Костя Недвижаев. Кто это? Так это же мой друг! Мы с ним служили вместе. Сейчас он Константин Владимирович Недвижаев. Сокращенно – КВН. А Костей он был, когда мы служили в военно-воздушных силах.
После окончания института нас многих выпускников, получивших на военной кафедре вторую профессию – штурман ВВС, призвали служить офицерами в Армию. В Азербайджан. Мы с Костей попали в одну эскадрилью и даже в одно лётное звено. Звено состоит из трёх экипажей. Так и познакомились. До Армии мы друг друга не знали. Институт очень большой и студентов было много.
Понимание тонкого юмора, веселый нрав, служба в одном подразделении, схожесть характеров – вот что дало нам возможность быстро сблизиться. Вообще в полку было много выпускников из института. И все мы держались как-то вместе.
У Кости командиром был летчик капитан Ходанен, а у меня – старший лейтенант Кирикмасов. Фамилии немножко татарские, потому что они выпускники Казанского летного училища. Помню, мы после нескольких ознакомительных полетов делились впечатлениями на предмет того, как переносили испытания на выносливость.
Дело в том, что пилоты, не предупреждая нас, решили над нами немного поиздеваться. А то мы все такие из себя! Получили высшее образование, лейтенантские звездочки – военная кафедра, как же! И нарисовались в гарнизоне чуть ли не героями. А наши командиры окончили полугодичные курсы летчиков пять-шесть лет до нас и служили здесь в учебном полку. Практически – люди без образования. Они нас «вывозили», обучали штурманской практике. В общем, отличные ребята и почти все на несколько лет старше нас. У них за плечами был опыт. Некоторые из них перегоняли самолеты на капремонт в далекую Сибирь. В общем, своё дело знали.
Испытание моей выносливости началось с самого первого ознакомительного полета. Мой командир экипажа Анатолий Кирикмасов перекладывал свой аппарат с одного крыла на другое так, что у меня в голове созревали мрачные мысли: «если привязные ремни не выдержат, я оторвусь, пробью головой дюралевую крышку люка и выпаду из самолета». Меня с силой вдавливало то в сидение кресла, то в его спинку. То боковая силища пыталась моими бедрами сломать подлокотники. Ещё одна мысль у меня вертелась в голове: «хорошо, что это не сверхзвуковой самолет, а всего лишь ИЛ-28», хотя он и был реактивный. Он выполнял такие виражи, что земля периодически выплывала у меня над головой то слева, то справа. Я потерял ориентацию в пространстве. При этом Анатолий, как ни в чём не бывало, объяснял мне по внутренней связи, какой разворот мы сейчас выполняем, какой участок маршрута пролетаем, часть суши или море под нами и т.д. И не забывал иногда спрашивать, как моё самочувствие.
Признаюсь, в третьем полете я не выдержал, и меня стошнило. Надо же! Считал себя выносливым, а тут такое. Но я уже был научен опытом товарищей по несчастью, поэтому в штурманском портфеле у меня всегда был полиэтиленовый пакетик. В общем, я предварительно вытащил пакетик и всё это аккуратно в него исполнил. Надо заметить, что у меня хватило сообразительности отключить ларинги. Это как микрофон, только одевается на шею и прижимается чуть пониже кадыка. Иначе командир мог услышать, что я делаю. Ну а дальше – дело техники: пакетик – в штурманский портфель и после приземления незаметно выбросил.
Прости меня командир, так ты и не увидел результаты своих испытаний. А ведь цель была достигнута! Ты меня укатал. Но некоторые штурманы, мои коллеги, выходили из самолета с продуктами переварившегося питания на своих лётных костюмах. Каждому уважающему себя командиру экипажа хотелось доставить «удовольствие» своему молодому штурману. Но не всем это удалось. Если не ошибаюсь, именно Костя научил меня этому искусству подготовки к полетам – запастись пакетом. Он живо всем интересовался и раньше меня познавал практические стороны и скрытые рифы летной профессии.
А еще он нашел способ подсмотреть в полёте своего командира. Штурман находится в передней кабине и располагается несколько ниже пилота. Где-то за спинкой своего кресла Костя нашел мизерное отверстие, через которое одним глазком можно увидеть лицо летчика. При этом сам летчик ничего не подозревает. Я тоже пытался подсмотреть Кирикмасова, но увидел только его подбородок. Нужно было изворачиваться и согнуться еще ниже, чтобы увидеть всё лицо. Для Кости это ничего не стоило. Он был очень подвижный, словно у него в суставах шарниры.
