- Барти Снауп? – ошеломлённо переспросил я. – Лакей госпожи Благов? Он убит? Как?
- Кому и знать, как не вам! – снова запальчиво воскликнул молодой, но тот, что старше, пристально, окорачивающее посмотрел на него, чуть сдвинув брови, и ответил:
- В своём номере убит ударом ножа в грудь. Сопротивления не оказал – похоже, был под действием какого-то содержащего опий порошка и алкоголя. Наша лаборатория уже работает с пробами из желудка. Я – инспектор Крам, мой помощник – Беллью, сержант Остин, констебль Хэнкс, - он движением подбородка указал по очереди на всех своих спутников.
Холмс затравленно переводил взгляд с одного на другого. Он был подвижнее умом, чем я, и уже просчитал варианты развития событий. И все эти варианты ему, похоже, не нравились.
- Почему мы? – наконец, коротко спросил он.
- Одного из вас видели вчера со Снаупом за выпивкой – вполне мог подсыпать опиат. Найдена окровавленная простыня со штампом гостиницы, а в вашем номере постельного белья не оказалось. Горничная слышала, как утром вы обсуждали убийство Снаупа между собой.
Холмс засмеялся обречённым плачущим смехом.
- Ну ясно, – проговорил он, кивнув. – Всё правильно. Пошли. Куда вы нас там? В кутузку? В тюрьму?
- Подождите! – не выдержал я. – О чём вы говорите, инспектор? Мы со Снаупом, действительно, выпивали вчера вместе, но я ему ничего не подсыпал. Окровавленная простыня – не из нашего номера, мы ночью спали, и ничего такого...
- Ночью из вашего номера доносились голоса, и зажигался свет. Вы не спали, - возразил Крам.
Холмс снова засмеялся.
- Вы признаёте свою вину? – обратился к нему Беллью.
- Что? Вину? А, нет, конечно...
- Вы не убивали Снаупа?
- Не убивал.
- И ничего не знаете об обстоятельствах его убийства?
- Кроме того, что вы мне рассказали, пока нет.
- А вы? – Беллью обратился ко мне.
- Это недоразумение... Джентльмены, я... совпадения просто на грани фантастики, и...
- Да будет вам, - сказал Холмс. – Успокойтесь. Сейчас вам всё равно никто не поверит. Инспектор, вам известно моё имя?
- Да, мистер Холмс. Но громкое имя ещё не означает, что...
- Оно ничего не означает. Я просто хотел избежать процедуры представления. И ещё попросить об одной услуге.
- О какой?
- Заприте нас с доктором вместе, пожалуйста.
Инспектор замялся. Было видно, что ему хочется пойти Холмсу навстречу, но что он не решается.
Наконец, он неуверенно проговорил:
- Подельников полагается содержать изолированно друг от друга...
- Знаю. Не будь это так, я бы не просил, а требовал. Но он – мой врач, а я болен. У меня был тяжёлый нервный приступ ночью, я боюсь, что это может повториться. И значит, обязательно повторится – мой организм очень психозависим.
Он говорил тихо, глядя себе под ноги, и, возможно, поэтому его голос звучал довольно убедительно.
Крам нахмурился и стал кусать губу.
- Это против правил...
- Знаю, инспектор. Знаю.
- Ладно, будь по-вашему, - решился инспектор. - Я не могу оставить вас на свободе, пока идёт предварительное следствие, но это не значит, что я не хотел бы...
- Я понимаю, - перебил Холмс, ещё ниже опуская голову. – Обстоятельства против нас...
- И вы ничего не скажете в своё оправдание? – мне показалось, что в словах Крама прозвучала надежда.
- Ничего, что могло бы вас убедить. Пожалуйста, вам не стоит тратить время на пустые разговоры. Препроводите нас туда, куда собирались, а потом, прошу вас, свяжитесь со Скотланд-Ярдом. Полагаю, за нас поручатся и, надеюсь, это будет весомое поручительство.
Всё это он проговорил быстро, тихо и не поднимая глаз.
- Наручники? – азартно предложил Беллью.
Но Крам поморщился:
- Оставьте.
Нас препроводили в специальную арестную комнату при полицейском участке – я видел такие и прежде. Что их все объединяет, так это чертовский холод. Тем более, что верхнюю одежду нас вынудили сдать – в силу каких-то нелепых правил и инструкций. От сырости и сквозняков на стенах серебрился лёгкий флёр инея, топчан имелся только один, но Крам приказал принести ещё матрас на пол и пару грубых одеял – скорее тяжёлых, чем тёплых.
