Аэроддом

АЭРОДДОМ

ВСТУПЛЕНИЕ
 (В Светлое Будущее)

Семимильными шагами неслась Страна к светлому будущему. Да что шагала – галопировала! В самые глухие уголки необъятной державы заглядывал культпро-свет, и в самой захолустной избушке зажигалась «лампочка Ильича». Но уж слиш-ком много захолустных избушек и глухих закоулков таит в себе  огромная держава – не дошагаешь, не доскачешься. Вот тут на помощь и пришла авиация.
Аэроплан! Кто из нас хоть раз ни задирал голову, и ни глазел на жужжащее в синем небе чудо техники! Вот он кружит в синем небе меж облаков. И вы тоже вер-титесь, следя за его выкрутасами, топча давно упавшую с вашей головы шапку. Но, не успели Вы как следует растоптать свой головной убор, а крылатая машина уже скрылась за горизонтом. Вот это скорость! И никакие сказочные сапоги-скороходы, никакие, самые резвые лошади не угонятся за ним. Ни вместе, ни по отдельности. Ни оптом, ни в розницу. И не страшны ему ни глубокие реки, ни высокие горы, ни леса дремучие. Взлетит такое чудо, и вмиг домчит Вас до самых отдаленных окраин. Все на аэроплан!
Решительно и бесповоротно вошло воздухоплавание в нашу жизнь.
Вот, врач, сидя в чреве рукотворной птице, мчит сквозь облака, на далекую заставу удалять надоедливую боевую мозоль красному командиру. И, удалит! И военачальник снова обретет былую боеспособность, и снова, наша граница будет на надежном замке.
А вот, летит главный инженер. Он будет строить бумажно-целлюлозный комбинат. Инженер пристально вглядывается в раскинувшуюся под крылом самолета бескрайнюю тайгу. С верху тайга видится могучей и девственно-прекрасной. Но скоро сюда придут энергичные люди, и все станет по-другому.
«Раз, два, раз два, три, раз...» - Это летит, пересчитывая в тундре своих оле-ней, похожих с высоты на муравьев, знатный оленевод, только что получивший в Москве орден. Заслуженная награда поблескивает на его облеванной груди. Но ни-каким рвотным массам не затмить его сияния!
Вот, глубоко задумавшись над важными государственными делами, летит от-ветственный работник. Разве ж смог бы он без эфирных скоростей, за один только месяц поработать и директором зверосовхоза на Дальнем Востоке, и начальником волжского порта, и председателем хлопководческого колхоза, и руководителем Уральского хора?
А вот, геологи летят разыскивать черное золото. И найдут! Непременно най-дут! Не могут не найти! Ведь аэропланам нужен бензин. А нам нужны аэропланы! Все на аэроплан!
А кто же это, спешит с чемоданами, баулами и тюками? Кто это бранится и толкается, занимая места согласно купленным билетам? Да это мы! Обыкновенные пассажиры, спешащие по своим делам. И в нашу будничную жизнь крепко вошла авиация!
Вот вы парите над землей как Икар. Сверху вся страна как на ладони. Все ви-дать! Видно как тучнеют стада, зеленеют луга, колосятся поля, и как Вася удрал с комсомольского собрания.
Не успели еще остыть горячие поцелуи провожавших, не успела еще накатить вторая волна дурноты, а Вы уже в пункте назначения! И жадно глотаете свежий воздух, тщетно стараясь победить тошноту.
Пусть нет дорог! И не надо! Рукотворная птица доставит Вас куда угодно! Даже, если Вам и не угодно. Быстро. Выгодно. Удобно.
Все на аэроплан!
Сотворение аэродромов в маленьких провинциальных городках – дело пус-тячное! А на селе, так и вовсе дело плевое. Такие аэродромы открывают и закрывают чаще, чем пивные ларьки. Главное разогнать с полей коров, овец и не в меру любознательных мальчишек.
 Аэропланы для аэродромов, тоже нужны. Их присылают по разнарядке.
Самое любопытное, что истинного смысла слова «разнарядка», и, почему «разнарядку» назвали «разнарядкой», не знаете никто. Даже, те, кто отгружает товар, но, однако ж, присылают требуемое имущество, исправно. А аэропланы высылают, «авиапочтой» вместе с летчиками.
Словом все это дело пустячное. Все равно мало, кто летает. У кого денег нет, кому лететь некуда, кому козу не с кем оставить. Но вот открыть аэродром - это дело не шуточное! Именно открыть, а не построить.
Что бы открыть даже самый маленький аэродром, мало разогнать пасущихся на поляне коров и убрать навоз с взлетной полосы, (что бы аэроплан при маневре не засосало), для открытия аэродрома нужно приложить титанические усилия!
Всенепременно нужен духовой оркестр, с дирижером в поблеклом парусино-вом костюме, и обязательной трубой в руке. Дуть в нее он не будет. Он давно забыл, в какую сторону трубы нужно дуть. Но размахивать ей он примется так, что у музы-кантов зарябит в глазах. От этого, как правило, они и фальшивят.
Вы, по наивности можете подумать, что открыть аэродром может любая ху-дожественная самодеятельность. Любые музыканты, которые, три раза смогут про-играть «Туш». Подудел - и полетел!
Нет, дорогие друзья! Пустить в эксплуатацию такое сложное сооружение, и обеспечить, так сказать, его славную, бесперебойную работу, или, на худой конец, его «ударный труд», дело гораздо более сложное. И музыка тут не самое главное. Основное, но не самое. Обстоятельство обязательное, но не безусловное.
В данном процессе не обойтись без «Первого Лица». Ибо только первое «Ли-цо», в крайнем случае «Второе», а в редчайших, провинциальных эпизодах, -  «Третье», может дать живительный судьбоносный толчок всему открываемому. Ни одно судно не сойдет со стапеля, пока такое «Лицо» торжественно не разобьет бу-тылку шампанского об его бок. Ни один новопостроенный завод не пустит пар в гудок, пока «Лицо» не откроет его. Так и не один аэроплан не отправится бороздить небеса, пока, соответствующим образом, соответствующее лицо, торжественно не откроет аэродром. 
Даже самый маленький аэродром, не нельзя запустить в эксплуатацию, если «Первое Лицо» не перережет казенными ножницами казенную красную ленточку!
Но и этого, как не странно, обычно бывает мало.  Утомленный перерезатель ленточки справедливо требует: -  Нужен банкет!
И он действительно нужен! Ну, кто, скажите, будет утомлять себя портняж-ными работами, если не будет банкета. Даже если казенные ножницы давно уже ле-жать у него в кармане в качестве очередного сувенира, и дырявят казенный карман.
Но и это еще не все. Для того чтобы воздушная транспортировка пассажиров проходила строго по графику, одних казенных ножниц и банкета, недостаточно. Да и одних казенных указаний, тоже мало. Что бы открытие действительно состоялось, нужно подписать соответствующий акт! Вот, где собака зарыта! Вот в чем изюмин-ка! Как только «Лицо» подпишет «Акт», все - открытие свершилось! А уж коли, свершилось, то обратного пути нет! Хочешь, не хочешь, а выполняй предписанное!
ОТКРЫТИЕ
(Семь раз отмерь, один раз - плюнь в колодец)

Жарко. Вялые звуки музыки в очередной раз спугнул рассевшихся на березах ворон.
Музыканты в сто пятьдесят шестой раз, сыграли туш и вытаращились на мельтешившего перед ними старичка в белой панамке и меловом парусиновом кос-тюме, материал которого никогда не знавал утюга.
- Друзья мои, - блеющим голосом произнес старичок, - опять альт запоздал, а баритон сфальшивил во втором такте. Так нельзя,  дорогие мои! И вяло, вяло! Туш надобно играть весело, задорно! С душой! Повторим. Нас же люди слушают!
- Фома Николаич, - отозвался разморенный солнцем и изнеможенный тушем  баритон, - может, хватит репетировать, передохнем?
- Да что ты, братец! - взмахнул руками старичок. И от этих движений труба, которую он держал в руке, засияла в лучах солнца всеми своими помятыми боками. - – Нельзя так относиться к делу! Ведь приедет сам второй секретарь райкома!
На самом деле Фома Николаевич сам уже еле-еле держался на ногах. Более того, он доподлинно знал, что играй они хоть тысячу раз подряд, все равно альт бу-дет отставать, а баритон фальшивить во втором такте. И это на века. Но он так же знал, что его сейчас слышит секретарь партячейки, и он, как сочувствующий, обязан прорепетировать еще раз.
- Так что, друзья, повторим еще разок! И, помните - кругом люди! Они любят слушать музыку!
И, забыв дать команду оркестру, первым взял «до». За ним вступил барабан-щик, и все остальные четыре члена оркестра. Последним, как всегда, заиграл альт. В сто пятьдесят седьмой раз собравшиеся на праздник люди слушали туш.
Репетиция - важное дело!
На пригорке, в тени березки, сидел секретарь местной партячейки Артем Ильич Кадыкин. Истый коммунист средних лет. Он совершенно не обращал внима-ния на музыкантов. Он то и дело посматривал на часы, а затем, сложив ладошки ру-пором, кричал возившемуся внизу художнику Ильюшке Репкину:
- Да что ж ты, сажевая твоя душа, копаешься! Через час аэродром открывать, а ты, поганец, еще надпись не сделал!
- Да Вы не волнуйтесь, Артем Ильич, - не отрываясь от работы, откликался маэстро, - к приезду начальства аккурат поспеем!
Но эти увещевания не западали в душу секретаря, и, через пару минут он опять окликал художника, и повторялось вышесказанное.
Репкин рисовал вывеску на большой, лежащей на земле арке. Арка эта долж-на будет украшать вход на аэродром.
 В душе Ильюшка злился и нервничал. «Ну не дают свободу творческой лич-ности! Гонения кругом. То вывеску в магазине охаяли, невежды, и теперь тормошат. Так и в историю живописи не войдешь…».
И от этих безрадостных мыслей он еще яростнее заработал кистью.
Творил живописец в одиночестве. Зевак, собравшихся вокруг, и дававших поминутно советы, он разогнал, а остальные, дабы не отягощать себя зловонью кра-сок, сами расположились подальше, в тенечке берез. Именно то, что никто не видел процесс создания вывески, и сыграло решающую роль. Возможно, крутись рядом Федя, маляр-импрессионист, которого художник прогнал в первую очередь, как конкурента живописи, или еще кто, то и не было бы этой истории. Да и будь сам маэстро повнимательнее, тоже, писать было бы не о чем.
А тем временем народ все пребывал. До открытия аэродрома в селе Лихие Кузёмы оставалось полчаса. Кадыкин, теперь между оглядыванием часов и покрикиванием на художника, еще приставлял ладошку ко лбу козырьком и всматривался вдаль – не пылит ли машина второго секретаря. После чего, кричал живописцу еще яростнее и громче.
«Надо же, - в сердцах думал он, - такое дело – аэродром открываем, а назва-ние его еще не готово! И где революционное сознание художника?».
Тут позвольте мне прервать размышления старого большевика, тем более что далее он мыслил исключительно в нецензурных выражениях, и рассказать предыс-торию создания аэродрома в малоизвестном, ничем не приметном, селе Лихие Кузе-мы.

В те далекие, славные года, когда авиация влетала в сердце каждого честного гражданина, сын первого секретаря райкома Ивана Лукича Надутова, по призыву комсомола, тоже сел на аэроплан. Отец новоиспеченного воздухоплавателя очень гордился свершившимся фактом. И вот, однажды, сын предложил отцу полетать вместе с ним на аэроплане. От стремительного полета высокопоставленному папаше стало дурно и, чтобы дать отцу передохнуть и помыть сидения, сын посадил машину на поле у села Лихие Кузёмы. Отдышавшись, первый секретарь оценил важность остановок в пути и решил в честь чудесного избавления, открыть здесь аэродром. Тем самым привести линию партии «Авиация – народу!» в жизнь. Вернувшись домой на автомобиле, который прислал за ним улетевший сын, товарищ первый секретарь подписал соответствующую директиву. Так была выполнена еще одна установка партии «Все на аэроплан». Все! Кроме самого Ивана Лукича - его тошнило уже при одном упоминании о самолете. Именно поэтому, опасаясь за свой новый костюм, он и послал на открытие аэродрома своего заместителя.
Пока товарищ первый, отправлял на авиационный праздник своего замести-теля, в правлении Лихих Кузем ломали голову кого, в соответствии с новой област-ной директивой, назначить директором аэродрома.
Такую задачку с кондачка не решишь. Тут все обмозговать надо. Тут человек должен быть и культурным и в воздухоплавании понимать.
Сначала предложили заведующую птицефермой Авдотью Никитичну.
- Ты, говорят, Авдотья, к авиации ближе всего. С крылатыми созданиями де-ло имеешь, тебе и карты, то бишь, самолеты, в руки.
Но Авдотья Никитична замахала руками, словно клуша на митинге несушек-ударниц, и справедливо заметила, что сравнивать самолеты с курицами не гоже.
-Уж больно сильно они разнятся по запаху, весу и яйценоскости! – заявила она со всей своей прямотой и знанием дела.
Ее поддержал председатель колхоза Макар Кузьмич Плашкин, заявив, что он не раз бывал в хозяйстве Авдотьи, однако ж, ни разу не видел, что бы ее подопечные парили яко соколы в голубом просторе.
- Да и самолеты, - добавил он, - действительно, яйцы не несут!
И, принял самоотвод птичницы.
Местный Художник-самоучка Илья Репкин, сорока лет от роду, предложил себя.
- Я, говорит, - еще и поэт. Поэтому в облаках витаю, а значит ближе всех к авиации!
Но ему припомнили намалеванную им вывеску с буржуазным уклоном, изго-товленную им для сельпо, и отказали в нецензурной форме.
А нарисовал он на своей картинке ананас. За что и был подвержен критики. И напрасно Илья ссылался на овощно-фруктовый интернационализм, диковинный плод пришлось закрашивать, а на его месте рисовать бидон, с родным, советским керосином.
Много еще было кандидатур, но выбрали Петро Одноусова. Вспомнили, как он в прошлом году знатно с крыши клуба пьяный упал. И решили, что именно он ближе всех к воздухоплаванию. А Петро даже отпираться не стал.
- Да, - сказал он, гордо выпятив грудь, - летать умею! Другой бы после такого конфуза разбился бы, к чертовой матери, да еще и забор бы снес при приземлении. А я аккуратно приземлился! Кому ж как не мне директором!
Только условие поставил, что б его теперь по имени – отчеству величали – Петром Никодимычем.
Все единогласно согласились. Но по отчеству его никто так и не называл. Он даже обиделся, и на следующий день пригрозил уйти со своего поста.
- Меня, - обиженно сказал он, - уже давно зовут в Гонолулу на международ-ные авиалинии. Потому, что я в совершенстве знаю немецкие языки. Так, что «ауфидерзейное мерси», за такое отношение, - показал он свое полиглотство. Но в Гонолулу не уехал.
Так, еще до открытия эры авиации в Лихих Куземах, появился новоиспечен-ный начальник будущего аэродрома.

А теперь самое время вновь вернуться к матерным мыслям секретаря парт-ячейки товарища Кадыкина. Непристойность которых, отражалась на мужественном лице Артема Ильича, придавая ему выражение задумчивости и деловитости.
Именно такие, нецензурные мысли и были прерваны криками: «Едет! Едет!»
Артем Ильич приложил мозолистую ладонь к морщинистому лбу. Впрочем, и без этого капитанского жеста, был виден пылевой столб, поднимаемый маленькой черной точкой.
- Все! – закричал Кадыкин, - едет! Поднимай ворота! Все навались!
Тут же гурьба селян бросилась к творению живописца. Творение представля-ла собой арку: два столба, соединенные между собой дугообразным щитом. Именно этот щит и расписывал маэстро. Селяне подхватили столбы и всунули их в заранее приготовленные ямки. Через минуту арка уже стояла на своем месте, а селяне побе-жали на пригорок радостно кричать и приветственно махать руками подъезжавшему автомобилю.
Только Ильюшка, не выпуская из рук кисти, притаптывал землю вокруг стол-биков и ворчал:
- Не дали закончить. Остался последний мазок… Так и в историю не вой-дешь…
О, если бы знал, художник-самоучка, как в своем последнем суждении, он был далек от истины…
Фома Николаевич, как истинная творческая личность, услышав крики «Едут!», сбегал на бугор, оценил обстановку и вернулся к музыкантам. От беготни на спине его мелового жеванного пиджачка образовалось темное пятно.
- Друзья мои, - сказал он, - быстренько, прогоним еще разок, для верности!
И опять первым дунул в свою трубу.
Авто с официальным лицом приближалось. Вот уже можно рассмотреть и ав-томобиль, и шофера в кожаной куртке, и само лицо.
В общем-то, лицо как лицо. Опытный проницательный взгляд сразу опреде-лит, что едет второе, а не первое лицо. Официальное  лицо всегда можно узнать по особым, начальственным признакам. По надменной осанке, по профессионально капризно-презрительному взгляду, по манере раздувать щеки, и, по тому, как и на-сколько, оттопырена нижняя губа. По всем этим признакам, присущим «Лицам», опытный взгляд легко определяет статус начальника. Оттопыренность нижней губы этого лица, явно не дотягивала до первостепенного. Хотя обладатель ее, очень ста-рался. Под официальном лицом таился Степан Петрович Полумеров, заместитель самого Ивана Лукича.
Черный автомобиль обдал клубами пыли и копоти, выстроившихся для встречи высокого гостя, членов правления местного колхоза, во главе с  партсекре-тарем Кадыкиным, и остановился. Первым из него выскочил корреспондент цен-тральной районной газеты «Отблески Революции» Лыткин. Он отбежал от машины, лег на живот и дважды сфотографировал вылезающего из авто второго секретаря. Лыткин всегда, даже в дождливую погоду, фотографировал начальствующий персо-нал снизу, отважно барахтаясь в лужах. При «взгляде снизу», по его мнению, на-чальство выглядит «Монументальнее». Затем он снял процесс рукопожатия, стараясь придать снимку эффект братания города и деревни, и бросился к летному полю. К своему удивлению, он не увидел ни одного самолета. Посреди огромного поля одиноко торчала, выкрашенная белой известью арка, между столбами которой была протянута кумачовая ленточка. Ленточка была, а самолетов не было. Удивленный корреспондент рассеянно сфотографировал арку, затем крупным планом ленточку, и, наконец, машинально, и тоже крупным планом, вывеску на арке. Привычно сделав все нужные снимки, он побежал выяснять, почему не подвезли самолеты. 
Второй секретарь райкома пожимал руки. Он, несмотря на июньскую жару, был в строгом черном костюме. И потел.
Дорогие друзья, а Вы обращали внимание, что начальство всегда носит тем-ные костюмы? В крайнем случае, военные френчи. А как же иначе! Темный костюм придает солидность и торжественность. И, главное, он подходит на все случаи бес-покойной жизни их хозяев. А случаи эти у них всегда солидны и патетичны. Да и нельзя иначе, когда повсюду, ежедневно, ежечасно торжествуют идеи коммунизма. А, если где они, по причине житейских неурядиц временно и не торжествуют, то солидный вид костюма представителя власти придаст уверенность простому обывателю в завтрашнем дне. Или, в послезавтрашнем. В крайнем случае, в обозримом неоглядном будущем. Костюм – неотъемлемая часть начальника. Как партбилет или очередные директивы партии. Которые бережно хранятся в карманах черного пиджака.
Потел секретарь и пожимал руки. Пожимал руки, и мысленно проклинал жа-ру и секретаря Лихокуземской партячейки Кадыкина, за то, что открытие назначили на полдень. В самый зной. А когда вспомнил, что время назначал он сам, то проклял и председателя колхоза и директора будущего аэродрома и всю авиацию. А уж как досталось братьям Райт! В виду их буржуазного происхождения.
Заметив на лице высокого гостя признаки сердитости, Петро тонко чувст-вующий начальство, залебезил:
- Вот, извольте Степан Петрович, - протягивая ножницы, проговорил он, - сейчас мы быстренько ленточку перережем, актик подпишем, и в правление. А там холодненького кваску, телятинки, рыбки свеженькой откушаете...
- Ну, ну, - напускным баском возразил Степан Петрович, - в таких делах то-ропиться нельзя! Авиация - дело государственной важности!
«Но и парить тело ответственного лица лишний раз не к чему. Так и высоко-поставленные мозги расплавить недолго. Не приписали бы членовредительсво…», – добавил он мысленно.
И, быстро выхватив из рук новоиспеченного директора, достояние колхоза - казенные ножницы, засеменил к возвышавшейся посреди поля арке. Все поспешили за черной спиной начальника.
Подойдя к арке, Степан Петрович на секунду остановился, сделал широкий жест рукой, вот, мол,  ширь-то какая! Вот оно - раздолье для Советской авиации! За-тем быстро отрезал большой кусок ленты и положил ее в боковой карман пиджака.  (Боковые карманы не токмо «Правду» носить). Ножницы опустил в другой, и быстро направился к своему автомобилю.
Вслед за ним печально поплелся председатель колхоза Макар Кузьмич Плаш-кин. Уныло глядел он  на карман черного пиджака, где остались единственные на все правление колхоза, ножницы.
«А ведь когда-то, - вспоминал он, - было даже трое ножниц! Но… То откры-тие новой фермы, то торжественный пуск колодца… А теперь и вовсе ножниц нет. Так колхоз и разорится, может… Взносы с комсомольцев собрать, что ли?»
Напрасно Фома Николаевич вытягивал свою тощую шею, пытаясь угадать, когда нужно начинать играть. Он так и не угадал. Он только и увидел, как офици-альное лицо снова садилось в автомобиль, и как все селяне гурьбой бросились вслед за пылящей машиной. Не удалось маэстро, на сей раз показать виртуозность и рве-ние  своих музыкантов и усладить слух начальства духовой музыкой.
Сначала подъехали к сельсовету. Запыхавшийся председатель колхоза в ок-ружении активистов, проявив резвость ног и ума (они срезали путь), уже встречал начальника на крыльце. Официальное лицо вошло в помещение, и подошло к столу, на котором лежал «Акт приемки». Достав вечное перо, Степан Петрович размашисто подписал исторический документ.
Иногда, подписанный акт, это не просто бумажка с подписями и печатью, подчас, это - эпоха
Все! Бумага подписана, печать поставлена! Обратного пути нет! Теперь путь один – в клуб, на банкет.

