И кто только придумал, что журналист должен уметь писать в любых условиях, даже "стоя на ушах"? Тут сидишь на стуле, в уютном солнечном кабинете, за просторным столом - и ничего не получается. Социологи утверждают, что жизнь журналиста укорачивается в основном за счёт постоянного "участия в чужой жизни". Я бы сказал иначе: здоровью журналиста, прежде всего, вредит письменный стол. Это он укорачивает нашу жизнь. Это он заставляет нас расплачиваться за короткие счастливые минуты общения с интересными людьми. Именно эти встречи с интересными людьми, поездки за тридевять земель и привлекают молодых. Этим-то журналистика и создала вокруг себя ореол романтики. Но сколько юных сердец разбивается вместе со всей этой романтикой с первых своих шагов, как только сядут за бескровный, холодный, жестокий письменный стол.
Нет, тут надо раз и навсегда усвоить, что журналистика - это чисто лошадиная работа. Иначе ты никогда не увидишь успеха в своём творчестве, не почувствуешь радости от своего труда. Это постоянный, ни на минуту не отпускающий тебя, изматывающий труд. И вечные надежды, что завтра, в более благоприятной обстановке, в лучшем эмоциональном настрое, ты напишешь нечто значительнее, чем вчера. А если пропадёт это желание работать по-лошадиному, это стремление и надежда сделать с каждым разом лучше, то ты уже не нужен журналистике.
Сижу битых два часа - и ни строчки. Ни одной нормальной строчки. Всё не то, всё не так. А я ещё замахиваюсь иногда на рассказы. Какие тут рассказы, когда самый обычный газетный материал не выходит?
Вадим сидит слева от меня, он всё пишет и пишет. Он не замечает, что на лицо его нависла длинная черная прядь волос, которая мешает мне видеть то, о чём пишет. Даже телефонные звонки не выводят его из строя: ответит, поговорит, пошутит, положит трубку и, лишь на мгновение задумавшись, продолжает писать. Как темпераментно, как страстно пишет он, оттопыривая при этом нижнюю губу. Из-под пера этого сухощавого, тепличного паиньки, кажется, вылетают яркие искорки. Смотрю на него, завидую, и сам зажигаюсь. Наконец, он оторвался от стола, отбросил демонстративно ручку, и встал во весь свой жердяной рост. Вот он выпрямился, скрестив руки над головой, блаженно засиял.
- Никакому счастью не сравниться с ощущением хотя бы малой творческой удачи, - сладко пропел он. - Слушай, сударь голубоглазый. Не томись, прочти, пожалуйста, мою штучку. Что-то мне кажется, что она получилась. А? Прошу тебя.
Я с удовольствием прочитал на трех машинописных страничках его зарисовку о птичнице, и долго не мог ничего сообразить. В таком маленьком по объему тексте человек у него виден так, будто ты давно его знаешь, и весь он перед тобой: со своей душой, внешностью и делами.
- Да. Совсем не плохо. И как это тебе удаётся?
- Очень просто! - весело затараторил Вадим.- Навыки. А навыки - дело наживное. Вот смотри. Как, например, написать двести строк в номер, если, скажем, не о чём писать? Сделай вступительный абзац о пробуждении (увядании) природы - тридцать строк готово! Потом дай абзац (если хорошо пойдёт, то целых два) о том, кто осваивает наш суровый, но богатый край, о романтике в северных условиях - строк этак полста! Сразу же, без мостиков, пиши абзац о героизме людей. Это что же мы имеем? Кажется, сто строк в общей сложности! Тут самая пора рассказать в небольшом абзаце о славном рабочем коллективе, с которым ты только что познакомился, о его почине. Потом уже,- вошёл во вкус Вадим,- побольше перечисляй фамилий рабочих. Ну, и не забудь сказать о том, чем они заняты, перечисляй подробно профессии, операции - строк на шестьдесят. А там переходи к заключительному абзацу - о том, как ударно трудится бригада, перевыполняя план. Заканчиваешь материал живой картинкой о природе. И вот тебе солидный материал на двести с лишним строк! Ну, что тут трудного? - закончил он пародию на плохой, но вполне проходной газетный материал.
- Смеёшься надо мной?
- Над нами, старичок. Все мы, в общем-то, так или приблизительно так пишем, когда нам не о чём писать. Или когда нам лень собирать интересные жизненные явления и факты. Есть, конечно, и удачи.
- Но это у тебя удача. Правда, очень хорошо у тебя получилось,- заверил я.
- Ты думаешь? Ну, спасибо. Выходит, моё предчувствие не такое уж обманчивое. Нет, брат, всё-таки хорошим делом мы с тобой занимаемся. Ты знаешь, у меня сегодня было такое паршивое настроение - ну, прямо беги в тайгу к медведям! Всё-таки написал почти так, как хотелось. Теперь я, веришь ли, совсем другой человек. Будто вылечился! Повторяю, никакому счастью не сравниться с ощущением творческой удачи.
- Ты мог бы сейчас объяснить, как всё это в тебе происходило? Это плохое состояние и - достижение цели? Только не дурачься, я серьёзно.
- Серьёзно? Я не знаю, как это называется. По-моему, это называется так: вывернуть себя, измордовать, преодолеть себя, посадить себя на кол, заставить себя работать и - победить. Вот и весь настрой.
- Я так не сумею. Как ни напрягусь, а всё рука сама куда-то тянется к шаблону. Не могу с ней поладить, - честно признался я.
- Видишь ли, в нашем деле есть одна интересная, в общем-то, давно известная хитрость: пока не поймёшь, что написал плохо, не научишься писать хорошо. Всё-таки в журналистике, по-моему, очень важно выработать свой, собственный взгляд на вещи. Впрочем, это везде нужно. А еще важнее - уметь зажигаться, кровно заинтересовываться тем, о чем собираешься писать. Не просто писать об увиденном, а постараться объяснить, понять всё то, что увидел. Ни хорошее владение языком, ни самая богатая эрудиция тебе здесь не помогут, если ты сам не заживёшь теми событиями, о которых пишешь.