Глава 4. Летая, учись и учи своих питомцев.
*** Назначение в полк.
Чита встретила нас солнечным теплым днем. В Котельниче мы сели на скорый поезд Москва – Пекин и через четверо суток, рано утром поезд прибыл в Читу. Она встретила нас теплым октябрьским днем. В Чите, в штабе ВВС военного округа, мне предстояло, получить назначение в полк. Небольшие ночные морозы успевали покрыть лужи тонкой корочкой льда, но к девяти часам утра под солнечными лучами лед успевал растаять. Сдав багаж в камеру хранения, мы вышли на привокзальную площадь. Она не изменилась за прошедшие годы с окончания гражданской войны. Город мне знаком. Я много раз посещал его вместе с папой.
Штаб воздушной армии находился в штабе военного округа. Это огромное здание серого цвета. Оно размещалось на большой площади, которая находилась между больших сопок. Сопки окружали центр города со всех сторон. Когда попадаешь в центр города, создается впечат-ление, что находишься в большом котловане, стенки которого раздвинуты на большое расстоя-ние. Склоны сопок покрыты деревьями и кустарником.
Одной из достопримечательностей сопок является забайкальский багульник. Это небольшой кустарник, невзрачный на вид. Но когда он начинает цвести, природа изменялась. Нежно – розовые цветы придавали зелёному ковру розовый оттенок, делали зелень более сочной и нарядной. Справившись о нужной комнате отдела кадров воздушной армии, мы поднялись на второй этаж. Дина осталась в коридоре, а я постучался в дверь. Меня принял подполковник. Я представился и предъявил документы. Подполковник нашел мое личное дело, полистал его и сказал:
- Есть у нас задумка послать Вас в ракетные войска.
- Товарищ подполковник, я – летчик и мое место быть не просто в летном полку, а в нашем полку, в котором служил папа. Это наш семейный полк.
- Товарищ лейтенант, сейчас авиация переживает не самые лучшие времена.
- Товарищ подполковник, прошу Вас, направьте меня в наш, семейный полк. А позже, если ничего нельзя будет сделать, я буду думать, как быть дальше.
Подполковник еще раз посмотрел мои документы, спросил, где отец служил и как его отчество. Потом на какой – то полке нашел личное дело моего отца, полистал его и говорит:
- Тут вот я посмотрел одну бумажку. В ней один командир бригады пишет…
- Я знаю этого комбрига. Это Борейко. Много наслышан о нём. Только вот не знаю имя и отчество.
- Ладно, лейтенант, из-за уважения к семейной традиции и комбригу, поедете в свой полк. Надеюсь, не опозорите его славное имя, Полк заслуженный, принимал участие не только в Монголии, но и на западном фронте. В знак того уважения к командиру бригады. Здесь особый случай, о котором мне не хотелось бы говорить.
- Не опозорю, товарищ подполковник. А то, о чём Вы не хотите говорить, я знаю.
- Откуда?
- Мне папа рассказывал.
Вечером мы сидели на скамейке в зале ожидания и разговаривали, предполагая, как нас встретят в полку. Вдруг слышу:
- Куда, лейтенант, путь держим?
Смотрю, к нам подходит старший лейтенант в авиационной форме.
- Станция Д.
- Значит к нам. Старший лейтенант Фойгельман, - представился он.
- Лейтенант Бондаренко. Очень приятно.
Ехали мы в одном вагоне и в одном купе.
- Слышь, лейтенант, что–то твоя фамилия знакома. Случайно не служил здесь?
- Да, как сказать? Родился и вырос здесь. Лично мне здесь служить не приходилось. Мы служили здесь всей семьёй.
Шел десятый день октября 1959 года. Полк базировался на границе с Китаем. Поезд прибыл утром. Штаб полка размещался недалеко от вокзала. Старший лейтенант помог донести чемодан до штаба и, попрощавшись, сказал:
- Топай к начальнику штаба майору Колоколову. Мы ещё увидемся.
Пока шел к начальнику штаба, несколько раз слышал, как командира полка называли батей.
- Значит, любят командира, если называют батей.
Майор проверил мои документы, достал личное дело (и когда только успели привезти его?), полистал и сказал:
- Иди, лейтенант, к командиру! Если буду нужен, командир вызовет меня.
