СВЯЗИСТ
Никита Фомич до войны ни разу не говорил по телефону. А где ему было говорить? В их колхозе телефона не было. Не удосужилось районное начальство им его провести.
- Не заслужили мы этакого прогрессу, - иногда говаривал председатель Трондин, отдыхая с мужиками в тени ольховых кустов после утренней косьбы. – А, может, оно и к лучшему... Вон в Пенкино провели тефон этот, так ихнему председателю по три раза на дню из райкома трезвонят. И всё чего-то приказывают… Сплошные мучения. Вконец Ваньку замордовало начальство через тефон проклятущий. Сам он мне днями жалился. Вот, ведь, как. А ну её к лешему, прогрессу эту.
Мужики посмеивались да кивали головами, вдыхая полной грудью луговую свежесть, но втайне пенкинским колхозникам все-таки чуть-чуть завидовали. У них там не только телефон, там радио в каждой избе, а еще им и кино раз в неделю непременно привозили. Дельный в Пенкино председатель Иван Петрович, не чета Трондину. Позавидуют мужики, позавидуют и айда дальше косить.
Никита Фомич косить любил. Это, ведь, для того, кто понимает – самое счастье. Луг еще в тумане купается, петухи по деревне голосить начинают, птаха луговая только-только горлышко песней пробует, спать так хочется, что жизнь не мила, узришь же солнца кусочек малиновый из-за темного бора, так сразу целая симфония вокруг тебя разворачивается. А уж первый прокос пройдешь, упругую силу, с которой трава валится учуешь, услышишь ядреный шелест косы, так аж пять симфоний за раз душу радуют. Сладостно! Потом дочурка младшенькая Нюрка на покос жестяную кружку спелой земляники в холодном молоке принесет, вот тут уж всем симфониям симфония получается. Что такое – симфония, Никита Фомич в точности не знал, но сердцем чувствовал, что это хорошо. Слово такое музыкальное он от учителя Семена Семеновича еще мальчишкой услышал, сути тогда его не особо понял, но в душу словечко мальчишке запало накрепко и на всю жизнь. В его родной деревне симфонии много было, а вот на войне такой благодати – шаром покати. Здесь кругом кровь, вошь да блевотина.
Не думал Никита Фомич, что его на войну возьмут. Все-таки, сорок четыре года мужику стукнуло. Вроде, старик уже, но оказалось – для войны любой мужик всласть – будь он старик в пятьдесят лет или мальчишка в семнадцать. Ей всё едино. Всё перемелет. Хорошо, что у Фомича четыре дочери народились, а сынов нет. Один раз в жизни он такому счастью порадовался, как раз в тот день, когда мальчишек, одногодков его старших девчонок, на войну забирали. Порадовался, и сам воевать пошел. В ноябре сорок первого Никита Фомич шинелку надел. Ох, и насмотрелся тогда Никита всякого да разного. Он до войны из родной деревни выезжал раза три или четыре, да и то не дальше районного центра. А тут им пришлось пешком почти двести верст до лагеря формирования отшагать. Почесть, три города прошли, а уж деревень, Никита Фомич и считать сбился. Вот.
А как пришли они к этому лагерю, так с телефоном та катавасия и вышла. Спать новобранцев в сарай сенной положили. На улице морозы начинались, а в сарае терпимо было. Человек сто их туда загнали. Ну, и надышали они там. В тесноте да не в обиде. Пригрелся Никита Фомич средь товарищей своих, уснул сладко, но под утро нужда его разбудила. А при нужде, ведь, сами понимаете, тепло – не тепло, а бежать надо. Сбегал он быстро за угол сарая и хотел опять в тесное тепло нырнуть, но тут увидел, как солдатик лошадь в сани запрягает. Молоденький солдатик да неумелый. Сам измучался и лошадь утомил. Как тут мимо пройдешь? Никите Фомичу лошадь запрячь, проще, чем поясницу почесать. Не перечесть сколько раз он их запрягал за свою жизнь. Стал Фомич солдатику помогать, а тут командир подбегает. Шумный такой командир. Шебутной. Тоже из молодых. И давай ругаться почем зря, дескать, почему лошадь не готова. Мальчишка оправдывается, глазами хлопает, а начальник его, словно головешка из костра полузатухшего под порывом ветра распаляется, гляди того, от слов к делу рукоприкладному перейдет. Да всё по матери, и по матери! Вот тут Никита Фомич и осмелился. Вообще-то, он начальству, почесть, никогда в жизни и не перечил. Случая не представлялось, а тут не стерпел и выпалил:
- Ты, мил человек, не ругайся так. Грех это. Грех и некрасиво.
