«Тебе же еще тогда дали понять, что к чему, баран бестолковый, – набросился Максим мысленно на себя. – Воспарил, понимаешь, эйфория захватила! Еще бы, ему предрекли великое будущее! Купился как дите малое на жвачку! А позже разве не прикладывал тебя Лукич мордой об стол? Еще как прикладывал, хотя и приносил потом неуклюжие извинения».
Победителей не судят, как же!
Эх, Максик, маленький глупенький дурачок с коротенькими мыслями, как сказала бы черепаха Тортилла. Совсем ты нюх потерял. Пора тебе к Сандро записаться на переподготовку. Сандро всегда учил – от начальства надо держаться подальше, если не хочешь попасть под раздачу. Вот ты и попал, мечтатель, получи, спустись с высот своих. И Лукич не раз говорил в шутку, что таких как ты, надо периодически спускать на землю, чтобы жизнь малиной не казалась, забыл? Но в каждой шутке есть только доля шутки, крошечная такая долечка, а все остальное есть смысл, голимый и убойный смысл. Ладно, что ж поделаешь, жизнь продолжается. Надо сделать выводы и больше не наступать на те же грабли.
В лабораторию идти не хотелось. Наверняка Лукич выплескивает эмоции на кого ни попадя. Он уже получил черпак с добавкой, пусть коллеги хлебнут. Тогда куда, опять на улицу? Но если кто-то сдал лежку, большой точно слопает, как курёнка. Нет, лучше в цехе пошататься, там своя стихия.
Максим шел в цех, стараясь успокоиться. Хрен с ним, с Лукичом, поделом ему. Назвался груздем – ешь полной ложкой. Начальнику начальниково, второго не дано. Теперь будем умнее, нам не впервой дураком-то. Лукич со своей манией единомыслия и всеобщего братства еще сядет на задницу. А мы будем знать свое место, нам не привыкать.
Его волновало другое. Почему начальник отдела ринулся закручивать гайки? Что это? Общая тенденция или целенаправленный рейд? Сразу не поймешь, большой подвержен частым сменам настроения. Пожалуй, очевидного ответа на этот вопрос не проклевывается, надо ждать и анализировать. Что ж, подождем, еще не вечер. А на командировку наплевать, не больно-то и хотелось, подумаешь, потеря.
Лукич еще сказал, велено рубли экономить. Это не может быть бзиком большого, такое могло прийти только сверху. Что же происходит? К тому, что есть строжайшее предписание экономить валюту по западу, они уже привыкли. Валюты осталось всего ничего. Полгода назад началась жесткая экономия валюты по СЭВу. Объяснили тем, что проект, видите ли, вышел за рамки финансирования. Куда же это он вышел, скажите пожалуйста, если ремонтники, например, даже трети оснащения не смогли закупить, всё порезали. Хорошо, хоть кое-что успели. Лукич, молодец, чувствовал неладное. Гнал с закупкой как лошадей Пржевальского по двенадцать часов без выходных и праздников. Чем бы сейчас работали? Серпом да молотом, наверное. А сколько не успели купить? Нам это еще аукнется. И мы же будем крайними, как всегда.
Цеховые тоже в один голос стонут. Говорят, не знают, на чем будут детали резать. У них подобное указание – искать аналогичное оборудование в Союзе. Но под союзное всегда отсыпали рублей не считая. Даже требовали переосваивать лимиты, иначе пропадут. И вот докатились – экономим рубли на командировках. Нет, господа, что-то у вас не сходится с вашими господскими концами. Надо бы с дядей Славой перетолковать, он-то должен знать хоть что-то. Врать он не будет, он уважает Максима. Еще бы, дядя Слава не верил ни на грош, что они в Штаты попадут, а вот попали.
Дядя Слава считал ту командировку липой, морковкой на палке, используемой на черепашьих бегах. Есть такие гонки где-то в теплых странах. Сидит хитрый абориген верхом на гигантской черепахе, держит перед ее носом морковку на удочке. Глупая черепаха вытягивает шею, тужится изо всех сил. Ползет за морковкой, не понимая, что угощение всегда будет висеть перед носом. Максим слышал, что молодых стимулируют липовыми командировками, чтобы шевелили батонами, но в том случае чутье не подвело. Он не зря пошевелил и батонами, и булками. Все получилось и срослось. Дядя Слава сказал, когда они бродили обалдевшие по ночному Нью-Йорку, что он должник Максима.
Ну и рожи у них были! Как у глушенных судаков, смех, да и только! Он, Макс, сам выпал в осадок, когда себя увидел на широченном экране, выставленном в огромной витрине на Манхэттене. Там сбоку видеокамера пристроена незаметненько – ты подходишь к витрине, а камера тебя снимает, пока не наткнешься на живое кино про самого себя.
Вот это был homo! Нет, не sapiens, то был самый настоящий homo советикус, временно удравший на волю из советского зоопарка. Осунувшаяся потная физиономия с бешеными красными глазами…
А какой она могла быть после тридцати шести часов без сна? Сам Нью-Йорк, конечно, не в счет. Советские с детства знают, что Нью-Йорк – обыкновенный город контрастов.
Интересно, что о них американцы думали? Поразило то, что никто не обращал на двух ошпаренных русских ни малейшего внимания, кроме чернокожих уличных продавцов. Но те назойливые ребята приставали ко всем.
Максим обнаружил, что ноги принесли его к американцу, который отдыхал третью неделю. Он не удивился, потому что часто приходит к нему, этому полукосмическому чуду заокеанской науки и техники. Его видно издалека и его нельзя спутать даже внешне ни с каким европейцем или азиатом. В нем есть что-то особенное, от него исходят флюиды уверенности и собственной значимости. Как любое американское изделие, он даже размерами и формой внушает к себе уважение. Станок напоминает огромное животное, все углы и кромки зализаны и скруглены. Просто смотреть на него, и то приятно.