Я постучал в дверь кабинета командира и услышал разрешение войти.
- Товарищ полковник, лейтенант Бондаренко, представляюсь по случаю прибытия для прохож-дения дальнейшей службы!
Полковник встал, подошел ко мне, пожал мне руку и произнес:
- Поздравляю Вас, товарищ лейтенант, с началом самостоятельной жизни и командирской служ-бой! - и жестом пригласил присесть на предложенный стул.
На груди полковника сияли две Золотые Звезды Героя и куча орденских планок.
И подумалось мне, что если полковник, дважды Герой Советского Союза, встал со стула и подошёл ко мне, первый поздоровался и пригласил меня присесть на стул, тогда как он разговаривает с людьми, которые старше меня?
Несмотря на прошедшие после окончания войны тринадцать лет, на его лице проступали её следы. Я ещё не понял, как может проступать на лице человека война, но это было первое, что бросилось в глаза. То ли множество орденских планок, то ли Золотые звезды, то ли испещрённое морщинами лицо. Но глаза лучились добротой и уважением к людям.
- Фамилия моя Павленко Иван Сергеевич, обо мне узнаете позже, а вот о себе, сынок, расскажи подробней. Время у нас есть, и для нас это важно. Кстати, твоё лицо мне знакомо. Где бы я мог его видеть?
- Не знаю, товарищ, полковник. Мало ли похожих людей.
Я начал свой рассказ с того, где родился и вырос. Рассказал о мечте стать лётчиком. Рассказал о первом полете на ЛИ-2, об училище. О том, что местом службы выбрал семейный полк, в котором папа служил во время событий на Холхин-Голе. Рассказал, как упрашивал подполковника в штабе армии направить в полк. Сказал, что женат, и жена сейчас сидит на чемоданах около штаба.
- Почему Вы, товарищ лейтенант, приехали вместе с женой? Получили бы квартиру, обставили её, а уж потом и привезли молодую жену.
- Мог бы, товарищ полковник, но отец учил, что военные молодожёны совместную жизнь должны начинать вместе, с нуля. Ведь жить нам не один год и не десять.
- Вот это верно, сынок. Хороший человек Ваш отец. Не зря висит его фотография в Ленинской комнате полка. Познакомьтесь с историей полка и обязательно познакомьте жену, она вместе с Вами будет нести нелегкую службу, обеспечивая Ваш тыл. Есть такая профессия “жена летчика”. Эта служба, много тяжелей, чем наша. Очень трудная профессия! Часы, дни и ночи напряженного ожидания мужа с полетов. Как сложится полет, никто не знает. Сколько будет пролито слез, знает только жена, а мы, мужики, можем только догадываться по их покрасневшим глазам и неподдельной радости в непросохших от слёз глазах. Улыбка радости сквозь слезы! Хотя жены никогда не признаются в своих переживаниях. Только по морщинам вокруг глаз и ранней седине мы можем догадываться! Возвратившись с полетов, мы видим эти глаза. Их же мы видим в момент смерти. Поверьте, лейтенант, глаза жены я много раз видел на фронте, когда, казалось, что смерть вот она, рядом, и смотрит тебе в глаза. Эти глаза спасают нас от смерти! Кстати, какая специальность у Вашей жены? Надеюсь, не подведете отца и полк?
Только потом, когда вышел от командира, мелькнула запоздалая мысль – откуда он узнал, что я сын того Бондаренко, фотография которого висит в ленинской комнате полка.
- Не подведу, товарищ полковник! Жена моя - медицинская сестра.
- Тогда она сможет работать, рядом с нами базируется военный госпиталь. На каких типах самолетов летали, кто инструктор?
- Летал на Ла-5 и МиГ –15. Инструктор Герасимов Николай Иванович. Фронтовик, летчик первого класса. Мой крестный отец!
- У него шрам есть? На левой щеке? – Полковник показал левой рукой на своём лице?
- Так точно! Есть.
- Вот теперь мне все ясно, откуда Ваше лицо мне знакомо. Почему медаль не носите? Полет Николая Ивановича в пятьдесят восьмом, во время тарана, с Вами был?
- Так точно, товарищ полковник!
