Он продолжал сидеть расслабленно, не меняя позы, задумчиво уставившись в пространство перед собой. Голова по-прежнему работала на автопилоте. То, что началось нечто, не поддающееся контролю и пониманию, он почувствовал сразу, единомоментно всеми органами чувств. Возможно, на языке психиатров это окрестили бы раздвоением личности.
Но это…
Нет, это было скорее растроение, причем неравноценное растроение личности. Себя Максим продолжал чувствовать и ощущать, он сидел там же, за своим столом, положив на него руки. Никто из окружающих не смог бы заметить ни малейших изменений в его позе, взгляде, дыхании или цвете лица. Обычный отсутствующий взгляд погруженного в свои мысли человека.
Но он готов был поспорить, что ощущает присутствие двух посторонних людей, двух Максимов. Он не смог бы связно объяснить, как, но он их чувствовал. Они были сами по себе, эти Максимы, и они не обращали на него, основного Максима, ни малейшего внимания. Им было не до него, они были очень заняты. Они болтали о своем, а он как будто подслушивал эту странную беседу. И это точно не была обычная психологическая уловка вопрос-ответ самому себе, которой Максим иногда пользовался, чтобы привести себя в порядок.
В том упражнении разговор ведется с самим собой внутренним голосом, даже раздвоится трудно, все из одних рук, а тут… Он слушал их, а они разговаривали как два разных человека. Даже голоса у них отличались. Первый Максим говорил спокойным полубезразличным тоном человека, который уже вышел из возраста, когда свято уверен, что чье-то личное мнение интересно всем и каждому. В то же время, так мог говорить только человек, который все, о чем толкует, уже испытал и прочувствовал на собственной, покрытой шрамами и шишками шкуре. Второй, судя по неуверенному голосу и быстрой запинающейся речи, был моложе и то, что ему сообщал Максим первый, несомненно его нервировало.
Сам он был третьим, вернее он был просто Максимом, потому что ни первого, ни второго он с собой отождествить не мог, они оба были чужими.
– Ну-с, молодой человек, а МЫ что здесь делаем? – устало спросил Максим первый.
– В смысле? – не понял вопроса второй. Или сделал вид, что не понял.
– Ты знаешь, в каком смысле, – усмехнулся первый.
– Сам видишь, работаю, человек должен где-то работать. Хорошая работа, мне нравится. Перспективы отличные, уважают. Некоторые о таком не мечтают даже, и вообще, с моим образованием и в моем возрасте… – попробовал захватить инициативу второй, но в голосе зазвучали оборонительные нотки.
– Работай на здоровье, если нравится, но вообще-то я не совсем о работе, если ты не понял.
– А о чем?
– О том, Макс, ты сам сказал – о возрасте. Тебе годов-то сколько, под тридцать, поди?
– Ну, под тридцать, дальше что? При чем здесь года?
– При том года, Максимушка, что сам-то ты представляешь, как долго ты можешь этим заниматься?
– А что не так? По-моему все нормально.
– Пока нормально, дружок. А что потом, ты думал об этом?
– Конечно, думал, я всегда думаю. И потом все будет нормально.
– Хорошо, когда потом? Через год, через два? Ты же не маленький, это простой вопрос.
– И через год, и через два все будет о’кей. И даже через три года мне будет всего тридцать два. Самый самолет, что не так?
– А через семь, когда тебе перевалит за тридцать пять? По-прежнему будешь обтирать халатом станки? Ты же не хочешь быть начальником, так ведь? Значит у тебя одна дорога – в цех.
– Ну и что? Буду ходить в цех, все ходят. Что такого?
– Ходи, разве я против? А через десять, двенадцать лет? Разменявший пятый десяток Максим Батькович Бобров слоняется по цехам как ишак, груженый аппаратурой и папками, ценный и незаменимый специалист. Ты же у нас все любишь делать сам. Как тебе такая перспективка? Что примолк? Не очень весело, правда?
– Ну, куда загнул. Через десять, двенадцать я стану ветераном, и мне все будет по фигу.
– Ага, включая убитое здоровье. Будешь сидеть сиднем в углу, и ваять должностные инструкции для молодых. Ходячая энциклопедия по ремонту. Еще все помню, но уже ничего не могу. А они – тыкать тебе в спину пальцами и жрать поедом за регалии и незаслуженно высокую зарплату. Это тоже терпимо, если ты об этом мечтаешь.
– Подожди, ты что же, хочешь сказать, что…
– Не перебивай. Совсем забыл, вечерами ты будешь вешать лапшу на уши постаревшей жене и подросшим детям, что без таких, как ты, завод встанет в течение получаса. В лучшем случае, они будут делать вид, что верят тебе. Но когда-нибудь дети спросят тебя, отчего же ты, папа, такой бедный, если такой умный, это я тебе гарантирую.
– Слушай, может, помолчишь? Думал я об этом, не маленький. Хочешь сказать, пора валить отсюда, да? Некуда мне валить, понимаешь? Назад за изгородь я не вернусь, а здесь не сильно куда разбежишься. Валить-то придется со скандалом, насрут полную шапку, не отмоешься.
– А почему мы так узко мыслим? Куда сейчас валят все те молодые и умненькие ребятишки, которые уходят с завода толпами? Или ты глупее их?
