ГЛАВА 38
Голоса в высоком каминном зале звучали отчетливо и громко, так что даже малейший вздох между словами был слышен на высокой галерее, углом нависавшей над входом из внутренних покоев. Там, никем не замеченная, стояла мадам Иоланда и внимательно слушала, о чем говорят с её мужем коннетабль и Великий управляющий двора.
Приезд этих двух господ не стал такой уж большой неожиданностью, но всё же выглядел совсем не так, как ожидалось. Во-первых, ждала герцогиня одного только графа и ждала уже давно. А во-вторых, никак не думала, что поводом для приезда станет попытка увезти Шарля обратно в Париж!
Мадам де Монфор писала оттуда достаточно часто, чтобы мадам Иоланда имела представление о том, как развивается любовная интрижка королевы с шевалье де Бурдоном. Судя по всему, об осторожности Изабо беспокоилась уже не так усердно, а, значит, Бернару Арманьякскому оставалось только хорошенько подтолкнуть её к той пропасти, которую герцогиня любезно разверзла перед королевой, «подарив» ей шевалье в день сватовства.
Но случился Азенкур, потом - почти вслед этому горю - умер дофин Луи, и герцогиня вполне обоснованно решила, что графу сейчас «не до того». Что, как глава обескровленной партии, он изыскивает средства для укрепления её рядов, а, значит, и своего положения при дворе…
Однако граф приехал именно тогда, когда его не ждали. Да еще и привез этого неприятного Жоржа Ла Тремуя!
Увидев перед собой нового управляющего двора, герцогиня никак не могла отделаться от чувства брезгливости. Ей не понравилось в незваном госте всё: от бесхарактерного лица и торчащих из-под короткой прически огромных ушей до угодливого подхихикивания при разговоре. Раздражало выражение преувеличенной заботы, когда речь заходила о вещах серьезных, и слезливого умиления, когда говорили о королевском семействе. Всё это выглядело насквозь фальшивым и заставляло думать либо о глупости Ла Тремуя, либо о корыстном лицемерии. И мадам Иоланда предпочла склониться к лицемерию, тем более, что, в отличие от графа Арманьякского, она ничем Ла Тремую не была обязана и не старалась прикрыть его «непонятность» иллюзорными надеждами на выстраданный в плену патриотизм.
Вот почему, унизившись до подслушивания, стояла она сейчас на галерее и внимательно следила за каждым словом, жестом или взглядом разговаривающих мужчин. И старалась хоть в чем-то разобраться.
- Ваша светлость, - говорил, между тем коннетабль, - поймите нас правильно. Желание забрать принца Шарля в Париж их величествами не высказывалось, поэтому вы вольны нам отказать и поступить так, как сочтете нужным. Но, поверьте, желание это было продиктовано исключительно соображениями безопасности…
- Безопасности? – с притворным удивлением перебил герцог. – Выходит, если я правильно понял, вы хотите забрать Шарля из безопасного Анжера, чтобы увезти в Париж, где, как я слышал, все только и шепчутся об отравлении дофина?
- Анжер не так уж и безопасен, - возразил граф. – По дороге сюда я видел толпы беженцев. Среди них не только рабы, но и дворяне, а ваш дом, насколько мне известно, достаточно открыт… Я не хочу сказать, что вы принимаете всех без разбора, но как сейчас угадать - кто враг, а кто друг? Подосланный убийца может прикинуться кем угодно.
Герцог откинулся на стуле и сложил на груди руки.
- Значит, слухи об отравлении все же верны? Тогда почему вы не зовете в Париж и меня, и все моё семейство?
Граф Арманьякский тяжело вздохнул.
- Вы нужны не отравителям, а сплетникам…
И, увидев как взлетели брови герцога, поспешил увести разговор подальше от опасной темы, которой так неловко коснулся.
- Ваша светлость, поверьте старому другу: слухи о том, что дофина отравили, начались не на пустом месте. Лекарь при мне осматривал тело и хотя явных признаков не обнаружил, свои сомнения он все-таки высказал, а я эти сомнения принял в расчет, потому что, согласитесь, трудно умереть в девятнадцать лет будучи абсолютно здоровым.
