Пятеро на «четвёрке»
Это было в те времена, когда Перестройка ещё только разгоралась. Может быть, сейчас что-то воспринимались бы иначе. Но, по большому счёту, горы на все времена остаются высокой планкой преодоления. И если вам кажется, что про себя вы знаете всё, то, скорее всего, вы просто не бывали в Больших Горах.
Какая прелесть майские праздники! Такие длинные, многочисленные. А если объединить их с честно заработанными отгулами, можно получить маленький, но очень приятный отпуск. А там – гуляй, народ! Все наши туристы-горники(*1) ждут с нетерпением этих денёчков. Слова «майская туриада»(*2) магическим облаком окутывают наши тренировки и встречи. Пора выходить в люди. Нет, уходить от людей. Из нашего клуба по Киргизскому хребту пойдут три группы по маршрутам разной категории сложности: от начальной «единички», до нашей – «четвёрки»(*3). И всё бы ничего, да вот снега в этом году навалило!.. КСС (контрольно-спасательная служба) на вертолётах делает облёты, но прогнозы что-то неутешительные. Лавиноопасно. Похоже, что открытие туристического сезона перенесут на более позднее время. И так чудесно слившиеся воедино праздники и отгулы пропадут зря.
Буквально в последний момент, как выстрел стартового пистолета, радостная новость – идём! Сразу же вспомнились те мелочи, которые всегда остаются на последний момент в надежде, что они либо сами рассосутся, либо произойдёт чудо.
Дома в день выхода я скоропостижно дошивала свой пуховый спальник. До этого он очень неспешно, месяца два, обретал свою форму, размеры. И так продолжалось бы ещё полгода, если бы не маршрут. Работа стремительно сорвалась с места и понеслась вскачь к победному финишу. Я встала ни свет, ни заря и сразу за дело. Достала нашу швейную антикварную машинку, которая и железо прошьёт. Мощная и не капризная вещь с заложенным в ней титаническим запасом прочности опять показала себя с лучшей стороны. Я тарахтела на ней до полудня. И вот он – шедевр портновского искусства готов к нещадной эксплуатации.
Заявив месяц тому назад о своём желании идти на «четвёрку», я обрекла себя на переживания, волнения и сомнения. Степень их накала в день выхода дошла до высшей отметки. Это моя первая «четвёрка». Это мой первый маршрут старшей категории. А смогу ли я? Хватит ли моей тренированности? Да и погодка не балует. Маршрут, ясное дело, будет не курортный. Можно смело сказать: где-то в душе я просто боялась. Меня не покидало внутреннее напряжение. Сердце колотилось, как после подъёма на перевал.
А работ ещё – не початый край. После спальника я взялась превращение строительной каски в туристическую. Вставила широкую резинку, регуляторы. Оп-ля! Готово!
Наконец, часа в два, дошло дело до укладывания рюкзака. Заранее составить список нужных на маршруте вещей мне как-то не пришло в голову. Это уже после я куплю замечательную книжечку «Туристическое снаряжение», содержащую аж с два списка: личное и общественное снаряжение. После я продвинусь ещё дальше – буду дополнять и изменять списки на компьютере. А пока – импровизация и вдохновение. Выбегу на улицу или в другую комнату, вспомню о какой-нибудь вещи, скорее несусь обратно записать о ней на конверте безответного письма.
Весь день куролесь. Сумасшедшая суета, которую я развела, совершенно не заглушала беспокойство за мою будущность. Нужно помочь организму справиться со смятением души. Что б такое придумать? Выпила элеутерококк для поднятия тонуса, но тонус как был в отпаде так и остался. Напряжение не спадало.
К четырём часам всё в основном собрала, зашила, заклеила, завязала, насыпала. Тут с работы пришла мама:
- Я так боялась, что не застану тебя. Торопилась… Может тебе собрать покушать?
- Собери, - отмахнулась я, погружённая с головой в свои сборы. Даже поговорить некогда. Остались те самые мелочи, которые обнаруживаешь в тот момент, когда уже нет ни минутки лишней. Вот-вот счёт пойдёт на секунды. А тут такое количество этих мелочей, что хватит на полдня! У меня нет полдня, зато есть быстрые ноги. Уже не хожу – бегаю.
Мама зовёт кушать. Прибегаю, что-то хватаю, заталкиваю в рот, вспоминаю об очередном пустячке, бегу записывать. Опять ем, не понимая что.
А тут мама с грустными неспешными разговорами. Обычное начало:
- Света, - жалеючи говорит она, - и охота тебе тащить на себе такую тяжесть? Лезть куда-то?
- Ой, охота, мама!
- Люди стремятся к комфорту, а ты к чему? Валяться где-то на земле, когда дома полно места.
- Мама, - начинаю истерично хихикать я, - некоторые люди ищут в жизни лёгких путей, а некоторые – трудностей.
Потом бросаюсь одеваться, на ходу дожёвывая колбасу. Каким-то образом (о чудо!) ухитряюсь доделать все дела, взваливаю рюкзак, беру ледоруб и, наконец-то, ухожу. На крыльце стоят родители, смотрят вслед, кажется, желают счастливого пути. А я уже во власти волшебного притяжения гор.
В троллейбусе забиваюсь в уголок, пытаясь уместиться со всем барахлом на площадке в пятьдесят квадратных сантиметров. Нас с рюкзаком народ разглядывает, как диво-дивное или как зверинец. А какой-то киргиз начинает беседу:
- Вы альпинистка?
- Нет, - говорю, - горная туристка.
Разочарование и полное неуважение к моему виду спорта вылезает на его физиономию.
- И что, вам тоже нужно такое снаряжение?
Отвечаю: «Нужно».
- Да какие у вас могут быть трудности? Знай себе иди и иди. Толи дело у альпинистов! Там – риск!
Ужасно не хочется объяснять этому чайнику семи вёдерному достоинства горного туризма. Хотя лениво и пытаюсь возражать. А он продолжает распинаться:
- Да и какие здесь, в Киргизии, горы? Разве это высоты?
Подобное замечание дилетанта только смешит. Может элеутерококк начинает действовать?
- Вот приезжайте к нам, в Кемерово!
Я чуть не умираю от смеха. «Кемерово» он произносит, как «Непал» и «Эверест». Будто нет в мире боле неприступных скал, чем там.
- И какие же у вас вершины? – любопытствую я.
- Больше двух с половиной тысяч метров! Даже три!
- Ну, а у нас за городом уже четыре, а куда мы пойдём – до пяти!
И добиваю его тем, что и нам, как альпинистам, присваиваются разряды.
Выхожу из троллейбуса, лихо забрасываю рюкзак на хребет и, провожаемая любопытными взглядами, на полусогнутых ногах плетусь, изображая бодрость.
Наши стояли на солнцепёке, свалив рюкзаки возле столба. Вместо пятерых, фактически идущих на «четвёрку», были в полном боевом сборе ещё и заявленные для массовости Виктор, по прозвищу кум, и Юра Шин. Толпа провожающих, сочувствующих и завидующих состояла из семи знакомых и трёх неизвестных мне лиц. Поодаль сидели такие же, как и мы, горные туристы-кыргызавтомашевцы - Басов с толпой из своего клуба.
И вся эта рюкзачная братия жаждала забить собой заднюю площадку пригородного автобуса, которого не было уже порядочное время. А поскольку вечером автобусник запросто мог принять решение: сегодня работаю по сокращённому рабочему дню, могло возникнуть первое на маршруте квалификационное препятствие – преодоление каким-либо способом первых сорока километров до начальной точки путешествия.
Наши ребята предсказывали появление Фомина – начальника КСС. Накануне он, пьяный в стельку, звонил руководителю нашего маршрута – Славе Володко и грозился приехать на автостанцию и проверить наш состав и снеговое вооружение. Поэтому-то все семеро заявленных доблестных туристов-спортсменов парились в ожидании транспорта. Володко несколько раз перепроверил у всех лавинные ленты, кошки, солнцезащитные очки, каски, раздал лавинные лопаты.
Автобус всё не приезжал. И чаще, и чаще слышались пораженческие разговоры: а может его и вовсе не будет? Постепенно число провожающих основательно уменьшилось. Часа через полтора – два наши хлопцы, наконец-то, поймали левый автобус, водитель которого проявил живейший интерес к личному обогащению и потребовал за свой энтузиазм четвертную. Не хилые аппетиты у стахановца! Ну, да ладно. Нас, вместе с «Киргизавтомашем» , человек пятнадцать. Скинулись. Водитель, когда увидел сколько рюкзаков и людей собирается заполнить недра его автобуса, явно горевал, что не запросил с нас в 2 раза больше. А мы расчудесно доехали сидя и лежа на рюкзаках.
Басов сотоварищи оставили нас у ворот курорта «Горячие ключи». Правда, на смену этой компании автобус под самую завязку загрузили ещё какими-то рюкзаками. Закон тропы. Имеешь транспорт – помоги идущим в том же направлении.
Сторож курорта, он же привратник, заинтересованно наблюдавший за нашими погрузочно-разгрузочными работами, душевно раздобрился и пропустил транспорт проехать через вверенный ему объект до конца дороги, но, в отличие от автобусника, совершенно бесплатно. Хоть ехали меньше, чем выгружали рюкзаки, но всё ж таки лучше плохо ехать, чем хорошо идти.
Солнце сильно накренилось к западу, дав понять, что вечер уже за очень близкой горой. Не удивительно, что есть хотелось по-настоящему. Юра Шин – кореец по национальности и внешнему виду, стрельнул у кого-то кусок колбасы. Её тонкий прутик на девяносто процентов состоял из громадных кусков сала. Он отламывал хлеб и уписывал колбасу за обе щёки. Женщина, ехавшая вместе с вещами в нашем автобусе, посмотрела на эту картину «Азиат с салом», подошла к Юре и на ухо прошептала:
- Не ешь! Она же свиная!
Тут на сцену выступает Пашечкин, который без перерывов на сон и обед делает, по своему обыкновению, похахатушки из любой ситуации:
- Это наш шерп. Его только салом и кормят. Он другой пищи и не признаёт. Аномалия, однако. Сальное пятно на чистом лике нации.
