Пусть думают, что мы маленькие…
Бабушка шьет, склонившись над стекающей с колен прозрачной тканью.
- Баб, пойдем гулять, - канючит Гутя, - ну, пойдем же…
- Сейчас, Гутенька. Несколька стежков еще, собирайтесь.
Через три минуты из прихожей дружный хор:
- Мы готовы!
Бабушка выходит в коридор, осматривает свою гвардию: у Оли колготки в гармошку и шапочка набекрень, у Гути пальто скособочилось, оттого что застегнуто неправильно, и сверху под воротник мамин яркий шарфик завязан, в руках ведерко с совком.
- Вы в песочнице будете играть?
- Да.
- А шарфик вместо метелки будет?
Гутя смеется и с сожалением снимает шарф. Бабушка приподнимает Олю, подтягивая колготки, поправляет на ней шапочку, Гутя расстегнула пальто и медленно застегивает снова, уже правильно.
- Спускайтесь пока. Я сейчас выйду.
Девочки оказываются на лестнице одни и начинают спускаться. Внизу хлопает дверь. Кто-то вошел и поднимается навстречу.
- Давай присядем! – говорит Гутя. – Пусть думают, что мы маленькие. Обе девочки на корточках ползут по лестнице. Навстречу им идет соседка по этажу и останавливается удивленная.
- Гутенька, ведь вы с сестричкой всю лестницу подмели.
- А мы посли тпру-а, - говорит Гутя, нарочно ломая слова. Соседка смотрит вслед, потом, обращаясь к бабушке, которая только что вышла из квартиры, сетует:
- Всю лестницу подмели. Вот чудачки!
Бабушка кричит сверху:
- Гутя, выдумщица! Ну-ка, вставайте!
Но Гутя с Олечкой уже выскакивают во двор и бегут к песочнице.
С Олей не играю – я одна гуляю.
Весна. Во дворе цветут розовым цветом маленькие японские вишни. Листьев на деревьях еще нет. Пасмурно, но тепло, и потому все скамейки заняты старушками, давно не выходившими на улицу просто так, без дела. Одно свободное местечко для Гутиной бабушки все же находится. Правда, недалеко сидит злобная старуха, чувствующая себя полководцем среди миролюбивых бабулек. Она недружелюбно посматривает на нового человека, появившегося во дворе. Но Гутина бабушка, хоть и чувствует ее тяжелый, недобрый взгляд, старается не обращать на это внимания и наблюдает за своими девочками.
Старый фонтан, давно превращенный в песочницу, заполнен свежим ярко-желтым песком – какой-то бизнесмен расщедрился и привез целую машину. По огромной рассыпающейся горе ползают дети: маленькие, чуть побольше, как Гутя, и совсем большие, наверное, второклассники или даже третьеклассники. Все что-то строят, и Гутя тоже начинает строить дворец. Оля должна помогать ей. Гутя показывает, как делать дорожку вокруг дворца. Сначала Олечка добросовестно хлопает ладошками по песку, но скоро ей это надоедает. Она берет формочки и уходит на другую сторону песочницы с такой же маленькой девочкой. Они молча «стряпают» один пирожок за другим, нисколько не обращая внимания на вопли Гути, которая хочет вернуть себе наемного работника.
Тогда Гутя, обойдя песчаную гору, оказывается возле Оли. Она берет ее за руку и тащит к себе. Не тут-то было. Оля молча освобождает свою руку и набирает в формочку песка. Гутя удивлена и рассержена. Не долго думая, она одним движением руки превращает все пирожки девочек в бесформенную массу. Рев на весь двор. Кажется, раскрыты все рты сразу. Рассерженная Гутя уходит из песочницы. Расстроенная бабушка берет на руки Олю. Кто-то успокаивает маленькую девочку, слышится злобное ворчание старухи-«генеральши»:
- Интеллигенция, а никакого воспитания ребенку не дали. Выдрать за такое дело как следует, и сразу поймет.
Бабушка с притихшей на руках Олей молча идет к двери подъезда, краем глаза посматривая, где Гутя. Гутя стоит посреди двора и думает:
«Пойти за бабушкой? Но там противная Оля. Вернуться в песочницу к недостроенному замку? Но одной строить не хочется."
Бабушка скрывается в дверях подъезда. Гутя, уже не раздумывая, бежит за ней. Потом, зайдя в квартиру и расстегивая пальто, спрашивает:
- Ты, бабуля, откуда знала, что я за тобой побегу?
Бабушка молча снимает с Оли пальто, раздирает липучки на туфельках.
- Иди, - говорит, - в комнату. Поиграй, пока я разогрею обед, - и уходит на кухню.
Гутя остается в прихожей одна. Она озадачена. Ей грустно. Раздевшись, она идет в спальню, берет свою забытую маленькую куколку Аню и начинает тихонечко с ней играть. Куколка пляшет у нее на коленях и поет песенку:
Не играю с Олей,
Не играю с Олей,
С Олей не играю –
Я одна гуляю.
