Лето выдалось не жарким, не плавит асфальт, не кипятит море у берегов, не заставляет прятаться от солнца. Вот оно - Лето, вечное ожидание. Стрелки на часах соединились в одну большую стрелу - 6.00, вечер, я расплываюсь в улыбке, сидя на прохудившейся бочке, её притащил сюда полуслепой смотритель маяка, чтобы такие же одинокие сумасшедшие, как я, могли приходить сюда и ждать. Вот и полуслепой смотритель плетётся, набирая в свои старые пыльные ботинки песка по самую щиколотку. Наполняет блестящее ведро морской водой, моет в нём руки и лицо... и долго-долго смотрит на меня, пытаясь разглядеть. Ему уже наверное под соточку, но лет десять назад, он выглядел также, только вот ещё пару диоптрий завалили за минус.
А я сижу на бочке, болтаю босыми ногами и всё жую прядь собственного волоса, привычка из детства. Смотритель всё ещё недвижимо стоял, плащ его парусом вздымался за спиной. У меня было три повода улыбаться: смотритель смешил, волос на этот раз вкуснее и мне исполнилось восемнадцать. Минуту назад. Я родилась первого июля в шесть вечера, хорошо, что папа подарил мне наручные часы за два рубля, купленные в портовом магазинчике, я теперь никогда не пропущу корабли, как не пропустила минуту своего рождения и, как ужасно, минуту маминой смерти. Маминой смерти тоже исполнилось восемнадцать. Её звали Ундина, как русалку и как меня. Папа говорит, что это восточное имя, по незнанию... у меня не очень умный папа, он пьёт и вырезает из дерева ракушки. Только я не знаю зачем. У нас настоящих ракушек и всяких разных целое море, у нас вообще есть целое море... и оно наше, и в нём наши ракушки, из дерева они никому не нужны... только ему. Сегодня он будет жечь ракушки, он уже восемнадцать лет, 1 июля, сжигает за год вырезанные ракушки... а пепел их высыпает в море, а потом садится на вот эту самую бочку для одиноких и сумасшедших, мой папа по всем критериям подходит к этой бочке. И сидит он здесь и никого не ждёт, а потом приходит полуслепой смотритель маяка и они пьют самодельное вино, которое раньше хранила бочка, на которой будет сидеть мой папа. Они осушат бутылки три и начнут петь про лодку пиратов и про май, в котором утонула лодка пиратов. Я буду сидеть у папиных ног, вдыхать коричневый вонючий дым от его папиросы и плакать, потому что мне всегда жалко пиратов, которые утонули, и ещё, конечно, вконец замуслякаю собственный волос.
Папа говорит, кто всю жизнь прожил у моря, в следующей жизни будет морской рыбой. Я не хочу быть морской рыбой, потому что сама не терплю рыбу... папина мама, которая тоже по всем критериям подходит к бочке, на которой я сижу, говорит, что я просто дура. Мол, как это жить у моря и не есть рыбу, а папа, вырезая ракушку мямлит, картавя: "Ундина тоже не ела гыбу". "Вот и померла твоя Ундина, эта небось тоже скоро...того, посмотри, худющая какая, да и дура, каких мало!" - крикнет папина мама, и папа больно порежется ножичком для вырезания и зло посмотрит на свою маму, а я не просто посмотрю на неё зло, я подсыплю ей в чай маленькие таблеточки, которые папа давал Корсару, моему псу, когда он болел, Корсар потом умер, папа просто помог ему. Но я решила, что сделаю так, если папина мама поступит также ещё раз. Сегодня утром, когда она нажарила рыбу, а я отказалась её есть, разговор повторился. Папа порезался... зло посмотрел на свою маму, а я сгребла оставшиеся таблеточки и спрятала их в карман штанов... нет, не в день рождения, завтра...решила я.
Смотритель поплёлся ко мне тяжелым грузным шагом, уже бренча приготовленными бутылками вина для него и для папы. Молча приземлился в метре от бочки и посмотрел на море.
- Шторм будет... - прохрипел он и достал папиросу.
- Нет, не будет! - крикнула я, затем что он был ещё и глуховат.
- Бу-у-удет. - Протянул он, - у меня сердце чует.
Шёл папа, тащил в котле пепел от ракушек. надо бы освободить бочку, ему она больше подходит. Я лениво сползла с неё, утонула в совсем не горячем морском песке. Папа, как был в ботинках, не закатив штаны, залез по колено в воду и опустил котел вместе с пеплом. Котел булькнул и утонул...
- Восемнадцатый... - вздохнула я, а папа продолжал смотреть в воду... словно и не думал выходить, полуслепой смотритель всё ещё что-то бормотал про шторм и сердце. Папа походил на статую в воде, всё стоял и стоял... и я стояла и смотрела на него.Он пошевелился, сделал шаг... вода окутала его по пояс.
- папа... - прошептала я, выпуская изо рта волос.
Папа уже был в воде по плечи... и я зажмурила глаза. "Сниться" - пронеслось в голове...
- Будет шторм, будет! - громко пробасил смотритель, - ветер-то какой подул!
Захохотала чайка, запахло кислым забродившим вином. Я открыла глаза... папы не было, ни в воде ни на берегу. Смотритель молчал и пил из бутылки вино. Папиной смерти исполнилось пять минут.
Продолжение скоро...