Ночью, разморенный Степан Петрович, блаженно улыбаясь, довольный воз-вращался в автомобиле домой.
- Вот, ведь, - обращался он к Лыткину, - а скоро мы с тобой сюда на самолете летать будем! 
- Кстати, о самолетах, - корреспондент вспомнил, что авиатехники он так и не увидел, - а где они?
- Эх, молодость! Да причем здесь самолеты! Главное открыть летное поле, а техника будет. Обязательно будет! Может Иван Лукич снова захочет с сыном поле-тать. Или еще что. Главное Акт подписан! Придет время, будут и самолеты!
В то самое время, когда второй секретарь просвещал молодого журналиста, под березкой, недалеко от летного поля, в обнимку с опустевшей бутылью, проснул-ся сторож Митрич. Он, уже давно охранял колхозные поля, и счел своим долгом ох-ранять и летное поле. Тем более что это случилось само собой. Митрич, привычно уснул, утомленной самогонкой. Проснувшись и зябко поежившись, Митрич огля-делся. Летное поле было на месте. Сторож довольно хмыкнул. На месте и шест, на котором ветхой тряпочкой болтался рваный полосатый рукав от тельняшки. Это приспособление, как сказал директор аэродрома Петро, нужно, что бы знать, «откуда и куда ветер дует». А вот и арка. Тоже не украли. При свете луны, на щите ярко выделялись буквы, красок для которых, художник явно не пожалел.
- Вот это да…. Чего это мы здесь давеча пооткрывали? – хрипло произнес Митрич, впялив помутневший взор в вывеску.  – Чудно…  До чего грамота дошла. И не поймешь сразу. Да начальству видней! Что открыли, то открыли. Пойду-ка я в избу спать!



ДРУГОГО  НЕТ  У  НАС  ПУТИ!
 (Что написано пером – мхом не обрастет)

Утро. Лыткин, спешит в редакцию. У дверей он сталкивается со своим ста-рым знакомым, корреспондентом краевой газеты, Галкиным.
- Куда торопишься, коллега, - окликнул его Галкин.
- Да, вот нужно срочно напечатать фотографии и написать статью об откры-тии воздухоплавания в Лихих Куземах.
- Ого, как авиация шагнула! – восхищенно отозвался краевой журналист. А меня, знаешь, в Москву берут! Сегодня на самолете и улетаю. Так, что как видишь, и я к авиации приобщился. Слушай друг, выручай! Не гоже мне появиться в москов-ской редакции без материала. Дай мне твои негативы!
Лыткину стало обидно. Галкина уже в Москву зовут, а он все тут, в районе топчется.
- Нет, мне самому надо. Может, после этого репортажа меня тоже куда-нибудь вызовут!
- Да ты не думай, - наседал Галкин, - я ведь и тебя не забуду, мы, как бы в со-авторстве! Представляешь, твоя фамилия в центральной прессе появится! Просла-вишься!
То ли Лыткин клюнул на «центральную прессу», то ли слишком болела голо-ва после вчерашнего, но он сдался.
- Хорошо, вот только напечатаю для себя несколько фоток, и отдам. Зайди через пару часов.
Через три часа Галкин, вместе с негативами летел в Москву, а Лыткин стоял с фотографиями у стола главного редактора.
- Вот Петр Петрович, репортаж об открытии в Лихих Куземах летного поля. Пока только фотографии и маленькая заметка. Большую напишу, когда поправлюсь после недомогания, связанного с прикосновением к авиации.
- Отлично! Поместим в следующем номере. А вас я понимаю. От авиации многих мутит. По себе знаю. Как самолет увижу, так сразу дух захватывает, и в жи-воте колики образуются. Но, потом, обязательно напиши большую статью об этом событии. Когда поправишься.
- Непременно! – сказал Лыткин, и пошел к пивному ларьку поправляться.

Прошло несколько дней.
Надутов деловито трудился на своем рабочем месте– перебирал бумаги. И складывал их в аккуратные стопки.
Дверь кабинета отворилась. Вошла секретарша.
- Что? – спросил Иван Лукич поправляя стопку бумаг.
- Свежая местная газета.
- Что пишут?
- В Лихих Куземах что-то странное открыли. Прямо срамота…
- Чего ж тут странного? И тем более, срамного?  Я сам посылал Степана от-крыть там запасный аэродром. Никакого срама!
«Хотя, конечно, - подумал Иван Лукич, - срам-то был, когда меня там мутило. Да, и не срам это вовсе, а так, маленький срамчик… Да, и не видел никто».
- Вы сами-то посмотрите! Говорю вам, -  срам! На весь район срамотища!
Она брезгливо подернула плечиком, и добавила:
-  Это ж комсомольская гордость поругана! – И, зачем-то присовокупила:
- И девичья честь!
Иван Лукич взял газету. «Славное открытие» - прочитал он, и посмотрел на фотографию. На, ней, как живой, был изображен Степан Петрович, клавший в кар-ман казенные ножницы. Над его головой ясно читалась надпись «АЭРОДДОМ»…
- Ай-яй-яй! – Покачал головой первый секретарь, - Да что же это за напасть! Срочно ко мне редактора и автора!
Секретарша убежала, а Иван Лукич начал стучать кулаком в тонкую стенку, разделяющие кабинеты секретарей, призывая к себе заместителя.
- Вызывали? – спросил вошедший Степан Петрович.
- Ты чего это наоткрывал в Лихих Куземах, А? – строго спросил товарищ первый.
- Как приказали, летное поле. Аэродром, если хотите.
- Именно это я хотел! Это и надо было открыть!
- Я Вас, Иван Лукич, не понимаю. В чем дело?
- А вот, полюбуйся на свою работу!
И с этими словами Иван Лукич протянул заместителю газету.
Степан Петрович бросил взгляд на газету, и мгновенно отреагировал:
- Это все инсинуации газетчиков! Буржуазная пропаганда и дискредитация партаппарата! Подрыв авторитетов! Не потерпим! К ответу клеветников. Вычистим партийные ряды! Сплотимся! Выше знамя советской пропаганды!
- Все это так, Степан, но как же ты, такую оказию, на месте не заметил? Или сначала банкет был?
- Нет, все как обычно. А прочитать, трудно было – солнце глаза слепило.
- Ох, не досмотрел ты, Степан, потерял революционную бдительность.
- Да ничего страшного, Иван Лукич, пусть газетчики опровержение напишут. Так, мол, и так, обмишулились, опечатались. Но вовремя заметили, и с большевист-ской прямотой, исправили! Впредь никогда!
- Правильно. Действуй, пока за пределы района эта срамота не расползлась.
В кабинет, ведомые хихикающей секретаршей, вошли редактор газеты Петр Петрович и Лыткин.
- Товарищи! – обратился к ним первый секретарь, - Что это за безответствен-ная публикация! Это дискредитирует и подрывает!
Петр Петрович посмотрел на заметку и удивленно произнес:
- А в чем, собственно говоря, дело? Вот фотографии, которые, как ни странно нынче удались, и заглавие на месте…
- Да вы, понимаете что открыто?
- Слава богу, читать умею. Да и буквы контрастны. Открыт новый «Аэрод-дом». Ну?
- Что, ну! Открывали-то аэродром! Запасный, притом. Неужели нельзя было сообразить, что здесь что-то не так! Неужели эта надпись на воротах Вас не удиви-ла?
- Нас, газетчиков, ничем не удивишь. Мы и не такие диковинки видывали! Давно ли о строительстве Магнитки писали, и о бабке Марфе, которая волдыри од-ним взглядом удаляет. Да мало ли диковинок на свете! 
- Ладно, - прервал его первый секретарь, - а ты-то куда смотрел? – обратился он к Лыткину.
- Да, ведь снимал машинально… не вчитываясь…- стал оправдываться кор-респондент, с ужасом вспоминая о негативах, отданных Галкину.
- «И, действительно, как назло все фотографии контрастно получились, – по-думал Лыткин, - Обычно у нас, пока не прочтешь подпись, не поймешь, кто изобра-жен. То ли знатная свинарка с поросенком, то ли - передовой шахтер с отбойным молотком. А сейчас, - каждая буковка видна».
- Все! – подвел итог Иван Лукич, - всем по выговору без занесения, и что б в следующем номере - опровержение, или уточнение, или что там полагается!
- И что б тоже на первой полосе! – вставил Степан Петрович.
- Учтем! – ответил невозмутимый газетчик Петр Петрович, - беспременно сделаем!
- Товарищи! – дрожащим голосом произнес Лыткин, - боюсь, что поздно! Поздно, товарищи опровергать и уточнять… Галкин… в центральную прессу хо-тел…. У него связи… Я ему негативы отдал…
И Лыткин обессиленный сел на стул и обмяк.
- Что значит поздно? – удивился Степан Петрович
- Пусть принесут свежие центральные газеты… - вместо ответа тихо произнес Лыткин.
- Катя, - обратился первый к секретарше, - принеси последнюю центральную прессу.
Еще с минуту в душе Лыткина вспыхивали искорки надежды. В мозгу  стре-мительно проносились живые картинки. То ему чудилась авиакатастрофа самолета, на котором летел Галкин. Негативы сгорают в пламени пожара, а Галкин лишается правой ноги. То виделось, что его товарища ограбили по приезду в Москву, и, забрав злополучные негативы, грабители вонзают в ляжку столичного корреспондента огромный финский нож. То представлялась сцена, как редактор выдворяет Галкина вместе с его статьей из своего кабинета. Галкин в отчаянье выбегает на лестницу, падает и ломает ногу. То он ясно видел, как Галкин попал под трамвай, и металлические колеса со скрежетом давят коробочку с негативами и отрезают Галкину левую ногу. Грезились и другие, не менее радужные для Лыткина эпизоды из жизни его друга Галкина, оставляющего последнего калекой.
Принесли самые последние столичные газеты.
В «Правде» ничего о Лихих Куземах напечатано не было. В душе у Лыткина засветился лучик надежды. Но вот Петр Петрович открыл «Красную индустрию». И… О, выносите всех святых, на второй странице раскинула свои строчки вящая статья и красовалась Лыткинская фотография…
Статья гласила:
«Граждане! Как далеко шагнуло наше светлое общество! Давно ли, кажется, наши легендарные женщины рожали в темных подвалах царской России. На поме-щичьих полях, у станка в грязных цехах старых заводов или еще где. А ныне! Ныне открылся первый в стране АЭРОДДОМ! Теперь, наши, советские женщины-труженицы будут рожать на высоте! Рожать свободных граждан свободной страны! Утрем нос мамзелям и мадамам! Девственницы ударного труда, матери многоста-ночницы - все на аэроплан!»
Рядом была помещена фотография, где крупным планом была изображена вывеска на арке - «АЭРОДДОМ».
«Вот мерзавец, - печально  подумал Лыткин, еще и слово-то это поганое, крупным шрифтом выделил…».
И все-таки он в душе ликовал! Ведь под фотографией стаяла подпись: «Фото Галкина и Лыткина». Не обманул, значит, старый друг. Теперь, может, и его, Лыткина заметят, отметят  и пригласят! И Лыткин с ужасом подумал, что его друг мог бы остаться без ноги. 
- Все пропало! – сокрушенно произнес Иван Лукич, опускаясь в свое, пока еще свое, кресло. – Уже и Москва в курсе! Скандал! На всю страну осрамились! Что теперь делать?
- Отвечать на телефонные звонки! – подсказала секретарша. – Звонят из Мо-сквы, по поводу, - тут она хихикнула, - этого самого, аэроддома…
Иван Лукич машинально встал, одернул полы пиджака, вытянулся во фронт, и приложил к уху трубку.
- Да, это я… Спасибо, спасибо… Да, это личная инициатива второго секрета-ря, - тут он погрозил Степану кулаком, - постараемся…  Осилим… Нет, нет, на кон-троль пока ставить не надо! Это же в качестве эксперимента, так сказать… Конечно, передам и поздравлю всех. Выделим и отметим! До свидания!
Иван Лукич положил трубку и обратился к присутствующим:
- Ну, что же, товарищи, Москва поздравила нас с открытием первого в стране воздухоплавательного роддома! От нас ждут показателей. Теперь отступать некуда! Будем создавать в Лихих Куземах «Аэроддом»! И своими, товарищи, силами! А то еще поставят наше начинание на контроль ЦК, беды не оберешься! За работу това-рищи! Через два дня жду ваших предложений, и весь личный состав актива села Ли-хие Куземы! Все!
- Опровержение писать? – Спросил, так ничего и не понявший, Петр Петро-вич.
Иван Лукич сверкнул глазами:
- Опровержение нынче, смерти подобно!



ЗА РАБОТУ,  ТОВАРИЩИ!
(Под лежачий камень, два раза не войдешь)

И почему это плохие вести долетают быстро, а хорошие плетутся как черепа-хи. Помню один случай. Родился как-то в роддоме тысячный ребенок. И решили это дело отметить, а ребенку за счет горбюджета, подарок вручить. Пусть, дескать, по-радуется малыш - тысячный все-таки! И отметили! Да еще как! С размахом! Долго отмечали, очень долго, но новорожденный мальчик получил-таки свой приз. Вручи-ли его Петеньке, (так назвали малыша), когда Петр Михайлович, (так звали его со-служивцы), уходил на пенсию. Награда, несмотря на все препоны, сыскала героя. Получил Петр Михайлович свою желтую погремушку и почетную грамоту. А через месяц, на городском кладбище появилась могилка с надписью: «Здесь лежит тысяч-ный новорожденный второго городского роддома».
Весть о том, что все правление колхоза вызывают в райком, донеслась до Ли-хих Кузем мгновенно.
Получив депешу, собрали совет. Все уселись вокруг стола покрытого кума-чом. В открытое окно избы заглядывали любопытные селяне. Партсекретарь Кады-кин, положив письмо на стол, взял слово.
- Сообщаю вам препоганое известие! Вызывают нас к самому товарищу пер-вому! В чем, спрашивается, дело? Прошу ваши соображения.
- Это на счет открытия аэродрома, – заглядывая в письмо, - сказал председа-тель колхоза.
- Тогда причем тут роддом? – спросил заглянувший в послание, Петро.
- То-то и оно, - сокрушенно покачал головой партсекретарь, - если б банкет не понравился, другое дело, а то роддом,  роды… Странно все это…
В открытое окно просунулась голова Митрича.
- А ничего странного и нет! – произнесла голова. - Что открыли, то открыли!
Партсекретарь, аж поперхнулся, услышав Митрича слова:
- Объяснись, старик. Не время и не место загадки выкаблучивать!
- Да я сначала тоже обомлел. Думал образования не хватает. Не шибко я об-разован. Но читать-писать умею. Помню давеча по просьбе тетки Варвары письмо, аж в самою Москву писал. Дочери ейней. Только не знаю дойдет ли. Я адрес так и написал «Москва-столица, Анютке, дочери тетки Варвары». А, если там Анюток пруд пруди? Да, думаю, разберутся. Варвара-то у нас одна…
- Да ты, дед, по делу говори. От чего ты обомлел-то? – Прервал его Кадыкин.
- Да от надписи и обалдел. От «Аэроддома».
- Какого дома? 
- Да от надписи на арке у летного поля, что я охранял. Да, надо бы мне тепе-рича приплачивать…
- Айда смотреть! – В сердцах махнул рукой Кадыкин. - И позвать сюда Иль-юшку!
Ильюшка Репкин, который, старался всегда быть в гуще всех событий, тоже стоял у открытого окна. И, услышав, что речь идет о надписи, в душе его тонкой стрункой задребезжала тревога.
- А то, я ведь больше на колер налегал, на композицию… Неужто я описку сморозил… - Бормотал он в оправдание, семеня за Кадыкиным.
Чуть поодаль, соблюдая положенную дистанцию, сокрушенно качая голова-ми, в сторону летного поля двинулись самые любопытные селяне.
Придя к летному полю, члены правления, полюбовались закатом и обсудили виды на урожай.
- Ладно! Перед смертью не надышишься! – с металлом в голосе сказал мест-ный партийный руководитель. И, как настоящий коммунист, первым взглянул на вывеску.
Вслед за ним и все остальные повернули головы к арке.
«Аэроддом»!– Прошептал потрясенный Кадыкин. - Действительно – Аэрод-дом!
.Потрясенные увиденным, все начальствующие члены села, сели на траву. За-курили. Накатили страшные предчувствия. Ругаться не было сил.
- Как же это ты, Ильюша…. – опустив голову, тихо молвил партсекретарь, - Загубил и нас, и себя…
- Я… Я не нарочно! Честное слово, не нарочно. Да вы сами меня все время отвлекали! Торопили! Вот и ошибся. Товарищи, да у меня всего три класса образо-вания!
Тут голос художника сорвался на фальцет.
- Меня же из гимназии с четвертого класса выгнали за вольнодумство. За то, что я чертика на уроке пения нарисовал. Да, что вы от меня хотите! – голос худож-ника стал напоминать художественный свист. – Это учитель словесности Эльдар Апполонович виноват. Зачем он меня со своих уроков выгонял! Зачем не привил внимательность! Это все буржуйская гимназия виновата! Буржуи недорезанные!
Закончил Репкин свою тираду и разревелся.
Все молчали. Всем впору было рыдать.
В этот драматичный момент, тишину нарушил, присевший рядом, известный на всю округу хитрец Матвей Васильевич Левицкий. Левицкий - бывший царский чиновник и столоначальник. Впрочем, чиновником он был очень давно. Еще много лет назад, проворовавшись на казенном поприще, Левицкий бежал из Петербурга в провинцию, где осел управляющим у здешнего помещика. Помещик сразу оценил изворотливость нового работника. И до того полюбился ему оборотистый Левицкий, что, когда собрался он, после революции, бежать за границу, предложил управляющему следовать за ним. Но ловкач Левицкий, надеясь на свой талант изворачиваться из любых ситуаций, решил, что не пропадет и в России. А уж, когда барина поймали и повесили, то даже обрадовался, что не последовал за ним. И вот, бывший царский крючкотвор-чиновник и ловчила-управляющий, а ныне счетовод колхоза, решил проявить свои способности.
- Товарищи, а ведь живописец прав! Пока еще Мировая Революция не побе-дила. Конечно, победа уже не за горами, и я, как сочувствующий, это отлично вижу, но все-таки еще не восторжествовала! Восторжествует…
- Да ты  короче! – прервал его председатель. – Что предлагаешь?
- А то! Все это происки мировой буржуазии. А вы здесь ни причем! Да, не досмотрели! Но и только. И ты, Ильюша, не волнуйся, - Левицкий погладил худож-ника по голове, - даст, бог, все обойдется. Вы дайте мне почитать депешу-то, может чего и присоветую.
Протянули письмо. Левицкий ознакомился с документом, и спокойно сказал:
- Товарищи, волнения здесь явно излишни. Я, как сочувствующий, понимаю это так. Вас вызывают в райком по поводу выработки генеральной линии работы открывшегося у нас в колхозе объекта.
А, если бы в центре были шибко недовольны, то к вам бы не депешу, а людей в кожаных куртках с наганами, направили.
Так, что зовут вас новые веяния обсудить. А если чего, то о детишках колхоз позаботится….
- Типун тебе на язык! – прервал его председатель колхоза Плашкин.
- Лучше уж «новые веяния обсудить»! – поддержал его Кадыкин.
После слов Левицкого все немного успокоились. Вернулись в правление. На всякий случай написали декларацию, где во всех грехах обвинили мировую буржуа-зию. И, в частности, вспомнили происки империалистических мерзавцев, в лице учителя словесности энской городской гимназии Эльдара Апполоновича Блюстнера.
Затем прошлись по селу. Кручинились и пели грустные песни. Закончился вечер традиционным веселым, задорным мордобоем.
Интересно, почему на Руси пение унылых песен частенько заканчивается озорной потасовкой? А пение озорных и веселых – острогом?
На следующее утро, все члены правления и наиболее заядлые активисты уже тряслись в стареньком колхозном грузовичке по дороге в районный центр.