Губа толста – брюхо тонко.
Гутя удивляется – как это складно у нее получилось. Она приходит в кухню, усаживается на табурет за спиной у бабушки и еле слышно продолжает петь только что сочиненную песенку, но бабушка и ухом не ведет.
Гутя замолкает. Бабушка поворачивается, ставит на стол три тарелки, говорит Гуте:
- Садись за стол, - и зовет Олю.
Девочки сидят друг против друга. Гутя низко наклоняется над тарелкой, а под столом тянет свою ногу, чтобы пнуть Олю. Бабушка отвернулась подать хлеб. Гутя толк ногой Олю и еще раз - толк! Оля сквасила губы. Гутя спокойно ест суп, как будто ничего не случилось. Бабушка еще раз за чем-то повернулась, и тут Оля взвывает сиреной и бросает в Гутю кусок хлеба. Это Гутя пнула ее в третий раз и сильно. Но вместо того чтобы наказать Олю (хлебом же нельзя кидаться), бабушка (вот несправедливость!) – хлоп Гутю ложкой по лбу. И стукнула-то небольно, чуть-чуть. Но Гутя сползает с высокого стула, надув губы, и удаляется из кухни. В тайне она надеется услышать: «Гутя, вернись сейчас же!» Но бабушка говорит ей вслед:
- Губа толста – брюхо тонко.
Все не так, как Гутя хочет.
Маленькая куколка Аня осталась на столе возле тарелки с недоеденным супом, поэтому Гутя разыскивает старую потрепанную Катю и жалуется ей на свою судьбу, жалуется громко, так чтобы бабушка слышала:
- Ойка в меня хлебом кинула, а бабуля ложкой по лбу стукнула. Никто меня не любит. Ойку убью и убегу из дома.
Бабушка откликается из кухни:
- Все это было, Гутя. Давным-давно было.
- Не было! – кричит Гутя.
- Да про это даже в книжке рассказано. Хочешь – почитаю?
Гутя появляется на пороге кухни. Густые упрямые волосы почти выбились из коротеньких косичек и торчат в разные стороны. Глаза широко распахнуты от удивления и потому кажутся круглыми. Нижняя губа сердито выставлена немного вперед и чуть-чуть прикрывает верхнюю, бедная Катя из-под мышки ноги-руки свесила.
- Сейчас уберу посуду и почитаю вам. Бегите на тахту, я уже иду.
«Моя первая священная история»
Оля и Гутя, забыв о своей вражде, уселись справа и слева от бабушки и открыли большую тонкую книжку.
-«Мо-я пер-вая свя-щен-ная исто… - хотела прочесть Гутя и остановилась.
- …-рия», - помогла бабушка. – Это так раньше «И» писали – палочка и все.
Девочки рассматривают картинки. Сначала Бог летит в лучах солнца, потом он сотворяет мир, потом изгоняет из рая Адама и Еву, а потом Каин и Авель приносят жертву.
- Вот здесь читать будем, - говорит бабушка.
Гутя и Оля притихли, слушают.
- «Велик мой грех. Теперь меня убьет первый встречный», - читает бабушка, и Гутя вдруг спрашивает:
- Почему убьет?
- Потому что если тебе можно убить, то и тебя можно убить. Если все можно, то и убить кого угодно можно.
- А все можно? – снова спрашивает Гутя.
- Ну, а ты как думаешь?
- Не все…
Оле непонятно, о чем говорят Гутя и бабушка. Она встает, берет цветные карандаши со стола и уходит рисовать.
- Если не все, то почему ты сегодня Олю пинала, толкала и тащила?
- Она меня не слушается.
- Подожди, вы играли в песке. Тебе хотелось строить дворец, а Оле печь пирожки. А если бы она твой дворец разрушила и потащила бы тебя печь пирожки?
- Я бы ей совком тьеснула.
- А она тебя не стукнула, когда ты у них все разрушила. Она только заплакала. Тебе нравится, когда сестренка плачет?
Гутя думает, потом говорит:
- Пусть плачет.
- И тебе не жалко?
- Не жалко.
- А мне жалко, я ее буду защищать. Почитать дальше?
- Почитай.
- «Но бог сказал:
- Нет, я положу на тебя такой знак, что тебя не убьет никто, но ты будешь жить, и тебя всегда будет мучить совесть!»
С той поры Каин никогда не мог поднять лицо к небу…»
- А совесть, это что?
- Знаешь, это то, что или есть у человека или нет.
Вот если ты обидела сестренку, она плачет, а тебе не жалко – значит нет у тебя совести, она тебя не мучает. Это плохо.
- Ты меня обидела. Пусть теперь тебя совесть мучает, - говорит Гутя, сползает с тахты и уходит из комнаты, а бабушка берет в руки шитье:
Тихо в квартире.