– Умник, они совсем уходят, с концами. Ухо-о-дят, почувствуй разницу. Но я-то ничего больше не умею, как ты не понимаешь? Куда я приткнусь в городе? Кому я там нужен?
– Да ни нервничай ты так, Макс, я же тебя ни к чему не принуждаю. Решать-то тебе, это твоя жизнь.
– Хорошо тебе говорить. Болтать – не камни ворочать, ты встань на мое место, посмотрим, как запоешь.
– Оставь свое место себе, и вообще, надоело мне твое нытье. Всё, давай, не кашляй, будь здоров.
– Подожди, мы не закончили…
– Отвали.
Максим вздрогнул и пришел в себя. Нет ни первого, ни второго Максимов. Голоса, такие явственные и отчетливые еще секунду назад, смолкли. Он опять один. Что это было? Галлюцинация? С чего бы вдруг, никогда с головой проблем не было.
Тогда что? Показалось? Слишком уж все живо, да и болтали они долго, так не может казаться. Может, он вздремнул нечаянно? Нет, не умеет он спать сидя, как некоторые. Значит, и присниться такое не могло. Тогда что?
Максим окинул взглядом лабораторию. Ничего не изменилось в этом мире, пока он отсутствовал. Влад читает Пикуля, Сандро листает схемы. Степа зарабатывает лишнюю копейку на жизнь. Игорь болтает по телефону, молодой режется в тетрис. Остальные где-то по цехам. Справа у стены за своими столами двое ветеранов делают вид, что решают задачи вселенского масштаба. Первый, слегка за сорок, что-то строчит ручкой, переводя листы бумаги формата А4. Второй, не слегка, а ощутимо за пятьдесят, лениво почитывает какую-то инструкцию, периодически клюя носом.
«Мое будущее? – пронеслось в голове Максима. – Нет уж, хватит! Осталось только зациклиться на этом для полного счастья». Он мысленно ругнул себя. Перевел взгляд на часы, висящие на противоположной стене – это длилось минуты две, максимум три. Никто не смотрел в его сторону, хотя висело стойкое ощущение, что разговор двух Максимов кроме него мог еще кто-то подслушать.
Он легонько тряхнул головой. Очень похоже, молодой человек, вас посетил глюк. Думать надо меньше, вы же не лошадь, в конце концов, голова-то у вас маленькая. Это вас до добра не доведет. И нечего тут сидеть в бетонной коробке, здесь кислорода ноль, никакого здоровья не хватит.
Здоровье, здоровье, что он там говорил про здоровье-то, этот первый? «Ага, – отметил он про себя, – вы опять туда же. Ну-ка, сэр, быстренько встали и пошли подышали свежим воздухом, а то и не такое взбредет в вашу умную голову». Максим закрыл блокнот, смахивая его в верхний ящик стола. Запер стол, сунул ключ в карман халата и, стараясь не шуметь, вышел из лаборатории.
Этаж жил обычной суетливой жизнью. Технологи сновали по коридору с объемистыми папками в руках, кто-то гордо шествовал с чайной кружкой в туалет, двое из цеха друг другу что-то шумно доказывали. Максим шел по этажу, здороваясь с многочисленными знакомыми. Ноги по привычке понесли в курилку, но там полно народу. Придется из вежливости поддерживать скучный базар, чего хотелось меньше всего. Ему требовалось побыть одному. Кивнув кому-то, кто уже изготовился завладеть его ушами, проследовал мимо, направляясь к дальнему лестничному пролету, где шла стройка. Спустившись на первый этаж, вышел на улицу, перешагивая через обломки бетона и обходя кучи строительного мусора. Он специально ушел подальше. Здесь не должны помешать.
От солнечного света заломило в глазах. Максим прикрыл их козырьком ладони, шумно втянул в легкие воздух. Оглядевшись, нашел кусок доски и несколько кирпичей. Соорудив у стены скамейку, сел, привалившись к бетону спиной. Разогретая солнцем стена излучала тепло как печка. Он прикрыл глаза, нащупывая в кармане сигареты. «Вот-вот, – подумалось ему, – подышим свежим воздухом, свежим табачным воздухом». Он не был заядлым курильщиком, но покуривал. В курилке срочнее всего узнаются последние сплетни, в курилке решаются вопросы и вопросики. Много полезных удобств создает курилка как место отдыха и общения. Но в данный момент он пребывал в одиночестве и понял, что курить ему не обязательно и, если вдуматься, не хочется.
«Правильно, Макс, здоровье беречь надо, – услышал он внутренний голос. – Тем более, дыша каждый день гарью. Ветераны все сплошь с болячками, у кого астма, у кого сердце. Прав тот Максим-то, который мудрый. Мудрый всегда прав».
Ну, скажем, не такой уж он и мудрый… Ну да ладно, вышел дышать, так дыши глубже, мыслитель, пока есть такая возможность. Скоро похолодает, не набегаешься на улицу, и стройка подходит к концу, нигде не спрячешься. Дыши давай, дыши.
