И всё-таки наше детство на Севере было счастливым!
Это потом родные и друзья будут про нас шутить, что мы выросли именно такими, какие мы есть, потому, что у нас были «тяжёлое детство, коляска без дна, деревянные игрушки, прибитые к полу, и подоконники, намазанные солидолом».
Шутка есть шутка, а ведь всё и на самом деле было замечательно!
Север меня не тяготил нисколько, это были родные места. Гораздо хуже я переживал пребывание в крупных столичных городах. Мне не нравились стоявшие там старые дома с угрюмыми облезшими фасадами, широкими истёртыми ступенями в подъездах и высокими потолками в квартирах. Чему там восторгались в разговорах друг с другом взрослые?
Гораздо больше по душе мне был запах недавно затвердевшего бетона и свежей краски под невысокими потолками новеньких «малогабаритных», как тогда говорили, квартир. Это были не застывшие свидетели истории, а знаки современности, динамичной, развивающейся жизни!
Но такими были впечатления моего раннего детства, а вскоре они стали более глубокими и богатыми.
Северная природа может показаться бедной и скудной, но это далеко не так. Самым тесным образом я общался с этой природой на рыбалке. Азартное это занятие! Я был, что называется, «дорвавшимся» рыболовом. Помню, как-то раз в Оленьей губе я почти бежал к воде, сжимая в руке снасть и предвкушая, как сейчас размотаю леску и заброшу её в воду.
Видимо, всё это было настолько отчётливо написано на моём лице, что два встреченных по дороге матроса засмеялись и сказали:
- Ну, всё! П...... (в смысле, «конец») рыбе!
Рыболовом я был не очень удачливым, главным образом, потому, что для меня важным было не просто поймать рыбу, а использовать для этого именно ту снасть, которая мне тогда нравилась. Далеко не всегда рыба одобряла мой выбор.
Впрочем, на рыбалке было ещё много интересного, помимо рыбы. Детям в те годы изредка удавалось просачиваться на пирсы, возле которых стояли подводные лодки. На борт нам подниматься корабельная вахта, естественно, не разрешала, но кое-кто из мальчишек изредка оказывался там, где нас совсем не ждали. Просто чудо, что несчастных случаев тогда удавалось избегать.
Вид лодки, стоявшей «на ровном киле», был для нас приятен, но вполне привычен, не вызывал особого удивления. Гораздо интереснее было смотреть, когда, готовясь к погрузке торпед, подводную лодку дифферентовали. Воздух с грохотом и шумом выходил из цистерн главного балласта, после чего одна из оконечностей лодки уходила под воду по самую рубку, а другая непривычно приподнималась.
Если дифферент был на корму, из воды выходили волнорезные щиты всех носовых торпедных аппаратов, если на нос - то кормовых, а заодно при этом можно было разглядывать её винты и рули!
Мне как-то раз, когда я ловил рыбу с пирса, чуть было не довелось поприсутствовать при погрузке торпед. Правда, я был своевременно замечен и удалён с места погрузки, а вот другому юному оленегубцу вообще несказанно повезло.
Пока шёл инструктаж торпедопогрузочной партии, мальчик потихоньку сошёл с пирса на ошвартованный к подводной лодке плотик, а оттуда через открытую переднюю крышку проник прямо в торпедный аппарат! Хорошо, что он влез туда вперёд ногами, а не головой, и, убедившись, что в этой трубе темно, холодно и сыро, пополз обратно.
В волнорезной нише «торпедиста» ждал сюрприз: незабываемый вид торпеды, висящей на гаке автокрана прямо перед ним, и удивлённое лицо командира БЧ-3, стоящего на плотике. Тут было чему удивиться: не каждый день из торпедного аппарата, куда грузят боевое «изделие», вылезает перепачканный смазкой пацан! А ведь мальчишку вполне могли и задавить...
Подводные лодки были для нас не только местом, где служило большинство наших родителей, они вошли в нашу жизнь, наш быт и стали неотъемлемой частью привычного, родного для нас пейзажа. А когда кто-то из нас видел подводную лодку какого-нибудь нового проекта, это было такое событие!
В Оленьей губе стояла целая дивизия ракетных подводных лодок проекта 629, и периодически то одна, то другая лодка заряжала свои аккумуляторы. Мы частенько засыпали и просыпались под звук дизелей прямо под нашими окнами, похожий на громкое и ритмичное сердцебиение.
Только одна подводная лодка никогда на моей памяти не запускала своих дизелей. Стояла она у второго пирса, выделяясь какими-то очень странными обводами и совершенно неуклюжим силуэтом.
На её ограждении рубки была нарисована звезда с цифрой «9» в центре. Это была УТС (учебно-тренировочная станция), переоборудованная из крейсерской подводной лодки XIV серии времён Великой Отечественной войны. Эти корабли североморцы любовно называли так же, как гвардейские реактивные миномёты, «катюшами». Лодка называлась «К-52», ею в войну командовал Герой Советского Союза И.В. Травкин. Цифра «9» обозначала количество потопленных Краснознамённой подводной лодкой вражеских кораблей и судов.