Юра с его уникальной уравновешенностью на шерпа не обиделся. Что он первый день Пашу знает? Сало – любимый провиант в наших продуктовых горных раскладках из-за гармоничного сочетание убойной калорийности с малым весом. О том, что Юра мусульманин, я сильно сомневаюсь. Ну, даже если и так, не нести же ему себе спецпаёк на каждый маршрут.
Посмеиваясь загружаемся «кульками» и топаем вверх по ущелью. Виктор – всеобщий кум, быстренько слинял, когда мы залезли в автобус. Понятное же дело, Фомин уже не успеет посчитать нас. А Юра Шин решил: да что я зря рюкзак укладывал? Пойду-кась с группой, к которой официально приписан, проветрюсь да подышу свежим воздухом, пока выходные не кончатся.
Солнце заходит за западный отрог. Вечереет. И, как всегда в горах, сразу же становится прохладно. А тут ещё начал поддувать холодный ветерок, натягивать облака. Как-то так неприветливо и серо.
К своей первой стоянке подошли в сумерках. Быстро поставили палатку. Парни. Я при этом исполняла роль зеваки.
Выложили спальные принадлежности, продукты. Слава Володко – наш шеф, пару раз рявкнул на своего тёзку завхоза, чтобы тот занялся раскладкой и отбором продуктов в заброску(*8). Я полезла в палатку – стелить на ночь. Наша двускатная палатка – добрая, проверенная перкалька(*4) предназначена для удобного проживания в ней втроём, чуть-чуть потеснившись - вчетвером. В этот раз, пока Юра Шин с нами, предстояло поместиться вшестером. Тепло, конечно, но тесно. Очень тесно!
Уже в кромешной тьме собирала ужин. Это было моё первое и последнее дежурство за весь маршрут. Шеф, с одобрения остальных, постановил: мужикам дежурить по двое. А я буду вечным консультантом. Юра не в счёт – он временный попутчик. Я больше всего боялась, что буду вечным дежурным – хранительницей очага на правах единственной дамы.
Завхоз с первых же дней начал продуктовые репрессии: во время еды выдавал не более четырех кусочков сахара. Хочешь, съешь сразу, хочешь, растяни на две – три кружки чая. То, что в долине показалось бы сиропом, здесь – совершенно не сладко. В горах очень сильно меняются вкусовые предпочтения - толи от воздействия высоты, толи от беспрерывной физической работы. А, учитывая то, что вечерами мы пьём много чая, четыре кусочка сахара воспринимается как голодный паёк.
Начали ужинать сначала при свете фонаря, а потом запалили свечку. Не бог весть, какое освещение, но ложку мимо рта точно не пронесёшь.
Начало маршрута. Мы, ещё полны сил, здоровья и оптимизма. Поэтому долго не ложимся спать - болтаем, рассказываем анекдоты, у которых в этот вечер явно политический уклон. Взрывы смеха заглушают шум реки и разносятся по ущелью.
Перед сном, после прихода мужской партии, иду до ветру. Едва не сворачиваю ноги, забираясь вглубь небольшой рощицы. И чего попёрлась так далеко? Тут и в пяти метрах ни зги не видно. Не видно, но зато слышно. Хотя все прекрасно поняли: зачем это я сюда пошла, ну, не журчать же мне, в самом деле, за ближайшей кочкой. Посадочную площадку не осматриваю, бесполезно – тьма кромешная. Плюх! А-а-а! Сажусь на ветку шиповника. Внутримышечное хорошо взбадривает. Назад проворно ухожу скачками. Надо же, даже не замечаю камней, по которым ковыляла десять минут назад.
Народ уже начинает укладываться. После небольших дебатов Пашечкин занимает место у входа. Недолгие разговоры и сон.
Утро не обещало солнечного дня. Дежурили завхоз и Пашечкин. Мучительные раздумья: «Чем кормить?» решились в пользу вермишели с тушёнкой. Завхоз при составлении списка продуктов не обременял себя расписыванием меню, а посему этот, озвученный классиком вопрос: «Что делать?», вставал два – три раза на дню.
Пока мы собирали рюкзаки, дежурные осваивали скороварку. Шеф давал консультации, ибо именно он умыкнул её из жёниной кухни. Обычно народ стремиться облегчить свои рюкзаки и берёт кастрюльки полегче. Но наш шеф рассудил так: скороварка хоть и тяжела, но зато бензина для примуса потребуется гораздо меньше. Что и говорить: слова не мальчика, а мужа.
На земле, обильно усыпанной росой, разложили верёвки, продукты, которые пойдут в заброску. Часов семь. Ещё холодно. Володко даёт команду: брать для заброски каждому сколько совесть позволит. Пока я ходила умываться, пока уложила свои вещи, мужская часть группы, оказавшаяся крайне совестливой, разобрала всю заброску. Глянула я на землю – там ничего нет. Сразу вспомнила любимую шутку моего папы: несмелому негде схватиться. Повезло, что и говорить.
К тому времени подоспел завтрак. Кто бы только видел, что это было за варево! Вода, не успевшая выкипеть, хрустящий недоварившийся лук, зато в противовес ему – очень разваливавшаяся вермишель, склеившаяся в монолитные куски. Всё это имело сероватый цвет и вязкую консистенцию киселя. Вкус описать ещё трудней. Даже наши, привыкшие ко всякой бурде желудки, воспротивились подобному блюду. «Блевантин» - сразу же окрестили его сами повара. Конечно, съесть целую кастрюлю этого "деликатеса" было бы самоистязанием. Его остатки заняли достойное место в кострище среди валунов. Туда же заложили вчерашние консервные банки, с помощью двух камней приведённые нашими умельцами в состояние листовой жести. Бумажки, полиэтиленовые пакеты и прочий мусор дружно заполыхал – благо бензина не пожалели. Последняя дань природе в виде естественных выбросов кишечника и команда рюкзакам: «В седло!».
Серые обложные облака, непонятно клубившиеся всё утро: толи к непогоде, толи к вёдро, определились. Начал накрапывать дождик.
Рюкзак за спиной заботливо, но пока ещё неумело, завернут в полиэтилен. Натягиваю верхний конец на голову. Моя штормовка без капюшона, как, впрочем, и без пуговиц дошивалась мамой в авральном порядке. Поэтому я весь маршрут застёгивалась на четыре булавки, собранные для меня доброжелателями по своим рюкзакам.
Идём, разговариваем. Для начала держим неплохой темп. Тропинка разбита скотом. А дождь сеет и сеет. Ноги начинают помаленьку вязнуть в грязи. Выражаем недовольство. Знать бы, что через три дня эта грязь покажется нам радостной находкой, а скользкая трава – чуть ли не целью жизни!
Не замечаю, как проходит пятьдесят минут. Оказывается, наш шеф решил идти строго по рекомендациям. 50 минут идём, 10 – отдыхаем. Ну, что ж, можно и остановиться, хотя усталости нет и в помине. Сама себе удивляюсь. Обычно первый переход первого дня самый мучительный – ещё не успеваешь втянуться физически, акклиматизироваться, то рюкзак перевешивает на один бок, то ремешки плохо подогнаны. А тут всё распрекрасно. Хорошее начало.
Идём дальше. Пашечкин хохмит. Его способность превращать самое печальное мероприятие в хихоньки ещё не раз придаст нам силы.
Дождь перестаёт моросить. Вроде и солнце появляется. Сразу же теплеет. Хоть мы и не унывали при хмурой погоде, но ясное небо всегда улучшает настроение.
Снова отдых. Щёлк! Первый кадр заснят. Автоспуском фотографирую всю группу.
- Хорошо, - радуется шеф, - покажем Фомину фотографию. Если спросит: где ещё один, ответим: фотографирует.
- А как будем выкручиваться, когда Юра в город уйдёт? Людей-то хватать не будет, - любопытствую я.
- Ушли за ближайший камень - за «надом»!
Снова дорога. Кручу головой по сторонам. Пытаюсь вспомнить, что мы делали здесь, когда ходили прошлый год на «тройку». В русле Аламедина подбираю первый камень. Камни – моя любовь. К концу похода их – красивых и необычных, будет в моём рюкзаке килограмма два. Потом я проконсультируюсь у геологов, выкину четверть обхаянных профессионалами находок. А остальные займут место в моей коллекции.
На подходе к Алтын-Тору, наконец-то, хорошо распогодилось и засветило солнце. В нашей тёплой экипировке идти тяжело. Начинаем раздеваться – снимаем штормовки, свитера. Пашечкин даже одел шорты. Млеем в тепле. Володко, как профессиональный гид, во всякий удобный момент старается познакомить группу местными достопримечательностями. Он излазил здесь всё и с удовольствием рассказывает и показывает где какая гора, кто на неё ходил, где какое ущелье.
Начинается первый приличный подъём – алтынторовский тягун(*7). Помнится, в прошлом году я ползла на него, высунув язык, едва ли не на четырёх костях. Теперь толи не так жарко – ветерок, толи физически лучше подготовилась, но идти несравненно легче.
Подходим к месту заброски. Опять начинается дождь. Поднимается ветер. Крупные капли тарабанят по полиэтилену. Юра, вначале не предполагавший идти с нами, тем более далеко, не взял с собой ничего тёплого и непромокаемого. Пока мы нашли ёлку, под которой спрятаться, он, бедолага, весь вымок.
Шеф, Пашечкин и Юра пошли прятать заброску. Доктор, завхоз и я остались кашеварить. Почесав свою многомудрую репу, завхоз решил: сегодня будет суп со свежей картошкой. Убьём двух зайцев: избавимся от лишнего веса и вкусно поедим. Заготовленная на маршрут картошка фри хорошо хранится. Пусть и дальше ждёт своего часа. Да и не так уж она вкусна в супе-то. Успеем ещё наесться ею до отвала.