В один момент командир осекся и Никиту Фомича в упор глазами сверлит.
- Кто такой?
Никита хоть и оробел чуточку от начальственного взора, но представился, как положено – чин чинарем.
- Из крестьян?! – уточнил командир, и, не дожидаясь ответа, приказал. – Жди меня здесь. Ездовым в нашей роте будешь. Сейчас договорюсь. – И договорился.
С того дня крепко-накрепко связала служба Никиту Фомича с телефонами. Стал он в одночасье ездовым в отдельной роте связи. Связистом, короче. Почитай, за весь транспорт, на котором телефоны возили, он и отвечал. Две лошади и двое саней под его опекой были. Одной лошадью он сам правил, а на другой Костюха Гришин сидел, тот тоже из новобранцев, но уж больно тихим оказался, так и пришлось Фомичу старшим над ним стать. Хотя, что там пришлось? По годам-то Фомич лет на десяток старше Костюхи, а то, глядишь, и поболее того. Так что по праву старшинство Никите привалило. Да, не в старшинстве главное дело было – главное, чтоб обоз с катушками проводов и прочей амуницией всегда в полном порядке находился. Вот и старался для этого порядка Никита Фомич не щадя жил своих. Конечно, можно было и покрасивше насчет старания сказать, дескать, не щадя жизни, но дивизия, к штабу которой была прикомандирована отдельная рота связи, шла во втором эшелоне наступления, а врать Никита Фомич с младых ногтей не любил. С месяц никакой угрозы для жизни Никиты Фомича не случилось. Хоть и хмурое время было, хоть и мело постоянно, но всё своим чередом шло и шло неплохо, так неплохо, что даже немного мечтать получалось.
- Вот сейчас погоним немцев в хвост и в гриву, - неторопливо размышлял про себя Фомич, умело шевеля вожжи, - к весне в Берлин их войдем, а к сенокосу, глядишь, и демобилизуют меня. Приду домой, возьму литовку да утречком ранним на луг…– И так приятно становилось Никите Фомичу, что он украдкой слезу из-под глазу смахивал. Летел он в мечтах к родному порогу, а жизнь плелась своим чередом…
Где-то впереди постоянно грохотало да деревни горелые то и дело попадались, а в остальном военных приключений с ездовым роты связи не случалось. Забот был полон рот, а приключений не было. Главная забота Никиты Фомича – это как лошадей кормом обеспечить. Конского довольствия лошадкам явно не хватало, вот и смотрели они постоянно на старшего ездового чуть подернутым жалостливой слезой агатовым глазом. И в кровь от этого глаза у Фомича нутро рвалось. Жалко было лошадок. Уж, вроде, как сроднился с ними Никита Фомич. А для родни чего не сделаешь? Вот потому как увидит Никита деревню, так и спешит туда в поисках корма: то сенца где отыщет, где соломки поприличней. Лошади сперва от соломы морду воротили, а потом ели за милую душу. Только хруст стоял. Голод не тетка.
Грохотало уже не только спереди, а и по бокам стало шумно. А, как небо прояснилось, так возле Фомича и смертушка военная первый раз крылом махнула. Объявилась подлая. Показала война нутро своё кровожадное. Во всей красе показала. Разбомбил их немец. Прямо на дорогу стервец бомбы бросил. Много бомб. Может, десять, а может и сто? Никите Фомичу не до счета было. Заполз он под сани: лежит – ни жив, ни мертв и лишь имя Господа часто повторяет. Счет времени потерял…
Убитых хоронить не стали.