Он опять глубоко и с удовольствием вдохнул теплый воздух уходящего бабьего лета. В этом году оно припозднилось, стояли чудные деньки, сухие и ясные, с серебристыми летучими паутинками, как положено. Скоро ничего этого не будет, когда придет долгая тоскливая зима. Зиму Максим не любит. Зима несет дрожание на остановках и промерзшие троллейбусы, которые возят на работу и домой. Зимой студятся и болеют маленькие дети, а одеть их утром в детсад целая проблема. Много чего малоприятного несла людям зима, но зачем думать об этом, когда вокруг такая прелесть? Теплое, не палящее солнышко, ласковый ветерок, чуть тронутые золотистой желтизной деревья и никто не мешает всем этим наслаждаться. Что еще надо человеку для счастья?
Сверху, чирикнув, спланировал воробей и приземлился, смешно прыгая в нескольких метрах от Максима. Остановился, внимательно разглядывая его по-птичьи, одним глазом, выворачивая глупую воробьиную головенку. «Ишь ты, любопытный какой, – усмехнулся Максим, – знал бы, хлебушка прихватил из столовой. Извиняй, нечем тебя угостить». Поняв, что ему ничего не светит, воробей попрыгал малость для порядка, недовольно чирикнул и был таков.
Максим снова откинулся назад, ощущая спиной теплую стену. Он вытянул скрещенные ноги, опираясь ладонями на шершавую доску, прикрыл глаза, подставляя лицо солнцу. Ему было хорошо, по-настоящему хорошо. Сумма зрительных, слуховых, кожных и прочих ощущений перенесла в другой мир, о существовании которого еще несколько минут назад он не подозревал. А что такого изменилось в его молодой жизни? Как просто… Он переместился в пространстве на несколько десятков метров. Если исключить развороты-повороты и не принимать во внимание лестницы и двери, то останется абсолютная величина перемещения тела.
Странно…
Где-то там правее и выше остался душный каменный короб, набитый металлом, пластмассой, прессованными опилками, бумагой и людьми. Нет, если уж упрощать, то не людьми, а несколькими центнерами живой мыслящей материи. Покрывающейся потом и пылью, дышащей мертвым воздухом живой материи. Которую это вполне устраивает или почти устраивает, если она считает нормальным пребывание себя в границах того короба. На его губах мелькнула ироничная усмешка. «Что-то вы сегодня разошлись, сударь, – подумал Максим, – сбавьте обороты, а то вас еще куда-нибудь занесет, устанете выбираться. Хватит с вас на сегодня двух незваных гостей».
Поморщившись, он прогнал мысль о двойниках и вернулся к перемещениям в пространстве. В этом что-то было, что-то гораздо более глубокое, он не хотел терять мысль. На чем он остановился? Что, переместившись посредством ног в пространстве, т.е. совершив простейшее по своей сути действие, он на время попал в другой, необыкновенный мир. Пусть на короткое время, но он изменил действительность в лучшую сторону. Коллеги остались там и глотают пыль, а он сидит здесь, дышит сладким осенним воздухом и жмурится от удовольствия как мартовский кот. А надо просто чуть-чуть переместиться в пространстве в течение пары минут, каково, а?
А что, если вдуматься, есть такое жизнь человечья?
Вся она при ближайшем рассмотрении состоит из простейших поступков, сотканных в цепочки. Все люди – умные, глупые ли, – совершают одни и те же действия. В основе самых великих и масштабных людских достижений все равно лежат комбинации простых и понятных шагов и шажков. Надо только сложить правильно и все. Нате-с, получите результат, господа.
«Вот ведь, как занятно выходит», – повеселел Максим. Он всегда ощущал душевный подъем, когда удавалось откопать что-нибудь новенького, роясь в себе. «Ну-ка, молодой человек, – зазвучал вновь внутренний голос, – какие у вас заметные достижения за последнее время, чем вы можете похвастаться?»
Прикинув, он пришел к выводу, что вполне может гордиться тем, что предпринял такой важный шаг, как перевод в новое перспективное подразделение автозавода. Этот шаг дался нелегко и занял не несколько минут, а несколько месяцев, но он того стоил. То, что открылось здесь, отличается от прежней жизни так же, как отличается теплый ласковый кусочек бабьего лета от душной железобетонной коробки. Несколько месяцев простейших понятных действий, уложенных в нужной последовательности, в итоге открыли дверцу в новую жизнь. А какие это были действия, которые он совершал? Перемещался в пространстве, изводил бумагу, разговаривал с людьми. Опять перемещался, опять изводил бумагу, опять разговаривал. А чего было больше?
Больше всего было разговоров. И началось все с разговора, когда Лукич, как бы случайно набрел на него, виснущего третий день на каком-то полусгнившем от старости итальянце. Максу было не до болтовни, уже поднимался крик по поводу сроков и остановки конвейера, он должен был срочно закончить ремонт. Но хитрый Лукич не только развязал ему язык, он умудрился поселить в душу легкую белую зависть, рассказывая о своей новой работе. Он ничего не предложил Максиму, просто рассказал и все.
А Максиму в голову не могло прийти напрашиваться, он слышал от кого-то, что туда отбирают лучших специалистов по всему заводу, нечего и дергаться. И не было у него желания менять что-либо, работа нравилась. Поэтому он позавидовал немного и успокоился. Но Лукич не был бы Лукичом, если бы ограничился дежурной болтовней. Он явился через пару недель, когда Максим работал во вторую смену и вытащил его на улицу перекурить. Тогда он и предложил Максу влиться в интересное дело в новом качестве – влиться инженером, а не наладчиком. Максим вначале ушам не поверил, но долго думать не стал. Работа хоть и устраивала, но всю жизнь торчать в наладчиках в его планы не входило. Такие подарки судьба не каждый день подбрасывает, решил он, предпринимая первое простейшее действие.
