Было начало сентября. Солнце изредка пряталось за облаками. Верхушки деревьев мерно покачивались, и лениво трепетали листья на ветру.
Известный губернский журналист Федин шел по дорожке яснополянского леса. Обычно он сторонился мрачноватого холмообразного правобережья и любил летом и осенью прогуливаться по тропинкам вдоль левого берега Воронки. Блуждать в лугах было комфортнее, и в голове царил порядок. И если бы не одно обстоятельство, он бы и сегодня не поддался искушению.
«Зачем тащиться полкилометра в гору? - неожиданно спросил он себя. – Еле плетусь от усталости. Если бы не яблоки, ноги бы моей здесь не было. Да и разговоров о них чересчур много! Приходится париться из-за каких-то десяти-пятнадцати штук!»
Федин никому не признавался, что ходил за яблоками в яснополянский сад. Он называл их плодами вдохновения. Купит яблоки на городском рынке, съест – и нет творческого подъема! Нарвет в здешнем саду, съест дома или на работе, - сочиненные очерки сами с августа по октябрь на белоснежные листы бумаги просятся! А без этих яблок и варенья из них голова круглый год была бы пуста, а статьи и очерки получались бы совсем посредственные, примитивные и скучные.
И в детстве Федин любил яблоки, правда, не любил читать. Но его отец нашел верный подход к сыну: он давал ему денежку за каждую прочитанную книгу и требовал, чтобы сын кратко пересказывал содержание книг. Так Федин-младший, читая все подряд без разбора, пристрастился к чтению и впоследствии стал крупным региональным публицистом.
Еще ему от отца досталась в наследство неблагозвучная, неписательская фамилия: настоящая была Федькин. Она и заставила его придумать авторский псевдоним. А иначе бы стали дразнить: «Федькин–Редькин». Сначала он назвался Федякиным, но и это наименование ему не понравилось, так как звучало несолидно и авторитета не прибавляло, а скорее наоборот – отнимало. Вскоре он стал Фединым, и все в его жизни устроилось и наладилось.
Федин не забывал о том, что, фактически находясь на территории музея-усадьбы, он шагает по землям Толстых. И не мог себе признаться любит ли он Толстого-классика и его произведения, любит ли Толстого-правнука или нет. Ответ был надежно спрятан где-то глубоко в подсознании.
«Люблю, не люблю – не главное для журналиста. Делаю свою работу ежедневно, а другого занятия для себя - не приемлю, не признаю. Как не признаю и свободное волеизъявление работников пера и телекамеры. Любой уважающий себя главный редактор обязан направлять сотрудника в нужном направлении, напутствовать полезными советами, чтобы научить его умело и дозировано подавать правду. Стремление к истине – ловкий пропагандистский трюк политиков. Задача журналиста – обработка информации и доведение ее до правдоподобного состояния. Тогда и волки будут целы и овцы сыты. Отредактированная, цензурованная правда никого никогда не обидит, и ее с удовольствием проглотит разношерстная публика, - резюмировал свою мысль Федин. - Вот кто он, правнук – демократ или аристократ? – вредничал он. – Директор музея или новоявленный граф без графства или крупный арендатор и землевладелец? Какую правду о нем хочет узнать обыватель? Святую ложь? Он ее и получит. А впрочем, что мне до правнука? Поем толстовских яблок и пойду по стопам его прадеда: напишу роман, который станет бестселлером. И очень даже скоро!»
Подъем закончился. Легко дышалось и легко думалось. Мысли свободно мчались вперед и разлетались между деревьями. От переизбытка кислорода грандиозные планы намечались сами собой.
Он, Федин, член региональных отделений двух общественных организаций – союза журналистов и союза писателей, а все еще не руководит ими. Это несправедливо! И конкретные предложения у него есть согласно новым веяниям в общественной жизни! Во-первых, он бы выступил с инициативой о запрещении допинга в сообществе журналистов и писателей, - по аналогии со спортсменами. Например, о запрещении кофе и табака как стимуляторов в момент творческой работы. Надо написать такие правила для всех, чтобы пишущие люди создавали свои творения на равных условиях, - пили в процессе созидания только родниковую или кипяченую артезианскую воду. А нарушителей следует клеймить позором и выгонять из союзов, с последующим запрещением издаваться и печататься в периодике в течение трех лет. Строже, строже с ними!
Также он не понимал, почему союзов два – ведь и в одном и в другом пребывают сочинители. Наверное, ошибкой являлось его вступление пять лет назад в два союза одновременно. С тех первых дней сознание его стало раздваиваться, и он метался между двумя организациями. Но однажды в его голову пришла спасительная мысль, мысль о слиянии. По его глубокому убеждению истового публициста надо было организовать срочное слияние и на базе двух организаций создать один союз для всех пишущих профессионалов.
«В недалеком будущем не останется художественной литературы и журналистики, - сходу напророчил Федин. – Они сольются в единый поток художественной публицистики».
Дорога вывела его на опушку. И вот он перед ним – яснополянский сад! Встречай своего главного посетителя! Удиви старинного друга обилием урожая!
Сделав порывистое движение правой рукой, Федин поднес ее к груди и невольно, почти неосязаемо дотронулся до нее, затем плавно опустил руку. Это был ритуал встречи с деревьями. Его одухотворенное лицо было обращено в сторону яблонь, их ветвей, усыпанных желтыми и красными сочными плодами.
И он вступил в сад. Винный фруктовый запах паданцев опьянил Федина, и он вслух произнес стихи экспромтом:
-Владимир Ильич, появись на секунду, послушай. Вот яблони с яблоками. Где же груши? – и продолжил речь: – Почему же ты, дорогой, до сих пор не развел грушевый сад? И сливы с вишнями никому не помешали бы! Непростительное упущение.
В сердцах Федин махнул рукой и отправился в глубину сада на поиски самых красивых наливных яблок.