Максим любит общаться с этим железным монстром. Он напоминает ему то, что миллионы людей в СССР могут видеть только по черно-белому телевизору. Стоя рядом с ним, Максим отчетливо видит нью-йоркских «близнецов», которые так и не поместились в объектив «зоркого» и слышит рев Ниагары, куда их cвозили на выходные. «Близнецы» и Ниагара… Кто из вас, господа, наблюдал воочию эти чудеса света?
– Привет белым людям, – послышалось сзади. К нему неслышно подошел Иван Петрович, оператор американца. Добродушный коренастый мужичок лет сорока, хорошо знающий свое дело. С Петровичем у Максима контакт.
– Да уж, белее нас только кролики-альбиносы, – отшутился он, подавая руку Петровичу, ощущая его твердую как кирпич ладонь. – Здорово, Петрович, как дела?
– Спасибо, помалу, вашими молитвами. Слушай, Максим, с понедельника запускаем его в работу. Ты бы глянул, все ли в норме. Мало ли чего, стояли почти месяц. Электроника, платы, сам понимаешь. Скажешь, когда надумаешь, я включу.
– А чего тянуть-то, давай прямо сейчас и посмотрим. – Максим обрадовался неожиданной возможности занять себя. – Ты запускай, а мне за ключами сбегать надо. Я мигом, туда и обратно.
Он взбежал на третий этаж без прежней легкости – сказался затяжной перекур – и столкнулся нос к носу с Юрием Сергеичем, немолодым механиком из параллельной службы ремонта. Тот обрадовано крякнул и полез в карман за любимой «примой».
– Извини, Сергеич, в меня уже не лезет, и на станок мне надо, – попытался отвязаться от него Максим.
– Какой станок? Домой пора! Тебе больше всех надо, что ли? Отдохни, покури, добрая цигарка завсегда войдет, – не отставал Сергеич. – А я от вас иду, Лукича вашего озадачил. Меня со вторника в совхоз бросают на свинокомплекс, там транспортер порвало, свиньи в дерьме тонут. Большой сказал с электриком ехать, мало ли чего. Не желаешь со мной, а?
– Спасибо за приглашение, Сергеич, в другой раз, – вежливо ответил Максим.
Он наслышан, чем в прямом и переносном смысле попахивает поездочка на подшефный свинарник за семьдесят километров от города, где гостей селят в неотапливаемый барак по причине отсутствия отелей мирового уровня. Неделя работы среди хрюшек обеспечивает волонтеру нежнейшую встречу дома, где ждет истосковавшаяся подруга или жена. На одежду, побывавшую в недрах советского свиноводства, можно не тратить стиральный порошок и машино-часы стирки. Дети почему-то упорно избегают сидеть у такого папы или дяди на коленках, тщательно отворачивая голову куда-то вбок, подолгу задерживая детское дыхание. И даже свинина по оптовой цене не компенсировала всех вероятных издержек ссылки. А в нагрузку к застуженной спине и неподдельной радости ближних вполне можно схлопотать в челюсть от добродушных местных свинбоев, которые просто не в силах пропустить такое редкое событие, как совместная пьянка с городскими. Кто-то же должен нести тяжкое бремя смычки города с деревней.
Юрий Сергеич охотно участвовал в этом процессе со стороны города, так как в силу врожденного оптимизма видел в этом сплошные жирные плюсы.
– Поехали, Макс, ты что? Не надоело тут гнить? – увещевал он Максима. – Работы там фигня, сделаем шементом, потом отдохнем как люди. У меня там свинарочка знакомая, ух-х баба, не то, что моя старуха! Тебе тоже найдем. Там мужики-то все спитые, ха-ха, не стоит ни у кого, прикинь! Даже молодые ни на что не годные, только водку жрать горазды. Мясца домой припрешь, разве плохо?
– Спасибо, спасибо, Сергеич, я подумаю, – дернул от него Максим, глядя на часы.
– Долго не думай, – послышалось вдогонку. – Свято место пусто не бывает, ха-ха!
«Скатертью дорога», – подумал Максим, устремляясь к лаборатории. Рабочий день заканчивается, надо успеть проинспектировать американца. Подходя к двери, он услышал голоса на повышенных тонах. В лаборатории шла перепалка.
Гулкий басовитый голос принадлежит шефу. Другой – высокий и визгливый – явно исторгается из легких возмущенного очередной несправедливостью Степана. «Что-то произошло в мое отсутствие», – сообразил Максим. Он медленно потянул на себя дверь, тихо входя в лабораторию.
– Почему, как студиться и говном дышать, так сразу я! – верещал Степа в сторону Лукича, разбрызгивая слюну по столу, на котором лежала недоделанная халтура. – У меня уже и одежды старой не осталось, все пришлось выкинуть! Я три раза ездил, пусть другие попробуют!
«Все понятно, – подумал Максим. – Степу пытаются спровадить в совхоз с Юрием Сергеичем. Свято место пусто не бывает, это точно». Когда-то шеф постановил, что на такие работы надлежит выезжать по очереди в силу крайней их непривлекательности.
Степан первым вызвался отведать экзотики, надеясь извлечь из шефской помощи селянам больше положительного, чем наоборот. Позже Степа со скандалами и руганью еще дважды угождал в свинство, в чем сам косвенно виноват. Он не очень грамотно выстраивал рекламные кампании по привлечению добровольцев на нивы отечественного животноводства. Коллеги весьма живописно представляли прелести такой командировки, слушая Степины откровения о работе в свинарнике и барачном быте. То, что соратники и на этот раз не горят желанием подменить Степу, видно невооруженным глазом. На лицах находящихся в помещении коллег просматривается выражение крайней загруженности и деланного безразличия к теме перепалки.
Максим проследовал мимо орущего Степы в свой угол, намереваясь взять ключи от электрических шкафов американца. Задерживаться лишнего в лаборатории совершенно не прельщало. Он не опасался, что Лукич предложит ему поехать в совхоз.
