* * * *
- Ну, Витюх… Ну что ты прям, как с дуба, ёх! Давай, сочиняй че-не-то, ведь вышак имеешь!
Марат вполне вольготно, как по приказу «вольно», стоял в рабочем кабинете участкового, одновременно бывшем и нехитрым жилищем Корсунского. Тот продолжал усиленно-безуспешно бороться с оторопью…
«Гад! Га-а-а-д!!! Ну хоть бы масенькую, хлть бы призрачную надеждочку оставил! «Не знаю…» У-уххх, вурдалак проклятый! Ну как, ну что же…»
- Собственно, можешь и не звонить… - печально, как будто со вздохом, пробормотал Афганец, - зачем неволиться- то?
Повисла звенящая тишина. «Что он хочет этим…» Рука псевдоучасткового невольно потянулась к дисковому телефону древней модельки.
«Оставит!» - вдруг пропело покареженное встречей нутро.
- Ми-ни-мум! – зловеще прошептал Гриша Белов из прошлой, страшной жизни, - людей – ми-ни-мум! Меньше людей …
…это тоже в его стиле. Меньше тел – меньше трупов! «Винный»-невинный-случайный – что за устаревшая лирика для этого типа… И – ЧЕРТ – эта позорная прохлада в кишечнике… И полное неведенье о следующей минуте – жития или нежити – ничего, кроме внутренней слабой-слабой надежды. Жена, ласковая и благодарная за все женушка, ждущая из командировки. БЕССРОЧНОЙ…
За что ему так? Что в жизни скромного труженика ГБ наличествовало такого греховного, за что ему такое отмщение. Он же всего-навсего «в приказе», без особых идей, с одним лишь положительным усердием. И – естественно – добротной выслугой положением «на хороший счет». ..
…В смертельном банке перехлестывающихся судеб.
- Аллё, Васильич! – густым баском загудел в трубку «участковый», - Алё, дорогой! Интересное дело, слушай. Парамонов твой объявился!
«До чего ж артистичен, мутант! - не без восхищения подумалось Афганцу, -в натуре, как будто сто лет впереди…»
- Да-да… Сам! Один. Слушай, он говорит… он говорит… Э-э-э… Не-не, не понравилось! – добродушный подсмешок, - Питер не приглянулся нашему путешественнику, совсем не… Так, Василич! Он, понимашь, начальника хочет видеть…
…повисла пауза – «участковый» слушал ответеную речь шефа.
- Нет. Нет, Сергей Василич, да откуда ж она, стерва та, возьмется тут?... А? Чего, Парамонов от Колдуна в Питер за ней. Ну! А она, сам знаешь… ЧТО??? Сле-дить?...
Почувствовалось, и, несомненно, не спряталось от посторонних глаз, с каким ужасом прошлось по лицу Корсунского решение шефа.
… Мухин меж тем вещал и вещал.
- Что мне твой Степашка? Что с него. Ты понимаешь – одна единица, од-на!!! Да не он, кудесник этот ваш, вот объект. Один! А мне нужна БАЗА! Объем… Вот если б барышню нашу приволок с собой…
- Понял, Василич…- Виктор обреченно, медленно положил трубку на рычаг… Полный мольбы, загнанный взгляд обернулся к двоим гостям. Верней, уже ХОЗЯЕВАМ. И положения, и избы, да и вообще всей его, Виктора, жизни. Вот так вот гости оказываются зачастую хозяевами…
- Ну, Корсуныч… - Марат задумчиво нахмурился, - знаешь, «стервы» какой-то-там у меня нет с собой, а шеф твой таки нужен… Как же поступим?
Весь его вид выражал дружеское расположение, желание подсобить чем-не-то, принять участие в решении вопроса, внимательно выслушать предложения и все прочее.
- А чё б вам не привезти ее? – вдруг глухо заарканил предпоследнюю свою надежду «Анискин», - вот Мухин бы прикатил тут же, он ее, знаете…
- Ты о ком, Вить? – удивленно поднял бровь Афганец, - я тебе про шефа, а ты про стерву какую-то! Ну, найди ее, девушку эту, раз дело в том, а мне шефа дай!... – с этими словами он невольно потрогал ствол.
Очередная воинственная волна жалости к себе мучительно ударила «участкового» под дых. Понеслись-зажурчали слезливым потоком ручейки детства-юности-влюбленности-службы-выслуги-покоя… ПОКОЯ! Который неминуемо далек и недоступен. Только в глухом бункере в какой-нибудь, сука, Вене или еще где глубже… Люксембурге, Страсбурге!