При этих словах Ла Тремуй округлил глаза и произнес с видом наивного простака:
- Что вы, мессир, принц всегда отличался крайней болезненностью.
Арманьяк поморщился.
- Я сейчас говорил о действительных болезнях, а не о тех, которые случаются от переедания или других излишеств, которым с попущения герцога Бургундского несчастный Луи, упокой Господь его душу, предавался с малолетства.
Голос коннетабля звучал устало.
– Мне бы тоже хотелось думать, что наследный принц королевства, терпящего одно бедствие за другим, умер от естественных причин. Но сейчас, к сожалению, слишком многие хотели бы избавить Францию от правления Валуа. Поэтому, как человек обремененный ответственностью, я не могу закрывать глаза на существование неких враждебных сил среди окружения их величеств! И обязан принять меры! Если дофина действительно отравили, глупо полагать, что заговорщики на этом остановятся…
Он хотел добавить, что лично будет следить за принцем в Париже и не позволит волосу упасть с его головы! Что по старой традиции назначит его на пост главнокомандующего, и это даст сторонникам правящей партии ощущение хоть какой-то стабильности: заставит сплотиться, добавит уверенности… Но не успел.
Ла Тремуй вдруг собрал губы щепоткой и достаточно громко фыркнул.
Все тут же к нему обернулись.
- Что означает ваш смех, сударь? – холодно спросил герцог Анжуйский. – Вы не согласны с коннетаблем?
- Нет-нет, я с ним полностью согласен, - тут же сделал озабоченное лицо Ла Тремуй. – Мне просто кажется, что мессир несколько преувеличивает опасность. Слухи о заговоре действительно ходят при дворе, но я ни разу не слышал, чтобы говорили об истреблении ВСЕХ королевских наследников. - Он застенчиво потупился. – Просто считают, что есть некий расчет… называют кое-какие имена…
- Какие же? – глухо спросил герцог, и мадам Иоланда по голосу догадалась, что он еле сдерживает ярость.
- Разные, ваша светлость… Но в основном имена тех, кому может быть выгодна смерть дофина и его первого преемника, - развел руками Тремуй.
Он выдержал паузу и только потом добавил.
- Вот почему граф и сказал, что прибыл сюда из соображений безопасности... Безопасности не только принца, но и вашей светлости. Как только Шарль вернется в Париж, это лучше любых других мер заткнет рты недоброжелателям.
- Что?!!!
Мадам Иоланда вздрогнула – ей показалось, что в зале прозвучал раскат грома. Но это всего лишь упал стул, с которого герцог поднялся слишком резко.
- Значит, говоря простыми словами без выкрутасов, именно меня считают отравителем дофина?!- прорычал он.
Коннетабль и Ла Тремуй тоже подскочили.
- Ваша светлость, вы не так поняли… - забормотал д’Арманьяк. – эти слухи мы и не хотели допустить…
Но герцог не слушал.
- Приехать сюда было твоей идеей, Бернар?! – спросил он, не снижая тона.
Коннетабль беспомощно взглянул на Ла Тремуя, и герцогиня невольно подалась вперед, чтобы рассмотреть выражения лиц. Но управляющий двора стоял с отрешенным видом, словно говоря: «Я тут не при чем».
- Так вот, - не унимался герцог, – по моему разумению, если коннетабль Франции едет в Анжер, чтобы забрать принца, он только подтверждает все слухи и подозрения! И не надо говорить о какой-то там безопасности! Чтобы называться моим другом, нужно было прежде всего разыскать истинных отравителей в Париже и только потом ехать в Анжер и везти их отрубленные головы, как доказательство того, что Шарлю ничего не угрожает! Может в этом случае я бы с большим пониманием отнесся к необходимости его возвращения и не чувствовал, как сейчас, что меня попросту обводят вокруг пальца, да еще и оскорбляют неслыханными подозрениями! Не ожидал от вас, граф! Никак не ожидал! И, если бы вы не были моим гостем, немедленно отправил бы к вам своего герольда с вызовом!..
Всё остальное мадам Иоланда слушать не стала.
