Я вял в качестве названия слова одного из героев Александра Грина. Наверное, мало кто сейчас видел старый, чуть наивный, добрый фильм «Алые паруса» - наши экраны давно уже заполонила кинопродукция совсем другого свойства. Ещё меньшее количество людей сейчас читает книги. А жаль...
Когда я, после окончания училища, приехал на Северный флот в звании лейтенанта, именно такие слова написала мне в одном из писем моя сестра - «Начинается отделка щенка под капитана».
Я ведь, действительно, тогда был «щенком», потому что не знал и не понимал многих очевидных вещей. Был в училище ленинским стипендиатом, был даже претендентом на золотую медаль. Мне казалось, что всего в службе и в жизни можно достичь только своим трудом и своей головой. Оказалось, что это не всегда так и не совсем так.
Напрасно я приехал заранее, за несколько дней до окончания своего первого офицерского отпуска, в Западную Лицу, куда меня «распределили». По наивности надеялся, что сумею попасть туда, куда планировал - минёром на плавающую, пускай даже не самую новую, подводную лодку. Думал, если приеду раньше всех, то и выбор будет больше...
Оказалось, что все нормальные места были уже распределены заранее - задолго не только до моего приезда, но и до моего «производства в офицеры»...
Поселился я тогда (не без приключений) в общежитии, в комнате, отведённой для представителей промышленности.
Прибыл в отдел кадров первой флотилии подводных лодок, представился начальнику отдела, капитану 1 ранга Крылову. Получил своё первое назначение, которое меня и порадовало, и огорчило: направили не на берег и не на плавбазу (были и такие варианты), а во второй экипаж новейшей подводной лодки проекта 671РТМ - правда, на должность всего лишь командира группы, а не командира боевой части.
Назначен я был в 505 экипаж, которым тогда командовал Пётр Никифорович Безвербный. Экипаж формировался уже давно, основная его часть состояла из офицеров, прослуживших после училища уже по два года.
Мне сказали, что я счастливчик: ещё только пришёл служить, а уже вскоре поеду вместе с экипажем по «малому кругу». Это означало следующее: второй экипаж, в отличие от первого, не имеет своей лодки, поэтому не участвует в её приёмке и испытаниях. После обучения в учебном центре второй экипаж сразу возвращается на Север, сдаёт курсовые задачи и начинает плавать на подводных лодках своей дивизии. Такая перспектива меня вполне устраивала.
Впрочем, радовался недолго: вскоре на моей должности оказался другой офицер, а меня переназначили в экипаж подводной лодки «К-527» (то есть, в первый экипаж), который шёл по «большому кругу».
В те дни я осознал, что карьеру мне сделать будет трудно: я так и останусь на несколько лет командиром группы, пока не вернусь в базу уже на борту своего вновь построенного и прошедшего испытания корабля. Немного радовало лишь то, что лодка будет того же самого проекта, 671РТМ. На тот период это была наша самая лучшая противолодочная подводная лодка.
Первыми, кто встретил меня в новом коллективе, были лейтенанты Саша Камышов и Лёва Абрамов. Они проводили меня из светлого и просторного помещения, занятого до отъезда в Обнинск 505 экипажем, в пустой кубрик где-то в глубине плавказармы. Там формировались новые экипажи подводных лодок «К-527» и «К-298».
По сути дела, мы долгое время были единым коллективом, состоявшим из одних лишь лейтенантов. Для того, чтобы кто-то нами руководил, мы выбрали себе начальника в лице Саши Шарошкина, а соседи таким же образом «назначили» Толю Жукова. Правда, к ним вскоре был назначен командир, Владимир Иванович Дворак. Обязанности старпома у них, на первых порах, исполнял пришедший из Полярного после Классов штурман, Константин Евгеньевич Степанов.
Позже я узнал, что тому «блатному» офицеру, который перешёл мне дорогу, манёвр с переназначением не очень-то помог. Я убедился на его примере, что с одними только наглостью и самоуверенностью не всегда можно подняться до больших высот, даже если тебе помогают какие-то крупные начальники.
В течение четырёх месяцев шло формирование нашего экипажа. Выглядело это так: десятка четыре молодых офицеров сидели в большом помещении на штабной плавказарме нашей 33 дивизии и занимались самоподготовкой. Мы изучали, каждый по своему плану, разные секретные и несекретные документы (кстати, полученные тогда знания мне потом очень пригодились). «Секреты» по нашим заказам приносил Саша Авдеев в набитом доверху чемодане.
Естественно, молодые ребята, не слишком утомлённые службой, не только учились, но и занимались «военно-морской травлей». Сколько сотен анекдотов мы друг другу рассказали, сколько былей и небылиц мы тогда услышали!
