…За окном влажные серые сумерки, черные ветви обнажённых деревьев, смахивающие на корявые лапы, скучные обшарпанные дома. Апрель, воскресенье. По календарю, но не по сердцу и уму. Весна явно припозднилась, загуляла где-то в других странах. Это несправедливо: там и так живётся лучше, чем у нас – тепло и сытно. Ни тебе таможен между семьями, оставшимися по разные стороны границ, ни тебе жёлтых, ни тебе блакитных, ни тебе революций и вранья…
Хотя о чём это я? Ну её к лешим, эту политику! Тут по всему нутру хмари бухнут, вот-вот слезами разольются…
Мысли какие-то невнятные и вязкие, как кисель за окном, и такая же корявая обнажёнка всего: души, чувств, развалившейся семьи, всей нескладной жизни.
Пусто, бессмысленно, тошно, скучно…
От созерцания несуразностей во вне и внутри себя – унылой и одинокой, меня отвлекает телефонный звонок. Кидаю взгляд на монитор сотового: Нютка! Ну всё! Теперь не заскучаю…
– Наташка, – скорбно гундит подружка, – у меня проблемы…
– Большая новость! – моментально включаюсь я в тему. – ЛибО твой Козленко снова коники выкидывает!
– Ага, – шумно вздыхает Нютка, – мой козлик уже полдня как куда-то завеялся… Хлопнул дверью и сдриснул из дома. Не знаю, что и думать…
Думать моя подружка не любит, это точно. Чтобы морщинки не разводить. Думать за неё должна, конечно, я. И я смиренно взваливаю на себя ношу думца:
– Щас вместе будем думать. Рассказывай!
– Понимаешь, я сегодня на обед борщ сварила. Знатный такой борщ, наваристый. На пулечках. Таки пухленьки, таки жирненьки – цимес! Ну, и говорю ему: борщ будешь? А мой Василь… Ну, ты ж его знаешь! Не скажу, что больной на голову, но сроду с фордебобелями! Не то, чтобы марципаны всякие ему подавай, нет, но борщ любит вчерашний. Он и скорчил нос: мол, у тебя свежак, разве ты не знаешь, что я люблю, чтоб борщичок настоялся?
Подруга сердито сопит в трубку и я поторапливаю её вводный репортаж:
– Ну и что? Из-за этого он и разобиделся? И ушёл что ли из-за борща? Да не тяни ты кота за хвост! Рассказывай дальше!
И тут Нютку понесло:
– Да не в этом дело! Ты понимаешь, Наташ, я с самого рання сделала базар, тащила всё на себе, как кляча, потом крошила и варила, пыхтела-потела на кухне! А ещё марафет кругом наводила, почти не дышала, пока этот козёл дрых после вчерашней гулянки с Кабыздохом! Я же не ломовая кобыла, я – женщина, натура тонкая, а он сфордыбачился!..
– Стоп, – говорю я, – это к делу не относится!
– Да как же не относится? Я ведь вся в чувствах была, когда сказала ему на его понты, что если он любит вчерашний борщ, то я и налью ему этого борщу завтра! А он как сказился…
Нютка пытается излить своё возмущение, но я вдруг начинаю хохотать:
– Ну, ты даёшь, подруга! Воспитывать голодного мужика, да ещё с похмелья! Это ж надо на такое пойти!
– А что такого? – искренне удивляется Нютка. – Ему, значит, всё можно, а я перед ним на цырлах ходи? Пусть спасибо скажет, что я ему эти гулянки с Кабыздохом спускаю! Этот Ванёк ещё тот ходок! На вид дохляк дохляком, а до баб охоч жуть как. И они его жалуют. Собьёт с панталык моего благоверного!
Тут я, не удержавшись, подливаю масла в огонь:
– Собьёт?! Да твой козлик сам кого хошь собьёт с этих самых панталык! Ты думаешь, он у себя в порту только досмотр проводит? Там такие фемины в фильдиперсах ошиваются! Так что будь уверена, дорогая, по части охмуряжа в полном комплекте твой козлик не уступит своему дружку из кобелиной стаи.
Кажется, я перестаралась. Укол поставлен метко, но без терапевтического эффекта, а, напротив, с нервическим осложнением.
– Пусть только попробует, – придушенно рычит Нютка, – я ему гланды вырву!
– Тю на тебя! – ласково возражаю я. – Ты что? Ты же ребёночка хотела? И вообще эта казнь непомерная даже для такого ходока, как твой Василь! Какой из него таможенник после твоей операции? Он же потеряет кураж!
– А пусть! – не унимается разбушевавшаяся подруга. – Вырву и собакам скормлю! А ребёночка найдётся кому сробить! Выберу достойного мужика, непьющего. Вон у соседа напротив какой малой шустренький получился. А он давно на меня слюнки пускает. Моргну ему – и будет мне такой же белоголовый одуванчик! Всего-то и делов… – видимо, додумывая свой стратегический план, она на пару минут замолкает и подводит итог: – Все они сволочи и кобели! И твой тоже ходок хороший…
«А вот об этом не надо!» – хотела я защититься от ответного укола подруги, но передумываю и, дабы не доставить ей невинного удовольствия от попадания в больное место, напускаю на себя полный пофигизм:
– А то нет! Потому и послала его к Бениной маме! Пусть там харчуется, а я ему не гавань для отстоя после его походов к Лёльке! Знаешь, какого пинка я ему дала, чтобы придать нужное направление?