Прекрасно зная своего супруга, она могла с уверенностью предсказать, что дальнейшая беседа превратится в словесную воронку – всё по кругу – одна сторона станет уверять, что её не так поняли, а другая упрямо доказывать, что её смертельно обидели. Всё это было уже не интересно, тем более, что короткий взгляд Арманьяка, брошенный им на Ла Тремуя, сказал герцогине много больше, чем весь предыдущий разговор.
Неслышно ступая, она ушла с галереи.
Потайная лестница вела отсюда прямо в герцогские покои, но мадам Иоланда миновала её и, пройдя по длинному коридору, оказалась перед дверью в комнаты Шарля, где и замерла на короткое мгновение.
Вечером, за ужином, юноша должен был предстать перед гостями, которые не видели его с момента отъезда из Парижа. Произошедшие в принце перемены не останутся ими незамеченными и выводы, которые будут сделаны, предугадать не сложно, поэтому сейчас, перед этой дверью, мадам Иоланде следовало решить, какой совет дать юноше, называющему её матерью, и которому лично она предрекла трон и корону Франции?
- Я не поеду в Париж, матушка! – завопил Шарль едва герцогиня появилась на пороге. – Велите немедленно устроить нашу с Мари свадьбу, или скажите, что я тоже болен и вот-вот умру, как мой брат Луи!
В том молодом человеке, в которого он теперь превратился, мало кто отыскал бы прежнего потерянного мальчика, таящего в себе ростки озлобления ко всем, кто его не любил. В Анжере он окреп, если и не телом, повторявшим тщедушную фигуру отца, то уж точно духом, который укреплялся, благодаря заботам герцогини и учителям, нанятым ею.
Мадам Иоланда сдержано улыбнулась. Пройдя внутрь, жестом выгнала прочь слуг, ожидавших приказаний в соседней комнате, уселась на стул и велела Шарлю сесть напротив.
- Разумеется, вы никуда не поедете, сын мой. Успокойтесь. Свадьбу в дни траура устраивать нельзя, и тем более не следует даже заикаться о каких-либо болезнях. Особенно смертельных.
Она взяла юношу за руку и, притянув ближе, заставила смотреть себе в глаза.
- Я хочу предупредить вас, Шарль. Эти господа приехали сюда прекрасно понимая, что однажды вы сможете надеть на себя корону Франции. Сегодня вечером они будут присматриваться, чтобы решить, насколько вы окажетесь удобны в роли короля, и, я полагаю, следует дать им понять — вы уже не прежний мальчик, с которым можно было не считаться. Покажите всё, чему вы научились в Анжере, даже если им это не понравится. Даже если это навлечет на вас целую армию наемных убийц и отравителей, всё равно покажите им каким вы стали, а, более всего, каким еще можете стать.
Герцогиня отпустила руку мальчика, но взгляд не отвела.
- Возможно, кто-то сочтет этот мой совет безумным… При дворе и так считают, будто мы с герцогом причастны к смерти дофина, и любое даже самое косвенное доказательство лишь утяжелит подозрения. Но человеку, рожденному королем, нельзя скрывать свое достоинство. Оно дается не людьми, и отнято ими быть не может. Кем бы я была, если бы после двух лет воспитания советовала вам сейчас снова надеть личину всеми забытого принца ради собственной безопасности? Вы ведь согласны со мной, правда?
Шарль медленно кивнул.
- Конечно, матушка.
Мадам Иоланда действительно была ему подлинной матерью, учившей не только словам и поступкам, но и их глубинному смыслу. Он прекрасно помнил свой первый месяц в Анжере, когда, едва начав учиться и упиваясь собственной вседозволенностью, позволил себе избить палкой учителя, всё время повторявшего ему: «Это вы знаете плохо», «Это вы ответили неверно»… К учителю тогда пришлось позвать лекаря, а к Шарлю пришла мадам Иоланда. Мальчик подумал, что сейчас его будут стыдить, испугался, стал бормотать какие-то слова в своё оправдание, но герцогиня приложила ему палец к губам и отрицательно покачала головой.