Большой кабинет в большом здании. Большой стол. Здесь работают большие люди. Здесь ставятся большие задачи и решаются большие проблемы.
Сейчас здесь сидел Иван Лукич, Семен Петрович и начальник районной больницы товарищ Купердяев.
С двумя первыми, вы уже знакомы, а с товарищем Купердяевым, я вас сейчас познакомлю.
До революции Купердяев был ничем не примечательным истопником зем-ской больницы. Но, как потомственный кочегар, он сразу и всем сердцем принял призыв «Раздуть пламя Революции!». Вскоре его, как специалиста по огню, (а имен-но из-за него дважды горела больница), ввели в городской революционный совет. Купердяев воспринял лозунг «Вся власть Советам!» на свой счет и вскоре, стал председателем совета. С тех пор его звали не иначе как «товарищ Купердяев». Но когда краевые власти на эту должность прислали своего человека, то Купердяев ока-зался не у дел. Вот тут-то и вспомнили о его бывшей причастности к медицине и назначили начальником открывшейся городской больницы.
И Иван Лукич, и Семен Петрович и причастный к медицине  товарищ Купердяев, ждали делегацию из Лихих Кузем.
Все дни, прошедшие с момента телефонного звонка из Москвы, Иван Лукич чувствовал себя скверно. Точнее сказать, неуютно. Он потерял аппетит и застрадал бессонницей. И страдать, может, ему до дней своих последних, да на счастье залетел к нему сын летчик, Леонид.  Леонид, как и положено кандидату в члены партии, первым делом поздравил отца с великим начинанием. Объяснил ему устройство ка-бины пилота нового самолета, чем вызвал приступ тошноты у своего родителя, по-сле чего сел обедать с матушкой.
Иван Лукич покинул туалет только к чаю. Сев за стол он, опасаясь нового приступа тошноты, не стал задавать сыну наболевший вопрос. Но, когда стали укла-дываться на ночь, собрал всю свою волю в пригоршню, и обратился к сыну:
- Аэроддом, это, конечно, здорово! Это, ясное дело, начинание. Вроде Днеп-рогэса. Но, все-таки боязно.
Помолчали. В тишине было слышно, как урчит в животе секретаря. Что ни говори, а активность у первых секретарей не утихает ни на минуту!
- А что, Леня, - с надеждой в голосе, наконец, спросил Иван Лукич, - можно ли в аэроплане родить? Или из медицинских актов  в нем только блевать сподруч-но?
- Что ж, батя, отвечу тебе как коммунисту. В нашей, мужской авиашколе, та-ких прецедентов, как рожать, пока не было. Но, запомни, отец, для авиации нет ни-чего не возможного! В самолете можно даже, - тут он понизил голос до шепота, - в Америку махнуть! И, поверь, такой перелет  свершится!
Тут Леня закрыл глаза и сладостно представил себе, как он летит открывать Америку. Все жители Америки, несмотря на цвет кожи и пол, уже собрались на аэ-родроме, приветливо машут руками и ждут посадки. А он, Леня, все кружит и кру-жит. А они, американцы, все машут и машут. Они машут и машут, а он все кружит и кружит…
Так и уснул Леня, не приземлившись.
Услышав про полет на далекий континент, Иван Лукич сразу успокоился.
«Да уж… если в Америку махнуть можно, то наши славные ударницы шес-тишпиндельных станков, наши ткачихи многостаночницы на раз народят под небе-сами. Если партия скажет надо. Особенно комсомолки-активистки! Или того более – партийные! Да если партия прикажет, я и сам…
Тут Иван Лукич благоразумно прервал размышления и, впервые за последние сутки, крепко уснул.
Разговор с сыном придал Ивану Ивановичу уверенности. И сегодня товарищ первый с нетерпением ждал делегацию из Лихих Кузем, что бы обозначить дирек-тивную линию партии в новом, до селе не виданном деле.
Зазвенел телефон. Товарищ первый снял трубку.
- Слушаю!
Затем, прикрыв трубку ладонью шепотом произнес:
- Товарищи, это обком!
И, через секунду, в трубку:
- Да,… Звонили из Москвы… Спасибо…. Будем надеяться на вашу помощь… Сегодня утвердим и сразу… Непременно… Не подведем… До свидания!
Положив трубку, Иван Лукич заходил по кабинету.
- Обком обещал помочь. Помогут они! Держи карман шире плеч! Но, все рав-но, приятно… Но почему не едут Лихокуземцы?! Такое дело, а они медлят! Обком торопит, А они…
Иван Лукич в сердцах махнул рукой. Махнул так отчаянно, будто если сию секунду на свет не появится новорожденный, то вся жизнь в районе остановится.
- Не волнуйся ты так, Иван, - посочувствовал ему товарищ Купердяев, - раз-родятся еще. Дело не хитрое. Вон моя баба, пятерых нарожала, а печку так толком затопить и не научилась. Или возьмем, к примеру, нашего врача Николая Силыча. Людей режет, что краюху, а как буржуйку в операционной затопить, так ко мне бе-гит, - «подсоби!». Грамотно огонь развести – это целая наука. Это - не кишки выре-зать!  А живот разрезать или так, кровь пустить, это кажный смогёт. А ты топку по-пробуй растопить, когда всюду сырость и вонь! То-то. А ты – родить. Баловство все это!
Вошла секретарша.
- Иван Лукич, из Лихих Кузем прибыли.
- Зови!
Полотно «Бурлаки на Волге» видали? Вот, примерно такая картина и явилась взору ожидающих, когда лихокуземская делегация с унылым видом ввалила в каби-нет.
- Ох, и долго же вы! – садясь в кресло, начальственным тоном сказал первый секретарь.
От такого упрека у лихокуземщиков затряслись поджилки.
- Ишь, что учудили! – продолжал товарищ первый, - авиационный роддом удумали, а нам, райкому, не слова!
Теперь у селян затряслось все остальное.
- Нововведение, а райком не в курсе! Это как же понимать?
Сотрясение внутренностей у лихокуземцев приняло зловещий оборот.
- Ну, да, ладно! Инициативу снизу мы завсегда поддержим! – улыбнулся Иван Лукич.
- Вы рассаживайтесь,  - Вступил в разговор Семен Петрович, и сделал соот-ветствующий жест рукой, – начнем работать, товарищи!
От улыбки первого секретаря, и от теплого слова «товарищи» на душе у селян стало веселее. Волнение прошло, дрожание внутренностей и членов прекратилась, опасения улетучились, и они с шумом стали рассаживаться на стулья расставленные вдоль стены.
- Да вы, товарищи, усаживаетесь ближе. Садитесь за стол, так вам будет удобнее. – Добродушно произнес Иван Лукич, и  в глазах его зажегся задорный ого-нек.
От такой заботы райкомовского работника, у лихокуземцев и вовсе страх прошел. А в лучистых глазах первого секретаря было столько теплоты и веры в по-беду Мировой Революции, что захотелось запеть «Интернационал». Председатель колхоза даже повесил на вешалку узелок с сухарями и теплым бельем, который, по совету прозорливого Левицкого, на всякий случай, собрала ему жена.
- И так, товарищи, - начал речь Иван Лукич, - поздравляю вас с великим на-чинанием! С открытием первого в мире Аэроддома! Только что звонили из обкома. Обещали любую помощь. Да, что обком! Сама Москва следит за нашим, будем на-деяться успешным, почином! Время не ждет, товарищи, за работу! Райком разрабо-тает генеральную линию, согласует ее с последними постановлениями ЦК, а вы  со-ставьте список всего необходимого для успешной работы нашего аэроддома. А ве-чером снова соберемся в моем кабинете и все обсудим. За работу, товарищи!
Селяне покинули кабинет. Надевая на улице картуз, Кадыкин повернулся к председателю, и сказал:
- Вот ведь как все обернулось.
И мечтательно добавил:
- Теперь, может, нам ордена дадут, или памятник поставят?
- Типун тебе на язык, - замахал руками Плашкин.
Тут Кадыкин заметил, что в руках у председателя нет узелка.
- Макар, да ты узелок в кабинете забыл. Аль вернешься?
- Пущай весит, - ответил рассудительный председатель, - кто знает, может еще и пригодиться…
Оставшись одни в кабинете, Иван Лукич повернулся к заместителю:
- Разработку генеральной линии, я поручаю тебе, Степан. Не подведи! Создай специальную комиссию.
- Каковы в этом значимом деле будут мои функции? – спросил товарищ Ку-пердяев. - Уж не «буржуйки» ли в самолетах топить? Для чего меня-то приглашали?
- Ты, как представитель медицины, будешь курировать это мероприятие! Не с врачами же, мне дело иметь. Эти гнилые интеллигенты, эти медицинские клизмы еще шум не нужный поднимут! А ты – наш! Для тебя приказ Революции – закон! Выше всяких  гигиенических норм. Имел я тут телефонный разговор с вашим вра-чом Николаем Силычем. Только заикнулся, а он уж в крик. Это, вопит, не гигиенич-но, не гуманно, и не рационально! Тьфу, на него! И на всех докторов.
Медицина, медицина! Барахло! По три часа всем консилиумом одну кишку вырезают! – разошелся первый секретарь. - Прав мой сосед, бравый командир, Моз-жечков. Ох, он и рубака, доложу я тебе! Настоящий кавалерист! Он говорит, что хи-рургию, например, вообще нужно закрыть за ненадобностью. Надо, говорит, как в гражданскую! Рубанул шашкой… И одним взмахом удалил и гланды, и грыжу.  И косоглазия, как ни бывало! Да, он сам, таким образом, избавился от артрита. Вместе с больной ногой.
- Так при умелой-то руке, - поддержал его тов. Купердяев, - и геморрой мож-но… к чертовой матери!
- Вот, ты понимаешь! – Продолжал Надутов. - А на медицину – тьфу! И на докторов тоже!
Ты, товарищ Купердяев, хоть с медициной и связан, но ты - совсем другое де-ло. Ты – свой! Ты  – товарищ!
- Это верно! - Согласился товарищ Купердяев. – Все доктора – тронутые, придавленные медициной. Мне, тут один, говорит: - Вы бы ноги вымыли, товарищ Купердяев! Да как же я их вымою, если на мне сапоги! Чудак-человек! А то, верно, я без толку шум поднимать не буду. Да и котельную в Лихих Куземах построить бы надо!
- Ну, за дело, товарищи! – нетерпеливо похлопал в ладоши первый секретарь. Не будем терять ни минуты! За работу!
Заместитель и товарищ Купердяев ушли.
- За работу, товарищи! – машинально повторил Иван Лукич, и посмотрел на часы. – Ого, пора обедать, и щи, наверное, уже остыли. – За работу! – еще раз изрек он, и, вызвав автомобиль, умчал домой обедать.
К вечеру все собрались снова. До темна они спорили и обсуждали проблемы. То, дополняя список, составленный селянами, то, вычеркивая из него целые страни-цы. Но, в конце концов, все обсудили, утрясли и запротоколировали. Лихокуземцы получили четкие конкретные указания. Напоследок единогласно одобрили послед-ние постановления ЦК и будущую генеральную линию райкома. Спели «Интерна-ционал», и разошлись по своим делам. Селяне укатили в Лихие Куземы, Семен Пет-рович отправился к себе в кабинет писать директиву, Товарищ Купердяев в больни-цу, печки топить, а Иван Лукич домой, ужинать.
Но именно с этого момента в Лихих Куземах реально началась новая жизнь.


НОВАЯ ЖИЗНЬ
(Такому молодцу, все… как собаке пятая нога)

Через неделю в село Лихие Куземы пришло сообщение, что село теперь больше не село, а поселок. В райкоме пришли к выводу, что не гоже первому  в мире аэроддому по сельским околицам ютиться. Большому кораблю – большие трубы! Будет вокруг аэроддома поселок-сад! И началось великая стройка. Да и как же иначе - дело мирового масштаба! Может, потом и город возвести придется. Районный центр! С фонтаном и урнами в парке.
В село Лихие Куземы потекли караваны машин и подвод со стройматериала-ми, гвоздями и краской. Лучшие молодежные строительные бригады со всего района считали за честь приложить свои руки к созиданию поселка будущего. Каждый хотел упрочить важное начинание. Забить, так сказать, свой гвоздь в семижильное тело воздухоплавания. Прибить свою дощечку к трамплину в будущее. Побросав все дела, могучим потоком, в разукрашенных кумачом грузовиках, с песнями и плясками,  устремились маляры и плотники в Лихие Кузе-мы.
И работа закипела!
В первую очередь появилось самое главное - пламенные лозунги  и красоч-ные плакаты.
При въезде в поселок поставили огромный щит с надписью: «Аэроддом не обходим, все как один, на нем родим!». А напротив него, еще один: «Поставим авиацию на рельсы Революции!».
Недалеко от правления красовался лозунг: «И в день погожий, и в ненастье, рожать над облаками – счастье!».
Рядом с клубом возвышалась побеленная тумба-постамент. Этот пьедестал был специально сооружен для статуи, которую обещал изваять и подарить, извест-ный в районе ваятель Эммануил Церазик. Судя по эскизам, статуя  будет представ-лять собой фигуры матери и новорожденного, которые, прислонив руку к глазам, с восхищением любуются парящим в небесах летающим роддомом. На заранее подго-товленном для этого шедевра постаменте, какой-то поэт-самоучка углем написал свои стихи:
«Когда-то здесь на пьедестале
Стояла девушка с веслом.
Но времена другими стали,
И убегла она в аэроддом!»
Живописные лозунги были повсюду. Куда ни кинь взор, везде: «Даешь!», «Все, как один!», «Ты, записался в аэророженицы?». А от слов «Слава!», даже ряби-ло в глазах.
Затем построили здание для дирекции аэроддома. Где в просторных комна-тах, оклеенных синими в белый горошек обоями, разместились администрация и комитетчики.
Возвели новый клуб, а в старом устроили избу-читальню и фельдшерский пункт. Для оказания первой, второй и остальной помощи.
Летное поле, со стороны известной арки, обнесли аккуратным заборчиком. Построили беседку и скамеечки. Соорудили навес, а под ним вкопали огромную бочку для керосина.
Выкрасили в зеленый цвет все заборы и сараи.
И строили, строили, строили!
Возвели даже общественную уборную. На стене, которой красовалась над-пись: «Каждое новое сооружение – есть шаг к коммунизму!».
И все это с песней, прибаутками. Весело строит молодежь!
Ах, предприимчивость молодых! Ах, комсомольский задор! И, чем инициа-тивнее, чем энергичнее молодежь бралась за дело, тем чаще на улицах будущего по-селка, появлялись беременные девушки.
В новом здании правления аэроддома собрались администрация и активисты медико-воздухоплавательного движения.
- Товарищи, - обратился к собравшимся парторг Кадыкин, - грядет великая эра – эра аэроддомов!
Овация и крики «Ура!» чуть не разрушили новое здание.
- И мы, товарищи, как передовики, должны шагать, нет - лететь, в ногу со временем!
И на сей раз, от криков «Ура!!!» стены устояли, но штукатурка осыпалась.
- Нам нужно выбрать правление Аэроддома. Будем называть его комитетом. Одного директора Петро, для такого дела, явно не достаточно. Нужны комиссии, подкомиссии и активисты. Нужны массы! Начнем, товарищи.
Началось выдвижение кандидатур и прения. Во время прений отвалились обои.
Спустя два часа, после бурных прений и потасовок, комитет был выбран.
Туда вошли.
Петр Никодимович Одноусов (Петро) – директор.
Иван Лукич Надутов – почетный директор.
Степан  Петрович Полумеров – почетный заместитель директора.
Товарищ Купердяев – почетный куратор.
Кадыкин - партийный секретарь
Снова
          Иван Лукич Надутов– почетный секретарь.
И опять
Степан  Петрович Полумеров – почетный второй секретарь
Ответственным  за идеологию и культуру назначили Ильюшку Репкина.
А так же в комитет вошли многие другие заслуженные товарищи, и пламен-ные патриоты, чьи идейная подкованность и происхождение, не вызывали нарека-ний.
И, наконец, выбрали главного акушера аэроддома. Им стал Тихон Федорович Уткин, с правом привлекать для работы и консультации местного фельдшера Ми-хаила Абрамовича Штерна.
Именно эта должность вызывала наибольшее опасения. Быть акушером -  де-ло не шуточно. А,  что если и взаправду роды принимать потребуется. Район врача не прислал. Прочему, можно догадаться, если вспомнить разговор Ивана Лукича и товарища Купердяева. А должность эта, как сами понимаете, в любом роддоме, не последняя.
В Лихих Куземах был настоящий фельдшер Михаил Абрамович Штерн, и фельдшер хороший, опытный, но, идти в акушеры старый работник медицины наот-рез отказался. Да и происхождением не вышел – «из бывших»
Вот и выбрали Уткина. Уткин работал ветеринаром на свиноферме, где пого-ловье хрюшек, благодаря его усилиям, увеличивалось до невероятного. За это ему даже грамоту в райкоме выдали. И мешок ячменя в премию.
Уткин, конечно отпирался. Я, говорит, если надо, могу зав складом, в комитете служить. По совместительству. Но ему со всей партийной прямотой объяснили, что зав складом сможет работать каждый дурак, а должность главного акушера, хоть сложна, но почетна. А если он, Уткин, будет упрямиться, то ему припомнят, как он свиным салом сапоги каждый день начищает! А его семья свинину каждый день трескает! Словом, вынудили тов. Уткина дать добровольное согласие.
Тем более что фельдшер Штерн также, добровольно согласился помогать но-воиспеченному акушеру.
Впоследствии Тихон не раз приходил к старичку Штерну и брал уроки ампу-тации конечностей, учился ставить клизмы и дрессировался в латыни. 
В довесок к комитету создали  группу активистов из комсомольцев под пред-водительством местного заводилы Якова Сербы.
После выборов, оставив свежевыбранных комитетчиков заседать, партсекре-тарь и председатель колхоза пошли окидывать хозяйским взглядом строительство новой эры.
Когда была решена участь Лихих Кузем, парторг Кадыкин хотел упростить колхоз. Он был готов целиком и полностью окунуть лихокуземцев в водоворот но-вой авиационной жизни, и утащить с собой в глубины свежего веяния всех обитате-лей поселка, но председателю было жаль разваливать крепкое хозяйство. Крестьян-ская закваска не позволяла Плашкину разбазарить добро, а природный ум, подска-зывал ему, что колхоз селу нужен. Без него жители пропадут. Колхоз был сохранен. Более того, пользуясь помощью из райцентра, председатель преумножил свое хозяй-ство. Получил новый трактор, выстроил новый коровник и, даже силосную башню. Крестьянская смекалка помогала
Сейчас они шли и любовались новостройками. Парторг – новыми красочны-ми щитами с яркими лозунгами, а председатель – новой птицефабрикой.
Вдруг их идиллию прервал крик белобрысого мальчугана.
- Дядя Макар! Дядя Артем! Вас в правление кличут! Из района приехали!
- Идем, идем! – весело отозвался председатель. Теперь подобные сообщения не пугали, а радовали лихкуземцев.
Выяснилось, что приехал начальник по надзору за строительством товарищ Сиюминуткин. Встретились, обнялись как родные братья. Кадыкин по-дружески похлопал прибывшего по спине, заботливо выбивая дорожную пыль из лапсердака райкомовца, после чего они пошли на объекты.
Теперь уже три человека шли по улицам и радовались светлому будущему.
- Это что у вас? – спрашивал проверяющий.
- Клуб. Будем проводить здесь культурно-просветительную работу среди ро-жениц и новорожденных.
- Логично, - пробормотал проверяющий и сделал пометки в блокноте.
- А это что? Никак новый коровник? - Сиюминуткин заглянул в блокнотик, - В смете, его нет!
- Нельзя без этого, товарищ Сиюминуткин, - проявил смекалку председатель колхоза. – Новорожденным молочко потребуется, кефирчик…
- Логично…
- А это я вижу силосная башня! Ее тоже в смете нету!
- Это товарищ Сиюминуткин, не просто башня для силоса. Это еще и авиа-диспетчерская вышка. Такой при всяком аэродроме быть полагается!
Крестьянская смышленость давно подсказала председателю, что строить башню надо недалеко от летного поля. Так и сделали.
- Да… - продолжал Плашкин , - нам бы еще парочку тракторов подкинуть.
- Так ведь присылали один, согласно утвержденному списку. Да и зачем род-дому трактора?
- Нужны. Вдруг самолет в навозную кучу засосет. Вытягивать.
- Логично… Ну, ладно, еще один пришлем.
- Два, товарищ Сиюминутки, два! У нас навозу шибко много. Молоко без на-возу не бывает.
- Логично… Логично.
Сиюминуткин, совершенно ослепленный красотой будущей жизни, не заме-тил шедших навстречу рабочих и, столкнулся с веселой, по-комсомольски беремен-ной девушкой. Работница шаловливо ойкнула. Проверяющий приподнял шляпу и культурно  извинился. В ответ комсомолка задорно улыбнулась. Поправила косын-ку, половчее перехватила четырехметровое бревно, и празднично потащила его на стройку.
Сиюминуткин огляделся вокруг, и увидел еще двух беременных девушек.
- А что это у вас, товарищи, так много беременных на улицах. Кадры готови-те? – спросил он.
- Так оно и есть, - не растерялся председатель Плашкин. – Кадры решают все!
- Своими силами справляетесь, или помощь из райцентра прислать? – полю-бопытствовал райкомовский работник.
- Сами справимся.
- Логично…
Подошли к летному полю, где их уже ждал директор аэроддома Петро, члены комитета, активисты и прочие губошлепы.
Полюбовались свежевыкрашенной аркой.
Потом Петро обратился к проверяющему с речью.
- Дорогие райкомовцы в лице товарища Сиюминуткина!
Вы нам прислали не самолет, а авиетку! Это  же  просто одноместный аэро-план! Как рожать прикажете. Ну, роженицу мы усадим, а летчика, куда прикажете девать? Да и как ему прикажете роды принимать, когда у него руки штурвалом заня-ты, ноги – педалями, а голова забита неизвестно чем! Нам требуется многоместный самолет! Что бы в него могли поместиться и председатель колхоза и, даже, если по-требуется, первый секретарь райкома. И акушер, на худой конец, вместе с рожени-цей. Если понадобиться!
- Как это, «если понадобиться»?
Петро растерялся.
Выручил партийный секретарь Кадыкин:
- Это, если  партия прикажет!
- Логично. Продолжайте, товарищ.
- Дайте нам большой, многоместный самолет! – продолжал свою речь Петро. - Вот тогда мы и развернемся по настоящему!
- Так разворуют большой-то. Растащут на сенокосилки.
- Не расстащут, у нас сторож есть!
-  Кстати, а где авиетка? В полете? Или растащили по частям?
- Да что с нее тащить! С такой маленькой фигульки!
- Не растащили, так, где ж она?
- Ее всю, целиком сперли…
- А ваш хваленый сторож?
- Так я по полям да нивам специалист. Сторож узкого профиля! А летное по-ле, как видите на месте! – вторгнулся в разговор стоявший рядом Митрич. –  И ска-меечки и заборчик на месте! Даже бочка цела. Ее хрен, прости господи, утащишь. Тут трактор нужон. Вот пришлете трактор…
Митрича одернул за рукав председатель колхоза, и он замолчал.
- И вывеска, такая милая сердцу, на месте – поддержал сторожа художник, -  А можно я еще картину напишу? Я уже и сюжет придумал! На фоне чистого совет-ского неба стоит летчик. В одной руке он держит ребенка, которого ожидает счаст-ливое детство, а сам пристально  смотрит ввысь, прикрываясь другой рукой от ярко-го солнца, которое в нашей стране одинаково щедро светит всем! Ну, как?
- Хорошо! Логично. Только добавьте еще красное знамя и линию партии! Но слишком много неба не рисуйте! Постарайтесь уложиться в смету. 
И, добродушно похлопав по солидному директорскому животику Петро, ска-зал:
- А вы никак уже рожать собрались?
Петро, вспомним слова парторга, отчеканил:
- Если партия прикажет… Хоть сейчас!
-  Логично. Но, я пошутил. Погодите еще. А самолет мы вам пришлем!
К вечеру довольный проверяющий, обремененный двумя курами и поросен-ком, покидал поселок, обещая прислать и тракторы, и грузовик, и молотилку, и кра-сок для лозунгов. И, конечно же, новый самолет.