Этого он боится меньше всего. Такое исключено по определению. Шеф сам должен понимать – не Максима Боброва это дело – обеспечивать бесперебойный вывоз поросячьих какашек. Хотя, Максим никогда не отлынивает от грязной работы. Надо что-то просверлить, отпилить или покрасить – пожалуйста. Таскать, грузить или обустраивать помещение – ради бога, это же наше, никто за нас не сделает. Разнорабочим на стройке – тоже знакомое занятие, вопросов нет. Уборка картофеля и прополка морковки в подшефном хозяйстве даже не обсуждается.
Но это совсем другое. Тут вопрос принципиальный. И Лукич это хорошо понимает. Поэтому ситуация предельно ясная. Как это всегда происходит в подобных случаях, гораздо проще вытолкать в деревню Степу, чем найти другого дурного. Скорее всего, так оно и будет. Степан наорется вволю, удовлетворяя ранимое самолюбие, и поедет в четвертый раз, никуда не денется. Максим перебирал ключи от шкафно-станочного хозяйства, слушая вполуха продолжение ругачки между Лукичом и Степой.
– Чего ты кипятишься, Степан? – успокаивал Степу шеф, стараясь не срываться на крик. – То весной было. Сейчас тепло, не замерзнешь. Ты все знаешь, быстрее тебя никто не сделает. Может, твоя помощь и не потребуется. Вернешься, если что.
– Вот именно, знаю! – опять набросился Степа на Лукича. – Еще как знаю! Там кроме транспортера наверняка столько соплей всяких, за неделю не размотаешь. Нет уж, Лукич, хватит с меня! Что хочешь делай, я туда больше ни ногой. Ты сам говорил, будем ездить по очереди. Говорил?
– Ну, говорил, – в голосе Лукича уже не слышалось прежней напористости.
– Вот и не подходи ко мне, пока все не погостят в этом долбанном свинарнике! По три раза каждый! Без исключения! – подытожил Степа.
– Степ, решать нужно быстро, – Лукич перешел на просительный тон. – Сегодня четверг. Приказ должен быть на подписи завтра до обеда. Не успеем мы, понимаешь? Ну, съезди в последний раз, а, Степ?
– Что за спешка? А в понедельник нельзя приказ подписать?
– В понедельник меня не будет, я всю неделю буду в Москве на выставке, – убеждал Степана шеф. – Поэтому решить нужно сегодня, сейчас.
Есть! Максим выудил, наконец, нужные ключи из вороха. Где, вы говорите, будет шеф с понедельника? В Москве на выставке? В голове всплыл разговор в курилке. Так-так, занятно. Лукич не мог не знать, что поедет в Москву, но почему сразу не сказал русским языком? Зачем читал нотацию как молодому бойцу? Максим медленно поднял голову и встретился взглядом с шефом. На лице начальника отражались процессы, происходящие где-то в глубинах Лукичова сознания. Или подсознания, сразу не поймешь.
Лукич куснул губу, нервно шевельнул пшеничными усами. Глаза смотрели, не мигая, в них светилось выражение едва заметной досады, плавно перетекая в изучающе-вопросительное. А как же иначе, мы начальник, вы дурак, все правильно.
«Ну, – подумал Максим, выдерживая взгляд шефа, – чего мы тужимся? Не бойся, я все понял, глупых вопросов не последует. Езжай с богом, проветрись, подобреешь чуть-чуть. А то злой стал как собака». Максим сунул ключи в карман. По-прежнему бесстрастно глядя в лицо шефа, направился к двери.
– А вы далеко, Максим Батькович, если не секрет? – подчеркнуто вежливым тоном спросил шеф.
Максим знал этот тон, очень хорошо знал. Расслабляюще-вкрадчивый голос означал, что Лукич готовится к воспитательной акции. Максим скорее почувствовал, чем увидел, что позы коллег стали более напряженными. Соратники тоже неплохо разбирались в тональных оттенках голоса Лукича. И никто из них не слышал ранее, чтобы Лукич разговаривал подобным тоном с Максом Бобровым, внутри у которого шевельнулось недоброе предчувствие. Нет, господа, сегодня ну очень странный и какой-то совершенно неправильный день, что бы вы ни говорили.
– Не секрет, мне в цех надо, – спокойно ответил Максим, стараясь не тормозить около стола Лукича.
– Зачем вам в цех, Максим Батькович? Может, сначала решим вопрос по командировке в совхоз? – Голос шефа источал елей, в глазах полыхали большие недобрые искры.
– А мое присутствие обязательно? – Максим взялся за ручку двери, собираясь покинуть лабораторию
– Ну, как вам сказать, Максим Батькович? – Лицо Лукича стало постепенно розоветь, но не пятнами, а все сразу, целиком.
Так лицо шефа обычно розовело, когда он испытывал удовольствие. Большое внутреннее удовольствие от самого себя. Максим молчал, разглядывая крупную довольную физиономию Лукича.
– Как вы смотрите на то, если мы откомандируем в совхоз… вас, к примеру? – медленно проговорил шеф, явно наслаждаясь произведенным эффектом. – У вас же все пучком, крутится и вертится. Заодно проветритесь, вы же хотели проветриться, а?
В лаборатории воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением ламп дневного света. Максим почему-то не удивился такому повороту событий. По-другому этот день не мог закончиться, он просто обязан завершиться чем-то подобным. Однако надо как-то реагировать, пауза затянулась.
– Ты что, Лукич, серьезно? – выдавил он, останавливаясь в дверях.
– А что, сэр Бобров такие задачи не решает? – язвительно вставил Степа со своего места. – Сэр Бобров у нас белый человек, да?
Максим не удостоил Степу ответом, продолжая вопросительно смотреть на шефа. Все остальные тоже смотрели на Лукича.
Настал момент истины, все понимали это. Творилось нечто из ряда вон новое, и каждый наверняка примерял последствия этого нового на себя. Пока же коллеги отчетливо сознавали, что Лукич, похоже, готовится прилюдно низвергнуть своего любимчика с пьедестала почета не просто на грешную землю. Лукич изготовился своею властью окунуть Максима в побочный продукт отечественного свиноводства. И ему это, несомненно, нравилось.
