Рассказ опубликован в журнале "Контрабанда" (июнь 2011 г.)
Олл инклюзив.
- На море тебя летом хотим отправить. Поедешь?! - спрашивает меня хмурый мужчина лет под сорок с бесцветными, ничего не выражающими глазами и короткой стрижкой полубокс.
Мужчину зовут Иван Михайлович Синицин, в студенческом быту - просто Михалыч.
Я нахожусь в его кабинете. На одной стене висит портрет Андропова. Смотрит сурово. Сквозь очки. Вдоль другой стены - сейф огромных размеров. Старый, с облупившейся местами краской. В центре кабинета стол. За ним сидит Михалыч и листает какие-то бумаги.
Он отрывается от них, поднимает на меня свой усталый взгляд и продолжает:
- На пару месяцев, за государственный счет. Июль-август. Еда, дорога, медицинское обслуживание, все включено. Олл инклюзив!
Я пытаюсь вглядеться в лежащие перед Михалычем документы. Неудобно читать вверх ногами. Похоже, это мое институтское дело с фотографиями и справками.
- Чего? - переспрашиваю я. - Извините, Иван Михайлович, не понял Вас, какой "юзиф"?
- Английский что ли плохо учил? - обижается Синицын, - олл инклюзив, говорю, все включено, то есть. Вообще ни на что тратиться не надо, максимум на подарки родителям. Эксклюзивное предложение. Такая поездка редкость. Настоящая удача. Долго еще может не подвернуться. Так что, едешь?
- Не знаю, - неуверенно бормочу я, чувствуя какой-то подвох, - надо подумать немного. Это за чей счет-то все планируется, оплачивает кто, в смысле? И почему именно я? А другие как же? Ну, группа там моя, однокашники. Не хочется мне одному. С ребятами бы. Чего я там один, на море-то….
Как говорится, "олл инклюзив" только в мышеловке у нас бывает. Это меня так мама всегда учила.
- Ну ты любопытный, - возмущается Иван Михайлович, - вопросов-то, вопросов сколько. Сразу видно - отличник.
Я немного смущаюсь и краснею.
- Отличник, отличник, - кивает головой хозяин кабинета, - у меня вон написано все.
Он ворошит бумаги и продолжает:
- Характеристики на тебя тут, из деканата, с кафедры, комитета комсомола. Все положительные, между прочим. Рекомендуют настоятельно. Даже первый секретарь. Он тоже. Вот и ответ, кстати, почему именно ты. А кто еще? На море только лучших посылают. Это награда за достойную учебу. Пять лет без единой "четверки"! Молодец. А что за ребят волнуешься - похвально. На море дружба и взаимовыручка всегда понадобятся. Да и веселее вместе, в компании. Будут, будут там и друзья твои. Не переживай. Одногруппники в первую очередь. Не один едешь. Мы уж позаботимся.
Михалыч достает из ящика стола пачку сигарет, достает одну, раскуривает и продолжает:
- А за чей счет, спрашиваешь… так это, объясняю…за профсоюзный! Профсоюз военнослужащих. Слышал о таком?
Я мотаю головой. Железнодорожников знаю, у меня бабушка всю жизнь в нем состояла, работников высшего образования тоже, там мама. Шахтеров вот еще слышал. Ну, это по телевизору. Они чего-то в Англии бастуют иногда. Не, про военнослужащих не слышал.
- Ну не слышал, так не слышал, - отмахивается Синицин. Лицо его вдруг становится серьезным. - Мне тут с тобой некогда лясы точить, студент. Быстро говори, едешь - не едешь? Желающих - целый курс. Заявок - миллион. Не едешь если, сейчас другого позову. Сидорова вон, к примеру.
- Еду, - слова словно сами слетают с моего языка.
Сидоров мне как красная тряпка для быка. Не люблю я его. Сильно не люблю. Он у меня, гад, все время списывает, а потом перед преподавателем кичится, что учил, мол, всю ночь: - Еду, еду, конечно, Иван Михалыч.
- Вот молодец, другое дело, - отвечает Синицин, - и не сомневался я в тебе. На, расписывайся.
Он протягивает мне пачку бумаг, скрепленных канцелярской скрепкой, дает ручку и тычет прокуренным пальцем в угол верхнего листка. - Здесь вот, внизу.