Доктор сходил за водой. А завхоз взялся разводить два примуса. У нас в клубе разведение примусов всегда считалось исконно мужской работой, требующей недюжинной сноровки и любви к технике. А дамы в это время могли заняться менее интеллектуальными работами – чисткой и нарезкой овощей. Что я и сделала. Да и не очень-то мне хотелось пачкать руки в бензине.
На один, весело зашумевший примус, ставим сковородку для зажарки. Второй нужен, чтобы согреть чай. Пока наши забросочники ходят, мы чайку успеем попить. Без сахара. Завхоз пускает в горелку немного бензина, поджигает, но примус травит, и огонь охватывает клапан. Славик пытается его схватить, но примус переворачивается.
- Сейчас будет взрываться, - спокойно и буднично сообщает завхоз.
Меня будто ветром сдуло с «кухни». Отскочила вместе с ножом и картошкой метра на три. Завхоз снимает штормовку, набрасывает на пламя. Подождав немного, приподнимает край. Огонь, получив новую вкусную порцию кислорода, взвивается мощным языком. Завхоз отшатнулся, но волосы, брови, усы – всё опалено. Он снова набрасывает штормовку. Мы с доктором накидываем сверху ещё что-то негорючее, втаптываем маленькие огоньки в землю. Не знаю, сколько прошло времени, судить трудно, может быть полчаса, может больше, но огонь был потушен. Наши победили.
И тут как раз появляются наши забросочники.
- Что вы не могли примус развести? – возмущается Пашечкин. Никакие оправдания от огнеборцев не принимаются.
А шеф спокойно, без разговоров берётся за примус. В его умелых руках машинка заработала как надо. Приготовление супа переходит в доброжелательную стадию.
Расстилаем небольшой кусок полиэтилена – наш стол. Выкладываем на него хлеб, чеснок. Располагаемся вокруг, подкатив под себя крупные камни, садимся обедать. Под ёлкой, широко раскинувшей над нами свои ветки, затишно и сухо. Паша заводит очередную хохму:
- Юрика кормить не будем. А то он у нас поест, дождётся Лидию, ведущую свою группу следом, у них поест.
В таком духе продолжается весь обед. Юра на подобные реплики реагирует спокойно. Знай себе, уписывает супец. Пашечкины шутки трудно описывать, как, впрочем, любые шутки. Они теряют всякую прелесть. Никому, разумеется, и в голову не приходит поступать согласно пашечкиным указаниям.
Пока ели, дождь кончился. Юра пошёл назад, в город, взяв на перекус консервы, курагу и сало (куда ж без него?). А мы зашагали в противоположную сторону: сначала по скользким камням морены, потом по разбитой тропе.
На одном из переходов мне в вибрам забился маленький камешек. Конечно же, он норовил на каждом шаге попасть под стопу. Все мои мысли сосредоточились в ботинке. Я уже не осознавала ни погоды, ни природы - только маленький камешек. Через некоторое время я поделилась с группой своей печалью. Володко тут же доброжелательно отреагировал:
- Ну, так вытащи камень, а мы подождём.
Я не поверила своим ушам! Остановить всю группу, чтобы один человек вынул из обуви камень!!! Это нонсенс! Идти положенное время, а на отдыхе заниматься своими нуждами – вот железный, незыблемый закон. Тем более, что мы только недавно отдыхали. И что значит простое «вытащить камень»? Это снять рюкзак, пристроить удобно ледоруб, пристроить к нему рюкзак, чтоб не укатился, выбрать место, чтобы основательно сесть, расшнуроваться, разуться, вытрясти мусор из ботинок и носок, обуться, туго затянуть шнурки и так далее. А я ко всему прочему ещё фиксировала голеностоп эластичными бинтами – чтоб меньше ноги на морене вихлялись. Процедура, мягко говоря, не быстрая. Поэтому народ традиционно проделывает её один раз в день - утром обувается, перед сном разувается.
Я начала мямлить, что мол-де потерплю. Чего из-за меня выбиваться из графика движения? Однако Володко со всегдашним своим спокойствием спросил:
- Тебе же потом будет легче идти?
- Да, - согласилась я.
- Ну, и о чём мы тогда говорим?
Когда мы вновь тронулись в путь, я шла и думала о великодушном поступке шефа. Сопереживание другим людям поставлено выше достижения Большой Цели. Для меня на всю жизнь это стало эталоном поведения истинного руководителя.
Часа через полтора, перед самым закатом, сквозь облака выглянуло солнце.
Теперь уже усталость чувствовалась и продолжала усиливаться. А тут ещё приходится идти по крутому склону, траверсируя вдоль реки. Как я не люблю сыпуху! Подъём по мелкой осыпи – это два шага вперёд, один – назад. Так и норовишь сползти вниз вместе с камешками. Очень неприятное чувство! Начинаю отставать. «Ну, вот. Началось!» - думаю. Всегда неуютно чувствую себя последней. Почему-то тяжелее идти. Самое симпатичное мне место – второй. А тут ко всему прочему начинает кружиться голова. В некоторые моменты темнеет перед глазами. Этого мне только не хватало! Явные признаки горнячки. Если на такой высоте она меня поймала, то что же будет дальше? Поворачивать? Ещё чего не хватало! На привале впервые за весь день начинаю есть аскорбинку – опробованное мной народное средство от жажды и иных горных недугов. Грызу сладкие сухари, конфеты.
Пашечкин в деле пропитания старается больше всех – мечет еду с великим старанием. Завхоз, видя его усердие, жёстко устанавливает норму: по два сухаря и три конфеты в один рот. Пашечкин пытается в ответ тайком стянуть лишний обломок сухарика и тут же получает по рукам. Следуют притворные жалобы и стенания на пустой желудок и затраченную им на сегодняшнем переходе наиогромнейшую энергию. Тут уж мы с доктором – третьим нашим Славой, не выдерживаем:
- Ты же сам перед маршрутом говорил, что много продуктов в раскладке! Зачем вычеркивал, если ты такой обжора?!
- Кто кричал на стадионе, заглушая динамики, что пойдём на внутреннем подсосе?!
- Так я уже и так на подсосе. Пора кормить, - смеётся Пашка.
Этот разговор повторяется на маршруте не раз и не два. Мы с доктором всякий раз упрёкам Пашу, что для таких желудочно неудовлетворённых типов, нужно брать еды больше, чем снаряги.
Часов в восемь подошли к месту стоянки. К этому времени аскорбинка и глюкоза возымели своё благотворное влияние на мой истерзанный организм, и я довольно резво передвигала ноги.
Ребята поставили палатку, как ни странно, снова справившись без моей помощи. Такими темпами к концу маршрута я, глядишь, и привыкну быть царской особой. Не дежурю, не несу общественный груз, не занимаюсь хозяйственными работами. Знай себе, украшаю своим присутствием окружающую природу.
Парни стали разводить примуса, а мне доверили ответственную миссию – стелить в палатке. Как будем спать? Вдоль или поперёк? Решили, что поперёк лучше – места больше. Это в квадратной-то палатке! А у входа лягут дежурные. Так весь маршрут мы и перекладывались. Каждому выпала честь караулить выход. Разумеется, дамы, в моем единственном лице, составляли благородное исключение.
Постоянно вспоминали Лидию, повторно ведущую «двойку», что называется, по нашим следам. Как там ей идётся? Где их группа сейчас? Пройдёт она в этот раз свой маршрут или нет? И только Пашечкин однажды спросил:
- А где сейчас Шлепок?
Это был руководитель «единички», тоже идущей от нашего клуба. Мы даже удивились пашиному вопросу. Хотя, кроме нашей шли ещё две группы, но о Шлепке – личности менее заметной, чем Лидия, никто и не вспоминал.
На следующий день шеф пообещал, что поднимет нас часов в шесть. И, к слову сказать, всегда выполнял свои обещания. А тут ещё подоспело их с доктором дежурство. Так что у нас не было никаких шансов поваляться подольше.
«Мужики! Подъём!» - настойчиво выкликал Володко. Едва успев отойти от сна, не открывая глаз, я лежала и думала: «Интересно, выражение «мужики» относится ко всем или только к мужикам?». Рядом, не пошевельнувшись, на высокой ноте сопели завхоз и Пашечкин. Доктора, как волной смыло. Наверное, уже дежурит. Наконец-то, поняв, что «мужики» - это относится и ко мне, я вытянула пуховку из-под Пашиной головы и, не утруждая себя открыванием глаз, вылезла из палатки.
- А где остальные? – сурово обратился ко мне шеф.
- Спят.
- Говорил же вчера: меньше болтайте – завтра не встанете. Так они полночи хихикали!
После очередного призыва к спящей совести мужиков, она, наконец-то, проснулась и повела их «на улицу». Какую замечательную эмоциональную зарядку выполняешь, выбираясь из палатки, где только что нежился в тепле, в раннее-раннее горное утро! Ещё солнце не встало. Холодно. Дует ветер. И тебя начинает так трясти, что не только зубы, мозги в черепной коробке громыхают, как камни. Нужно иметь большую смелость, чтобы после этого пойти умываться. Поэтому многие матёрые туристы даже не берут с собой зубную щётку и пасту, уж не говоря о расчёске и мыле.
Шеф объявляет, что здесь сделаем вторую заброску. Можно оставить ненужные вещи. У кого они есть. Что же мне больше всего не нужно? Труднее вопроса не придумать, потому что дома десять раз всё взвешивалось, отбрасывалось, снова закладывалась и отбрасывалось. После мучительных раздумий останавливаю свой выбор на вторых спортивных штанах, футболке и … зубной щетке. Это самые ненужные вещи.
Ну, вот и начало основного набора высоты. Огромные валуны – первое препятствие. Наш шеф начинает беспокоиться, что заблудимся в лабиринте морены и собьёмся с тропы. Он периодически поднимается на более высокий камень и орлом выглядывает из-под руки. Мы в это время пытаемся проделать то же, но на более низких камнях. Иной раз приходится подсадить кого-нибудь.