И вскоре, действительно, жужжа моторами, и пугая коров, на летном поле приземлился большой самолет. Активисты сразу нарекли его «Первенец».
Забегая  вперед, сообщим, что со временем в распоряжении аэроддомовцев появилась и вторая крылатая машина. Ее на субботнике, специально для аэроддома, собрали комсомольцы завода «Красное Сормово». «Дорогие товарищи, - писали они в письме, - узнав про ваш славный почин, мы, комсомольцы завода, и активисты паровозного депо, шлем вам пламенный компривет и собранный нами из паровозных деталей самолет «Крылатый локомотив Революции». Успехов вам, товарищи!»   
Правда, если первый самолет, полученный согласно разнарядке, прилетел сам, ведомый опытной рукой летчика Колоскова, то сормовское чудо через всю страну тащили на волах.
Почему же самолет не прилетел своим ходом? Некоторые скептики утвер-ждали, что ему мешала большая паровозная труба. Но, сами конструкторы, уверяли, что дело исключительно в экономии: «Уж больно много угля жрет его топка»
Вскоре оба самолета гордо заняли свои места на летном поле аэроддоме.
Хотели еще аэроддомщики дирижабль заказать. Да убоялись, что материю с него на сарафаны да порты растащут. Сообразительный председатель колхоза смек-нул, что из каркаса потом можно будет теплицы и парники сделать. Для выращива-ния овощей и фруктов. Но, Кадыкин был принципиально против:
- Не хватало нам еще тут буржуйских ананасов и фигов-фиников! Ты эту им-периалистическую пропаганду брось! И подальше! От греха…



ПЕРВЫЙ ОПЫТ
(И опыт, ай да, сукин сын ошибок…)

Так, в трудах и хлопотах, в суете и грохоте новостроек прошел год.
И вот однажды приближающиеся клубы пыли возвестили жителей новоиспе-ченного поселка о прибытии официального лица. В черном автомобиле приехал сам Степан Петрович Полумеров, и главный разработчик генеральной стратегии, кура-тор проекта, товарищ Купердяев. Вместе с ними прибыл и корреспондент-литератор Лыткин.
Встретили их с почетом и уважением. Поднесли хлеб-соль и «кваску» фир-менного. Угостились гости и пошли по новостройкам.
Идут они по селу… Да, что я говорю – «селу»! Теперь уже по настоящему по-селку, идут! Вышагивают и не нарадуются. Вокруг отрада для души и порядок. Там, где совсем недавно в навозной жиже утонуть можно было, теперь и по колено не будет. Кругом заборы крашенные, а у крыльца клуба - урна стоит, и глаз радует.
Очень все это понравилось райкомовским работникам.
- Вы, говорят, по числу урн и плевательниц на душу населения, нынче рай-центр превзошли! Так, что по части культуры и духовности, нет вам в районе рав-ных!
Зашли в клуб. На лиловой стене – стенгазета висит. «Листок воздухоплавате-ля». Это очень обрадовало Лыткина. Он оживленно побеседовал с членами редкол-легии, и посоветовал им сменить название. Что бы оно полнее отражало социалистическую сущность идеи. Затем районный корифей пера обещал для них лично написать передовицу. Что, в свою очередь, очень обрадовало местных творцов стенной прессы. А комсомолец-активист Алексей, даже крикнул «Ура!». После этого долго жали друг другу руки и обнимались.
Потискались и дальше пошли.
Товарищ Купердяев осмотрел новую котельную и остался доволен. С видом знатока понюхал он сваленный у стены уголь и долго расспрашивал  истопников о  тяге в трубе. Затем, тов. Купердяев устроил показательную растопку печи и долго слушал, как в топке гудит огонь.
Степан Петрович тоже остался доволен масштабами строительства и угоще-нием.
По завершению обхода, в новом, еще пахнувшем свежей лиловой краской клубе, созвали общее собрание.
Степан Петрович взял слово.
- Дорогие Товарищи! За прошедший год проведена огромная работа. Вы только посмотрите вокруг. Чего только не понастроили. Даже новые скамейки! Но это только начало. Начало большого пути! Хватит раскачиваться, дорогие товарищи! Пора ухватиться за главное дело! Дело, которое поручило нам партия. Ухватить его покрепче нашими мозолистыми трудовыми руками, и поднять на должную высоту! И, все выше и выше! Как и подобает советскому аэроддому!
Мы построили аэроддом, но теперь его надо запустить в эксплуатацию! Мы надеемся на вас, товарищи! Родим новое звездное поколение!
Слава советским женщинам-труженицам! Слава советским женщинам-роженицам. Слава советской авиации! Ура!
Ура!!!
Овации, крики «ура!» и энтузиазм населения прокатились над всеми просто-рами района. Пересекли границу области, пролетели над полями и лесами страны, юркнули в Спасские ворота Кремля и донеслись до центрального комитета партии.

На следующее утро правление аэроддома собрало экстренное заседания ко-митета.
Первым выступил директор Петро. 
- Действительно, - сказал он, монументально возвысивши свой животик над членами комитета, - товарищ Полумеров прав. Понастроили мы всего много, а про главное забыли. Пора нам, товарищи, начать рожать! Пора оправдать гордое имя со-ветского аэроддома.
- Все это правильно, а кто рожать будет? Ты что ли, Петро?
- Я вам не Петро, а Петр Никодимович!
- А что, Никодимычем, -  ты родишь?
- Да прекратите вы, в самом деле! – вмешался Кадыкин. - Садись Петро. Дей-ствительно, этот вопрос утрясти надо. Нужна соответствующая женщина.
- И не одна! – вставил запасливый председатель колхоза, - Вдруг с первого раза не получится!
- А где их взять? И как это мы упустили беременных комсомолок из ударных строительных бригад! Разнесли они свои животы по белу свету.– Вздохнул Петро.
- Да уж теперь поздно талдычить! – Сокрушенно произнес партсекретарь. - Уехали уж они. Раньше думать надо было! Такие животы, готовые к употреблению, упустили! И, главное, сознательные головы! А наши местные бабы не дозрели еще до понимания текущего момента. Они к самолету и близко не подойдут! Не то, что рожать в нем. Силком не затащишь!
- Так, что будем делать? На раскачку времени нет. – Спросил Петро
Кадыкин почесал в затылке и сказал:
- Нужно проконсультироваться с Левицким. Он человек ушлый, может, что и присоветует.
Позвали Матвея Васильевича. Левицкий по-хозяйски уселся за стол рядом с членами комитета, и спросил:
-Ну?
- Ты речь второго секретаря вчера слышал? – задал ему вопрос Кадыкин.
Васильич утвердительно кивнул.
- Так вот, пора рожать, а где рожениц взять? Как ты думаешь?
- Да мало ли баб на свете! Только свисни. Помню, когда управляющим был…. ох  молодость!
- Да ты дело говори! – прервал Петро автобиографические воспоминания Ле-вицкого. – Аэроддом простаивает! А это ж дело государственной важности! Миро-вого значения! Я бы даже сказал вселенского уровня…
- Да перестань ты тарахтеть! – оборвал его Кадыкин, - Как мыслишь, Матвей Васильич?
- А вы комсомолию привлеките. Партийных то же. Их устав обязывает. Я, как сочувствующий, так думаю. А если вам наших бабенок мало, или они в отказе, то напишите воззвание в газету! Отбою не будет!
- Ох, и голова же ты, Матвей Васильич! – улыбнулся довольный партсекре-тарь, - из любого положения выход найдешь. Сколько раз тебе предлагал: «Иди к нам в комитет!»
- Не, мне лучше трудоднями и премиями брать… Ну, бывайте здоровы!
- Вот голова, - повторил партсекретарь, когда за Левицким закрылась дверь, - такое удумал! Что ж товарищи, будем писать воззвание.
- Такие вещи нужно делать после обеда, – возразил Петро. – На пустой желу-док о бабах не думается.
 После обеда собрались писать воззвание.
Вы картину «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» видели? Там яв-ное не соответствие изображения и подписи. Так веселиться можно, только если по-лучишь почтовый перевод! Или еще чего. Там, наверное, так подписано должно быть: «Запорожцы выиграли по 3% займу». А написать письмо – дело не шуточное! Тем более воззвание.
Сначала члены комитета долго и сосредоточенно курили. Затем, каждый про-крутил в голове свой текст. Покурили еще. Помолчали. Снова покурили. И, наконец, приступили к написанию.
Ильюшку Репкина назначили в писари и посадили за стол.
Кадыкин начал диктовать:
«Воззвание к женщинам России!»
«Товарищи женщины!…»
Его перебил комсомолец-активист Яшка Серба:
- Такое обращение не годится. У нас еще, к сожалению, не все женщины в России - товарищи. Есть еще и гражданки, и деклассированные элементы – дамочки-мадамочки. И прочие несознательные личности. Не все еще охвачены. Я думаю, нужно сразу обратится к комсомолкам! Там - все товарищи!
- И к членам партии! – вставил Макар Плашкин
- Нет, давайте только к комсомолкам обратимся. – Настоял на своем Яков, - а то вдруг какая-нибудь старая член партии объявиться. Ей, как старому большевику, стоящей у истоков революции оказать нельзя будет. Она имеет полное право. Может и орден у нее есть! А как ей, скажем в восемьдесят годочков, рожать? Пусть она да-же и орденоноска. Да, она рассыплется, как только самолет взлетит в воздух. Даже, если взлетит без нее.
- А ведь верно! Молоденькие, они как-то сподручнее, - сказал Петро и, на всякий случай оглянулся, не слышит ли жена.
- Принято! – согласился партсекретарь. – Пиши Илья:
Товарищи комсомолки! Все, как один, в Аэроддом! И подпись: комитет аэроддома.
- И это все? – удивленно спросил Репкин.
- А что рассусоливать.
Поставили свои подписи и послали в районную газету.

Комсомолки повалили табунами. Некоторые, недопоняв остроты текущего момента, приходили, чтобы прыгнуть с парашютом. Другие - познакомится с летчи-ками. Третьи - просто, потанцевать. Но таких вертихвосток было немного. В основ-ном приходили молодые, здоровые и готовые на все ради победы коммунизма, де-вушки. Но, узнав на месте, что рожать им предстоит еще не скоро, а сначала им еще нужно, как минимум, зачать, в гневе, срывая с себя красные косынки, удалялись. «Это слишком долго, - говорили они, - нет у нас, комсомолок, девяти месяцев на раскачку! Нам коммунизм строить надо!».
Ох уж эта молодежь! Все им сразу подавай! Какое нетерпение!
Вот тут и появилась Ольга. Ольга всей душой жаждала трудовых подвигов. Ради рекордных трудовых свершений, она была готова на все. И обещала родить не щадя живота своего.
Судя по некоторым признакам, оплодотворять ее уже не было необходимо-сти. Но обождать еще месяца два надобно. Ей так и сказали:
- «Вы еще недостаточно беременны для такого важного дела. Следует пого-дить с трудовым подвигом».
Ольгу устроили жить в дом к бабке Прасковье, а саму бабусю,   приставили к ней в няньки. 
Будущая роженица ежедневно прибегала в правление, с жадностью читала передовицы газет и с нетерпением теребила свою косынку.
- Ах, как медленно течет время! – жаловалась она парторгу Кадыкину. – Мне моя комсомольская совесть не позволяет сидеть, сложа на животе руки! Вон-а, уже Днепрогэс запустили, Магнитку построили, а там, глядишь, и Мировая Революция свершиться! И все без моего участия! Держите меня, а то сбегу рекорды ставить!
Она снова заглядывала в передовицу «Правды» и вздыхала:
- Обязательно свершиться! Обязательно сбегу! Ой, держите меня!
Прасковья тоже прибегала к председателю, и тоже жаловалась, что слишком быстро у нее скудеют запасы соленых огурцов и квашенной капусты. А маринован-ные грибочки уже и вовсе кончились.
Через месяц Ольга пропала. Ушла. Лесами, лесами, перевалила через Ураль-ский хребет, и след ее затерялся.
«Я еще вернусь! – писала она в записке, - обязательно вернусь после победы Интернационала! А теперь мне надо к подвигам спешить! Что ж не удержали?»
Вместе с Ольгой пропали пять экземпляров газеты «Правда» с воззванием к молодежи.
Вот она сила печатного слова!
Три дня все аэроддомщики сильно кручинились. Заперлись в правлении и кручинились. Наконец, опохмелившись, решили, что негоже им отрываться от масс, покинули правление и устроили застолье прямо посреди поселка. С привлечением колхозников. Ставка делалась на молодежь. Закончилась эта эпопея выступлением художественной самодеятельности, плясками  и веселым хоровым пением.

Но однажды, в штаб аэроддома из соседней области пришла телеграмма: «Спешу тчк на девятом тчк ком тчк приветом тчк Клава».
Срочно созванный по этому случаю штаб аэроддома хотел было, срочно вы-слать за Клавдией самолет. Но в целях экономии керосина, дабы сохранить топливо для решения главной задачи, выслали телегу со стариком Митричем. Через неделю Митрич благополучно добрался до места назначения, встретил Клавдию и они тро-нулись в обратный путь. Митрич был человеком запасливым. Поэтому самогонки хватило и на обратный путь. Но он был слишком запасливым, поэтому на полпути старик сообразил, что, как он не старайся, а самогонка все равно останется. Привезти же ее назад, Митричу не позволяла гордость. Да и селяне засмеют – не отмоешься. И решил он под предлогом технического осмотра телеги завернуть в деревню Кобылки, к куму. Завернули. Кум, тоже был человеком запасливым. На десятый день у Клавки начались схватки, а к вечеру она и разрешилась. Еще два дня старики обмывали пяточки новорожденному, а на третий обнаружили записку:
«Ушла на строительство Светлого Будущего! Клава».
Записка была приколота к пеленкам новорожденного. А новоявленный кара-пуз, шевелил ручонками и плакал. Будто догадывался, какое светлое будущее строит ему мамаша.
Опять провал!
Все это грозило нешуточными неприятностями. А, возможно, и обвинением в контрреволюционной деятельности. Собрали в клубе общий сход.
Опять выручил Матвей Васильевич Левицкий, ловкач и крючкотвор. В наде-жде на получение лишних трудодней, он начал речь:
- Товарищи, конечно, Клавдия поступила нехорошо. Комсомольцы должны держать свое слово! Нельзя ставить личные интересы выше общественных. Не то нынче время! Она просто обязана была рожать в аэроплане, но жизнь, товарищи, берет свое. Жизнь диктует! А что нам диктует жизнь? - Левицкий обвел близоруким взглядом собравшихся, - Она вопиет, что мы начинаем, невиданный до селе, экспе-римент! А в таком деле нужен особый, экспериментально-научный подход. Да, пер-вый опыт по большому счету не состоялся, но отрицательный результат – тоже ре-зультат!
Председатель колхоза вытаращил глаза.
- Да, да, товарищи, ведь опыт-то почти состоялся! А это значит, что он состо-ялся… Почти… Официальный документ, то бишь, телеграмма, у нас есть? Есть! Клавка была? Была! Другой документ, - ее записка есть? Есть! И, главное, мы можем приложить к «Делу» факты - новорожденного! У нас есть настоящий - «бутуз-аэропуз»! Пришьем все документы и отчет  к «Делу», и, вместе с ребенком отправим в район! И назовем это все «Первый опыт околоаэроддомного рождения»!
Что тут началось! Все поздравляли друг друга с почином. Целовались и об-нимались. А потом хором, с воодушевлением, спели «Вихри враждебные».
Селяне так развеселились, что не хотели расходится по своим рабочим мес-там. Тогда выступил парторг Кадыкин. Он предложил всем записаться в партию. И попросил тотчас начать платить партийные взносы. Клуб сразу опустел.
После собрания все начальствующие единицы, прихватив с собой крючко-творца Левицкого, отправились в правление составлять «Дело».
На радостях секретарь партячейки хотел, было принять счетовода в «Добро-вольное общество любителей Воздухоплавания», но тот вежливо отказался, и попросил награду трудоднями и натурой.
На следующий день в райком ушла депеша с подробным описанием «около-аэроддомного опыта». Туда же отправили и новорожденного, нареченного Аэродри-ем.  Все успокоились. А Митричу, даже премию выдали - мешок ячменя. Для пущего самогоноворения.
В райкоме, получив «Дело № 1» и новорожденного, очень обрадовались и об-надежились.
- Вот ведь, началось! – потирали руки райкомовские работники.
А Иван Лукич ходил и ухмылялся:
- Толи еще будет! Мы еще в Америку рожать полетим!
Вскоре, подработанное  соответствующим образом «Дело № 1», ушло в об-ком, а оттуда в Москву. Ребеночка определили в детский дом, дав ему имя Аэродрий Аэрилович Воздухоплавательный.
А уж в Москве опытные работники идеологии подняли «Дело № 1» на соот-ветствующий уровень.
Но событие это не стало в государстве первостепенным. Всю страну куда больше удивил Алексей Стаханов. Нет, он не родил тройню, но все же переплюнул лихокуземский эксперимент. Перещеголял его новыми технологиями добычи угля на шахте Центральная-Ирмино. Нарубил тогда, товарищ А.Г. Стаханов не в меру много угля. Массой взял. По стахановски. Это и перешибло успех аэроддомовцев.
Но некоторые центральные печатные издания не обошли грандиозное собы-тие в Лихих Куземах стороной. Журнал «Крокодил», например, не остался в сторо-не. А газета «Пионерская правда» напечатала на первой странице об аэроддоме большую статью. И поместила фотографию улыбающейся Надежды Константинов-ны Крупской..
Вскоре в Лихие Куземы пришло письмо:
«Мы, пионеры четвертого класса, восхищены вашим почином! Но мы, юные ленинцы, полетим дальше и выше - родим в стратосфере! Ночью мы сперли церков-ный колокол и продали его на толкучке. А на вырученные деньги купили пряников и воздушных шариков. Вот уже неделю, как мы всем классом надуваем эти воздушные шарики, а девочки вышивают крестиком корзинку.
Полетит отличница и активистка Маша Козлова.
Пионеры четвертого класса».
Прочитав это послание, Кадыкин засомневался.
- Пионеры, конечно молодцы! Но не рано ли им думать об этом?
Но, практичный председатель со свойственной ему проницательностью сразу оценил ситуацию.
- Ничего, - сказал он, - они надуют свои шарики как раз к совершеннолетию.
- Да, - согласился с ним, успокоившийся Кадыкин, - долго еще добираться до стратосферы. Но мы взлетим!
И взлетели! Вылетел аэроддом на мировую орбиту!


ВЫКИДЫШ
(Баба с воза… вылетит – не поймаешь)

