Глава 1
Страх и скромность
‘Сколько их, как ты думаешь? Пять сотен? Шесть?’ - прищурившись, Бедвир смотрел вниз, туда, где у подножия крутого холма собиралось темное саксонское войско. Он нервничал и оттого хотел поговорить. ‘Знаешь как я считаю? Делю эдакую толпу на глаз на десять частей и считаю людей в одной такой части. Артур мне так подсказал.’
Бедвир повернул ко мне свое сухощавое строгое лицо и я должен был ему ответить. Так принято у людей: к тебе обратились и ты должен дать ответ, пусть не слишком умный, пусть неправильный, любой.
‘Хитро’ - похвалил я. ‘Ты заметил, все они пешие. Конница прячется где-то. За тем лесом, может быть?’
Бевир вытянул шею, пытаясь различить движение среди желтеющей листвы густого полеска. Он снова заговорил и мне пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы следовать его мысли. Показывать незаинтересованность в беседе невежливо и опасно. Человек, позволяющий себе такую грубость, редко расценивается как замкнутый и нелюдимый, а чаще всего считается заносчивым, надменным, черезмерно гордым. Мне вообще-то не слишком охотно прощали недостатки моей натуры, но гордости не прощали никогда.
* * *
Скромности учила меня Вивиан. Еще мне полагалось быть смелым и честным и верным, но прежде всего – скромным. C высоты своего пророческого дара Вивиан видела опасные вершины и темные пропасти моей судьбы, и считала скромность качеством, способным сдержать мой взлет и смягчить падение. С мрачным упорством человека, взявшегося за дело глупое и безнадежное, она учила меня искусству поддерживать беседу и другим бессмысленным правилам, по которым живут люди, и добилась весьма скромных результатов. В барды я не гожусь и люди не сходятся к моему костру послушать мои рассказы или посмеяться моим шуткам, но это неслишком меня огорчает, другой у меня талант.
Я люблю движение. Люблю балансировать на шатком челне, скользящем по поверхности Стекляного Озера, рассекая воду длинным веслом, люблю вертеться в веселом танце, обхватив рукой гибкий и податливый девичий стан, люблю скорость и острый ветер, бьющий в лицо, и мощный галоп покорившегося моей воле коня, и кажется мне, что я могу летать или бежать по воде, едва касаясь волны легкими и быстрыми шагами. Это я даже пробовал несколько раз и ничего у меня не получалось. Еще ребенком, не знающим своего происхождения, я пытался объяснить необычную легкость моих движений своим возможным родством с эльфами, но Вивиан в эльфов не верила и называла мои претензии темными предрассудками. При этом Вивиан была волшебницей и жрицей Богини-Матери и верила в проклятия и таинства темной луны и в силу крови младенца, рожденного в полночь, и дождевой воды, собранной на перекрестке трех дорог, и во всякие глупости без конца и края, а в эльфов не верила. Я находил это странным. Впрочем, странностям Вивиан тоже не было конца.
Она часами сидела на берегу Стекляного Озера, всегда в одном и том же месте, и глядела в темную воду, и видела в глубине события, происходившие в иных местах, за много дней пути, а то и вовсе еще не случившиеся, толковала их по-своему и предсказывала будущее. Иногда ее предсказания сбывались, но чаще она ошибалась, что отчего-то не подрывало веры в ее могущество. Так же она предсказала и мое будущее, мерно покачиваясь, будто в трансе:
‘У тебя будет все, кроме одного, самого необходимого. Ты победишь всех врагов, кроме одного, самого страшного. Жизнь твоя будет долгой, слава твоя будет вечной, но будет эта слава без чести’
Я счел ее предсказание вздором и детским лепетом, где все было перевернуто с ног на голову. Разве человек, богато одаренный, снедаемый лишь одной несбыточной мечтой, не сочтет ее самой желанной и самой необходимой, просто в силу ее недоступности? Разве враг, одолевший воина, прежде непобедимого, не становится оттого самым страшным? Я посмеивался над предсказанием Вивиан и считал себя способным делать такие же по пять в день, не утруждаясь сидением не берегу.
Именно так мне нравилось думать о Вивиан, скептически и снисходительно, посмеиваясь над ее странностями и не слишком впечатляясь ее могуществом. Такой была моя детская гордыня, наказанная весьма памятным уроком скромности.
Мы сидели на берегу озера у неяркого огня и глядели как вставала над озером почти полная луна в красноватом мареве и об этой же луне говорили, когда мне для чего-то понадобилось взглянуть в лицо Вивиан. Я не узнал ее. В бледной безжизненной маске, вцепившейся в меня пустыми черными глазницами, не было ничего человеческого и я окаменел, дрожа и задыхаясь, желая лишь одного – оказаться на другом конце земли, вырваться из цепкой липкой паутины, избавиться от боли, никогда прежде не испытанной, сжимающей мое сердце железными когтями. Пытка продолжалась целую вечность и когда она, наконец, отпустила меня, я упал на влажный песок и сжался в клубок, с трудом переводя дыхание, стараясь унять бьющую мое тело дрожь, превозмогая подступившую к горлу тошноту.
‘Зачем? За что?’ - прошептал я, едва шевеля непослушными губами и Вивиан легко коснулась моего плеча и сказала тихо и мягко:
‘Неправильный вопрос, мальчик’
Мне удалось поняться на колени и снова увидеть луну, отражающуюся в неподвижной воде.
‘Что это было?’ - я снова обратился к Вивиан, все еще не решаясь взглянуть ей в лицо, и она ответила очень просто:
‘Страх. Это испытывает каждый, взглянувший в лицо смерти’
Одним из талантов Вивиан была ее способность внушать людям любые чувства, согласно ее усмотрению, и она использовала свой дар, чтобы научить меня страху и, как обычно, скромности.
Она сделала это по просьбе Балина, немолодого воина, обучавшего меня военному мастерству. В паре со своим старинным товарищeм по имени Кадд Балин учил меня владеть мечом и пикой, а также верховой езде и умению выбирать позицию для боя и возводить укрепления, и стрелять из лука, и понимать оружие. Вместе мы охотились на оленей и диких кабанов и последний удар всегда был моим, с тем чтобы научился я отнимать жизнь уверенно и спокойно, с полным сознанием моего на то права и без излишней жестокости или непристойной случаю радости. Охотой распоряжался Кадд и главным оружием считал пику и кинжал. Балин предпочитал меч и пытался научить меня по-своему, но я очень быстро приобрел свою собственную манеру боя, которую Балин считал слишком рискованной и в настоящем бою несостоятельной. Он относил мое бесстрашие на счет моей уверенности в том, что ни сам он, ни Кадд, никогда не причинят мне вреда и оттого я мог позволить себе роскошь излишнего риска, приобретая тем самым плохие привычки. Он долго жаловался на меня Вивиан и она согласилась нагнать на меня страху, в результате чего я стал побаиваться Вивиан, но не Балина и не Кадда. Балин переживал и огорчался моему упрямству и мне хотелось ему угодить, потому что мои учителя мне нравились. Я видел в них верность долгу и желание правильно делать свое дело и умеренную привязанность ко мне и настороженное уважение к Вивиан и грусть о том, что жизнь прошла даром, и некоторую спокойную меланхолию. В этом, кстати, состоит мой главный дар. Я вижу суть людей, как видят свет или огонь, когда различные краски сливаются в одно и меняются в непрестанном движении, и невозможно различить мелкие детали, но суть остается понятной: тепло, покой, еда, приют, опасность, смерть. Объяснить это очень трудно, как невозможно объяснить огонь человеку, никогда его не видевшему. Я научился видеть людей, не объясняя их сути словами, и мог таким образом рассмотреть каждого, кроме Вивиан. Ее суть скрывалась в перламутровом молочно-розовом тумане, а может быть таковым и являлась, что вполне подходило госпоже Стекляного Озера, самого волшебного места во всей Британии, которое я считал своим домом и другого не помнил. В сказку о погибших благородных родителях я не верил, а в тайне подозревал себя незаконнорожденным сыном Вивиан и возможным результатом ее связи с эльфом, и мечтал когда-нибудь найти своего отца, впрочем, не слишком пылко. Я вообще не очень хотел покинуть Стекляное Озеро и относился к миру за его пределами без страха и без любопытства, а скорее с неприязненным недоумением. Поступки людей, населявших этот мир, казались мне странными, их мотивы – непонятными и нелепыми, но Вивиан имела на меня определенные планы и они должны были осуществиться за пределами Стекляного Озера. Я плыл по течению ее реки к своей долгой жизни и вечной славе без чести, и в ходе моего движения мне предстояло научиться страху и скромности.
