темном фоне. Очень точно этих бычков кочегарами обозвали.
Это же место почему-то облюбовали и рачки, они во множестве скопились на водорослях, беспрерывно и вполне беспечно скачут по тому же камню, не чувствуя, видимо, грозящей им опасности. И притаившимся бычкам ничего другого уже не остается, как только широко открывать рот! А не устроить ли нам маленькую охоту на этих зарвавшихся разбойников? Снасти, должно быть, на станции есть, а наживку - тех же рачков - мы мгновенно наловим. Погода чудесная, времени навалом - вы на службе, прямо скажем, не очень пыльной, а я в отгуле после суточного дежурства. Договорились? Добровольцы есть? Брать будем только у берега, далеко не пойдем.
- Левушка, позволишь? Обоим сразу отлучаться нельзя, потом поменяемся.
Бычок шел отлично. Оставляли только крупных, не меньше ладошки, мелочь возвращали на догул. Забавляла простота, даже примитивность лова: привязанная к пальцу самая обыкновенная, но крепкая нитка со свинцовой дробинкой и большим ржавым крючком. Спокойная и прозрачная вода позволяла не только отслеживать весь рыболовный процесс, но и эффективно его корректировать, поднося наживку прямо к пасти прожорливого ленивца.
- Дмитрий Андреевич, а почему южане трудно приживаются на севере, из-за климата, что ли?
- Видите ли,- Хомутов как истый питерский интеллигент всегда и ко всем обращался только на «Вы»,- если быть точным, то я сказал, что как южане на севере, так и северяне на юге чувствуют себя не всегда комфортно. Причина тому не столько в климатических различиях, сколько в моральной атмосфере, складывающейся в обособленных, изолированных от внешнего мира военных коллективах. Вы ведь, например, не станете оспаривать, что Ваш дружок, с которым Вы уже четвертый год хлебаете, образно говоря, из одного котелка, всегда будет Вам ближе, чем любой, самый безупречный пришелец? Верно?
- Разве война не доказала равенства и сплоченности всех наших народов вне зависимости от места рождения или проживания?
- Война внесла свои поправки, и немалые. Но ведь и войну делают люди - одни командуют, другие исполняют, а оценивают их действия уже третьи.
- Во всяком случае, я знаю, что наши выпускники храбро сражались и на Черном море, и на Севере, и на Балтике. Большинство не вернулось...
- Война была чрезвычайно жестокой. По правде говоря, не все мы оказались достаточно к ней подготовленными. Да и могло ли быть иначе? Вот и сейчас мы выпускаем специалистов ведь не для военного флота, это ваш выпуск в силу особых международных условий оказался как бы полувоенным, а последующие будут вновь полностью гражданскими. Но случись какая-нибудь заварушка, мы все снова окажемся в едином строю, не так ли? А военные знания у нас очень разные. Так случилось и с довоенными выпускниками. Смелости, мужества им было не занимать: возьмите, к примеру, северные караваны, где в среднем лишь одно судно из трех, вышедших из Англии, добиралось до Мурманска или Архангельска. А сколько наших транспортов не дошло из американских портов до Камчатки или Владивостока?
Многие моряки быстро и вполне успешно овладели военными специальностями, вплоть до подводников. Среди них были асы, отличные ребята! Но часто отношение к ним было, прямо скажем, не самое уважительное... Есть у меня тут один приятель, Евгений Кондратьевич... Случайно встретились... он кое-что рассказал..
- Соломатин? Боцман с «Сусанина»? Я с ним тоже знаком, он у нас палубной практикой руководил. И еще раньше мы с ним встречались, говорили..
- Говорили? О чем же?
Хомутов подсек очередного кочегара, неторопливо снял его с крючка, бросил к остальным на дно лодки. Повернулся к Алешке.
- Так что он Вам поведал? Впрочем, если вы касались чисто личных вопросов, то на ответе я не настаиваю.
- Да что Вы! Первый раз он сам ко мне обратился, когда ночью я возвращался из увольнения, закурить попросил.
Алешка подробно рассказал о давней, но все еще памятной ночной встрече.
- В другой раз совсем случайно встретил его на «Сусанине», но он меня так и не вспомнил... или просто не захотел со мной разговаривать,
О случайно подслушанном разговоре боцмана с капитаном Алешка умолчал.
- Он сам, первый рассказал, что окончил нашу мореходку, воевал, орденов у него не сосчитать, а сейчас и вспоминать об этом не хочет. Даже о погибших друзьях... Странно все это... Может быть из скромности? Тогда почему Кузьмич на общем сборе долго перечислял всех известных моряков, а о своих собственных выпускниках даже не вспомнил? Не знает он их, что ли?
- Знает, Алеша, знает. Горячиться только не надо. Все в жизни не так просто, как кажется. И у Соломатина есть серьезные причины не очень хвастаться подвигами... Буду с Вами откровенен в надежде на то, что даже с самыми сокровенными друзьями Вы делиться не станете. Идет? Пожалуй, и мы с Вами к этой теме больше не возвратимся.