На крыльце нового лилового клуба собрался народ. Яшка Серба, размахивая руками как пропеллером, вводил лихокуземцев в курс дела.
- Вы уже слышали? О нас шумят газеты! Весть о нашем аэроддоме облетела весь мир! Все в восторге! Все надеются на самые лучшие результаты! А уж как на-ступили мы на буржуйскую мозоль! Одна иностранная, простите за выражение, пресса, заявила, что рожать в небесах через чур опасно! И привела пример крушение дирижабля Нобеля! Что было бы, вопила, эта, с позволения сказать мадам пресса, если бы во время крушения цеппелина, там находились роженицы! А, представьте, - продолжала причитать она, - что там, в это время, рожал бы сам Нобель! Кошмар! Но пусть беснуются буржуазные писаки – эти продажные девки империализма - им нас не сломить! Мы не свернем со своего пути!
- Какое незнание элементарных основ медицины! – поддержал Яшку Тихон Уткин. - Аэрожабль – это тебе не современный аэроплан. Наш самолет куды не надо не занесет. У нас – техника! И зюйд ему не вест! А пилоты! Да и акушерский состав ему подстать! Мы тут такие сексперименты закатим! Всех поудивляем!
И, натянув картуз по самые ноздри, он, гордо засопел.
Но новость о возможной беременности Нобеля взбаламутила обществен-ность. Начались митинги, производственные собрания, заседание всяческих бюро, и,  наконец, за дело взялась прогрессивная пресса.
В областной газете журналист Лыткин, написал серию статей, касающиеся истории воздухоплавания. Привел веские аргументы и убедительные примеры. Оз-начил всех  незаурядных летунов, от Икара, и Крякутного, до кряковых уток. И убе-дил, засомневавшуюся было общественность, что последние и летают, и родят! Вы-водят, так сказать славное потомство, то, взмывая в высь, то, улетая еще дальше! Рожают и не крякают! Гусиные и утиные яйца едали многие. И общественность ус-покоилась.
В своих напористых статьях, ссылаясь на известное постановление об утвер-ждении «Аэроддома», Лыткин призывал незамедлительно рожать в небе, наперекор всемирному тяготению. 
Ссылка на постановление и призыв к аэрородам  получили достойный отклик. Все с воодушевлением снова взялись за дело.
Снова начались поиски добровольцев.
Надежда на волонтеров со стороны, как известно, оказалась слабая. Пример тому комсомолки Ольга и Клавдия. Поэтому решили найти героев в своем районе. За неимением таковых в Лихих Куземах, главный акушер Тихон решил послать гонцов, по близлежащим селам и недалеким весям, искать подходящий материал.
Приняв такое решение, Тихон Уткин ходил гоголем. Да и шутка ли сказать, первому в воздухе, а может даже и в стратосфере, принять роды! Что такое Страто-сфера Тихон не ведал. Но слово это приводило его в трепет. Как «Реввоенсовет». И даже больше. Ходил Тихон по поселку и изъяснялся исключительно по латыни. Ви-дать уроки  фельдшера Штерна не прошли даром.
- А ну-ка, Митрич, - говорил главный акушер, - плесни мне микстуре анти-биотикум дозис! И протягивал стакан. Митрич наполнял его самогонкой. Тихон вы-пивал и удовлетворенно изрекал:
- Экий нервус наркозис! Скоро аэророды принимать начнем! Вперед к стра-тосфере! Вазелинум -  витаминум!
Митрич, пораженный научными познаниями фельдшера щелкал языком и на-ливал еще.
Однако старт Тихона к стратосфере откладывался.
Два дня Тихон, упражнялся с Митричем в латыни, забыв дать распоряжение о поисках рожениц. Три дня поиски сдерживали ненастье: гроза,  дураки и  плохие дороги. Затем, на четыре дня поиски задержало употребление самогона, которое местное население наварило во время ненастья. Два дня ушло на опохмелку и раскачку.
Наконец, розыски начались. И, уже через три часа выискивания,  напали на Верку.
Верку, дородную бабу, пудов на сто, изловили в соседней деревне и привезли в аэороддом к вечеру. Живот ее внушал доверие, но весь вид – опасение. Опасались перегруза. Боялись, что с ней самолет не взлетит. Такова была Верка.
Сторож полей и первого аэроплана, старик Митрич, клятвенно утверждал, что Верка такова с младенчества. И, что она свой животик, с самого детства, завсегда, на тачке перед собой катила. Тут он, вспомнив о свой принадлежности к авиации, поправился -  «на шасси передвигала».
Привезли Верку в поселок. Показали главному акушеру. Утомленный ожида-нием вечернего стаканчика, Тихон, произнес по латыни  «Микстуре!», и авторитетно заявил, что утором он поставит окончательный и бесповоротный диагноз. Как велит его совесть и комитет аэроддома!
Утром  в кабинет Тихона Верку ввели под руки. Она, осторожно ступала по ковру. Чувствовала свою ответственность и боялась. Боялась, что может запачкать дорогой ковер, сроднившимся с ее башмаками, навозом. Подойдя к столу, Верка смиренно предстала перед главным акушером.
Тихон осмотрел знатный животик и остался доволен.
- Была ли ты за мужем, милочка? – поинтересовался он.
- Так, четыре раза.
- И все разы с мужем жила?… - Придавая голосу, таинственность, шепотом спросил Тихон.
- Так, жила. Как не жить. И кур вместе держали. И  покос, и навоз.
- Так, где ж мужики-то?
Верка только руками развела.
-  Убегли…
- Рука у нее тяжелая – вмешался сторож Митрич, который уже сменился с дежурства, и вместе со всеми остальными сотрудниками аэроддома, и активистами, через все имеющиеся в комнате многочисленные дыры и отверстия глазел, за неви-данным доселе прием.
- Тебя,  Митрич, не спрашивают. А, впрочем, правда ли, что у нее было чет-веро мужей?
- Правда. Да еще мужиков пять на добровольных началах…
-  Не болтай чего не надо! Дело ответственное! Районного, и, даже мирового масштаба! Считать только законных!
- А если считать только законных… - пробормотал, Митрич, и стал загибать пальцы.
- Но, но! - Строго перебил его главный фельдшер. - Сам разберусь. И все вон! Вита аспиринум!
Латынь возымела действие. Действительно из всех окон, отдушин, щелей глаза исчезли. Даже тараканьи. Ровно на минуту.
- Значит четверо мужей было… Куры. Еще чего?
-  Да, скотина была. Два  бычка еще были. Такие хорошенькие.
- Бычки? Это странно, но медицине такие факты известны. Разрешите-ка мне, как врачу, ощупать ваш животик?
И, не дождавшись разрешения, без санкции полез тискать Верку со всех сто-рон.
 Возможно Верка, по причине подкожного жира и сала сразу и не поняла, куда сует руки главный фельдшер. Поэтому только хихикала и икала. Но когда поняла…
Минут через двадцать сестра Валентина – комсомолка-активистка, быв-шая птичница, привела всех в рабочее состояние. Применив, согласно инструк-ции спирт. Нашатырный и этиловый. Чтобы быть исторически пунктуальным, уточним: нашатырь принимала Верка, а этиловый спирт – Тихон. Первая из лю-бопытства. Второй – по необходимости. Верка понюха склянку и осталась до-вольна. А, попробовав нашатырь вовнутрь, попросила отлить бутылочку. «Гри-бочки приправлять. Что бы ядренее были».
Тихона подняли с пола, похлопали по щекам и протянули мензурку. Запах спирта привел его в чувство. Он выпил и потребовал еще, для просветления ума, затем еще - для поднятия тонуса и, наконец, закусив соленым огурцом, написал диагноз:
«Верка к родам готова. Хоть сию минуту. Тем более что по работе харак-теризуется положительно. А происхождение пациентки сомнений не вызывает
Однако ж, как аэроакушер мирового масштаба, не могу не предупредить, что от четырех мужей, и двух бычков, с которыми она, по своему признанию имела сношения, у нее может, родится хорошенький бычок, сразу от четырех от-цов…
Далее Тихон мутным взором посмотрел на опустевший штоф со спиртом. Штоф раздвоился…
Поэтому Главный фельдшер без сомненья добавил: «и с двумя головами».
Затем грузно, как после тяжелейших трудов, уронил голову на грудь, и пробормотал: «Посеял я-таки зерно науки…». Сказал сие и заснул.
Сестра Валентина, бывшая птичница, а теперь активистка аэроддома, ста-ла трясти распластавшегося на столе Тихона.
- А, может с фельдшером Штерном посоветоваться? – кричала она ему в ухо.
- Чего зря советоваться, - лениво произнес Тихон, - и так все ясно! Канфузус анастезис! Отстань! Нечего хорошего человека по пустякам беспокоить!
Кого имел ввиду Тихон: себя, или фельдшера Штерна, так и осталось загад-кой – заснул Тихон праведным сном.
Верку отвели во второй аэроплан – «Красный локомотив революции». Этот цельнолитой, чугунный агрегат, своей крепкой конструкцией, больше внушал дове-рие. Для удобства, и комфорта выкинули все внутренности. Теперь места для  роже-ницы и ее живота, стало вполне достаточно. Пространства хватило даже для рыжего диспетчера-радиста аэроддома, Жорика. Который, периодически навещал аэроплан, якобы по долгу службы, «для налаживания надежной близкой связи», а затем, поки-дал его крайне изможденный. У аэроплана же, после такого посещения, каждый раз ремонтировали шасси.

Наступили крайне ответственные дни. Верку стали готовить к полетам. К так называемым, «пробным родам», как изъяснился, главный акушер Тихон.
Первый полет на самолете «Первенец», выполнил лично сам летчик Колос-ков. Он легко поднял лайнер в воздух, сделал круг над аэродромом и успешно при-землился.
Акушер Уткин, наблюдавший за роженицей, отметил ее полное спокойствие к звуку двигателя, благодаря ее глухоте, и любопытство, проявившееся в  выгляды-вании в окошко. А также полное ее хладнокровие.
Доложили куда следует. От «куда следует» пришла телефонограмма:
«Пора друзья нам Мир удивить! Не токмо же одной буржуазии пучиться! Ус-пеха!»
 Постановлением комитета, роды назначали на завтра.
Ранее утро. Рваный рукав от тельняшки, привязанный к шесту, и заменявший ветроуказатель, повис тряпочкой. Штиль. Верка, со своим животом, была  загружена в самолет «Первенец» еще с вечера. Комитет и актив в полном сборе. Пора взлетать.
К самолету бравой походкой подошел летчик Колосков.
Увидев его, Кадыкин толкнул в бок Петро и сказал:
- А славный у нас летчик! Сразу видно – ас! Не ординарный человек!
- В том-то и дело – не ординарный. Ни одного ордена на груди, - обиженно отозвался Петро, - Да, к нам орденоносца и не пришлют! Но, ничего, будет и на на-шей улице праздник! Заблестят медали на грудях!
Тут директор аэроддома заметил, суетившегося на летном поле, главного акушера.
- Тихон, - строго спросил начальник аэроддома, - ты, почему не готов к поле-ту?  Случится роды пронимать, а ты без летных очков! Безобразие!
- Эх, Петро, - с обидой ответил Тихон, обдав директора винными парами, - тут ведь не жеребят принимать! Это же аэророды! Понимать надо. Да и перегруз бу-дет, если я со всем своим багажом, да со штофом спирта в аэроплан влезу! Как же без спирту? – заметив неодобрительный взгляд Кадыкина, встрепенулся Тихон. - Без штофа роды ни за что не принять! Рожать без спирта, что плясать без гармони!
- Ты что, и гармонь с собой берешь? Али Верка плясать собралась? – Насто-рожился Петро
- Это я образно. Не в гармони дело, а в кресле. Кресло для второго пилота опять поставить пришлось. То самое, что раньше украли. Слава богу, нашли. Весь поселок перерыли, а вернули-таки украденное взад. А второй пилот обязательно ну-жен. Мало ли что.… Верка баба горячая. И рука у ей тяжелая. Да и погода….
- Что погода?
- Штиль! А это главное! Вишь, рукав от тельняшки затхлой ветхой тряпочкой повис? Жди урожая!
Петро отстранился от удручающего дыхания акушера, и махнул рукой.
- Иди уж! Сам, как «затхлая ветхая тряпочка»! Смотри, если повиснешь!…
Дана команда на взлет. Завертелись-закружились лопасти самолета. Ромашки припали к земле. Ласточки, наоборот взмыли ввысь. 
Петро махнул носовым платком. Взревел мотор.
Фома Николаевич подал знак музыкантам. Обрадованные тем, что они, нако-нец-то, смогут показать свое умение, оркестранты дунули в трубы. Но, как ни наду-вали щеки искусники меди, в реве мотора никто так ничего и не расслышал.
12-00. Взлет!
 Самолет сначала делает забег, затем останавливается, понимая тучи пыли. Потом  разворачивается на 180 градусов, и берет разбег. Но теперь его бег по земле не долог. И вот, он, задрав винты, и стыдливо опустив хвост, взлетает в необъятные голубые просторы неба
- Рыжеволосый диспетчер, находившийся в силосной башне, ежесекундно за-прашивал пилота по радио: «Летим?»
- И второй пилот Петров, радостно, ежесекундно отвечал:  «Летим!»
Сколько бы продолжалась эта дружеская беседа диспетчера со вторым пило-том, не известно. Вероятно, покуда в самолете не кончилось бы горючее. И всем бы-ло хорошо, и всем было весело. Но… Неожиданно для всех, на аэроддом прибыл черный лимузин. Точнее, их прибыло два, но один сильно запылился и стал серым.
Из черного авто явил свои телеса сам Степан Петрович Полумеров. В грязном автомобиле приехали люди соответствующей профессии – журналисты. Прибыли они во главе с новоиспеченным начальником отдела, Лыткиным. Через секунду вокруг второго секретаря засуетились прибывшие персоны, а также примкнувшие к ним начальники местного значения.
- Как дела, товарищи? – обратился к лихокуземцам райкомовец. - Народ ждет аэрородов! Вся Страна их ждет! Весь Мир в ожидании. Да и мне тоже не терпится стать, так сказать, «крестным отцом». Мирового Аэрородца!
-  Да как же это вы прознали-то? – растерянно спросил Кадыкин.
- Так ведь, мир не без добрых ушей!
Самолет в голубом небе делал круг за кругом, и выделывал такие кренделя, которым позавидовал бы любой кондитер. Утешительных заявлений от радиста не поступало. Разве, только, пришла новость, что одно шасси отвалилось.
Тень от шляпы зловеще легла на ответственное лицо Полумерова.
– Вам доверили, а Вы…
- Летчики у нас еще не подготовлены… - Вступился Макар Кузьмич Плаш-кин.
- Кто за штурвалом?
- Пилот Колосков.
- Связать меня с ним!
Сторож Митрич, который всегда крутился рядом с начальством, даже когда начальства и близко не было, (тогда он крутился рядом с портретами начальства, ко-торые в изобилии красовались повсюду, и где, не попадя), тут же проявил эрудицию и сказал:
- Пардон, но это не возможно! Пилот уже в воздухе. Высоко! Где же нам столько тесемочек найти? Такой-то длины. Да и завязать трудно...
Сторожа тут же оттеснили подальше. От греха подальше. Главного начальни-ка провели силосную башню, а ныне -  диспетчерскую.
Степан Петрович взял в руки микрофон.
- У радио Полумеров!
Сквозь треск послышался ответ:
- Пилот Колосков слушает.
- Как роды?
- Ожидаем. Уже начались схватки…
- Какие схватки?
- Между вторым пилотом и акушером Уткиным!
- ???
- За обладание Веркой. От этой баталии у нас уже оно шасси отвалилось.
- Прекратить! Весь Мир, вся Страна, весь Район прильнул… А Вы… Занять всем места по штатному расписанию!
- Слушаюсь!
Через минуту борьбы с необузданной внутренней стихией, самолет принял подобающее положение и плавно закружил над поляной.
- А теперь слушайте мою команду! – скомандовал Полумеров. -  Вы пилот, или извозчик! Приказываю делать «мертвую петлю» И делать до тех пор, пока роды не состоятся! Будем надеяться на центробежную силу!
Как все смотрели на небо! С каким восхищением. Каков на самом деле ока-зался летчик Колосков! Каков! Настоящий асс! Нет два асса! Эскадрилья ассов!!
Что он вытворял! Да сам Левицкий такого не отчубучивал! Даже в пору своей лихой приказчиковской  молодости!
- Однако вечереет…  Пора и на посадку  - робко сказал Петро. – Обедать по-ра. И, вообще…
И, словно услышав стенания директора, самолет выровнялся, приветливо по-махал крыльями, и пошел на снижение.
- Ну, как? – кричал Полумеров. в микрофон, задрав голову.  - Есть результат?
- Есть!
- На посадку! – скомандовал Полумеров, и в изнеможении опустился на стул.
А через несколько минут, с грехом пополам, сел, завалившись на крыло,  по-терявший одно колесо, самолет. Делегация покинула диспетчерскую и вернулась на поле.
Подошел второй пилот Петров. Валясь от радости и усталости, он  встал пе-ред капотом черного автомобиля по стойке «смирно», и отрапортовал:
- Есть результат!
- Родила? - протер лысину Полумеров.
- Никак нет! Выкидыш у нас!
- Ну, это конечно, не победа на мировой буржуазией, но все-таки кое-что...  – задумчиво сказал райкомовец. - Кто хоть был? Мальчик, или девочка?
- Мальчик! Выкидыш - это первый пилот нашего самолета Колосков. Во вре-мя восьмого выполнения мертвой петли, привязные ремни не выдержали. Лопнули. Так он сквозь стекло кабины и улетел…
- Ай, Колосков, надо же такое выкинуть! А Верка?
- С ней все в порядке. Самолет после Тихона моет. Задурнило Тихона. Слаб Тихон на высший пилотаж.
Что делать? Кто виноват?
Риторические это вопросы.
Пришли в правление.
- Ну, и что будем докладывать товарищу первому? – сурово спросил Полуме-ров.
- Правду! – По партийному рубанул рукой воздух Кадыкин.
Связались с райкомом. Доложили лично Надутову.
- Выкидыш? – переспросил Иван Лукич. Он уже давно сидел у себя в кабине-те и ждал сообщений из Лихих Кузем.
Надутов протянул руку к книжному шкафу, где рядом с трудами Ленина, Сталина и Карла Маркса, свое почетное место заняли Медицинская энциклопедия и акушерский справочник.
- Выкидыш… Выкидыш… – мямлил он, листая страницы справочника. – А, вот, нашел.  Так, так… Выкидыш… Это уже ближе к успеху! Почти роды! Поздрав-ляю, товарищи!
Но, теперь, когда на нас смотрит весь мир, нам нужен положительный ре-зультат! Родите нам мальчика! Свободного человека свободной страны!
Секретарь ткнул рукой в плакат, недавно повешенный в его кабинете, где были изображены трое новорожденных уложенных в форме пропеллера на фоне голубого неба. Надпись гласила:
«В авиационном роддоме Свободной страны
Рождаются дочери и сыны!»
- Желаю успеха! – Закончил разговор Надутов.
На другом конце провода, а именно в Лихих Куземах, раздалось громогласное «Ура!».

А Верка так и не разродилась. Сколько раз ни назначали роды - ничего. Уж как ее ни упрашивали! Уж как ее ни агитировали партийные и общественные орга-низации! Так и не родила. Так и уехала в свою деревню Верка, не прочувствовав-шись текущим моментом.
Потом ее, все же, проверили. Представительный консилиум, включавших, акушеров, передавиков-активистов и ответственных работников, выяснил:  «Что по причине отягощенного анамнеза, Верка, вообще, не могла иметь детей. Так как у нее никогда не было матери»…
Ответственных сотрудников участников осмотра наградили путевками в са-наторий, а остальным объявили порицание.
Особенно досталось Главному акушеру Аэроддома Тихону Уткину. Ему по-ставили на вид.  Но с видом на реку Колыму…
 А что касаемо пилота-асса Колоскова, прозванного в поселке «Выкидыш», то судьба его не разошлась с генеральной линией ЦК. Выпавший без парашюта из самолета, он упал в соседнем районе. Почему без парашюта? Потому, что художник Илья Репкин сделал из него агитационный плакат: «Парашют не для красоты, а что-бы вольготнее было сигать с высоты!». При падении славный летчик сломал обе но-ги, утратил аппендицит и потерял зрение на 90%. Израненный, исцарапанный, с вы-вихнутым копчиком, но, не сломленный духом, превозмогая боль, он пополз к сво-им. Полз и полз. Через поля и леса, через горы и долины. Через Берингов пролив и Аляску. Австралию и Океанию. Францию и Польшу. И встретил старость в родной Рязанской деревне. Где узнал и с восторгом воспринял  постановления ХХ съезда КПСС.
Узнав подробности эксперимента, Иван Лукич, не расстроился, а, наоборот, прибодрился. Неудачи только укрепляют силы настоящих коммунистов. Да и неуда-чей это назвать нельзя. Как-никак, а мальчик! Хоть и выкидыш. Такой  фарт стоило застолбить. Секретарь вызвал к себе Лыткина.
- Товарищ Лыткин, - обратился он к журналисту. – Партия, как видите, вам доверяет. Даже в должности повысила. Нужно оправдывать доверие. Я знаю, вы бы-ли в тот день в Лихих Куземах. Надо написать статью об этом эксперименте. Статья должна быть честной и правдивой, но… Больше веры в светлое будущее, больше оптимизма! Подробности эксперимента, конечно важны, но не все… Можно отразить отдельные мелкие, недостатки. Незначительные… Вы меня понимаете? Обойдите острые углы. Выкидыш - это, конечно, еще не полный успех, так, что вы аккуратнее… Я бы сравнил его с удачной разведкой боем. Но, сами понимаете, удачная разведка это еще не выигранный бой. Но мы обязательно выиграем это сражение! Как и все битвы за победу Мировой Революции!
Так, что, опишите ударный труд, природу. Мелочи опустите…. Но детали важны! Статья должна быть жизнеутверждающей! Вы меня поняли.
Лыткин утвердительно кивнул.
- А лирики добавить можно? – спросил он, чувствуя в себе силы кудесника пера.
- Лирики? Можно. Но с партийным уклоном!

Придя в редакцию, Лыткин, без промедления, сел творить. На бумаге появи-лось заглавие: «Выкидыш – начало большого пути!». Но, вспомнив разговор с пер-вым секретарем, решил, что выкидыш, это все же острый угол, и его лучше обойти, дыбы об него не зашибиться. Он зачеркнул сочиненное, и написал заново: «Победа наших аэроддомовцев!»
И полились строки.
«В знаменитых, теперь всему миру, Лихих Куземах, расположенных в живо-писнейшем месте нашего района, произошло важнейшее событие!»
Вот и природу описал, - потер руки журналист.
«Здесь, на прославленном аэроддоме, состоялся первый успешный полет!
Раньше всех на место событий прибыли представители райкома».
- Ради светлого будущего, - подумал Лыткин, - можно чуть-чуть и факты из-менить. Не этично же, в самом деле, писать, что райкомовские работники прибыли к шапочному разбору.
«Поблескивал на солнце кожаный ремень второго секретаря райкома, това-рища Полумерова, на котором выделялось нацарапанное гвоздиком неприличное слово, написанное его сыном-пионером. Слово написано аккуратно и без единой ошибки. Да иначе и быть не могло! Ведь Павлик - отличник и лучший сборщик ма-кулатуры!
Ну, вот и детали отметил! И  быт! – радостно подумал Лыткин.
«Празднично и торжественно! – Продолжал кудесник пера. - Ветер треплет транспаранты, развевает, флаги и колышет животик начальника аэроддома.
На взлетной полосе сверкает самолет. Он уже готов к полету! В тени его мо-гучих крыльев лежит техник. Он тоже готов. 
Вот к самолету, по-авиаторски широко улыбаясь, идет пилот Колосков. Наш советский сокол, влюбленный в наше чистое небо.
- Вот и лирики добавил, - обрадовался журналист. – Как и просили – партий-ной.
И продолжил:
«Он залезает в кабину. Слышится его голос: «Контакт! Мать твою…» и само-лет взмывает в небо. На его борту специалисты аэроддома. Сегодня они проведут первые в мире аэроакушерские опыты.
На земле все напряжены. Радиосвязь с самолетом не прерывается ни на се-кунду.
Но вот самолет приземлился. Все устало улыбаются. С важной победой, вас товарищи!»
Тут Лыткин вспомнил, что ему говорил Иван Лукич о недостатках.
«Надобно написать и о недостатках – подумал журналист, - Иван Лукич ука-зывал на это. Но какие из них самые незначительные? Гнилые зубы пилота? Не го-дится! Не может наш советский сокол гнилозубо улыбаться. Это дискредитация. По-литическое дело… Тут Лыткин вспомнил про назойливых мух, мешавших ему на-блюдать за полетом.
Лыткин удовлетворено потер руки и стал писать:
«Праздничного настроения не испортили даже мухи, слетевшиеся на…
Тут журналист с ужасом одернул руку.
- Слетевшись на… - повторил он, и замер. – Там же были райкомовские ра-ботники, ответственные лица! И, если на них садились мухи… То могут подумать, что я считаю их…
Лыткин боязливо оглянулся. Затем тщательно вымарал энтомологические на-блюдения. Не дожидаясь пока чернилам просохнут, оторвал вымаранный кусок, и пачкая руки и губы, засунул его себе в рот. Тщательно прожевав, Лыткин отправил свой неудачный опус в пищевод. Вскоре мухам будет на что садится… Запив кра-мольные строчки чаем, журналист твердо решил, что, во избежание очередного гло-тания письменных принадлежностей, которые могут обернуться заворотом кишок, статья будет без описания недостатков. Даже мелких! Их просто не могло быть! Ус-покоившись, он снова взялся за перо.
«Конечно, это еще только разведка, - написал он, вспоминая слова первого секретаря, - но мы непременно выиграем и всю битву! Как и все сражения за дело Мировой Революции! ».
- Эту фразу товарищ Надутов узнает, и ему обязательно понравится мое поч-тение к его высказываниям. – Решил Лыткин.
Затем немного подумал, и подписал крупными буквами:
«Скоро наши славные советские женщины вырвутся из плена земного притя-жения, и будут рожать в голубом просторе чистого родного неба! Тем и прославят нашу Родину!».
Статья была опубликована на первой странице газеты и дошла до сердца ка-ждого жителя района. Затронула каждого гражданина.
  Затронула она и Ивана Лукича Надутова. И даже отразилась на его личной жизни.
Да, дорогие друзья, у каждого партийного работника, будь он хоть трижды партийным, есть своя личная жизнь. Пусть маленькая, но есть. У многих партийных индивидуумов есть жены. А, у отдельных единиц даже официальные семьи и дети.
Была такая личная жизнь и у Ивана Лукича. В лице его жены Эммы Леони-довны Надутовой.
Жены партработников – это отдельная статья. Это – специфическая категория жен. Они всегда разделяют убеждения своих мужей. На две неравные части. Делят со своими мужьями и радость и горе, и квартиру и имущество. И не только казенные ножницы, принесенные с торжественных пусков строек пятилеток, но и другие скобяные товары. Они собирают и отправляют мужей на важные заседания и сутками ждут их возвращения. Они ходят в одном и том же платье и в театр, и на митинг, и на субботник. Что бы покрасоваться в нем перед разными слоями населения.   
И, главное, жены эти, всегда интересуются работой своих мужей. И, завсегда солидарны. Пока мужья в своих комитетах штурмуют новые сияющие вершины и одерживают победу за победой на фронтах социализма, они обеспечивают надежные комфортные тылы.