Вот для чего придумала Вивиан наши игры с переодеванием.
Британия тогда переживала короткий период непрочного мира. Koнечно, пограничные стычки с саксонами на Юге и на Востоке, с пиктами на Севере и с ирландцами на Западе не прекращались никогда, но настоящей войны все же не было и молодецкая лихость меченосцев и копейщиков искала выход в военных играх всякого рода, без которых не обходился ни один праздник ни в одном уважающем себя королевстве. Все с той же целью – научиться скромности и стаху – мне предстояло принять участие в таких играх при дворе Мейрхиона, короля Регеда, в крепости Каер-Лайл.
Отчего-то я не слишком радовался предстоящей поездке и считал ее цель в какой-то мере унизительной, но Вивиан настояла на своем и даже добыла для меня три боевых убора. Первый доспех был всего лишь черной суконной стеганкой с серебряными заклепками в виде мелких звезд. Особенной ценности он не представлял, но Балин считал его способным остановить большинство ударов меча, кроме самых сильных и прямых.
‘Меча, но не пики’ - задумчиво повторял он, ковыряя ногтем серебрянную заклепку.
‘Хорошую пику ничто не остановит’ - с удовольствием добавлял Кадд и я понимал, что урок страха уже начался.
Второй доспех был сработан из жесткой, в палец толщины кожи, понравившейся мне своим густым красным цветом, цветом спелой вишни, темной крови. Он состоял из пластин, прикрывающих спину, грудь и плечи, одевался через голову и был мне явно велик. Балин и Кадд долго крутились возле меня, подгоняя непослушные ремни, и, видимо, остались недовольны. Самым лучшим был третий, римской работы доспех с начищенными до золотого сияния бронзовыми пластинами, скрепленными кожанными ремнями, и жесткой короткой юбкой. Его тоже пришлось на меня подгонять, но в результате доспех сидел на мне как влитой, я даже снимать его не хотел, а так и проходил в нем весь день, привыкая к его тяжести и ослепительному блеску.
К трем уборам предполагалось подобрать три имени и Балин с Каддом ржали до икоты, перебирая одним им известные имена.
‘Кердвигг!’ - радостно восклицал Кадд и Балин тряс головой и хлопал ладонями о колени и отвечал: ‘Меледдин!, к полному восторгу Кадда. Из такого их энтузиазма я заключил, что ни одно из предлагаемых имен увужающему себя вину не годится и решил вопрос с гениальной простотой:
‘Пусть будет так: Черный Воин, Красный Воин и Золотой Воин’
После недолгой паузы оба мастера ответил мне таким унизительным ревом, что я в спешке отступил, но к самому порогу моей хижины доносилось восторженное: ‘Ззолотой Воин!’ и вой обессилевшего от смеха Кадда: ‘Нет, не могу, перестань!’ ‘Ззолотоой!’ ‘Брось, Балин, я обмочился, смотри!’ ‘Зззолотооой!, ‘Ооооо, заткнись!’
А следующим утром мы отправились в путь. Вивиан вышла нас проводить и показалась мне грустной и немного виноватой. Она вела мою лошадь в поводу и я взял ее руку и поднес к своим губам.
‘Не тревожься, госпожа. Ничего со мной не случится’
‘Я знаю’ - ответила она с удивлением.
‘Еще бы’ - Балин покосился на мою черную стеганку.’Черный Воин’
Кадд сдавленно фыркнул, но веселье прошло, уступив место покорности медленному, но непрестанному течению.
Никто на нас не обращал внимания. Мы проезжали по убранным полям, по деревням и мостам над бегущей водой и оставались словно невидимыми. Мы останавливались на ночь в тавернах у дороги, где нас обслуживали быстро и уважительно и провожали в путь без любопытства. Подумаешь, молодой господин с небольшой охраной путушествует по своим делам. Над нашей дорогой легкой дымкой вилась магия Вивиан. Мы ехали на Север и звезды становились ярче, а леса – темнее, и все ближе висели над сосновыми верхушками темно-серебряные облака гор. Я никогда прежде не видел гор и они показались мне живыми, но чужими и, пожалуй, враждебными.
В столицу Регеда город и крепость Каер-Лайл мы прибыли поздно вечером и поселились в таверне до того переполненной, что нам на троих достался только отгороженный холстиной угол с соломой на влажном полу. Я счел это неудобство испытанием моей скромности и жаловаться не стал. Вот она, скромность, мокрая солома и теснота и храп Кадда и весьма понятная возня за занавеской. А на следующий день наступил черед страха.
‘Господин мой Черный Воин изъявил желание сражаться в двух поединках: утром – меч и кинжал, после полудня – пика и щит’ - голос Кадда был серьезным и осторожным, будто он принес плохую весть и ожидал за это неприятностей на свою голову. Мы с Балином сидели за завтраком и есть мне внезапно расхотелось.
Балин оказался прав – мне было страшно. Я не боялся погибнуть, или даже получить серьезную рану, я знал,что этого со мной не случится. Я очень боялся опозориться. Сделать какую-нибудь глупость, вызвать скандал, наделать себе в штаны, не то сказать, не там сесть. Очень много людей собралось в Каер-Лайле на праздник Мабона, на турнир или по делам и я, привыкший к тишине и одиночеству Стекляного Озера, задыхался в толпе.
‘Не бойся, если что, мы тебя защитим’ - говорил мне Балин, видимо, заметивший мое волнение.
‘Мы здесь не в игры играем’ - соглашался Кадд.
‘Нам на их правила наплевать’ - подхватывал Балин.
‘Что они нам сделают? Отобъемся!’ - поражал уверенностью Кадд и я улыбнулся в ответ на их слаженную, будто заранее отыгранную речь.
‘Ну вот, так-то лучше!’ - похвалил Балин. ‘И то правда, Черный Воин!’ и мы засмеялись все вместе и неприятный момент миновал.
Мой первый соперник вышел в круг и поднял над головой крупные кулаки и заревел свой боевой клич и толпа закричала в ответ и захлопала в ладоши. Он был высоким и широким в кости, но каким-то нескладным, словно выросшим слишком быстро, и я решил, что он тоже молод, хоть и постарше меня. Он показался мне похожим на саксона, с выбивающимися из-под шлема желтыми прядями и с редкой рыжеватой бородой, и я не боялся его совершенно. Я спокойно ушел от его первых ударов, сильных и не совсем точных и не очень быстрых, всякий раз позволяя его клинку пройти совсем рядом с моим плечом, грудью, коленом, затем дождался его особенно широкого замаха и шагнул вперед, одновременно отводя его кинжал своим клинком и подставляя свой кинжал под его жидкую бороду. Он замер в недоумении. Шла десятая секунда боя. Я подвел лезвие своего меча под острие кинжала у его горла и клинки противно заскрежетали. ‘Сдавайся, воин’ - подсказал я ему совсем тихо и он раскинул руки в стороны.
Балин недовольно сопел, собирая небогатое оружие похожего на саксона воина. Именно от такой манеры боя он и пытался меня отучить, внушив мне страх и научив меня скромности. Бедный Балин, не обладая моей скоростью, он так никогда и не проникся моей идеей, не понял моего удивительного открытия. Чтобы избежать удара, совсем не обязательно отступать за пределы его досягаемости. Какая разница если чужой клинок пройдет в пальце от твоей груди, а не в локте? Какой вред в царапине на доспехе или в дыхании рассеченного сталью воздуха, коснувшемся твоего лица? Зато для ответного удара тебе не нужно преодолевать разделяющего вас расстояния, ведь ты уже там, у его горла, у его груди, за его спиной, с жадной сталью в руке, послушной твоей воле, с опасной радостью в сердце, неотразимый, непобедимый, совершенно смертельный...
Второй поединок Черного Воина получился намного более интересным.
‘Помни, пика бъет с силой’ - напоминал мне Кадд. ‘Помни, щит – тоже оружие’ Мне казалось, что он не слишком в меня верил и я его в чем-то понимал.