Все дело в том, что у Евгения Кондратьевича, как он сам Вам говорил, немало друзей-одесситов, с которыми он учился в морском техникуме, но самым близким из них был и, видимо, остается Саша Маринеско. Его полное имя Александр Иванович. С ним лично я никогда знаком не был, но как офицер оперативного отдела штаба Балтфлота, знал по бумагам почти всех командиров кораблей, тем более таких выдающихся, как Маринеско. Подводники - это элита, отношение к ним всегда особое. Что касается Александра Ивановича, то мнение о нем неоднозначное. Поначалу он ничем среди других не выделялся, за отдельными успехами следовали промахи, неудачи. Как и у всех. Но в роли командира он освоился побыстрее других, проявлял находчивость, временами дерзость. Главной его заботой всегда оставалась безопасность людей, экипажа. Они платили ему за это взаимным уважением, даже любовью..
Скоро пришел первый крупный успех, за ним второй, на него обратили внимание, стали усложнять боевые задачи, с которыми он справлялся как-то естественно, буднично, без показного героизма. Каждый потопленный транспорт повышал авторитет командира, он награждался очередным орденом. А вот это кое-кого стало раздражать, особенно из штабистов.
К тому же Маринеско не был кадровым военным и отношения с подчиненными часто строил на личной, товарищеской основе. Это тоже не оставалось без внимания. Был вспыльчив, иногда несдержан, но никогда не подобострастен. А начальство иногда любит угодников...
В самом конце войны он совершил выдающийся, из ряда вон выходящий подвиг - прямо в акватории Данцигской бухты в упор торпедировал большой немецкий транспорт «Вильгельм Густлов», на котором убегали то ли в Африку, то ли еще дальше несколько тысяч кадровых офицеров вермахта и среди них - несколько десятков полностью укомплектованных экипажей подводных лодок, накопивших бесценный опыт широкомасштабной подводной войны. Это был, безусловно, золотой фонд нацистского флота. Сам Гитлер оказал ему за это особую честь, назвав своим личным врагом Маринеско в долгу не остался, поблагодарил фюрера - потопил еще один, на этот раз последний свой транспорт… Впрочем, нет, не транспорт, а крупный боевой корабль. Если память не изменяет, крейсер «Генерал Штольц»…  Это был божьей милостью под¬водник!...
 После войны их дивизион базировался на Ханко, это в Финляндии, там есть наша база. Вот, пожалуй, все, что я о нем знал.
Хомутов замолчал, стал сматывать снасти. Рыбалка закончилась.
- Почему же никто о нем не вспоминает, он же герой! А Соломатин от него вообще отрекается...
Хомутов помедлил, собираясь с мыслями.
- Видите ли, мои наблюдения оказались не совсем точными. В разной обстановке один и тот же человек проявляет себя подчас весьма неодинаково, вот и тут... Недавно, Вы знаете, прибыл к нам новый заместитель начальника училища генерал Крылов. Тоже из Ленинграда. Как начальник тыла флота, он хорошо знает все командование и в штабе, и в политуправлении. Недавно там рассматривали дело Маринеско. Его исключили из партии и передали в трибунал. За связь с империалистическими разведками и неразборчивость в быту… Говорят, он там сошелся с какой-то подозрительной финкой и не дал своему поведению принципиальной, партийной оценки... Вот так-то, брат...
Полагаю, Ваше любопытство удовлетворено с лихвой и очень надеюсь, что Вы умеете держать слово... Идемте к берегу.
Дмитрий Андреевич молча оделся, взял свои художественные принадлежности и, не простившись, побрел домой. Улов остался в лодке.

                40.Судьба офицера

Боцмана Соломатина с учебного судна вскорости списали. Из партии его исключили еще раньше. Не помогли ни ордена, ни заступничество Цуркана, ни робкие хлопоты бывших фронтовых друзей.
После долгих мытарств устроился  такелажником на Одесский завод киноаппаратуры. Запил горькую.
Последний раз видели его грязного, опустившегося, тяжело больного в винных рядах знаменитого одесского Привоза где-то в конце 50-х годов.

                41.Если невеста уходит к другому ...

Незаметно подкралась осень. Тамара возвратилась из деревни, оставив братишку на попечении родни. Днями она бесцельно слонялась по городу, имитируя посещение школы, а вечерами, встречаясь с Алешкой, делилась впечатлениями и все новыми планами на предстоящую совместную жизнь. Поначалу он не придавал серьезного значения ее маленьким хитростям, полагая, что все образуется и, нагулявшись, она вернется в класс. Но время шло, ничего не менялось.
- Ты когда вернешься в школу?
- В какую еще? Я ведь и так...
- Плохо, что ты забросила учебу, но еще хуже, что лжешь. Мать об этом знает?
- Знает. Сначала она меня ругала, но поняла, видно, что из-за нее, вернее из-за маленького брата, я очень отстала, и сейчас молчит. Сердится, конечно. Она думает, что мы скоро поженимся.
- Пожениться мы успеем, но где и как жить будем? Понимаю, что тебе очень трудно - жить в этой маленькой комнатушке всей семьей и так невозможно, значит надо где-то снимать. А на какие средства? Просить у родителей? Этого я никогда не сделаю - если я готов жениться,  обзавестись семьей, то я обязан сам ее полностью обеспечивать. Это мое жизненное кредо, и никто в обратном меня не убедит.
- Я буду работать...