- Не дворец, – пряча глаза, пробормотал он. – Но ничего не поделаешь – вам придётся терпеть.
- Сдаётся мне, вы сами не верите в нашу вину, - сказал я, когда он уже собирался уйти.
- Сыск – не религия, - резко возразил он. – Никому нет дела до того, во что я верю. Я должен идти за фактами, а факты пока против вас.
- Ваш помощник, кажется, выглядит довольным...
- Он молод, - у Крама слегка дёрнулся угол рта. – Его устроит любой финал. Меня – никакой. Если вы – убийцы, моя вера в людей будет поколеблена. Если вы – не убийцы, будет поколеблена моя вера в себя и в своё умение идти за фактами.
Он постоял, очевидно, ожидая какого-то ответа на свои слова. Но я не знал, что сказать, а Холмс и не собирался ничего говорить, и он, пожав плечами, вышел.
- Чудовищно! – в сердцах воскликнул я, едва он ушёл. – Чёрт знает что! А ты почему молчишь, Холмс? Неужели тебя не возмущают эти нелепые обвинения?
Он постоял немного, опустив голову и словно к чему-то прислушиваясь, потом сел на топчан, поджал ноги и обхватил себя руками за плечи.
- Холодно, - отрывисто сказал он сквозь зубы. - И голова у меня снова начинает болеть... Почему я должен возмущаться? Он прав. Он идёт за фактами. Садись рядом, Уотсон, и помолчи. Садись ближе – здесь холоднее, чем на улице...
Я сел рядом с ним. Похоже, его познабливало – он запрокинул голову, упершись затылком в стену, и то и дело слегка вздрагивал.
- Тебе нехорошо? – наконец, не выдержал я.
- А тебе, можно подумать, хорошо? Они уедут в этот свой Рамсгит, и мы их потеряем... Впрочем, нет... - он бледно улыбнулся своей новой мысли. – Полиция едва ли разрешит им сейчас уехать, пока не разберётся с убийством. Что ж, хоть так...
- Почему это тебе так важно? Что тебе в этих людях? – выпытывал я. - Холмс, не молчи же!
- Мне непонятно, - ответил он так, словно это всё объясняло.
- Что именно?
- Как ты и говоришь, непонятно, что мне в этих людях. А я хочу понять... Послушай, дотянись, укрой нас этими одеялами. Проку от них, конечно, немного, но всё-таки лучше, чем ничего.
Я выполнил его просьбу, но много теплее от этого, действительно, не стало. Говорить больше было не о чем, и мы замолчали. Минуты тянулись бесконечно, где-то в - лучших традициях мрачных романов средневековья - капала вода. Надеюсь, впрочем, что просто от весеннего таяния протекала крыша. Холмс, притулившись к моему плечу, кажется, задремал, а я завидовал ему – во сне меньше бы чувствовался холод, и время бы шло быстрее.
Через некоторое время принесли еду. Я проголодался, а запах пищи не был отвратительным. Холмс же, разбуженный моим движением, когда я встал, чтобы принять миску, проворчал, что грех чревоугодия меня когда-нибудь погубит, что я прибавил больше пуда за последний год и что если так пойдёт дело, меня из камеры и вытащить-то будет невозможно, не вырубая двери. Наговорив все эти оскорбления, которых я совершенно не заслужил, он перебрался на пол, на матрас, и, кажется, снова заснул, подтянув колени к груди, обхватив их руками и укрывшись одним из двух одеял. Второе было милостиво предоставлено мне.
На этот раз я и в самом деле обиделся. И, как следствие обиды, полностью утратил аппетит. Так что миска осталась стоять на столе нетронутой, а я лёг и отвернулся к стене.
Сон не шёл. Острая, разъедающая тоска поднялась из груди к глазам. Я прерывисто вздохнул – и тут же вздрогнул от прикосновения к плечу ледяной жёсткой руки.
- Ты что?
- Ничего, - буркнул я, меньше всего желая, чтобы Холмс увидел сейчас моё лицо.
- Ты почему не поел?
- Невкусно.
- Повернись, - приказал он.
- Зачем?
- Ты плачешь?