Такая же УТС, стоявшая в Ягельной, была подводной лодкой «К-55». Она повоевать не успела, но участвовала в освоении Арктики в 50-е годы. А в Полярном в этом же качестве служила прославленная лунинская «К-21», та самая, что торпедировала немецкий линкор «Тирпиц».
Чего только и кого только не было в Оленьей губе тех лет! Вот парикмахера точно не было. Парикмахерская периодически открывалась, но, как правило, ненадолго. То ли в «декрет» мастера уходили, то ли что...
Выход из проблемы находился легко: в каждом экипаже был свой парикмахер из числа матросов срочной службы. Когда у кого-нибудь из мальчишек волосы становились слишком длинными, папа брал своего сына на службу и передавал в руки корабельных парикмахеров. При этом нередко отец сразу же окунался в свои служебные дела, а мальчик, если хотел, оставался среди матросов.
Как-то раз сына наших знакомых, оказавшегося в такой ситуации, матросы во время обеда увели с собой на камбуз и накормили за экипажным столом. Вечером, когда мальчик поужинал уже дома, он после еды сладко потянулся и заявил:
- Эх, вот сейчас бы ещё бабу!
Удивлённые родители спросили сына:
- Где это ты такое слышал? Кто так говорил?
- Дяди-моряки!
У меня посещение матросских казарм за компанию с отцом связано вот с какими воспоминаниями: сначала раздавался громкий вопль дневального, подававшего команду «Смирно!», потом кто-то что-то докладывал, а затем отец оказывался отгороженным от меня спинами матросов, окруживших его со всех сторон.
Конца и края этому общению не было видно: со всех сторон подходили всё новые и новые люди, узнавшие, что к ним прибыл начальник штаба дивизии.
В те годы такое развитие событий вызывало у меня тоску, а сейчас я вновь и вновь испытываю чувство гордости за своего отца. Какова нормальная реакция военного, когда в его часть прибывает начальник? Конечно же, спрятаться подальше! А вот такое поведение матросов дорогого стоит. Это при том, что у отца всегда была репутация жёсткого, требовательного начальника, непримиримого к любым проявлениям расхлябанности.
Спустя много лет мне довелось снова побывать в Оленьей губе.
16 дивизия подводных лодок, ушедшая из своей родной базы, к тому моменту уже давно служила на Балтике, где поговаривали о предстоящем выводе подводных лодок проекта 629 из боевого состава. Возле изменивших свой облик пирсов уже не было ни одного знакомого корабля, на улице я не увидел ни одного знакомого лица. Дома, где жили мы с родителями, где жили наши друзья и знакомые, теперь стали (тоже лишь на несколько лет) родными для других людей.
Впрочем, оказалось, что ушли из базы, увы, не все лодки нашей дивизии. На северном берегу губы Оленья, в бухте Незаметная, я увидел печальную картину: ржавые полузатопленные корпуса четырёх подводных лодок, между которыми сиротливо торчали из воды мачты наших безотказных трудяг-катеров, «МБМ-127» и «МБМ-113».
А что это были за лодки? Западнее, почти у скалы, с дифферентом на нос лежала лодка Героя, «К-52», восточнее - «К-55», нос которой был на берегу.
Мористее находились две лодки проекта 629: одна - без носа, кормы и рубки (из неё, судя по всему, делали ёмкость для радиоактивных отходов), другая - хорошо узнаваемая «К-110». Даже неисправная деталь, торчавшая, когда лодку снимали в фильме «Командир счастливой «щуки», осталась на месте...
Понимаю: не могут вечно служить ни люди, ни корабли. Первые уходят на пенсию, вторые (тоже по старости) превращаются в металлолом. Такова диалектика жизни. Но ведь память о славных делах подводников и их кораблей можно было бы сохранить?
Я спросил у встреченных мною оленегубских школьников, знают ли они, что за корабли валяются в бухте Незаметная, спрятанные, как нечто такое, чего надо стыдиться? Услышал уверенный ответ:
- Конечно, знаем! Это старые фашистские подводные лодки!
Комментарии излишни... Но если «К-110» и другая однотипная лодка, лежащая рядом, разделили судьбу других кораблей 16 дивизии, оставшихся в водах «дружественной» Латвии, если о «К-55» вообще не помнят, если «К-52» «посмертно зачислили» в состав флота, корабли которого она топила, то насколько лучше сейчас состояние «К-21»?
Лодке вернули её первоначальный облик и, превратив в музей, поставили в Североморске. Увы, это отнюдь не «хэппи энд». Мы сейчас вполне можем потерять этот корабль-памятник. На ремонт и поддержание «К-21» в должном состоянии нет денег! Её лёгкий корпус местами представляет из себя толстый слой краски, металл под которым превратился в труху! Подводная часть в районе носа уже разваливается... Многое ещё можно написать о её нынешнем состоянии...
Память о нашем славном прошлом, без которой у страны нет будущего, надо стремиться сохранять всеми силами и средствами! Неужели кому-то придётся пройтись с протянутой рукой по ветеранам-подводникам, чтобы спасти для истории хотя бы «К-21»?