- Уборщицей, в лучшем случае - продавщицей? Учиться ты не хочешь. А я после мореходки непременно пойду в институт, каких бы трудов мне это ни стоило. Извини, но для меня это пока значительно важнее женитьбы. А ты обязана окончить хотя бы техникум, иначе на каком языке мы с тобой будем разговаривать? Поэтому давай договоримся, что ты кончаешь школу, либо идешь в техникум, а я,  окончив училище, поступлю в Водный институт - очно или заочно, не имеет значения, как уж получится. Согласна?
Том молчала,  это предложение круто меняло все ее планы. Но жить так, как сейчас еще несколько лет - за пределами ее возможностей и желаний. Ни со стороны матери, ни тем более отчима, никакой поддержки не будет, уже давно она чувствует себя в этой семье совсем лишней. Поколебавшись,  робко пообещала:
- Я попытаюсь. Но только не в свою школу, лучше в вечернюю. Там почти все - переростки. И не так придираются к ученикам...
Хватило Тема на два месяца. Зайдя как-то вечером в ее класс, Алешка узнал, что уже давно она там не объявлялась, хотя и от него, и дома это тщательно скрывала. Время занятий коротала у подружек.
Незадолго до Октябрьских праздников Том неожиданно предложила:
- Давайте отпразднуем у нас - отчим куда-то подался, мать   собирается в свою компанию на всю ночь, наверное. Мы с девчонками уже договорились, все сами приготовим, а вы - ты, Мишка Бурштейн и Колик Усанов - только захватите вина.
Мишка   встречался с Верочкой, жившей no-соседству, а Колик -с какой-то ее подругой. Ну, если уже договорились...
Девочки постарались на славу. Хватало и вина. За множеством тостов и веселых историй незаметно прошла полночь.
Единодушно решили танцевать до утра, до первых трамваев. Но уже под утро всех сморил сон. Как только улеглись, каждый в обнимку со своей подругой, на пороге появилась мать. Спокойно пронаблюдав за стыдливыми и суетными сборами она, обращаясь к Алешке, бросила:
- А ты, жених, либо-либо. Если тебе тут не нравится,  то и ходить не надо!
Том в голос заревела. Утешать ее было некому.
Прошло несколько недель. На переменке к Алешке подошел Мишка.
- Ты не обидишься, если на следующие танцы я приглашу в училище Тамару? Вы с ней рассорились, а я, скажу тебе откровенно, как другу давно ее люблю. Я ведь и с Веркой хожу для того, чтобы ее чаще видеть... Надеюсь, ты меня поймешь, а ребятам я все объясню.
Легко пережив первые неприятные минуты встречи с Алешкой, она закружилась в веселом танце с Михаилом. Никого вокруг счастливее не было.
Учеба близилась к концу. Перед выпускными экзаменами сыграли скромную свадьбу и вскоре покинули Одессу.

                42.Экзаменационная авантюра

Надо ли говорить о состоянии души во время   экзаменационной сессии вообще и особенно перед сдачей сопромата или теории корабля? В аудиториях поселяется нервозность,  раздражительность, а в души вползает какая-то общая внутренняя несбалансированность.
Сопромат, слава Господу, уже позади. Что-то ждет на «теории». Мистический, из поколения в поколение передающийся страх сковывает мысль, парализует творческое начало - то, что еще вчера представлялось познанным, вдруг снова закрывается полупрозрачной пеленой, и требуются новые усилия, чтобы пройти тот же путь в постижении истины.
Напряженную тишину взламывает не до конца ясная, но интригующая идея. Возможно, спасительная?
- Ребята, есть смертельно опасный, но верный план - баланс на .проволоке под самым куполом и без страховки! Не спал всю ночь, изъянов не вижу. Один за всех и все за одного! Пан или пропал! Опасность одна - не проболтаться!
- Не тяни кота, излагай по существу! Сексотов тут нет!
Самое удивительное в том, что какой-то опасный трюк предлагает Владик Лившиц, совсем не авантюрный, даже наоборот, спокойный и мыслящий парень, неплохой шахматист - ему-то чего бояться предстоящего экзамена, свою троечку он всегда заработает? Но куда деваться, если голову посетила сногсшибательная идея, дарующая всеобщий успех?
- Так отколупайте уши и слушайте сюда! Экзаменационных билетов всего тридцать, они у нас есть. Надо убедиться, что они точно совпадают с теми настоящими билетами, по которым будем сдавать, а также уточнить, на какой машинке они отпечатаны, с какими интервалами, переносами и на какой бумаге, то есть все-все детали. На сегодняшнюю, последнюю консультацию Михаил Яковлевич наверняка принесет третий экземпляр, он у него всегда с собой. Все технические вопросы беру на себя, а сверку содержания всех билетов проведем все вместе, каждый будет отвечать за один-два билета. Для чего все это, всем ясно? Точно!. Мы печатаем такие же билеты и каждый идет на экзамен с уже известными ему вопросами. Или это не гениально?
- А куда девать тот билет, который я буду тянуть?
- Можешь незаметно проглотить, а если не получится, то положи в карман, за пазуху, только, ради бога, не оставляй в парте.
- А если что-то не учтем, провалимся?
- Тогда мне, как автору, Алешке, как старосте, и Мишке Бурштейну, как комсоргу, никто завидовать не будет. Целиком весь взвод ведь нельзя наказать. Как самое худшее - придется экзамен пересдавать. Так что из этого?