Особый восторг вызвал спуск нашего завхоза с двухметрового камня. Он лихо сбрасывает вниз ледоруб. Тот втыкается штычком в землю. Пашечкин сначала подставляет снизу руки, чтобы завхоз их использовал как дополнительную опору для ног. Потом отворачивается, а Славик, который уже занёс ногу, в воздухе каким-то чудом останавливается, разворачивается, валится на камень и начинает по нему медленно сползать, как улитка, обхватив раскинутыми руками валун. И как ещё успел повернуться лицом к камню?
Проходим первый участок крупной морены. Неподалёку от тропы пропахана глубокая борозда. След свежий. Видимо, недавний камнепад или лавина стронули с места неустойчивую глыбу, и она прокатилась вниз, срезая на своём пути землю.
После довольно крутого подъёма садимся отдыхать.
- Ребята, сфотографируйте меня так, чтобы мама в ужасе была.
Такое нашим нравится. Позирую. Они командуют:
- Наклонись ниже.
- Обопрись руками на ледоруб! Вытаращи глаза.
Щёлк! Готово! Когда я дома стала печатать фотографии, смотрю, смотрю: «Что это за рожа?». Не узнаю. Многократно сличая элементы одежды с другими фотками, наконец, осознаю: «Да это же я!!!». Хорошо сфотали! Действительно впечатляет! Вымученная поза удалась на славу.
Пока сидим, шеф показывает на горы с противоположной стороны ущелья, живописует свою прежнюю "пятёрка", перечисляет названия вершин, перевалов. Доктор сразу же удалился за ближайший камень. Мы уже подкормились аскорбинкой, а его всё нет.
Славик – завхоз в очередной раз раскуривает припрятанный последний бычок. Почему последний? До потому, что Пашечкин, неожиданно вдруг ставший поборником здорового образа жизни, придумал обездымить наш маршрут и в первый же день утащил все сигареты у завхоза, отдал Юре, и тот, не слова не говоря, унёс их в город. Поначалу, когда это всё открылось, возмущению курильщиков не было предела. Пашечкин молчал или удивлялся с таким невинным видом – ну, ангел во плоти, но в конце второго дня признался в содеянном и с восторгом покаялся.
- Ты не расстраивайся, - утешал он завхоза, - Юра придёт встречать нас в воскресенье, принесёт покурить. И подумав, добавил: - Если не забудет.
Зато шеф очень активно поддержал идею коллективно бросить курить. Почти каждый день он рассказывал, что не курил пять лет. А Пашечкин тут же гордо сообщал, что тоже долго не курил – три дня. Другие мужики, особенно завхоз, делились своими ощущениями от выкуривания разных дымных растений. Отсутствие сигарет давало такую обильную пищу для разговоров, что к концу маршрута я настолько хорошо стала разбираться во всяких никотиновых хитростях, будто сама смолила, начиная с пелёнок. И когда в один прекрасный момент уже на работе я с видом знатока ввернула что-то из приобретённых на маршруте табачных знаний, коллеги впали в ступор. А моё честное признание, что это всё я исключительно теоретически освоила в короткое время своего пребывания в горах, было расценено ими, как враньё чистой воды (или грязной?).
Снова поднимаемся. Начинается выполаживание, что приятно, но зато тропа пересекает речку, что совсем не радует. Всегда есть опасность соскользнуть в холодный поток. Однако, по обточенным давним ледником камням мы благополучно переправляемся на другой берег. Кое-где попадается снег.
Первым в высоких резиновых бахилах идёт доктор, топчет тропу. Узкий надув из мокрого плотного снега, проходим прижавшись боком.
- Фотографируй! Фотографируй скорей! – кричит мне шеф. – Так, чтобы дна не было видно. Пусть думают, что по такому узкому снежному мостику переходим трещину!
Пока я вожусь с фотоаппаратом, настраиваю, определяю выдержку, группа выходит на осыпь. Кадр не удался.
На шее у Пашечкина болтается замусоленный радиоприёмник неопознанной марки размером с коробку из-под обуви, хотя в молодости он, конечно же, не Пашечкин, возможно даже был белым. Радио хриплым тихим голосом говорит о государственных дотациях и сущности дефицита. Выключить, как, впрочем, и усилить громкость нельзя – кисточка, заменяющая ручку настройки, которая верой и правдой служила Паше целых три дня, потеряна.
Этот приёмник был чуть ли не полноправным членом нашей группы. Первые дни его внешний вид дружно осмеивался:
- На каких помойках раздобывают такую технику? – язвительно любопытствовали мы.
- Ничего вы не понимаете, - защищал Паша своё детище. – Он ещё как заорёт! Все программы будет ловить.
И хотя Паша усиленно пытался вдохнуть вторую жизнь в своего говоруна, все программы нам так и не удалось послушать. Чудес на свете не бывает. Пока мы довольствовались одной-единственной программой, звучание которой оставляло, ой, как оставляло!, желать лучшего. Периодически в агрегат что-то вставлялось, наматывалось на лейкопластырь, что-то зачищалось, закрывалось и снова вскрывалось на очередной остановке. Батарейки для улучшения работы грелись, тёрлись, варились и жарились. В приёмнике со всех сторон торчали проводки, телепались верёвочки. Всё это, включая грязно-серый корпус на семимиллиметровом реп-шнуре украшало широкую Пашину грудь. Зато радио говорило тогда, когда у нас не было никаких сил.
На этой высоте среди снега ещё оставались небольшие островки сыпухи. Стараемся иди именно там, по камням, чтобы раньше времени не мочить ноги.
Часов в одиннадцать желудок начинает злобный вой. Пытаюсь у завхоза выпросить карманное питание. Почему-то утром о нём забыли. И, как всегда, когда дело касается пожратиньки, меня бурно поддержал Пашечкин. Но шеф сурово командует: «Идти, терпеть до перекура».
Слушаю радио. Воскресная передача о походах выходного дня. Ехидничаем по поводу своего похода как его можно приравнять к походам выходного дня. Наконец-то, тикает «Маяк». До обеда около часа. Садимся отдохнуть. Завхоз достаёт курагу, сухофрукты, конфеты. Ням-ням-ням!
Шеф ринулся осматривать тропу. А мы, растравив аппетит, под Пашиным натиском решаем устроить полноценный перекус.
Перекус – это обед на скорую руку, всухомятку. Ну, не так уж и всухомятку, чайком тоже стараемся себя побаловать. А что годится на перекус в горах? Консервы, сало, сухари.
Ощущаю, что высота начинает сказываться. Сало мне в рот не лезет. Наши ребята лопают его, аж за ушами трещит.
- Ты почему не ешь? – удивляется шеф.
- Не хочется, - уныло делюсь своими ощущениями.
- Ешь – калории нужны. Как потом пойдёшь?
Да я и сама теоретически понимаю, что топливо в организм надо подбросить. Но организм капризничает, и ничего ему не докажешь, пока он не примет эту высоту, как родную. Что поделаешь, горнячка своего рода.
Достаём верёвки. Разбиваемся на связки(*9).
- Чур, я пойду первая! – загадываю.
Минут пять ругаемся с Пашей. Его, как истинного мужика, явно не устраивает подобная ситуация. Он говорит, что мне будет тяжело, что парням и то нужно меняться, что в середине я буду идти с превеликим комфортом. Но я, как баран, упёрлась: пойду первой.
- Ладно, - злится Пашечкин. – Становись. Только на леднике никто тебя в середину не поставит!
Связка шеф – доктор уже ушла. А мы: завхоз, Паша и я всё рядимся. Наконец, пристегнулись, пошли по следам. А склон хорошо засыпан снегом. Да и чего ещё ожидать в начале мая выше трёх тысяч метров? Ноги проваливаются в снег сантиметров на двадцать. Склон сначала пологий, потом становится всё круче и круче.
К этому времени всё, предназначенное для нас солнце, мы получили сполна. Пора и честь знать. Это вам не лето. Начинает неумолимо наползать туман. Похоже, что солнце решило нас лишний раз не баловать.
Дышу, как лошадь после скачек. Тут первая связка сходит с тропы, уступая нашей пальму первенства. Наша очередь бить следы. Шеф показывает мне ориентир. Пока он говорит, успеваю немного отдышаться. Ах, как тяжко, оказывается, ходить первой! Пожалуй, в Пашиных словах есть какое-то рациональное зерно. Шеф предложил торить тропу по физиологическим возможностям: мужикам по двести шагов, мне – сто и в сторону. Уступи место свежим силам.
Иду, сгибаясь в три погибели. 28, 29, 30 – нудно считаю шаги. Передышка секунд десять. 31, 32… Дыханья хватает ещё на тридцать шагов. Снова останавливаюсь, хватаю воздух. С трудом делаю свой сотый шаг. Отхожу в сторону. В голове единственная тупая мысль: дышать.
Ко мне идёт завхоз. Меняемся с ним местами. Меня все-таки поставили в середину! Но теперь-то уж я не сопротивляюсь.
Завхоз идёт неравномерно. Сначала быстрая ходьба, потом резкая остановка. Следы топчет часто. Но я приспосабливаюсь легко.
Потом первым становится Паша. Свои нажратые калории он расходует с полной самоотдачей. Лось! Лосище!!! Идёт равномерно, долго, без передышек. Все мои силы тратятся на гонку. Чтобы поддерживать его темп, начинаю собирать в кольца верёвку, потом распускаю её. И пока Паша делает два или три шага, успеваю немного подышать, навалившись на ледоруб. В какой-то момент Пашечкин оглядывается, видит такой непорядок и делает мне внушение за плохую страховку. После взбучки верёвочные кольца уже не собираю.
Перекур. Без всяких мыслей падаю в снег. Начинается ветер и дождь. С рюкзаком тепло, как с грелкой. И теперь, когда он снят, и потная спина подставлена стихиям, становится холодно, а потом бьёт дрожь. Но встать и идти дальше не хочется. Жую конфеты, аскорбинку. Может силы прибавятся?
Человек, оказывается, живучее существо! Через пять минут мы уже вовсю болтаем, смеёмся. А через десять снова идём.
Выходим к очередному выполаживанию. Дождь сменяется снегом. Штормовка, напитавшаяся влагой, замерзает, приобретая качество жести – стоит колом и едва сгибается в локтях. Ветер куролесит. Во все дырочки и щёлки одежды забивается снег. Сверху каски надеваю полиэтиленовую косынку – чтобы хоть за шиворот вода не плюхалась.