Нет, нет и нет. На этой территории, где суждено жить и… прозябать… (Да, это точно, разве ж жизнь тут для достойного служаки!) – все подлежит ответу. ОТВЕТУ! Иначе здесь не бывает, без внимания ни одна твоя отрыжка не останется, как в свете софитов, как под микроскопом … Господи, а за что, за что отвечать-то??! ЕМУ то за что??
…Звук остановившейся у крыльца машины подрезал начавшуюся было рефлексию. Из района. Милиция. Да, ждал ведь, было дело. О!!! Вот оно, СПАСЕНИЕ!!!
- Витюх, комментарии, «ЦУ» нужны? - бросил на ходу Барков, пригибая Степана и уводя в закрытое от обзора помещение,
- Не-е-е… - трусливо проблеял Корсунский.
- Умница-девочка. - двое скрылись из виду столь же стремительно, как и появились… ему уж показалось, полдня назад, как минимум.
… Степану вдруг стало очень, очень плохо.
Недоброе чувство исхода переполняло до краев, как будто включился в голове контрастный монитор, на котором замелькали – нет, не замелькали… Не могли замелькать кадры последуюшего.
Как будто КТО-ТО хотел что-то показать, но не мог, не выходило. Даже просветилась, прокричала в лабиринтах вспухшего мозга-мыслителя причина невозможности «показа» - ответ един – БЕСКОНЕЧНОСТЬ… Как можно продемонстрировать бесконечность возможных ходов, если ее не отпечатать и в сознании, не то что на каком-то мониторе-дисплее…
И, тем не менее застонало, завыло, заскрежетало металлом – КАК ХОРОШО БЫ, если б их «случайно» взяли. Но нет… Нет!... НЕЕЕТ! Марату нельзя, Марата нельзя, его б одного взяли, а Марат ушел… УШЕЛ! Далеко! БЫСТРО, как он умеет, несомненно…
Все было на редкость стремительно.
Как только двое шумных в серой форме по хозяйски ввалились в «оперпункт», то сразу ж…
Никто б не заметил жеста псевдоучасткового, настолько он был профессионально скрыт. Такое никак нельзя заметить, поскольку и не было его практически. Уж находящимся за стеною-то точно. Но Афганец –напротив – не мог НЕ заметить, просто потому что ЗНАЛ об этом жесте. Причем сильно задолго.
И вот следом за невнятным движением свершилось уже абсолютно внятное – неизвестно по какой причине вздрогнула дощатая стена оперпункта – посыпались какие-то вещи – отвлечение – два выстрела – падения подсеченных мгновенной, легкой, ДОБРОЙ К ЖЕРТВАМ смертью, тел… Засим выскок автора этой легкости из-за угла и нацеленный на безотказную конкретику удар по Корсунскому.
Ровно так же – ДОБРО, без боли., мгновенно. Правда, безо всяких патронов.
Марат на миллионную долю секунды поругал себя за лишнюю патетику – «соратника» по Афгану хотелось-таки руками, глаза в глаза…
- Видишь, Витюх не получилось жить-то… Пошли, Степ! Тут ловить уже нечего. – и спокойными движениями изготовился покинуть гостеприимную избу, жестом пригласив за собой Степку..
…Парамонов застыл в глубочайшем, обездвиживающем шоке. Ото всего. Начиная с того, что этакая «картинка» мгновенной смерти троих, только что живших, говорящих, двигавшихся не была ему знакома даже по кинематографу, да и редко ТАМ покажут такое. Чудовищно РЕАЛЬНОЕ, без киношного пафоса, без гадючей ругани, без воплей отчаяния и жестокого рева убийцы, совершающего, ОБРЕЧЕННО совершающего вынужденное…
- Степ, не спи! – веселым голосом подбодрил Марат, - не самое лучшее место тут!
… О БОЖЕ! Марат! Как он так – легко, спокойно, они ж, менты эти, вообще ни при чем!!! Да и к новому участковому этому Степан не имел никакого нехорошего… Интеллигентный… Ну, глуповатый малость, артистичный какой-то. КЛОУН – так его в народе и кличут… А в этом цирке…
«НЕТ! НЕТ!!,,,» - захотелось закричать ему, как в идиотских коммерческих фильмах штатовской постановки. Помнится, всегда деревня в клубе гоготала на это «нет!» героев в моменты разной жести. «Что за «нет!», когда «ДА!» Че орать то, как будто что изменит».