В помещении, примыкавшем к нашему, постоянно проводились совещания и другие официальные мероприятия. На это время у соседней двери выставляли двух нарядно одетых матросов-вахтенных («первый срок», белые ремни).
Поскольку в соседнем помещении было хорошо слышно, что творилось у нас, мы старались вести себя тихо. Но молодость брала своё, и мы постепенно начинали разговаривать в полный голос. Очень часто после очередной байки, рассказанной кем-нибудь, тонкая стальная переборка от нашего дружного хохота начинала вибрировать. В такие минуты к нам, как правило, заглядывал один из матросов-вахтенных и просил:
- Товарищи офицеры, не ругайтесь, пожалуйста, матом, а то нас за это е...т!..
В то время, когда в наши экипажи назначали всё новых и новых людей, мы не только учились, но и несли различные наряды - чаще всего, заступали начальниками патрулей. Военный комендант гарнизона давал каждому начальнику патруля план: задержать и привести в комендатуру сколько-то десятков человек. Не выполнишь плана - значит, сам сядешь на гауптвахту!
Уже по этой причине я не был в восторге от гарнизонной службы. Тем не менее, я окончательно ощутил себя уже не курсантом, а офицером, именно тогда, когда впервые заступил начальником патруля.
То, что я сидел в Западной Лице без жилья и без жены, угнетало. Командование в наш экипаж в течение долгого времени не было назначено, «вышестоящим» было не до нас, поэтому отпрашиваться в краткосрочный отпуск, к семьям, было просто не у кого.
Владик Лакаев, мой одногодок, штурман, который попал в Гремиху, тоже оказался на «новом формировании». Ему тоже тогда не к кому было обратиться, чтобы хоть на несколько дней отпустили в Ленинград, к жене. Когда Владик подошёл с этим вопросом к начальнику политотдела, тот недоумённо выслушал молодого офицера и ответил:
- Ну, лейтенант, да ты охренел! Тебе что, в Гремихе баб мало?
Видимо, так же думало командование и в нашей базе. Чтобы законная жена военнослужащего смогла проехать в городок, мало было найти хоть какое-то временное жильё - требовалось ещё обойти со множеством бумажек много инстанций, чтобы получить необходимые подписи и печати для получения разрешения на въезд. Впрочем, это предмет для отдельного повествования...
Так или иначе, к концу 1978 года наш экипаж был сформирован. Нашим командиром стал Валерий Михайлович Зенков, старпомом - Сергей Дмитриевич Световидов, замполитом - Анатолий Евгеньевич Балагура. Самым первым из «начальства» появился именно Анатолий Евгеньевич и, к явному неудовольствию начальника политотдела, начал исполнять обязанности командира.
Внезапно выяснилось, что наш экипаж, состоявший пока лишь из одних офицеров, должен будет вскоре отправиться в учебный центр ВМФ в город Сосновый Бор. Саша Камышов, которого я тогда считал почти братом, уговорил замполита, чтобы двух лейтенантов (самого Сашу и меня) отправили с Севера пораньше. Мы должны были поставить наш экипаж по новому месту службы на все виды довольствия.
С удовольствием вспоминаю дни учёбы в Сосновом Бору. Теперь у нас была уже не только самоподготовка, а полноценные занятия с преподавателями, прекрасно знающими своё дело. Немаловажным было и то, что теперь я каждую неделю бывал дома.
Одно по-прежнему мне не давало покоя: мои однокашники на разных флотах бороздят моря и океаны, а я сижу на берегу. Мне было стыдно...
После торпедных атак, выполненных на тренажёрах, мы в отчётах писали слова «Маневрирование подводной лодки «К-527...», а вот самой-то «К-527» в природе ещё не было! Её в это время ещё только-только начинали строить на Ленинградском Адмиралтейском объединении. Когда мы впервые оказались в цехе, где рождались наши лодки, от родного «заказа 643» там ещё почти ничего не было: стояли только некоторые агрегаты для нашей будущей главной энергетической установки.
Зато нам посчастливилось увидеть на стапеле почти построенную предшественницу нашего корабля, «заказ 641» (или «К-502»), а на плаву, возле стенки - ещё более раннюю, «заказ 638» («К-254»). Впечатляло! Мы верили, что наша «единичка» будет такой же мощной и красивой!
Закончили обучение в одном учебном центре, переехали в другой, в город Обнинск. В это время в нашей семье произошло важнейшее событие - у нас родилась дочь! А вскоре на моих погонах добавилась ещё одна звёздочка, я стал старшим лейтенантом. В это же время наш экипаж стал полнокровным: помимо офицеров, в его состав вошли мичманы, старшины и матросы. После этого учебного центра мы поехали на Северный флот, в Западную Лицу, на так называемую стажировку.