Я начинаю обстоятельный рассказ о своей недавней разборке с мужем, но Нютка перебивает меня:
– Наташка, вернулся мой козлик! – ахает она громким шёпотом. – Крышками на кухне гремит, кастрюли обшаривает! Небось, пулечки из борща вылавливает. Ну щас он у меня будет иметь бледный вид! – похоже, она полетела строить своего Василя, забыв выключить телефон, поскольку я слышу её затихающий на бегу возглас: – Васечка, ты не там ищешь! Пулечки в сковородке, я их в сметанке обжарила и с лучком…
Кажется, мне не придётся ломать голову над решением проблем подруги. И слава Богу! Своих проблем хватает.
Я снова подхожу к окну: ничего не изменилось, та же обнажёнка. И во мне обнажился нерв, задетый мимоходом Нюткой. Надо же! А мне казалось, что я легко пережила разрыв с Андреем. А чего горевать-то? Я ещё молодая, детей мы не нажили, добро он делить не стал… Да только ноет в душе обида на скоротечность любви!
Предаться усугубляющим тоску воспоминаниям о потерянном счастье не даёт новый звонок. Достаю из кармана телефон: ба! Да это Игнат, муж той самой Лёльки, на которую польстился мой муженёк.
– Привет, Нато, – игриво здоровается он.
– Ты меня ещё Юнеской назови, – бурчу я вместо приветствия, чтобы скрыть непонятную мне радость.
– Да ладно тебе, Натуся, – играет тембром голоса Игнат, отчего к моей нежданной радости примешивается лёгкое волнение, – ты что делаешь?
– На обнажёнку любуюсь…
– В зеркало? – оживляется Игнат. – Хочу полюбоваться вместе с тобой.
У меня перехватывает дыхание. От возмущения, разумеется:
– Тю! Куда тебя понесло! Ещё один ходок объявился! У тебя пока ещё жена есть, вразумляй её и любуйся на обнажёнку сколько влезет!
– Жену я уже пристроил, отдал в хорошие руки, – не теряется друг по несчастью, – и решил тебя утешить.
– Ты чего, Гнат? Сказился? – почти нежно увещеваю его я. – Я же не Ленин, чтобы с ходоками разговоры разговаривать?
– А кто тебе сказал, что я собираюсь с тобой разговаривать? – воркует Игнат и по лёгкому придыханию, я догадываюсь, что он уже на бегу ко мне. – Я знаю много других способов, как утешить обиженную женщину!
– И когда ж ты успел так поднатореть? – неожиданно взрываюсь я. – Вечно глупостями занимаетесь, вместо того, чтобы за жёнами приглядывать!
Мимо: Игната мой выпад никак не задевает.
– Ты в каком халатике? – заговорщицки спрашивает он и я слышу, как хлопает дверца его машины. – В том голубеньком с мотыльками? – я растерянно молчу и спешащий ко мне на всех парусах утешитель задаёт контрольный вопрос: – А под ним ничего?
– Да… – машинально подтверждаю я и спохватываюсь: – Ты что себе позволяешь?
Но Игнат уже отключился. И я тоже. Через несколько минут я прихожу в себя и начинаю метаться по комнате в поисках подходящей одежды: нечего повожать мужикам! Пусть потрудится, пока доберётся до обнажёнки!
Так… Бельишко новое, розовое с кружавчиками… А колготки, что попроще, чтоб не жалко было, если порвёт… И брюки! Нет, это, пожалуй, слишком… Надену юбку, клешёную…
Я поспешно, как новобранец по тревоге, одеваюсь и успеваю подумать о том, что в дружбе семьями есть своя польза, и что всё в конце концов устаканивается, поскольку существует круговорот ходоков в природе…
Волнительно и страстно зовёт дверной звонок и я бегу в прихожую.
Жизнь, кажется, налаживается…
ТОЛМАЧ в помощь:
Пулечки – то же, что «Ножки Буша».
Цимес – нечто объеденческое.
Бенина мама – самая гостеприимная одесситка.
Цырлы – пальцы.
Фильдиперсы – предметы туалета с блеском и из трудно определяемых навскидку видов тканей.
Марципаны – кулинарные изыски.
Фордебобель – всё, что не укладывается в какие-либо рамки, определяемые каждым по своему усмотрению.
Гланды – не то, что лечит ларинголог, это, простите, ближе к урологии (интимное).
Марафет навести – отнюдь не наркотик разводить, это стремление к прекрасному.
Коники выкидывать – и ежу понятно: вести себя из ряда вон…
Фемины – чтоб никого не запутать, скажем просто: красавицы приличного поведения, любящие поважничать.
О с т а л ь н о е непереводимый и не только одесский фольклор.