– А что? – вопросил Лукич беззаботно. – Договаривались ездить в совхоз по очереди, так ведь? Степа уже ездил три раза, значит, должен ехать кто-то другой. Я предлагаю съездить тебе. Или я не прав?
– Начальник всегда прав, – стараясь казаться невозмутимым, ответил Максим, понимая, что ловушка захлопывается.
– Ну, вот и ладненько, завтра оформлю на тебя приказ, а со вторника заступай, – потирал ладони Лукич, делая пометочки в блокноте. – А ты, Степа, растолкуй Максиму, что и как. Автобус там где, с собой чего взять и все прочее, сам понимаешь.
– Да без проблем! – Круглое Степино лицо буквально растворилось в огромной довольной улыбке. – Нам для хорошего человека ничего не жалко, а для сэра Боброва – тем более…
Хлопнув дверью, Максим выскочил из лаборатории, не дослушав Степину тираду. Внутри все бурлило как в котле, хотя в лаборатории он изо всех сил старался казаться спокойным. Он чувствовал, нутром ощущал, что Лукич дорого бы отдал, чтобы его понесло при всех, чтобы Макс заголосил, как обвешенная на рынке баба. Мудрый Лукич в дорожных беседах когда-то поведал, как обучался этому умению в учебном центре предприятия. Как грамотно вывести подчиненного из себя, укрепив руководящий авторитет в глазах остального коллектива. Обучали дипломированные психологи в группе с другими начальниками низового и среднего звена по плановой программе.
Интересно, мать вашу, умельцы долбанные! А чему же тогда обучают высшее звено?! Как играючи загнать рядового члена профсоюза на два метра под землю, да? И чтобы сохранялась иллюзия его горячего стремления срочно отправиться туда исключительно в силу личного желания и без очереди, так, наверное?
Максим не удивлялся, узнавая от шефа очередные таинственные тонкости социалистического управления персоналом. Оно понятно, люди не железки, у каждого характер и особенности, так сказать, телесно-душевного устройства. Работаешь со строителями нового типа общества – должен сам уметь построить любого, если не хочешь стать расходным материалом. Он и без Лукичовых откровений имел счастье наблюдать, как молоденькие начальники, будь то мастера или инженеры, играючи оставляли в идиотах мужиков предпенсионного возраста как поодиночке, так и оптом. Оставляли в спорах любой направленности, за жизнь ли, за работу, вместе со всем хваленым жизненным опытом. И сам не раз и не два, вступая когда-то по неопытности в стычки с начальством, всегда ощущал, что начальство незримо находится над ситуацией, контролирует ее от начала и до конца, как пастушок любимую овечку.
Максим остановился. Он шел в сторону дальнего пролета, куда ходил несколькими часами ранее вентилировать мозги. Вот черт! Ему же надо в цех, он нервно зыркнул на часы. До конца смены остается полчаса, маловато будет, надо спешить. А может, ну его к лешему, завтра докуем? Но он обещал Петровичу, а тот не любит необязательных. А кто их вообще любит!? Максим ускорил шаги, разворачиваясь в направлении затихающего цеха. «Успею», – подумал он.
Значит, шеф научно опустил его, выходит так. Да, все сходится, при всем честном народе, чтобы усилить педагогический эффект. Сегодня Лукич призвал на помощь все свое умение, это было хорошо видно. Это вообще никак не напоминает его стиль управления. Если Лукич хоть на йоту допускал, что самолюбие работника пострадает, он не позволял себе говорить в подобном тоне при свидетелях, а с Максимом и подавно. Вы уж извините, товарищи, за излишнее самомнение. Вы же не знаете, сколько выпито и говорено у Макса с Лукичом за эти три года.
Вам не понять, что значит предаваться совместным мечтаниям о завтрашней жизни, которая рождалась в их хмельных головах после завершения очередного успешного этапа построения светлого будущего. Вам не снилось, насколько близко он был допущен к телу… Стоп, не к телу, чего это нас куда понесло?..
Насколько близко допустил его Лукич к своей тонкой ранимой душе. Это он с виду такой, Бисмарк от электроники, понимаешь, всегда в галстуке, усы торчком, вечно вприпрыжку. Не-ет, господа. Он другой, Лукич, уж Максим-то точно знает. Такого шефа, который предстал перед ними сегодня, в заводской природе не существует, поверьте. Много раз Максим был свидетелем оплошностей Лукича в Москве и не только там, когда шеф просил разобрать в спокойной обстановке все плюхи и дать толковый совет, как не наступать повторно на грабли.
Много чего личного произошло между ними за три года, чтобы сегодня при всех взять и макнуть лучшего воспитанника, соратника номер один и правую руку в свиное дерьмо. По локоть. Нет, по самое плечо! Приподняв этим Степу, индивидуалиста, жадину и рвача, которому наплевать на общее дело. Халтурщика, вечно обивающего пороги профкомов, жрачкомов и прочих комов, решающих нескончаемые барахольские и пищеварительные вопросы. Визгливого крикуна и склочника, который при каждом удобном случае в глаза и за глаза поливает Лукича словесным поносом, обзывая его плантатором, окружившим себя любимчиками и жополизами. Борца за свободу, равенство и братство, чье место, как любого бунтовщика и правдоискателя именно там – в дерьме. О чем не раз, посмеиваясь в прокуренные усы, намекал Максу Лукич после очередного Степиного восстания. Нет, здесь что-то не так, здесь надо думать. Лукич не мог так себя повести без веских причин, вот только не очень понятно, в чем же дело, откуда ноги выросли? Или в ком дело?..
– Я уж думал, не придешь сегодня, – услышал Максим справа по курсу и вздрогнул, наводя взгляд на резкость.
