Черная Королева покачала головой:
«Вы, конечно, можете называть это чушью, но
я-то встречала чушь такую, что в сравнении
с ней эта кажется толковым словарем».
Л. Кэрролл, "Алиса в Зазеркалье"
Глава 1. «СТРАНА ЧУДЕС»
«Склады тянулись один другого ветше; между кирпичами прилепился скользкий темно-зеленый мох. Высокие, темные окна закрывали массивные решетки; на покрытых ржавчиной дверях висели таблички торговых фирм. Вдруг сильно запахло морем, и склады кончились. Кончилась и ивовая аллея - казалось, деревья выпали, как больные зубы. Мы перешли железнодорожную колею, поросшую травой, уселись на каменных ступенях заброшенного мола и стали смотреть на море. Перед нами горела огнями доков верфь. От нее отходило неказистое греческое судно - разгруженное, с поднявшейся ватерлинией. Белую краску на его борту изъел красной ржавчиной морской ветер, а бока обросли ракушками, как струпьями. Довольно долго мы глядели на море, небо и корабли, не роняя ни слова. Вечерний ветер с моря колыхал траву, а сумерки медленно превращались в бледную ночь. Над доками замигали звезды».
Я бережно закрыл книгу и прищурился от удовольствия. На столе в латунном подстаканнике остывал чай, лампа светильника косым электрическим лучом вырывала надпись на мягкой обложке книги с потрёпанными краями: «Харуки Мураками. Слушай песню ветра». Я мечтательно зажмурился. Образы моря и лета кажутся живыми настолько, что до них можно дотронуться кончиками пальцев. За лето можно подержаться, его можно осязать. Пыльными дорожками чахоточных прибрежных посёлков, тёплым искрящимся солнцем, пробивающимся сквозь сомкнутые веки и морской солью на чёрных от смоковниц губах. Я представляю себя в плетёном кресле на веранде с раскрытой книгой, вот этой самой. Я в полудрёме, указательный палец вместо закладки. Только что прошел короткий ливень - деревья в саду все вымокли. После дождя задул сырой, пахнущий морем южный ветер. Задрожали листья растений в горшках на веранде, а за ними задрожали шторы. Видение меркнет, я мотаю головой, избавляясь от наваждения. Угрюмо смотрю в окно. За окном разливается морозное утро. Бегут, уносятся вдаль вереницы телеграфных столбов. Слышен гудок тепловоза. Меня снова встречает Ямал.
В Пангоды приезжаем рано, долго стоим у вертолётной площадки, часто бегая в придорожную закусочную за горячими пирожками в промасленной бумаге. Терпение на исходе, взлёт переносят снова и снова. Рюкзаки свалены прямо на снегу, под завязку набиты тёплыми вещами, сухими пайками и разными необходимыми полезностями. Перед дорогой фотографируемся на память. Стеклянный глаз на треножном штативе целится в нас, щёлкает затвором и отправляет длинные зашифрованные послания единиц и нулей на карту. Фотоаппарат – это волшебник, останавливающий мгновения. Мгновения, которые дают начало новому путешествию и новой истории. «Ретранслятор чудес и аукцион неслыханной щедрости» - написал я в «Live Journal» про этот край, таким я увидел Ямал в первый раз, и увиденное было лишь малой верхушкой айсберга.
Судьба позволяет мне снова коснуться этих удивительных краёв, когда на северные земли опускается сезон холодного солнца сыв. Так гласит календарь народов Ямала. В пересчёте на традиционный, европейский - сезон сыв подпадает под декабрь. В то время, когда Большая Земля совершает жертвоприношение в угоду праздничному столу, ханты и ненцы совершают жертовоприношение богу Солнца – Хаеру. Что за праздник такой, интересуюсь я у попутчика, с которым коротаю время за разговорами в ожидании борта. Мой сосед – известный дока в подобных вопросах, его дед был коренным селькупом. Охотно объясняет, не стесняясь в подробностях. Это праздник, с увлечением говорит он, когда оленьи упряжки украшаются красными лентами и колокольчиками. Согласно мифам, в это время бог неба Нум отдаёт Солнце и Луну богу подземелья Нга. Наступает полярная ночь, и длится она около месяца. В это время Нум ожидает от Нга благодарности, ждёт получения тени подземного бога. В день безлуния подносится жертва богу Нга. Убивают оленя около жилища и окропляют кровью снег у входа в чум. В этот месяц навещают родственников и ведут торговлю. По истечении месяца большой темноты, именуемый как нгарка пэвдей иры, достопочтимый Нум не дожидается щедрот и подарков от неучтивого и неблагодарного Нга, и силой забирает горячий диск Светила и ледяной серп Луны обратно на небо. На снегу лопаткой вырезают изображение Солнца с семью лучами. Такое же изображение делают на боку белого жертвенного оленя. Его кровью орошают знаки Солнца на снегу, а потом трижды кланяются небесному Светилу.
Что это? Сказки народов севера? Дудки, в негодовании кричит мой оппонент. Это не сказки, каждый сантиметр воздуха пропитан здесь особой магией, магией духов земли, огня, воздуха, воды. Здесь нет и не было ни социализма, ни капитализма. Сама политика кажется отсюда полностью бессмысленным занятием, абсолютно не имеющим отношения к реальной жизни. Столетия назад на некоторых из тысяч оленьих пастбищ или лежбищ моржей вспыхивали и гасли схватки коренных народов, далеко в море прошли парусные корабли царских географических экспедиций. В первой половине двадцатого века по маршрутам с востока на запад здесь развернулась широкая кампания ссылки политических заключённых. С семидесятых и по настоящее время контакты с цивилизацией зиждутся исключительно благодаря нефтегазодобывающей отрасли, причём с подачи последних. Живущие здесь ханты и ненцы не препятствуют расширению сфер господства таких спрутов как «Газпром» и «Лукойл». Потому как препятствовать подобной экспансии бессмысленно и глупо. Я соглашаюсь. Это сильно смахивает на труд Сизифа, толкающего камень в гору.
Наконец, долгожданный борт показывается на горизонте. Жмём друг другу руки, обнимаемся. Полёт. Всё привычно. В наушниках музыка пытается забить рёв турбин и грохот лопастей. Кто-то там натруженным сопрано надрывается: «Я в каждом звуке, я в каждой мысли. Я питаюсь надеждой и дышу красотою». Я повторяю вслед, слова тонут в общей какофонии звуков. Я дышу на стекло иллюминатора, устраиваю площадку для обзора. Прильнул глазом к крохотной проталине, словно кэролловкая Алиса, заглядываю в замочную скважину, где по ту сторону двери притаилась Страна Чудес. За толстым стеклом, подёрнутым коркой узорчатого льда, проплывают однообразные пейзажи заснеженной тундры. В попытке занять голову на три долгих часа воздушного перелёта, начинаю размышлять о целях, которые преследуют люди, путешествующие по земле, истирающие подошвы своих ботинок о камни дальних дорог. Что заставляет людей сниматься с домашних якорей и уходить в свободное плавание на многие месяцы и тысячи километров? Вопрос этот как-то однажды завис в разделе риторики, да так там по сей день и остался. Ответа на него точного нет, равно как нет точного ответа на извечные темы: «Что есть счастье?» и «В чём смысл бытия?». Лучшие умы философов бились над разгадкой мирских тайн, но продвинулись вперёд на игольное ушко. Забавная штука – жизнь. Люди придумывают себе разные задачки, сопереживают друг другу, барахтаются в море надуманных проблем и высосанных из мизинца проблемок. Копошатся в своих ульях и муравейниках. Пытаются геройствовать. А герою, дабы проявить себя, позарез нужны злосчастья. Беда и герой столь же неразлучны, как болезнь и жар. А потом незаметно для самих героев геройство вытекает в бесхитростную дилемму, и целые эпохи начинают жить по принципу "Или как можно короче, или как можно приятнее", который, кстати, озвучил ещё Плутарх. В попытке уйти от нерешённых задач или переложить их на плечи других «атлантов», мы прячемся за ширмой цивилизации с богатым букетом её страстей и слабостей. И не успеваем оглянуться, как «приятно» превращается в «коротко». Тогда в пору задуматься снова и снова, в чём же смысл бытия и что есть счастье? С философией Плутарха, которую сегодня охотно проповедует наша цивилизация, мы рискуем перевести эти вопросы из раздела риторических в раздел утопических. Я хотел, очень хотел пролить свет на истину и продвинуться дальше в своих умозаключениях, но постепенно философ Плутарх, девочка Алиса, атланты, муравейники и ульи – всё это таинственным образом закрутилось в водовороте кипучих страстей. Ещё мгновение – и оказалось в крохотном ушке костяной иглы, столь далекой от моего сознания и своими размерами и своей значимостью, что я, верно решив отдаться на растерзание Морфею, провалился в тревожный сон. Вопрос о главной движущей силе авантюристов и искателей приключений так и остался открытым. Всё же приятно осознавать, что пища для размышлений была скормлена не зря и, по прошествии нескольких дней, по этому случаю в моей тетради появилась короткая ироническая заметка, если не раскрывающая тайны, то, по крайней мере, предостерегающая на этот счёт.