Настроение всегда лучше, когда знаешь, что за твои фокусы отвечать будет кто-то другой. План единодушно принят.
Алексея не пугала гипотетическая кара, полностью отсутствовала даже сама мысль о возможных неприятных последствиях. Он вместе со всеми переживал ту приподнятость духа, которая всегда сопутствует немного авантюрному, не очень надежному, но интересному предприятию. Склонность к озорному риску глубоко засела в его характере. Беспокоило другое. Он поднял руку, призывая к тишине.
- Владик - титан мысли. Теоретически продумано все, но практического опыта в таких делах у нас пока нет. И если возникнет сбой и все полетит кувырком, то придется срочно возвращаться на исходные позиции, а они должны быть подготовлены. Для этого предлагаю после консультации еще раз пробежаться по всем билетам, не останавливаясь особо на простых и всем известных, но проясняя все заковыристые места в наиболее сложных. Предлагаю это всем желающим.
Алешке нравилось, когда к нему обращались с разными вопросами, особенно по математике, физике, а потом и по многим другим предметам, радовало, когда его товарищ, с которым вместе готовились, успешно писал контрольную или сдавал экзамен. Такая взаимопомощь со временем стала нормальной, обыденной частью товарищеских отношений.
Теория корабля - по сути та же физика, только основательно приводненная и поэтому не всегда достаточно предметная, а некоторые ее разделы и вообще абстрактные - их надо просто принимать на веру. Например, расчет остойчивости, подбор гребного винта или, скажем, теория волнообразования. Понимаешь ты все это, или нет - твое личное дело, но сдавать все-таки надо!. На одной зубрежке тут не проскочишь. Хорошо, когда обнаруживается нечто, смахивающее на инженерную интуицию. А если такого и в помине нет? Ведь интуиция - это не столько божий дар, сколько производная от всех тех конкретных знаний, которым удалось хоть ненадолго задержаться в твоей памяти.
А о каких знаниях можно всерьез говорить, когда в учение твоих друзей на долгие годы врывалась война?
Преподаватель теории корабля, он же начальник службы морского регистра Черноморского пароходства, Михаил Яковлевич Яценко, мягкий, добросердечный человек был, однако, нимало удивлен, когда на самой последней перед экзаменом консультации его помощь, по сути, оказалась не затребованной. Значительно больший интерес был проявлен к технике сдачи экзамена и он добросовестно, во всех подробностях ответил на самые малозначительные вопросы - как будут выглядеть билеты, достаточно ли четкий шрифт, вписывалось ли что-либо в них от руки и тому подобные.
На прощание не он ребят, как это было всегда, а они его стали успокаивать и заверять, что предстоящий экзамен не так уж и страшен. Он в принципе против этого не возражал.
До экзамена еще оставалось полдня. Но уже через час после консультации аудитория опустела. Первым подалось в загул наиболее массовое племя троечников, за ними очень скоро слиняли и четверочники. Лишь несколько претендентов на высокие баллы продолжали упорно корпеть над конспектами.
Алехиному призыву прогнать еще разок все билеты никто практически не внял. Как будто труднейший экзамен не завтра, а уже был вчера. Эдакая бездумная и какая-то стадная самонадеянность!
На все экзамены, особенно на трудные, Алешка шел первым. Сдавал он их обычно сразу, без длительной подготовки и это импонировало экзаменаторам, создавая общий мажорный настрой и внося большую уверенность в их дальнейший ход.
В сегодняшней утренней дискуссии о порядке сдачи «теории» решили, что надо вперед пропустить не самых сильных, ибо случись сбой, они наверняка погорят. Алешке отвели роль замыкающего. В данной ситуации это и справедливо, и, что важнее, разумно.
Рано утром, еще до завтрака Владик принес билеты, быстро раздал. Вновь зашуршали конспекты, учебники. Последняя полировка. Нашли оптимальное место для их временного хранения - в рукаве фланельки: не сминаются, не выпадут и легко доставать. Затаились, притихли в напряженном ожидании рискованного спектакля.
Девять утра. В аудиторию входит Яценко и следом за ним ... декан. Вот так незадача!. Обычно этот экзамен принимает преподаватель один, без ассистентов. А Резника все побаиваются - он мастер каверзных вопросов, все время ходит по классу, не спускает глаз с экзаменующихся, подозревая, что все они шпаргалят.
Хило, недружно поздоровались - внезапное появление декана внесло общую растерянность, некоторые запаниковали, знаками предлагая отказаться от намеченного плана. Но отступление с учетом вчерашнего дружного загула для многих было бы равно поражению.
Яценко разложил веером билеты.
- Приступим? Кто пойдет первым?
Затяжное молчание, все переглядываются. Внезапно возникшая сумятица спутала планы.
- Ну, смелее! Еще вчера у меня сложилось впечатление, что все вы хорошо подготовились... Что ж, тогда придется вызывать...
- Разрешите мне! - Алешка подошел к столу,  взял билет. - Билет номер пятнадцать!
Это означало, что начал действовать задуманный план! Не дрогнули!
- Разрешите мне! И мне...
Почти все захотели быть первыми. Экзаменаторы широко улыбались.
Сев за парту, Алексей извлек из рукава пятнадцатый билет, сунув в карман только что взятый со стола. Тут же перед ним возник Резник:
- Может быть рискнете отвечать сразу, без подготовки?