На следующий день, подкараулив начальника отдела в коридоре, Максим сообщил ему, что намерен перевестись в центр технического развития завода. Причем, в ближайшее время. Начальник давно работал с людьми и был искушенным переработчиком человеческого материала. Он поднял его на смех, одарив советом, чтобы Бобров-младший думать забыл про это сборище лодырей и неудачников. И что самого Макса он намерен через год послать на месяцок-другой в Италию. Максим опешил, но, привыкши отвечать за слова, повторил свое намерение, демонстрируя начальнику заявление на перевод. Ранее он совершил цепочку простейших действий с ручкой и листком чистой бумаги, в результате которых на свет появилось это заявление. Начальник понял, что Максим не шутит, насупился и прервал разговор.
– Положишь в почту, а лучше порви и выброси, я все равно не подпишу, – буркнул он сердито, уходя по коридору.
И так три месяца без перерыва, три месяца перемещений, бумаг и разговоров. Сначала в отделе, потом в кадрах, потом замы и помы, потом сам главный. Результат налицо, как видите.
А что, собственно, проделывают те молодые и умненькие ребята, которые уходят толпами с завода в город? Правильно, они делают то же самое, что уже сделал ты, дорогой наш Максим, умная твоя голова. Они просто перемещаются в пространстве, изводя бумагу и разговаривая с людьми, других вариантов на свете для этого не предусмотрено. Только так можно расстаться с теплой заводской трубой, за которую вы так цепко и упорно держитесь.
«Это что еще такое? – оборвал он крамольную мыслишку. – При чем здесь эти молодые и немолодые ребята, которые навсегда расстаются с заводом, т.е. увольняются вчистую?» Он, знаете ли, переводился в пределах предприятия, они же увольняются на улицу, это не одно и то же. Переводиться можно всю жизнь, а уволиться только раз, дважды на завод не возьмут.
Да если бы и брали, что толку?
Карьеры уже не сделаешь, на это полжизни надо. Стаж порван, следовательно, ни квартиры тебе, ни машины как своих ушей, идиотом быть надо. Детей куда девать? К нянькам за бешеные деньги? Да-а, на что же люди надеются, неужели они этого не понимают? На что вообще можно рассчитывать в городе? Ведь любой дурак знает, что все блага на заводе. И человеком можно стать только здесь, если с башкой дружить. Много чего, уважаемые господа, интересного можно получить от завода, если правильно сложить в цепочку простейшие понятные действия. Например, повидать за казенный счет дальние страны, а это, простите, уже не мелочи. В нашей стране легко натыкаешься на граждан, которые за пределы родной деревни не выезжали, а единственная турпоездка по профсоюзной линии в Болгарию или ГДР считается главной удачей жизни.
А он знает мужичков, которые просидели в Италии и ФРГ даже не по году. Они столько деньжищ нарубили, что вам не снилось, там и внукам останется. А какие классные они привозят оттуда мафоны и видики, м-м, пальцы откусишь! А кое-кто – цветные японские телевизоры и даже компьютеры. И заводская очередь на машину им до лампочки, так-то, господа.
Если все сложится удачно, то Максим Бобров не упустит своего шанса, он обязательно станет таким мужичком, ведь начало положено, он уже выездной товарищ. Конечно, это произойдет не завтра и даже не послезавтра, до этого надо дорасти, как дорос Лукич. Он недавно хвастался по секрету, что собирается в следующем году на полгодика в Германию, списки как раз проходят утверждение. Шеф еще не выезжал – мелочевку раздали молодым, кое-что досталось ветеранам. А Лукич ждал то, что по праву его – большое жирное поощрения за ратный труд и примерное поведение в виде шести-восьми месяцев работы в Европе. Максиму такое пока не положено, но что-нибудь поскромнее однозначно перепадет. Правда, большой шеф может напортачить, но это не зарплату резать, здесь не все в его власти, поговорим, с кем надо. У старшего товарища из техслужбы неплохие подвязки наверху. Так что, все у нас получится, вот увидите. И попробуйте, господа, найти такие возможности вне завода, уши от дохлого зайца вы там найдете, больше ничего.
Мы слышали, конечно, что теперь есть кооперативы, комсомольско-молодежные компании, индивидуальная трудовая деятельность и другие признаки непонятной возни, которая приносит людям нехилые деньги. Ну и что? Это еще бабка надвое сказала, что они нехилые, это раз. Кто в нашей стране разрешит вам зарабатывать больше других? Это два.
Ветераны смеются над молодежью, которая, уходя, грозится на все заработать без завода. Ветераны давно живут на свете, поэтому знают, что все может очень даже быстро вернуться на круги своя. Это три. И молодежь какая-то отмороженная пошла, работать никто не умеет и не хочет, но подавай им все разом и бесплатно. Посмотрим еще, чего они нароют на свободе. Бесплатного сыра не бывает даже в мышеловке. Интересно, какой придурок придумал эту чушь? Крошечка сыра ценою в мышкину жизнь. Хороша халява, ничего не скажешь.