Он снова стоял перед американцем, который издавал ровный уверенный гул всеми системами – механической, электрической и гидравлической. Электронная издавать гул не умела, она молчала. Ее-то молчаливую и надо быстро вывести на чистую воду. Рядом стоял улыбающийся Петрович, вытирая руки ветошью.
– Хотел выключать да домой собираться, смотрю – ты идешь, – Петрович бросил ветошь в мусорный контейнер. – Чего понурый такой, устал что ли? Если хочешь, давай завтра проверим, время терпит.
– Нет, Петрович, не терпит, надо сегодня, – пробормотал Максим, распахивая створки электрошкафа. – Меня со вторника в совхоз на неделю засылают, селянам в помощь, мне подготовиться надо. Я с Сергеичем поеду на пару, проветрюсь малость, отдохну. Так что, надо сегодня проверить.
«Тем более, – подумал Максим, – если при включении Петрович ничего криминального в поведении станка не обнаружил, скорее всего, полет нормальный. Машина умнейшая, если что не так – сразу выдаст аварийное сообщение». Итак, что у нас во внутренних органах? Максим бегло осмотрел помигивающие зелеными светодиодами блоки, нафаршированные несколькими десятками электронных плат. Платы и кабели на месте, питание в норме, входы активны, везде горит готовность, блокировки отсутствуют. Электрошкаф в порядке. Теперь надо быстренько проверить бортовое хозяйство – движки, датчики и прочую важную мелочевку, которую могли срезать или свинтить предприимчивые народные умельцы. Максим начал обход станка, внимательно осматривая периферию.
– В какой такой совхоз, Максим? – послышался сзади недовольный голос Ивана Петровича. – Ты что, шутишь, что ли? А если станок встанет, кого звать? У нас серьезный заказ под новую модель. Башку враз снимут, учти. В совхоз за тобой посылать прикажешь?
– Приказы не я отдаю, Петрович, – отозвался, не оборачиваясь, Максим, продолжая осмотр с беззаботным видом. – И учитывать не мое дело, мы люди подневольные. Если что, известишь Лукича, пришлет кого-нибудь. Не впервой же, не переживай ты так.
– Да машину не знает никто, Максим! – занервничал Петрович. – Ты в Штатах обучался, с шеф-монтерами работал, кто сделает-то, кроме тебя? Лукич пришлет, сказал тоже! Максим, ты что, смеешься, да? Я сейчас начальника участка к Лукичу отправлю, пусть мозги ему прочистит! Совсем с башкой дружить перестали, ботаники! Что, кроме тебя и послать некого? Самого молодого нашли?
Максим заканчивал осмотр станка, подходя к зеленоватому мерцающему экрану системы управления. Остались мелочи – просмотреть кое-какие разделы меню и дать добро на запуск в работу. Вдруг до него дошел подноготный смысл причитаний Петровича, который неотступно следовал по пятам.
Какого еще начальника участка к Лукичу!? Он с ума сошел, передовик соцтруда, мать его! Нашел время хлопотать, ходатай доморощенный! Сбросить шефу такую карту означает не просто красиво подставить Максима. Заведенный Лукич однозначно заподозрит его в искусственном раздувании собственной незаменимости, чем не преминет воспользоваться. Производственники не имеют права оценивать и рекомендовать специалистов лаборатории. Для них все равны как верблюды в обозе. А если это дойдет до большого шефа, о-о-о, господа, что тогда будет! Максим резко обернулся к Петровичу, едва не налетевшего на него от неожиданности.
– Петрович, вы смерти моей хотите!? – грозным голосом выговорил он рабочему, умудрившись нависнуть над ним, хотя они были одного роста. – Так дела не делаются! Меня сожрут вместе с говном! Твой начальник участка прибежит меня спасать? Даже не думайте поднимать этот вопрос!
– Я хотел как лучше, Максим, – обиженно забормотал Петрович. – И вообще, нечего посторонним в станке лазить! Дров наломают, тебе разгребать, так ведь?
– Это ты верно подметил про дрова, – уже спокойнее отозвался Максим, возвращаясь к экрану. – Короче, Петрович, слушай сюда. Машина в порядке, работайте спокойно. В понедельник посмотрим вместе, как пойдет. Ну, а потом, если что – дашь, как обычно, заявку в службу ремонта и все. Твоя хата с краю, понял?
– Понял, не дурак, – хмыкнул Петрович, пытаясь перебить Максима.
– И не надо про долг, честь и совесть. Этим есть, кому заниматься. Не починят – не наши с тобой проблемы. Семьдесят километров – не расстояние, пришлют машину, если припрет. Только я еще подумаю, стоит ли обламывать такой кайф, а, Петрович? Девки, свиньи, рок-н-ролл…
– Ну ладно, цену-то не набивай, – попытался урезонить Максима оператор.
– Все, Петрович, договорились, – закончил прения Максим, набирая на клавиатуре команды проверки готовности. – Ты извини, домой пора. Дай мне пару минут, я закончу.
Успокоившийся, но по-прежнему недовольный Петрович удалился в сторону пустой бригадной курилки. Максим торопливо просматривал разделы меню, привычно отмечая отсутствие причин для беспокойства. Да, похоже, не следует надеяться на прерывание деревенского отдыха. Машина абсолютно здорова.
Что ж, к хрюшкам, значит, к хрюшкам, в жизни надо все попробовать. Они же не виноваты, эти симпатичные съедобные создания, которые, по мнению авторитетных ученых, максимально соответствуют по устройству царю природы. Сердце, почки – всё как у людей, и соображают, говорят, не хуже собак. Надо же, кто бы мог подумать, мы слово «свинья» почти как ругательное используем, вот дела. Говорят же, не будь свиньей.
Свиньей…
Так, так, куда это мы забрались, что за программка? Ай-яй-яй, как же вы забыли Максим Батькович, такая ценная программка! Это же серьезно меняет дело, очень серьезно меняет. Он вспомнил шеф-монтера Билли, который показал ему в нарушение всех инструкций эту программу перед отъездом в свою Америку.