- Хотелось бы немного сосредоточиться, тут надо бы предварительно набросать некоторые схемы...
- Давайте все это делать вместе.
Но едва у Алексея с Резником начался предметный разговор, как о желании отвечать без подготовки заявили еще двое, причем никогда не отличавшиеся особой приверженностью к наукам.
Все ответы были глубоки, обстоятельны, в общем безукоризненны.
Яценко пребывал в высочайшем расположении духа, но декан насторожился, начал нервничать - труднейший экзамен шел без затирок, такого еще никогда не было. Понятно, что без шпаргалок здесь не обходится, но где они?
Сдав первым, Алешка выскочил из аудитории:
- Вот что, братва, если кто-нибудь попрет сдавать без подготовки, будем бить морду! Резник не спускает глаз с каждого, а знает он нас, как облупленных. Давайте вести себя более благоразумно.
Умный Резник повидал на своем преподавательском веку разных хитрецов и выявить их истинные знания для него не представляло труда арсенал весьма эффективных приемов у него был достаточный. Он не стал утомлять себя безнадежным поиском шпаргалок, но начал демонстративно игнорировать билеты и задавать дополнительные вопросы. Причем ничуть не труднее содержавшихся в билетах. Но другие.
Авантюрный корабль, дав могучую, хотя и не очень неожиданную, течь, начал медленно и мучительно тонуть. Команда запаниковала, кое-кто решил даже бросаться за борт - придумав какую-нибудь болезнь, отказаться от сдачи. А что это меняет? Лишь продлит агонию - сдавать-то все равно придется. Так уж лучше сейчас, тонуть так вместе со всеми, была ни была. А еще вчера было так весело!..
Сник и загрустил Яценко, ведь так хорошо все начиналось... С сочувствием он наблюдал за экзекуцией, чинимой над его воспитанниками, временами пытаясь вмешаться в тягостный их диалог с деканом. К   его искреннему огорчению некоторые незатейливые вопросы ставили их в тупик, а подчас оказывались роковыми. Некоторые защищались стойко и до конца.
- А этого вопроса у меня в билете нет.
- Но он есть в программе и, возможно, в каком-то другом билете.
- Можно подумать? А зачем мне отвечать за других, ведь на свой билет я все ответил. Никому Вы такой трудный вопрос не задавали.
- Не задавал, так задам. Отвечайте.
- Вот так всегда! Учишь, учишь, а тебя все равно припутают!
- Я не путаю, а хочу услышать...
- А я и не говорил, что путаете. Я же по билету все рассказал. Вы просто не дослушали. Там еще вот что надо отметить: от Архимеда с его всеобщим законом плавучести и вплотную до Леонардо да Винчи...
- Какого Леонардо? Он тут при чем?
- Так он же изобрел гребной винт! А Вы и не знали?
- Ладно, хватит.
Михаил Яковлевич просительно смотрит на грозного декана:
- Может, четв...  троечку поставим?
- Мне? Тройку? Я что, хуже других отвечал? Я же на все вопросы ответил! Я же говорил, что при желании всегда припутают!
Благородный гнев за стенами аудитории тут же меняется на ироничный и беззаботный смех.
- Ну, как мы их?! Свалили! Какой экзамен следующий?
Общие результаты оказались не лучше обычных. Зато сдали все -четкий ответ по билету уже гарантировал троечку.
В заключительной речи при подведении итогов Резник не удержался от прямого ехидства:
- Мне думается, если бы то время, которое ушло на составление шпаргалок, было затрачено на усиленную подготовку к экзамену, результаты могли быть лучше.
А где они, те пресловутые шпаргалки? Их и не было!

                43.На грани провала

Пролетел учебный год. На носу снова «теория корабля», причем за полный курс! Как будем сдавать? Опять рискнем?
- Рискнем! Риск - благородное дело!
- Владик, как с билетами? Обеспечишь?
- Если поможете, как в прошлый раз.
- Заметано!
Алешка не удержался:
- Для тех, кто подзабыл уроки прошлой сдачи и намеревается снова легко проскочить, напомню, что помандражировать пришлось тогда изрядно. Или уже все забылось? Повтор прошлогодней идеи будет успешным только при условии, что каждый будет добросовестно готовить весь курс, а свой билет получит за час-два до экзамена, чего будет вполне достаточно, чтобы еще раз,  более основательно и углубленно его проштудировать. А если опять объявится Резник, или кто-нибудь еще покруче? А если кому-нибудь не повезет, не удастся незаметно поменять билеты и вся наша затея рухнет, что тогда? Общий провал? И потом - надо же быть дураком, чтобы, выучив всего один билет, пытаться изображать из себя великого ученого, идти отвечать без. подготовки. Кто тебе мешает сесть за парту, спокойно набросать план ответа, сделать все необходимые заготовки и без суеты и показухи пойти отвечать?
А куда в прошлом году делись те билеты, которые мы тянули? Все их надежно уничтожили? Если же хоть один остался где-нибудь в парте и попал в руки декана, то можно не сомневаться, что это открыло ему глаза на суть нашей комбинации, и ее буквальный повтор станет комедией, или, точнее, трагикомедией. Но смеяться будут одни экзаменаторы. Всем известно, что история повторяется как фарс...