Подходим ближе к перевалу. Ветер, и без того сильный, уже мешает идти. Ледяная крупа тает на лице, стекает ручьями. Сначала пытаюсь их смахивать, потом уже не обращаю внимания. На лице нарастает ледяная корочка и тут же отлетает, потом новая.
Хочется пить. Горстями хватаю снег. Тайком ото всех скатываю его колбаской и грызу, как мороженое, вместе с ириской. Ведь знаю, что нельзя! Ещё никому не удавалось утолить снегом жажду. Знаю, что после этого лопается на губах кожа, особенно на таком ветрище. Если бы это делал кто-то другой, наверняка сама бы и заругалась. А тут, как воровка, хватаю. И, конечно, слышу сзади голос завхоза:
- Не ешь снег! Терпи!
Пашечкин тянет верёвку. Не успеваю за ним. Окликаю его несколько раз, но ветер относит слова в сторону. Замолкаю. Смиряюсь. Опять топ-топ-топ. Неужели ещё придётся работать с верёвками? Шеф пообещал, что скоро будет перевал. Если это «двойка “А”»(*6), то каково же нам придётся на «двойке “Б”»?
Туман всё плотнее. Уже давно не видно той стороны ущелья. Постепенно теряем из виду и боковые скалы.
Теперь первой идёт та связка. Опять меняемся. Частые следы завхоза. Снова смена. Впереди Пашечкин. Катастрофически отстаю. Медленно накапливается злость, в какой-то момент достигшая критического взрывного состояния. Я срываюсь на Пашу:
- Ты можешь хоть иногда делать передышки?!! Нельзя же меня всё время тянуть, как барана, на аркане!
Таким, как Пашечкин, надо ставить памятники. Они сохраняют душевное равновесие, когда другие уже на пределе.
- Давай я пойду чуть потише, - спокойно уговаривает он. – Останавливаться не будем. Быстрее к перевалу подойдём.
Успокаиваюсь. Идём дальше. Сначала действительно медленнее, чем раньше, потом (ох, уж этот неисправимый Паша!) снова в том же галопирующем темпе. И ведь он рюкзак тащит самый тяжёлый! А прёт, как колхозный трактор на родимой улице.
Туман становится настолько сильным, что теряем из вида все ориентиры. Молоко молоком.
- Что будем делать? – спрашиваем у шефа.
- Остановимся. Посмотрим.
Я недоумеваю: где тут можно присесть на этом снежном поле да на крепком ветру?
- Давайте сделаем снежный забор с наветренной стороны, - предложил кто-то.
- Лучше выкопаем яму, - говорит шеф.
Лавинной лопатой снимаем верхний слой снега и ледорубами ещё немного углубляем. Сверху набрасываем полиэтилен, которым накрывали палатку. Придавливаем его комьями снега и рюкзаками, чтобы не унесло. Забираемся в «домик». Внутри тесно, но зато не дует. Даже приятно тепло. Через полиэтилен пробивается желтоватый свет дня. Доктор разводит примус. В скороварку набран снег. Будет горяченький чай! Красота!
Если о консервах вспомнили, когда забирались "в домик", то о ножи и кружки забыли достать из рюкзаков. Мы так приятно пригрелись тут. Никому не хочется выходить наружу. В наличии: три ложки, две кружки на пятерых. Володко быстро находит выход из положения. Открывает паштет ледорубом.
Помнится, показывали как-то фильм «Вертикаль» с Высоцким в одной из главных ролей. Дело происходит тоже в горах. Группа альпинистов в пургу спускается с вершины и натыкается на старую палатку с замёрзшим в ней человеком, возле которого лежит записка, придавленная ледорубом, примерно такого содержания: «Я умер с голоду, потому что нечем было открыть консервы».
Но наш шеф не из таких тугодумов! Не дал умереть команде с голоду, как тот мужик в фильме. И вот мы уже лакомимся паштетом. Вкусно-о-о! А до чего здорово идёт чай с мёдом! Одно только плохо, что мёд замёрз. Алюминиевую ложку свернули в спираль, стараясь ковырнуть посильней.
Пашечкин, хитро посмотрев по сторонам, опять спровоцировал наш спор на стадионе по поводу раскладки продуктов:
- Если бы я знал, что мёд на высоте такой вкусный, то написал бы не полкило, а полтора.
Мы с доктором на него снова накинулись.
- Проглот! Тебе бы только жрать!
Прошло какое-то время. Туман немного рассеялся. В образовавшийся просвет обрисовался наш перевал Аман-Тор. Шеф успел зафиксировать по компасу его положение. Мы быстро собрались, стали в связки и пошли по азимуту в снегопад, который, мешаясь толи с тучами, лежащими у нас под ногами, толи с туманом, заволакивал весь мир, закручивал какие-то хаотические дикие пляски. Мы, такие значительные в городе, шли сквозь это огромное бушующее подвывающее, шуршащее холодное пространство. Там шла битва – великая асса могучих и грозных стихий такой мощи и величины, на фоне которых мы были крохотными, едва различимыми мошками, ползущими по мутному бездорожью всё выше и выше.
Непрерывный подъём. Но ничего не меняется. Бесполезно разглядывать пейзаж. Нет его, этого пейзажа. Справа, слева, сверху, снизу – кругом только летящий снег. Тупое, изнуряющее движение. Пустая голова с единственной установкой: идти – дышать, идти – дышать. Смотрю под ноги на натоптанные следы, да иногда на спину впереди идущего. Идти – дышать, идти – дышать.
Небольшая передышка. Стоим минут пять, не снимая верёвок, навалившись на ледорубы, согнулись пополам, давая отдых ногам. Внутренне я вяло радуюсь, что, наконец-то, можно успокоить дыхание. Но скоро начинаю натурально трястись от холода. Да и остальная группа не настроена на долгие стояния.
- Пошлите быстрей, - торопим мы друг друга. – В движении хоть согреемся.
Аман-Тор увидели часа через два, когда уткнулись в него носом. Ай, да Володко! Ай, да молодец! Чётко по компасу вывел нас к главному рубежу! Мы остановились отдохнуть на большой площадке перед перевалом. Совершенно плоская, слегка наклонённая сковорода. Перевальная точка выше неё метров на десять. Всего десять метров! Делов-то! Немного осмотримся, последний взлёт, и мы уже в другом ущелье.
Однако тут закрутила такая сильная пурга, какой не случалось на всём пути. Направление ветра невозможно было определить. Он дул то слева, то справа, то в лицо. Срывал с вершин снег, льдинки, ломал их и кидал нам в лица. Казалось, что это иголки впиваются в кожу. Мы стояли, сняв рюкзаки и сбившись в кучу - собрались силами и духом перед решающим рывком.
Слава Володко решил сам навесить верёвки и заодно посмотреть обстановку за перевалом. Всего 10 метров! Вооружившись двумя ледорубами, поочерёдно вбивая их в снег, он стал подниматься по снежной стенке. Но даже не дошёл до верха. Ветрище сбивал с ног. Удержаться не возможно. Оказалось, что это не всего, а целых 10 метров!
Пашечкин, наблюдавший, как и все мы, за безуспешным восхождением шефа, сделал вывод, что кроме него – самого сильного в группе, никто не сможет первым одолеть этот участок. Он пошёл без верёвки и не в лоб, как Володко, а забирая вправо, цепляясь за обледенелую, мёрзлую скалу. Долго-долго одолевал сопротивление ветра. В какой-то момент нам показалось, что Паша сейчас сорвётся вниз, но он сумел сгруппироваться и устоять. Опять медленно пошёл, обтекая собой изгибы скользкой скалы, и всё-таки поднялся на перевал. Удержаться там, а тем более искать тур с запиской, как орал снизу шеф, уже не мог. Вниз Пашечкин спустился под всеми парусами легко и быстро, используя знакомый с детства приём – «жопслей».
Володко пытался вытянуть из Паши хотя бы какие-то сведения об увиденном на той стороне, но тот ничего не разглядел дальше вытянутой руки.
Все вымотались. Да и время уже к вечеру. Сможем ли мы спуститься на ту сторону достаточно быстро и найти засветло место для ночлега? Идти в потёмках по такой погоде и при таком утомлении – гиблое дело. Очень много снега. Лавину спустить – раз плюнуть.
Решили поставить лагерь здесь. А ранним утром повторить попытку прохождения перевала. На этой ледяной сковороде ничто не могло защитить нашу палатку от ветра.
- Давайте рыть яму под палатку, - велел шеф.
Опять в ход пошла лавинная лопата. Но здесь снега почти не было – ветер снёс подчистую. Взялись за ледорубы. Я тоже не осталась в стороне. Но помощь моя была скоротечной - сказывалась усталость. А лёд-то какой, оказывается, твёрдый! Махнула раз десять – выдохлась, сил нет. А Пашечкин колошматит, как заправский шахтёр! Постояла, поотдыхала.
Ну, надо же хоть какую-то пользу обществу приносить! Достала фотоаппарат - мой славный «Зенит» весом больше килограмма. Смотрю в видоискатель – сплошная пелена. Протёрла объектив, да толку-то – снег налипает за пару секунд. Мужская часть нашего коллектива одобрила мою инициативу. Доктор и завхоз даже вызвались подсобить: с боков от фотика подержать полиэтилен, чтобы оптику не намочить. А я рада стараться: щёлкаю, как шеф и Пашечкин вгрызаются в лёд. Хорошие кадры получились! Одно только - зрителям объяснять приходится, что это за мухи, обильно покрывшие снимок. Ребята, это особые снежные мухи. Пурга называются.
Часа полтора долбили лёд. Получилась яма глубиной около метра. В неё поставили палатку. Накрыли полиэтиленом, края которого завалили снегом и глыбами льда.
- Иди, скорее стели, - говорит мне шеф.
Залезаю в палатку, как в рай. Ветра нет. Снег не засыпает. Я даже не представляла, насколько была внутренне сжата весь день. А тут как-то быстро расслабилась и натурально обессилила.
