Сценарий клипа на песню группы "Агата Кристи"
Из романа "Dies ist der Morgen danach"
http://www.proza.ru/2009/12/20/250
Сперва темнота выплюнула титры: Вильгельм, Крысолов – Вадим Самойлов; Ветер, Якоб – Глеб Самойлов; крысиный Король – Чарльз Монро. А потом грохнулась, словно на камни, глухая тьма.
После пустота затрещала радиопомехами, клочьями фраз, разрозненными бессмысленными голосами:
-И зрители, ура,
мертвы уже с утра.
-Какое – мертвы! Не мертвы, а пьяны…
Мерзким издевательским голосом Карлсона – Глеб:
-А у Вас Время убежало. Фу, как неприлично…
Ещё вопль:
-Wir hassen Liebe, wir lieben Hass.*
--------------------
* Мы ненавидим любовь, мы любим ненависть. (нем.)
Калька с англ. : We hate love, we love hate.
И снова упала чёрная тишина.
И ещё раз грохнуло:
-Убитая любовь!
-Убитая любовь!!
Убитая любовь!!!
в театре мертвецов!!
И пустая чёрная небывальщина стала разбиваться, расползаться, сереть, откидывались мраморные плиты с могил, восставали из них мрачные мертвецы – жители эсэсовского кладбища. И тут порыв ветра заволок всю действительность чёрно-серым покрывалом.
С места в карьер, обваливаясь в тишину, грохнула музыка, казавшаяся сейчас всего лишь барабанной дробью эсесовского
марша. Покрывало бешено вертелось, застилая весь мир, и когда верчение стало сходить на нет, в центре его то ли возник, то ли просто виден стал Глеб – маленький бесёнок. Глеб Самойлов, с низкопробными шутовскими – но так и было задумано! – ужимками вертящийся на одной ноге, и покрывало, застилающее весь мир и ещё чуть-чуть, было лишь плащом у него за плечами. И в этот момент обрушился голос Вадима:
-Я помню: Ветер меня нашёл,
и завертел, и закружил…
И эхом из других пространств вторил ему Чарльз:
-I beer as Gale has grabbed me.
And he was spinning, rolling me…*
-------------------
* Дословно: Я помню, Ветер нашёл меня.
Он меня завертел, закружил… (англ.)
И тогда Вадим появился воочию – величественный, великолепный, бесстрашный – Дьявол! И мелким бесом вертелся – вился вокруг него Глеб:
-И ты забыл, куда ты шёл,
ты всё забыл,
ты всё забыл.
Вадим вырвал из рук брата Дудочку Крысолова – и картинка сменилась.
Повинуясь теперь гремящему во всю мощь англоязычному крику Чарльза, могилы отныне вскрывались стройными рядами, скелеты, в истлевшем мясе, в истлевшей, но отглаженной эсэсовской форме, гордые, не утратившие выправки, строились в огромные квадраты и под звуки фашистского марша, странно сбившегося в один ком с мелодией «Ветра», следовали – ах, как зловеще и великолепно! – гордые как при жизни и ещё более гордые – посмертно – за огромной – в человеческий рост, но скелетно почти тощей крысой в каске, с лицом Чарльза и тамбурмажором. Но снова, как на крыльях, спланировал откуда-то Глеб – Ветер, и бесконечный его плащ снова застил картинку.
-Я помню крики чужих детей,
проклятья вдов и матерей, - поливал пространства ненавистью и отчаянием Вадим, и Чарльз вторил ему:
-I’ve heard the screams of little kids,
I’ve heard the widow’s oater,
I’ve seen the eyes of dieing men,
but don’t remember who was me.*
--------------------
* Дословно: Я слышал слёзы маленьких детей,
я слышал вдовьи проклятья,
я видел глаза умирающих мужчин,
но я не помню, кто был мной. (англ.)
И снова песня смешалась с воем ветра, с эсэсовским маршем посмертного факельного шествия, которое неверные пляшущие блики рисовали почти мультипликационно. Рисовали и гасли – один за другим – в тишину и темноту.
И Глеб-Якоб и Вадим-Вильгельм сошлись в смертельном поединке где-то высоко под небом – на окровавленной стене средневекового замка. Лишь одному из них могла достаться Дудочка Крысолова, дарующая забвение. И лишь тогда, когда она достанется кому-то окончательно – со смертью соперника, ясно станет, во что она будет употреблена.
А пока она была у Вильгельма. У Вадима. И мелодия песни снова перебила марш Третьего Рейха.
-Я помню стены – стекает кровь, - орал Вадим, и стены замка кровавились всё сильнее и сильнее.
-Я помню руку, которой бил.
Всё остальное – обрывки снов…
И Якоб, то есть Глеб, судорожно пытался подняться после пудового кулака брата и истерически вопил:
-Ты всё забыл…
Ты всё забыл!.. – и тянулся к Дудочке, чтобы брат действительно – забыл. И куда-то опять, на и за периферию забвения, отодвинулся голос Чарльза:
-I beer the walls and pouring blood.
I beer the arm, with what I hit.
All rest was as unclear dream,
that I forgot.
I have forgotten…
I have forgotten…**
--------------
** Дословно: Я помню стены и текущую кровь,
Я помню руку, которой я бил.
Всё остальное – неясный сон, что я забыл.
Я забыл… Я забыл… (англ.)
Вильгельм победил – он не мог не победить. Якоб испустил дух, но Глеб был не только Якобом – он был Ветром, был тем самым испущенным духом. Облетев раза три вокруг победившего – не выпустит уже теперь Дудочку! – брата, Ветер махнул на всё своим бесконечным плащом-покрывалом – и снова сменилась картинка.