- Не пугай! Если бы кто-то узнал, то давно всем нам дали бы по шее. Да и все остальные экзамены мы сдаем нормально. Ну, шпаргалим, не без этого, конечно. Так почему именно на «»теории» нас кто-то будет отлавливать? А какая ни есть гарантия сдачи нам не помешает. Я - за прошлогодний вариант!
Вовчика поддержало подавляющее большинство. По законам коллективизма к ним присоединились остальные. И снова вместо подготовки к труднейшему экзамену - беззаботный и массовый загул! Нет, никак не даются нам уроки даже собственных ошибок!
И только неотвратимое приближение дня сдачи побудило наиболее совестливых сесть за конспекты. И трусливых тоже. Но беспечный народ составлял гордое большинство.
Начался экзамен более, чем благополучно. Яценко был в прекрасном расположении духа и в отсутствие декана щедро раздавал высшие баллы. По заслугам, естественно, - ответы радовали глубиной и обстоятельностью. Дополнительные вопросы возникали изредка и главным образом со стороны отвечавших - любознательность всегда импонировала Михаилу Яковлевичу и он охотно делился своими мыслями по самому широкому кругу научных, практических и просто житейских проблем.
Добросердечные беседы учителя с учениками близились к концу, когда подошла очередь Бори Петраченко. Взяв билет, он назвал его номер, но вдруг почему-то спросил:
- Мне отвечать по этому билету, или по тому?
- Какому, извините,  тому? Дайте-ка Ваш билет. Так, билет номер семь... А Вы хотите отвечать по другому? Впрочем, Вы и назвали другой номер... двадцать два? Почему, что за блажь? Но ведь по седьмому билету уже кто-то, мне помнится, отвечал? Да - да... вот список... Ага, Корнеев. Постойте, значит, у нас почему-то оказалось два седьмых номера? Не может быть - все билеты я тщательно проверил! Так почему Вы хотите отвечать по двадцать второму?... Ничего   не пойму...
- А я его выучил.
- Почему именно его, а все другие Вы не учили, что ли?
- Учили, но этот мне нравится больше.
- Нет, миленький, так не делается. На экзаменах студент отвечает обычно на тот билет, который он вытянул. Понятно, это в определенном смысле лотерея, но ничего лучше пока не придумали, так что готовьтесь отвечать на номер семь. Нет, нет, погодите, ведь он уже был. Так не годится! Я не вижу другого выхода, кроме как предложить Вам снова взять билет. Берите! Какой номер?
- Двадцать два.
- Как, опять двадцать два? Именно то, что Вы хотели? Ну-ка покажите. Батюшки, да что же с Вами? Ведь Вы держите в руках номер двадцать пять, а называете снова двадцать два.
- А я его хорошо знаю. И вообще мне надо отвечать по нему, а то все перепутается.
- Ладно, голубчик. Коль Вы так настаиваете,  то давайте начнем с него. - Яценко внимательно и с некоторым подозрением вглядывается в Борино лицо. - Я только разыщу этот двадцать второй... Ба, да его нет! Никто еще по нему не отвечал, а билет куда-то исчез... Что за напасть?!
- А я его и так знаю, помню все вопросы.
- Ну-ну,  тогда садитесь и спокойно готовьтесь. А я еще его поищу. Ведь должен же он где-то оказаться! Возможно в портфеле?
Михаил Яковлевич вывалил на стол содержимое большого кожаного портфеля,  с которым никогда не расставался.
Петраченко,  сев за парту,  тут же извлек из рукава билет номер двадцать два.
Внимательно просмотрев все бумажки и не обнаружив пропавшего билета, преподаватель крайне расстроился. И каково же было его удивление,  когда он,  подойдя к Бориной парте, увидел в его руках узкий клочок бумаги с четкой цифрой: двадцать два.
- Билет? У Вас? Откуда? Ну-у, голубчик,  так поступать нельзя. Зачем же Вы его спрятали? Получается,  что вместо одного Вы взяли сразу два и выбрали тот, что полегче? Я не ошибся, так все и было? Вот и хорошо, все стало по своим местам.
Боря глядел на него ясными голубыми глазами и дурашливо улыбался.
Вообще-то Петраченко не был умственно ущербным, но всяких странностей в его поведении хватало. В училище он появился с большим опозданием. Хлопотал о нем один из детских домов в украинской глубинке, потому что война отобрала у него не только родных, но и вообще всех родственников.
Старательный, дотошный в учении, он быстро догнал остальных, но на равных вписаться в коллектив ему так и не удалось - он оставался замкнутым,  зажатым и очень стеснительным. Никакой помощи - ни духовной, ни материальной - со стороны не получал. Единственной одеждой на все времена оставалась форма, его личные расходы укладывались в крохотную стипендию. Даже умудрялся что-то от нее оставлять и временами куда-то отправлял грошовые переводы.
Близких друзей не нашел, потому, наверное, что был крайне самолюбив и упрям. Всех раздражало его нежелание считаться с чужим мнением и практическая неуправляемость - в любое время он мог выкинуть самый неожиданный фокус: уйти с дежурства, пропустить занятия. Объяснение давал самое бесхитростное:  «А мне так хотелось!».
