Как-то после обеда мы с Валентиной Иванной поехали в советское посольство, чтобы забрать ее подругу и отправиться в гости к какой-то таинственной старушке. Цель поездки с самого начала была окутана тайной, известно мне было лишь то, что ехать предстоит на улицу САнта-ЭмИлия в районе САнтос-СуАрес, куда мне до этого забираться не приходилось.
В поисках дома старушки пришлось немного поплутать. Свернув с авениды ВИа-БлАнка, я с удивлением обнаружил, что мы едем по улице ЭнаморАдос, что в переводе на русский означает улица Влюбленных. Гавана никогда не переставала удивлять меня необычностью своих названий. Например, едешь по старой части города и видишь на угловом доме табличку "Гавана". Неожиданный факт. Ведь вряд ли, например, в Москве есть улица Московская или в Нью-Йорке - Нью-Йоркская? А в Гаване почему-то есть Гаванская. Или в той же Старой Гаване едешь по улице Солнца, а параллельно ей тянется улица Света. Обе пересекает улица ПорвенИр - улица Будущего. Таких примеров много и за каждым наверняка стоит что-то конкретное, до чего докопаться наверняка непросто. Допустим, существует улица Индейца, хотя самих индейцев на Кубе еще первые испанские конкистадоры всех до единого на тот свет отправили. Объяснить существование улицы Драконов вообще невозможно. Как и улицы Гениев, а ведь есть и такая. И наверняка кто-то из ее обитателей втайне надеется, что достоин именно такого названия родной улицы.
Меня такие вещи всегда забавляли, видимо, сказывалось мое филологическое образование. У меня, помню, даже был маленький блокнотик, куда я записывал непонятные названия улиц, а потом залезал в словарь и выяснял, что они означают, заодно расширяя свой словарный запас. И улица КонкОрдия оказывалась улицей Согласия, ПерсеверАнсия - улицей Настойчивости, ЛеальтАд - улицей Верности, РАйо - улицей Молнии, а СоледАд - улицей Одиночества. А уж католические святые, по-моему, в Гаване чуть ли не все представлены: есть там и улица Сан-ЛАсаро (Святой Лазарь), и Сан-МигЕль (Святой Михаил), и Сан-ХосЕ (Святой Иосиф) и Санта-КлАра (Святая Клара). И великое множество им подобных. Та же Санта-Эмилия означает Святая Эмилия. Вот на нее-то в конце концов мы в тот день и выехали. Нашли нужный дом, оказавшийся одноэтажной каменной виллой с высоким крыльцом. Как и все окрестные дома, последний раз его красили лет этак тридцать назад. Валентина Иванна и ее подруга, жена советника по культуре, попросили меня закрыть машину и подняться с ними. Чего-то они явно побаивались.
Звоним в дверь. Открывает высокая, статная пожилая женщина. О таких в старых книгах писали: "Со следами былой красоты на лице". Лицо немного напряженное. Убедившись, что пришли те, кого она ждала, неожиданно говорит на чистейшем русском языке: "Ну здравствуйте, милые мои. Прошу вас, проходите, пожалуйста". Я чуть не подпрыгнул от удивления, ведь спутницы меня не предупредили, что мы едем к совкубинке. Хотя нет, вряд ли она совкубинка, мелькнуло в голове, ведь старушке на вид куда больше семидесяти. А то и все восемьдесят.
Оказалось, что семьдесят девять.
Мысли о былой красоте хозяйки дома подтвердил ее портрет, висевший в гостиной. Художник писал его, когда ей было лет под сорок. Красоты она, и правда, была редкостной. Черты лица безупречно правильные. Во взгляде ощущается чувство собственного достоинства и некоторая отстраненность. Платье явно концертное, из темно-вишневого бархата.
- Давайте знакомиться, Марианна Александровна Гонич-Юстицкая, по мужу ГИдо. Вдова. К вашим услугам.
Мои спутницы неловко представились, начисто позабыв о моем присутствии.
- А вы, молодой человек, тоже из России?
- Из Советского Союза. Антон Знаменский, прошу любить и жаловать.
- Звучная фамилия. Не из дворян будете?
- Нет-нет, что вы. Скорее из разночинцев, выражаясь старым языком.
- А кто ваши родители, если не секрет?
- Да уж какой там секрет, оба из крестьян, но почти всю жизнь прожили в Москве. Сейчас живут в Долгопрудном. Отец инженер, а мать агроном.