- Быстрей, быстрей! – торопят ребята, оставшиеся на улице.
Я опомнилась, что им-то там всё ещё холодно, и зашевелилась проворнее. После ковриков и спальников мужики начали передавать каски, верёвки, рюкзаки. Решили, что снаружи ничего оставлять не будем – завалит снегом, не найдём. Наконец, и вся группа забрались внутрь. В палатке, на маленьком пятачке, оставшемся от вещей, разместились пять человек. От тепла тел и дыхания сразу потеплело. Снег на одежде начал подтаивать. Хоть она стала влажной и даже мокрой, но всё равно хорошо, что нет ветра и снега. А вещи подсохнут. Наверное. Все оживились.
- Сушите носки на животе, - советовал шеф. – Высохнут быстрее, чем в спальнике.
Прямо в палатке развели примус, который дополнительно обогрел наше жильё. На стенках начали собираться капельки конденсата. Над нами заклубился пар – просыхаем значит.
Высунувшись из палатки, зачерпнули полную скороварку снега. Он быстро осел, ещё подсыпали, потом ещё и ещё, пока не натопили нужное количество воды. Сварили суп и компот. Дежурили все вместе, стараясь поменьше шевелиться, чтоб не прислоняться к стенкам палатки с конденсатом да не опрокинуть примус. Говорят, палатка-перкалька сгорает за 4 секунды. Говорят, что кто-то когда-то это проверял на своём опыте. Мы поверили на слово. Не стали экспериментировать.
Володко несколько раз повторил:
- Перед рассветом всегда наступает затишье. Погода переламывается. Мы встанем пораньше и проскочим в это окно.
Размякшие от горячей пищи и тепла, мы ещё немного посидели, поговорили, пожевали сала с чесноком. Приняли по сто грамм водки, дополнительно разогнавшими кровь. И почти сразу же легли спать.
Пока не прошла усталость, это, наверное, часа три, я спала, как убитая. Потом захотелось пошевелить рукой. Не тут-то было! В движение пришла вся палатка. Чтобы занимать меньше места мы все легли на один бок. Лежать можно было только так и никак иначе. Вместе с рюкзаками в палатке жить довольно неудобно. Ноги не вытянешь. На спину лечь - и не мечтай! В банке шпротам гораздо просторнее, чем нам. Через некоторое время, вроде, опять забылась сном, но тут кто-то шевельнулся, и вновь вся группа пихаясь пытается как-то устроиться по-другому. Это повторяется раз за разом. Я впала в состояние какого-то пограничного со сном бодрствования. Ничего не соображая, двигалась или замирала. Такой ужасной ночи в моей практике не было ни разу.
Наутро все, уставшие от этой полубессонной ночи, вроде, угомонились, утихли. Стало тепло и приятно. Хотелось именно сейчас начать спать, как следует: глубоко, долго и спокойно. Периферией сознания фиксирую, что шеф зажигает фонарик, смотрит на часы. Надо вставать? Все внутренне соглашаются: да надо. И тут же проваливаются в забытьё. Надо идти? Да. Надо. Уже поднимаюсь, одеваюсь. И от голоса Володко резко просыпаюсь и понимаю, что это был яркий, детальный, короткий сон.
Из палатки выходить не хочется. Из этого тепла выйти на пронизывающий ветер? Даже неудобная поза лучше, чем этот подъём! Я толком и не отдохнула. Глаза склеиваются. Какое-то ошалелое сонно-явное состояние. Иногда мы о чём-то даже говорили, строили догадки о погоде, а потом затихаем и засыпаем.
Если бы мне тогда сказали: «Лежи, пока не замёрзнешь», наверное, осталась бы лежать. Каждое движение через силу, жутким напряжением воли. Тогда подумалось: «Вот такая моральная атмосфера, вероятно, бывает у групп, которые замерзают в горах».
Если бы не Володко, никто не пошевелился бы. Он истинный вожак. Откуда только силы черпал? Мы безвольно растеклись, а он всё тормошил и тормошил нас, пока не добился своего. Мы разбудились окончательно.
- Паша, - твёрдо сказал Володко, - одевайся. Пойдём навешивать верёвки.
Паша всем своим видом показывал, что предпочёл бы этого не делать. Но Володко так просто не отступится.
Паша с шефом вытягивали из-под наших голов верёвки, где-то с боков выуживали пуховки. Из-под наших ног доставали ботинки. Палатка от их усилий шаталась и сотрясалась. Наконец, они кое-как вылезли. И сразу же оттуда послышался бодрый Пашечкин голос, как будто это не он только что кемарил внутри.
Когда парни ушли, лениво выползли и мы, оставшиеся. Ветер не стих, как мы ожидали, хотя и не свирепствовал с прежней силой. Ещё ночь, но на востоке клочкастое небо заметно посветлело.
Я огляделась. Полиэтилен, служивший нам крышей, сорвало с одного края. Палатка вся засыпана снегом. Только у самого входа ледяная стенка сдержала натиск пурги.
Как только я вылезла из нашей снежной берлоги, ветер мгновенно выдул остатки сна. И сразу размокшая, влажная штормовка стала колом. Ноги в мокрых носках начало покалывать от холода.
Следом вышел завхоз. Его глаза, сначала дремотные щёлочки, от холода сразу сделались, круглые, как у совы.
Держась за навешанные перила, я поднялась на перевал. Глянула вниз – сплошная завеса тумана. С той стороны вылез шеф.
- Особо не спускался туда. Надувов, козырьков, вроде, не видать. Хотя сильно и не разглядишь при таком освещении.
Решили не завтракать, а собраться и бегом бежать за перевал. Попробовали набивать рюкзаки в палатке, но в тесноте только мешали друг другу. Я вынесла свои вещи на снег. Сразу же пальцы перестали слушаться. И этими моими негнущимися деревяшками я пытаюсь нормально сложить вещи. Наконец все готовы.
Рюкзак одеваю сверху пуховки. Стучу о каску задубевшими верхонками - пытаюсь их согнуть, чтоб работать с верёвками.
- Подожди, - советует кто-то, - сейчас на руках оттают.
Пристёгиваюсь к перильной верёвке. А ветер хлещет и хлещет. Вжимаюсь в обледенелую черно-коричневую скалу, пытаюсь удержать равновесие, всё больше и больше наклоняюсь вперёд навстречу ветру и, в конце концов, на четвереньках выхожу к перевальной точке. 3900 метров. Здесь мы перестёгиваемся на спусковую верёвку. Вниз, к шефу, после недолгого топтания уходит доктор, потом я и завхоз.
Вся группа собирается немного ниже перевала за трёхметровым надувом. Ждём, когда Паша, идущий последним, снимет перила и спустится сюда же. После бешеных порывов наверху, здесь, можно сказать, ветра нет. Он зримо с шумом и подвывом проносится на высоте перевала. А здесь даже тепло. Хотя пальцы я совершенно не чувствую. На два счета сгибаю-разгибаю пальцы на правой руке и ноге, потом тоже на левой. Мокрая одежда не греет.
- Вниз спустимся, - обещает мне шеф, - разотрём тебе ноги.
Кубарем слетает Паша с верёвками в руках. Шеф уже навешивает новые перила, забирает у меня реп-шнур и отправляет доктора и завхоза вниз. Крутизна градусов сорок. А снега до середины бедра. Берусь за верёвку. Чтоб этим негнущимся верхонкам пусто было! Мало того, что руки онемели, так ещё и сами верхонки – жесть жестью. Всё равно иду вниз с радостью. Быстрей от этого хмурого Аман-Тора.
Опять собираемся все возле скалы, где закончилась верёвка. Шеф отправляет вниз двух Славиков – доктора и завхоза. Стоим, наблюдаем, как они «гребут».
- Не стоит связываться верёвками, - резюмирует шеф. – Здесь уже не опасно.
И мы сваливаем каждый самостоятельно. Последним, как всегда, подходит Пашечкин. Оглядываемся. Перевал, который мы толь что прошли, едва виден. А с этой стороны мчатся туда тучи. Здесь, хоть и не такой ураган, но темно-синее небо и серый снег производят гнетущее впечатление.
- Хоть бы на минуту выглянуло солнце, - думаю я.
Когда начинается долинное выполаживание, останавливаемся. Отдыхаем.
- Хорошо, что ушли оттуда, - рассуждаем мы.
- Вот бы нам сегодня взять Эву(*5) и подойти к Физкультурникам(*5), - начинаем тут же мечтать о новых перевалах.
- Не говори: «Гоп», пока не перепрыгнешь, - осторожно замечает кто-то. – Вчера тоже хотели взять перевал и подойти к Эве. А что вышло?
- Но в график мы ещё укладываемся, - в очередной раз успокаивает нас шеф.
Ну, вот дело дошло и до завтрака. Пока топится снег в скороварке, варится компот, шеф и завхоз уходят на «Шхельду». Так у нас принято называть справление естественных потребностей. Проходит минут десять, двадцать – их всё нет. Вертим головами по сторонам:
- Куда запропастились? Может лавину подрезали?
Когда уже собираемся идти на поиски, появляются наши пропавшие. Говорим: уф! И садимся завтракать. Опять Пашечкин смешит. А тут ещё и распогодилось, проглянуло тусклое солнце. Настроение сразу же подскочило вверх. И почему-то остро захотелось спать. Расслабилась что ли? Но, не долго мы рассиживались. Как поётся, пора в дорогу, старина, подъём пропет.
Володко учит:
- Сейчас ступени будем топтать на три счета. Наступаешь, продавливаешь снег, потом притаптываешь. И только после этого, не раньше! переносишь тяжесть тела. Второй идёт, обваливает боковые стенки. Третий утрамбовывает. А последний идёт, как по асфальту. Делаем по сто шагов, и в сторону – отдыхать в хвосте группы.
Мне определена половина нормы. Идём не торопясь, без связок. Погода опять начинает портиться. Потянуло туман. Подъём становится всё круче. Теперь мужики топчут по пятьдесят ступеней, я – двадцать пять.