Мне предстояло сразиться с воином опытным и не слишком молодым. Он стоял, чуть согнув в коленях крепкие ноги и склонив голову над ободом круглого щита, держа пику уверенно и твердо. Я увидел его простую прямую натуру, почувствовал горечь, причины которой я не знал, и заметил его разочарование. Он был уверен в своей победе, так же как и в том, что она не принесет ему ни славы, ни добычи, и его настроение определялось чем-то вроде обиженного ‘вот так всегда’
Мне удалось увернуться от его первого удара, но он успел подхватить миновавшую меня пику и повернуться ко мне лицом. При этом он не утратил равновесия и его движения были короткими и точными и быстрыми. Я нанес удар, нацеленный в его лицо, но он лишь качнул головой и плечами, не меняя позы и не поднимая щита. Я увидел, что Балин и Кадд протиснулись вперед и глядели на моего соперника с мрачной решимостью, положив ладони на рукояти мечей одинаковым жестом.
Я подставил щит под удар пики, но стальное жало скользнуло по поверхности щита и я поспешно опустил голову. Жало царапнуло венец моего шлема, впрочем едва его коснувшись. Помни, пика бъет с силой. Я послал пику под его щит с сразу ее отдернул. Помни, щит – тоже оружие. Он быстро опустил свой щит и обод моего ударил его в плечо, и тогда он толкнул меня в грудь с силой, опрокинувшей меня на спину, как ребенка, и жало его пики коснулось земли у моего виска. Повернувшись, я ударил его под колени древком моей пики и он споткнулся и торопливо шагнул вперед, восстанавливая равновесие, и я успел вскочить на ноги. Пoтом мы долго кружили по утоптанному двору, атакуя с осторожностью, внимательно защищаясь, и вокруг нас собралась порядочная толпа, но я не замечал ничего, кроме точных и быстрых движений моего соперника, его растущего удолетворения и гордости, смешанной с удивлением. Я видел, что наш поединок нравился ему все больше и мысли о добыче уступили почтительному ‘ничего себе’
И все же я его побил. Я заметил, что он чуть припадал на левую ногу и заставил его поворачиваться, все время влево, уступая коротким и быстрым, как жало змеи, ударам, нацеленным в левую щиколотку. Один из них достиг цели и мой противник споткнулся, а я толкнул его щитом и быстро приставил пику к его груди, а вернее к верхней части его живота, как раз под кожаным панцирем, прикрывающим его ребра.
Он взглянул на меня печально; тяжело переводя дыхание спросил:
‘Как твое имя, воин?’
‘Черный Воин’ - ответил я виновато.
‘Я, Грифидд из Пависа, сдаюсь тебе, Черный Воин’
Я склонил голову: ‘Ты бился хорошо, Грифидд. Можешь оставить себе оружие’
Балин и Кадд хлопали меня по плечам, горячо обсуждая подробности моего боя с Грифиддом, и, опьяненный своим успехом, я дал им себя увести. Только в таверне, с жадностью набросившись на принесенную мне еду и утолив первый голод, я спросил:
‘А дальше что?’
‘Дальше – все’ - непонятно ответил Балин. ‘Черный Воин свое дело сделал. Завтра настанет черед Красного’
‘Подожди’ - смысл происходившего ускользал от меня. ‘Завтра будет другой турнир, так?’
‘Так’ - Балин глядел в тарелку и хмурился.
‘А сегодняшний еще продолжается?’ Мне не ответили и гнев задрожал у меня в груди. ‘Без моего участия? Хоть я и побил двоих? Почему?’
‘Ты сюда приехал не призы брать. Тебе надо опыта набраться, а не красоваться перед людьми’ - голос Балина звучал глухо и жестко. ‘Ешь давай’
Ярость ударила меня, словно пика, захлестнула темной вязкой волной. Вскочив на ноги, я смел со стола остатки еды.
‘Ты служишь мне. Не забывай. Немедленно ступай...’
Не размахиваясь, Балин хлестнул меня по лицу тыльной стороной руки и я отлетел к стене. Он возвышался надо мной темной тучей и его палец приблизился к моему лицу.
‘Мальчишка. Щенок. Ты думал, выиграл две потешные потасовки и можешь со мною так-то... Я служу госпоже Вивиан, а на твои приказы мне наплевать!’
Он и вправду сплюнул и, резко развернувшись, пошел прочь. Меня били и прежде, дисциплина давалась мне с трудом, но была тем не менее небходима, однако никогда еще я не чувствовал себя таким униженным и таким обманутым.
Кадд помог мне подняться, вытер кровь с моего лица, заговорил примирительно:
‘Ладно, ты вот что, не сердись. Такой у нас план, чтоб ты не больно светился. В секрете тебя велено держать, сам знаешь’
Я спрятался в своем углу, лег на солому, повернувшись лицом к стене. Кадд сел рядом, тронул меня за плечо и зашептал:
‘Слушай, знаешь что? Давай обрядим тебя в Красного Воина и пойдем посмотрим? А я тебе все расскажу. Давай!’
Я хотел было гордо отказаться, но любопытство взяло свое и в красном доспехе в сопровождении Кадда я вернулся к арене. Кадд объяснял мне правила турнира, расписывал достоинства и недостатки участников и постепенно я увлекся их поединками и даже стал болеть за одного рослого копейщика, владевшего пикой легко и уверенно и победившего во всех поединках, кроме самого последнего, который получился долгим и нудным и закончился победой воина, знаменитого не мастерством, а коварством.
К вечеру мы вернулись в таверну и сели ужинать, а Бaлин был пьян и на меня не смотрел, ну а я не глядел на него.
Следующим утром зарядил холодный мелкий дождь и биться мне совсем не хотелось, а лучше было бы вернуться на Стекляное Озеро и сидеть на берегу с Вивиан и глядеть в воду, пока та не затянется первым льдом и не выпадет снег, по которому так весело охотиться на лис...
Я немного подумал над своей обидой и удивился своему внезапно открывшемуся тщеславию: неужели мне необходимо получить какой-нибудь кубок с облезшей позолотой, чтобы считать себя хорошим воином? Прав был Балин, мы приехали в Каер-Лайл не для развлечений и их турниры нам были до одного места.
С таким примерно настроением Красный Воин явился на арену и победил обоих своих соперников с легкостью его самого поразившей. Тайну моей небывалой лихости открыл мне Кадд, пока я переодевался в таверне: турнир второго дня был платным и учавствовали в нем те, кто мог себе позволить входную плату, и не каждый из них поражал умением.
‘Мастерства не купишь!’ - смеялся Кадд, ‘А вот продать его можно, еще и как’
Я сумел от него отделаться и пошел шляться по городу, ходить вдоль торговых рядов, глазеть на воинов и их женщин. На меня тоже глядели. Впрочем, меня это не удивляло, на меня глядели всегда. Я купил для Вивиан тонкое голубое покрывало с серебряной каймой и торговка, продавшая мне красивую вещицу, ласково улыбалась мне и говорила приятное.
Хорошие люди живут в Каер-Лайле, подумал я и пошел ужинать в самую большую и чистую харчевню, где пришедший с Юга бард пел песни о короле Артуре и его воинах, о феях и волшебниках и даже спел одну короткую песню о Вивиан, хотя и не назвал ее по имени. Я сидел и слушал его до темна и немного опьянел от непривычно крепкого эля, а когда я возвращался в свою таверну, показалось мне что кто-то следил за мною, шел вслед по темным пустым улицам, но я был вооружен, вполне в себе уверен, и было мне не страшно, а немного обидно.
Турнир третьего дня собрал совсем других участников. Входная плата взималамсь высокая и сражались в основном господа, в дорогом оружии, окруженные слугами, под разноцветными флагами, но даже в таком собрании мой золотой доспех вызвал определенное внимание. Я победил своего соперника, попросту измотав его внимательной защитой и быстрыми, непрерывными ударами меча и кинжала, затем демонстративно отказался от второго поединка, вызвав возмущенные крики толпы и весьма нелестные замечания в свой адрес, причем никуда не ушел, а остался стоять прямо за канатом, ограждавшим арену, невозмутимо сложив руки на поясе, всем назло. Хотите моей скромности? Пожалуйста. В меня только что не плюют, а я стою весь скромный до невозможности и смотрю, как другие забирают мои призы.