Памятуя японского классика Мураками, приведу из «Песни ветра» ещё одну цитату. Устами героя автор сказал: «Когда долго смотришь на море, начинаешь скучать по людям, а когда долго смотришь на людей – по морю». Я так часто смотрю на людей, что совершенно забыл как выглядит море. Меня трогают за плечо, я открываю тяжёлые, налитые свинцом веки. Взгляд падает на панораму за стеклом. Вертолёт бросает из стороны в сторону, мы идём на посадку, а там за проталинкой в иллюминаторе, через замочную скважину, я вижу, я воображаю настоящую Страну Чудес.
Море. Пускай не то ласковое и тёплое, что воспел в своей книге Мураками, пусть замёрзшее, белое и холодное, но всё же море. Большое, живое, дышащее. Во льду на зимнике коротает свой век баркас, освещённый в лучах палубных прожекторов. У самого берега испуганные олени, целое стадо, в исступлении тешат себя попытками уйти от ревущего гула, источника беспокойства. Менаруй - вожак стада, пытается вести себя достойно, он выделяется своими размерами и хорошо виден сверху. Но мы слишком низко и заставляем нервничать даже его. Люди на снегоходах с собаками быстро уводят оленей в сторону от шумных винтов. Под самым брюхом вертушки расцветают огнями буровые, рядом дышит жизнью посёлок. С высоты в несколько десятков метров неожиданно открывается вид, достойный хорошего фотоснимка. В суете я вытаскиваю камеру из кофры, лихорадочно навожу фокус, но момент утерян, взметнулось вверх облако снежной крошки, подхваченной винтами вертолёта, закружило в круговерти и накрыло нас с головой. Море пропало из виду за пеленой снега, а когда всё улеглось, мы оказались на бетонной взлётке, окружённой машинами и людьми. Мною завладели заботы иного характера.
Глава 2. «ИГРА СВЕТА, ТЕНИ И ВДОХНОВЕНИЯ»
Эту ночь я проведу на баркасе, который видел в иллюминатор вертолёта. Встреча с капитаном судна оговорена заранее. Летом в эти места приходит бригада промысловиков на траулерах. Люди очень деловые, решительные и жесткие. Они работают много и бережно, чтобы и в последующие годы пользоваться этим же стадом омуля и муксуна. Но этой зимой нужда заставила промысловиков появиться на побережье вновь. Лето не принесло доходов по рыбе, и убытки, которые понесли промысловики, заставили их выйти в зимний рейс. Рыболовецкий траулер «Забияка» стал на якорь у берегов Карского моря неподалёку от Харасавэйских газоконденсатных месторождений. Из двадцати двух пассажиров Ми-8, я единственный держал путь на «Забияку».
Буровиков быстро развозят по вахтам, я остаюсь мёрзнуть на бетонке ещё некоторое время. На часах нет и четырёх, но в этих местах уже сумрачно, ночь накрыла собой побережье и не отпустит теперь до полудня следующего дня. Но дни уже становятся длиннее. Земля наклоняется к Солнцу. Дни начинают свой отсчёт, растут как на дрожжах. Они спешат наверстать упущенное, и уже в феврале, в месяце яра, северный день сравняет счёт с европейским, чтобы через десять недель, в юнуй, сезон половодья, когда тундра наполнена водой и гнусом, на целый месяц зависнуть над горизонтом, тем самым ознаменовать полярный день. Но до этого времени ещё далеко. Ещё нужно пережить морозы яра иры, дыхание Нгерма Весако, хозяина лютых морозов, и семь взмахов крыла огромной птицы Минлей, способной вызывать пургу и бураны.
И вдруг, на холсте неба прорезается едва приметный протуберанец бледного зелёного света. Он затухает, возникает вновь и снова пропадает. С интересом наблюдаю за рождением полярного сияния. Но капризная игрушка, результат общения солнечного ветра с атмосферой Земли, не спешит проявлять себя. Северное сияние умирает в зародыше, тухнет. Сколь удивительно: голубой свод ясного чистого неба, нежный румянец зорь, рефракция света после дождя в семь цветов радуги, мерцающие звёзды далёких галактик, вмещающие целую бесконечность в своих глубинах, и великолепные полярные сияния – ваше существование и вся красота ваша зависят исключительно лишь от той лёгкой оболочки, которая простирается над нашей планетой.
Наконец, подъезжает снегоход, меня приветствуют крепким рукопожатием. Проводник, краснолицый бородач, в длинном меховом балахоне с отороченным лисой капюшоном, спешно пакует мои вещи и жестом указывает на место сзади него. Я не заставляю повторять дважды, он давит на гашетку, и мы летим в брызгах снега навстречу ветру. Росчерками огней посёлок некоторое время маячит в зеркалах заднего вида. Склон идёт вниз, мы петляем меж снежных наносов по нетронутой целине, посёлок теряется из виду, но теперь открывается вид на баркас, пришвартованный в нескольких кабельтовых от берега во льдах замёрзшего Карского.
Спустя четверть часа я на камбузе рыболовецкого траулера «Забияка», ем варёную оленину и пью горький кофе. На мостике встречаюсь с капитаном. Он родом из Архангельска. Мы обмениваемся рукопожатиями, и он знакомит меня со своей командой. Наконец, мы уединяемся в кубрике, где капитан знакомит меня с ещё одним членом экипажа. Это забавная фигурка человека ростом в две ладони в виде стеблей и колосьев злаковых, вроде пшеницы или ржи. Фигурка на тонкой шёлковой нити висит под часами между книжным шкафом и диваном; это амулет, он олицетворяет Богиню плодородия, и используется для удачного лова. Капитан называет его хлебной куклой. Что она означает, спрашиваю я, и кто дал ей такое название? Капитан приглашает присесть, и терпеливо растолковывает мне историю появления амулета на судне.