- Вот ещё! – от возмущения я повернулся так резко, что чуть не столкнул его, присевшего на край топчана, на пол.
- Прости меня, - попросил он. – У меня, оказывается, сделался совершенно невыносимый характер.
- Это не новость, - спокойно заметил я.- Сахаром и мёдом ты никогда не был. Правда, и оскорблений ни с того, ни с сего раньше себе не позволял.
- Пожалуй, я и, правда, не в себе, - признался он тихо и виновато. - У меня снова очень болит голова, и я так раздражён, что не справляюсь с собой. Но это, должно быть, из-за страха. Потому что если начнётся, как накануне, я... не выдержу. Как ты думаешь, Раух... он говорил о возможном безумии всерьёз?
- Головная боль – это ещё не безумие.
- Да, но такая головная боль очень скоро доведёт меня до безумия.
- Что же делать? Мне нечем тебе помочь,- растерянно сказал я. – У меня даже никаких медикаментов с собой нет.
- Я знаю, - полушёпотом ответил он, опуская глаза.
- Попробуй снова уснуть.
Он безнадёжно покачал головой:
- Не смогу. Да я и сейчас не спал – притворялся, что сплю. Холодно, - он болезненно передёрнул плечами.
- Я думаю, это у тебя нервное, Холмс, - проговорил я, помолчав. – Тебе нужно отвлечься. Ты всё время думаешь о Сони и о её смерти. Я знаю, что ты чувствовал вину перед ней, да и сейчас чувствуешь. Это тебя и мучает. И ты вдруг начал подсознательно надеяться, что она может каким-то чудом быть жива. Понимаешь безумие этой мысли, безумия в итоге и боишься. Но ведь ты видел её тело в морге, Холмс. Ты не мог ошибиться.
- Лицо было обезображено – он ударил ножом несколько раз, - словно через силу возразил он.
- И ты совершенно уверен, что её убил Волкодав?
- Я слышал его голос. Подожди, давай я тебе расскажу всё по порядку, - он закрыл руками лицо, словно целиком постарался погрузиться в тот страшный день.
- Тебе не станет хуже? – обеспокоенно спросил я.
- Лучше говорить, чем молчать.
- Тогда говори. И приляг - я снова попробую массаж. Всё равно больше у меня ничего нет – только руки.
- Ты, наверное, помнишь, из-за чего мы расстались двенадцать лет назад?
- Уже двенадцать? – удивился я.
- Да, уже двенадцать. Сони хотела ребёнка, я был категорически против...
- Ну да. А когда действовать убеждением не удалось, прибегнул к фармакохимическому опыту. Это я помню. Сони узнала и, кажется, сперва хотела тебя убить.
- А потом вышла замуж за этого сопливого графа. Неважно. Важно то, что мы не виделись довольно долго и встретились случайно. Я ничего не знаю об этом периоде её жизни – она мне не рассказывала. Даже когда начала изменять со мной мужу, мы большей частью беседовали на отвлечённые темы. Но о том, что она хорошо знакома с Волкодавом, я догадался. Когда я при ней упомянул о нём, она, правда, ничего не сказала, но в её глазах я увидел тень застарелого страха.
- И ты не спросил?
- Зачем? Если бы она хотела, она сама рассказала бы мне о нём в тот день... вернее, в ту ночь... – он замолчал, словно собираясь с силами, и снова заговорил: – Она ждала его для какого-то разговора – неприятного, полагаю. Она нервничала и казалась рассеянной, но когда я спросил её, в чём дело, она не захотела сказать. Зачем мне было выпытывать – я ведь и предполагать не мог, чем всё это закончится. Ближе к полуночи её нервозность усилилась, она едва отвечала на мои вопросы и только ласкала меня как-то особенно яростно. Мы выпили вина, и я почувствовал, что в мой бокал подмешано какое-то дурманящее средство. Я ничего не спросил, она ничего не ответила – мы только обменялись взглядами. Очень скоро я почувствовал, что меня невыносимо клонит в сон. Я ещё слышал стук в дверь, когда он пришёл, но не мог ничего поделать – сознание путалось, я неудержимо засыпал. Сони поцеловала меня и, прошептав: «Извини, мой родной», - пошла к двери. И последнее, что я помню – его голос. Уотсон, я умирать буду, слыша этот голос в ушах – низкий и хриплый, с оттяжкой. Он спросил: «Ты одна?», и Сони сказала, что у неё клиент, но он не помешает. Полагаю, тогда он ещё не знал меня в лицо или... – Холмс вдруг сильно вздрогнул от внезапной догадки. – Нет, Уотсон! Он как раз знал – ему уже тогда показали меня, заказывая моё убийство. Он узнал меня, и поэтому убил её. Вот как было дело. Убил, как предательницу, как ненужного свидетеля, как мою женщину. Бог мой, Уотсон!