Этот период своей службы я встретил без энтузиазма. Новый отрыв от семьи и снова полная неизвестность: а чем будем там заниматься? В перспективу того, что удастся отработаться в море на других подводных лодках и, тем более, сходить на боевую службу, не очень верилось... А зря!
Когда мы приехали, много старых кораблей вместе со своими экипажами ушло из нашей базы в другие, но от этого в городке острота проблемы с жильём не уменьшилась. Каюсь, я раньше ругал «общагу», где жил, но теперь мест не было уже и там!
Квартир нам давать пока что и не собирались: мы через полгода должны были снова уехать для приёмки и проведения испытаний нашей лодки. О чём тут было говорить, тогда много людей даже из плавающих экипажей жилья не имело. Вот нас, молодых офицеров, а также мичманов, и поселили в ту же самую казарму, где жили наши и чужие матросы.
В тот год 33 дивизия была передислоцирована из губы Большая Лопаткина в Нерпичью. Путь-дорога из казармы до городка была длинной и долгой, а появляться там было необходимо, по крайней мере, чтобы получить свою почту «до востребования» Матросы-почтальоны наши письма нередко теряли, поэтому надеяться на них было нельзя. Конечно, путешествовали мы, в основном, пешком - автобусы ездили редко и нерегулярно.
Мои худшие предположения не оправдались. И в Ленинград мне один раз разрешили съездить, и поплавал я славно. Даже на боевую службу сходил!
Сначала меня прикомандировали к 188 экипажу, которым тогда командовал Игорь Яковлевич Петренко. Мы выходили в море на подводной лодке «К-513» проекта 671РТ (позже я попал служить на неё командиром БЧ-3). Это была моя первая отработка в качестве дублёра вахтенного офицера. Кое-чему за тот выход я научился. Правда, жалею, что не использовал это время для более детального ознакомления со всей документацией, с которой мне в будущем предстояло работать.
Когда 188 экипаж ушёл в автономку, меня прикомандировали к 246 экипажу, командиром которого был Валентин Александрович Костенко.
Ситуация в БЧ-3 там сложилась интересная: минёр, Сергей Куров, ушёл с повышением на другой экипаж, и командиром БЧ стал Андрей Алексеев, командир группы (лейтенант, прослуживший только год после окончания Севастопольского училища).
Андрей учился там по специальности ракетчика (комплексы крылатых ракет надводных кораблей). Он тогда был весьма далёк и от минно-торпедного дела, и от подводных лодок (тем более - атомных). Однако, у этого парня были нешуточные родственные связи, вот почему его без особых проблем назначили командиром боевой части. К самостоятельному исполнению своей новой должности Андрей допущен не был, поэтому для «поддержания штанов» в экипаж был прикомандирован Саша Пироженко - Сан Саныч, старый, бывалый, грамотный и мудрый минёр. Без сомнения, специалистов такого уровня на всей флотилии было не очень много.
«К-495», которую держал экипаж Костенко, готовилась в автономку, её постоянно проверяли какие-нибудь комиссии. Наверное, поэтому она стояла не в Нерпичьей, где была моя казарма, а в губе Большая Лопаткина, где был штаб флотилии.
Я продолжал жить в казарме со своим экипажем - больше было негде. Чтобы утром попасть в «Большую Лопатку», я на первом же автобусе уезжал из Нерпичьей в городок, где, выстояв очередь, с толкотнёй и давкой пересаживался на другой автобус. Естественно, даже при всём своём желании, я никак не успевал на лодку до подъёма Военно-морского флага. Это вызывало серьёзное неудовольствие со стороны командования экипажа. Мне и самому было стыдно, хотя я не знал, в чём моя вина, и не видел выхода из такого положения. Выход нашло командование. Мне просто-напросто приказали жить на борту лодки.
Атомные подводные лодки первого и второго поколений не предназначались для того, чтобы экипаж жил на них при стоянке в базе. Даже гальюны на этот период закрывались на висячие замки! Это было печально и весьма ощутимо... Естественно, не было возможности и помыться. Не было у меня на лодке ни постоянной койки, ни постельного белья («прикомандированным не положено!») Правда, меня, по крайней мере, кормили на борту регулярно.
О моей бытовой неустроенности начальники знали, но каждый раз, когда я заводил об этом разговор, они либо отшучивались, либо отвечали, что всё это - мои проблемы. Такой подход вызывал у меня устойчивое желание взбунтоваться, что мне, наверное (в известных пределах), и следовало бы сделать. Зато я понял, каким уж точно мне не надо быть, если стану начальником.