Примерно посередине между маршрутами геологов и газодобытчиков и угасающими из-за истощения рыбных промыслов кочевыми выселками ненцев на побережье можно обнаружить совсем немногочисленную общину нганасанов. Стоянка появилась здесь несколько сезонов назад, надо понимать, что прошлой зимой. Семьи нганасанов прибыли сюда, в устье реки Нявоталаваяха, впадающей в море, на оленьих упряжках из таймырских земель. В первый же юнуй, сезон половодья, после обильного снеготаяния полноводная речка вышла из берегов, оттеснив нганасанов к Шариповым Кошкам, песчаным отмелям в южной оконечности мыса Харасавей. Что заставило их осесть в этих краях – неизвестно. Но известно, что общиной заправляет один человек, которого в округе зовут tadeb; - тадибей, то есть шаман. Лицо его морщинисто и обветрено, темно - коричневое от жесткого местного ультрафиолета и ветров. Или от рождения. Он уже в том возрасте, когда черты лица закрывают национальные признаки.
У нганасанов с рыбодобытчиками симбиоз, иными словами, взаимовыгодный товарообмен. Люди с Большой Земли охотно меняют плейеры, примуса, бензин, спички, сотовые телефоны на пойду – сырую оленину, шкурат – выделанную кожу, пушнину, обереги и амулеты. Последние изготавливает и «заряжает» лично шаман, отношение к которому на судне терпимое и без шуток. Знают, именно знают, что сила его настоящая. Корабельный кок говорит, тадибей – первоклассный эксперт и знаток общения с Духами. Но это - табуированная для обсуждений в бригаде тема. Капитан «Забияки» рассказывает о двух случаях, связанных с проявлением сил шамана, свидетелями которых стала вся команда, а это без малого шестнадцать человек.
Промыслы прошлого сезона, самые худые по улову за последние несколько лет, вместе с досадой и бессильной злобой выбросили на берег молчаливого попутчика «Забияки» - касатку. Китобои ранили её в открытом море, и много дней она скиталась, пока не набрела на баркас промысловиков. В надежде полакомиться дармовой рыбёшкой, попрошайка тащилась в молочной пене следа траулера не один день, её чёрный плавник неустанно следовал за судном. Откуда было знать бедолаге, что в сети «Забияки» давно уже не попадалась рыба крупнее ряпушки, да и та не частила своими визитами. Четыре рваных раны, следы от стальных крючков гарпунов, кровоточили, и всё на что было способно животное, лишь медленно умирать. По ночам вахта слышала жалобные всхлипы и клёкот, обитатель морей оплакивал свою скорую кончину, команда сочувствовала, но помочь ничем не могла. На пятый день волны выкинули на берег обездвиженную параличом, но ещё живую касатку. В тот же день на заходе солнца, бригада траулера с воды заметила два жирных столба дыма коричневого цвета, обволакивающих тушу морского зверя. Полыхающие кучи хвороста оказалась делом рук шамана. Он кидал в огонь стебли растений, которые специально припас для обряда знахарства. Сгорающие в огне растения давали обильный коричневый цвет дыму, а коричневый цвет всегда символизировался в этих краях с исцелением животных. Но почему мудрый тадибей решил помочь касатке, - не совсем понятно. В чём никак нельзя было заподозрить шамана, так это в сентиментальности. Он запросто мог поговорить с куропаткой и, окончив разговор, пообедать ею же. Забот у него хватало и без того. Что же было дальше? - не без интереса любопытствую я, когда капитан выдерживает минутную паузу, разливая из кофейника по стаканам принесённый коком горячий глинтвейн.
Шаман начал исполнять причудливый танец с бубном, который он держал в правой руке. В левой была зажата колотушка, которой он с периодичностью голоса кукушки лупил по бубну. Он вертел бубном, приставляя его то к ноге, то к пояснице, при этом совершал круговые движения вокруг касатки и громким сиплым голосом подражал какому-то зверю. Какому именно, понять было сложно, во всяком случае, звуки издаваемые им, были явно не человеческой природы. Танец и песнопения, которые являлись частью обряда исцеления, привлекли не только команду рыболовецкого траулера. Костры, сильно чадившие из-за разнотравья, вызвали нездоровый интерес у людей из службы безопасности. Неудивительно, в двухстах метрах от полыхающих веток проходил шлейф газопровода высокого давления. Хворост был залит углекислотной пеной из брандспойтов пожарного расчёта, подоспевшего спустя несколько минут к месту кострищ, но, не смотря на это, обряд всё же состоялся. Ночью во время прилива, касатка исчезла в море. Спустя пару недель после этого случая, морской зверь, с характерными отметинами рубцов на теле, показался у бортов «Забияки», и надо признать, выглядел он вполне здоровым и жизнерадостным. Больше мы не видели касатки. Зато встреча с шаманом повторилась, и на этот раз по его личной инициативе. На своей байдаре он пришвартовался к «Забияке» и попросил у нашего корабельного кока кое-каких пряностей. Из необходимого списка нашёлся только шафран, мускус и перец, но и эта малость устроила благодушного старика, и в знак благодарности он подарил хлебную куклу, заявив, что рыба не будет в наших сетях до тех пор, пока Богиня плодородия не каснётся нас своей дланью. По словам шамана, хлебная кукла олицетворяла Богиню плодородия и несла в себе частичку божественного. Но вот что примечательно: о пустых сетях шаману никто не говорил, да и колосья злаковых из коих была соткана кукла, в тундре достать совершенно невозможно. Короткого северного лета ни на какую озимую не хватит. Разве, что выменял у газодобытчиков с Большой Земли, но и те вряд ли вместо белой муки мелкого помола пользовались цельными колосьями пшеницы. Но что самое невероятное, магия хлебной куклы начала работать, и в последующие три недели бригада вытащила из моря 45 центнеров рыбы. Тогда и решили, что истории с оживлением касатки и наполнением сетей рыбой после месяца бесплодных вылазок – более чем достаточно, чтобы поверить в силу хрупкого старика. Шутки, бытовавшие до этого на корабле, прекратились. Вместо этого проснулось уважение и даже где-то страх. Всё непонятное пугает. Особенно такое.
Я киваю головой, соглашаясь с капитаном. Отчего не верить, если сам волею случая оказался свидетелем удивительных событий несколько недель назад. Но об этом я умалчиваю, а делюсь вместо этого целью своего визита на траулер.
Капитан отчасти знает по переписке с ним через Live Journal, что предмет моих изысканий – полярные сияния. Интерес этот был зачат во время первого посещения этих мест в декабре прошлого года и интенсивно развивался по приезду домой. Идея стать автором серии снимков полярных сияний вынашивалась со скорострельностью пули, в её пользу говорил ряд благоприятных событий, предшествовавших этому, речь о которых непременно пойдёт ниже.
В книге норвежского геофизика Омхольта «Полярные сияния», по случаю найденной в домашней библиотеке, в доходчивой форме даётся определение самого феномена. Полярные сияния – это оптическая эмиссия, иными словами, световое возбуждение воздушных масс, результат взаимодействия заряжённых частиц с атмосферой Земли. Инжекция таких частиц, то есть проникновение в слои атмосферы, является следствием взаимодействия солнечного ветра, потока плазмы с геомагнитным полем, который двигается от Солнца по направлению к нашей планете со скоростью пятьсот километров в секунду. Остальные 245 страниц убористого текста трудов Омхольта повествуют об исследовании этого явления в рамках физики и не содержат ни одной цветной иллюстрации небесного явления. Может поэтому монография Омхольта оказалась невостребованной мною, и заняла прежнее место на книжной полке где-то между «Занимательной астрономией» и подшивкой журналов «Техника молодёжи» за тысяча девятьсот лохматый год.