Поддавшись общему увлечению парашютизмом,  он оказался единственным, кто, пройдя весь теоретический курс и дойдя до прыжков, сидя уже в самолете, не стал прыгать. Инструктор сделал несколько дополнительных кругов в прыжковой зоне, но тщетно - лезть на крыло и сигать в бездну Боря отказался.
Даже в увольнение он уходил всегда один и где болтался, не знал никто. И когда оставалось только сдать государственные экзамены, получить долгожданный диплом и идти в самостоятельную, пусть не очень сытую, но и не голодную жизнь, что для него всегда было наиболее важным, Боря бросил все и перешел в университет, куда, оказывается, он уже бегал несколько лет, пропуская уроки в училище.
Бедствуя на студенческую стипендию, он все-таки стал учителем и вернулся в свой детский дом.
При бурном обсуждении порядка сдачи этого экзамена Бори не было, он получил свой билет и короткий инструктаж прямо перед заходом на сдачу. Не все, очевидно, понял, а уточнить постеснялся. И стал уже по ходу импровизировать,  заставив переживать всю группу.
Сносно ответив по билету, он спокойно поднялся:
- Рассказал я, кажется, все. Теперь пойду, у меня еще на сегодня много дел.
Экзаменатор опешил:
- Как то есть Вы пойдете? Разговор еще не окончено Здесь я, вроде бы,  регулирую порядок.
- Так я Вам на все ответил. Больше у меня времени нет. - Боря решительно пошел к выходу. Яценко недоуменно проводил его взглядом, широко разведя руки.
- Троечка! Ничего другого я Вам поставить не смогу. Результаты Борю не волновали. Потрепав всем нервы, он снова исчез до следующего экзамена.
На традиционном подведении итогов объявился декан. Тихонько, шепотом Яценко поведал ему о странном поведении Бориса. Лицо Резника вытянулось, помрачнело, некоторое время он напряженно мыслил и вдруг просиял, найдя, видимо, мучавший его ответ:
- Это известный в студенческой практике прием, именуемый конвейером, когда один из первых сдающих, используя ловкость рук, берет вместо одного сразу два билета. По одному он сдает экзамен, а другой выносит собратьям. Кто-то по этому билету готовится и идет тут же сдавать, а вытянутый им билет вновь выносит друзьям, и так далее. Это и есть конвейер.
- Похоже, что так оно и было.
Так, или нет, но вся группа надолго попала в немилость к руководству. На всех остальных экзаменах преподаватели очень внимательно следили за порядком и вели строгий учет экзаменационных билетов - всякая возможность их подмены отпала полностью.

                44.С верой в грядущее!

Минуло четыре года - быстрых и тягучих, светлых и грустных, но неизменно наполненных безоглядным оптимизмом и глубокой верой в грядущее. Осталось, однако, ощущение, что в эти годы прожиты две взаимно обусловленные жизни: одна праведная, штатная, уставная; другая неорганизованная, стихийная, но более искренняя.
Суть первой составляла учеба, беспрерывная и неутомимая борьба за успеваемость и дисциплину, служба с ее бесконечными нарядами, парадами, строевыми занятиями, разная общественная работа, самодеятельность, безликий училищный комсомол, строгий, но во многом формальный распорядок всей жизни.
Содержание второй составляло все то, что не вписывалось в официальные каноны, а часто и противоречило им: прогулы и шпаргалки, разнообразное и изобретательное сачкование, самоволки, выпивки, девчонки, уличные драки и, конечно же, многочисленные за все это наказания.
Неузнаваемо повзрослели вчерашние мальчишки, нет уж тех броских контрастов между городскими и деревенскими, интеллигентами и рабочей косточкой. Но нет, к счастью, и нивелировки - никто не утерял свою неповторимость, Богом данную индивидуальность.
Группа, поначалу состоявшая из тридцати двух человек и на ходу пополнившаяся еще тремя, к выпуску насчитывала лишь двадцать семь - восьмерых потеряли: кто-то ушел по доброй воле, других заставили обстоятельства.
После сдачи государственных экзаменов и защиты дипломного проекта отвалил еще один - Алешка получил право продолжать очное образование. А двадцать шесть красивых, подтянутых мичманов отправились в Севастополь еще на полгода за офицерскими кортиками.
Светлого вам пути, счастливого плавания!
Земной поклон тебе, дорогая наша моряцкая Альма-матер!
И куда бы ни забросила судьба, неизменно
...Ты в сердце моем,
Ты всюду со мной,
Одесса, мой город родной!

                ПОСТСКРИПТУМ
 
Четыре года... Всего одна двадцатая часть прожитой жизни, но память сохранила события и эпизоды давно прошедших лет. Возможно, происходили они в другой последовательности и не в точности  изложенной обстановке – поэтому и взял на себя смелость несколько изменить фамилии действующих лиц.
     Может быть, читатель заметит, что в книге главное внимание уделяется бытовой сфере жизни героев – их отношениям между собой, развлечениям, любовным похождениям. Да, это так. Но, мне кажется, что именно эта сторона их жизни вызовет интерес у современного читателя.
 И, тем не менее, при всем при этом наши выпускники получили
прекрасную подготовку, давшую впоследствии возможность достаточно убедительно проявить себя в производстве, науке и служении Отечеству.
     На высоком уровне в училище был организован учебный процесс и контролируемая ежедневная самоподготовка к занятиям.
 Наши педагоги давали курсантам глубокие и прочные общеобразовательные и профессиональные знания.