Летите, голуби, летите. Это же понятно, что вам здесь ничего не светит с вашими завышенными амбициями и заниженными возможностями. Максим Бобров не идиот, он слишком долго строил пирамидку, на вершине которой сейчас восседает. Он еще не пожал все лавры, но пожмет, будьте уверены, дайте срок. У него все впереди. Он пробился сюда в первых рядах и сполна получит свое ведро сливок. Главное рот не разевать. Точнее, разевать к месту и времени.
Уже скоро – лет через пять-семь – подойдет очередь на двушку. А если к тому времени еще кто-нибудь родится, то ему полагается трешка, но и двушка, скажу я вам, это круто. Годика через два ему выделят, наконец, эту маленькую, но все же машинку. А что? Ездит, вполне хватит на молодую семью. Зато, говорят, она кушает мало, разве плохо? А если за это время ртом мух не ловить и отложить деньжат, то сундучок этот можно толкнуть с наваром какому-нибудь пенсионеру, а себе взять аппарат поприличнее с рук, так все делают.
Про путевочки на Черное море по льготной стоимости, надеюсь, не забыли? Попробуйте, скатайтесь за полную цену, без штанов останетесь. А он уже два раза катался всей семьей. В Сочи и в Одессу, так-то. А для ветеранов у предприятия есть санатории и профилактории, где можно поправлять пошатнувшееся ветеранское здоровье.
И работа у него отличная, это вам не вонючее грохочущее производство с вечными планами-авралами, он уж молчит про главный конвейер. Скоро закончится стройка, лаборатория въедет в большое светлое помещение на солнечной стороне здания. Там места всем хватит, и он не прозевает местечко в уголке у окошечка, опыт есть. Чтобы было видно солнышко, небо, деревья и птичек. Неужели он не заслужил этого, задыхаясь второй год в бункере без окон, где день-деньской гудят пьяными шмелями люминесцентные лампы? Именуемые почему-то лампами дневного света. Под этим, с позволения сказать, дневным светом уже через пару часов теряется ощущение времени и обрывается связь с внешним миром. И появляются странные двойники, ведущие еще более странные разговоры.
Совсем уже скоро все наладится и начнется новая жизнь, основы которой они закладывают. Закладывают не для чужого дяди, а для себя. И отказаться сейчас от этого лакомого кусочка будет даже не глупостью, а полным дебилизмом.
Так что, расслабьтесь, господа. Он знает, чего хочет от своей молодой жизни. Кто думает иначе, пожалуйста, вы свободны, никто не держит. А нам есть, что терять, нас оставьте в покое. И Максим этот, который мудрый, пусть идет подальше со своими намеками-приколами! Тоже мне, великий учитель, знаток жизни! А почему только он? Второй тоже пусть катится, неудачник, если до сих пор не осознал своего счастья. Все свободны, и вы, Максимы-глюки, в первую очередь!
Рядом раздался шорох крыльев и знакомое воробьиное чириканье. Максим очнулся от размышлений, щурясь, приоткрыл глаза. Неподалеку скакал воробей.
– Опять ты? – пробормотал он, потирая веки. – Или не ты? Поди вас разбери, все на одно лицо, как китайцы.
Хотя, какое у воробья может быть лицо? Тогда как же правильно-то, на один клюв? Но у китайцев нет клювов, вот незадача…
Максим встал, разминая ноги, взглянул на часы. Прошло сорок минут, как он вышел подышать воздухом.
«Ого, вот это перекур, не хватились бы, – подумал он, устремляясь в лабораторию. – Надо бы придумать что-нибудь на случай вопросов. Что? Сказать, что был в цехе? Но сейчас затишье, не поверят. И проверяется такое алиби проще простого. Ладно, будем действовать по ситуации, не впервой».
Он быстро преодолел обратный путь, легко взбежав на третий этаж. Организм источал бодрость, настроение улучшилось. Ему захотелось активности, тело и душа рвались в бой. Великое дело – свежий воздух! Все просто, господа, материя первична. Он вдруг почувствовал, что предстоящая командировка в столицу вызывает, как это было всегда, приятное теплое покалывание внутри. Надо бы разузнать ненавязчиво у Лукича, как он обычно это делает – под настроение. Настроение шефа он чувствует очень тонко, впрочем, не только шефа. Людей Максим видит нутром, как кошка, и своих и чужих. Это врожденная способность, как говорят, от Бога. Иногда, конечно, он приписывает некоторым господам и госпожам больше хороших качеств, чем те вмещают. Но ему не хотелось раньше времени убеждать себя в окончательном грустном выводе, что плохих людей больше, чем хороших. Поэтому он иногда позволяет себе ошибаться, что не относится к шефу. Лукич хороший человек, он много доброго сделал Максиму. От Лукича исходят позитив и уверенность, от него можно подпитываться как от батарейки. И будущее Максима тоже во многом зависит от Лукича, поэтому поддержание хороших отношений с ним он считает задачей номер один.