Эмма Леонидовна прочла публикацию Лыткина. Она была в курсе событий, и переживала за лихокуземское начинание. Последние слова статьи пробудили в ней, былой задор и прежнюю бойкость. Ей тоже очень захотелось прославить Родину. И, конечно, прославить себя и свою семью
Вечером, за ужином она начала наступление.
Блики от красного абажура отбрасывали на разгоряченное лицо Эммы Лео-нидовны зловещие багровые отблески.
Абажур этот подарили молодоженам соратники Ивана Лукича в день свадь-бы. Сделан он был из кумачового транспаранта. На нем до сих пор сохранилась бе-лая надпись «советамъ!». Так и желали молодым: «Совет вам, да любовь к Совет-ской Родине!
Но сейчас, от этого идейно-агитационного абажура исходило зловещее, сия-ние. От этого свечения нос Эммы Леонидовны, и без того поражавших всех своими размерами и синевой, горел изумрудом. Глаза сверкали, ноздри раздувались и фыр-кали. Эмма Леонидовна была вне себя. И даже вне семьи. Она обсуждала статью Лыткина и необходимость прославления Родины, и неминуемость личной славы.
Иван Лукич пил чай с вареньем. Надувал щеки и пыхтел. Он терпеливо ждал, когда раскачивающийся, от гнева хозяйки абажур примет первоначальное вертикальное положение. Тогда он сможет спокойно рассмотреть сливовую или вишневую косточку он выплюнул на блюдечко. От волнения он не смог определить принадлежность косточки, ощупывая ее языком во рту.
- И ты, ты! Ты не желаешь, что бы я была первой роженицей! Ты не хочешь моей славы! Ты всю жизнь затенял меня! А я, между прочим, в хоре пела! – продол-жая раскачивать абажур, кричала жена. – Ты, наверное, хочешь, чтобы твоя секре-тарша Катька прославилась на весь мир! Признавайся!
Нужно сказать, что Иван Лукич действительно, как-то предложил Катерине попробовать свои силы в воздухоплавательных родах.
На что секретарша брезгливо подернула плечиком и заявила:
- Мне все эти дири-, простите, -жопли, и срато-, извините, -страты, просто омерзительны. Все это задевает девичью гордость и честь! И, вообще, всякие, там, автожиры и херликоптеры – просто срамота!
Сейчас Надутов вспомнил этот разговор, и поежился.
Абажур продолжал раскачиваться.
Во время очередного покачивания лампы, Иван Лукич увидел, что выплюнул вишневую косточку.
- Видишь ли, голубушка, - ласково сказал он, - ну не тебя же, в самом деле, посылать. Тут дело мирового значения!
- А Катька – мирового значения? Городского! Да и то не для всех!
- Да причем здесь Катерина? 
- Все говорят!
- Успокойся, голубушка. Надо реально смотреть на вещи. Тут ведь и возраст играет роль.
- Мы не в театре, что бы роли играть. Я на роль Джульетты не замахиваюсь, а прославить страну желаю! Я политически грамотна и морально подкована!
- Милочка, вспомни, когда ты рожала! И сколько тебе лет.
- Какое это имеет значение. Афродита родила, кода ей тыщу лет, может, бы-ло!
- Ты мне тут грязную буржуазную пропаганду брось! – боязливо оглянув-шись, зашипел Иван Лукич – Прекрати эти поганые поповские штучки!
- Хорошо, - согласилась жена, - может я и немного старовата, зато у меня опыт партийной работы и пролетарское происхождение! И прославила бы страну не хуже твоей Катьки. Ладно, пусть не я. Но и не Катька! Пусть будет первой рожени-цей моя племянница Светка! Родня все-таки. Она хорошо учится, и в шахматы игра-ет.
Иван Лукич даже вишневой косточкой поперхнулся.
- Что ж она там, в облаках, в свои пятнадцать лет шахматных коней рожать будет?
- Ты всегда был против моей родни! – закричала Эмма Леонидовна, и абажур снова стал раскачиваться.
Дверь в комнату открылась, и вошел товарищ Купердяев.
- С комприветом! Как вы бурно обсуждаете насущные проблемы. Я все слы-шал. Мимо проходил и услышал дебаты. Дай, думаю, зайду, как-никак я – куратор аэроддома.
- Вот, - Эмма Леонидовна указала на мужа, - не хочет, супостат, посылать в Лихие Куземы ни меня, ни Светку!
- Ты-то хоть, понимаешь момент? - Обратился Иван Лукич к товарищу Ку-пердяеву. - Семейственность в таком деле чревата…
- Да… Но это ничего. А что, уважаемая Эмма Леонидовна, ваша племянница беременна? – поинтересовался куратор у мадам Надутовой.
- Нет
- А что, - обратился тов. Купердяев к обоим Надутовым, - может вашу Свет-лану и пошлем. Я ее подготовлю соответствующим образом…
- Нет! – резко прервал его первый секретарь, - пусть этой проблемой занима-ется правление аэроддома. У них там соответствующий комитет есть!
- Ну, тогда я пошел. – Раскланялся товарищ Купердяев. – А то бы я мог под-кинуть жару!
Когда дверь за тов. Купердяевым закрылась, Эмма Леонидовна подвела итог дискуссии.
- Я не позволю притеснять себя и своих родных! Я – свободная женщина. Да-же чужой человек понимает меня, а ты… Я ухожу к маме! Или, лучше, к товарищу Сидорову. Прощай!
И ушла. Сначала к товарищу Сидорову, а затем к домуправу Кискину. Потом – к Шишкину… Так и скиталась. Вплоть до десятой областной партконференции.
Вот видите, дорогие друзья, до каких семейных неурядиц, доводит слишком энергичное строительство светлого будущего.
Но история аэроддома на этом не закончилась.


НАУКА  - СТРАШНАЯ СИЛА!
(В споре рождаются синяки)

Засиделся как-то первый секретарь райкома допоздна в своем кабинете. Да и как не засидеться, когда всем известно о главном кабинете страны. Все знают, что до самого рассвета горит свет в кабинете отца всех народов. Горит всегда. Несмотря на повышение расценок за электричество. И у Ивана Лукича свет горел.
И заглянул к нему на огонек его старый друг, бывший пекарь-буханщик вто-рой печи, а ныне профессор университета Василий Утконосов. Проездом был он в городе. Бродил по ночным улицам в надежде стрельнуть покурить, да и увидел зна-комый  профиль в окошке.
Пожали они друг другу руки, обнялись. Вспомнили былое, тут Василий Ут-коносов и говорит:
- В курсе я твоих великих начинаний. Круто замесил ты дело! Молодец! Дело, которое ты задумал, достойно всенародного удивления, и фактического троекратного крика «Ура!». И, как  успехи? Прямо говори, начистоту. Как коммунист коммунисту. Выпекаются ли достижения?
И отвечает Иван Лукич как коммунист.
- Дела идут. И сдвиги есть. Только вот, родить никак не можем. Чего-то не хватает!
А Василий ему:
- Ты коммунистов привлекал? Они старой закваски!
- А то.
- А активистов?
- Целый комитет создали.
- Тогда, брат, науку пора привлекать. Наука, Ваня, страшная сила! С ней все как на дрожжах пухнет! По себе знаю. Куда нынче  без науки? Особенно без Мар-ксистко-Ленинского учения! Я, Иван, на кафедре Марксизма-Ленинизма преподаю. Диалектический материализм называется! Страшная сила! Всем наукам наука! Учу молодых и сам учусь. Играть на балалайке. Хочу, брат, оперу написать. Тема уже есть – «Капитал» Карла Маркса. Вот, сочиняю на досуге на эти слова музыку. Скоро моя опера подрумянится!
Так, что привлекай, брат, науку. Наука – это страшная сила!
Сказал так, о чем-то глубоко задумался, видно о материализме, и вышел вон, не попрощавшись. Даже  закурить не спросил.
А первый секретарь еще долго жег свет в своем кабинете, размышляя о сло-вах своего друга. Хотя, может, просто не хотелось возвращаться в пустую квартиру.
Утром собрали внеочередное заседание комиссии по аэроддому.
Первый секретарь пересказал собравшимся слова профессора  Утконосова.
- Это правильно! – с жаром поддержал предложение первого секретаря его заместитель. – Нужно привлекать науку! Нечего ученым зря ваньку валять! Облени-лись совсем! Некоторые из них, даже на митинги не ходят!
- Логично, – вставил ответственный за смету Сиюминуткин. – Нужно привлекать. А то, такие средства вбухали! Одной лиловой краски три тонны! Пора бы и результат получить. А то, как бы чего не вышло. Не пострадать бы…
- Да я уж пострадал... – Наклонив голову, сказал Иван Лукич. – Из-за идейных разногласий на почве воздушный родов от меня жена ушла. И вишневой косточкой поперхнулся.
- Таков уж наш удел, такова участь партийных аппаратчиков. – Сочувственно произнес Степан Петрович. – Не знаешь, где найдешь, а где косточкой подавишься. Я вот, например, на одном диспуте семечки грыз…
Первый секретарь перебил:
- Ну, личное, товарищи, по боку! Давайте обмозгуем привлечение научных кадров.
- А что мозговать. Пущай приезжают и советы дают. – Рубанул тов. Купердя-ев. – Пусть подбросят горячих идей  в топку нашего начинания!
Полумеров покачал головой.
- Нет, ученые попросту советы давать не будут. Им симпозиумы, конферен-ции подавай. Они сначала поспорят, продискутируют, а уж потом советы дают. Они без церемоний не могут. Им форумы нужны.
- Так давайте, организуем симпозиум. Прямо в Лихих Куземах! – радостно воскликнул Лыткин. – И не только для ученых. Пригласим и творческих работников. Художников, поэтов, ваятелей. И, конечно же, инженеров человеческих душ – писателей. Самых маститых.
Тут Лыткин гордо выпятил грудку и добавил:
- Я тоже туда приеду! К такому важному делу нужно привлекать всех! Это же дело мирового масштаба! Пусть воспоют!
-  Правильно, товарищи, воспеть надо! – воскликнул Сиюминуткин и первым затянул: «По долинам и по взгорьям….»
Пели весело и долго. Но со следующего дня, все-таки взялись за подготовку симпозиума.

И днем и ночью, не смыкая глаз, тысячи ученых тужатся в поисках открытий. Которые, несомненно, будут оценены потомками и вызовут целый поток всевозможных мыслимых и немыслимых премий. Ученые сидят, и предаются размышлениям. Но не все. Некоторых еще не посадили… Но они тоже мыслят.
Исследователи не стоят на одном месте. Они, заложа руки за спину, ходят кругами, и думают. Думают, как бы им избежать хождений по кругу во время прогу-лок. И, некоторым везет – их освобождают, и реабилитируют.
Каждую минутку направляют исследователи свои мысли в научное русло. Не теряя ни одной секунды, не отвлекаясь ни на миг от пытливых изысканий. Никто и ничто не в силах оторвать их от рабочего стола, запотевшего микроскопа или кипя-щей реторты. Ничто. Кроме желания родить истину. А истина, как известно, рожда-ется в спорах. А, поскольку, спорить самим с собой, дело неблагодарное, ученые спорят друг с другом. Тогда научные мужи и околонаучные деятели, разных возрас-тов и научных направлений бросают все и  собираются вместе. Собираются, чтобы обсудить, поспорить, и попить винца красненького. Это было всегда и будет вечно!
Это веяние зародилось еще в самые давнишние времена. Во времена древних греков. Уже тогда ученые мужи собирались вместе и вели грандиозные полемики и споры.
Вообще-то, это началось еще раньше, когда просто мужи собирались и били друг другу морду. Но тогда это еще не называлось полемикой или научным спором. Это тогда называлось по-другому.
В нашем, не в меру цивилизованном мире, приверженцы дискуссий,  перио-дически тоже собираются на конференции, симпозиумы, коллоквиумы или идут на митинги – так, просто, покричать. В такой культурной обстановке, они, блеснув красноречием и пригожим словцом, могут высказать свою точку зрения на насущ-ную проблему, выслушать замечание оппонентов и возразить им. Прослушать воз-ражение возражающих, и снова им возразить. В крайнем случае, можно с высокой трибуны просто «обгадить» непонравившуюся вам теорию, и, скрипя артритными коленками,  довольным сойти с трибуны. Под аплодисменты и свист
Это культурно.
Особенно культурно полемика продолжается за огромным банкетным столом – неминуемым финалом каждого симпозиума. Там все говорят одновременно, никто никого не слушает, пахнет жареной картошкой, шашлыками и цыпленком табака. И всем хорошо.
Симпозиумы просто необходимы ученому человечеству! Особенно финаль-ная его часть
Скажите, дорогие друзья, а могло ли такое событие, как открытие аэроддома обойтись без симпозиума? Я знал только одного человека, который сказал, что - могло бы! Это – дядя Флор. Дядька этот жил на самом отдаленном хуторе района. Поэтому от наук он был очень далек. Он ничего не слышал ни о буржуазии, ни о революции, ни, даже, об аэроддоме.  И, вообще, рожать не он собирался.

Открытие симпозиума посвященного аэроддому  вызвал небывалый интерес.
Ожидали всех! И авиаторов, и бортмехаников, и техников и теоретиков. И прагматиков, и тех, у кого голова устроена «гипогностически». Ожидались: писате-ли, чтецы, декламаторы, поэты и философы. Ученые-теоретики и ученые-прикладники, академики и профессора. Реалисты и мечтатели, пессимисты и опти-мисты.  (Полный список приглашенных занял восемьдесят страниц амбарной книги, и до сих пор хранится  у родственников Петро. Хотя до сего дня, он так и не рас-шифрован).
Все должны были высказать свое мнение по данному вопросу.
А мнение, как известно, имеет свойство разделятся. А именно, на безогово-рочное  мнение оратора, и на все остальные – неправильные!
Все это предвкушало накал страстей и борьбу идей
О, читатель, если в вас есть хоть тончайшая жилка исследовательского задо-ра, чувствую, как она у Вас затрепетала. И как зазвучали в вашей душе мелодии эо-ловой арфы музы Каллиопы – покровительницы красноречия.
Ибо, еще древние говорили: «Истина рождается в споре!».
Есть, конечно, и другое мнение: «Истина - в  вине!».
Время рассудит.

Еще задолго до открытия симпозиума, вся область, большие и малые админи-страции в районе, были готовы к его торжественному закрытию и финальной части. Лихокуземцы отрепетировали аплодисменты и иностранный крик «Браво!». Вымыли в клубе полы и стаканы. Митрич заштопал свои носки и разлил самогон по самоварам.
На фасаде поселкового клуба, выкрашенного по этому случаю в такой небес-ный свет, что такого в природе не бывает вовсе, было вывешено огромное объявле-ние:
«НАУЧНЫЙ СУМПОЗИУМ»
1. Выступление иностранных Высоких Гостей, президентов, членов ко-ролевских семей и  т.д. (если приедут)
2. Выступление иностранных профессоров (если приедут)
3. Выступление местных деятелей науки и искусства (обещали добрать-ся)
4. Танцы под баян. (После форума. Во время выступлений ученых, пля-сать категорически запрещено!)
Надо сказать, что кроме этого красочного объявления, существовал еще один план! Его составил Иван Лукич. Он, конечно, как человек разумный не надеялся, что к нему в район явятся и вся Королевская чета, и Эдисон, и Архимед с Коперником, но наплыва местных деятелей, желающих блеснуть красноречием, он опасался.
Поэтому он составил план их выступления. Иными словами, очередность их пылких речей. Что бы не было особой толчеи у трибуны.
Во избежание появления в Лихих Куземах иностранцев, без приглашений, (а никаких приглашений никому не рассылалось), вокруг поселка были выставлены кордоны и заслоны. Заправлял всем этим старый партизан и вояка дед Митрич. Что бы ни один вражеский шпион, или, того хуже, продажный журналист буржуазной прессы, не проник на аэроддом.
И никто не проник.

Наступил день открытия симпозиума. День выдался дождливым. Да и дождь лил не первый день.
Среда. Десять ноль-ноль. Время открытия. Оркестр, в надежде усладить слух высоких гостей, играет «Туш». Больше ничего он играть не умеет. Услаждать неко-го! Оркестр проигрывает торжественный опус еще раз. Но, гостей нет! Ни-ко-го! Кроме человека в черном костюме, приехавшего на черном автомобиле. Имя которого и должность никто так и не узнал. Он был крайне недоволен нарушением регламента. И хотел даже топнуть ножкой! Но простосердечие председателя колхоза Плашкина, радушие его хозяйки, кулебяки, пирожки и баранина на ребрышках, ко-торыми стали потчевать человека из черного автомобиля, успокоили гражданина в костюме. Вскоре чувствовалось, что он с удовольствием бы ждал открытие съезда еще пару суток. Тем более что заседали всем шумным президиумом. И помимо упо-мянутых индивидуумов, в застолье принимали активное участие также и партсекре-тарь Кадыкин с гармонью, и Ильюшка Репкин с балалайкой, и Яшка Серба с бубном, и другие местные активисты. Тоже не с пустыми руками.
Где же делегаты?
Роптали все. Даже райкомовские работники.
Симпозиумцы запаздывали.
Позвольте мне, дорогой читатель, соединить воедино, крылатые выражения наших замечательных классиков, и все встанет на свои места.
«…Плохие дороги» … «Дураки»….  «Энтузиазм населения…».
«Все это задерживает!».
Проблема заключалась в том, что все участники добирались самостоятельно, а радушие местного населения района не знает границ. В каждой деревне, каждом доме были рады принять промокнувшего и озябшего симпозиумца, обогреть, накор-мить, приласкать. Никогда еще в районе не выпивалось столько самогона. Даже за год. Не все, желающие посетить форум, выдержали это хлебосольство...
Поэтому симпозиум решили открывать по мере поступления прибывших для этой цели личностей.
Зрителей в клубе сначала держали «подневольно-добровольным» способом. Согнали, рассадили и никого из зала не выпускали. Но жизнь вносит свои коррективы. Скотина…Дети… В магазин водку завезли, в буфет пиво… и т.д. Начались роптания. Даже лузгание семечек не помогало, хотя шелуху периодически выметали мешками. Вскоре из наиболее темных углов зала даже послышались некультурные выражения и угрозы превратить зал в туалет. Что на научном форуме не допустимо! Такое на научном форуме – нонсенс!
Поэтому, общим голосованием, решили  выпускать людей по нужде. Отпус-кали на волю по несколько человек, но не более чем на 1 час. Как говориться  по «скользящему графику». Благодаря этому в зале всегда был народ, а по мере «скольжения», в клубе даже наступало некоторое оживление.
Наконец появился первый участник форума - старичок натурфилософ Ари-старх Исаакиевич Заглазон. Его, кузнец Трифон привез на своей телеге из соседней деревни. Организаторы симпозиума сию секунду подскочили к повозке и, окружив ученого, помогли ему добраться в зал.
Президиум тотчас занял свое место.
Посредине стола уселся человек в черном  костюме из черного автомобиля. Справа от него Иван Лукич, еще правее – Степан Петрович. Слева от человека из черного автомобиля, – партсекретарь Кадыкин, еще левее – директор Петро. За ним - председатель колхоза Плашкин и, а, на самом краю стола  - графин с водой.
Степан Петрович без промедления открыл научное собрание.
Это случилось так стремительно, что руководитель духового оркестра Фома Николаевич даже не успел подать знак музыкантам. Опять дело для оркестра закон-чилось репетицией. Опять не успели показать всему миру своего умения.
Слово предоставили ученому натурфилософу широчайшего профиля Ари-старху Исаакиевичу Заглазону.
Трясущегося от старости и похмельного синдрома старичка подвели к трибу-не. Попив водички, он начал речь.
- Товарищи! Поздравляю вас с великим начинанием!
Но, дорогие друзья, учтите! Полная роддромация аэроддома не допустима! Но и абсолютная роддомизация аэродрома чревата!
Детерминатное слияние акушерства и воздухоплавания ведет к спонтанной икаризации населения, и  частичной аэрелизации обывателя.
На смену утопическому утилиризму идет прагматический альтруизм!
После этих слов натурфилософ о чем-то глубоко задумался. Должно быть о высоких материях. Эти мысли, очевидно, сильно утомили старика. Он опустил голову на трибуну и заснул. Прежде чем захрапеть, философ явственно произнес:
- …не откажусь. А грибочки не убирайте…

Макар Кузьмич Плашкин, первым сообразив, что речь ученого закончилась, предотвращая неминуемую, хорошо отрепетированную, овацию, он приложил палец к губам. Стараясь не потревожить чуткий сон старика, председатель шепотом произнес:
- Тише, товарищи! Лектор утомлен содержательным докладом. Отблагодари-те после. И, не забудьте, что он говорил про грибочки! Форум закрыт! «Интернационал» дома споете. Активисты, отнесите лектора на свежий воздух. Яков, проследи, чтобы ученого отвезли в избу и уложили в постель.
Со всеми предосторожностями Аристарха Исаакиевича Заглазона уложили на телегу и отвезли в дом председателя. Там маститый философ еще три дня читал лекции, вел научные семинары, совмещая их с застольем. Словом сеял разумное, трезвое, вечное, выпивая тост за тостом. В редкие минуты затишья между здравицами, ученый мирно спал прямо за столом.
И так, научный форум завершился. Лектора унесли, публика разошлась, а си-дящие за столом президиума чиновные люди, стали делиться впечатлениями.
Слово взял Петро.
- Ну, что ж, научная конференция прошло с размахом и очень плодотворна. Мы узнали немало нового и интересного. Увидели много необычного.
При этих словах Петро покосился на сидящего человека в черном костюме. Этот странный человек продолжал молча сидеть в монументальной позе. Руки его покоились на столе, а взор и уши были направлены куда-то в неведомую никому даль. За все время человек ни разу не пошевелился и не сказал ни одного слова.
- Товарищи ученые обстоятельно и доходчиво доложили всем нам о перспек-тивах аэроддомации населения. И предупредили о возможных опасных перегибах в этой области. Думаю, что форум удался! Как вы считаете, товарищи?
Черный человек даже ноздрей не повел.
- Вполне! – Поддержал директора Кадыкин. – Все было на высоком уровне и очень познавательно и содержательно.
- А теперь, - обратился он к неподвижно сидящему человеку, - не отобедать ли нам?
Человек из черного автомобиля не отреагировал. Он словно спал, и даже крепче, чем лектор.
- Или, - продолжил парторг, - Вам уже пора возвращаться?
Последние слова возымели действие. Человек молча поднялся, и медленно, словно статуя командора, направился к выходу. Вслед за ним засеменили остальные. Вышли на улицу.
Петро, не оставлявший  надежды растормошить «человека из черного авто-мобиля», пошел ва-банк. Решил проявить всю свою эрудицию, расширенную до без-образия в избе-читальне.
- Да! – громко рассуждал он. – Славный форум! Представительный! Здорово все прошло! Жаль, только, что товарищ Ньютон не смог приехать! И ученый Архи-мед не смог!
Степан Петрович, услышав об Архимеде, и Ньютоне, дернул Петро за рукав.
- Ты, что  - зашипел он, - они же умерли!
- Вот именно, - невозмутимо заявил Петро, - умерли. А то бы непременно приехали! Уж я то их знаю!
Тут Петро получил тычок под ребро от Кадыкина, и умолк. А, ведь хотел еще сказать про Гей-Люссака и Бойля-Мариотта.
У крыльца уже стоял черный автомобиль. Человек, не попрощавшись, не ска-зав ни слова, сел на заднее сидение, и машина уехала.
Странная личность. Кто он, откуда, зачем приезжал, и куда уехал, так и оста-лось загадкой.
А члены аэроддомного комитета, при помощи крючкотворца Левицкого со-ставили очередной пышный отчет о своих достижениях. Эту бумагу через два дня доставил в райком сам Степан Петрович. Два дня проведенных им  на реке с удоч-кой, подняли настроение райкомовского работника, он славненько отдохнул, и воз-вращался довольным и полным сил для новых великих свершений.