Русскому деревенскому жителю не понять капризное нежелании американского населения видеть очевидное, беспощадно-холодное неминуемое. Не понять безответственно вынесенный в классический кинематограф менталитет американцев-европейцев. Смех один!.
…В шоковую прострацию Степана вторгся смех Афганца – именно смех, спокойный, добрый, ласково-поддразнивающий…
- Степ, прости!... – невозмутимо говорил тот, - я… я, где-то там, не помню, пацан шестилетний «книгу» писал, папка мне хвастался… Охххх! «Мальчик посмотрел вокруг и испугался… Повсюду… оххх… ВАЛЯЛИСЬ, блин, мертвые динозавры… Ва-ля-лись…» Степ, ты прям как тот «мальчик»!
Человека, только что укокошившего за полсекунды троих, разбирал живой человеческий смех. Не зловещий, не победительский, не злорадный. Ничего желчного, злобного, просто подтрунивал над оторопевшим товарищем,
- Степан, это ж не динозавры! Пошли, говорю, вечер безлюдный, не дай Бог кто еще выявится! – он продолжал искренне смеяться.
…Это последнее заставило Парамонова подобрать остатки разума и протопать к двери. Вот уж точно так точно - «не дай Бог».,.
Вечерняя дорога. Одинокий ментовоз, потерявший навсегда хозяев. Тишина. Безлюдье. Пасмурь… Немирье. НЕМИРЬЕ в душе Степана, лютое, свинцово-скрежещущее, близкое к слезопотоку, к кровотоку, к изрыгающей желчи. Ненависть. Ненависть, близкая к помешательству, и… какая-то гадливость, странно-непонятная, сильнее и свирепее любой ненависти… Почему ГАДЛИВОСТЬ? Что тут можно охарактеризовать этим разъедающим, смывающим и без того нетвердый разум ощущением…
Он вспомнил, как деревенские мальчишки убивали кошек, птиц, лягушек…
Он вспомнил глаза этих жертв пред занесенным оружием палача, или ж просто рукой…
Он вспомнил смех своих друзей в процессе этих действий, себя, творившего то же вместе со всеми…
Ему хотелось удавиться, вырвать у Афганца пистолет и размозжить череп… Себе… Нет, вначале – ЕМУ. Хотя что, что, за что???
… Вдруг подумалось, что Марат настолько ПРОСТО все сложил, что убитые не успели даже испугаться, не то что помучаться. Что другой, страшный человек элементарно твердо сказал «НЕТ» всей задуманной их жизни, просто лишил воли… Ведь ВОЛЯ – она лиши при ЖИЗНИ, у ЖИЗНИ. А вот если б лишить ВОЛИ, не лишая ЖИЗНИ – это как??? А коровы, которых мы едим… Они-то совсем не как эти менты, на бойне Парамонов бывал… НА ЭКСКУРСИИ!!! Тут и кошечка позавидует коровкам этим…
А милиционеры, убиенные за долю секунды, и подавно…
И все равно, все равно, все равно!!! Гадко, мерзко… Вот КТО-ТО вмешался, вот кто-то нажал кнопку – и все то, что подарено тебе Миром, весь этот воздух, лес, солнце, все эти моменты улыбок и радостей, что неминуемо есть у каждого, ежели он признан ЖИВЫМ, как бы дурен он ни был… Всем же случалось бывать детьми, верно и память держит нечто хорошее, ха что можно уцепить любого, даже самого мерзкого, самого гнусного… черт возьми, ведь и его же, Степана, вот так взятии и «уцепили» … усыпили… нет, пробудили… А тут Марат со своим огнестрелом – чик и все псу под хвост…
…Ему было невдомек, ЧТО еще прийдет на ум, какие мысли и видения, ЧТО придется пережить-переосознать. Степка просто вдруг подумал, что НЕ ЖИТЬ ему с этим.
Марат, которого он так дико уважал… За неполные пару суток полюбить успел, как и Сибиряка – Владимира Сергеевича, как и крепкого парнишку Ваньку Зверева… Сейчас он его страшно, СМЕРТЕЛЬНО ненавидел и не в силах был понять, как же он вдруг так.
В этой ненависти присутствовало полнейшее самоуничтожение, саморазложение. САМОУБИЙСТВО.
Они уже вышли за пределы деревенской «видимости», когда он посмотрел на Афганца. Искоса, тайно, боясь, что тот заметит. Марат моментально столкнулся с ним взглядом, ухватил за плечо и пронзительно просмотрел насквозь.
- Говори, ну!