Победил в турнире граф Кассиус, крупный Регедский вельможа, рослый бородач в голубой тунике поверх хорошей кольчуги. На тунике красовался его герб – белый лебедь в золотой короне. Толпа приветствовала графа весьма охотно, причем некоторые махали голубыми флажками, когда королева Регеда, женщина высокого роста и тучного сложения, вручала победителю приз – богато украшенный короткий меч в расшитых золотой нитью ножнах. Щит победителя повесили на почетном месте, на возвышении, прямо у ног короля, и красовалась на нем все та же несносная птица и раздражала меня до безумия.
Все дальнейшее произошло не по моей воле. Я, так боявшийся опозориться, терявшийся в толпе, смущенный взглядами обращенных на меня глаз, никогда не посмел бы переступить канат, пересечь арену, подойти к голубому щиту и вонзить свой клинок в голову белого лебедя. Но я это сделал, будто повинуясь чужому приказу, и тишина на площади установилась такая, что слышно стало как флаги вельмож хлопали по ветру.
‘Твое имя?’ - спросил король недовольно и я ответил ему:
‘Золотой Воин, господин король’
‘Ты не обязан с ним драться, граф’ - обратился король к Кассиусу и тот ответил надменно:
‘Нет, отчего же, мой господин. Нахалов надобно учить’
Я взглянул ему в лицо и удивился. Сутью графа было мелкое тщеславие. Tак бывает редко, чтобы суть определялась столь однозначно, но Кассиус казался именно таким исключением.
‘Выбери оружие, граф’ - предложил король и мой соперник отозвался немедленно:
‘Меч и щит’
Отлично, мое самое любимое оружие.
Мы вышли на середину арены и Кадд подал мне щит. Он был бледен и старался на меня не смотреть.
‘Матушка Дон!’ - проговорил он, потянув за ремень моего доспеха. Пальцы его дрожали. ‘Ты что, тебе жить надоело?’
‘Нет’ - ответил я неуверенно. Я и сам не знал что толкнуло меня на такую глупость. Не птица же, намалеванная на дереве?
Я шагнул навстеру своему противнику. Матушка Дон. Он был выше меня и шире в плечах и не было в нем страха.
‘Сопляк!’ - прорычал Кассиус. ‘Няньки разрешают тебе драться с мужчинами?’
‘А тебе?’ - нашелся я и подставил щит под его первые удары. Я не хотел его оскорблять, но желательно было мне вывести его из себя. Он был сильнее меня и лучше во всех отношениях и противная дрожь побежала по моей левой руке и мой щит трещал под его ударами. Матушка Дон!
‘Красивый ножик ты выиграл. Моему слуге понравится’
Я повернулся и его клинок скользнул по поверхности моего щита и граф качнулся, на мгновение потеряв равновесие, и мне даже удалось коснуться его спины самым острием моего меча.
‘Как некрасиво. Все сморят’
‘Сопляк!’ - снова заревел граф и его клинок прошел рядом с моим плечом.
‘Плохо, граф. Медленно. Побъю я тебя. Лошадь есть у тебя? Вели привести. Будем грузить твой доспех, и оружие’
Я двигался все быстрее и легче и страх уходил, сменяясь пьянящей радостью, и мне хотелось петь и кружить в танце под музыку стали, поднимаясь на разноцветной волне хмельного восторга, звучавшего во мне всеми оттенками настоящего, чистого счастья, Матушка Дон, Матушка Дон, Матушка Дон!
Я дразнил своего грузного и неуклюжего соперника и он хрипел и ругался, а мне становилось весело, легко и радостно и я позабыл о немеющей руке и не заметил боли, когда клинок графа скользнул по моему бедру. Но Кассиус почувствовал, как его лезвие впилось в мягкое, и с победным криком бросился вперед, добить, уничтожить, раздавить. Я ударил его изо всех сил, быстро и точно, ногой в живот и рукоятью меча в лицо, и граф грузно сел на землю. Острие моего меча еще двигалось к его груди, когда заревел рог: король Мейрхион остановил поединок, спасая своего графа от позорной необходимости сдаться.
Я вежливо склонил голову:
‘Ты оказал мне большую честь, граф’ - и протянул руку сидящему на земле и граф смачно плюнул в мою ладонь.
Я обратился к случившемуся рядом графскому слуге:
‘Собери оружие своего господина, Я пришлю за ним человека’ и вытер испачканную ладонь о его плечо.
Перед королем я опустился на одно колено и низко склонил голову и повинно выслушал его отповедь:
‘Золотой Воин, я приветствую твою храбрость и мастерство в той же мере в которой выражаю тебе свое недовольство. Я нахожу твои манеры непочтительными и твое присутствие в Каер-Лайле нежелательным. Наказывать тебя я не стану, но и безопасности в моих землях не гарантирую. Ступай с миром и не спеши с возвращением в Регед.’
Я ничего ему не ответил, лишь поклонился ему как только мог почтительно и поспешил туда, где дожидался меня Кадд.
‘Пошли, скорее!’ - он схватил меня за рукав и потащил с площади. ‘Балин ждет нас за воротами, за лошадьми побежал’
Кто-то толкнул меня в плечо, кто-то потянул за пояс. Я поднял щит и Кадд, тихо ругаясь, потянул из ножен меч и нам освободили дорогу. Мы свернули в узкий просвет между бревенчатыми стенами, перебежали через грязный двор, нырнули в пахучую полутьму хлева.
‘Давай, снимай!’ - потянул золотую пластину моего доспеха Кадд и я стал расстегивать ремни, но издали доносился шум возбужденной толпы и дрожащие пальцы не слушались меня и Кадд снова ругнулся и стал сам расстегивать мои железные пряжки. Ему удалось стянуть с меня доспех и завернуть его в свой плащ, а мне он бросил другой плащ, видимо Балинов, и велел накрыться с головой. Я ему не противился, сжимая зубы, пытался унять противную ползущую из живота дрожь, не понимая что со мной происходит.
Нам удалось выбраться из города и встретиться с Балином, державшим лошадей с кое-как навьюченными мешками.
‘Подожди, надо его перевязать!’ - сказал Кадд, будто меня там и не было, но Балин бросил: ‘Ничего, переживет!’ и я вскочил в седло. Я был близок к слезам.
Мы пустили лошадей в галоп по узкой грязной тропинке вдоль реки, разбрызгивая холодную воду, и я понятия не имел куда вела та тропинка, во всем полагаясь на моих спутников, переполняясь и скромностью, и страхом. Очень вскоре мы заметили погоню. Летевший за нами всадник был всего один и Кадд с Балином повернули коней и обнажили оружие. В первый и в последний раз в жизни я оказался за спинами своих людей. Я просто не мог заставить себя драться.
В нескольких шагах от нас всадник остановил коня, захрипевшего и закружившегося на месте, поднял руку, проговорил, чуть задыхаясь:
‘Подождите, это я, Грифидд!’
‘Проезжай себе мимо, Грифидд’ - мрачно ответил Балин, но я несколько пришел в себя и вспомнил это имя.
‘Что тебе, Грифидд?’ - спросил я, выезжая вперед.
‘Вот, господин, оружие привез тебе.’ - ответил воин и, видя мое недоумение, пояснил: ‘Графа Кассиуса оружие. Кольчуга, шлем, меч. А короткий меч не отдали, сказали – награда за турнир’ Я молчал, не зная что и ответить, и Грифидд спешился и снял с седла два кожаных мешка, звякнувших железом. ‘Куда их?’
‘Давай мне’ - распорядился Кадд и спрыгнул на землю.
‘Как тебе удалось?’ - удивился я и Грифидд довольно ответил:
‘Так я слышал, как ты сказал, господин, что, дескать, человeка своего пришлешь за оружием, ну я и решился. Думаю, догоню – отдам, не догоню – себе оставлю’
‘Что хочешь за услугу?’ - спросил я и вспомнил, что у меня даже денег не было своих.
‘Милости прошу’ - ответил Грифидд серьезно. ‘Возьми меня к себе на службу, господин’
Это было так неожиданно, что я растерялся окончательно.
‘Грифидд, я себе не принадлежу. Я служу Вивиан, госпоже Стекляного Озера’
Он пожал плечами; стараясь казаться безразличным, ответил: ‘Тем лучше’ но я видел, как он скрестил пальцы старинным знаком, отводящим злой глаз.