ПОСЛЕДНИЕ ПОТУГИ
(Второе издыхание)

Надо заметить, что с самого открытия аэроддома, лихокуземцы  прониклись духом воздухоплавания. Непосредственное прикосновение к миру авиации, не могло не отразиться на их повседневной жизни.
Вначале было слово. Или точнее, отдельные слова и  специфические обороты речи. 
С появлением самолетов и летчиков повсеместно стали раздаваться новые, доселе не слыханные, словечки и выражения. Сначала их употребляли только при-езжие авиаторы, бравируя своей принадлежностью к чудо-технике. Потом они стали не чужды и местной молодежи. А затем, твердо вошли в обиход всех жителей Лихих Кузем. Как матерные слова и революционные лозунги. Вскоре местный лексикон уже нельзя было представить без авиационных терминов. Куда бы Вы ни заглянули, с кем бы Вы ни завели разговор, неизменно услышите характерную речь.
Вот мамаша, гоняет своих сорванцов с огорода. Те играют в летчиков-парашютистов, сигая с заборов прямо на грядки.
- А ну летите отсюда, - кричит она, - а то я вам сейчас закрылки надеру! Все шасси повыдергаю!
В магазине продавщица объясняет покупательнице:
- Да этот сарафан на твой фюзеляж не налезает! Ты ж как бомбовоз, а он по-шит на авиетку.
- Да что ты ее слушаешь! - Заступается подруга покупательницы. – У нее ж язык, что пропеллер! Покупай. Ты в нем прелесть, как обтекаема. К весне автожир порастрясешь, так все мужики, увидевши тебя, в штопор попадают!
И такое слышится повсеместно.
Ворвались идеи аэроддома и в фольклор. По вечерам повсюду звучат частуш-ки со специфическим уклоном:

Никогда доярка Маня
С мужиками не жила,
А залезла в дирижобель,
Сразу тройню родила!
Или:
Не ходи за мной, Ванюшка,
Не желаю тебя знать.
Я – высокого полета,
Буду в космосе рожать!
Но комсомольцам мало приобщиться к новому делу на словах. Они хотят прикипеть к нему сами. Тут и пришла в голову Яшке Сербе идея целиком приоб-щить себя к воздухоплаванию, и детей своих будущих, тоже. Пришел он поселковый совет и говорит:
- Я, как активист аэроддомовец, не могу находиться от современного веяния с боку-припеку. Имею намеренье целиком отдаться великому начинанию, и, что б весь мой будущий род, тоже к нему касательство имел. Желаю я, - говорит, - по этому поводу, фамилию свою изменить. Хочу быть не просто Яшка Серба, а Яковом Серба-Аэростат!
В поселковом совете пошли на встречу активисту и выдали соответственную бумагу.
Конечно, ничего удивительного в этом не было. В те времена уже вовсю фла-нировали по стране Владлены, Вилены, и Сталинины. Появились также: Тракуды – трактористки-ударницы, Гертруды – герои труда и, конечно же,  Персовстраты, что в переводе означает «первый советский стратостат». А уж Индустрию Никитичну, ругающуюся с Октябриной Гавриловной, вскоре можно будет встретить почти в каждой коммунальной квартире.
Но Яшка изменил фамилию  узкопрофильно, в соответствии с новой жизнью поселка. И этим сильно возгордился.
Яшка ходит гоголем, и фуфырится своей фамилией. Да не тут-то было. Зем-ляки тоже не лыком шиты. Тоже в поселковый совет побегли. В совете бумаги не успевали выписывать. И появились в Лихих Куземах Самолетовы, Авиаторовы, Ди-рижаблины и прочие, «парящие в небесах», индивидуумы. 
Ходят именинники по поселку и своими новыми именами-фамилиями похваляются. Пред друг другом хвастают:
- А что, Кузьма, звучит моя фамилия -  Аэропланин?
- Звучит! Толька я теперь не Кузьма! Я, тепереча - Лонжерон!  Лонжерон Фунькин! – звучит?
- Как не звучать. – Поддерживает его закадычный друг. - Да и я нынче не Квашной, а Самолетов.  Агафангел Самолетов, - звучит!
Но дальше всех пошел Никита Бульбяка.
- Я, - сказал он, - намериваюсь соединить в себе личное и коллективное! Спа-яю индивидуальное и общественное. Солью воедино все стихии!
Сказано – сделано. И стал он называться Никита Осавиахим-Осводов. Сли-лись воздушный и морской океаны! Сплотились личные и общественные интересы. Об этом даже в поселковой стенгазете написали.
И, наплодилось «новых» жителей в Лихих Куземах, как клопов. Будто и впрямь, аэроддом роды на конвейер поставил, и поднял рождаемость на должную высоту.

Оставил в сердцах жителей свой след и научный форум. Глубоко запал сим-позиум в умы поселян.  Да и как же могло быть иначе?
 Основательно пополнили обитатели Лихих Кузем свой багаж знаний.
   Дед Митрич, благодаря ученому Заглазону узнал, что он не просто варит хорошую самогонку, а совершает химический процесс. Бабка Ксения постигла, что морковка напоминает ракету, а свекла – монгольфьер.  И, что плесень в кадушке, это не «сволочная напасть, пропади она пропадом!»), а всем надобный пенициллин.
Да много чего еще узнали лихокуземцы, всего и не упомнишь.
Прониклись лихокуземцы научными идеями, впитали их как губка. Теперь всем хотелось претворить их в жизнь. Выжать из себя потоки переполнявших их пристрастий.
Особенно усердствовал Филлимон. Потомственный крестьянин, не старый еще человек, Филлимон всегда любил изобретать. Он сам сконструировал и ввел в эксплуатацию автоматическую поилку для домашней птицы. Поилка работала ис-правно, до тех пор, пока Филлимон, пораженный пуском Днепрогэса, не решил уст-роить на ней плотину с двумя турбинами. Турбины закружились и зажужжали, раз-брызгивая воду, и наполняя двор звуками индустриализации. Но куры, не пришли в восторг от музыки прогресса, а наоборот, передохли от жажды. Так, что хозяйке но-вых заводить пришлось. Надолго ли? Ведь в стране, что ни день, то новые стройки, новые веяния!
Филлимон не стал размениваться на смену имени или фамилии, а как человек дела, решил сам изготовить крылья и запустить человека в свободный полет.
- От самолета, - говорил он, - больно грохоту и вони много. Хочу, что бы при помощи моего изобретения, человек парил как вольная птица. 
Запомнились ему слова натурфилософа Заглазона «Учитесь у природы». Стал он наблюдать за птицами в своем дворе, и придумал, как летать без мотора. Для по-летов он пригласил Леху, комсомольца-активиста, поклонника авиации.
- Мне, - сказал Лехе изобретатель, - самому лететь не с руки. Изранен я на войне. Да и права не имею. Я должен, как изобретатель, с земли наблюдать, что бы в случае чего, директивы внести. А тебе лететь – самый раз!
Леха и не отпирался. От такого предложения у него глаза загорелись.
- Я, - говорит, - завсегда рад приобщиться к воздухоплаванию.
 Зашел Филлимон в свой сарай и вытащил оттуда самодельные крылья. Пода-ет их активисту и говорит:
- Вот, наденешь на руки и полетишь!
Леха, с помощью изобретателя, сразу стал примерять устройство. Нацепил, и взмахнул крылами. Только пыль по двору разлетелась. Взмахнул сильнее, подпрыг-нул, но опять не взлетел. Только кошку напугал.
- Нет, - говорит, - знать не выйдет из меня Икара.- Слабы еще у человечества мускулы. Да и слышал я, Филя, что скоро вообще будут летать на реактивной тяге!
Обошел его Филлимон, осмотрел сзади пристальным взглядом, и, только го-ловой покачал.
- Не выйдет, Леха, на реактивной тяге. Форсунка у тебя маломощная! Тяги не хватит. Сопло слабовато…
Совсем расстроился комсомолец-активист, и стал снимать крылья, но Филли-мон, остановил. Хитро прищурился, улыбнулся, и говорит:
- Погоди сымать. Слаб ты, Леха, в теории!  У природы учиться надо! Вот смотри.
Подошел он к гулявшим по двору курам и пнул одну ногой.  Закудахтала птица, замахала крыльями, и вперевалочку побежала по двору.
- Видал? Не взлетела! Что это значит?
- Это значит, - мрачно ответил Алексей, - пинай меня, не пинай, все равно не взлечу!
- Верно! А теперь смотри.
Филлимон поймал курицу и подбросил ее в воздух. Курица закудахтала, и, замахав крыльями, перелетела через двор, и уселась на поленницу.
- Видал! – с радостью произнес изобретатель. – Теперь понял?
- Понять-то я понял, да только ты меня не подбросишь. Хоть и худой я, да те-бе не под силу!
- Чудак! Я и не собираюсь тебя подбрасывать сам. Тут катапульта нужна!
- А где ж она?
- А ты наш большой колодец помнишь? Тот самый, что торжественно откры-вали три года назад. Так вот, его здоровенный журавль и будет катапультой!
Мы привяжем веревку к его короткому тяжелому концу, ты сядешь на длин-ный его конец, мы резко потянем… Все! Лети себе на здоровье через весь поселок, приземляйся на летном поле!
- Ловко! Не уж то до самого летного поля долечу?
И в глазах его еще сильнее загорелся огонь желания покорить воздушный океан.
- Как планировать будешь. А то и до соседней деревни махнешь! Вовка! – крикнул он сыну, - зови своих сорванцов, да бегите к колодцу. Мы сейчас тоже по-дойдем.
Прибыли к центральному водоснабдительному устройству. Алексей, распра-вив крылья, гордо прошелся перед мальцами. Огонь в его глазах горел как пожар мировой революции.
Привязали веревку к тяжелому концу журавля. Опустили журавль. Отвязали цепь с бадьей, чтобы она не помешала взлету. Леха залез на тонкий конец бревна и уцепился за него руками и ногами. Прямо прилип к бревну. Обхватил его как мед-ведь колоду.
- Да ты руки-то освободи! – кричит Филлимон. – На них же крылья! Ими ма-хать надо!
- Упаду. – Возражает Алексей. – Я ими махать начну, когда высоту наберу.
- Нет, Леха, не знаешь ты теории! Подъемная сила крыла на взлете работать должна! Держись только ногами.
Разжал Алексей руки, расправил крылья, а уж Филлимон командует маль-чишкам, которые держат веревку, привязанную к противоположному, от Алексея, концу:
- Три, два, один...   
Не успел он скомандовать «Пуск», как Алексей охнул, и, не поспев, как сле-дует  отматериться, свалился в колодец. Только крылами взмахнул.
Послышалось затихающее: «У-у-у-у». Потом раскатистое: «Шмяк!», и на се-кунду воцарилась тишина.
Мальчишки бросились к срубу, и, свесив головы, стали высматривать неудачливого воздухоплавателя. В глубине колодца, в темноте, словно два фонаря светились глаза Алексея. Да разве неудача сможет потушить пламенный взор комсомольца-активиста! Разве вода в силах залить огонь революционного задора! Горят глаза!
- Леха! – Закричал один из мальцов, перегнувшись по пояс в колодец. – Гово-рят, что из колодца даже днем звезды видать! Ты Полярную звезду видишь?
- У-у-у-у! – донеслось из глубины.
- Ах, сорваны! – закричал на ребят Филлимон. – Потом расспросите. Он вам еще лекцию прочтет, а теперь быстро спускайте цепь с ведром. Его вытянуть надо, пока крылья не разбухли!
Взяли цепочку с ведром. Ухватили за конец ее, и сбросили вниз бадью.
- Цвах!!! – донеслось из глубины.
- У-у-у-у! – вторил бадье Алексей из колодца.
- Держись крепче! – крикнул Филлимон Алексею. – Тащи, пацаны!
Потянули, и, вскоре Алексей был на поверхности. Он конфузно потирал за-шибленный бок, и оправдывался:
- Видать, рановато ноги разжал… Или подъемная сила крыла мала…
- Ничего, Леха,  - успокаивал его Филлимон, - еще полетишь! Вот, сделаю но-вые крылья, и полетишь.
Алексей потер больной бок и с надеждой спросил:
- А, может, ты целый аэроплан смастеришь, или планёр? Что бы их крылья  поширше колодца были… И вообще, я слыхал, что человек должен летать, опираясь не на силу своих мускулов, а на силу разума!
- Тебе, Леха не на что опираться. Но ты не отчаивайся! Бок заживет. Крылья новые смастерю. А летать, Леха, надо! Надо летать!
Так протекала жизнь, озадаченных новыми веяниями, жителей Лихих Кузем.

Между тем, не стояла на месте и дирекция аэроддома. Активисты объездили всю округу, но добровольцев, жаждущих плодиться в самолете, так и не нашли. На-прасно сулили они потенциальным авиароженицам дополнительные трудодни и почетные грамоты. Желающих рожать за облаками не находилось. Время текло, а реальных сдвигов в работе аэроддома так и не было.
Пришла пора отчитываться перед райкомом. Надо посылать отчет  Для напи-сания оного, за два мешка муки и три мешка гороха, позвали крючкотворца Левиц-кого.
- Ничего! – сказал старый выдумщик. - Главное –  на высоком уровне напи-сать и вовремя подать документ.  А бумага все стерпит!
- Так сразу и напишешь? – удивился Петро.
- Ну, почему сразу, сначала причитающиеся мне мешки возьму, потом созда-дим комиссию, и обход сделаем. Узнаем, что и как.
Так и сделали. Пошли производить обход аэроддома. Первым идет крючко-твор Левицкий, за ним директор Петро и все остальные члены  правления. Замыкают шествие активисты. Взошли на пригорок, посмотрели на летное поле. Самолет «Крылатый локомотив революции» лежит на брюхе, за неимением шасси, и покачивается. Так и машет крыльями, переваливаясь с боку на бок. А первого самолета, и вовсе нету.
- Где летающая единица? – спрашивает Левицкий.
- Так, летчик в соседний район улетел. – Отвечает Петро. – Девок катает. У него, ясного сокола, почитай в кажной деревне по невесте!
- Да, на таких скоростях! – восхищенно вставил Яшка Серба-Аэростат, - везде поспеешь! Десять свадеб за день сыграть можно!
- Ну, десять, не десять, - солидно поправил Петро, - а три-четыре, запросто!
Левицкий и ухом не повел. Будто сам по молодости лет с десяток свадеб каж-дый  день играл. Почесал за ухом, и записал, что-то на клочке бумажки.
- Ладно, - говорит, - пойдем, нелетающую единицу посмотрим. И, для начала, определим, отчего это паровозный самолет, раскачивается как китайский болванчик. Посмотрим на причину.
А самолет уже словно сбесился – ходуном ходит. Вот-вот на запчасти рассы-плется.
Пока спускались на летное поле, самолет затих. Дверка его отворилась, и, щурясь от яркого солнышка, в проеме, в одних летных трусах, показался летчик. Увидев комиссию, он приветливо замахал руками. Следом за ним показалась и при-чина раскачивания самолета – Зойка-птичница. Она одернула сарафанчик, и тоже замахала руками.
Ага! – пробурчал Левицкий, и опять сделал пометки на бумажке.
Подошли к самолету. Зойку отправили на птицеферму, а пилоту пожали руку.
- Частенько тут происходит эдакое приобщение молодежи к авиации? – спро-сил Левицкий пилота.
Пилот скромно улыбнулся.
- Да учим, помаленьку. По мере сил, так сказать.
- Не скромничай, ясный сокол! - перебил его председатель. – Почитай девок семь из нашего колхоза уже забеременело от таких маневров.
Левицкий помусолил карандаш и воскликнул:
- Семь девок говорите? Это хорошо! И авиационные курсы – хорошо! Недур-ственно, – похлопал он по плечу директора, - материал для отчета набирается!
Затем обратился к пилоту:
- А как дела с техникой? - Он указал рукой на самолет.
- Да сами видите, шасси отвалилось.
- Ну, это при таком интенсивном обучении, не удивительно. А вообще?
- Вообще, самолет летать должен! А не на приколе стоять. В нем по причине не летания, уже мухи и тараканы завелись. Даже мыши!
- И много? – с интересом спросил Левицкий.
- Да наплодилось порядком.
- Наплодилось, говоришь? Это хорошо! – Старый крючкотвор потер руки, и опять сделал пометку на бумажке. – А в летающей единице техники, мухи есть?
- А то!
- Ну-с, товарищи, - обратился Левицкий к комиссии, - пойдемте в правление, отчет писать. Только не забудьте свою активистку. Она в самолет юркнула. А я так думаю, - Левицкий подмигнул летчику, - что на сегодня обучение закончено. Разве, что, вечерние курсы еще состоятся…
Не известно, проводил ли пилот вечерние занятия, на предмет очередного за-чатия, зато администрация аэроддома, к вечеру, родила удивительный отчет о своих  успехах. 
Привожу выдержки из этого славного труда.
«Мы, советские аэроддомщики, целиком и полностью поддерживаем гене-ральную линию Партии! В соответствии с последними постановлениями Централь-ного Комитета и публикациями в газете «Правда», решительно осуждаем происки буржуазных мракобесов.
Пусть беснуется мировая буржуазия и империалистические бузотеры,  глядя на наши славные достижения. А нам, есть, чем гордится!
Пилот нашего аэроддома, тов. Петров, беспрецедентно несет авиационную культуру в массы. Он регулярно совершает беспримерные полеты по соседним об-ластям, присовокупляя население к воздухоплавательной культуре. Он создает одну большую авиационную семью. Семью, основанную на высоких достижениях нашей науки и техники!
На летном поле, в самолете «Крылатый локомотив революции» открыты спе-циальные курсы приобщения к аэроддому. Курсы работают круглосуточно!
Ни на секунду не останавливаются экспериментальные работы.
Поставлен ряд удачных экспериментов на подопытных животных.
В салоне самолета быстро и качественно размножились мухи и тараканы.  Самочувствие особей – хорошее! А их численность внушает оптимизм!
Мухи совершают удачные пробные полеты – летают в летающем самолете!
Кроме того, проведен опыт по размножению мышей! Теплокровные создания чувствуют себя в самолете, как дома – пищат и гадят.
И, самое главное.
Благодаря кропотливой работе администрации и летного состава, непосредственно в самолете совершено семь успешных зачатий! А успешное аэрозачатие, как известно, преддверие успешных аэрородов! Причем эти зачатия происходили в условиях приближенных к полету. Самолет сильно раскачивало. Это доказывает, что нашему советскому пилоту по силам осеменить нашу советскую женщину в условиях сильной качки. То есть, при любом ветре, любых скоростях и на любой высоте!
Слава советской науке!».
Было еще много чего понаписано в этом документе. Пестрел он и лозунгами, и приветствиями, и верой в светлое будущее.
Бумага, написанная в срок и на высоком научном уровне, ушла в райком.