Глаза излучали свирепую волю, приказ, они втягивали вовнутрь всю гамму отвратительных чувств Степана. Лишали возможности удержать что либо, будь то мысль, слово… Или выстрел в упор!
- Слышь, Марат! – не своим голосом заговорил Степка явно против воли, которая хотела молчать до конца дней, - ну… ты ж мог… ранить… оглушить… Что ж мы так… Они ж не у…
- Они – проиграли! – отчеканил Афганец. – Не у дел – так не бывает. У ДЕЛ – абсолютно все.
И замолчал вновь
- Ты хотел быть на их месте? – вполголоса, вкрадчиво спросил он парня после «минуты молчания», с ударением на слово «месте». – Это было еще легче… Только зачем тебе это? Тебя б никто не жалел.
- Но ты ж мог… не убить… И не сделал…
- Видит Бог, твой участковый не оставил мне выбора. Я не хотел… Нет, вру, мне было все равно. Так что это не я. Это ОН так решил. За меня и за них… Нам нечего оправдываться, как и оправдывать. Они – проиграли.
«Все об игре какой-то!». А глаза – жесткие, безжалостные… А у ментов этих районных там, дома…
- ЭЙ! Скинь! – Марат нехило тряханул Степку за плечо, - А ну! Все говори! Быстро!!! Громко, бля!!! – первый раз бранное слово соскользнуло с уст этого человека.
- ТЫ!... Ты… не имел права, нельзя,… они… невинные… они… просто прие-хали… - Парамонов почувствовал позорные, глухие рыдания, всклокотавшие поврежденную сомнительно-относиткльную целостность сознания. – Не ты… им ДАВАЛ все Это… Не тебе… от-би-рать… Так вот. Это … это мерзко!... Ты… СУКА ТЫ!!!
- Степ, - спокойно вопросил Афганец, не скрывая облегчения от прорвавшегося нарыва парня, - а почему ТЫ не надел серую форму, а? Это что, так сложно, или… или что?! Отвечай?!
Степан молчал, всхлипывая младенцем. Или бабою.
- За тебя говорю. У тебя не хватило не сил, не ума, а – НАГЛОСТИ «примерить мундир». А они = свой выбор сделали. И за них – твой участковый сделал выбор, подставил их, невинных этих. Так что вот так. СТЕП, ОНИ СЛУЖАТ ДУРНОЙ СТРАНЕ! И никто, никто, слышишь, НИ-КТО не избежит ответа за это служение. Ни винный, ни невинный… Все! Хорош ныть! По тебе так ныть никто не будет, слышишь, НИКТО!
Они одновременно посмотрели окрест. Вечерний, уже почти ночной, проселок, поддерживаемый по обочинам неприступными елями-свечками мало-мало подуспокаивал разгулявшиеся страсти. Округа глухой северной провинции неминуемо дышала спокойствием и умиротворенностью. И не это ли сказывалось подтверждением несусветной глупости всевозможных дрязг двуногого уродства, крови, убийств, подстав. Великолепные великаны с седыми от лишайника подстволиями крепко хранили и мир, и тишину, и таинство живой земли, независимого вопреки политиканским воплям от убожества сотворенного на иной параллели развития… Кем, о Боже! Если Тем самым, то явно для чего-то. И куда там влезть, всосаться в тот промысел и намерение.
Афганцу никогда в жизни не приходилось вести подобные разговоры с кем либо. Диалог его угнетал, выскабливал. И, кроме того, исход понимания был столь ясен, что до безобразия нелепо казалось открывать рот, произносить какие-то слова. Тратить время и душевные силы… Скорее, жестокая необходимость попытки хоть на долю микрона облегчить Степана… Хоть минимум дать ему капель спокойствия. Тщетно. Потому и жестоко, что абсолютно тщетно. Тут успокоения НЕ БУДЕТ, как и жизни у тех троих, недавних. Еще одно НЕМИНУЕМОЕ… Неминуемое, неотвратимое…
…женщина рождает ребенка, и он улыбается! Он видит солнечный свет и улыбается. Перед ним бесконечность дорог и ему надо сделать выбор… Но выбор делают за него. Это за него его делают ментом, бандитом, монахом, политиком, учителем… а потом кто-то убивает тех детей, за которых сделали выбор… вместо того, чтоб разрешить им, наконец, самим делать… хоть что-то сделать самим… и что ж это за благо – в пять месяцев за тебя выбрали путь твоей жизни… в тридцать пять или сколько там лет за тебя выбрали смерть… и не только за тебя… у смертника есть мать, есть дети… и им порою невнятно, что там кто-то за него порешил, а вот смерть его внятна до безумия…
- СТОП!! МОЛЧАТЬ!!! – влруг рявкнул Марат.