‘Хорошо, можешь ехать с нами до Озера, а там решим’ - я обрадовался возможности переложить решение на хрупкие плечи Вивиан.
Балин отнесся к Грифидду без особого доверия. Я слышал, как он пытал нашего нового спутника, когда мы остановились на ночлег.
‘Кому ты раньше служил, Грифидд из Пависа?’
‘Никому’ - Грифидд тыкал прутом в огонь, поднимая в темное небо веселые искры. Я притворялся спящим, медленно приходя в себя после шока своего нахального поединка и нашего бегства из Каер-Лайла. ‘Сам себе господин’ Это служило плохой рекомендацией и я за Грифидда огорчился. ‘До этого принцу Эмрису служил, да не ужился как-то. Странные при его дворе порядки’
‘Ну, а до принца что делал?’ - не отставал Балин и Грифидд продолжал неохотно:
‘Служил в гарнизоне Ратая’
‘Таак... Ну, а в бою бывал?’
‘Случалось’
‘Например?’
‘На Черной Реке, например’
Воины замолчали, стало слышно, как трещал костер и шипели, испаряясь, мелкие брызги дождя.
‘Я тоже был на Черной Реке, но что-то тебя не припомню’ - мрачно заметил Балин.
‘Я был в личной охране короля Карадона’
‘Их всех перебили, до одного’
‘Неправда’ - видно было, что говорить Грифидду не хотелось, и понятно, на Черной Реке король Артур разбил Карадона наголову. ‘Неправда, шестеро нас осталось. А как король умер, остальные решили сдаться, а я не захотел. Дождался темноты, схватился за бревно, так и скрылся, по реке’
‘Ладно, Грифидд. С людьми графа Кассиуса станешь драться, если догонят нас?’
‘Конечно, куда деваться. За господина нашего молодого стану, конечно’
Меня тронула его готовность драться за меня и польстило то, что он звал меня господином, и я едва не пропустил следующий вопрос, заданный Каддом:
‘А как ты его узнал? Ну, как ты узнал, что он тот же воин, что побил тебя? В другом доспехе, все-таки’
Грифидд засмеялся:
‘Доспех другой, да воин тот же. Волос такой черный да длинный, стать та же. Слуги, опять же прежние’
‘Мы ему не слуги’ - проворчал Балин, но Грифидд его не слушал.
‘А главное, двигается он по-особому, с любым оружием не спутаешь такого, ни в одном уборе. Я еще вчера его приметил, в красном доспехе. Потом он в город ушел, один, между прочим, без охраны, ну я и пошел за ним. И хорошо сделал, он возвращался совсем поздно, в темноте уже. Знаешь что с такими случается в Каер-Лайле? Вот, я так и шел за ним, до самой вашей таверны’
‘Он не маленький и мы ему не няньки, чтобы ходить за ним’ - в голосе Балина звучало раздражение, но Грифидд ссоры не искал:
‘Конечно. Но уж очень он приметный. Как его зовут-то?’
‘Ну, ты хитер!’ - засмеялся Балин. ‘Подожди до Озера, там все узнаешь’
Последний вопрос Грифидда мне не понравился, но я видел его суть и предательства в нем не было.
Вивиан оказала нам честь и выехала нам навстречу и появилась, как умела только она. Бесшумно и неожиданно серые всадники выступили из плотного тумана и ахнул пораженный Грифидд, а я соскользнул с седла на землю и встал на колени и коснулся ее сапога. Я был очень счастлив ее видеть, так счастлив, что даже гнева ее не боялся.
Она встретила меня сердечно, позаботилась о моей ране, оказавшейся пустяковой, ни в чем меня не винила, а глядела с грустной и мудрой покорностью судьбе. Мой рассказ о турнире она выслушала внимательно, но оправдаться мне не дала, сказала лишь, что такая у меня натура и ничего с этим не поделаешь. Мы снова сидели с ней на берегу и я даже сказал ей о том, как я мечтал о таком нашем сидении, но она глядела в воду, меня не замечала, а потом закрыла лицо руками и тихо прошептала: ‘Фэйр...’ Она коснулась моего лица сухими тонкими пальцами и я хотел о чем-то ее спросить, но не решился.
Грифидд поселился в моей хижине и я, никогда и ни с кем своего жилья не деливший, неожиданно нашел его соседство необременительным. Он разводил огонь в жаровне, командовал слугами и ходил со мной на охоту. Он рассказывал мне о своей службе и мне стала понятна его грусть и густая горечь, замеченная мною при первой нашей встрече. История его войн казалась сплошной чередой поражений. Особенно поразил меня его рассказ о битве у Черной Реки, поведанный Грифиддом с другой, противоположенной Балиновой, стороны. Балин гордился той битвой превыше прочих. Он говорил об огромной армии трех королей, противостоявшей войску Артура, голодному и измученному долгим и трудным маршем, о том, как на каждого в их войске приходилось по трое врагов, как мало было у них надежды на победу и как непреклонна была их решимость умереть, но не отступить. Он чертил карту на земле, на деревянном столе, а то и просто в воздухе, и я не хуже любого участника битвы знал позиции обеих сторон: вот река, вот брод, вот череда крутых холмов, спускающихся в долину, а вот здесь король Артур разместил свою конницу, решившую исход битвы. Победа Артура казалась мне заслуженной и опъяняющей в своем величии. Гриффид открыл мне ее изнанку.
‘Мы знали за что мы шли в бой – за свободу. Чтобы никто из южных господ не говорил нам где сесть и что делать и какие законы должны быть на нашей земле и каким богам нам молиться. Вот за это мы готовы были умереть. И саксоны в нашей армии дрались за то же. Они родились в Ллоэгире, ты знал это? То-то. Вот, а половина нашей армии состояла из ополчения. Крестьяне, рыбаки, так, люди всякие, но тоже свобода ведь всем дорога. И все они были нa левом фланге и позади. Вот туда и ударила Артурова конница. Когда дамнонцы пробились к нам их лошади были в крови по брюхо. Вот, а нас, войско короля Карадона, ирландские наемники порубили. Не хочу хвастаться, но мы держались дольше всех и сам король бился, как безумный, и двое его cыновей с ним, и никто из них не сдался, что бы там ваши барды не блеяли. Мы пробились через брод, уже в темноте, и отнесли короля, раненого, на тот берег, там он и умер. А остальные тогда решили сдаться. А я был ранен, какой мне смысл был сдаваться? Добъют ведь. Мы и сами так делали. Вот, я по реке тогда и удрал. Меня на другой день женщина одна подобрала, саксонка, между прoчим. Спрятала меня и выходила, уж не знаю почему. Я с ней потом два года жил. Хату ей новую поставил, сарай для скотины, а она мне сына родила. А потом зимой лихорадка их обоих... Вот, я и ушел тогда. Нанялся в Ратай, в гарнизон. Скучная служба, и воевода там поcледней сволочью оказался.’
Так говорил мне Грифидд, о странной и грустной жизни за пределами Стекляного Озера, где хорошие люди убивают друг друга и магия не спасает от лихорадки, а над озером стояла зима и шел снег и укрывал землю и звери оставляли на снегу следы, по которым мы с Грифиддом несли им смерть. Грифидд, как и Кадд, предпочитал пику и научил меня именно пикой наносить последний удар, так же верно как и кинжалом.
Однажды наступила оттепель и мы с Грифиддом провели целый день под дождем, а к вечеру ударил мороз и наша насквозь промокшая одежда обледенела и, вернувшись в тепло нашей хижины, я не сумел согреться и заболел, кажется впервые в жизни.
Вивиан лечила меня, травами и амулетами, и молитвами, и простой магией, старой, как сама земля, и хитрым колдовством, ей самою придуманным. Мне было жарко и холодно и душно, и я был счастлив смотреть в ее лицо и доверять ей свое тело и душу, полностью и без сомнений. Я помню синий пахучий дым над жаровней и обжигающе горячие камни на груди и прикосновеноя ее рук, и звук ее голоса, тихий стон: ‘Фэйр...’
Я помню как наступила весна и я стал подниматься с постели и выходить во двор и сидеть на пороге моей хижины и видеть мир совсем иным, и понимать, что прошедшая зима была последней, проведенной мною на Стекляном Озере.