   Вспоминаю, в частности, «старичка» Никольского, привившего нам любовь к родному слову, литературе и, особенно, к поэзии; Ариадну Минчину, пришедшую ему на смену; физика Заморокова –боевого офицера, танкиста, вернувшегося с фронта без ноги. «Англичанин» Берман, ставший впоследствии доктором филологии, весьма успешно вколачивал в наши головы азы английского языка и некоторые основы зарубежной культуры.
  Главное и самое серъозное внимание уделялось подготовке по специальности– корабельной архитектуре, строительной механике, теории корабля, проектированию и другим специальным предметам, которые нам, практически в объеме ВУЗа, преподавали замечательные, опытные педагоги Резников, Руденко, Яценко и другие. Полученные знания позволили многим выпускникам занять на заводах и в проектных организациях инженерные должности.
   По-военному четко и обстоятельно излагали курс военно –морской подготовки офицеры Хомутов, Шишканов, Ляшенко, Дмитриев. 
     Современем почти все наши выпускники закончили заочные и вечерние отделения институтов и получили высшее образование. 
    Последний раз встречался с сокурсниками в Одессе в 1981 году, когда отмечали тридцатилетие окончания училища. Тогда нас выпускников кораблестроительного факультета 1951 года собралось более 20 человек. С гордостью, волнением и душевной радостью мы делились с молодыми курсантами воспоминаниями о своих юношеских годах. Встречались со своими еще живущими, постаревшими преподавателями, искренне благодарили их за науку, которую они в далекие годы терпеливо вбивали в наши головы.
      Жизнь разбросала моих товарищей по разным городам, морям, пароходствам, заводам, а позднее - и по разным странам и континентам. У каждого сложилась своя судьба и не у всех счастливая.
     Я же по роду своей работы и постоянно меняющегося местонахождения, не имея информации, потерял связь с сокурсниками.         
  В прошлом году неожиданный телефонный звонок из Америки стал началом активного общения с Ефимом Розенбергом и восстановлению наших с ним стародавних дружеских отношений. К сожалению, только заочных, ибо возраст и, соответственно, состояние здоровья лишают нас возможности личного общения.
    Я благодарен ему за то, что из своего заокеанского «далека», проявив завидную настойчивость и терпение, используя  возможности  Интернета, разыскал адреса многих наших товарищей и получил информацию о них и их семьях.  К сожалению. из 33 курсантов нашего учебного взвода к нынешнему времени многих уже нет в живых:
    Ушли из жизни одесситы Анатолий Каратов, Павел Блажко, Женя Медведев, Роберт Проценко, Игорь Кули, Николай Стариков, Лёня Жук. Трагически погиб Николай Черных –застрелился, работая в Одесском управлении КГБ. В автомобильной катастрофе в Туапсе погиб Николай Горохов. В далекой Караганде похоронен Гарик Радгольц. Во Владивостоке, где работал простым кочегаром в котельной, в молодом возрасте умер Толя Корнев. В Германии, в эмиграции окончил свои дни Ефим Фель. В прошлом году в Баку скончался Гриша Агеев, проработав всю жизнь в организации, куда прибыл по назначению.
    Их имена навсегда останутся в нашей памяти и...на страницах этой книги.
   Хочется надеяться, что остальные живы, хоть следы их и затерялись.
   Правда известна судьба одного из «наших» - Владика Лившена. После училища он задался     целью стать настоящим (не «береговым») моряком и упорным трудом и учебой осуществил свою мечту. Свою плавательскую карьеру закончил главным механиком супертанкера, где оказался жертвой  несчастного случая –взрыва котла. Владик долго лечился, после чего остался не у дел и эмигрировал в Америку. Сейчас живет в Нью- Йорке, коротая дни в кругу семьи.
      Ну а нас, выходцев из «Моряцкой бурсы», продолжающих общаться между собой осталось лишь трое. Я стал москвичом. Константин Георгиев остается в родной Одессе, ведет активный образ жизни по принципу «...старость меня дома не застанет- я в дороге, я в пути.», имеет массу друзей, всегда готов оказать бескорыстную помощь тем, кто в ней нуждается.
  Ефим Розенберг оказался в США,  в штате Калифорния, где живет уже 20 лет.
  Ефим поддержал предложенную мной идею и проявил благодарную инициативу, приняв участие в издании и опубликовании«курсантской» повести в США и несколько дополнив содержательную  её часть.
   2011 год...со времен нашей  шальной мореходской юности минуло более 60 лет.
  Выросли дети, взрослеют внуки, их уже не прельщает морская романтика да и никакая    другая, у них другие, более современные, прагматичные горизонты. И от этого становится немного грустно. Но какую радость доставляет ощущение, когда, вглядываясь в них, находишь частицу себя...! Сознание этого дает силы жить и бог с ней, с романтикой, ведь чертовски приятно и трогательно увидеть, как внук раскроет эту книгу и, прочитав до конца, грустно     улыбнется, нежно обнимет деда и скажет несколько ласковых и добрых слов...
 
                Москва 1991-2011гг.
                Приношу глубокую благодарность моему давнишнему другу
              Ефиму Розенбергу за дополнения к сюжету, за трогательную форму
              их изложения и за настоящую публикацию в Интернете.
                А. Киселев.