Теперь Вадим-Вильгельм вышел один на один против Чарльза – Крысиного Короля. И играл теперь на Дудочке не мелодию песни и не эсэсовский марш, а что-то пронзительно грустное, от чего у него самого сводило судорогой душу и слёзы наворачивались на пересохшие глаза. Чарльза же корёжило по полной. Крысиное тельце, словно пропущенное сквозь мясорубку, теряло пропорции, обвисало бесформенным мешком то ли с фаршем, то ли с дерьмом – а потом находило в себе силы для новых очертаний – и приобретало их. Теперь это было вполне уже человеческое тело, наспех заправленное в маскарадный нелепый костюм гигантской крысы.
-Я помню, Ветер меня нашёл! – бросал ему в лицо Вадим, и Чарльз всю ярость собирал в ком слов и кидал их обратно в Вадима:
-And he was spinning, rolling me!
Тамбурмажор валялся, втоптанный в кладбищенскую грязь двумя парами кружащих друг за другом ног.
Эсэсманы, лишившиеся предводителя, какое-то время продолжали свой мёртвый марш, тянули носок в посмертном великолепии, но деформация, превратившая Крысиного Короля в человека в смешной шапочке с круглыми большими нелепыми ушами, добралась и до них. Форма сваливалась с обрюзгших крысиных тушек, и коротенькие лапки тянуть уже не было возможности.
Музыка опять сбилась в комок радиопомех, вырывая из злой песни – и этой, про Ветер, и из других, бессвязные мятущиеся куски, и хаос воцарился в рядах крыс-эсэсманов. Но кто сказал, что марш крыс – это недостаточно страшно?!
Лава крыс текла, напирала, громоздилась, карабкалась, задние лезли передним на спины, два яруса, четыре, десяток, и другой, и… У верхних оказывались крылья летучих мышей – тоненькие перепоночки с трудом, вкривь и вкось удерживали в воздухе жирные туши сухопутных тварей. У кого-то в почти ещё человеческих руках этих тяжёлых бомбовозов были факела, ронявшие вниз, на головы собратьев, капли огня, у кого-то – пауки свастик. Те, которые в самом верху, вовсе в небе, не были уже крысами – там, в вышине, ровными рядами двигались бомбардировщики, нёсшие свастики не в руках уже, а на крыльях…
Чарльз поднялся с земли (как? когда? почему он дал себе упасть?), сделал в сторону несколько неверных шагов. И вся бесконечность извергнутого кладбищем безобразия шатнулась, судорожно дёрнувшись, за ним – в ту же сторону.
Вадим поднёс к губам забытую на несколько минут Дудочку – и Чарльз понял, что не в силах больше сопротивляться. И безвольно поплёлся за Вадимом.
Теперь Вадим почти бежал в сторону видневшегося где-то у горизонта нефтехранилища, лишь изредка выдыхая предназначающееся Чарльзу и его воинству забвение – для этого надо было лишь поднести Дудочку к губам.
Он дунул в неё в последний раз и резко отскочил в сторону – на последних метрах, минимально возможных, чтобы уцелеть в том аду, который грянет секундами позже, когда факельное шествие ахнется в бензобаки…
Ахнуло! Ах, как ахнуло! На миг в чёрном мире не осталось ничего, кроме выжигающего глаза и всё вообще белого света – а после этого мига не осталось вообще ничего.
Вскидывая перед собой руки – крест-накрест – жестом защиты – Вадим думал, что он защищается от этого полыхающего преисподнего ада. Нет… Он защищался от Ветра, ведь и он сам, Вадим, коснувшийся Дудочки Забвения, ничего не помнил теперь и не боялся – но Ветер мог вернуть страшную память – и именно это-то и было по-настоящему страшно. И он заслонялся – слабенькая защита! – от брата вскинутыми перед собой скрещенными у закопчённого лица руками.
Опять зазвучали слова песни:
-Я помню: Ветер меня нашёл,
и завертел, и закружил, - пел почти тихо и нежно, с болью и отчаянием, с печалью, но без надрыва, Вадим на этом свете, а Чарльз вторил ему с того:
-I beer as Gale has grabbed me.
And he was spinning, rolling me…
А Глеб, кружа брату голову, кружился вокруг него, обегал, сам, как планета, как артист балета, на одной ноге вертелся… Окружив Вадима тремя оборотами плаща-покрывала, почти лишив его сознания, Глеб всё суживал круги и замедлял круговерть, и наконец остановился, припал к уху брата, зашептал что-то издевательски (а покрывало всё летало вокруг…), с улыбкой ненавидящего торжества. Несколько слов – и Ветер взлетел, устремляясь в небо, туда, куда Вадиму – Вильгельму – Крысолову пути пока не было.
Ужас рос в глазах Крысолова по мере осознания слов Ветра… Сбившаяся было опять песня снова возобновилась:
-…и завертел, и закружил.
И он сказал, что я пришёл
оттуда, где я всех убил!!!
Вадим присел на корточки. Тряхнул головой. Закурил.
-…And he’s told me, that I have come
from there where I’ve killed all…*
Чарльз подходил медленно, шатаясь… Вадим протянул ему сигарету. Тот мотнул головой:
-Не курю. I don’t smoke.
-Ладно, теперь-то… Кури…
Чарльз взял сигарету, сел рядом. Они привалились спинами к какой-то закопченной искорёженной железяке – останкам взорвавшегося нефтехранилища. Сидели, курили… Опять откуда-то, с заоблачных Глебовых высей, пошла выворачивающая душу музыка – отчаяние и вина.
-I have forgotten… - отозвался Чарльз. – Я всё забыл.
-Я всё забыл… - согласился Вадим. - I have forgotten… Ich hab’ vergessen…