Однажды он шел со службы домой по грязи. На нем была шинель. Вдруг он поскользнулся и упал. Ноги из-под туловища выскочили вперед, и он должен был упасть на спину. Пока он падал, успел обернуться вокруг свой оси на сто восемьдесят градусов и приземлился на руки. Пришел домой, только руки грязные и немного запачканы полы шинели. Владел своим телом в совершенстве, словно кошка.
Еще он мог расстегнуть все пуговицы шинели одним легким движением руки. Левой рукой он брался за левую полу шинели и делал нечто похожее на реверанс: резко поднимал её одновременно вверх, вперед и влево. Тррринь! – и все пуговицы расстёгнуты. Конечно, это давалось ему нелегко: долгими тренировками, растянутыми петлицами от многократного расстегивания-застегивания и несколькими периодически отскакивающими пуговицами. Но он вновь и вновь пришивал их на свое законное место и все-таки приручил.
Я сам из деревни. Холодильники у нас в обиходе появились, если не ошибаюсь, уже, когда я учился в институте. Поэтому в то время я был не очень знаком с таким способом хранения продуктов. У нас всё хранилось в подвале, который назывался «погреб». Так вот, когда Костя переехал с женой в войсковую часть, он привез к себе в квартиру холодильник. Маленький такой, «Саратов» назывался. Когда я впервые пришел к нему в гости, было очень жарко. Все-таки лето, южный Кавказ. Мы сидели в комнате и потели. Я его попросил:
- Костя, открой холодильник, зачем ты его постоянно закрываешь? Оттуда такая прохлада идет! В квартире станет гораздо прохладнее. – Он же никоим образом не соглашался. Он вообще отказывался это понимать, что меня очень обидело, хотя я и не подал виду. Мне тогда казалось, что ему просто жаль расходовать электроэнергию.
Костя с супругой Катей жили на первом этаже двухэтажного дома. Отопление было печное. В нашем гарнизоне у каждого семейного офицера Советской Армии кроме квартиры имелся сарай, в котором хранились дрова и уголь. Конечно, была в военном городке пара домов с современными условиями. Но большинство жильцов пользовались печным отоплением. Все-таки защитники Родины. Они должны быть воспитаны в спартанском духе.
Над Костей на втором этаже жил капитан Богаев. Начальник какой-то службы гарнизона, химзащиты, что ли. Он некоторое время жил один. Печь он не протапливал, потому что ему хватало тепла от стены, по которой шел горячий воздух с нижнего этажа. Благо, что Костя прогревал свою квартиру каждый день. Однажды Катя уехала домой к маме, кажется рожать сына Вову. Было не очень холодно, и Костя печь не протопил. А капитану стало прохладно. Он, то ли в шутку, то ли пользуясь отсутствием у Кости хозяйки, а может быть всерьез оттого, что тот лейтенант, а он капитан, спросил:
- Костя, ты почему печь не растопил? Я тут сижу и замерзаю! – Костя взял и растопил печь. Прихожу к Косте, спрашиваю:
- Костя, вроде бы не холодно, а ты зачем-то печь топишь? – Он отвечал:
- Да мне-то не холодно, а капитан Богаев замерз. Вот и топлю. – Я смеялся, возмущался и напомнил ему про холодильник.
В самом начале службы Косте выделили одну комнату в коммуналке. Когда он привез супругу Катю, то получил эту отдельную квартиру. Там до них долго не было жильцов. Везде трещины, штукатурка осыпалась. Необходим был ремонт. До этого Костя ремонтом не занимался. И вот он попросил у кого-то ведро, доски для устройства подмостей. Купил краску, кисточку. Начал шпаклевать стены, красить окна, двери, полы. Краска была ацетоновая. От испарений у Кости самочувствие ухудшилось. Но он не придавал этому большого значения. Работал и работал. Наконец наступила интоксикация. Вместе со слабостью наступила какая-то эйфория. Всё было словно в каком-то волшебном сне. Вот чья-то рука водит кисточкой по полу. В тусклом свете окон возникают и пропадают тени. В квартире легкий туман и полумрак. Костя, наконец, догадался открыть форточку. До этого случая, равно как и после, он никогда не пел, так как природа не наделила его ни голосом, ни слухом. А тут из форточки во двор понеслись звуки песни:
- А мне всегда чего-то не хватает... – В это время мимо окна проходил капитан Богаев. Он сказал:
- Не знаю, чего тебе не хватает. – Тут Костя вздрогнул и понял, что это не сон. И нужно срочно проветрить помещение.
Мы, сослуживцы, называли Костю Костиком. Это мы подслушали, как его называет супруга. А один юморист из нашей эскадрильи, старший лейтенант Анатолий Нечаенко, называл его Котярой. Толик Нечаенко, Саша Рахкович – это были наши старшие товарищи. Они опытные штурманы. У них за плечами тысячи часов в воздухе. Мы у них учились, прислушивались к их советам.