- Так что же ты, лейтенант, молчишь? Николай Иванович – мой крестник. Он не только хороший человек, но и отличный летчик. В моих Золотых Звездах половина заслуг Николая Ивановича! Это удивительно скромный человек, умница! Теперь я знаю, что Вы не подведёте полк. Спасибо, лейтенант, за сведения о Николае Ивановиче. Когда последний раз видел Николая Ивановича?
- Перед отъездом из училища. Николай Иванович рассказывал мне о Вас, товарищ полковник, рассказывал о том полете.… Как он на стойке шасси вашего самолета летел, когда он у Вас механиком был. Это было в самом начале войны.
- Да, было такое дело. Когда я увидел Николая Ивановича живым и невридимым, если не считать ранения щеки, обомлел. Думал, что не удержится. Но надеялся. Боялся, что Николай Иванович не выдержит того полёта. А тут ещё немецкие самолёты, пришлось драться. Знаю, Николай Иванович закончил войну командиром эскадрильи, майором. Знаю, сейчас он подполковник и учит таких вот, как ты, лейтенант. Знаю и то, что готовит отличных летчиков. И потому уверен в тебе, сынок.
Командир полка вызвал начальника штаба:
- Направьте лейтенанта в первую, к Пушкарю. – И, обращаясь ко мне, сказал, - сразу же после моего кабинета зайди в коммунальную часть, получи ордер и сегодня же вселяйся. Готовься к зиме. Я позвоню начальнику КЭЧ. С квартирами у нас проблем нет. Ты забайкальский и знаешь, какие здесь морозы. Ну, бывай! Не забывай, что Николай Иванович передал мне тебя. Теперь я в ответе за тебя. И заходи, когда посчитаешь возможным. Вот сегодня и заходи ко мне домой, вместе с женой. Договорились?
- Так точно! Спасибо, товарищ полковник! Оправдаю Ваше доверие и, конечно же, доверие и науку Николая Ивановича.
Полковник встал из-за стола, протянул мне руку и крепко пожал её, положив левую руку мне на плечо. Мы попращались, как давние и хорошие знакомые. В этот же день мы въехали в первую нашу квартиру. Это был финский на четыре семьи дом. Собранный из деревянного бруса. Одна комната, кухня перегорожена занавеской. Будь сейчас, я бы перегородил стенкой и получил бы двухкомнатную квартиру. Но в те годы никто не говорил о 2-х или 3-х комнатных квартирах. Есть крыша над головой и это очень хорошо. Папа рассказывал, что когда он привез мою маму в Домну, то вырыл землянку на три или четыре семьи, и они жили в землянке. Ни о каких удобствах говорить тогда не принято было. Люди были рады тому, что имели.
В углу, обычно к внутренней стенке стояла печь, которая имела подтопок и духовку. Плита топилась углем и дровами. Те, кто не знал, как нужно топить печь, сначала намучается, пока научится. Когда мы вселились, то кроме сундука с бельем у нас ничего не было, не было самого элементарного – ведра под воду. Кто жил в дальних гарнизонах, тот знает, что тебя всегда выручат. У соседей нашлось ведро и вода в придачу и кусок хлеба. И в этом ничего зазорного не было, так как воду возили на машине из близлежащего города, Харанора. Возможно, Дина не видела такого в городе, но в дальних гарнизонах семьи офицеров живут только так. Общая радость и общее горе, когда гибнут летчики.
Иван Сергеевич за все годы войны сделал 298 боевых вылетов, совершил таран, дважды горел и бывал сбитым, неоднократно был ранен, но каждый раз возвращался в строй. Ему несколько раз предлагали принять дивизию, но он отказывался, объясняя тем, что полк принял на фронте и уходить из него не собирается. Его ругали, просили «Вы же дважды Герой и кому, как не Вам учить молодежь». Он отвечал, что подумает, и отказывался. На одной из фотографий я увидел Николая Ивановича Герасимова и Ивана Сергеевича Павленко – они обмывали Золотую Звезду моего инструктора.
*** Моя лётная служба.
Моя служба началась с изучения карты местности и сдачи эачетов по матчасти и карты предстоящих полетов. После первых вывозных полетов комэска сказал:
- Для начала нормально.