- Никогда прежде не приходилось слышать о таком населенном пункте. Гагарин, кстати, тоже ведь, по-моему, из крестьян. Когда он полетел в космос, я, грешным делом, подумала, что он, вероятно, из князей Гагариных.
Марианна Александровна усадила нас в старинные кресла, позвала служанку, и та через пару минут внесла в гостиную поднос с изящным кофейным сервизом.
- Угощайтесь, дорогие мои. Так что же вас привело в мои скромные палестины?
Подруга Валентины Иванны принялась сбивчиво объяснять, что в посольстве совсем недавно узнали, что в Гаване живет наша соотечественница, которой в двадцатые годы выпала честь выступать на одной сцене с самим Федором Ивановичем Шаляпиным. И вот теперь ей заинтересовалась газета "Советская культура".
- Да, давненько советское посольство обо мне не вспоминало. Вроде бы и нет на мне никаких грехов перед советской властью, а вот поди ж ты, не жалуют старуху. Ну да ничего, я к этому давно привыкла. Так что вас конкретно интересует?
- Просто расскажите о себе Марианна Александровна, о том, как встречались с Шаляпиным, как вы оказались на Кубе.
- Что ж, это достаточно длинная история. Родилась я в Санкт-Петербурге, в семье Александра Антоновича Юстицкого, капитана 2-го ранга императорского флота. Мы жили на Спасской, на углу Надеждинской, не знаю, как сейчас называются эти улицы в Петербурге, пардон, в Ленинграде. С детства занималась пением и немного балетом. После революции Керенского отец умер от испанки. Похоронили его на Смоленском кладбище. После ленинского переворота мама с сестрой уехали в Париж, а я, дурочка наивная, осталась, думала в ту пору только об одном - как бы мне карьеру оперной певицы сделать. Но уже зимой восемнадцатого года стало ясно, что в России оперным пением заниматься было не время.
Эта странная женщина говорила по-русски совершенно чисто, без малейшего акцента, только время от времени использовала испанские слова. Но говорила совсем с другими интонациями, не торопясь, напевно. Видимо, именно так беседовали в аристократических салонах Петербурга в те времена, когда о неизбежности революции Керенского и перевороте Ленина никто в России еще не думал. По ходу рассказа Марианна Александровна показывала старинные фотографии, с которых на нас глядела огромными серыми глазами то девочка в платьице с пелеринкой, то юная гимназистка в темном платье с белым фартуком, то редкостно красивая молодая женщина с тревожным взглядом.
Помотало ее в жизни по всему белу свету. Первый муж был русским военным офицером. Погиб в Петербурге при испытаниях то ли первой, то ли одной из первых российских подводных лодок. Вскоре после отъезда матери и сестры в Париж она перебралась в Москву и долго перебивалась с хлеба на воду. Потом принялась хлопотать о получении паспорта, чтобы уехать за границу, но сделать это было нелегко. Однажды от скуки зашла на выставку о боевом пути товарища Троцкого в Гражданской войне. В зале к ней подошел развязный молодой мужчина, представившийся Яковом Блюмкиным. Познакомились, она рассказала ему о себе и своих беспросветных хлопотах. Тот с ходу пообещал помочь, сказал, что, между прочим, товарища Троцкого хорошо знает лично и вообще вхож во многие властные кабинеты. С того дня принялся за ней усиленно ухаживать, привозил цветы, продукты, уверял, что паспорт со дня на день будет готов. Подруги, узнав о новом знакомце, закатывали глаза: "Как же, Марьяночка, это же тот самый левый эсер, который в восемнадцатом году германского посла фон Мирбаха расстрелял из маузера прямо в здании посольства". Однако охмурить юную красавицу Юстицкую Блюмкину не удалось, в начале двадцатого года его отправили с каким-то важным поручением в Персию. "Оно и к лучшему, он, кажется, и не думал помогать мне с паспортом, скорее наоборот".
Выправив правдами и неправдами заветный загранпаспорт, Марианна приехала в Париж. Мать с сестрой, надо думать, уже и не чаяли ее увидеть. Продолжила занятия бельканто и преуспела в них настолько, что ее сопрано пришлось по душе даже великому Шаляпину. "Когда Федор Иванович впервые увидел меня, то сказал: "Ну, Марианна, если ты поешь так же, как выглядишь, то все у нас будет прекрасно". Сам давал мне уроки артистического мастерства, а когда мы с ним ставили "Фауста" в Берлине, то арию Маргариты он разложил мне ну просто по полочкам".