Несравненно более познавательным стало посещение виртуальных фотогалерей небесных явлений и форумов астрономических обсерваторий. Я узнал море полезной и не очень информации. Например, что мощнейшая геомагнитная буря за историю наблюдения Солнца была отмечена в далёком 1859 году, как событие Кэррингтона. Тогда телеграфная связь отказала по всей Европе и Северной Америке, а по всему миру наблюдались яркие северные сияния, став на несколько дней достоянием не только северных, но и южных широт. Также узнал, что год предыдущий и нынешний потеснит длинный список астрономически важных дат, оставив свой след в истории наблюдений за Солнцем. Дни сегодняшние, наше с вами время, в котором мы живём, будет ознаменовано событием, которые учёные-геофизики по всему миру уже окрестили сезоном магнитных буранов. Причиной тому станет вхождение планеты в коронарную дыру, зону разомкнутого магнитного поля на Солнце.
Вот как я себе это представляю: силовые линии магнитного поля на звезде по имени Солнце, равно как и на планете по имени Земля, образуют замкнутые петли, обоими концами которых они упираются в поверхность светила. Разомкнутые петли, проявляющие себя потемнением солнечной короны, и являются источником пресловутого солнечного ветра, устремляющего свои вихри на близлежащую округу Солнечной системы. Подобные разомкнутые петли учёные прозвали коронарной дырой на Солнце, через которую по мере движения планет, может проходить и наша Земля. Как только подобная дыра приблизится к геоэффективным широтам, тем участкам Земли, где вероятность полярных сияний крайне высока, небесные явления не замедлят проявить себя во всей красе. И чем сильнее будет поток солнечного ветра, идущего от коронарной дыры, тем красочнее и масштабнее покажет себя северное сияние.
Если верить Омхольту, пояса вокруг геомагнитных полюсов на расстоянии 23 градусов от них и будут являть собой широты геоэффективности. Я покопался в памяти и выудил из головы тот факт, что полуостров Ямал, вытянувшись между 68-ой и 73-ей параллелью, аккурат находится в зоне таких широт. Только в декабре прошлого года я наблюдал порядка восьми - десяти сияний в этих окрестностях, что было прямым следствием вхождения Земли в коронарную дыру. Этому конечно способствовала полярная ночь, но я подумал, что в действительности за тот же промежуток времени сияний было в разы больше, если учитывать фактор погоды. Сияния, как известно, видны лишь при ясном небе и в отсутствии интенсивной облачности. В прошлые годы нашу планету магнитные бури особо не баловали, что было настоящей трагедией для охотников за редкими кадрами полярных сияний. То что происходило сейчас было настоящим клондайком.
Обмен опытом и мнениями, которыми сотнями мегабайт сообщений ежедневно кипят тематические форумы, столкнули меня с истинными ценителями и знатоками полярных сияний. Это сообщество людей готово было сидеть месяцами в засаде в Мурманске, Хибинах, на полуостровах Таймыр и Ямал, в Северной Карелии и Якутии, в Салехарде и даже на Аляске с одной-единственной целью запечатлеть на фотокамеру разноцветное мерцание сияния. Как в ювелирном деле, огранка облагораживает драгоценный камень, так и в фотонаблюдениях за полярными сияниями, наибольшую ценность придаёт разноцветье мерцающих переливов. Ценно то, что редко. К примеру, ценен пятилистник клевера, хотя бы за то, что это большая редкость в мире флоры. По утверждению кладезя знаний - мудрого Омхольта, разноцветные полярные сияния - результат бомбардировки заряженных частиц определённых атомов. Смахивает на звёздные войны, но миссия этих частиц вполне миротворческая. С тех пор как в 1867 году Андерс Ангстрем, создатель наименьшей единицы измерения длины, названной в его честь, впервые направил спектроскоп на полярные сияния, в них было обнаружено и исследовано большое число спектральных линий и полос. Основная часть излучения испускалась азотом и кислородом, главными компонентами высоких слоёв атмосферы. Атомарный кислород обычно придавал полярным сияниям желтоватые тона, впрочем, чаще излучение смещалось в область зелёной линии, соседствующей с жёлтой. Сильное излучение молекулярного азота приводило к более редким полярным сияниям красных и фиолетовых спектров. Но чаще всего аналогом банального клевера - четырёхлистника выступали белые, правильнее сказать, бесцветные или бледно-зелёные свечения полярных сияний, поскольку интенсивность отдельных цветов в них ниже порога восприятия человеческого глаза, такого совершенного и, в то же время, несовершенного прибора взаимодействия человека с окружающим миром. В памяти неожиданно всплыла встреча с «мёртворожденным» сиянием на вертолётной площадке у посёлка буровиков. Бледно-зелёное, едва заметное на холсте чёрного утыканного мерцающими звездами неба, оно умерло, даже не успев родиться. Но такие предвестники, словно ласточки, низко летающие над водой, для пахаря, ждущего дождь засушливым летом.
Капитан «Забияки» оказался большим поклонником и любителем полярных сияний. Знакомство с ним состоялось в обсуждении темы коронарных дыр в журнале наблюдений полярных сияний на сайте ИЗМИРАН, Института земного магнетизма ионосферы и распространения радиоволн им. Пушкова, под Троицком. Этот человек проявил себя интересным и эрудированным оппонентом, в прошлом же несостоявшийся физик, окончивший МГУ, но волею судьбы заброшенный на север, под Архангельск. Жаркое увлечение фотографией в молодости привело его к тому, что, попав в воды Карского моря уже в качестве опытного моремана, он дал вторую жизнь своей 35-миллиметровой «Лейке». Замечательный сплав фотографии и физики, написал он о своём новом хобби, которое заключалось в фотоэкспериментах на палубе баркаса в дни сильных геомагнитных бурь. В такие дни, а вернее ночи, если позволяла погода, он, закутавшись в плащ-палатку, подолгу стоял у штатива, всматриваясь в ночное небо. В награду получал снимки сияний, вызывающих восхищение и зависть многих астрономов и фотографов даже за пределами страны.
Известие о том, что капитан стал на зимник во льдах Карского моря у берегов Харасавея, заставило меня вспомнить старую добрую поговорку о круглой земле. Как далеко ни забирайся, а случайные встречи, вопреки теории вероятностей, будут преследовать тебя тем чаще, чем дальше ты от дома. А вот и забавная история произошла с одной шотландской учительницей, которой опостылел родной город и страна настолько, что она, не долго думая, собрала в два присеста дорожный чемодан, поймала на улице таксиста и скомандовала мчать в аэропорт так быстро, словно за ней гналась вся шотландская сыскная полиция. В аэропорте она купила в кассе билет на первый ближайший рейс из страны и через двадцать минут, пройдя регистрацию, укатила восвояси. Рейс этот был на Багамы, что оказалось очень кстати. Попивая кокосовое молоко под тенью бунгало, уютно устроившись в скрипучем гамаке, она наслаждалась закатом. Подали горячие блюда и вечернее шоу. Её счастью не было предела, пока на сцене не появился экзотический гость из туманного альбиона. Гость был в килте, играл на волынке и был родом из Шотландии. И это можно было бы пережить убитой горем шотландской учительнице, если бы не тот факт, что гость на сцене оказался её вторым мужем, бежавшим за границу из-за неуплаты алиментов. Занавес…
Но всё же перенесёмся из бунгало в кают-компанию «Забияки», где уютно расположились два человека, сплочённые общей идеей. Эта идея не претендовала на приз зрительских симпатий, но очень импонировала нам обоим, одержимым стремлением поймать в объектив камеры зрелище, достойное разворота какого-нибудь не очень захолустного американского журнала по астрофизике. По крайней мере, мы мечтали. Предпосылки для этого были очень серьёзные. Накануне, капитан связался с ИЗМИРАНом, получив на руки свежие распечатки прогнозов геомагнитной активности и радиационной обстановки. А утром не поленился сделать запросы на метеоспутники GOES и ACE, кружащие на околоземной орбите, и уже к обеду получил данные текущего индекса геомагнитной активности по акватории Карского моря и территории Ямальского полуострова. Что за цаца такая, спрашиваю я у капитана, имея в виду пресловутый индекс. Раньше о таком мне не приходилось слышать. Капитан терпеливо объясняет. Индекс геомагнитной активности чем-то схож со шкалой Рихтера, которая даёт нам знание о силе подземных толчков, с той лишь разницей, что индекс указывает на уровень возмущения магнитосферы. В нём, как у Рихтера, градация проходит по 10 уровням. Значения от нуля до трёх соответствуют спокойной магнитосфере, уровень четыре – возмущённой, а уровни с пятого по девятый – магнитным бурям пяти амплитуд по возрастающей. Сейчас Солнце вступает в активную фазу, так что в ближайшие два-три дня начнётся настоящее светопреставление.