А что я мог в той ситуации поделать? Все мы тогда хорошо знали, что в общевоинских уставах Вооружённых Сил СССР тех лет было записано: «Военнослужащий обязан стойко переносить все тяготы и лишения военной службы...» Сколько начальников видело в этих словах оправдание своему безразличию к тому, как живут их подчинённые!
Бездельничать на лодке мне не приходилось: мы много дней провели в море, стреляли практическими торпедами, а теперь требовалось оформить отчёты за выполненные боевые упражнения. Это я делал с большим энтузиазмом: в училище нас подготовили хорошо. Я знал старую минёрскую поговорку: «В море каждый дурак торпедой попадёт, а вот попробуй-ка попасть на бумаге!» Слова насчёт «каждого дурака» - явное преувеличение, но без этого и шутки бы не было. Впрочем, корабельный боевой расчёт 246 экипажа прекрасно умел и маневрировать, и стрелять, поэтому «втирать очки» в отчётах не требовалось.
Наконец, был изготовлен и предъявлен проверяющим очередной пласт бумаг, получены все необходимые подписи, и лодка вышла в море, на первую в моей жизни боевую службу. Теперь уже мне определили для проживания и каюту, и койку, выдали разовое бельё (постельное и нательное).
А когда я помылся под душем и переоделся во всё чистое, то окончательно, впервые за несколько последних недель, ощутил себя «белым человеком».
Минёр, Андрей, во время автономки вахтенным офицером не стоял, он занимался, в основном, подготовкой к грядущей сдаче зачётов. Нередко он готовился к ним «методом диффузии»: получал у секретчика документы, клал их под подушку и ложился спать. Возможно, с помощью медитации какая-то информация из умных книжек во сне всё же просачивалась в его мозг.
Я старательно нёс вахты и сдавал все зачёты, какие только можно было. Конечно, одного лишь старания, даже вместе с полученными в учебных центрах знаниями, было недостаточно, нужен был опыт. Я очень благодарен тем людям, с помощью которых я этот опыт приобрёл.
Эта автономка для меня была очень хорошей школой, несмотря на то, что «К-495» была проекта 671РТ, а не 671РТМ, как моя будущая «К-527». Различия между лодками этих проектов были и в технике, и, некоторым образом, в организации.
А сейчас - внимание! Начинаю заниматься «интеллигентским двоеборьем», то есть самокопанием и самобичеванием!
Анализируя события прошлого, понимаю, что в этой автономке я всё же совершил ряд серьёзных просчётов.
Я давно уже был зол на всех «блатных», особенно - на адмиральских родственничков, поэтому стремился уклониться от работы с документацией БЧ-3, которой, в свободное ото сна время, занимался Андрей, получая бесценные советы от опытного Сан Саныча.
Минёр однажды попытался часть своих документов перепоручить мне, но я с возмущением отказался. Я грешным делом, подумал: «Блатной» лейтенант, прослуживший только год, у меня в начальниках ходит, так пусть он сам свой хлеб отрабатывает!» В этом был мой первый просчёт.
Согласись я тогда - глядишь, научился бы кое-чему и не сделал бы в будущем некоторых ошибок. Правда, возможно, стал бы меньше себя уважать после такой уступки...
Кстати, лично против самого Андрея я ничего не имел. Конечно, он тогда был балбесом, но, в общем-то, безобидным и неглупым парнем. Он был спокоен и уверен в себе, ведь его опекали крупные начальники. При этом сам он в адмиралы не рвался, собирался перейти на более спокойную службу, что ему, в конечном итоге, и удалось сделать.
Второй мой просчёт был в том, что я не стремился детально изучить лодку проекта 671РТ, с долей высокомерия считая это для себя шагом назад после хорошо изученного мною проекта 671РТМ. Кто мог предвидеть, что вскоре я продолжу службу на кораблях именно этого проекта, которые я уже тогда считал морально устаревшими?
Автономка была сравнительно недолгой, 68 суток. Когда вернулись в базу, мой экипаж уже ушёл в отпуск - ведь нам вскоре предстояло успеть принять от промышленности свою подводную лодку, обеспечить проведение всех испытаний и после сдачи всех задач стать полноценным, боеспособным экипажем. В нашей казарме остались только матросы срочной службы, которыми командовал Володя Пикавцов, командир группы автоматики ГЭУ.
Когда я писал рапорт на отпуск, у меня даже не было сомнений в том, что меня отпустят. Я радовался жизни: после двух с лишним месяцев в прочном корпусе я снова вижу небо! Наступил май, ночи стали совсем короткими, сияло солнце, а вскоре должен был исполниться годик моей дочери!