И вот так пролетели восемнадцать месяцев службы. Так вышло, что в связи с заменой типа самолетов, нас штурманов распределили по всему Союзу. Но жизнь так распорядилась, что мы с Костей попали в один гарнизон. В город Узин Киевской области. Служили в соседних полках, а жили в одном доме. Они на первом этаже, мы на третьем строго над ними. Отношения между нашими семьями крепли.
Жили мы в семейном общежитии. Коридор, несколько семей. Дети, шум, беготня. Завтра рано утром на полёты, а тут такой ералаш. Как здесь отдохнёшь? И вот Костя нашел выход. Когда уж действительно перед полётами надо отдохнуть, он на время отдыха крепил на свою дверь табличку с надписью, что-то вроде: «Тихо! Недвижаевы отдыхают». Это был психологический удар для некоторых соседей. «Как же! Сейчас мы заткнём рот своим детям! Они, видите ли, отдыхают!». Действительно, там жили в основном семьи офицеров технического состава. Им летать не нужно. Они готовят технику к полетам. Им не суждено было нас понять. И все же эта табличка какую-то пользу приносила. Кто-нибудь да внимал этой просьбе.
Как я уже сказал, наше окно было над окном Костиной комнаты. Однажды мне родители прислали посылку с вяленой воблой. Я знал, что Катя очень любит вяленую рыбу, поэтому на верёвочке спускал на нитке рыбку на первый этаж. Катя через форточку её принимала.
На праздники мы семьями собирались вместе. Выражаясь языком штурмана А. Нечаенко: «водку пьянствовали». Пели под гитару, на которой, кстати, я играл.
Здесь уместно вспомнить один семейный случай. Под окном Костиной комнаты Катя часто выгуливала сына Вову. Он гулял на воздухе и далеко не отходил. Пользуясь этим обстоятельством, наша соседка Наташа с третьего этажа выпускала свою пятилетнюю дочь Олю. Пусть, мол, и она погуляет. Пока Катя присматривает за своим Вовой в окно, присмотрит и за Олей. Был выходной день, и я тоже вышел на улицу со своей полугодовалой дочерью Ирой. Она была в коляске. На дворе, несмотря на конец осени, была теплая погода. Сижу на лавочке. В это время с третьего этажа выглянула в окно Наташа и попросила:
- Витя, посмотри, Оля не мокрая? – Она имела в виду, не вспотела ли её дочь. Значит, нужно было потрогать её шею и спину под кофточкой. Но наша дочь была ещё маленькой. Она могла быть мокрой только в том случае, если описалась. Ну, естественно, я быстренько мысленно провел аналогию, подошёл к Оле, потрогал колготки меж ног и крикнул:
- Нет, сухая. – При этом я почувствовал какое-то смущение девочки. Оля не успела испугаться или что-либо сказать. Она только округлившимися глазами смотрела на свою маму. Пять лет это ведь не полгода. Наташа смущенно поблагодарила и быстро спряталась в окне. Я подспудно почувствовал какое-то недоразумение, но не более того. И продолжил гуляние с дочерью. Часом позже от своей супруги Аллы я узнал, в какое смущение вогнал Наташу, когда проверял, не вспотела ли её дочь. Я тогда подумал: «хорошо, что на дворе осень, и она была в колготках». Долго соседи ещё вспоминали, как я проверял, не мокрая ли Оля.
Ещё один интересный эпизод. Соседи сидят на лавочке под тенью дерева. Вдруг из подъезда выбегает мужчина в противогазе. Испуг и недоумение. Газовая атака, что ли? Тем временем мужчина подбегает к окну, где расположена кухня, и в нём легко угадывается фигура Кости. А Костя в этот момент заглянул в окно и спрятался за наличником.
- Костя, что случилось? – удивленно спрашивают соседи.
- Вова кушать никак не хочет, - говорит Костя, затем опять резко заглядывает в окно.
- Ну и что, теперь покушал?
- Когда я в таком виде показываюсь, он каждый раз от удивления рот раскрывает. А Катя в этот момент быстренько ему ложку с едой в рот кладет. – С тех пор, как только Костя выбегал в противогазе на улицу, все соседи с пониманием кивали головой: «Недвижаевы сына кормят».