Остаток вечера мы проводим, рассматривая фотоснимки, которые кэп собирает в коллекции. Среди бортовых журналов и прочих служебных писулек, из нутра полотняного с резным узором шкафа, капитан с превеликой осторожностью выуживает пухлые стопки глянцевых фотоотпечатков. Бережно сдувает пыль и с нескрываемой гордостью творца листает свои фотоэтюды. На снимках ракурсы небесных пейзажей, фотографии чёрно-белые, цветные, вперемешку фрагменты созвездий, туманностей, ярких планет, старой щербатой луны. Наконец, несколько попавших в объектив сияний, шлейфами зелёного света, рассекающих чёрное небо над чёрной водой. Природа разворачивает свои холсты на брутальных фонах ржавых лебёдок баркаса, снастей в чешуе пучеглазых рыб, лучах уставшего электрического прожектора. Я листаю фотографии и откровенно восхищаюсь ими, вспоминая слова известного французского фотографа нашей современности Анри Картье-Брессона. Мастер считает, что фотографу необходимо постоянно заботиться о композиции, однако в момент съёмки она улавливается не иначе, как интуитивно. Расстановка акцентов в работах капитана была интуитивной, и это подкупало. Не используя дорогостоящих осветительных софт-боксов и отражателей, кэп, подобно живописцу, писал картины космическим светом, что называется, с коленок. Световой поток в его руках, словно кисть в руках художника, создавала изображение - шедевр для тех, кто понимал, - фотография, в конечной счёте, всего лишь игра света, тени и вдохновения. Всё остальное – нюансы.
Горячее сладкое вино с ароматной корицей пробудило интерес к стряпне корабельного кока, и от духовной пищи мы плавно перешли к телесной. Ужин получился совсем уж поздним, к столу была подана рыба – запечённый с картофелем муксун и хрустящие рыбные палочки из филе налима. Свежая выпечка – пресные пшеничные лепёшки, на манер еврейской мацы, но с вкраплениями сушёного изюма и кураги потешили своим внешним видом. Каждая лепёшка размером с ноготок. Однако на вкус оказались очень даже ничего, в особенности в сочетании с солёной брынзой. И, наконец, место традиционного общепитовского компота занял вкуснейший зелёный чай с цедрой лимона и смородиновым листом. Капитан раскурил трубку и оставил меня в одиночестве, пожелав спокойной ночи.
Глава 3. «УБИТАЯ НАДЕЖДА»
В кают-компании меня ждал продавленный диван, на одном из подлокотников которого уже ютился оставленный кем-то комплект чистого постельного белья. Я накрылся с головой простынёй, пахнущей душистым мылом, и тут же уснул. Снились мне в ту ночь шаманские пляски под звуки бубна-пензера. Костёр, который с лихвой бы утёр нос даже пионерскому, - в своё время были такие, изрыгал метровые языки пламени. Жуткие гримасы на лицах танцующих, сумасшедшие подёргивания тел, словно скованных эпилепсией, заставляли меня просыпаться в холодном поту снова и снова. Но едва я засыпал вновь, странное сновидение жутким мороком сковывало волю, продолжая терзать взбудораженное не в меру воображение. Спасительный вопль будильника ворвался в сознание, когда на часах было начало восьмого. Из-за смены часовых поясов я чувствовал себя совершенно разбитым и не выспавшимся. Я запустил пятерню в спутавшиеся на голове волосы, задумчиво почесал макушку, вспоминая видение. Подошёл к иллюминатору и, к своему удивлению, не увидел за ним ничего, кроме сплошной бело-серой пелены. Новый день пребывания на «Забияке» начался с безрадостных новостей капитана о противостоянии двух циклонов, в центре которых оказались мы.
Местные называют такую погоду судрой, делится со мной за завтраком капитан. Судра в переводе с местного наречия дословно означает метель, буран в тундре. Зрелище оказывается жутким. Шквальные порывы ветра до двадцати метров в секунду поднимают в воздух снежный наст, делая видимость нулевой, подминают под себя ветхие строения, сносят крыши, переворачивают снегоходы и «трэколы». Попытки выйти на палубу, надо полагать, обречены на неудачу. Меж тем, прогнозы неутешительны. Оказавшись на стыке разбушевавшихся циклонов, мы рискуем остаться без ясного неба, по крайней мере, трое последующих суток.
Капитан интересуется моим самочувствием, спрашивает, как прошла ночь. Моё помятое небритое лицо говорит красноречивее любых слов, что ночь моя прошла не важно. Я рассказываю о ночных кошмарах, медленно подбирая нужные слова. Кэп и кок, который снует тут же с подносами и кастрюльками, многозначительно переглядываются, но ничего не говорят, а только кивают головами. К нам присоединяется лоцман, сменившись с ночной вахты, и русло беседы резко меняется на околоспортивные темы. Лоцман, заядлый футбольный болельщик, задаёт соответствующий тон. На завтрак подают разваристую молочную кашу, сдобные ватрушки с кунжутными семечками и горячий обжигающий чай в железных мятых кружках. Кок выкладывает на поднос жёлтое масло кубиками и тонкими аккуратными ломтями сыр.
Не желая прослыть лентяем и дармоедом, я навязываю капитану своё общество с целью выклянчить для себя какую-нибудь работёнку на общественных началах. Вакантная должность юнги оказывается не занята, поэтому кэп, не долго думая, поручает мне уборку кают. После полудня меня определяют на кухню чистить картошку и лук. А после обеда вплоть до самого ужина я помогаю бригаде перебирать снасти. Пролетает незаметно день, вечер безжалостно убит за игрой в шахматы. Едва голова касается подушки, я мгновенно проваливаюсь в забытье. И снова вижу языки пламени, на этот раз лижущие сноп сена гигантской раскорячившейся фигуры хлебной куклы. Амулет размером с дом полыхает ярким огнём, а вокруг костра беснуются люди в масках диких животных - лисицы, волка, медведя. Шаман исполняет причудливый танец с бубном. Я просыпаюсь в холодном поту.
Новый день, второй по счёту с момента моего появления на «Забияке», привносит в погоду ослабление ветра. Но на подмогу спешат осадки, небо затягивается матовой сталью, становится низким, хмурым; сыплют крупные хлопья снега. Тянется длинная череда серых будней. Устав маяться без дела, на третий день я отправляюсь с бригадой на рыбный промысел. Подъём в три утра. Наскоро позавтракав, мы загружаем снасти, оборудование, радиостанции и бачки-термосы с горячей пищей в «трэколы», я занимаю место верхом на снегоходе, и караван выдвигается на залив. Лёд весело звенит под гусеницами, ресницы и брови пушит наледь, трикотажная маска, словно позаимствованная из костюмерной фильма о Бонни и Клайде, не спасает, холод сковывает мышцы лица. Я поворачиваю голову в сторону берега, наблюдаю возню на подсвеченных разноцветными огнями буровых вышках, жизнь на которых не затихает ни на минуту. Те не спеша катаются по рельсам, ковыряют вечную мерзлоту, бурят глубокие норы, похожие на те, что слепые землеройки оставляют после себя. С той лишь разницей, что первые гораздо шире. И глубже.