Проходя мимо опустевшей курилки, он замедлил шаг. В углу два технолога-старичка вяло обсуждали вчерашний футбольный матч, который они, бедолаги, смотрели по ящику до трех утра. Смотрели, как выяснилось, зря. Наши, то есть ихние, проиграли, уроды. Кто эти безногие и безголовые уроды, Максим не расслышал, так как в другом углу увидел сутуловатую спину шефа, обтянутую серым халатом. «Отлично, на ловца и зверь бежит, – подумал Максим. – Самое время усилить хорошее настроение никотином и решить вопрос с командировкой».
– Не помешаю, Лукич? – спросил он негромко, осторожно заходя сбоку, нащупывая в кармане халата сигареты.
Для поднятия тонуса он захватил из домашних запасов пачку «мальборо», но не афишировал это, рискуя остаться пустым еще до обеда. Лукича же он угощал при случае, зная, что шеф не откажется, покурить он любит.
– Только Максим может так правдиво скромничать, – Лукич обернулся к нему, улыбаясь, но в серых глазах Максим не увидел привычных искорок.
Теплых искорок, которые всегда появляются в его глазах, когда он общается с теми, кому симпатизирует. Искорки, предназначавшиеся Максиму, обычно теплее и ярче. Но сегодня нет даже обычных. Глаза шефа отдают неуловимой грустинкой, хотя он старается не показывать этого.
– Закуришь? – Максим протянул пачку.
– Спасибо, уже докуриваю, – в пальцах Лукича оставалось больше половины «вт».
Обычно шеф выкидывал окурок, невзирая на длину, и с удовольствием принимал предложение переключиться на хороший табак. Максим понял, что не время поднимать вопрос о командировке. У Лукича неприятности, он чувствовал это. Максим достал сигарету, прикуривая импортной одноразовой зажигалкой. Затянулся дымом, думая, о чем бы поговорить, чтобы сгладить ситуацию. Лукич тянул «вт», и как-то по-новому, испытующе, что ли, рассматривал Максима, слегка прищурившись.
– Чего такой смурной, Лукич? Футбол смотрел до утра? – спросил Максим, пытаясь внести в разговор шутливую нотку, хотя знал, что шеф не болельщик.
– А что, был замечен раньше? – Лукич не поддался на уловку.
– Да нет, это я так, сам понимаешь. Смотрю, ты чего-то перевариваешь.
– Перевариваю. У большого был на нервотрепке, два часа ругались, все мозги мне выпарил.
Максим знал, что шеф ходит к большому на ковер по четвергам. Начальник отдела, за неимением пока личного кабинета, базировался в актовом зале с механиками. Лукич часто возвращался от него навзводе, но быстро отходил, окунувшись в привычную атмосферу своего детища, собственными руками и головой созданной лаборатории. Созданной с помощью его орлов, его воспитанников.
– Что-нибудь серьезное? У нас же все пучком, все крутится и вертится.
– Это не считается нашей заслугой, ты знаешь. Его как раз интересует больше всего, чем мы заняты, когда все крутится и вертится.
– Он что, с Луны упал? Первый день замужем?
– В том-то и дело, что не первый. Он потребовал расписать, чем занимаются люди в свободное от ремонтов время.
– Да у нас пахоты по горло, Лукич! Нет никакого свободного времени! Это же козе понятно! Он что, докапывается? Решил повоевать с нами?
– Не хотелось бы, но почему-то он докапывается только до нас, и это странно. Как с цепи сорвался. Механикам ни одного вопроса, а меня всего избодал. Было бы за что…
Это что-то новенькое. Большой не первый день в ремонте и не может не знать, что в свободное от ремонтов время делают ремонтники. Им положено читать документацию, перечитать которую жизни не хватит. Надлежит изучать свое железо и приборно-инструментальное оснащение. Верстать перечни запасных частей, составлять инструкции по наладке и эксплуатации, ездить в командировки, да мало ли чего? По одному обустройству работы невпроворот, покурить некогда бывает, что за дурацкие наскоки?
– Что будем делать? – спросил Максим, нервно затягиваясь.
– Что будем? – криво ухмыльнулся Лукич, акцентируя слово «будем». – Лично я должен доказать, что все люди в моем подчинении заняты делом, потому что он так не считает. А вы… Вы должны вести себя… соответственно! Чтобы у меня не было причин краснеть перед ним!
– А как мы себя ведем, Лукич? – удивился Максим.
– Конечно, образцово-показательно, что я могу сказать!? Орлы, одно слово!
Шеф глубокой, под самый фильтр затяжкой, лишил остатков жизни сигарету. Прицельным щелчком отправил останок в стоящую в дальнем углу урну. Бычок перелетел и шлепнулся, дымясь, на бетонный пол. В таких случаях шеф обычно поднимает окурок и спроваживает в урну, приговаривая, что все начинается с мелочей и бардак тоже. Но сегодня всё не так, как всегда. Лукич недовольно хмыкнул и остался стоять на месте, вновь изучающе рассматривая Максима, сунув сжатые кулаки в карманы халата.
«Смотрит почти как большой шеф, – подумал Максим. – Взгляд холодный, чужой. Неужели кто-то видел меня, когда я грелся на солнышке? Заложили? Вряд ли, шеф бы в глаза сказал. А большой? Большой может помутить, это его стиль. Если и пронюхает чего, будет придерживать как козырного туза, чтобы залепить между глаз, когда расслабишься. Нет, не должно, местечко дальнее, укромное. Тогда что?»