Сразу же, как только мы вселились в квартиру, вечером пришел в гости комэска, майор,
Пушкарь Тимофей Титович. Из разговора я понял, что он ничего не знает обо мне. И мне было бы не совсем удобно, если бы Иван Сергеевич Павленко рассказал обо мне. А, может быть, и рассказал. Тогда это делает честь майору, что никак не обмолвился, что знает обо мне, что–то такое, чего я не хотел, чтобы кто-то знал.
И пошли дни за днями, месяцы за месяцами, годы за годами. Теоретическая учеба, отработка навыков на тренажерах и в полетах. Постепенно набирался знаний, углублял их, повышал свою квалификацию. Здесь родились наши дети Татьяна и Сергей. Теперь я летчик второго класса, могу летать в любую погоду, в сильный ветер, в мороз и жару, в любое время суток. Летаем мы много, налет большой, да и территория, охватываемая нашим полком велика.
Нередко ночевали на дальних аэродромах, если не успевали прилететь домой. Кто летал на реактивных истребителях, тот знает, что во время полета испытываешь неудобства. Мало того, что кабина тесна, в лицо дует горячий воздух. На лице кислородная маска, зимой и теплый комбинизон, в котором потеешь, и при небольшом ветре, даже летом, выйдя из кабины, можешь простыть. К этому добавьте большие перегрузки при резких виражах и полетах в пике. Да, летчику не зря положен лётный паек. Каждый полет специфичен. Но за многие годы, проведенные в кабине самолета, все полеты слились в один. Только при освоении более новых и совершенных самолетов впечатление меняется, но и оно скоро становится обычным.
Командира полка Ивана Сергеевича Павленко в 1962 году перевели служить в главный штаб ВВС, где он возглавил службу безопасности полетов. Ему присвоили звание генерала. Командиром полка назначили моего комэска, майора Пушкаря Т.Т. Теперь за эскадрилью ответственность возложили на меня. За боевую и политическую, за знание матчасти и безопасность полетов, за хозяйственную жизнь эскадрильи. С молодыми летчиками я имел привычку знакомиться дома, узнавал, как они устроились, не нужна ли моя помощь. Я любил своих летчиков, и мне платили тем же. Но и авиатехников и механиков не забывал. Знал, что половина успеха полётов заложена авиаспециалистами, механиками и техниками. Эти чумазые механики и техники готовы спать под самолётом, чтобы самолёты были готовы в любую минуту к полетам.
В эскадрилью прибыли летчики из других полков, которые расформировали. Наиболее перспективных летчиков оставили в авиации. Многих уволили, в том числе и из нашего полка. Некоторые летчики имели налет на более совершенных самолетах, таких как МиГ-19. Полк направили на переподготовку. После освоения самолетов МиГ-19 полк вернулся на постоянное место дислоцирования. Однажды во время проверки пилотирования молодого летчика Петра Захарова, налетавшего пятьсот часов, произошло непредвиденное, не выпускалась левая стойка шасси. Пришлось уйти в зону, бензина оставалось еще на двадцать минут полета.
- Калибр 10, что думаешь предпринять? – спрашиваю Захарова.
- Проведу серию резких бочек с прекращением вращения, надеюсь, стойка выпустится.
- Выполняй!
Я внимательно следил за действиями летчика, готовый в любое время вмешаться. Однако моего вмешательства не потребовалось. Стойка шасси не выпускалсь.
Докладываю:
- Радиус, шасси не выпускается, принимаю решение, Калибр 10 катапультируется. Самолет сажаю на пашню совхоза Забайкальский.
- Калибр 9, приказываю покинуть самолет.
- Батя, машину посажу! Ничего не случится. Машина хорошая.
Перехожу на новый курс. Захаров удачно покинул машину, а сам снижаю до допустимо малой скорости, чтобы не свалиться в штопор и мягко сажаю самолет на брюхо.
…Прошло восемь лет. Я успел закончить военную академию. Уговорил начальника академии направить в родной полк, несмотря на то, что мне предлагали должность заместителя командира полка. Я вернулся в родной полк. За прошедшие пять лет многое изменилось, но главное в жизни лётчиков, традиции полка остались прежними. Личный состав, как и прежде высоко нёс звание заслуженного полка в военно-воздушных силах страны. Через полгода мне присвоили воинское звание подполковника и назначили заместителем командира полка.