- Там, вроде бы, какая-то табличка на скале у перевала, - замечает завхоз.
Шеф иронично комментирует:
- Наверное, название перевала теперь так прибивают.
Поднимаемся наверх. Действительно прикручена латунная табличка: «В память о друге, погибшем…». Всё ясно. Снимаем шапки. Да, ребята. В горах не надёжны ни камень, ни лёд, ни скала. Это может случиться с каждым.
Дань отдана. Надо подумать о злободневном. Где будем спускаться? Скала покрыты корочкой льда. Наверху кулуара надув.
- Сейчас подрубим надув, - предлагает Паша и уйдём по жёлобу.
Заглядываем вниз. Если летом, в августе да по солнышку, здесь «двойка “А”», то по теперешнему состоянию на «тройку “А”» тянет. После дружной получасовой работы на выкапывании канавы, шеф пристёгивает верёвку и, при страховке всем табором, спускается за перевал на разведку. Немного погодя вылетает оттуда с квадратными глазами:
- Бегом!!! Бегом отсюда!!! Там снежный карниз! Метров пять надуло! Мы на нём стоим. Это ж тонны три снега! Если сейчас рухнет, все с ним уйдём!
Кое-как торопливо накидываем на плечи рюкзаки, быстро, почти бегом, спускаемся по старым следам метров на десять.
В который раз встаёт вопрос: «Что делать?» Смотрим на карту. Решили: будем возвращаться к заброске, в Аламединское ущелье. Выбираем перевальчик, что попроще – «1Б». Даже не помню его названия. Продолжаем спуск с Эвы вниз. Потом, пройдя ледниковый цирк, выбираемся к намеченному перевалу «1Б». Туман то накрывает нас и прячет ориентиры, то разгоняется ветром. В некоторых местах глубина снега доходит почти до пояса. Крутизна под перевалом – градусов шестьдесят. Склон упирается практически в лицо. Как только на нём держится снег?
Мелькнула паническая мысль: «Да тут утонуть можно в снеге!». Начинаю отгребать снег руками.
Всё-таки мы взошли на перевал. А тут – здравствуйте, давно не встречались - ветер хлещет иголочками снега, продувая одежду. Не задерживаясь ни на секунду, минуем перевальную седловину и идём вниз.
Опять связки. Как надоело идти! Опять я в середине. Всё время подлаживаюсь под ведущего. Сегодня наш завхоз проявляет чудеса работоспособности. Это его день. Тонкокостный, худощавый сегодня он работал за всех. А Пашечкин идёт последним, постоянно натягивая верёвку и шатаясь на её конце, как пьяный. Славик-завхоз ворчит, что такими темпами мы никогда не дойдём до травы, никогда не увидим солнца. А Пашу, который ещё вчера решительно шёл, как ледокол, мучила горнячка, обессиливая могучий организм. Ещё до последнего перевала «1Б» он предлагал поставить палатку. Теперь даже идти не мог.
- Давайте отдохнём, - взмолился он. – Задыхаюсь. Воздуха не хватает.
Что ж, посидим. Но сколько это может продолжаться? Ну, десять минут, двадцать. Потом-то снова надо идти.
Теперь Паша не рвался первым топтать ступени. Зато у завхоза появилось второе, а потом третье и четвёртое дыхание. Я, стоявшая в середине связки, с обеих сторон видела верёвки, натянутые, как струны. С одной стороны неукротимый завхоз рвался вперёд, с другой – Пашечкин еле передвигал ноги.
- Всё! Больше не могу, - устало сел он на снег. Мы с завхозом подошли к нему, а потом и шеф с доктором.
- Съешь аскорбинку, поешь шоколад, - предлагаю я. – Это у тебя горнячка. Сейчас спустимся, всё пройдёт.
- Нет, - начинает оправдываться Пашечкин, - у меня никогда не было горнячки.
- Доктор, - взываю я к спасительному слову медицины, - скажи ему, что аскорбинка помогает.
Но доктору самому бы кто помог. Его закручивает винтом. Потом начинается рвота. Так что Пашечкин ещё в хорошем состоянии, держится молодцом.
Немного отсидевшись, снова идём. Склон положе и положе. Снимаем верёвки, которыми были связаны. Снова идём.
- Подождите, - кричит шеф. – Доктор пропал!
Вглядываемся. Насколько позволяет рассмотреть видимость, нет ничего, кроме снега. Сбрасываем рюкзаки.
- Вы оставайтесь здесь, - говорит шеф, а мы с завхозом пойдём искать.
Сидим с Пашей, караулим невесть от кого наши рюкзаки. Через полчаса идут наши спасатели вместе с доктором. Надо сказать, что топает он довольно бодро. А мы уж чего только не подумали…
Снова водружаем на спины свои рюкзаки и вперёд.
Началась морена. Здесь снег мокрый, тяжёлый. Он налепил снежные мостики между валунами, и сгладил рельеф. Оценить реальное состояние того, куда шагнёшь, совершенно невозможно. Кажется, что наступаешь на что-то основательное, а ноги соскальзывают и проваливаются между камнями. В вибрамы заливается жижа, смешанная с глиной. Совершено измотанные, не выспавшиеся мы идём всё медленнее и медленнее. Уже вечереет.
- Ищите место под палатку, - командует шеф.
Ну, наконец-то. Но радости нет. Одна только Великая Усталость.
- Давайте дойдём до травки, - умоляет завхоз. Но группа единодушно против.
Располагаемся на ночёвку в обнижении между двумя холмами. Кругом только камни, камни и камни. Но мы рады и этому – по крайней мере, не снег.
Ребята, как мозаику, укладывают один к одному плоские камни, чтобы поставить палатку.
- Я, с вашего позволения, немного посижу, - прошу.
- Сиди, - соглашаются мои мужчины.
Беру на себя ответственную роль РУКО-водителя. Взобралась на камень повыше и размахиваю руками, указывая на нужный стройматериал. Когда почти готова площадка, спускаюсь. И, чтобы завершить строительство, укладываю торжественно последний камень. Ну, вот теперь можно ставить палатку.
Вечером долго сидим внутри, разговариваем. После обеда, совмещённого с ужином, пытаемся над примусом, вновь стоящим внутри палатки, хоть немного высушить носки. Они развешаны на верёвке под самым верхом, клубятся паром и совершенно не озонируют воздух. Полумрак и дрожащий туман от сохнущей одежды, тепло примуса невольно располагают к беседе. И в который раз задаёмся философским вопросом: «Зачем мы идём в горы?». Вспоминаем знаменитую пословицу: «Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт». Шеф тут же парирует:
- Я в таких случаях говорю, что дуракам в горах делать нечего.
Вспоминаем: кто и почему пришёл в горный туризм. Несколько раз натапливаем в кастрюле снега для чая. Потом, как и рюкзаки выставляем её «на улицу» и спим. А за стенками палатки вновь клубится небольшая метель.
Просыпаемся поздно и обнаруживаем, что нас основательно завалило снегом. Скаты палатки низко провисли, у входа сугробы. Все проснулись, но вставать и выходить лень. Лежим, прикидываем: кто будет первым топтать дорожку.
Паша тут же находит выход:
- У кого после вчерашнего чая заработает гидробудильник, тот сам выскочит.
Первопроходцем оказался доктор. Остальные валялись в палатке и болтали. А доктор всё не возвращается. Он не приходил так долго, что появилось недоумение и даже интерес: а каким же объёмом должна быть гидравлическая часть будильника?
Когда вторым номером на свет божий вышла я, возле палатки было вытоптано большое поле. Доктор не только утрамбовал окрестные снега, но и успел (ай, да умница!) развести примус и украсить его кастрюлькой со снегом. Сервис в нашем высокогорном отеле – кофе в постель.
Утренняя дымка ещё не растаяла, солнце пока скрывалось за дальней восточной грядой, но денёк обещал быть погожим. Впервые за весь маршрут.
Наши вещи, брошенные вчера вечером на произвол судьбы, как и следовало ожидать, занесло снегом. Только холмики выдают их присутствие. Для начала пытаюсь найти свой рюкзак. Шевеление мозговой извилиной в голове и руками в снегу приводит к неутешительному выводу: придётся-таки прокладывать тропу в стороне от набитой доктором танцплощадки. Снег, такой мягкий и симпатичный на вид, предательски забивается в галоши шефа, которым мы в первый же день присвоили почётное звание «общественных» и, понятное дело, использовали их в соответствии с именем. Как корабль назовёте, так корабль и поплывёт. Фу-фу-фу! Как не хочется сегодня мочить ножки. Они у меня ещё со вчера и позавчера основательно мочёные.
Коллеги по спорту и здоровому образу жизни вскорости тоже выбираются наружу – подышать свежим воздухом. После завтрака неспешно начинаем сборы. Время уже подбирается к полудню. Солнце поднялось высоко, подсушило нашу палатку. Если утром пришлось надевать пуховку, то теперь – теплынь. Я появляюсь среди снегов в футболке с короткими рукавами, а завхоз и Пашечкин и вовсе щеголяют без рубашек. Высокогорный пляж. Курорт. Приезжайте к нам на денёк, другой, третий – отдохнёте, загорите, наберётесь сил! Если, конечно, доползёте досюда.
Какая красота! Свежий, искрящийся, сияющий, сверкающий снег завалил всю землю. От солнца и бескрайней белизны на душе становится радостно и чисто. Распахиваешь глаза, чтобы впитать в себя это великолепие и очень быстро начинаешь понимать, что глазоньки-то лучше прикрыть. Солнечные зайчики, многотысячно раз отражённые от снежинок, выплёскивают из глаз ручьи слёз. Я кидаюсь на поиски своих спасительных очков. Пока раскапываю сугробы в поисках рюкзака, глаза режет от нестерпимого света. Скорее, скорее спрятать свои светлые очи за тёмные стекла! А то ведь и снежную слепоту заработать недолго!
Уходим не торопясь. Несколько раз делаем привалы, добираясь до второй заброски. Здесь нас опять накрывает облачность. С низовьев задул ветер и потянул туман. После обеда одеваемся потеплей, нежно укрываем рюкзаки за спиной полиэтиленом.