Это секретная программа блокировки жизненно важных систем американца, о которой ни слова в документации. И о ней не должны знать покупатели станка. Ведь они бывают разные, эти покупатели. Одни могут попытаться оживить станок без фирмы своими силами, чтобы сэкономить валюту начальникам на загранкомандировки. Другие ради спортивного интереса включают дорогущую машину до приезда шеф-монтеров, месят по полной, затем выключают и говорят, что так и было, когда фирма приезжает на запуск. На предприятии, где трудится Максим, это исключено. Вы что, господа, кто же на этом экономит? Кому нужен станок за полмиллиона долларов без гарантии? Но, видимо, не все клиенты отличаются умом и сообразительностью, поэтому фирмы-изготовители делают такую подстраховку, отгружая оборудование тем, в ком не очень уверены.
Максим и раньше встречал такие фишки, но в прежние времена пользовались перемычками-размычками и прочими простецкими хитростями. Теперь же это выглядит более хитроумно и высокотехнологично. Вводишь с клавиатуры секретный пароль и, пожалуйста, машина в твоей власти, делай, что душе угодно. Желаете – не включится электропитание, хотите – не будет давления в системе подачи сжатого воздуха. Много гадостей можно натворить с помощью этой умной, никому теперь, кроме Максима Боброва, неизвестной программки.
Максим так и не понял, зачем Билли посвятил его в тайну. Молодой янки заговорщицки скалился через плечо, демонстрируя, как отрубилась вначале гидравлика, затем воздух, потом питание электроники, потом то, потом это. И, наконец, подчиняясь последнему мановению волшебной палочки, в роли которой Билли использовал победно поднятый средний палец, громким хлопком выбило главный автомат. Станок затих. Максим вспомнил, как невольно поежился, будто при нем добивали огромное умирающее животное.
– You understand, Max? – торжествующе спросил Билли ошеломленного Максима. – Remember it, it’s a pretty good thing, boy, – хитро подмигнул он, вновь оживляя мертвую машину.
«Какой же ты был прозорливый, Билли, – подумал, возбуждаясь от предвкушения Максим. – Ну, спасибо тебе, простой американский парень с доходом в сорок восемь тысяч долларов в год без вычета налогов. Живущий в двадцать три холостых ковбойских года в доме из восьми комнат, да двух санузлов без джакузи. Джакузи на улице под отдельным навесом. Слишком велика, чтобы упихать в дом. Рассчитана всего-то на шесть усталых после работы на дядю американских тел. Дом, конечно, не совсем его. Дом куплен в кредит на двадцать пять лет, но Билли высокооплачиваемый электроник, хоть и работяга. Он вкалывает на всемирно известную фирму, поэтому банки ломились в очередь, чтобы выдать кредит на дом. И машина у Билли не одна, а…».
Стоп, Макс, стоп. Билли мог насвистеть, ты же не проверишь. Хотя другой парень, механик Том, все слышал и уважительно поддакивал, мол, всё так и есть. А может, у них задание такое – мозги русским пудрить, чтобы завидовали угнетенным буржуйским трудящимся, беднота советская.
Так или иначе, у Билли могли быть маленькие тайны в темном капиталистическом прошлом. Не просто так он показал Максиму эту программу, многозначительно приподнимая рыжеватые брови. Не иначе, из ирландцев выходец, хотя они там все гордо именуют себя US citizen. Гражданин США, и все тут. Хоть ты китаец, хоть негр, хоть марсианин – по барабану, так вот. Это мы все время выясняем, кто, да откуда, татарин или мордва, русский или хохол? А зачем это нам, если разобраться?
Спасибо, Билли. Thanks a lot, друг-пролетарий. Виноват, забыл про твою науку. Программа-то пусконаладочная – в рабочем режиме не нужна – потому и забыл. Ладно, похоже, самое время вспомнить. Максим ввел код блокировки гидравлики. Система запросила подтверждения. Он оглянулся. Петрович сидел в будке начальника участка, названивая по городскому телефону. «Наверное, домой звонит», – подумал Максим. Он знал, что Петрович всегда предупреждает семью, если задерживается. Часы в углу экрана показывали, что рабочий день закончился полчаса назад. Максим не позвонил домой, рассчитывая закончить проверку раньше, значит, получит втык от жены.
Дома терпели сверхурочные, понимая, что карьера сама в руки не шлепнется, но жена просила предупреждать заранее, чтобы согласовать планы на вечер. Забрать из детсада сына, купить хлеба и вообще, ждать к ужину или нет. Сегодня Максим не планировал задерживаться, время пролетело незаметно. И сам он пролетел со звонком, будучи отвлечен неожиданной концовкой дня, попахивающей приближающейся ароматной альтернативой выставочной работе.
«Значит, вы меня в совхоз, господа? Меня – Макса Боброва?!»
Максим смотрел на экран, где высвечивался запрос на подтверждение блокировки гидравлики. Оставалось ткнуть пальцем в зеленую кнопочку с надписью «Yes». Можно указательным, а можно как Билли, средним. Результат будет одинаков – американец заляжет в спячку, покорно ожидая, когда блокировку снимут с помощью кода, который никому не известен, кроме сэра Боброва. Максим думал, медля с подтверждением.
Спокойно, спокойно.
Значит, так. Блокируем гидравлику, выключаем станок, закрываем шкафы. Даем добро на запуск в работу. В понедельник станок не запустится и начнется обычная в таких случаях война миров. Система промолчит по поводу неисправности, – блокировка-то секретная, – далее все пойдет по классической схеме: вначале механики, затем электрики-гидравлики, последними ботаники-электроники. Сколько времени займет поиск мнимой поломки теми, кого вызовут раньше него? Неизвестно. Значит, что? Значит, он вполне может узнать о необходимости своего участия, когда будет активно втягиваться в деревенскую жизнь. То есть, придется оформить, как положено, командировку, собраться и приехать на место. Поселиться и растележиться, начать работы в свинарнике. Тут налетают гонцы из города, хватают за шкирку, волокут на завод. По-другому не будет, дело архиважное и неотложное.