Видно, совсем достали мужика, надо бы ему отдохнуть. Он вспомнил о предстоящей выставке и решил пойти ва-банк, понимая, что такую горелую кашу уже никаким просроченным маслом не испортишь. Свой интерес надо уметь извлекать из любой ситуации.
– Устал ты Лукич, – участливо произнес Максим. – Проветриться тебе надо. Да и мне не помешало бы. Слушай, в Сокольниках выставка с понедельника, помнишь? Поехали на пару, а?
Взгляд шефа стал совсем чужим, почти ледяным. Он смотрел на Максима как на недоумка, который предложил пригласить Деда Мороза со Снегурочкой на коммунистический субботник. Максим понял, что каша не удалась. Шеф выдержал паузу. Медленно заговорил, чеканя слова:
– Во-первых, выставка обзорная, ее можно пропустить. Во-вторых, чтоб ты знал, большой запретил ездить толпами, теперь только поодиночке. Пришло распоряжение рубли экономить любыми способами. В-третьих, с сегодняшнего дня на все командировки надо писать обоснование. Я подставляться как пацан желанием не горю. Хочешь проветриться – пиши служебную, подписывайся, я схожу к большому. Вопросы есть!?
Максим покачал головой, удивленно рассматривая шефа, лицо которого по мере перечисления аргументов медленно покрывалось розовыми пятнами. Максима поставили на место. Что ж, правильно, это не ему решать, кому и куда ехать. И предлагать свои услуги положено только в том случае, когда руководящие товарищи спрашивают, а не так запросто, по-свойски. Тут вам не артель, чтобы панибратствовать, молодой человек. Максим вытянулся, сузил глаза и поднял подбородок, придав лицу тупое солдафонское выражение, показывая шефу, что отлично понимает, где его, Максима Боброва место. Громко и отчетливо ответил, принимая вызов:
– Никак нет вопросов! Разрешите идти, товарищ командир?
Старички-технологи удивленно примолкли в своем углу. Шеф скривился, понимая, что переборщил. Он сам выбивал из ребят советское отношение к работе по принципу «я начальник, ты дурак», понимая, что новое дело не построить на старых понятиях. Максим поймал его, он наступил на свое же дерьмо.
Фу-ты, причем здесь дерьмо-то? Но надо же им иногда показывать, кто в доме хозяин, иначе на шею сядут, а отдуваться в любом случае ему, Лукичу. Они думают, это сахар – быть Лукичом. Сам-то Макс однозначно дал понять, что этот хомут никогда не напялит, больно тяжел и тесен. Хорошо ему, благополучному, успешному Максу среди технических материй, вдали от склок, интриг и грязи отношений человеческих.
– Ладно, ладно, Максим, не юродствуй. Уж тебе-то грех обижаться, живешь как у Христа за пазухой. Можно подумать, тебя строят часто. Меня тоже понять можно, – Лукич смягчил тон, хотя было видно, что он сдерживает себя.
– Я понимаю, не тупой. Тяжела шапка Мономаха? – Максим постарался убрать с лица верноподданническое выражение.
Шеф метнул на него очередной изучающий взгляд, нашаривая в кармане брюк сигареты. «Странно, подумал Максим, – почему он носит сигареты в штанах? – Неудобно, ломаются, пачка выпирает кирпичом. В халате в тысячу раз удобнее и доставать проще». Наблюдая, как шеф воюет с карманом, он опять машинально предложил ему «мальборо».
– Спасибо, только что курил, – нервно бросил в ответ Лукич, упихивая назад почти извлеченную пачку. – Ты идешь? – спросил он, собираясь покинуть курилку.
Максим показал недокуренную сигарету, выпуская дым к потолку. Шеф молча развернулся и потопал в бункер. Его упрямый затылок, размашистая походка, качающаяся из стороны в сторону спина, и руки-шатуны ясно демонстрировали, что после разговора с Максимом он находится в крайне скверном настроении.
«Что, любимец публики, получил? Не будешь играть в игры с начальством», – сделал себе внушение Максим, рассеянно глядя в окно. В отдалении за кронами деревьев виднелись городские кварталы. «С моего будущего места город тоже будет виден», – отметил он про себя. Коварный, манящий свободой спальный мешок, ворующий у завода лучшие кадры. Тем лучше, он будет показывать городу фигу. Или язык.
Фигу или язык. Хорошо, когда есть выбор. И плохо, когда его нет. Сегодня он впервые ощутил, что Лукич не оставил ему выбора. А Лукич всегда предоставляет подчиненным выбор, это одна из основных парадигм его стиля управления. Только так можно взрастить в людях творческий подход к работе. Иначе не будет команды, не будет ничего, только совдеп. Я начальник, ты дурак. Ты начальник, я дурак. Зато все просто и предсказуемо, никаких головных болей.
Максим задумался, доставая очередную сигарету. Что же случилось? Хотя, с чего он взял, что случилось? Первый звоночек он услышал давно. После тех памятных переговоров, когда выручил шефа, спасая от позора перед англичанами и собой, подчиненным. Вчерашним наладчиком, боготворящим такого необычного, прогрессивного, абсолютно не похожего на советского начальника Лукича. Максим опять вспомнил, как они шли парком к метро, думая каждый о своем.