- Конечно, вы ни в чем не виноваты, Шарль. Просто завтра я отставлю от должности мессира дю Шастель. Ему больше нет веры. Видимо, сам воспитывать вас этот господин поленился и позвал в воспитатели обычных простолюдинов. Я не хочу, чтобы от подобного воспитания пострадал кто-то еще, поэтому завтра же к вашим услугам будет назначен бывший наставник моего Луи, а с учебой пока повременим…
Ох как стыдно стало тогда Шарлю! Впервые, вопреки обыкновению, его не ругали! За него хотели наказать кого-то другого! Но, черт возьми, почему-то от этого было намного хуже?! Мальчик видел, что мадам Иоланда чего-то ждет от него, и готов был упасть на колени и умолять не наказывать бедного дю Шастеля! Однако нечто новое, выросшее в нем за последний месяц, подсказывало: «Нельзя, нельзя!». И тогда, вскинув голову, Шарль посмотрел герцогине в лицо и твердо сказал:
- Спасибо за урок, матушка. Новый наставник мне не нужен. А учитель, когда поправится, пускай в вашем присутствии примет у меня тот урок, который я сегодня не ответил. Надеюсь, моё усердие он примет как самые искренние сожаления…
Радость, вспыхнувшая в тот день в глазах мадам Иоланды, до сих пор заставляла Шарля краснеть от гордости.
Он прошел это испытание! И многое для себя уяснил. С тех пор все человеческие добродетели стали рассматриваться им так же пристально, как он рассматривал прежде изъяны королевского двора.
Помнил Шарль и то, как пылая гневом после Азенкура, герцогиня говорила, что в жилах Монмута примесь королевской крови давно выдохлась, а то, что осталось, заставляет спасать свою ничтожную шкуру чем угодно, даже подлым убийством пленных рыцарей! Эти слова засели в голове неразрешимым пока вопросом: а что бы сделал он? Однозначного ответа Шарль тогда не нашёл, но одно уже было ясно окончательно и безоговорочно: королевское достоинство - статья особая, ни с чем не сравнимая. Какие бы испытания в жизни ни выпадали, нужно руководствоваться только им, даже если это оказывалось небезопасно.
Поэтому мальчику легко было понять истинный смысл того, о чем ему говорилось сейчас. Он и сам собирался вести себя с гостями так, как просила герцогиня.
- Не беспокойтесь, матушка, мне не трудно будет с ними встретиться.
Мадам Иоланда провела рукой по щеке юноши.
- Это хорошо, Шарль… И помните, войско герцога Анжуйского и его состояние позволяют не обращать внимания на любые сплетни.
- Я это знаю.
- Тогда верните ваших слуг и оденьтесь как подобает.
Герцогиня встала, чтобы уйти, но теперь Шарль удержал её, взяв за руку. Внимательно глядя в глаза, он спросил:
- Скажите, матушка, Луи на самом деле был отравлен?
Брови мадам Иоланды слегка дрогнули.
Это был важный момент в их отношениях. Рано или поздно мальчик должен был повзрослеть до таких вопросов, и от её ответа зависело многое.
- Не знаю, - ответила она, не отводя глаз. – Но если на роду мне написано привести вас к трону, верьте - эта дорога королевской кровью запачкана не будет.
Вечером, перед появлением принца, все старательно делали вид, что никакой ссоры между герцогом и его гостями не было. Обе стороны сошлись на том, что просто неправильно друг друга поняли, и теперь Бернар д’Арманьяк рассказывал Луи-старшему и Луи-младшему о делах, сложившихся в Париже. Сетовал на то, что армия обескровлена и совершенно не готова к новому вторжению Монмута, а заодно беспокойно поглядывал в сторону герцогини, с которой никак не удавалось поговорить наедине.
Зато Ла Тремую это, кажется, удавалось в полной мере. Не отставая ни на шаг, он следовал по залу за мадам Иоландой и её фрейлинами, с готовностью вытягивал шею, когда к нему обращались, и очень напоминал графу грызуна, который принюхивается к тому, что намерен укусить.
Как ни странно, д'Арманьяк не посчитал сегодняшнее поведение Ла Тремуя ни вызывающим, ни подлым. Скорее, он был ему даже благодарен: теперь не оставалось никаких сомнений в неблагонадежности Великого управляющего двора, а раскрытый враг совсем не так опасен, как доброжелатель, сжимающий за спиной кинжал.