К моему величайшему разочарованию и негодованию, командир дивизии, видимо, не понял, из какого я экипажа, и что нам в ближайшее время предстоит. В предоставлении отпуска мне было отказано.
Прошло ещё недели две или три. За это время произошёл целый ряд событий - от просто невесёлых до трагических. Как ни странно, всё произошедшее способствовало моему отъезду в отпуск.
Увы, именно во время моего отпуска (и, значит, без моего участия) произошло долгожданное событие: спуск нашей лодки на воду.
В начале октября 1981 года, по окончании швартовных испытаний, лодка вместе с нашим экипажем и заводчанами встала в транспортно-плавучий док «ТПД-70», и буксиры повели нас по Беломоро-Балтийскому каналу. В доке лодка была укрыта от посторонних глаз, зато мы могли любоваться ею «в полный рост».
В Северодвинске нам приварили консоли горизонтальных стабилизаторов, размах которых был значительно больше ширины нашего корпуса, и вывели лодку из дока. Сколько после этого было перешвартовок, трудно даже сосчитать. Моя швартовная команда и я получили отличную практику. Работать становилось всё труднее, ведь уже начались холода, на воде появился лёд.
Первый выход в море на нашей новенькой лодке я, наверное, не забуду никогда. Начиналось всё точно так же, как при банальной перешвартовке - одной из многих, вот только настрой у нас был совсем другим, праздничным.
Буксиры отвели нас от дебаркадера, развернули, поставили на ось Северодвинского канала и отошли от борта. Заработала турбина, за кормой появился бурун, и наша красавица плавно заскользила по воде. Скорость лодки постепенно увеличивалась, и вот уже буксиры остались по корме, а за бортом зашипела и зажурчала, заговорила вода. Мы впервые шли своим ходом!!!
После этого состоялось наше первое погружение, затем второе, затем ещё несколько выходов в Белое море, торпедные и ракетные стрельбы разными типами оружия из всех торпедных аппаратов.
У меня с периодом пребывания «К-527» в Северодвинске и с нашими первыми выходами в море были связаны самые разные воспоминания: и о радостях, даже триумфах - и о неизбежных на службе неприятностях.
Самым обидным казалось недоверие нашего командования к своим офицерам. Только в нашем экипаже, в отличие от других, у всех были отобраны заводские пропуска. Чтобы получить их для выхода в город, нужна была веская причина. Командование боялось, что мы в Северодвинске пойдём вразнос, будем «водку пьянствовать и безобразия нарушать».
В результате, каждый вечер на плавучей казарме «Котлас», где мы все жили, происходили тихие, но массовые возлияния. Кому от этого было легче? Хорошо ещё, что никто из нас «в состоянии анабиоза» не выпал за борт или не заснул в каюте с включенным кипятильником.
Впрочем, справедливости ради, отмечу, что даже в этот период меня один раз отпустили в Ленинград, к семье.
В конце декабря 1981 года мы в очередной раз вышли из Северодвинска. На этот раз, путь «К-527» лежал в нашу базу, Западную Лицу. Ночь перед выходом была почти бессонной: мы грузили на лодку продукты и всякое другое имущество, которого накопилось совсем немало.
Вот уже буксиры, двигаясь в битом льду, сдвинули с места наш «заказ». И тут на дебаркадере, неожиданно для нас, заиграл импровизированный заводской оркестр. Пусть там вместо ударных инструментов использовались какие-то ящики и железки, пусть музыканты были только любителями, зато они с таким чувством исполнили «Прощание славянки», что это не могло не тронуть нас.
Пошли по замёрзшему Белому морю в битом льду за кормой ледокола.
Я стоял на мостике, ведь было время моей вахты, и, с разрешения командира, подавал боцману команды на управление вертикальным рулём. Поначалу было страшновато: я знал, что надо было беречь очень «нежную» носовую оконечность лодки с обтекателем гидроакустического комплекса, и опасался её повредить при неаккуратном манёвре. Затем мы с боцманом «втянулись в процесс», и всё стало получаться. Чувство гордости переполняло меня! Мощный, современный и совсем не маленький корабль, повинуясь моим командам, точно шёл именно туда, куда надо!
Рядом стоял командир, смотрел молча и одобрительно. Незадолго до выхода на чистую воду моя вахта закончилась, заступила другая смена. Когда я уже спускался с мостика, командир сказал обо мне:
- Этот вахтенный офицер умеет управлять манёврами лодки.
Мне тогда вспомнились слова Маяковского: «И стоило жить, и работать стоило!»