Июль 1970 года. С утра установилась чудесная погода. Небо такое голубое, что невольно хочется залететь так высоко, как иногда летаешь во сне. Земля такая ма-а-ленькая, и желто-голубая. Очередной день, 13 июля 1971 года, начался с совещания у командира полка. Тимофей Титович начал:
- По плану дня сдача зачетов по пилотированию инспектору по безопасности полетов полковнику Герасимову. Первым сдает подполковник Бондаренко.
- Слушаюсь, товарищ полковник!
Николая Ивановича я встретил накануне вечером. В 1963 году ему, как одному из лучших инструкторов, предложили перейти на работу инспектором. Я был очень рад, что Николай Иванович остановился именно у нас. Хотя гостиница была одной из лучших в дальних гарнизонах.
После ужина Николай Иванович сказал:
- Это моя последняя командировка. Ухожу на пенсию. Мой крёстный и твой первый командир полка доволен твоими успехами, и согласился взять тебя на мое место. Нынешний командир не против твоего назначения. Но проверю тебя, крестник, по полной программе. Да, пожалуй, и посложней. Сдюжишь?
- Сдюжу, батя.
- Ради тебя и прилетел.
Я не говорю, что задание определено высотное, поэтому мы облачились в высотные костюмы.
И вот я в кабине самолета – спарки УТИ МиГ – 15. Самолет имеет две кабины. Называется такая машина спаркой. МиГ – 15 при превышении критического угла атаки сваливался в штопор. Этот недостаток самолёта имел свои причины. Но в те годы недостаток окупался сроком ввода истребителя в строй. Хотя штопор давно изучен, тем не менее, некоторые летчики его побаивались.
После переговоров с Николаем Ивановичем докладываю руководителю полетов:
- Радиус, Калибр 5 к вылету готов. Разрешите взлет?
- Калибр 5, взлет разрешаю.
Задание мне еще не известно.
- Калибр – 5, набрать высоту двадцать километров.
- Есть набрать!
Поднимаю передний кок, и тут произошло то, что впоследствие долго меня занимало, но ответ получил спустя прожитую жизнь..., когда меня уже давно не существовало. Буквально рядом с самолётом появились две человеческие фигуры. На них ярко-оранжевые скафандры, снабжённые небольшими рюкзаками прямоугольной формы и… ракетными, как мне тогда показалось, двигателями. Таких скафандров я ещё никогда не видел. Люди, если верить глазам, держались за руки. Они оживлённо переговаривались, показывая на МиГ – 15 свободными руками.
- Николай Иванович! – не удержался я, - справа по курсу 36…. Что это?
- Не отвлекаться! Выполняй задание… и помалкивай!
- Есть! Продолжать задание.
Продолжаю набор высоты. Небо быстро темнеет. Перед глазами появляются звёздочки. Чем выше набираю высоту, тем темнее становится небо. Человеческие фигуры в ярко-оранжевых скафандрах продолжали нас сопровождать, только на головах у них были шлемофоны. Интересно, как же они летают? Наверное, в ранцах двигатели, но почему не видать выхлопных газов, где запасы топлива, и какое топливо? Странно всё это! После набора максимальной высоты получу задание.
Докладываю:
- Калибр 4, высоту набрал, готов к выполнению задания.
- Пятый, ввожу задание.
По авиагоризонту вижу резкий крен вправо с кабрированием (набором высоты) и одновременным переводом ручки управления двигателем (РУД) в нулевое, исходное положение.
- Силен крестный, - подумал я. Но разрешение на выполнение задания я не получил.
Истребитель как-то неловко, словно нехотя, перевернулся через спину и… сорвался в штопор. Двигатель захлебнулся, и наступила мертвая тишина. Стрелка указателя оборотов турбины быстро приближалась к нулевой отметке. Самое страшное, что может быть во время полёта, да ещё с заглохшим двигателем. Жуткая тишина, непривычная для лётчика, находящегося в полёте. Что может быть страшнее? Время остановилось. В наушниках я услыхал слабый голос Николая Ивановича:
- Сы-ы-ы-но…
- Николай Иванович! Крестный!
Однако Николай Иванович не ответил. Я понял, что-то случилось. Мгновенно собрался:
- Спокойно, - говорю себе и командиру, - Радиус, четвертый не отвечает, что-то случилось. Истре-битель в вертикальном штопоре, двигатель заглох.