…Конечно, его нисколько не устыдил неожиданный полубессвязный речитатив Степана. Он и вплыл в слух откуда-то ИЗВНЕ, Афганец даже не сразу понял, что тот говорит что-то. В облике парня мелькнуло нечто сильно НЕХОРОШЕЕ. Вернее, нет, наоборот, мягкий голос, активная неожиданно речь, светлые слова. Даже внезапное осмысление будто настигло подстреленного тем самым «чужим выбором» (боже, до чего ж идиотские психологизмы он речет) парня. Но во всем этом и просквозило то самое НЕХОРОШЕЕ, и самое плохое – что не было сигнала, поступления, что же оно, это… Афганец вдруг схватился за грудки собеседника.
…Все, кто когда-либо сталкивался в жизни с Григорием Беловым или Маратом Барковым, без сомнения заверили бы, что таким невнятно встревоженным, взволнованным этого человека не видели. И не могли видеть. НИКОГДА!
- Это что… КТО! Это она в тебе говорит??!!! ОНА??! ОТВЕЧАЙ! – Афганец – (невероятно!) – дрожал руками. – НУ??! Это та самая, девушка в тебе, А??!
Лицо Баркова исказилось подобием некой… чуть ли не мУки. Но хорошей, густой, тепло-сладкой мУки.
- ОНА!!! – выкрикнул испуганный неожиданностью Степка, - о-на… - подтвердил затухающим аккордом складного текста, пролившегося невесть откуда.
После пяти секунд мертвейшей, злой тишины, заговорил, наконец, Марат.
Слушай! – он обнял несчастного парня, как старый боевой товарищ, - все. Тебе пора. – Пауза. – Ты все, что мог, сделал, тебя тут уже не побеспокоят. Иди с Богом. К бабке своей иди, она ждет. – Он не узнавал собственного голоса, ЧТО ТАКОЕ?! – Ох, чуть не забыл. Мне ж тебе надо передать. Вам. – из внутреннего кармана достал пачку дензнаков. – На. На первОе, потом заработаешь. За пользу, за добро твое, друг! Все. И нам пора. Здесь уже нечего. Свидимся, Бог даст. Иди, прощай! ВСЕ, ИДИ!! – последнее приказом прозвенело в мертвом сумраке тишины.
И Степан пошел. На каком-то автопилоте, будто б и не сам, а просто «так надо» - принял деньги двумя пальцами, так и понес. Одинокой, непутевой фигуркой засеменил в сторону деревни, в обратную от их хода сторону, даже не осознавая, почему так легко подчинился внезапному приказу – опять-таки, ЧУЖОМУ. За него опять ВЫБРАЛИ! Сил не оставалось, он просто хотел рухнуть в своей избе, обняв добрейшую, заботливую бабушку свою, коей доставил столько несчастий. Хоть осчастливив, хоть что-то успев сделать… Для нее и, может быть, даст Бог, не только для нее.
Не встретил он Ланы своей, так, может, встретит позже. «Земля круглая». Кто знал, кто ведал, что дальше. Когда лишен собственной воли… А-а-а-а-а-а! Невыносимо, нестерпимо мерзко как-то… И к Марату ну ничего не теплеет, не успокаивает.
Афганец страдал. Откровенно, мучительно. Не позавидовал бы никто возможный тому, что вдруг происходило с этим железным человеком, с нервами и душой из каленого металла. Зверские глаза буравили спину уходящего Степана. Исчезающего навсегда, неровной, прибитой походкой. В глазах Марата – жалость, страдание и… и что-то еще несоизмеримое с нормальностью, с объяснимостью даже. Абсолютно неведомое – всю окружающую астральную тишину вдруг начала заполнять музыка. Волшебные инструментальные переливы, набегающие как волны на прибрежную гальку. Шелестящие, завораживающие, тревожные… Да, именно тревожные, сопряженные с далеким женским вокалом, нежным, как сама природа, нежным и жестоким, беспощадным к пустоте и несовершенству чего-либо. Беспощадным к его, лично его, несовершенству и внезапно осознанной пустоте.
Оторопь, нутряная травма, подсечка. И все так непривычно, неожиданно.
Афганец только сейчас заметил, что пальцы щекочут рукоять ствола. ЗАЧЕМ?! А взгляд, не отрываясь, провожает спину Степки, бредушего по колее.