У промысловиков процесс ловли рыбы зимой тоже связан с бурением, без него здесь никак. Вначале поднимают лёд на участке замёрзшего залива, место перегораживается сетями на грузилах. Со стороны реки длинными электромеханическими бурами прорубаются во льду закладки, двадцать-тридцать-пятьдесят штук, и вручную из воды тащится распаренная на тридцатиградусном морозе рыба, скопившаяся у сетей, ход которой в море заказан. Работа эта оказывается совсем не лёгкой, как кажется мне в первом приближении. Мужики недюжей силы в эластичных прорезиненных комбинезонах меняют друг друга каждую четверть часа. Попробовав сам, я вдоволь намахался снастями, выкидывая разнорыбицу прямо на лёд. Тёмные трепыхающиеся кучи рыбьих голов, хвостов и плавников тут же леденеют на морозе, превращаясь в монолитные глыбы свежемороженой рыбы. «Трэколы», оснащённые приводами ковшей, забирают кучи прямо на борт. Процесс повторяется снова. В десять часов утра, когда на юго-востоке только начинает подсвечиваться небо лучами холодного январского солнца, бригаде объявляется перерыв на обед. Излюбленное лакомство промысловиков – строганина, у меня не пошла из-за предрассудков городского жителя. Это лакомство я охотно променял на миску наваристой ухи и две жмени чёрных сухарей.
Освоив ремесло рыбака, я едва живой вернулся на баркас, когда короткое солнце снова закатилось за горизонт, ознаменовав наступление ночи. Этот день запомнился мне болями в спине и мертвецким сном. Впервые за всё время мне не снились костры и шаманы, во сне я видел только рыбу. Её было настолько много, что вода просто кипела от обилия живности, которая так и норовила угодить мне, выкидываясь прямо на лёд под ноги. Я разглядел щокура, муксуна, нельму, омуля. Рыбы становилось всё больше, покрывая всё пространство вокруг. Я радовался как ребёнок богатому улову, пока не поскользнулся на одной из них. Барахтаясь среди рыбёх, я вдруг сам превратился в одну из них. Тут же меня вместе с сородичами загрёб ковш «трэкола», и я оказался в пластиковом контейнере для перевозки морепродуктов.
Я разлепил сонные глаза и ойкнул, осев на измятой постели. Тело болело так, словно накануне я дробил камень в штольнях, и делал это исключительно вручную. На камбузе я встречаюсь с кэпом, тот протягивает мне крошечный любительский снимок. На фото вдоль неба причудливо изогнулся оранжево-красный шлейф сияния. Капитан говорит, что снимок он получил по электронной почте от знакомого фотографа, и кадр был сделан вчера на Юрибейской гряде на правом берегу Обской губы. Это всего в ста километрах восточнее нас, поясняет капитан, небо там чистое, безоблачное, условия для съёмки идеальные. И завистливо добавляет, что мы вчера из-за циклона упустили шестибалльную магнитную бурю. Что делать? Хорошенький вопрос! Возмущению нет предела, но погода-то не виновата. Харасавей окутан облаками, они слетелись на него будто пчёлы на мёд, а Юрибейская гряда немногим восточнее словно на ладони, небо над ней чистое, как ангельская слеза. Кэп неожиданно хватает меня за локоть и тащит по коридору по направлению к кают-компании. Здесь он шипит мне на ухо, словно нас кто-то может подслушать. Если Магомед не хочет идти к горе, говорит он заговорщицким голосом, то гора пойдёт к Магомеду. Капитан обожает говорить идиомами, что меня, признаться, жутко раздражает. Иногда сложно пробиться сквозь стену его интеллекта. Но здесь я быстро смекаю к чему клонит этот авантюрист.
Весь день я промаялся в предвкушении развития событий. Едва высидев ужин, я закутался в пуховик, схватил на камбузе термос с горячим чаем, сало и хлеб, запихнул еду в рюкзак. Вихрем влетев к кают-компанию, я прихватил с собой кофру с камерой, складной штатив. Снаружи уже томился заведённый и прогретый «трэкол», дожидаясь меня в сотне шагов от баркаса. Немногочисленные вещи заняли своё место в багажном отсеке, я запрыгнул в кабину, за баранкой пыхтел папиросой кэп. Вперёд, командую я, и мы каракатицей ползём по замёрзшему заливу.
Дорога на Юрибейскую гряду не близкая, крейсерская скорость нашего вездехода не высокая, но в тихоходе уютно шумит вентиляторами автономка, обдувая кабину струями тёплого воздуха, поэтому три часа пути по морозной тундре не пугают, а скорее интригуют. Нам предстоит пересечь Обскую губу, но в это время года она скована льдом. Замёрзшая река для «трэкола» препятствие не ахти какое! Небо над головой по-прежнему затянуто тучами. Начинает сыпать снег. Ветер меняет направление, он гонит снежинки, кажется, в самый лоб кабины. В лучах света фар они становятся маленькими бомбардировщиками, атакующими наш оазис тепла и света. На амбразуру лезут всё новые камикадзе, но их постигает участь первых, погибших бесславной смертью на поле брани под мерное поскрипывание дворников.
Мне снится ужасный сон, в котором умирает человек. Это женщина крайне преклонных лет. Я чувствую, я ощущаю, как утекает из неё жизнь, как останавливается её сердце. Возникает ощущение, словно в моей голове прибор, считывающий показания сокращений её сердечной мыщцы, что-то вроде пульсометра, как у спортсменов. Перед глазами бегут цифры, они приближаются к нулю, стук становился всё реже и реже, пока, наконец, тонкая нить, связывающая бренное тело и рвущуюся на свободу душу, не обрывается. И жизнь покидает этого человека, она перестаёт дышать и обвисает на моих руках, словно тряпичная кукла. Но у меня нет чувства страха, только безумная горечь утраты и жалость...
Мой отец в совершенстве владеет техникой осознанного сновидения. Эти практики научили его жить в гармонии с существами по ту сторону сновидения. Он перенимает их опыт и делится своим, подобно Куку, выменивающему у туземцев золото и сандал в обмен на бусы и прочие безделушки. Кто в роли туземцев - вопрос спорный. Подобное умение выше меня, торговец бусами из меня никчёмный. Часто, уже под утро, когда сон становился поверхностным, ко мне приходит осознание того, что я сплю. Но воля моя в такие минуты подавлена настолько, что не возникает ни малейшего желания стать режиссёром сна. Я думаю, что моя воля подавляется кем-то принудительно. Кто-то не хочет, чтобы я хозяйничал в своих сновидениях. Кто-то желает, чтобы я оставался всего лишь сторонним наблюдателем с короткой памятью. Способности вроде тех, что имеет мой отец, нужно вырабатывать, оттачивать своё умение. Я же довольствуюсь тем, что иногда могу вспомнить в мельчайших подробностях всё что происходит со мной во сне. Вспомнить, чтобы тут же забыть. Кто-то усиленно подчищает мою память и если сновидение не записать на бумагу, оно меркнет, тухнет, будто и не было его никогда.
Здесь же сны, напротив, яркие и надолго врезаются в память острыми углами пережитых эмоций. Мои сны больше чем сны. Капитан трясёт меня за плечо за мгновение до того, как я остаюсь один на один со своим страхом и холодным бездыханным телом на руках. Оказывается, мы уже на месте. Пейзаж вокруг нас не потрудился измениться и на йоту. Вокруг всё та же безжизненная тундра, барханы светящегося снега и затянутое низкими тучами холодное ночное небо. Я вопросительно смотрю на капитана. Тот удручённо качает головой. Не успели. Ветер поменял направление и пригнал седые тучи с запада. Нам остаётся повернуть вездеход в обратную сторону и ни с чем отправится назад. Женщина из моего сна – убитая надежда.