- Калибр 5, выводи машину из штопора, запусти двигатель, - спокойный голос командира вернул мне прежнее спокойствие.
- Слушаюсь, - ответил командиру, а себе говорю, - спокойно, Володя, ручку управления в нейтраль, элероны в нейтраль, педали в нейтраль. Хорошо. Теперь левую педаль вперёд до отказа, ручку управления на себя и вправо. Жди, ядрёна канитель!
Скорость истребителя росла. Истребитель почувствовал мои руки и плавно, словно раздумывая, слушаться или нет, вышел из штопора, уходя от оси вращения самолёта.
- Ай да, Вовка, ай да молодец, ай да сукин сын, ядрёна канитель! Теперь запускай двигатель!
Однако, как только нажал кнопку запуска двигателя, стрелка указателя напряжения аккуму-ляторных батарей ушла на ноль.
- Батя, Радиус, двигатель не запустить! Самолет из штопора вывел, напряжение батарей нулевое.
Двигатель запустить не могу, вижу автошоссе, буду сажать машину на шоссе.
- Калибр 5, приказываю катапультироваться! Высылаю вертолет... Володя, - словно оправдываясь, - продолжил командир, - не могу приказывать, прошу, спаситесь.
Как я могу катапультироваться, если Николай Иванович в первой кабине. Что будет с ним? Как я посмотрю Нине Петровне в глаза?
- Катапультироваться не могу, в кабине крестный. Не могу, батя, не могу! Истребитель посажу, - ответил я командиру, а себе сказал, - дудки! Я не покину самолет, но погибнуть ни себе, ни Николаю Ивановичу не позволю!
Осталась сотня метров. И в это время я увидел глаза Дины. Она с тревогой смотрела на меня.
- Володя, спасись, пожалуйста, как мы одни без тебя будем?
- Не боись, Динуля! – Вовка, не опоздай, ядрёна канитель! Как медленно течёт время! Нет, не время течёт медленно, это руки делают быстрее, чем соображает голова!
Теперь я спокоен. Так же спокойно вывожу истребитель на автодорогу. За счет снижения высоты поддерживаю скорость, чтобы не свалиться в штопор. Тогда неминуемая смерть! По окончании глиссады произвожу парашютирование. Автомобили резко съезжают с шоссе. Есть касание, самолет делает небольшой прыжок и после пробежки останавливается. По лицу и спине тёк пот. Тело ватное и потное, сижу и жду чего-то.
- Чего сидишь? Николай Иванович! – мысль, словно электроток, пронзила меня.
Бросаюсь к кабине Николая Ивановича. Вместе с водителями вытаскиваем его и укладываем на траву. Через некоторое время около нас опускается вертолет. Командир не дает мне доложить:
- Доложишь потом, сейчас в госпиталь, после проведем разбор.
Николая Ивановича погрузили в вертолёт. Дрожащей рукой я достал пачку сигарет и пытаюсь вытащить сигарету. Едва достал. Но в рот сунуть не смог. Сигарета в рот не попадала. Командир взял сигарету из моих рук, прикурил и сунул её мне в рот.
- Успокойся! Пройдёт. Всё-таки смерть пережил.
Пока мы разговаривали, Николая Ивановича перенесли на носилках в вертолёт. Не знаю, видел ли кто две человеческие фигуры в оранжевых скафандрах, которые сопровождали мой самолёт и вертолёт, перевозивший нас в госпиталь.
Комиссия провела расследование лётного проишествия. За мной и техническим персоналом вины не признали. Её отнесли на завод. Да и то полупризнали, так как на остаток ресурса осталось десять минут.
Николай Иванович перенес инфаркт и после госпиталя уволился в запас. А меня после отпуска направили в главный штаб ВВС к Павленко Ивану Сергеевичу инспектором по безопасности полё-тов. Так Николай Иванович передал мне свою эстафету, которую я с честью нёс до выхода на пенсию. В этом преемственность поколений и так будет всегда!
На следующий день я доложил Тимофею Титовичу о том, что видел во время выполнения задания, не вдаваясь в подробности.
- Никому не говори, и я ничего не слышал! Понял?
- Так точно!
Конечно, я никому и ничего не говорил. Никому не говорил, что видел самого себя. Или, человека, похожего на меня! Да что тут говорить, мало ли похожих людей, как одна капля воды.