Мимолетное сожаление о дочери, обманутой в надеждах на скорое вызволение из плена любимого супруга, сменилось вопросом - для чего Ла Тремую было нужно поссорить его с герцогом Анжуйским, да еще так явно?
Ответ вертелся на крохотном пятачке событий, где-то между смертью дофина, усилиями, которые прилагала королева, чтобы вернуть прежнее влияние на мужа и тем, что незадолго до кончины наследного принца герцог Бургундский заключил с Монмутом крепкий союзный договор. «Вероятно, меня хотят оставить без поддержки, - думал мессир Бернар. – И судя по тому, что герцог в разговоре подчеркнуто холоден и отчужден, а герцогиня очень маневренно меня избегает, Ла Тремую поставленная задача пока удалась». Но кто её поставил? Герцог Жан или королева? Или, не дай Господи, сам герцог Бэдфорский, оставленный на завоеванных землях наместником английского короля? Может, для этого он и освободил своего пленника так быстро?
«Что ж, вы сами развязали мне руки, – мысленно решил граф. – Хотите оставить совсем одного? Извольте! Но загнанный вепрь, когда понимает, что бежать некуда, бросается на ближайшего охотника. А ближе всех ко мне сейчас её развратное величество. С неё и начнём…. И, пожалуй, даже без совета герцогини Анжуйской. Один так один! До Рождества следует побыстрее избавиться от королевы, затем передушить, как крыс, всех её прихлебателей, а потом, не чувствуя за спиной предательских ножей и прикрываясь делом об измене Изабо, навести, наконец, в стране жесткий порядок, пусть даже ценой собственной популярности!»
Он еще раз взглянул на Ла Тремуя, что-то оживленно говорившего мадам Иоланде. Потом на её внимательное лицо, слишком надменное для благожелательного расположения, и усмехнулся.
«Воистину, сумеешь сделать правильные выводы, и любое, даже самое провальное на первый взгляд дело может принести неожиданную пользу! Времени почти не остается. Сейчас зима, а зимой Монмут, слава Богу, не нападет. Новую армию можно собрать только жесткой рукой. И как ни горько это признавать, но за образец придется взять старого Филиппа Бургундского. А тот мало считался с тем, что о нем думают. Пускай задохлик Шарль остается в Анжере, я и сам сумею править не хуже любого из королевских сыновей или кузенов. А там - как Бог даст… Если победим, судить меня никто не станет. Не получится! А дойдёт до войны... Что ж, на поле боя я сумею стяжать славу не меньшую, чем была у коннетабля Дюгесклена. А он, кстати, тоже плевать хотел на общественное мнение».
Тут как раз возвестили о прибытии Шарля, и граф замер.
Таких перемен он не ожидал!
Пробормотав подходящие случаю соболезнования, д'Арманьяк отступил, изумленно наблюдая, как уверенно и властно ведет себя недавний неуклюжий подросток, про которого, кажется, только вчера все в Лувре, посмеиваясь, говорили: «дохляк - сын алебарды», намекая на обстоятельства его зачатия… Что-то похожее на предостережение почудилось коннетаблю и во взгляде этого нового Шарля, и в тоне, которым он произнес: «Вас, мессир граф, я особенно рад видеть». И недавние грёзы о власти вдруг распластались перед действительностью, поразившей коннетабля внезапным открытием…
Удивленным выглядел и Ла Тремуй. Представляясь Шарлю, Великий управляющий двора еле сумел придать лицу обычное подобострастное выражение, после чего выпрямился и слишком громко возвестил:
- Я привез вам поклон от вашей матушки, принц. В эти горестные дни она особенно остро осознала, как дороги ей все её дети и желала бы видеть вас подле себя как можно скорее.
Зал притих.
Холодно посмотрев сквозь Ла Тремуя, Шарль слегка кивнул, словно благодаря, и повернулся к мадам Иоланде.
- Матушка, разве вы не видите меня каждый день? И разве сегодня я не говорил вам, что не уеду из Анжера никогда? Неужели в этом разговоре было что-то обидное, и теперь ваш поклон мне передает третье лицо?