Бабушка шьет и думает: «Как же это мы, три взрослых человека, не замечали, что Гутенька со сверстниками очень мало общается. Все со взрослыми да со взрослыми. Хорошо, что Олечку привезли. Будут теперь вместе играть. Это и к лучшему. Ведь нас трое росло. Мы тоже ссорились, а потом мирились… мирились…»
Гутя крутится со своей куклой возле бабушки. Видно, что ей хочется что-то спросить. Бабушка поднимает глаза, и Гутя бухает:
- Ну что, бабуля, тебя уже совесть замучила?
Бабушка невольно улыбается.
- А ты хочешь помириться?
- Хочу.
- Вот когда ты по-настоящему с Олечкой помиришься, тогда я с тобой помирюсь. Знаешь, как мы в детстве мирились? Мизинчиками сцепимся и поем: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись!».
- Оля, - кричит Гутя. – Давай мириться!
Девочки сцепляются мизинчиками и поют на всю квартиру:
- Ми-ись, ми-ись. Ми-ись и больше не дерись!
Господи, помилуй!
«Жаль, - думает Мария Анатольевна, - не крестили мы Гутю два года назад. Может, в это лето получится. Павла Романовна выздоравливает. В июне будем вместе жить в деревне. Вот ее желание и сбудется – крестной у Гутеньки станет. Только теперь в серебряную купель наше сокровище не войдет, придется вместе со взрослыми в реке крестить. Каждое лето сейчас столько народу крестится – не может человек без веры жить! Как это он устроен: и стремление к идеалу в него заложено, желание «быть вполне хорошим», так ясно описанное Толстым, и эгоизм, и властность…
В Гуте уже проявляется и то, и другое, и третье. Как уравновесить? – всплыли в памяти слова одного монаха, толковавшего Евангелие: «Христос умыл ноги своим ученикам, тем самым показывая, что власть дается, чтобы служить ближним». – Вера и уравновешивает. Грустно, что так поздно нам было дано приблизиться к Христу. Впрочем, может быть, именно потому нас так взволновала эта встреча…»
Бабушка вспомнила одну из своих первых исповедей, месяца через три после крещения. Она рассказывала о ссоре с учительницей английского языка. Та заплакала после того, как Мария Анатольевна, узнав об очередном конфликте с классом, напрямик сказала «англичанке», что, вероятно, ей следует подыскать другую работу, потому что детей она не понимает и учить не умеет.
Уверенная в своей правоте, Мария Анатольевна вовсе не собиралась каяться и заговорила об этом только потому, что священник спросил, как складываются ее отношения с коллегами. Сейчас он слушал, слушал, потом произнес печально:
- В вас очень много гордости, - набросил епитрахиль и прочитал разрешительную молитву. Она поцеловала Евангелие и крест, попрощалась и ушла. И никак не могла забыть эту печаль в голосе своего духовника, молодого совсем еще человека, ее младшего сына по возрасту. Что же его так расстроило? Он даже не стал ничего объяснять, счел бесполезным. Она сама стала читать все про гордость и смирение и вдруг открыла, в каком глубоком бескультурье пребывала, несмотря на свое университетское образование.
Как раз тогда она повезла свой класс на экскурсию в этнографический музей, километров за сорок от города. Они осматривали крестьянскую избу 18 века. Экскурсовод, пожилой мужчина, сказал, что в этой избе жила семья в восемнадцать-двадцать человек.
- Представляете, - добавил он, - каков был уровень культуры наших безграмотных предков, если они годами неплохо существовали в таких условиях.
Раньше ей казалось, что в конце 20 века люди не могут ужиться в казарме или перенаселенной квартире, потому что развитая личность не должна находиться в таких скотских условиях. И вдруг все перевернулось: в этой «развитой» личности слишком много скотства – вот причина несчастий, утрата древней культуры сожительства, сосуществования, которую заботливо воспитывала церковь. «Братья и сестры!» – так из века в век обращался священник к своей пастве.
Мария Анатольевна откладывает шитье, приподнимается и достает с полки свою старинную библию, доставшуюся от бабушки, открывает наугад: 1182 страница – отмечено красным лет так восемьдесят назад, наверное, молодой еще бабушкой: «Кто говорит, что он во свете, а ненавидит брата своего, тот еще во тьме. Кто любит брата своего, тот пребывает во свете.»
И вдруг по какой-то неведомой ассоциации вспомнилось увлечение 80-х годов – Дейл Карнеги «Основные методы обращения с людьми» - Боже мой, какая мерзость! Как это получается у людей: такой технический взлет и такое духовное убожество? Почему в духовной жизни мы не можем, как волхвы у Мессиана, идти за звездой все выше и выше? Ведь инквизиция, фашизм, сталинщина – прежде всего духовные провалы, да и печальная современность наша, наверное, тоже черная дыра. Господи, помилуй!
Продолжение следует