Он очень побледнел и вдруг бросился в угол, к ведру, где его стало тошнить.
- Успокойся, Холмс, - безнадёжно попросил я. – Сейчас это уже неважно – ни живее, ни мертвее Сони от этого не станет. Не губи себя – успокойся.
Спазмы постепенно утихли. Он ещё немного постоял, согнувшись над ведром, сплюнул, медленно выпрямился и вернулся на топчан. От него кисло пахло желудочным соком.
- Там в кружке – чай, - сказал я. – Прополощи рот.
- Я проспал её смерть, - сказал Холмс, глядя куда-то в пустоту остановившимся взглядом и словно не слыша меня. – Не знаю, почему, но меня он не тронул, хотя никаких препятствий к этому не было – я был в полном бесчувствии, он, кажется, мог бы меня на ремни порезать. Разве что... Нет, ну, сегодня, положительно, время озарений и открытий. Конечно же, переговоры с заказчиком ещё не были закончены, и он набивал цену. Во всяком случае, я проснулся много часов спустя живым и нетронутым, и первое, что увидел – море крови. Потом – полицейских, потом – её. Мне не поверили, что я ничего не слышал, а я чуть с ума не сошёл от горя и бессильной ярости. Помнится, я даже ударил инспектора по лицу. Отдаю должное его человечности, вместо того, чтобы разозлиться, он попросил меня пойти с ним к Мэртону в лабораторию и сделать анализ крови на опиаты. Концентрация оказалась внушительной – Сони, как и ты, помнила, что наркоману нужна большая доза, чем простому смертному. Вот, собственно, и всё. Что касается опознания... Ну, я не вглядывался. С чего мне было сомневаться в том, что это Сони? Я понимаю, что этим я изменил моим принципам всегда идти только за фактами. Но, Уотсон, видимо, в жизни бывают моменты, когда волей-неволей изменяешь принципам.
Он замолчал. Ещё минуту назад я думал, что напрасно позволил ему вернуться к смерти Сони и к той роковой ночи, но сейчас увидел, что рассказ оказал, скорее, благотворное, чем вредоносное действие на Холмса. Он словно стих – из голоса ушли взрывоопасные звонкие модуляции, плечи поникли, руки, перестав дрожать и теребить всё, что попало, утомлённо легли на колени, взгляд затуманился.
- Ну, как голова?
- Терпимо, - вяло пробормотал он. – Что на твоих часах?
- Пять. День тянется, как резиновый.
- Мои отчего-то встали.
- Оттого, что вчера у тебя так болела голова, что ты забыл их завести.
- Точно, - он невесело рассмеялся. – Ты делаешь успехи в дедукции... Уотсон, почему меня всё время клонит в сон?
- Защитная реакция организма. Тебе нехорошо, да и ночью ты спал мало. Потом, ещё последствия приёма сетронала...
- А почему, в таком случае, не удаётся уснуть?
- А это уже нервы. Приляг, расслабься, закрой глаза. Даже если ты не уснёшь, всё равно станет легче. Что тут ещё и делать, как не спать!
- Как ты думаешь, - помолчав, вдруг спросил он. – Если бы я рассказал всю правду: про скрипку, про простыню, про то, почему ты пил со Снаупом, это убедило бы Крама отпустить нас?
- А если я скажу «да», неужели и впрямь расскажешь? – заинтересовался я.
- Ты не обязан страдать из-за моей глупости, - резко ответил он.
- Никакой глупости не было, и ты тоже не обязан страдать. Поступай так, как удобно тебе.
На это он ничего больше не ответил – вытянулся на топчане, закрыв глаза, и затих.
Никогда ещё время для меня не тянулось так, как в этой проклятой арестной комнате в Ипсвиче. Холмс лежал молча и неподвижно. Не спал – я слышал по дыханию. Но и не разговаривал со мной.