Вивиан подтвердила мои сомнения. Она завела разговор о турнире и отмела мои оправдания нетерпеливым взмахом руки:
‘Оставь. Я знала, что ты выберешь свой путь, хоть и не думала, что случится это так скоро. Ты не пес, чтобы держать тебя на привязи’
‘А кто я?’ - спросил я тогда и Вивиан ответила мне, прямо и без прикрас.
Когда растаял снег и земля подсохла Вивиан снова дала мне приказ. Она сказала:
‘Это будет твоим последним испытанием’ - и ее фраза показалась мне слишком высокопарной, неестественной в своем глубокомыслии. Наверное, моя госпожа волновалась.
‘Мне было видение. Наш друг и соратник, воин по имени Севериус, владелец крепости в Ллоэгире, нуждается в помощи. Ему угрожает отряд саксонов и сам он отбить атаку не сможет. Тебе нужно взять Балина и Кадда и Грифидда и возглавить оборону крепости. Предводителя саксонов зовут Фледгар. Его тебе придется убить’
‘Как мне найти крепость?’ - спросил я, кутаясь в накидку из волчьих шкур. После моей болезни я никак не мог согреться.
‘Не волнуйся по пустякам. Я, конечно, покажу тебе путь.’ - Вивиан казалась разочарованной моим вопросом.
‘Когда произойдет нападение?’ - я снова спросил не то и Вивиан ответила резко:
‘После твоего приезда! Когда ты отправляешься в путь?’
‘Послезавтра’ - промямлил я малодушно. Настоящий герой сказал бы ‘на рассвете’ или еще лучше ‘немедленно’ но я все-таки выторговал себе еще один день.
Вивиан и вправду показала мне дорогу, в темной воде Стекляного Озера, на нашем обычном месте. Сначала я видел только свое отражение: длинное бледное после зимы лицо, длинные черные пряди, но потом, словно из глубины озера выплыла картина: дорога, бегущая меж холмов, римские верстовые столбы, каменный мост через реку. Я старался все запомнить, но Вивиан только смеялась: ‘Не бойся, не заблудишься!.. и она оказалась права, я знал дорогу так хорошо, будто ездил по ней многократно.
Простилась она со мной сухо, провожать не вышла и я решил, что поход мой закончится полным провалом и Вивиан это знает и заранее мною недовольна.
Крепость Севериуса притулилась на узкой полоске земли у мрачного болота и крепостью могла называтья лишь условно: длинное строение под соломенной крышей, сложенное из целых бревен, обнесенное косым частоколом, окруженное дюжиной круглых хижин, хлев, овцы на первой траве. Усадьба казалась заброшенной и небогатой и я подумал, что уважающий себя саксонский воевода по имени Фледгар наврядли польстится на такую незавидную добычу. Похоже что Севериус придерживался того же мнения, ни о каких саксонах сведений не имел и принял наше предложение помощи с понятным удивлением.
С севера к частоколу крепости подходило вязкое болото, трясина подрагивала маслянистой поверхностью. У самого частокола проходила узкая тропинка, мы прошлись по ней, увязая по щиколотку и я решил, что защитить эту сторону крепости будет нетрудно. Хуже обстояло дело с южной стороной, где к частоколу лепились круглые хаты и полого спускался влажный луг. Атаки следовало ждать именно оттуда. Я велел собрать людей. Их оказалось всего с дюжину, разного возраста и сорта, с незавидным оружием подстать их скромному боевому мастерству. Я сказал им, что саксоны уже близко. Что деревню отстоять не удастся, а значит все ценное, включая детей и женщин, необходимо поместить в крепости, а также всю еду, какую можно найти. Моя речь никого не вдохновила и один из воинов, оглядев меня скептически, решился спросить:
‘Кто ты таков, господин, и по какому праву здесь распоряжаешься?’
‘Я – Золотой Воин!’ - ответил я без лишней скромности. ‘Я послан в помощь господину Севериусу, побить саксонов и сразить их воеводу по имени Фледгар’
Это было громким заявлением и немного смешным в устах подростка, но помогло мне маленькое чудо: тучи прямо над нами вдруг разошлись и тонкий луч солнца упал на мой доспех, отразившись от начищенной бронзы нестерпимым сиянием: спасибо, Вивиан! А также над моей головой, совсем низко, пролетел орел, и я счел это дурным вкусом, но невзыскательная публика Севериуса осталась довольной и больше моего предводительства никто оспорить не пытался.
В тот же вечер Сeвериус задал нам пир, состоявший в основном из нами же привезенной еды и одной овцы, зажаренной на вертеле. Воины крепко пили и ругались словами мне непонятными и Балин с Каддом поглядывали на меня выжидательно, а я старался сохранять невозмутимость и мечтал поскорее лечь спать и поскорее проснуться и драться я саксонами.
На том же пиру я впервые увидел Аилин. Я забыл имена многих женщин, более важных в моей судьбе, я не помню лиц друзей, закрывавших меня своим щитом, я позабыл так многое, но Аилин я помню. Помню невысокую нескладную фигуру дочери Севериуса, ее длинные неопределенного цвета волосы. И помню как она глядела на меня широко открытыми расфокусированными глазами, словно пытаясь рассмотреть что-то невероятное, происходящее далеко за моей спиной. Тогда я еще не знал этого взгляда, взгляда человека, пораженного молнией Тараниса, сжатого неумолимой хваткой судьбы, в последний миг прежней жизни, уходящей навсегда. Позже я видел такой же взгляд на лицах умирающих. Но тогда я счел Аилин не слишком красивой и невежливой и подумал: Что это она так уставилась? и сразу о ней позабыл.
На следующий день люди ворчали и жаловались на тесноту в крепости и чтобы отвлечь их от мрачных мыслей я послал их копать ров и укреплять частокол, а половина людей разбрелась по хатам и в саксонский набег не верил никто. Я велел Севериусу отправить нескольких всадников в дозор и вскоре после полудня они вернулись, ворвались в крепость на всем скаку и заорали о саксонском отряде, обнаруженном совсем близко, за небольшой рощей. Их дозор показался вскоре на холме, спускающемся к деревне, а следом появился и весь отряд. Я насчитал двадцать три пеших воина и четверых всадников, примерно вдвое больше, чем защитников крепости. С появлением врага мой авторитет возрос неизмеримо, но я не придавал этому особого значения, в магии Вивиан я не сомневался, а то, что ждал саксонов с нетерпением, так это понятно, первый бой все-таки.
Саксонские всадники объехали крепость, проскакали по деревне и вскоре пешие воины появились между круглыми хатами и что-то подожгли и занялись поисками добычи. Ближе к вечеру трое всадников подъехали к частоколу и замахали пиками с привязанными к древкам белыми тряпицами. Им навстечу выехал Севериус, мы с Балином последовали за ним, и тут же случилось первое затруднение – никто из нас не говорил по-саксонски и Балину пришлось вернуться в крепость в поисках переводчика. Я тем временем рассматривал саксонского воеводу, рыжего, не старого еще воина с веселыми голубыми глазами и пышной бородой, спускающейся на грудь.
‘Фледгар?’ - спросил я и тот кивнул с удивлением и тоже что-то спросил, но я его, конечно, не понял.
Вернулся Балин, как не странно с Грифиддом, и наши переговоры начались. Сказано было много глупостей и бессмысленных угроз и Фледгар с Севериусом поторговались о выкупе и расстались, взаимно недевольные. Мы уже повернули к крепости, когда Фледгар крикнул что-то нам в спину и Грифидд перевел:
‘Он спрашивает твое имя, господин’
‘Золотой Воин’ - бросил я через плечо и подумал о том, что Фледгар, пожалуй, чувствует дыхание судьбы на своем рыжем затылке, магию Вивиан, ощутимую, как взгляд в спину.
Ночью саксоны подожгли несколько хат, а мы выставили караулы и я всю ночь не спал, переживая о предстоящем бое и о том, как я смогу в нем опозориться, погубить людей, не сберечь крепости, не доглядеть, не сообразить, выпустить из виду что-то самое главное. Я присел не корточки возле огня, горящего в холле, и тень выступила из темноты и снова я увидел Аилин. Она присела рядом со мной и сказала, глядя в огонь:
‘Воин, я могу тебя вывести из крепости. Тебя и твоих людей. Я знаю тропинку через болото. Никто не знает, кроме меня’
Только тогда я пригляделся к ней получше и заметил белую гладкую кожу, неправдоподобно тонкие запястья, пушистые светлые ресницы и подумал, что она, пожалуй, красива, неяркой красотой раннего весеннего утра. Впрочем, в ту ночь любая девушка показалась бы мне красивой.