Что касается юмора, присущего Косте, то это отдельный разговор. Вот только один случай его общения с коллегами по работе спустя много лет после службы в армии. Костя с бригадой работал на строительстве здания. В перерыве в коллективе идет разговор о службе в Армии, об авиации. В минуты лирического подъема он может рассказать такое, что человек сразу не сообразит, где тут правда, а где вымысел. И вообще, могло ли такое произойти в принципе, или всё это шутка? Костя в очередной раз со своей манерой внести в рассказ немного юмора и фантазии, что-то вспоминает из лётных происшествий. Слушатели сомневаются. И тут он загорелся: Вы что, мне не верите?! Знаете, сколько таких случаев было за время службы? Вы слышали песню: «А город подумал – ученья идут…», – так это про нас с Витей.
Прапорщики. О них отдельно. Если в Азербайджане мы их практически не видели, то в дальней авиации они были в штатном расписании. В одном только летном экипаже их по штату могло быть три единицы. Это старший стрелок-радист, КОУ – командир огневой установки и младший стрелок-радист. Последним мог быть сержант срочной службы. А первые две должности – непременно прапорщики. Да еще наземные службы имели много профессий, занимаемых прапорщиками. Обычно эти ребята были местные. По истечении контракта они непременно его продлевали. У них были свои дома. Располагались они в непосредственной близости от аэродрома. Жили они лучше, чем молодые офицеры. Это была отдельная категория военнослужащих, которым служба и всё, что с ней связано, было до лампочки. Пусть все сгорит ярким пламенем, лишь бы им платили жалование. Они тащили домой, всё, что не так и не там лежало. Продавали все, что можно было продать. Домики у них в основном были зажиточные для того времени. Почти все со вторым этажом вместо чердака. Большинство офицеров относилось к ним как к обычным нахлебникам, неотъемлемому балласту.
Косте пришлось с некоторыми из этой категории людей познакомиться ближе, чем мне. Он знал, чем дышит прапорщик, что у него на уме. Он видел, как они пользуются всем, что есть в части. Много с ними общался. Поэтому относился к ним с некоторой предубежденностью. Ну, почти как к вредителям общества.
Нет, были среди них нормальные люди. Даже много хороших честных, добрых людей. Но мне не повезло: я не встретил. Для Кости это была больная тема. Если я ему когда-либо говорил, что тот или иной прапорщик возможно честный, он меня испепелял контрдоводами и изматывал провокационными вопросами. Однажды в порыве спора он сказал:
- Если вдруг немцы снова придут в Россию, то я специально пойду в полицаи, чтобы выявить и призвать к ответу всех прапорщиков!!! Но прапорщикам сильно повезло: немцы не пришли, и они все остались на службе.
Однако, всему бывает конец. После истечения срока службы, Костя с семьей уехал на Северный Кавказ, а мы – в Среднюю Азию. Началась гражданская жизнь. Мы долго держали связь, переписывались. Костя к этому вопросу относился очень серьезно. Он умудрялся вкладывать в свои конверты исписанные листки с наклеенными на них минифотографиями своей семьи. Но это еще не всё. Оказалось, что он мои письма переписывал в отдельную общую тетрадь. Это не столько привязанность к почтовому абоненту, сколько сама суть человеческая. Аккуратность во всём! Захотел собирать письма и собирал. Но и это не всё. Он мои письма подшивал в отдельную папку. Двойной учет. Письма в папку, а их конспекты - в тетрадь.
Однажды Костя в письме предложил встретиться на нейтральной территории. У его мамы, которая жила в западной части Туркмении. Мы в то время жили в Ашхабаде. Я почему-то посчитал это неверным решением и никак не ответил на его предложение. Мне казалось, что если уж он приедет на нашу территорию, то ему ничего не стоит доехать и до нас. Конечно, я был неправ. Во-первых, время у него, наверное, было ограничено; во-вторых, не так это и дешево – ехать через всю республику. Мне надо было пойти ему навстречу. Так было бы справедливо. Оба проехали бы одинаковый путь.
Так или иначе, отношения потихоньку прервались. В конце девяностых годов я, будучи в Пятигорске, заехал к ним домой, но они уже переехали: получили новую квартиру. Встреча не состоялась и он о моем визите даже не узнал. Мы в Ашхабаде тоже поменяли адрес. Связь прекратилась, казалось навсегда.
Прошло еще несколько лет, даже десятилетий. Однажды мне помог знакомый товарищ из Георгиевска – Витя Стецюк. Его теща нашла адрес Константина через налоговую службу. Работают все-таки органы!
Созвонились. Через год встретились. Мы не виделись тридцать лет, а отношения наши словно и не прерывались. У нас столько общего, что без всяких вступлений мы продолжили как бы вчера прерванный разговор. После этого они дважды гостили у нас, на черноморском побережье, а мы два раза были у них дома. Дружба продолжается. Вот что значит три года службы и семейного общения.