Сильны еще старые устои в районе. Не достаточно еще силен футуристиче-ский дух. Аэроддомщикам нужно работать, им нужны показатели, а дело топталось на месте. Беременных добровольцев, желающий в принудительном порядке рожать под небесами, не находилось. Конечно, в районе женщины продолжали рожать. Но, исключительно на земле. И, никакими силами нельзя было уговорить их сделать то-же самое, в полете. Крепки еще обветшалые обычаи.  На аэроддом пришло времен-ное затишье.
Временное затишье на аэроддомном фронте удручало Яшку Сербу-Аэростата.  Ему хотелось великих свершений на авиационно-родовом поприще. Отсутствие бе-ременного материала для экспериментов не останавливало Яшку. Мозг его лихора-дочно работал. И, вот однажды, когда он наблюдал за своей младшей сестренкой, его осенило. Именно в тот момент, когда пятилетняя Нюрка, играя в дочки-матери, читала своей кукле лекцию о международном положении, к нему в голову закралась грандиозная идея.
- Эврика! – закричал он. И, схватив куклу, бросился в правление.
Воспитанная братом в духе пролетарского интернационализма, Нюрка, не стала капризничать. Сообразив, что ее кукла требуется на дело мировой революции, она безмятежно уселась на горшок, и стала размышлять о светлом будущем, когда и у брата, и у мировой революции будут свои игрушки.
В правлении заседал комитет аэроддома. Временный простой тяготил при-верженцев воздухоплавания. Бурные митинги, частые собрания, выпуск стенных газет и другие радикальные  методы не давали желаемого результата. Дело не двига-лось с мертвой точки. Пение революционных песен тоже не помогало. Оставалось думать. Думать, как найти выход из сложившегося положения. Собравшись в прав-лении, комитетчики шевелили мозгами. От этого в комнате стоял скрежет, шелест и шуршание.
Шорох шевелившихся мозгов нарушил вопль Яшки Аэростата. Он распахнул дверь и закричал: «Эврика!».
- Эврика! – кричал он, подбрасывая в руках тряпичную куклу.
Петро прекратил шевелить мозгами и уставился на Яшку. Став директором аэроддома, он начал частенько посещать поселковую библиотеку, где имел касатель-ство к книгам и библиотекарше. Вступив с ними в тесную связь, он преуспел  в обо-их случаях. Повысил эрудицию и стал желанным гостем в доме работницы культ-просвета.
Вспомнив про Архимеда, он спросил:
- Вы что же, дорогой любитель геометрии, вымыли куклу в ванной, и прибе-жали нам сообщить об этом? Дорогой мой, - продолжал демонстрировать свою эру-дицию директор, - Архимед обычно сообщал об Эврике своим согражданам, когда помоется сам!
- Да нет, - перебил его комсомолец-активист Алексей, потирая зашибленный в колодце бок, - это он куклу нашел!
Ему возразил Ильюшка Репкин:
- И вовсе нет. Так его куклу зовут – Эврика. Красиво!
- Вовсе  нет, товарищи! – крикнул Яшка Аэростат. – У меня идея!
- Да ну?
- Товарищи! – кричал Яшка, скача по комнате, и подбрасывая к потолку тря-пичное создание. – Я придумал, как родить без аэророженицы! Нас выручит вот эта, Нюркина кукла!
- А твоей сестре не жалко отдать свою игрушку? – участливо спросила акти-вистка Глаша.
Яшка возмущенно втянул голову в худые плечи.
- Конечно нет! Во-первых, – это для общего дела, - она поймет, а во-вторых, Нюрка свободно может поиграть в игру «Империализм и эмпириокритицизм», которую я для нее придумал.
- Что это за игра такая? – Удивился Петро. – «Шаг вперед, два шага назад», знаю. А об «эмпириосексецизме» не слыхивал. Объясни правила.
- Сейчас не об этом. И так, слушайте мою идею.
Мы будем рожать в воздухе. – Таинственно произнес Яшка, будто он сам бу-дет рожать в первых рядах, - Но не в самолете, как это планировали раньше, а во время прыжка с парашютом!
Пусть с самолета сиганет обычная комсомолка. Но толстая. (Может даже сой-ти пузатый мужик, все равно с земли не видно). С собой она возьмет вот эту куклу. Незадолго до приземления парашютистка закричит, а потом станет размахивать у всех на виду куклой. Разродилась, дескать, прямо в полете! Пока фотографы и кор-респонденты добегут до места приземления счастливой роженицы, мы, не менее счастливые, поспеем туда раньше, и подменим куклу живым ребенком. Можно моей сестрой Нюркой. Она сознательная, согласится.
Мировой престиж нашего аэроддома спасен!
Ну, как?
- Но это же инсинуация! – Возразил директор Петро, блеснув, вычитанным им словечком. – Это, так сказать, подлог!
- Да, какой такой «подлог»! – Обиделся изобретатель парашютных родов. - Дело Мирового масштаба! А ваша Инсинуация, если не хочет, может и не прыгать. Я сам сигану!
- Ну, ну. – Миролюбиво сказал Петро. – Как, товарищи?
Поднялся новый главный акушер Федор Мельник. Он сменил на этом посту Тихона Уткина. Все-таки известный случай с выкидышем, не мог пройти не заме-ченным от всевидящего ока работников НКВД. И, хотя этот эксперимент был при-знан победой, но, все же победой не полной и не окончательной. А, значит, непре-менно требовалось кого-то посадить. Тихон оказался крайним. Добровольцев после этого на пост главного акушера не нашлось, и Федора Мельника, присланного ново-го ветеринара, на должность аэроакушера назначили приказом. Посадили, так ска-зать, сразу в два кресла. И хорошо, что только в кресла…
 Главный акушер решил проявить инициативу:
- А что, товарищи. Порой первые научные опыты ставятся на мышах и кроликах. На наших заседаниях об этом говорилось не раз. - Назначенный главным акушером, Федор не пропустил ни одного застолья. - А мы поставим опыт… - тут он сделал паузы подбирая нужное слово, - на искусственном материале!
- Правильно! – Обрадовался Петро! – Нам просто необходим успешный экс-перимент. Пусть он начнется с куклы, но обязательно, закончится дитятком! Это бу-дет грандиозный успех!
- Если дело так пойдет, то мы на душу населения будем давать больше кукло-детей, чем Стаханов угля нарубил! – поддержал его комсомолец-активист Алексей.
 Тут он задумался, словно что-то припоминая, а потом зачем-то добавил:
-  Вместе с Пашей Ангелиной! Ура!
- А, что на это скажет партсекретарь? – обратился Петро к Артему.
Кадыкин встал.
- Я, как коммунист, на это пойти не могу! Но как член правления первого в мире аэроддома… Учитывая сложную мировую обстановку… Словом, нужно посо-ветоваться со Степаном Петровичем.
Через два дня Кадыкин, вместе с автором идеи парашютно-десантного дето-рождения, тряпичной куклой и протоколом заседания аэроддомного комитета, сидел в кабинете второго секретаря Полумерова. Степан Петрович с интересом выслушал лихокуземцев и внимательно ознакомился с протоколом заседания. По началу он скептически отнесся к кукольному проекту, но упоминание в протоколе Алексея Стаханова и Паши Ангелиной ему очень понравилось.
- Но, - сказал он, - необходимо посоветоваться с Иваном Лукичем. Как только он вернется из поездки по району, я доложу ему об этой идее. А пока, не теряйте времени даром. Разрабатывайте план парашютно-кукольных родов. Но держать все надо в строжайшей тайне!
Операцию засекретили.
Сотрудник особого отдела взял Нюркину куклу, наложил на нее две печати и спрятал вместе с протоколом заседания в сейф.
Собирались туда же спрятать и родоначальника проекта Яшку Аэростата, но он в сейф не поместился. Хотя, чувствуя свою, персональную ответственность и личную значимость, пытался туда залезть.
Когда вернулся Иван Лукич, ему тут же доложили о перспективном плане парашютно-кукольного деторождения. Но Надутов, посмотрев своими глазами на то, что творится в районе, приехал напуганный и нервный. На подлог он идти не решился. А все улики приказал уничтожить. Сожгли разработанный план эксперимента, протокол заседания аэроддомного комитета и тряпичную Нюркину куклу. А за Яшкой послали автофургон, где сидел человек в кожанке и с наганом…

Страна жила своей бурной жизнью. Глобальные события, сменяя друг друга, выстраивались в цепочку, сотрясая державу. Эти эпохальные события затмили успе-хи лихокуземцев.
Вскоре все забыли и о Яшке-Аэростате, и о его антинародной идее, и  о Ли-хих Куземах. И, даже, об аэроддоме. Выпустило его из виду руководство, погрузив-шись с головой в нескончаемый поток судьбоносных событий. Не до авиародов ста-ло.
Вся страна обсуждала и поддерживала новую конституцию и восхищалась победами социалистического строительства.
К тому же, ощетинилась гидра контрреволюции, показала свои гнилые зубы. Никогда больше пролетарский писатель Горький не возьмет в руки пролетарское перо…  Ни свое, ни чужое.
Не до аэроддома, товарищи!
Все на борьбу с Троцкистско-Бухаринской бандой! Поддержим постановле-ние пленума ЦК о повышении бдительности партии, и ее боеспособности в борьбе с агентурой капиталистического окружения! Враги народа не дремлют!
Не до аэроддома, товарищи!
Да, и какие  уж тут авиароды, когда доносы строчить, и то, некогда.
Вот такие дела… Именно, «Дела»…

Наступило полное забвение аэроддома.


ЗАБВЕНИЕ

………………………………………………………………………….
Не удивляйтесь, что в этой главе нет ни одного слова. Забвение было пол-нейшим.  Так, что написать не о чем.

РОЖДЕНИЕ АЭРОНА
(Назвался груздем – не выловишь рыбку из пруда)

Мчались годы великих свершений! Новые героические трудовые подвиги, то там, то сям будоражившие страну, затмили скромные достижения аэроддомовцев и о них вскоре и вовсе забыли. И стало жить в Лихих Куземах вольготно и привольно. Да что говорить Жизнь стала краше, жить стало веселее!
И все бы хорошо, да случилось тут непредвиденное. Перелетел Валерий Чка-лов со товарищи через Северный полюс в Америку. И новые достижения советской авиационной мысли, и личное мужество летчиков, растревожили души и умы совет-ских граждан. А Иван Лукич, так и вовсе испугался -  как бы в обкоме, и уж не при-веди господи, в Москве, не вспомнили о аэроддоме. Не вспомнили. Тут бы радоваться, да, как назло, вскоре Мария Раскова и подруги ее до самого красного Дальнего Востока долетели. Им бы родить в самолете, пока летели, а они так, вхолостую, точнее, в бесплодную, слетали.
Вот тут-то и раздался звонок в кабинете Ивана Лукича.
- Слыхал? Поздравляю… – В голосе секретаря обкома слышался металл, - а у нас в области? Что с вашим аэроддомом? Почему не рожаете? – Продолжал чугун-ный голос. - Нынче в полете не рожают только враги народа и деклассированные элементы! Словом, если вы срочно не разродитесь…
И трубку положили.
Сидит Иван Лукич в растрепанных чувствах. Голову на грудь опустил. При таком положении дел, и не секретарь райкома догадается - дело дрянь.
 Тут заходит в кабинет оживленный товарищ Купердяев. В кожаной куртке, при ремне и нагане. Нынче он работал в органах НКВД. Когда для здания НКВД построили новую, просторную, светлую котельную, тов. Купердяев, используя связи, перевелся туда. Надоело, говорит, мне, коптящие буржуйки, в развалившейся больнице топить, надоело смрад из поломанной топки нюхать. Что-то, говорит, мне изнутри подсказывает: «Переходи, товарищ Купердяев, там оклад больше. Да и кожаные куртки на дороге не валяются. И наган тебе к лицу!»
Так, подталкиваемый внутренним голосом, по призыву сердца и сигналу прямой кишки попал товарищ Купердяев в НКВД. Как говориться, по зову своих внутренних органов – во внутренние органы страны.
 Надо сказать, что в те годы, страна вообще состояла из всяческих органов: партийных, внутренних, печатных и прочих, как  государственных, так и общест-венных. Органично сплетались эти органы в единый организм. Причудливый орга-низм, где вместо сердца – пламенный мотор
 А, как приобщился, тов. Купердяев к органам, тотчас же  арестовал хирурга Силыча. Как врача-вредителя, за то, что тот так и не научился печки-буржуйки рас-топлять.
Так вот, заходит товарищ Купердяев в кабинет, и говорит:
- А поймал я таки сегодня очередного врага! Прищучил шпиона!
- Это ж кого нынче? – вяло, думая о своем, спросил Иван Лукич.
- Да Комолова! Крепкий гад. До обеда колол, но не сознается.
- Это Николая, что ли?
- Его
- Да я ж с ним в одной дивизии против беляков воевал! Вместе кровь проли-вали! Пол страны с шашками наголо проскакали!
- Вот-вот. Пока он скакал, то и высматривал секреты нашей Родины. В пользу империалистов! Пока не сознается, гад! Но мы ему все равно на всю катушку припаяем. Враг народа! Утром сегодня его брал, так он говорит:
 - «Подождите, дескать, товарищи, у меня жена, вот-вот родить, должна. Как сына увижу, так сам к вам приду».
Партийным билетом клялся! Не помогло. Нас не проведешь! Пол дня, говорят тебе, его колол. Весь измотался. Айда что ли обедать, а?
- Да какой тут обед! – Махнул рукой Надутов, и, посмотрев на Купердяева, грустно подумал:
 «Да, Купердяеву не при  котельной, а в крематории работать надо».
Секретаря райкома обуяли смешанные, странные чувства. Ему искренне было жаль боевого друга. Но в душе зашевелился и червячок страха: «Если уж Николая, красного командира, орденоносца посадили, то уж меня…» И тут в голову первого пришла гениальная мысль: одним махом постараться выручить всех.
«Эх, была, не была! Или пан или…»
- А знаешь, товарищ Купердяев, мне только что звонили из… Москвы! - Сов-рал он. - Тут такое дело… В общем… и нас с тобой тоже могут…. как врагов наро-да…
- Да ты, что обалдел?  Аль шутишь?
- Какие уж там шутки! Если сегодня-завтра в нашем аэроддоме не произойдет родов, то так и будет! Или ты забыл, что ты - куратор и главный консультант этой организации? Все запротоколировано!
А товарищ Купердяев и впрямь уже все забыл. Завертелся в классовой борь-бе, и запамятовал. А сейчас вспомнил. Вспомнил и испугался – уж больно правдиво говорил секретарь.
- Ты о Комолове уже сообщил?
- Нет еще… я не тороплюсь. Вдруг что случиться на допросе. А отрапортуешь прежде времени, хлопот не оберешься.
- Так вот, нужно уговорить Комолова, чтобы его жена родила в самолете!
- Это как же?
- Так! В обмен на свободу!
Мысли тов. Купердяева свели судороги.
«Ох, - думал он, - от греха подальше так и надо поступить. А шпионов у нас пруд пруди. Одну ночку не поспать, так полный подвал НКВД ими забить можно. Жаль, конечно, отпускать орденоносца… А, если секретарь не шутит? Ладно, сдам врагов народа не качеством, а количеством…»
- Согласен!
- Едем! Но сначала заскочим к его жене. Я ей все объясню. Степан! – ударил кулаком в перегородку секретарь, - звони в Лихие Куземы. Чтоб аэроддом был в полной боевой готовности!

Через час машина секретаря райкома уже неслась по проселочной дороге. На заднем сидении, обнимая жену, сидел Комолов. Его жена полулежала, закрыв глаза и тихо плакала.  Вскоре, чувствуя рядом плечо мужа, она успокоилась.
- Иван, - обратился Николай к сидящему на переднем сидении первому секретарю, - если что с Ниной случиться…
Комолов не договорил.
Надутов ответил не оборачиваясь:
- Я тебе все рассказал. Да нет у нас с тобой другого выхода, Николай, пойми! Сегодня тебя. Завтра - меня… Это единственный шанс! Неужели ты думаешь, что я только за свою шкуру трясусь? Ведь ты меня знаешь! О будущем ребенке подумай!
Николай молчал. Потом тихо произнес:
- Если, что с ними случится… - Он не закончил фразы.
Наконец автомобиль въехал в поселок. На встречу, перепуганные звонком из райкома, размахивая руками, бежали парторг, председатель колхоза, директор аэроддома и прочие члены комитета и активисты.
- Все готово. Все готово, - талдычили они. – Можно приступать.
Подъехали к аэроддому. Миновали злополучную арку со злополучной надпи-сью, и остановились недалеко от самолета. Летчик вытянулся по стойке смирно. Общая тревога передалась и ему.
- Машина готова! – по военному отрапортовал он.
-  Хорошо. – Сказал Надутов. – Начинайте.
Около самолета суетились люди. Когда Иван Лукич возле машины увидел фельдшера Штерна, он несколько успокоился.
«Ладно, - подумал он, - и  летчик хороший, и, слава богу, настоящий медра-ботник есть. Авось обойдется!»
И Ивану Ивановичу в первые в жизни захотелось помолиться.
В это время из автомобиля раздался крик Комолова:
- Врача!
Фельдшер Штерн бросился к машине. Вернувшись, он доложил:
- Роды начались!
- Действуйте! И что б……
Через считанные минуты самолет поднялся в воздух. Он медленно набрал высоту и закружил большими кругами.
Секретарь и красный командир, задрав головы, следили за его полетом
- Иван, - мрачно сказал Комолов, - я согласился на это не из-за страха за себя. Ради нашей дружбы. Но я - подлец! Я покупаю себе свободу ценой унижения жены!  Я рискую ее здоровьем ради своей свободы!
- Ради жизни, Николай. Жизни! Своей, и кто знает, может и Нины и ребен-ка… И, наверное, моей, Степана, и многих жителей этого поселка…
Помолчали.
- Иван, - нарушил молчание Комолов, - если что… я застрелю тебя и себя.
Секретарь, не отрывая глаз от самолета тихо сказал:
- Если что, я сам застрелюсь…
Подошел Петро. И шепотом спросил:
- Иван Лукич, связаться с пилотом по радио?
- Отвяжись! – махнул рукой Надутов. Но подумал: «А, ведь понимает, шель-ма, наше состояние. Не «товарищ первый секретарь», а Иван Лукич…»
Наконец самолет приземлился. Все бросились к нему. Открылась дверь, и  показался фельдшер Штерн с плачущим младенцем в руках.
- Как Нина? – Подбегая к самолету, крикнул Комолов.
- Через несколько дней плясать будет! – весело ответил старик.

Три дня  гулял весь поселок Лихие Куземы! А гулять они умеют!
Ребенка нарекли Авионом. Авионом Николаевичем!
На четвертый день Иван Лукич поехал домой. А оттуда в областной центр, лично докладывать об очередной победе советской науки и техники и о новом под-виге трудового народа.
А чета Комоловых, по совету секретаря, осталась жить в Лихих Куземах. По-дальше от тов. Купердяева и его новой котельной.

А время кипело, время пучилось, и все вокруг менялось со стремительной быстротой. Одни трудовые подвиги сменялись другими, а новые достижения затме-вали предыдущие. Страна не успевала чествовать и сажать своих героев.
Прошло время и об аэроддоме стали забывать. А скоро, это слово и вообще, исчезло из памяти обывателей и партийных работников. В поселке Лихие Куземы построили деревоперерабатывающий комбинат и табуретную фабрику. Поле, кото-рое когда-то называли летным, почти полностью застроено дачами. Но, говорят, что если ранним июльским утром встать на пригорок, то с восходом солнца, можно уви-деть странную тень, которую отбрасывают березы на клочок сохранившегося летно-го поля. Тень эта напоминает арку… Присмотревшись, человек обладающий опре-деленной долей фантазии, в причудливых узорах тени сможет разобрать и слово «АЭРОДДОМ»…
Но жители Лихих Кузем этого не замечают. Им некогда. Они ездят рожать в райцентр.

Ох, и сморозил ты, ну и наколбасил! – хихикнул, прочитавши эти страницы, мой знакомый. Да разве ж такое возможно?
Ну, что здесь неправда, а, что - ложь, судите сами!
Только в те далекие доблестные времена, ничего невозможного не было. Не-обузданный энтузиазм, неукротимая самоотдача и неудержимая целеустремленность той эпохи, не знали границ.
А сказка это или вымысел – вам решать.
Но, если где-нибудь, вы встретите людей с фамилиями Дирижаблев, Аэро-планов, Стратостат или Осавиахим-Осводов, спросите, не уроженцы ли они Лихих Кузем Энского района.
А, если познакомитесь с человеком по имени Авион Николаевич, не задавай-те ему лишних вопросов.

CODA
(Конец – костей не ломит)

Вот Вы и открыли для себя еще одну неизвестную страничку из славной ис-тории авиации. Или истории славной авиации? Впрочем, и то, и другое, справедли-во.
Именно так, или, возможно так, и случились первые воздушные роды. Если, они вообще произошли.
Как давно это было!
А теперь, при современных аэробусах и комфорте! Теперь рожай, сколько влезет! Хоть под облаками, хоть над сгустками пара.
И такой случай мне известен.
Летела как-то одна дамочка трансатлантическим международным рейсом. Ле-тела себе, и летела - дело обычное. Да приспичило ей родить. И родила себе спокой-ненько на высоте 10 000 метров. Стюардессы даже ничуть не удивились.
- Мы, говорят, и на 12-ти тысячах роды принять могём. Нам это раз плюнуть. Чай не самим рожать! Когда в полете крыло отваливается, или таракан по салону пробежит, это куда больше сумятицы в ряды пассажиров вносит. Так, что роды для нас, - самое обычное дело.
И все это говорят культурно, по-английски.
Прилетели на аэродром. Увидели таможенники рожденного под небесами ре-беночка и умилились: «Ути-ути!». А потом и говорят:
- А что это у вас мадамочка, про ребеночка ничего нигде не сказано? В бума-гах никакой дитятка не значится, ути-ути-ути. Нету-ти, ути-ути, говорят, ребеночка в декларации. Не вписан! Может это контрабанда, какая. Ути-ути.
Дамочка, измотанная воздушными родами, даже онемела от непонимания.
Но все, конечно, обошлось. Ребенок подрос, и объяснил таможенникам, что и как. А когда он достиг совершеннолетия, его даже отпустили. На все четыре сторо-ны.
Так, что рожайте себе на здоровье!

Все! Как сказал бы маэстро Фома Николаевич - Coda!

Будьте  бдительны, товарищи!