Объехав с выступлениями все оперные театры Европы, Марианна, взявшая в качестве артистического псевдонима девичью фамилию матери, польской дворянки, со временем перебралась в Мадрид. На Париж надвигались гитлеровские войска, а в Испании, казалось ей, была тихая заводь, страна медленно оправлялась от гражданской войны и ни с кем не воевала. Однако певица ошибалась, в Мадриде правил генерал Франко, и вокруг нее со временем стали подозрительно часто крутиться агенты немецкого гестапо, явно принявшие ее за советскую разведчицу. Помогло близкое знакомство с племянником Примо де Риверы. Родственник бывшего испанского диктатора помог ей избежать ареста.
К тому времени она вышла замуж за кубинского композитора Педро Гидо. Вместе с ним в 1940 году Марианна приплыла на Кубу и с тех пор покидала ее, только выезжая на гастроли в Соединенные Штаты. После Второй мировой войны стала сама преподавать бельканто, и выучила многих кубинских оперных певцов и певиц. Интересно, что за долгие десятилетия, прожитые на Кубе, она была лично знакома и с несколькими президентами, и с диктатором Фульхенсио Батистой, и, наконец, с Фиделем Кастро, который заставил этого Батисту бежать с острова в последний день 1958 года. Но рассказывала Марианна Александровна о своих знакомствах с власть предержащими так, между прочим. Главным для нее в жизни всегда было искусство, политику она откровенно презирала.
Честно говоря, мы с Валентиной Иванной и ее посольской подругой слушали этот рассказ чуть ли не с разинутыми ртами. Никого из нас троих судьба прежде не сводила с эмигрантами, о самом существовании этих людей мы и знали-то, пожалуй, только из учебников истории. Всем нам было слегка не по себе. Хотя сталинские времена были давно позади, несанкционированное знакомство с эмигранткой запросто могло выйти боком. А уж тем более мне, рядовому срочной службы. Но тут, правда, все вроде бы делалось по гласному, но не афишируемому поручению советника по культуре, который, тем не менее, предпочел послать в разведку собственную жену, да еще в сопровождении двух свидетелей.
Перед самым нашим уходом в дверь позвонили. Вошла молодая мулатка с нотной папкой в руке. Марианна Александровна проводила ее в кабинет, где стояло старинное пианино, вернувшись, сказала: "Моя новая ученица. Девочка подает большие надежды". Стали прощаться. Глаза старой певицы чуть затуманились от слез: "Если бы вы знали, как мне хочется перед смертью побывать в Петербурге, сходить на могилу отца. Но куда уж там... Мечты, мечты, где ваша сладость, как писал незабвенный Александр Сергеевич. Ну да ладно. Милости прошу, приходите еще, всегда буду рада повидать вас. И вы, месье Знаменский, заглядывайте, не стесняйтесь".
Ошеломленные, мы молча спустились по каменной лестнице к машине. На обратном пути Валентина Иванна с подругой бурно обсуждали на заднем сиденье недавнюю беседу, а мне взгрустнулось. "Вот так прожил человек всю жизнь вдали от родины, а все равно домой тянет, несмотря на глубокую старость. Хотя кто знает, может быть, с приходом старости ностальгия только сильней становится. Даже не хочется думать, каково это столько лет прожить в чужой стране. Я бы, наверное, так не смог". Сворачивая за угол, машинально взглянул на название улицы. Санта-Эмилия. На самом деле старой русской певице куда больше подошел бы дом на улице Соледад - улице Одиночества. Муж ее давно умер, а детей у нее не было.
Много лет спустя я совершенно случайно узнал, что Марианна Александровна Гонич-Юстицкая умерла в Гаване в возрасте 92 лет и была похоронена на столичном кладбище Христофора Колумба.
А через несколько лет после моей единственной встречи с этой женщиной редкой судьбы я оказался в городе Баракоа, расположенном на восточной оконечности Кубы. И наткнулся там на маленькую гостиницу под названием "Ла рУса", то бишь "Русская". Мне рассказали, что когда-то она принадлежала другой русской эмигрантке, у которой даже имя оказалось похоже на имя ее гаванской подруги по несчастью. Звали ее Магдалена Ревецкая. Позднее я вычитал, что, как и Марианна Юстицкая, она бежала из России, жила в Турции, Италии, Франции и даже в Индонезии. В конце концов оказалась на Кубе. Жизненный круг двух эмигранток замкнулся одинаково, обеим выпало родиться и умереть в странах победивших революций.