Он слегка приподнял брови и улыбнулся.
- Впрочем, от вас мне приятно любое внимание. Спасибо…
Затем снова посмотрел на Ла Тремуя.
- Вас, мессир, благодарю тоже. Уверен - вы старались, хотели сказать что-то приятное, и я это оценил. Садитесь за стол возле моей невесты, ей будет интересно послушать парижские новости, а я после ваших слов очень хочу сесть с матушкой.
Слова «Я имел в виду королеву» так и замерли на губах растерявшегося Ла Тремуя.
«А еще говорили, что этому ничтожеству достаточно будет приказать вернуться, и он вернется, - подумалось ему. - Глупцы! Теперь он сам научился приказывать».
И, следуя за герцогской четой к приготовленному столу, Ла Тремуй так же, как и граф Арманьякский, вдруг осознал со всей ясностью – они опоздали! У себя в Анжере герцогиня Анжуйская уже подготовила для Франции нового короля.
СНОВА СОМЮР
Воспоминания заставили мадам Иоланду схватиться за голову. Хотелось зажать уши, в которых долгим стоном снова послышался похоронный звон, два года висевший над Францией словно тяжелая, напитанная слезами туча. Казалось, этот звон настигал рано или поздно каждого француза и заставлял испытывать почти мистический страх: Господь от них отвернулся!
Что греха таить, не обошлась без подобных мыслей и сама герцогиня с её безжалостным умением видеть не только частное, но и целое. События, которые как правило располагались по жизни с интервалом в несколько лет, сплелись в те страшные дни настолько, что превратили короткий год после Азенкура в одно непрерывное горе. Ненасытная смерть уносила жизни, как подвыпивший крестьянин, выкашивающий вместе с лугом и собственный огород. Она тасовала планы королей и простолюдинов словно карточный шулер и выкладывала ухмыляющегося джокера с черепом вместо головы именно тогда, когда игрокам-людям только-только удавалось разложить свои мысли в нужном порядке…
К Рождеству в Париже скончалась безутешно оплакивающая своего плененного мужа дочь графа д'Арманьяк. Поговаривали, что последней смертоносной каплей яда, погубившей молодую женщину, стал отказ герцога Бэдфорского принять хотя бы часть выкупа за её Луи и отпустить его под честное слово.
Это известие огорчило мадам Иоланду вдвойне. По её расчетам пренебрежение, так открыто высказанное Шарлем по отношению к королеве, должно было подтолкнуть графа к решительным действиям. Но теперь, сломленный внезапным горем, он снова ни на что не решится, и нужно искать другие способы устранить Изабо, ставшую в своем любовном безрассудстве и бесполезной и опасной одновременно.
Однако беды и неудачи, если вдруг вцепятся в кого-нибудь слабого, уже не отпускают. А Франция была слаба и очень скоро получила новый ощутимый удар: быстро и неожиданно, точно так же как его старший брат, скончался и новый дофин - Жан, оставив единственным возможным престолонаследником принца Шарля.
Вот теперь мадам Иоланда действительно испугалась! Все её планы рушились и ломались под натиском неведомой уверенной силы. Одно получалось слишком рано, другое за ним никак не поспевало, и нужно было как-то исправлять ситуацию, что-то срочно предпринимать, но что и как – оставалось вопросом неразрешимым. И подступивший внезапно страх советчиком тут был никудышным.
Эта - первая на его памяти - растерянность жены чрезвычайно растрогала герцога Анжуйского. Он решил взять, наконец, инициативу в свои руки и твердо заявил, что поедет в Париж на похороны.
- Если не сделать этого и сейчас, - говорил герцог, - то в скором времени коннетабль Франции снова приедет, но уже не как друг, а как официальное лицо, ведущее расследование. Я должен опередить всех и показать двору, что совесть моя чиста! В крайнем случае, попытаюсь поговорить с королем… Шарля в Анжере нам больше не удержать – место дофина в Париже, но зато я, как ближайший родственник, могу занять место в Королевском совете, и всегда буду рядом, чтобы защитить его от любых врагов.