Глава 4. «ВЗМАХ КРЫЛА ПТИЦЫ МИНЛЕЙ»
На обратном пути я, свежий и выспавшийся, меняю утомлённого длительным переездом капитана. Ветер крепчает, снег сыплет всё гуще. Это ещё не буран, но даже в такую метель опасно двигаться вслепую. Я ползу с черепашьей скоростью, прикидывая, что раньше утра выйти к морю не получится. Не могу с уверенностью сказать, когда буря утихла. Она закончилась неожиданно, словно и не было её вовсе. Видимость стала лучше. Снег больше не вьюжил, а мягко стелился по насту. Я притопил педаль газа и «трэкол», почуяв свободу, весело рванул вперёд. Лучи фар выхватывали из темноты один бархан за другим. Это продолжалось до бесконечности, пока за одним из очередных холмов снега не показалась тёмная фигурка одиноко бредущего странника. Я удивлённо вскинул брови. Охотники не отходят так далеко от поселения, газодобытчики передвигаются только на «трэколах» или снегоходах, а туристов здесь нет и в помине. В считанные минуты я нагнал путника. Одетый в ватный, потёртый от времени тулуп, рукавицы, войлочную шапку, подбитую песьим мехом и тёплые меховые унты, человек шёл на лыжах по прибитому ветром насту, по плотности напоминающим пенопласт. Свежая лыжня длинной змейкой вилась по бархану и исчезала за ближайшим пологим холмом. Незаурядный променад в столь позднее время, вдали от жилых поселений, давался путнику с трудом. Он часто дышал, выдыхая клубы пара в морозный воздух, и наваливался корпусом на правую ногу. По всей видимости, она была повреждена. Я посигналил и гостеприимно распахнул дверцу, приглашая незадачливого путешественника внутрь. Капитан посапывал в багажном отсеке на кушетке, свободное место пассажира на переднем сиденье оказалось весьма кстати.
Путник машет мне рукой, скидывает лыжи и проворно взбирается по узким ступенькам на полутораметровую высоту. Тут же очутившись внутри кабины, зашвыривает лыжи и лыжные палки в багажный отсек за плотную ширму, снимает тёплую «ушастую» шапку. Его губы растягиваются в приветственной улыбке, старое морщинистое лицо излучает доброжелательность, в глазах горят искорки. Не в силах скрыть своего удивления, я застываю истуканом, внимательно всматриваюсь в черты лица моего попутчика. Ошибки быть не может, передо мной сидит tadeb;, целитель и знахарь нганасанов, камлающий шаман из моего сна, принёсший бригаде «Забияки» богатый улов, а мне – подаривший жизнь в заведомо проигрышной битве с силами природы. Конечно же и он узнаёт меня, наклоняет голову набок, тихо интересуется моим здоровьем. Я отвечаю, что благодаря его стараниям, чувствую себя замечательно, как никогда.
Мы трогаемся в путь. Не удержавшись от распиравшего меня любопытства, я выстреливаю из себя вопрос, вертевшийся на языке. Что он здесь делает? Шаман молчит так долго, что у меня возникает мысль, может он не хочет отвечать или просто не услышал? Но вдруг он говорит, что веселил птицу. Поди пойми, шутит старик или говорит правду. Я непонимающе смотрю на него и в полном недоумении уточняю: веселил птицу? Он охотно кивает косматой головой. Много грусти, много отчаяния, - продолжает он. Надо задобрить, развеселить. Я это сделал.
Грустная и отчаянная птица. Что это значит? Шаман выдавливает ещё одно слово и мне сразу всё становится понятно. Минлей. Ну, конечно. Теперь я, кажется, понимаю о чём идёт речь. По легендам северных народов, Минлей насылает судру - метели и снежные бураны. Об этом я что-то слышал от попутчика на борту вертолёта, того самого, дед которого был коренным селькупом. Это проделки птицы Минлей, говорил он, мифического существа, рождённого не то в наказание, не то в награду людям. По поверьям ненцев, эта большая сказочная птица с крепкими железными крыльями жила когда-то в подземном мире, куда ее спрятал бог Ига. Но в период открытия нефтяных месторождений птица Минлей была выпущена из темницы. Нганасаны же уверены, что Минлей дарует людям счастье, если у нее хорошее настроение, но может принести и беду, если не в духе. Шаман считает, что простому путнику лучше всего не встречать на своем пути эту птицу: кто знает, какое у нее настроение.
Это владения Минлей? Она здесь живёт? - сыплю я новыми вопросами шамана. Везде её владения, снова после долгой паузы отвечает старик. Она путешественница. Но любит древних пращуров. Всегда выбирает их стоянки.
Я окончательно запутываюсь и верчу головой по сторонам. Какие стоянки? Какие древние пращуры? Эти вопросы шаман ответом не удостоил. Тогда я спрашиваю, за что она любит древних пращуров? За мудрость – его ответ. Как она находит их стоянки? Они везде, где есть вода, охотничьи угодья или пастбища. Шаман вскидывает брови и удивлённо спрашивает, где ещё, по-моему, должны были жить люди тысячи лет? Действительно, именно там, где он и говорит. Но как он, шаман, узнаёт места стоянок под снегом, чтобы найти птицу? Со временем ты просто чувствуешь их, нехотя отвечает он, и надолго теряет свой интерес ко мне. Около получаса мы едем молча. Я вспоминаю про термос с чаем, сало и хлеб. Предлагаю остановиться и перекусить. Старик соглашается, видно он очень голоден.
За совместной трапезой мне удаётся снова разговорить моего удивительного попутчика. На вопрос, насколько стоянки древние, шаман отвечает уклончиво: две-три с половиной тысячи лет. Я присвистываю. По всей видимости, речь идёт об очень древних поселениях коренных народностей этих мест, настолько древних, что любой археолог, узнав об их существовании, от переизбытка эмоций, съел бы свой галстук. Я склоняюсь к тому, что шаман говорит правду, поэтому мне хочется узнать как можно больше.
Есть ли материальные признаки? Да, говорит шаман, отправляя в рот ломоть сала на куске чёрного хлеба. В тундре много менгиров, больших каменных плит, установленных вертикально. Что-то вроде Стоунхенджа, догадываюсь я, мегалитических сооружений для религиозных, магических и духовных целей. Мои догадки шаман не подтверждает и не опровергает. Он просто методично пережёвывает пищу, запивая её горячим чаем из термоса. А ещё? Гроты на берегах. Там много торчащих костей китов, наконечники стрел из обсидиана, иглы из бивней мамонта, луки из китового уса. Ух, ты! Я действительно поражён. Задаю глупый вопрос: а сокровища есть? – и тут же осекаюсь при хмуром взгляде старика. Истинные сокровища – знания. Они вокруг тебя, но не под тобой. Я отвожу взгляд в сторону, чувствуя, что растерял перед шаманом свой крошечный кредит доверия всего одним бестолковым вопросом.
Ну, хорошо, ещё одна попытка. Я вспоминаю, что упустил из разговора мифическую птицу. А сколько лет Минлей, она древнее, чем пращуры? Люди здесь жили всегда. Как, всегда? То есть, сколько есть люди, столько они здесь и жили. Таков был ответ. Но сегодня это под вопросом. Этой своей фразой он совсем сбивает меня с толку. Почему же? Раньше людям не нужны были уголь, нефть или другие энергоносители. Сегодня они тратят на это большую часть заработка и мерзнут. Что же делать? Эта цивилизация ошибочна в том, что везде стремится создать одинаковые условия. Такой способ проигрышен, так как требует постоянного притока энергии извне. Скоро варвары будут изучать способы жить в тех условиях, которые есть. А кто варвары? Варвары - люди со столь низким уровнем культуры, что без своих приспособлений они не проживут в тундре и суток. И я варвар? И ты, варвар! Думаешь о сиюминутной красоте небесного огня, тешишь напраслиной поймать его в свой сачок, словно диковинную бабочку.