- Сзади похоронная команда идет, - огрызнулся старшина, когда кто-то крикнул, что не по-христиански, мол, - они похоронят, а нам быстрее надо на передок… Немец прет…
Все сразу примолкли т пошли, оставив возле зарослей молодого ельника с десяток серых трупов. Старшине виднее. К ночи в роте связи началась форменная суматоха. Фомич, уж было, лошадок распряг, как, вдруг, подбегает командир и давай горло с натугой рвать. Дескать, некогда нам сегодня ночевать! Воевать надо! А тут еще опять метелюга взвыла. Сам лейтенант сегодня лошадь под уздцы вел. Вот уважение какое случилось. Дельный командир у связистов был. Горлопан, но дельный. А потому сквозь тьму кромешную, сквозь метель вывел командир бойцов своих к нужному месту. И почти до утра они связь налаживали. Никита Фомич тоже вместе со всеми по глубокому снегу провода тянул. А как же иначе? Иначе никак нельзя! Связист он.
Как рассвело, за лесочком бой закипел. Метрах в ста от них. Не дольше. Никита Фомич винтовку схватил и из рук не выпускает. Ему велено было на этой поляне с лошадьми стоять и ждать приказа. Вот он и стоял с винтовкой наперевес. Лошадей к дереву привязал и смотрит в оба да слушает с тревогой. А за лесочком был шум да гром с визгом. Несколько снарядов прошелестели в небе над головой Фомича и жахнули где-то сзади. После такого оборота Никита Фомич хотел, было, под сани нырнуть, на всякий случай, но тут лейтенант объявился. И объявился и к саням бегом. За проводом. Одну катушку с проводом командир в руки Фомичу сунул, другую сам схватил. Лицо у него серое, в крови. Хрипит командир да рукой машет. За мной, дескать!
Побежали они по рыхлому снегу. Ну, как побежали? Разве побежишь, когда снег чуть ниже пояса. Хочется бежать, но, ау, брат. Короче, впереди лейтенант ковырялся, а Фомич за ним. Доползли до окопа, где небритый майор матерился. Такое выводил, что у самого матерого уши завянут. Только связистам такое слушать некогда, они дальше поползли. Лейтенант впереди ползет, провод с катушки сматывая, а Никита Фомич за ним с катушкой еле-еле поспевает. Кругом гремит всё, грохочет, ветки с деревьев сыплются, а Фомичу ни до чего дела нет, его главная задача от командира не отстать. Тяжко возчику пришлось, взопрел весь, дышит, словно прохудившийся кузнечный мех, но не сдается. Добрались они до какого-то приямка, вот там лейтенант у Фомича катушку выхватил, провода соединил и дальше пополз. А ездовому велел:
- Стереги, чтоб провод не оборвался, я сейчас назад вернусь.
Никита Фомич внимательно, с некоторой опаской глянул на провод, и стал его стеречь. Лейтенант не возвращался долго, да и не мог он вернуться. Метров сто не дополз он до приямка, убила его пулеметная пуля . Прямо в голову наповал и убила, но Фомич этого не знал. До утра он провод стерег, когда его на следующее утро саперы нашли, так он ни рукой, ни ногой пошевелить не мог.
Руки ему доктор в госпитале спас, а вот с ногами не получилось. Отняли Фомичу ноги.
Домой он вернулся летом. Как раз в самый покос. Потосковал с недельку о своей судьбе горемычной и за дела потихоньку принялся. Черенок лопаты подрезал, в мешок приспособился залезать, чтобы штаны не особо пачкать и на огород. Там всегда дел выше крыши. Сперва тяжко ползать с лопатой было, больно, но скоро приспособился инвалид. И дрова пилить приспособился, подставку к козлам соорудил, заберется на неё и ножовкой - вжик да вжик. Так наловчился, что не каждый здоровый за ним угонится… Вот только косить не получалось к Никиты Фомича. Две косы испортил, а толку ни малейшего. Не получалось без ног косить. Он теперь на покосе девчонками своими командовал. Мужиков-то на войну всех забрали, так что косить кроме девчонок и некому было. А косить надо…
- Кто так косит, Нюрка? - часто поучал криком Фомич младшенькую. – Ты на «пятку» жми! На «пятку»! Да, кто так косит-то?!
А еще хотелось Никите Фомичу по телефону поговорить. Связист, все-таки…