- Он же… без нее… не жилец. Не жилец… - про себя шепчет Афганец. - Он ведь не сможет, не выдюжит…
Полное ощущуение, что окружающее пространство прошелестело, зацепилось за «не жилец», даже ели пошевелились – то ли от слабого ветерка по верховьям, то ли от окутывающей музыки с женским вокалом…
«Не жилец-ц-ц-ц-ц»
Неприметный легковой автомобиль, преодолевая дурной проселок, выкатился из-за поворота. АП! Как же это?! Нахлынувшая музыка не дала ему, что ли, услышать шум едущей машины или ж машина эта материализовалась ниоткуда. Вот это да! Степка не сменил ритма хода, не до машины ему, ясно ж… Да и машине не до него – человек пребывал в полнейшей незаметке для пространства, хоть завидуй. Как и он, Марат, порою – по надобности.
А вот сейчас, сию секунду, он был немыслимо заметен и чудовищно, нечеловечески УЯЗВИМ!
Автомобиль – СТРАШНЫЙ, именно СТРАШНЫЙ – отчетливый сигнал Афганцу упал в мозг непростительно поздно…
«ЗА МНОЙ!!!!» - безжалостный ответ мира на незаданный вовремя вопрос. - «ВСЕ!»
Коротко и четко – «все!» Машина поравнялась с «невидимым» Степаном. Марат слегка пригнулся и сделал резкое, до глупости бесполезное (теперь уже) движение. Куда там, открыто все…
…Степан подпрыгнул на месте, как от взорвавшегося снаряда. Пластом вскинулся на лобовое стекло машины. ВСЕ! Пары секунд хватило Афганцу добежать до ликующей смерти широченными прыжками. Как в замедленных съемках видел он беспомощно дергающееся, раздираемое треском автоматного, калашного лая, тело спасшего его от неминуемой смерти Степки.
СДЕЛАВШЕГО СВОЙ ВЫБОР.
- Степка!!! Черт!
Доскакал, одним движением, как и накануне, прикончил водителя – теперь это так нетрудно, так банально…
Кругом одна кровавая жижа, один лютый запах не по-детски разошедшейся вакханалии разврата жизни-смерти. Не ясно. НИЧЕГО НЕ ЯСНО!!! Как он, с его чутьем, с его знанием – не узнал, не услышал, этот внезапный автомобиль… Он, который с Хозяйкой по жизни на короткой ноге. Он, который издалека видит и ведет все потуги всевозможных враждебных сил. КАК?? Ка-а-а-к!!
Глаза мертвеца безразлично смотрели в душу Марата. Нет ответа. Был бы он хоть жив, хоть на долю секунды кинул глаз – мож, и ответ бы…
Машина без номера…
Мужик – даже не понять, городской ли, деревенский – абсолютно нейтральный, НЕЗАМЕТНЫЙ.
Документов – никаких.
Пустота звенящая – ноль ответа.
«Это ж за мной… За мной былО! Куда ж Степка-то… Эх, парень…»
Человек откровенно сдерживал слезы – первые слезы за почти сорок лет жизни, пока руки машинально, на автопилоте обшманывали автомобиль-убийцу. Проверен и отброшен «Калаш» - магазин пуст, бесполезные килограммы металла. НИ-ЧЕ-ГО! Ни водила, ни машина, ни что либо в ней – ничего не говорят, не отвечают.
- Степка… Дружок… Спаситель… - губы шепчут, руки-голова работают. Пытаются работать…
Даже если б Марат поймал взгляд еще живого водителя СТРАШНОЙ машины, ничего б ему это не дало, не объяснило.
Даже если б водила этот заговорил – толку чуть. Аномально и непредсказуемо все сие – вот и ответ «как это он, с его интуицией» и все прочее.
Это был НИКТО!
* * * *
Из милицейских сводок по Кировской области:
«Кровавая драма в деревне Вязовка Котельнического района. В опорном пункте расстреляны - участковый Корсунский В.Н., а также приехавшие за документацией сотрудники районного ОВД (имена) . Почерк убийцы – профессионализм высочайшей военной науки! В километре от населенного пункта, на проселке, обнаружена машина с трупом неизвестного мужчины. У следствия есть основания подозревать, что этот водитель и есть серийный убийца, объявленный в розыск месяцем ранее… нет единого мнения, кто мог ликвидировать преступника, столь хладнокровно-профессионально расстрелявшего сотрудников милиции…»
Продолжение
http://www.proza.ru/2011/06/21/903