Толпа народу, которая излазила станок вдоль и поперек, суя повсюду шаловливые ручонки, будет дышать в затылок, пытаясь отследить окончание борьбы, дабы подготовить почву на будущее для личных трудовых побед. С полдюжины руководящих товарищей со стеклянными глазами на вытянутых лицах обязательно будут случайно кружить мимо по неотложным делам, в надежде первыми отрапортовать наверх радостную весть. По окончании обязательный допрос с пристрастием – что это было, кто виноват, как побороли? И как бы сделать так, чтобы этого больше никогда не повторялось. Можно, конечно, потянуть резину, улучить момент и все такое, это мы умеем.
Но, блин, блин, блин…
С огнем играете, Максим Батькович. Работать придется под прицелом, слишком шумно и многолюдно и вообще, разве это ваш стиль? Низенько это как-то, по-плебейски. Слышали про таких умников еще на старом месте работы. И про тех, что перемычки тайком устанавливали, чтобы «найти и обезвредить» персонально; и про более поздние модификации незаменимых специалистов, вводящих в программы станков случайные ошибки.
Одного доподлинно знаем в лицо. Помнится, ночью с постели подняли и привезли на завод по особому распоряжению директора по производству – главный конвейер на грани остановки, это вам не шутки шутить. Встала линия сборки движков для переднего привода. Наладчики второй смены три часа лопатили шкафы управления и периферию, ничего не нашли. Дежурный инженер-электроник, бедняга, тоже руками развел. Хозяйство-то чужое, что тут посоветуешь – рабочие больше знают. Привезли, короче, хозяина огорода, бегают за ним скопом, суча ногами, языки высунув – производственники, ремонтники, начальники и просто любопытные.
А он недовольный такой, понимаешь, как же! Поспать по-человечьи не дали, от теплой жены среди ночи отцепили, незнайки-неумейки. Походил, говорят, для вида с задумчивым лицом минут сорок, порылся глубокомысленно в программе управления и вдруг – чпок! Ожила линия, да здравствуют ловкие и умелые! Все пали ниц перед богом, потом вскочили с колен, дружно качая спасителя.
По чистой случайности через неделю проходила переаттестация инженеров. Герою, памятуя о трудовой доблести, повысили категорию и дали прибавку к жалованию вдвое больше, чем планировали. Целых двадцать рублей. Дежурному инженеру, не оправдавшему высокого доверия, тоже дали очередную категорию, только без денег. Ушла его десятка незаменимому, уж больно начальство перепугалось – а ну, как обидится умелец и бросит его, начальство, на произвол нелегкой руководящей судьбы. Кого тогда ночью с постели стаскивать?
Месяцем позже один из новеньких ребятишек, осваивая на лабораторном стенде ту самую систему управления, совершенно случайно задал спешащему мимо Максиму вопрос. Это была чужая система, но Максим, считавшийся наладчиком уважаемым, кое-какое представление о ней имел. Пришлось притормозить и подумать на бегу, чтобы не упасть в глазах молодежи. Поразмышляв у экрана, Максим пришел к выводу, что молодой изучает подпрограммы блокировки исполнительных механизмов. Есть такие – защита от дурака называется – чтобы станок сам себя не поуродовал.
Если что-то подобное ввести в программу, машина будет послушно ждать, пока не устранят угрозу ее машинному здоровью. А если запрограммировать на время, например, на два часа ночи в следующий вторник, то это случится как бы само собой, в рабочем порядке. И уж совсем уместным останется внести последнее изменение в программку, отвечающую за вывод аварийных сообщений на экран. Позаботиться о невыводе, одним словом. Все будет выглядеть очень естественно, но легче от этого никому не станет. Как говорится, пациент выглядит живым и здоровым, но, почему-то совсем мертвый.
– Тебе это зачем? – удивился в тот момент Максим. – Нам нельзя в программы лазить, не знаешь разве? Это инженерские дела, не наши.
– Не лазил я никуда, кто меня пустит, лазить-то? – спокойно ответил паренек, что-то моделируя в программе с переносного программатора.
– Куда не лазил? – не понял Максим, наблюдая за экраном, разлинованным голубыми нитями электрических цепочек, имитирующими релейную схему.
– Ну, тогда ночью, когда Георгия Борисовича из дому привезли. Я тоже там зависал, вместе со всеми.
Максим не сразу понял, о ком речь. Георгий Борисович был ему ровесником и отчества его он не удосужился выучить. Кроме того, история подзабылась в потоке ремонтных баталий, но до него дошло. Людей на работу ночами возят нечасто.
– Это когда Жорик линию сборки движков под утро победил? – спросил Максим, внимательно глядя в глаза молодому.
– Ну да, там похожая программа блокировки главного транспорта. Я еще не врубился тогда, на фига там таймер? Кстати, в документации его нет, я потом проверил.
– А чего дежурному не сказал? – Максим почувствовал, что прикоснулся к тайне. По позвоночнику будто провели мягкой кошачьей лапой. – Или мужикам нашим, которые кувыркались во вторую на линии?
– Я хотел, – загорячился молодой. – Да кто меня послушал бы? Без году неделя работаю, ключи подаю. А нестыковки сплошь и рядом. Ребята говорят, обычное дело. В программе исправили, в бумагах отразить забыли. Бардак – он и в Африке бардак.
– А ты видел, как Георгий Борисович неисправность устранял? – понизив голос, спросил Максим.