Герцогиня чувствовала внутри себя какое-то неприятие этого плана, но возразить ей было нечем. Отсиживаться в Анжу тоже был не выход. Легкий шепоток после смерти дофина Луи еще удавалось не принимать в расчет, поскольку оставался молодой и вполне здоровый Жан. Но смерть и этого принца словно указывала на Анжер, приговаривая: «Это они! Это им выгодно!». И было ясно, что сторонников у подобного обвинения найдется немало. Люди охотнее поверят в эту НЕСТРАШНУЮ причину гибели принцев, нежели в иную. В ту, которую подсказывал здравый смысл и политический расчет английского короля. Да и всех его союзников.
- Я не позволю всуе трепать свое имя! – продолжал убеждать то ли жену, то ли самого себя герцог. – Даже последнему дураку должно быть ясно, что любые враждебные действия против меня выгодны, в первую очередь, этому, черт его раздери, Монмуту! Еще бы! Анжу - причина всех раздоров! Это лучшая часть Аквитанского наследства! Ему плевать, что герцогство давным-давно отвоевано: он его хочет, и он его получит, не гнушаясь никакими средствами! И обвинять сейчас меня - хоть в чем, хоть в ничтожной какой-то мелочи - равносильно предательству!
Герцог шагнул к жене и обнял её за плечи.
- Не волнуйтесь, душенька, я вернусь очень скоро. Коннетабль не так глуп, чтобы арестовать меня. Но даже если это и произойдет, вину еще нужно будет доказать. А я уверен, вы сумеете найти хороших защитников, чтобы этот процесс заглох на корню.
Нельзя сказать, что подобное утешение сильно взбодрило мадам Иоланду, но не признать правоту мужа она не могла. Поэтому, скрепя сердце, согласилась на отъезд, оговорив, однако, что поедет и Танги дю Шастель, и еще несколько преданных дворян, лично ею отобранных. В результате её отборов герцог Анжуйский отправился в Париж во главе небольшой армии, которая, по тайному указу мадам Иоланды, должна была в самом крайнем случае отбить его светлость, хоть даже и у коннетабля, и вернуть в Анжер.
По счастью, ничего подобного делать не пришлось.
Меньше чем через месяц - живые и невредимые - все возвратились обратно. Герцог, весьма собой довольный, рассказал, что – да, после смерти Жана слухи о причастности Анжуйского семейства к отравлениям вспыхнули с новой силой, но потом как-то быстро угасли. Официальная версия и в этот раз оглашена была самая безобидная: для всей Франции «болезненный» принц Жан умер от причин вполне естественных, выразившихся в поврежденном когда-то давно - при падении с лошади - мозге…
- Но он действительно не был отравлен? – беспокойно допытывалась герцогиня, еще не верящая в благоприятный исход дела.
- Не знаю, душенька, - беспечно ответил герцог. – Арманьяк говорил об этом как-то туманно… Впрочем, уже и то хорошо, что Шарля в Париж пока никто не требует. Зато место в Королевском совете у меня уже есть.
- А что королева?
- Её не видел. Одни говорят, будто Изабо вне себя от горя заперлась в своем особняке, чтобы никого не видеть. Другие подтверждают – да, заперлась, но совсем по другой причине. Но нам-то с вами, душенька, какая, в сущности, разница, правда?
Однако разница была!
Мадам Иоланда чувствовала всем сердцем, что точка в этом деле еще не поставлена! Тревожась и бесконечно удивляясь, она расспрашивала мужа обо всех подробностях поездки и пыталась разобраться, что же её, в конце концов, так беспокоит? Однако герцог, как всякий презирающий политику мужчина, видел только то, что видел, и на все расспросы отвечал одно: «Всё хорошо. Вы слишком переволновались, дорогая. Уверяю вас, никакой опасности нет, там все спокойно», чем не столько успокаивал супругу, сколько злил.
Не лучше дело обстояло и с дю Шастелем. Но у того, по крайней мере, были уважительные причины ничего не знать, поскольку, по распоряжению Ла Тремуя, всех дворян, прибывших со своими сеньорами из окрестных графств и герцогств, расселяли не в Лувре, а за рекой, в квартале святой Мари.