Рюкзак надо лелеять, нежить и беречь от влаги. Сам вымокнешь – ерунда. Высохнешь быстро. А рюкзак если намокнет и затяжелеет, мало не покажется.
Снова идём навстречу дождю к первой заброске. Теперь наш путь лежит по району близкому к цивилизации – скотом протоптаны тропы. Дождь всё сильней. Потом он незаметно переходит в снег. Мы сбрасываем высоту, а снег всё больше хлещет в лицо. Что за подлая природа у этих осадков? Они всегда хлещут только в лицо!
На склоне Алтын-Торовского тягуна делаем перекур, прячась под рябиной и четырёхметровым камнем. Кто бы только посмотрел на нашего завхоза! Он всю дорогу шёл без шапки, и на голове его толстым слоем лежит снег. Волосы слиплись в макаронины, и с них по лицу стекают ручейки. Выглядит, как грустный, беспризорный пёс.
Когда подбираемся к первой заброске, настроение падает до нуля. Непогода крутит свои тучи и заполняет мир водой в разных агрегатных состояниях. Все обляпались грязью, снова в вибрамах противно чавкает вода. Не долго довелось порадоваться сухим носкам!
Под палатку готовим место под ёлкой. Обрубаем нижние ветки ледорубом. Завхоз с барского плеча разрешает приготовить тушёную картошку. Пашечкин, услышав о дежурстве, сразу же начинает копаться в своём приёмнике, предоставляя остальным повозиться с варевом. Минут через двадцать вспыхивают мелкие ссоры. Народ на взводе. И только после ужина немного успокаиваемся. Путь к сердцу лежит через желудок.
Утром, хотя никто не будил, я проснулась от постукивания льдинок, падающих с ёлки на полиэтилен, которым мы укрыли палатку. Вышла. На небе ни тучки, ни облачка! Не дать, не взять – пришла весна. Солнце ещё не поднялось над горой, под которой мы встали лагерем. На траве лёд. Пошла умываться. Развесила сушить на кустах все вещи, которые остались за палаткой – и свои, и чужие. На камнях поставила вибрамы. Из палатки вылез заспанный шеф. Тоже стал раскладывать на солнце вещи. Потом потянулись остальные.
Объявлена днёвка. Отдыхаем с утра до ночи! Наконец-то, всё можно основательно просушить! Растянули между деревьями верёвку-сороковку, репшнуры, набросали на них спальники, пуховки.
Млели от тепла. Немного позагорали. Теперь можно посмотреть последствия пребывания в снегах. У шефа в компасе оказалось встроено зеркальце. И никто не упустил возможности полюбоваться на облезлые щеки, потрескавшиеся губы и носы, покрытые болячками. Веселью не было конца.
- Мы, как банда басмачей!
- Или душманов, пробравшихся из-за кордона.
Эпитеты в свой адрес сыпались, как из рога изобилия.
Вечером насобирали дров, развели костёр. И под чаёк потекла беседа. Решили, что доктор, истерзанный горнячкой, пойдёт вниз один, а мы вчетвером уйдём на перевал. Сидим час, два. Сначала чаёк, потом чай, а потом и чаище.
И как-то незаметно переключились на разговоры, что, мол де, и погода что-то нам не подфартила, и состояние здоровья оставляет желать лучшего, и хватит ли у нас сил по таким снегам пройти весь маршрут, и лезть под Аламединские зубья вообще лавиноопасно. А не махнуть ли нам рукой на этот маршрут? Группа разделилась во мнениях. Паша, вероятно, памятуя о своём умопомрачительном спуске с третьего перевала, стоял за возвращение. Завхоз наоборот был за продолжение маршрута. Доктор и так собирался спускаться. Я очень сильно колебалась, но больше склонялась к маршруту.
Тогда шеф, решительно пресекая всякие возражения, команднул: «Идём в город». И, обращаясь к нам со Славиком, пояснил: «Идти двумя связками, вчетвером, ещё куда ни шло. Но при таких снегах одна связка – это русская рулетка». Шеф, конечно, не сказал, но это и так все понимали, что мы с завхозом – несравнимо более слабы физически, чем тот же Пашечкин. Тащить на себе всё железо – крючья, ледобуры, молотки, которые есть сейчас, но поделить их не на пятерых, а на троих. А моя грузоподъёмность физиологически самая низкая в группе.
Завхоз закручинился чуть ли не до слёз. А мне даже как-то легче стало от этого решения. Не хочется быть обузой.
Теперь, когда наш маршрут закончился на середине, и не съеденных продуктов оставалось много, срочно нужно было что-то предпринять. Завхоз, широко махнув в сторону еды, предложил: ешьте кто что и сколько хочет. Чего теперь экономить? В звёздной ночи, освещённой весело танцующим огнём костра, мы устроили праздник живота. Долго-долго за полночь пировали, болтали, смеялись. А потом по одному пошли спать.
На следующий вечер мы уже были в теплом и даже душном городе. Мы как-то ухитрились забыть, что здесь, оказывается, почти лето! Неужели мы действительно несколько дней назад едва не замёрзли под перевалом? Просто в голове не укладывается! Мы ощущали себя какими-то чужеродными среди людей. Как-то сразу, буквально на остановке, бросилось в глаза, какие мужики стали обросшие, как ветер и снег обработали наши лица. У меня на носу, а у завхоза и Паши на губах крупными волдырями вспучился герпес.
Я шла с рюкзаком домой и старалась делать вид, что не обращаю внимания, ну, совершенно не вижу оглядывающихся на меня людей.
Песня этого короткого маршрута была спета. К сожалению, не так, как хотелось в начале. Но все солисты живы и здоровы. И это уже к счастью.
Началась обычная долинная жизнь. Уже заросли болячки, напечатаны фотографии, починено снаряжение. И вот как-то раз, когда я, делясь впечатлениями от этого маршрута, рассказывала о подъёме на буранный перевал, на меня рухнуло воспоминание, как некое, вполне осязаемое, полотнище, накрывшее с головы до ног. Мне стало жарко, даже пот прошиб.
Примерно за месяц или чуть меньше до начала маршрута (да, это точно было в апреле) мне приснился сон. Он был очень ярким, насыщенным мелкими подробностями.
В горах идёт группа. И я, конечно, в её составе. Мы идём долго-предолго, но нет ни дня, ни ночи. Мы, как будто всё время находимся в вечере, под куполом, излучающим не яркое, сумеречно-оранжевое освещение. Кругом снег, снег, снег. Он выглядит тоже оранжеватым. Наконец, группа добирается до перевала. До перевальной седловины – рукой подать. Первый поднимается. Только успевает высунуть голову за перегиб, как шквальный ветер опрокидывает его, и человек кубарем скатывается к подножию. Второй проделывает тот же путь и с тем же успехом. Третьему, вроде, удаётся закрепиться наверху, он, распластавшись в снегу, выползает на перевал. Какая радость! Человек оглядывается, чтобы позвать следующего. Но ураган сметает его вниз. Все стоят, разглядывая этот близкий, но недоступный перевал. А потом поворачиваются и уходят обратно. Ощущение тягости и безнадёжности.
Выходит, что заранее я уже видела свой предстоящий в будущем маршрут! И погоду, и снега, и наши многократные попытки взойти на Аман-Тор, и наше преждевременное бесславное возвращение. Это действительно был знак свыше. А как иначе можно истолковать? Я знала это!
Но я осознала и другое. Я вспомнила события и чувства, которым прежде не придавала значения. Разрозненные, как кусочки мозаики, они сейчас, вместе с этим сном, сложились в целостную картину. Я действительно предчувствовала всё загодя! Я очень переживала и даже боялась этого маршрута. Я вспомнила тревожное ощущение близости смерти, которое не покидало меня перед маршрутом. Я, как будто отправляясь в последний путь, очень тщательно привела в порядок своё рабочее место. Блокноты с личными записями, я отдала подруге с напутствием, что ежели со мной что случится, сожги, будь ласка. Уходя на этот маршрут, я действительно подводила черту под своей жизнью.
И пусть дни нашего шефа – Славы Володко будут долгими и счастливыми! Его и только его заслуга в том, что мы вернулись домой. Именно он вырвал нас из смертельной дрёмы. Если бы утром под перевалом он, как и вся группа, раскис, не нашёл в себе силы растолкать нас, грубо выгнать из палатки, мы бы действительно остались там хладными ледяными брёвнами.
Размышляя сейчас над всем этим, я задаю себе вопрос: а вот ныне, с багажом своих вновь обретённых знаний, пошла бы на тот маршрут? Не захотела бы переиграть всё иначе? Мне опять становится не по себе от воспоминаний. И, тем не менее, я говорю: пошла.
Как это ни парадоксально звучит, но маршрут изгнал из моей души боязнь смерти. Именно там, замерзая, я поняла: умирать совсем не страшно. И с тех пор я живу с этим великим спокойствием в душе.
Пояснения
*1 - Спортсмены, занимающиеся горным туризмом
*2 - Массовое мероприятие, призванное вовлечь большое количество людей в занятия горным туризмом
*3 - Сложность маршрутов можно оценить по номеру (1, 2, 3 … 6) или категории. Прохождение маршрута с большим числом – это более высокий спортивный разряд
*4 - Перкалевая палатка была тогда большой роскошью. После брезентовых, тяжёлых, объёмных и промокаемых палаток, она, более лёгкая, воспринималась настоящей роскошью
*5 - Название перевалов
*6 - Сложность перевалов классифицируется от 1А (скотопрогонный) до 5Б (прохождение возможно только со спецснаряжением: верёвками, крючьями, кошками и прочим)
*7 - Крутой, очень протяжённый склон
*8 - Оставленные в надёжном месте продукты и снаряжение, которые предназначены для использования на определённом участке маршрута. Это делается, чтобы не нести весь груз на себе
*9 - Способ страховки, необходимый для прохождения сложных участков. Несколько человек связываются одной верёвкой. Если один человек срывается, остальные могут предотвратить его падение.