– Щас, увидишь, как же, – молодой опять заерзал задом по стулу. – Его так окружили, фиг подступишься, только охраны с собаками не хватало. Не видел я ничего, далеко стоял, но он все время с программатором возился, даже в документацию не смотрел. Молодец мужик, фактурно шарит! Мне бы так! Говорят, он программу линии наизусть знает, а все равно, почти час копался. Если бы меня в три часа ночи подняли, я бы маму родную не вспомнил, как звать, а уж программу…
Вот такие бывают в нашей непредсказуемой и скоротечной жизни метаморфозы. Максим после разговора со смышленым молодым рабочим забил себе в долговременную память подпрограмму блокировки плохих желаний и гадких помыслов. Это был не первый раз, когда он убеждался в том, что тайное всегда становится явным. Пусть не сразу и не для всех, но каким-то непостижимым образом тайное протаптывает тропинку именно туда, где его ждут меньше всего. Оно как будто мягко и ненавязчиво намекает – не вам, господа самонадеянные, решать, быть мне тайной или нет, не переоценивайте свои чахлые возможности.
Надо же, как интересно получилось, прямо ирония судьбы в чистом виде! Вчерашний пэтэушник, через два месяца в армию, и на тебе – расколол мэтра, с которым главный инженер за руку здоровается, вот дела! Пацан и сам не понял, что сообщил Максиму, но это не столь важно. Главное, что тайное вылезло наружу, хотя Максим с этого никаких дивидендов иметь не собирался. Он всегда чувствовал, что от Жорика, простите, от Георгия Борисовича, исходит едва заметная двуликость. Вроде все нормально на первый взгляд – симпатичный, интеллигентный человек. Общаться умеет, не барыга, не сволочь, но… Что-то есть, какая-то проступает во взгляде и мимике гнильца. Как будто он остальных считает людьми второго сорта, но вынужден временно скрывать сей факт автобиографии. Дистанция между наладчиками и инженерами всегда существовала, но это другое. Максим замечал, что среди инженерной команды тоже имелись люди, кому Жора внушал легкую брезгливость. Значит, что-то есть.
Конечно, узнай об этом кто-то другой, развитие событий могло покатиться очень даже неприятно для Георгия Борисовича. Например, бригадир смены Петр Андреевич – уважаемый специалист пенсионного возраста, наладчик шестого разряда, ветеран завода и ремонтной службы. Незадолго до ночного трудового подвига Жора, будучи дежурным инженером во вторую смену, застукал его пьяненьким за полчаса до конца работы.
То, что Петр Андреевич использует бригадные запасы технического спирта не совсем по назначению, знали многие, но поднимать шум никому в голову не приходило. Спирт всегда остается, его делят на всех. Остальное – дело личное. Можешь использовать в домашнем хозяйстве, как наружное. А если здоровье позволяет – залей в кишки и радуйся жизни. Бригадир и еще двое-трое крепких желудочно-кишечным трактом мужчин предпочитали второй способ уничтожения остатков спирта.
Петру Андреевичу это сходило с рук, но он слегка переборщил в ночь, когда дежурил Георгий Борисович. Кстати, Жору можно понять. Если бы бугру по пьяни оторвало станком конечность или шибануло током, проблемы возникли бы в первую очередь у мастера, но мастера в ту смену не было. В его отсутствие старшим считается дежурный инженер, который формально не отвечает за технику безопасности и моральный облик наладчиков. Но Жора слишком дорожил мнением начальства о себе, чтобы полагаться на случайную юрисдикцию трудовых отношений. Поэтому, не вступая с бригадиром в лишние дебаты, он накатал докладную начальнику отдела. Историю, понятное дело, замяли, но наладчик Петр Андреевич вырастил большой коренной зуб на инженера Георгия Борисовича.
Но миром правит также и его величество случай, являющийся, если вдуматься, проявлением оборотной стороны закономерности. Петр Андреевич, принимавший живейшее участие в поисках причин нездоровья упомянутой автоматической линии, во-первых, плохо знал систему управления, поэтому ничего не смог понять, хоть и толкался в непосредственной близости от горячо нелюбимого им полусонного Георгия Борисовича. Во-вторых, он не оказался в нужное время в нужном месте, когда понадобилась консультация старшего товарища пытливому пареньку. То, что старый конь без труда срастил бы концы с концами, Максим не сомневался, опыт не пропьешь. Вряд ли бы, конечно, он что-то доказал. Следы, безусловно, заметены, но репутацию обидчику вполне мог ощутимо подпортить. Но тайное распорядилось по своему, переместившись почему-то из небытия именно в Максимову голову, а не в голову старого обиженного бригадира, совершив при этом кратковременную остановку в любознательной стриженой головенке того, кто по-прежнему боготворил Георгия Борисовича.
Разве можно после этого, уважаемые господа, утверждать что-то определенное про устройство хаотичного и, на первый взгляд, беспорядочно функционирующего нашего мира? Разве мог ты, хитрожопый Жора-манипулятор предположить, что подпрограммы формируются и запускаются не только по воле отдельных амбициозных человеческих личностей? Что пацаненок, присланный на завод пересидеть несколько месяцев перед армией, вдруг вдохновится примером и начнет окучивать твой огород не за страх, а за совесть, мечтая когда-нибудь также поразить социум, днем или ночью.
Что, подчиняясь тиканью невидимого таймера мироздания, в среде обитания того, кто считает тебя самым зубатым в своем деле, вдруг совершит перемещение некто. Кому до тебя и твоих почитателей нет никакого дела, но произойдет замыкание контактов в цепочке передачи зашифрованной информации и тайное станет явным. Всего в одной голове, но станет! Это ты мог предположить, несовершенное существо?!
Конечно, для полного подтверждения второго закона справедливости по Ньютону было бы неплохо, если вместо Максима в подпрограмму ввели спешащего по бригадирским делам Петра Андреевича, но этого не случилось. Великий формирователь подпрограмм решил пока не выводить на всеобщее обозрение аварийное сообщение о чьей-то гниловатой сути. Значит, Жорочка, тебе тогда дали шанс, еще отпустили этой таинственной, неподвластной человеку субстанции под названием время. Значит, не совсем ты потерянный человек. Есть надежда, что вино твоей души дозреет, не скиснет, не превратится в брагу вонючую.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/04/14/751