Когда человеку хорошо, почему-то кажется, что может быть еще лучше. Лукич предложил взять мороженого и посидеть на лавочке. Купив по паре эскимо, они нашли свободную лавку и принялись поглощать особенное на вкус столичное мороженое. Московское эскимо всегда служит палкой-выручалкой в командировках. Перекусываешь на ходу, не надо тратить время на поиски пельменной или столовой. А если и найдешь, никаких суточных не напасешься, за пару заходов все спустишь. Эскимо же продается на каждом углу. Вкусно, сытно и стоит сущие копейки. Сэкономленные суточные – родным на подарки. Все гениальное просто, господа. Перенимайте опыт, пока есть возможность.
– А ты, Максим, далеко пойдешь, – произнес задумчиво шеф, жмурясь то ли от заходящего солнца, то ли от удовольствия. – Только чего тянул-то так долго? Сразу ведь понял, что девчушка отсебятину несет, а, Максим? Или я не прав?
Соглашаться было нельзя, это означало бы, что Максим наблюдал за тем, как шеф тонет. Уж не наслаждался ли он позором шефа? Такие вещи не прощаются даже единомышленникам. Шеф обожает это слово. А вдуматься – чушь полная.
Единомышленники… Сборище подобных, мыслящих единообразно. Только в конфликте может заключаться эволюция. Разве в дикой природе не так?
– Да нет, Лукич, я не вслушивался поначалу в технику, – осторожно начал Максим. – Вначале надо акцент поймать, особенности произношения, а уж потом тонкости…
– Ну-ну, конечно, где уж нам неучам самим-то догадаться, – посмеивался по-доброму Лукич, уплетая мороженое. – Ну и какие же у той кралечки особенности говора, а, Максим Батькович?
Максим понял, что недооценил сметливый ум Лукича и лихорадочно соображал, как выкрутиться потактичнее.
– Да не суетись, Максим, все правильно сделал, – продолжал миролюбиво шеф. – Победителей не судят. Это я для профилактики, чтоб тебя не заносило. Знаешь, людей заносит иногда. Лучше сейчас прочувствуй, со мной. Со мной можно.
– Ну, спасибо, Лукич, выручил, – Максим сделал вид, что отдает должное жизненному опыту шефа. – Один-один. Ты тоже далеко пойдешь.
– Э-э, нет, ты мне не льсти. – Лукич на миг ушел в себя, словно считывал свои системные файлы. – Мне до тебя далеко. Но так и должно быть, как там говорят? Большому кораблю большую трубу, да?
– Еще говорят, большую торпеду, – закончил Максим.
– Это ты верно сказал. Торпеды будут, обязательно будут, готовься.
– В смысле, Лукич, откуда торпеды?
– От людей, откуда же еще. Люди не очень хорошо переносят рядом с собой таких, как вы, Максим Батькович, разве еще не заметили? – мудро улыбаясь, разъяснил шеф, бросая в урну вторую палочку от мороженого.
«Вот тогда и прозвенел первый звоночек», – вспоминал Максим, покусывая сигаретный фильтр. Не зря ему резануло по ушам это нарочито уважительное «ВЫ».
– А что плохого я делаю людям? – спросил он Лукича, хотя мог бы сам ответить на свой вопрос.
– Уж слишком вы, Максим Батькович, благополучный, – подумав, отвечал Лукич, лениво оглядывая проходящих мимо людей. – Спокойный, всегда хорошо выглядите. За что ни возьметесь – все-то у вас получается. Легко, без напряжения. Такое впечатление, что вам всё с неба в руки падает.
– Хм… Интересно узнать о себе новенькое. Но ты-то понимаешь, Лукич, что такие мысли не от большого ума, – заключил Максим.
– Я-то? Я понимаю, мне положено понимать. Но веришь, даже меня иногда зависть берет, когда за тобой наблюдаю. Знаю, что трудом все это, горбом твоим, но ничего с собой поделать не могу, – медленно проговорил шеф, глядя перед собой. – А ты говоришь, где ты людям дорогу перешел? Помнишь, как в «холодном лете пятьдесят третьего» ссыльный мужик про людей сказал?
– Помню. Люди, скажу я вам, это… Это т-а-а-кие коз-з-з-лы! Так?
– Так, Максим Батькович, так. Я же говорю, далеко пойдете. Ну ладно, не будем о грустном. Поехали в гостиницу, отметим это дело.
То, что произошло позже, уже нашло отражение на страницах жизнеописания молодого человека, именуемого нами Максимом Бобровым. Поэтому у нас нет причин останавливаться на этом повторно. Просто отметим, что свежевспомненные события также наложат неизбежный отпечаток на все, что произойдет с ним в дальнейшем.
Мы стараемся не упускать самого интересного и поучительного из прошлого Максима Боброва, дабы внимательный и пытливый незнакомец, интересующийся во время личного бытия жизнеописанием упомянутого homo sapiens’а, не потерял связующей нити повествования. Пока же нам придется вновь переместиться в текущее пространственно-временное расположение Максима, ибо то, что ожидает его после продолжительного перекура, заслуживает не меньшего внимания.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/04/12/788