Я осекся. Как может статься, что шаман знает о моих тщетных поисках, о моей цели? Ведь под небесным огнём он подразумевает не что иное, как полярное сияние. Я настолько поражён услышанному, что на несколько минут теряю дар речи. Ты знаешь, зачем я здесь? Я знаю, зачем ты здесь. И ты можешь мне помочь? Старик молчит минуту, потом смеётся в свою косматую бороду, беззлобно, но оттого не менее обидно. Зачем мне помогать тебе? Я крепко задумываюсь. В глазах этого мудреца я варвар. Моя мечта засветиться на обложке астрономического издания кажется ему смешной. Он спас свою общину от холода и голода, дал возможность охотникам ловить дичь в благоприятную погоду, а не искать хворост в заснеженной тундре в попытке уберечься от ветров, выдувающих последнее тепло из углов чума. После всего этого, мои претензии на идеалы кажутся смешными даже мне. Я развожу руками, соглашаясь с шаманом. Он прав, я всего лишь играюсь в песочнице. Так стоило ли потакать моим нелепым прихотям, взывая к великим силам природы? Я сам ответил: нет, не стоило.
Я отряхнул крошки с колен, дёрнул коробку передач и мы, в полном молчании, тихонько ползём дальше, навстречу замёрзшему морю. Шаман с беспечным видом ковыряется в зубах, потом засыпает, роняя голову на грудь. Я сверлю взглядом тундру, выискивая по навигатору короткую дорогу. Часам к восьми утра мы взбираемся на пригорок, и моему взору открывается заснеженная кромка побережья с огоньками посёлка. Шаман открывает глаза, словно и не спал, словно только и ждал того момента, говорит, что до общины уже доберётся как-нибудь сам. На прощание роняет невзначай кроткое спасибо, и уже почти вслед бросает фразу: добро возвращается к тому, кто однажды выпустил его. Даже, если этот кто-то – варвар. Больше он уже не смотрит в мою сторону, застёгивает лыжи на ногах и неспешной походкой, заваливаясь корпусом на правую ногу, двигается к крошечным конусам чумов.
Роберт Хайнлайн в одной из своих книг как-то обронил золотую фразу. «Любой священник или шаман, - написал он, - должен восприниматься как мошенник. Пока не докажет обратное». Этот шаман доказал свою состоятельность дважды. Оба раза я был слишком самонадеянным, чтобы понять простую аксиому: удивительное рядом. Короткий полярный день расцвел лишь на короткий миг, чтобы свернуться в бутон и уступить своё место чистой звёздной ночи, без единого облачка в небе. На тёмном полотне, вымазанном блёсками мерцающих созвездий, во всём благодушии безмолвного космоса, вспыхнули и погасли первые протуберанцы бледных сияний, пока слабых, рахитовых, но с каждой секундой разгорающихся всё сильнее. И вот, выпростав в небо сноп разноцветных осколков, сияние заискрилось, засверкало всполохами света, перетекающего друг в друга, меняющего цвет, интенсивность, так как мог это делать лишь камень идеальной огранки, шутливо играя солнечным светом. Капитан истерично бегал по палубе, прилаживая камеру к неподатливому штативу, а я смотрел, молча и восторженно, боясь замарать красоту лишним движением, косым взглядом. Я наслаждался зрелищем, а кофра с фотоаппаратом беспечно болталась на плече. Не стоит, не надо, не сейчас, - думал я, а сам восторженно пялился в небо, где разворачивалось настоящее чудо природы.
Порою я люблю покупать и читать совершенно жёлтую прессу, местами даже откровенную чернуху. Приезжая в любой город, где я до этого ни разу не был, я всегда останавливаюсь у лотка с печатной продукцией и прошу продавца продать мне «полтора метра вот этого». Зачем я это делаю? Один из ответов – мне интересно, во что верят люди. Покупая всякую откровенную чушь, они рано или поздно начинают верить в то, о чём в ней пишут. Возможно, это яркий пример демонстрации силы самовнушения, о котором так любят трубить эксперты-психологи. Ты честно можешь вставить вместо чайника любой другой предмет, с которым однозначно смог бы себя ассоциировать. Суть от этого не изменится. Существует ли в природе птица, диктующая свой устав погоде, и правы ли легенды, утверждающие, что в полярную ночь Солнце и Луну прячет у себя в подземелье недобрый божок по имени Нгу? Остались ли следы древних северных цивилизаций, обитавших здесь в эпоху дохристианской веры? И какая судьба уготована цивилизации «варваров» с её стремительным взлётом научно-технического прогресса? Ответы на эти вопросы сильно зависят от вашего внутреннего мироощущения, принятия или отторжения тех или иных фактов. Как-то очень незаметно, на мягких лапах, прошло время слушать сказки и пришло время другое: рассказывать эти сказки маленькому сыну, а теперь – и взрослым людям, которые по существу те же дети, только с большими кулаками и раздутым альтер-эго. Нашими игрушками становятся войны, религия и прогресс. Мы становимся куклами в строю своего кружка, команды, племени, общества. Из нашего мира уходят звёздное небо, полярные сияния, восходы и закаты - это чудесное ощущение однократности бытия. Мы привыкаем жить. Мы уже не идём, не двигаемся вперёд. Нас ведут. Люди, обстоятельства, привычки, даже вещи. Мы живём в удивительное время. И это время призрачных иллюзий и умирающей надежды, той самой надежды, что тряпичной куклой холодного безжизненного тела обмякнет однажды на ваших руках за мгновенье до того, как к сердцу пробьётся липких страх. Страх от безысходности. Но сны не станут явью, если в сердце каждого из нас начнёт вещать свой собственный, личный шаман. Вместо первой полосы бульварной газетёнки, мы посмотрим на звёздное небо и скажем, что Вселенная прекрасна и удивительна. Мы обратим внимание на Бога, который и есть наша Вселенная, который и есть наша Земля. Это и полностью созревший урожай, и опьяняющее виноградное вино, и золото созревшей пшеницы, волнующейся в поле, и мерцание яблок, свисающих с зеленых веток в сентябрьский полдень. Это всё Бог. А зрелище весеннего расцветающего после долгой зимы луга вызовет чувства, соперничающие по силе с переживаниями настоящего миропомазания. Это и есть предназначение.
Когда я снова приеду домой, вишня пустит цвет, а в воздухе будут носиться жуки. Земля примерит изумрудный ковёр сочной травы с жёлтыми вкраплениями нежных одуванчиков и всё вокруг окутается волшебным ароматом первоцвета. Сила и величие этой красоты ничуть не меньше полярных сияний в Карском, увиденных мною. В каждом уголке Земного шара можно отыскать место, где разворачивается подобная сказка. И добро обязательно победит в ней, если изначально мы не убьём его в себе.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Капитан сделал очередную серию снимков, многие из которых могли бы претендовать на разворот затрапезного астрономического журнала. Возможно, даже больше. Мой интерес к полярным сияниям не угас. Но теперь я не ставлю перед собой цели стать автором редкого снимка. Память о чудесах природы хранит моё сердце. Многие из бригады «Забияки» в приватной беседе шепчут, что северные воды Карского действительно хранят под толщей льда великую тайну древних погибших цивилизаций. Подумываю: может обменять фотоаппарат на сонар? И поговорить с шаманом. Он-то знает толк в добрых сказках…
Февраль – апрель, 2011