- Я, конечно, старался при каждом удобном случае быть рядом с его светлостью, - рассказывал Танги, - но, боюсь, это была излишняя предосторожность. Никакой враждебности по отношению к нам я не заметил, и никто не пытался расспрашивать нас о Шарле. Вам следует поверить вашему мужу, мадам. В Париже, действительно, всё слишком спокойно и слишком печально…
А потом герцог Анжуйский внезапно занемог, и мадам Иоланда, как-то сразу, обреченно подумала: «Вот оно…»
Вызванный лекарь поначалу только развел руками – обычная простуда. На дворе зима, а герцог, как большой любитель верховой езды, не слишком заботился о том, чтобы одеваться теплее. «Нечему удивляться, мадам – организм его светлости уже не так молод, как раньше, и легче поддается недугам. Это недомогание скоро пройдет».
Слегка успокоившись, деятельная герцогиня тут же достала все свои снадобья и собралась всерьез заняться заболевшим, но супруг над ней только посмеялся.
- Из рыцаря хворь выходит с потом, - заявил он. – Я просто засиделся.
И пригласил Танги дю Шастеля размяться с ним на мечах.
Бой вышел коротким. После нескольких выпадов и несильных замахов герцог Луи вдруг побледнел, зашатался и упал в обморок.
Прибежавший лекарь уже не пожимал плечами. Кинув встревоженный взгляд на герцогиню, он покачал головой:
- Я не знаю, что с его светлостью, мадам. Появились новые симптомы… Если позволите, я бы хотел пригласить из университета нескольких своих коллег для консультации.
Мадам не просто позволила. Она велела снарядить за учеными медиками собственную карету, а когда они приехали, готова была сама им прислуживать, лишь бы помогли! Но увы, многочисленные обследования и неуверенный диагноз, что у его светлости «что-то вроде желудочной болезни», состояние герцога не улучшили. Он еще бодрился, говорил, что вот-вот встанет на ноги и безропотно принимал все снадобья герцогини, однако, угасал с каждым днем всё больше и заметнее.
А потом, одним ужасным весенним днем, жизнь Луи Анжуйского оборвалась, и солнце почернело в глазах мадам Иоланды.
«Его отравили, отравили, отравили!!!», - повторяло теперь в Сомюрском замке бесконечное эхо. «Разве мало на свете ядов, не оставляющих следов?! Надо было обследовать язык, глаза, кожу под волосами… Как я могла быть такой легковерной?! Хотя что уж теперь. Луи мертв, и сама я словно не живу в этом перестроенном, отделанном для счастливой жизни замке»
Руки, сжимавшие голову, бессильно опустились. Похоронный звон в ушах сделался тише, и глаза обожгло подступившими слезами, как будто на растрескавшуюся сухую землю брызнуло долгожданным дождем.
Да нет, полно!
Герцогиня зло встряхнула головой.
Ей ли опускать руки?! Ведь есть еще Анжу – её государство, её дом и семья! Вотчина, ради процветания которой она готова спасать всё королевство французское! Есть две девочки в Лотарингии, которым необходимо дать спокойно вырасти. И, наконец, с сегодняшнего дня есть огромное желание отомстить.
- Эй, кто-нибудь! – закричала герцогиня. – Немедленно мою карету! Я возвращаюсь в Анжер!
Она горела нетерпением уехать немедленно, поэтому, когда спустя всего минуту во дворе замка послышался стук копыт и грохот колес подъезжающего экипажа, мадам Иоланда решила, что это перепуганные слуги поспешили выполнить её распоряжение почти мгновенно.
Как была, в домашнем платье и вдовьем покрывале, герцогиня спустилась вниз, но увидела перед входом не свою карету. На дверце этой чужой, запыленной, явно проделавшей долгий путь красовался красно-белый герб с золотыми арманьякскими львами. А рядом, глядя на неё ледяными от решимости глазами, стоял и сам коннетабль Франции.
- Мадам, - сказал он, - её величество королева Изабо требует возвращения принца Шарля в Париж. И я приехал сюда, чтобы просить вас помочь мне её уничтожить.
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/04/17/1671