‘Не бойся, госпожа, мы сумеем тебя защитить. Тебя и всех в крепости.’ - ответил я Аилин и она сказала:
‘Я не за себя боюсь’ но я ей, конечно, не поверил.
Саксоны атаковали утром, обойдя крепость, вышли на узкую тропинку между болотом и частоколом, и это было большой удачей, потому что именно там их численное преимущество не означало ничего. Плохо было только то, что мне не удалось встать в первый ряд, Кадд невежливо потянул меня за пояс и протиснулся вперед, столкнув меня с тропинки в жидкую грязь, где я и увяз по колено. Кто-то из людей Севериуса протянул мне руку и помог выбраться на твердую почву и я оказался у Кадда за спиной. Вышло все не так уж плохо, потому что я был выше Кадда и мог закрыть его от ударов, направленных поверх щита. Сам Кадд конечно, орудовал пикой, а рядом с ним бился Грифидд, тоже с пикой, а за его спиной стоял рослый Балин и не считал свою позицию оскорбительной. С частокола в саксонов летели стрелы и пики и некоторые попадали в цель.
Бой длился недолго, я даже не успел ни испугаться, ни обрадоваться, когда саксоны отступили, унося с собой убитых и раненых, которых мы насчитали шесть. Очено хорошо. Среди наших потерь не было, не считая мелких ушибов и порезов, один из которых обнаружился на моем предплечьи. Его перевязала Аилин, уделив пустяковой царапине незаслуженное внимание, но я не возражал и позволил ей провозиться с повязкой до смешного долго. Я глядел на ее опущенное лицо с легким румянцем на скулах и что-то горячее и вязкое стягивалось у меня в животе и становилось трудно дышать и все быстрее билось сердце. В холле мы, конечно, были не одни, но я дождался момента, когда на нас никто не глядел и коснулся губами ее виска, а она подняла ко мне вспыхнувшее лицо и наши губы встретились.
Саксоны попробовали атаковать ночью, просто чтобы проверить нашу защиту, но люди Севериуса не спали и отбили атаку легко и когда я появился во дворе, на ходу натягивая шлем, саксоны уже отступили.
Они вернулись поздним утром и подожгли оставшиеся хаты и попытались выманить нас за стены и я испытывал сильное искушение повести людей в деревню и дать, наконец, настоящий бой саксонским грабителям, но Севериус отказался покинуть крепость и Балин с ним согласился и мы остались за стенами.
Если бы люди руководствовались в своих поступках простым здравым смыслом, рыжий Фледгар увел бы своих людей, удовольствовавшись тем малым, что сумел найти в деревне. Но судьба уже крепко держала его за горло и он вышел вперед, к самым воротам крепости, и заорал, застучал мечом об окованный железом щит, и его воины, воодушевленные примером их предводителя, выстроились за его спиной. Грифидд лаконично перевел:
‘Вызывает тебя на бой, господин. Много нехорошего говорит, но это ничего, так положено’
Я волновался, выходя за ворота, навстречу саксонскому воину. Вивиан сказала: последнее испытание. Она предсказала наш поединок, но не его исход. Должен убить, так она сказала. Она не сказала убъешь.
Ерунда, напомнил я себе, долгая жизнь и вечная слава, и решил сам себе поверить.
Было мне тогда шестнадцать лет и я никого еще не убивал.
Он бросился на меня без лишних приветствий и я едва успел подставить щит под удар его широкого боевого топора и щит мой сразу затрещал и я понял, что ударов такой силы мне не выдержать и закружил, обходя Фледгара, поворачивая его из стороны в сторону, выводя его из равновесия. Топор пробъет любой доспех, но движется он медленно и Фледгару больше не удалось достать меня ударом. Ни разу. Он уставал и замахивался с хрипом и его топор с воем рассекал воздух, совсем рядом с моим плечом, щитом, шлемом, но опасность мне не грозила, ведь я был быстрее, настолько быстрее! Я готов был петь и визжать от пьянящей, крылатой радости, и не было на свете человека меня счастливее, и легче, и отважнее, и казалось мне, что не родился еще воин, способный меня сразить. Я ждал своего момента и таковой наступил, когда Фледгар, поскользнувшись на влажной земле, на мгновение взмахнул руками и я шагнул под его топор, повернувшись к нему боком, и толкнул обод его щита моим и вонзил мой меч в его незащищенный живот. Лезвие легко проткнуло кожу его доспеха и упругие мышцы и мне пришлось толкнуть раненого щитом, чтобы повернуть и вытянуть увязшую в теле сталь. Он грузно шагнул назад и опустился на колени и бросил щит, но не топор, и посмотрел мне в лицо с удивлением и с обидой. Он снова задал мне вопрос и в тот раз я понял его и ответил:
‘Галахад. Имя мне Галахад’
‘Тебя зовут Галахад’ - говорила мне Вивиан и огонь плясал в ее глазах. ‘Ты сын Бана, короля Бенвика, и его королевы Элейн. Твои родители погибли, когда пало твое королевство, а тебя привезли ко мне и я вырастила тебя, как положено растить принца, потому что ты можешь мне пригодиться. У твоей жизни есть цель. Тебе ее знать не обязательно, достаточно того, что ее знаю я.’
Она говорила нарочно жестко, тем самым давая мне понять, что благодарность от меня не требовалась, только служба. Все расставлялось по своим местам: я был ее должником и долг этот придется платить, с радостью или без, все одно. Я признал за ней такое право и первым звеном в цепи моего долга счел Фледгара. Я убил его и, не в силах остановиться, бросился на цепь саксонов, в нерешительности отступивших передо мной. Балин и Кадд и Грифидд пришли мне на помощь, в боевой ярости, и в звоне железа, и в блеске обнаженной стали, а следом шли люди Севериуса и цепь саксонских щитов дрогнула и распалась, когда пика Кадда ударила, как молния и меч Балина сверкнул над щитами и мы с Грифиддом бросились в образовавшуюся брешь и люди расступились перед нами.
От деревни Севериуса остались одни головешки и трое его людей погибли, а также были среди его воинов раненые, но крепость мы отстояли и врага разбили и поэтому выходили мы настоящими героями.
Снова был пир, веселее прежнего, и я был слегка пьян, потому что за моей спиной стояла Аилин и подливала мне эля и, склонившись над моим кубком, касалась моего плеча мягкой маленькой ладонью.
А ночью она пришла ко мне. Я спал вместе со всеми, на полу в холле, за рогатиной, на которой я повесил сушиться мою одежду, но она скользнула под мое одеяло и обхватила меня тонкими нетерпеливыми руками и откуда-то я точно знал, что предстояло мне сделать и старинная магия, простая, но оттого не менее действенная, вела меня через ночь.
Было мне тогда шестнадцать лет и я никогда еще не был с женщиной.
А на следующий день мы отправились в путь. Севериус радовался нашему отъезду и провожал нас с облегчением, спасителей или нет, а Аилин жалобно глядела на меня припухшими от слез глазами и на прощание повязяла мне на руку свой шарф, простенькую вещицу, неровно выкрашенную в зеленый цвет, которую я снял едва их крепость скрылась из вида.
Я был счастлив и горд и наслаждался каждым днем дороги, по-весеннему теплым солнцем, свежей траве, едва пробившейся на свет, мелким голубым цветам, окрасившим холмы веселыми пятнами, и нашим скорым возвращением на Стекляное Озеро. Я выполнил волю Вивиан и был собою вполне доволен.
Вивиан была в ярости. Она встретила нас на пороге своего холла, не взглянула на оружие Фледгара, разложенное мною у ее ног, не сводя с моего лица черных прищуренных глаз, резким кивком позвала меня внутрь. Я переступил через порог и увидел злое зеленое пламя, разгорающеесся на каменном полу, и Вивиан, стоящую перед огнем, возвышаясь надо мной, ужасную в своем неудержимом гневе.
‘Как ты мог!’ - ее голос взорвался в моей голове и пламя взмыло к темным дубовым балкам под крышей. ‘Как ты мог унизить себя так мерзко, так грязно!’
Я даже не сразу понял ее вопрос и лишь мгновение спустя догадался: Аилин. В руке Вивиан оказался зеленый шарф и она с отвращением швырнула в его в огонь.
‘Госпожа, ты никогда не говорила мне...’ - начал я нерешительно и она перебила меня:
‘Я должна была учить тебя этому? Ты нуждаешься в моих указаниях в такой степени? Я также не учила тебя не есть свои испражнения, ты и это делаешь?’
Гнев поднимался во мне, перехватывая горло, застилая глаза, но я уже знал его душную волну и сумел с ней справиться. Все одно, я был воином и мужчиной, я взял жизнь воина и невинность девушки и она не должна была говорить со мной столь унизительным образом. Вивиан между тем продолжала:
‘Ты – принц Галахад из Бенвика и все твои предки были королями, с начала времен. Мужчины твоего рода несут кровь Бели Мара и нет на свете воинов им равных. Род твоей матери ведет начало от великой Дон и это единственная смертная ветвь богини, насколько мне известно. Женщины этого рода имеют дар к магии, я в том числе, сестра Артура Моргана, твоя мать, в какой-то степени. Ты соединил в себе могущество Бога-Отца и Богини-Матери и этому наследию нет цены. Твоя кровь – это самое дорогое, что у тебя есть. Единственное, чем ты обладаешь. Ты не можешь смешивать ее с нечистотами, нет у тебя такого права!’
Я овладел собой до такой степени, что сумел улыбнуться:
‘Госпожа, ты, верно, забыла, что я не девушка’ - и ничего худшего я сказать не мог.
В холле потемнело и где-то далеко ударил гром, испуганно вскрикнула женщина во дворе, уронив что-то загремевшее, и лицо Вивиан стало неузнаваемым.
‘Ты думаешь, что мужчине не нужна чистота? Ты думаешь, что как дикий зверь можешь plack все, что вползает к тебе в постель?’
Она употребила грубое саксонское ругательство и мне странно, что именно от Вивиан я услышал его впервые, хотя впоследствии нашел его широко употребимым и по-своему выразительным.
‘Близость с тобой должна быть высокой наградой, достойной лишь самых прекрасных женщин и самых замечательных. Такова должна быть твоя гордость, хотя бы брезгливость. Красота твоего духа должна соответствовать красоте твоего тела и по возможности ее превосходить! Только так ты сможешь победить демонов, которые будут охотиться за тобою всю жизнь! Только так смогу я тебе помочь’
Она все еще возвышалась надо мной в величии своего могущества, но я уже не боялся ее и ответил ей вполне спокойно:
‘Ты моя госпожа и моя жизнь принадлежит тебе. Я признаю за тобой право убить меня и сам убъю по твоему приказу. Но ты не можешь указывать мне кого и когда мне брать в свою постель. Это мое право и мое решение и моя воля. И если я совершу ошибку, то расплачиваться за нее я буду сам.’
Гром раздался у нас над головой и ослепительно вспыхнуло зеленое пламя, но я не отвел глаз и заметил, что уже не глядел на мою госпожу снизу вверх, ведь настоящая Вивиан была невелика ростом.
Она коснулась ладонью лба, будто проверяя есть ли у нее жар, прошла мимо огня, подняв над ним ладонь, мимоходом превращая его в обычный неяркий домашний костер, устало опустилась на лавку у стены и закрыла глаза. Я заметил, как через молочный туман ее души пробилось одно-единственное чувство: горькое, глубокое, полное разочарование. Последнего ее испытания я не выдержал, провалил с треском.
‘Ну, что ж...’ - сказала она наконец. ‘Таким ты мне не нужен. Мне нужна твоя полная, беззаветная преданность, без сомнений, без вопросов, без остатка. Или вовсе ничего не нужно’
Я подошел к ней и опустился на колени и взял ее руки в свои.
‘Разве ты не знала, что я не смогу предложить тебе этого?’
Она не ответила мне, но мягко выдернула свои руки из моих ладоней и после долгой паузы сказала безразлично:
‘Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Но если решишь уйти, я не стану тебя держать. Более того, я считаю твой отъезд желательным.’
‘Я уеду на рассвете. Спасибо за все, госпожа’ - ответил я, поднимаясь на ноги.
Трое моих спутников ждали меня во дворе. Нашего разговора они не слышали, более того, Грифидд сказал мне позже, что из холла не донеслось ни звука, но гнев Вивиан тяжким грузом лежал на их плечах.
‘Я уезжаю на рассвете’ - сказал я им, стараясь казаться спокойным. ‘Грифидд, можешь считать себя свободным’ и он ответил мне твердым: ‘Нет, господин’ на что я в тайне и надеялся.
Потом мы вчетвером сидели в моей хижине и перекладывали мои вещи и строили планы, вернее они строили планы для меня, а я только пил крепкий эль и ужасно печалился. Цель моего путешествия представлялась моим друзьям вполне ясной – двор короля Артура. Где же еще найдет себе приют воин высокого происхождения, при этом необремененный излишним богатством? Где еще храбрый может заслужить себе славу, а умелый – получить возможность в бою добыть себе все, небходимое любому мужчине: уважение, серебро, женщин? Мне, однако, нужно было другое. Плохо, что я тогда не знал что именно. Балин пошел к Вивиан и вернулся с увесистым кошелем и с позволением мне взять себе любое оружие и коня, а также с приказом ему и Кадду проводить меня до цели моего путешествия, каковой бы она не являлась. Я был сердечно благодарен моим спутникам и очень не хотел уезжать и если бы Вивиан предложила мне остаться, я согласился бы с удовольствием.
Я вырос на Стекляном Озере. Я не знал другого дома. На Стекляном Озере мы не носили одежд из шелка и бархата и не украшали себя ни золотом, ни серебром, но женщины Вивиан ткали самое тонкое льняное полотно и цветные гобелены, украшенные узорами из цветов и зверей и птиц. Весенний голод опустошал деревни, но в наших простых деревяных мисках всегда находилась еда и в глиняных кружках плескался эль, лучший в Британии, с целебными травами и с душистым сладким медом. Зимняя лихорадка зажигала погребальные костры от Лотиана до Саксонского Побережья, но каждый на Стекляном Озере получал помощь Вивиан и ее целительниц и если случалось людям умирать, то никто из них не уходил в страхе и в боли и в одиночестве. За пределами Стекляного Озера саксонские варвары грабили и убивали, насиловали и угоняли в плен, а у нас даже не было войска, просто оттого, что не было в нем нужды. Каждый выполнял свою работу и молился старым богам и получал взамен то, о чем другие могли только мечтать: хлеб и заботу, безопасность и защиту. Другим словом – мир. Мир, всеми желанный и никому недоступный, был самым главным богатством моего дома. За этим богатством вельможи старой веры приезжали к Вивиан и привозили свои заботы и затруднения, и беременных жен, и больных детей, и даже если случалось им увозить своих близких завернутыми в полотно, мир провожал их в путь и давал им уверенность в том, что все было сделано, чтобы предотвратить беду, и если эта беда все же произошла, то была она волей свыше и как таковая имела смысл и являлась частью божественного плана, непонятного смертным, но важного и нетвратимого.
Я чувствовал себя частью этого мира и нуждался в нем и казалось мне, что со мною происходила какая-то большая ошибка, несправедливая и непоправимая, будто чужая судьба пересекалась с моей и навязала мне чужую жизнь. Мне не хотелось ни славы, ни приключений, ни богатств, а только мира, магии Стекляного Озера, милости моей владычицы Вивиан и даже обет воздержания уже не казался мне черезмерной платой за мою завидную долю, так я пал духом.
Вивиан не пыталась меня удержать, но все же вышла провожать нас утром и глядела на меня ласково и печально. Я сказал ей с низким поклоном:
‘Если тебе понадобится моя помощь, в чем бы она не состояла...’ и она перебила меня быстрым:
‘Нет. Но мою помощь ты можешь принять. Я не предлагаю тебе покровительства, только помощь. Нужда в ней будет.’ Это я знал и сам.
Так мы расстались с Вивиан, на перекрестке моей судьбы, на дороге, ведущей в Каер-Мелот.