- Это чего? - спрашиваю.
- Чегочка с хвостиком, на….,- комментирует Иван Михалыч, - путевка это, блин, профсоюзная, с трансфертом и медицинской страховкой. Быстро давай автограф ставь свой.
Я расписываюсь. Синицин забирает у меня верхний листок, отдает оставшуюся часть и, моментально потеряв ко мне всякий интерес, снова утыкается носом в свои бумаги.
- Извините, - говорю, - а чего дальше-то мне делать, ну ехать когда, брать что, принадлежности купальные там, и прочее, кто подскажет?
- А! - словно вспоминает про меня Михалыч, - ты еще здесь. Ну это…. Вечером дома посмотришь, инструкция там.
Синицин косит глаза в сторону бумаг и продолжает:
- Написано в них все, какую одежду брать, какой паек в дорогу, билеты там приложены на поезд и прочее. Прочтешь, короче. И вот еще что. Про теплую одежду там все всерьез, не шутка. Имей виду. На море-то еще ничего, там бушлаты дадут. А вот пока до места добираться будешь, можно и дуба дать. Бывает и снег посыплет неожиданно. Климат суровый, на….Хоть и лето….Помню в мою бытность там раз в августе зарядило под ноль на неделю. Вот мы уж натерпелись. В казармах-то не топят.
Я вздрагиваю и пытаюсь вчитаться в выданные мне документы. Перед глазами пляшут напечатанные на пишущей машинке слова.
- А мы…., - мой голос в последней надежде срывается на фальцет, - на какое море-то едем, Иван Михалыч? На Черное или Каспийское?
Синицин давит окурок в пепельнице. Я еще пытаюсь во что-то верить. С каждой долей секунды этого "что-то" становится все меньше.
- Чего? А, море какое? - он достает несвежий платок и вытирает им лоб. В кабинете становится жарко, - ну это как его…. В честь путешественника еще названо. Баренцево кажется …или Лаптевых. Я уж не помню точно. У меня с географией не очень. Да и тайна это военная. Ты только вот расписался. А сам вопросы задаешь, как разведчик. Да потом, тебе не все равно? По любому там купаться нельзя. Яйца отморозишь. Да и это….и пляжа там нет. И песка, соответственно. Давай иди, иди уж, милок. Подписку дал, свободен, значит, не задерживай. Там в путевке все написано…и про трансфер, и про страховку, и про купальные принадлежности.
Я грустно направляюсь к двери.
- А еще вопрос разрешите? - возникает в моей голове мысль.
- Ну! - морщится Михалыч, - быстрее только.
- А отказаться можно? - интересуюсь. - Пусть вон Сидоров едет, к примеру. Он же хочет, говорите.
- Не, отказаться уже нельзя, - разводит плечами Синицин, - раньше надо было думать. Путевка сгорит. Горящая она, видишь. Уезжаем в понедельник. Явка обязательна. Сбор в восемь утра у института. За отказ - расстрел на месте.
Михалыч заливается громким смехом Лелика из фильма "Бриллиантовая рука". В кабинете дрожат стекла. Я выхожу, закрываю за собой дверь и поднимаю глаза на привинченную к ней табличку.
"Особый Отдел", - гласит надпись, - "Капитан третьего ранга Синицин Иван Михайлович". Почему-то бросаются в глаза два круглых окающих очка в названии.
- Ну и жопа, - бормочу я, отходя от двери, - вон оно как, Михалыч, значит море-то Баренцево! Или все же Лаптевых?
В моих руках пачка документов. Я засовываю их в портфель.
***
- Да, Баренцево! - возмущенно повышает на нас голос политрук Звягин, - а вы что хотели? В Крым что ли? Хренушки. Тут вам не здесь. Здесь море северное, холодное. Это вам не Сочи с Геленджиком. Это настоящий русский север. Купаться не советую. Во-первых, яйца отморозите, во-вторых, во- вторых…, - он теряет нить ускользающей мысли, но находится по-военному быстро, - …во-вторых, потом вас в бане от солярки отмывай. А в баню здесь не рекомендую ходить, к венерологу очередь большая.
У политрука лысая, похожая на страусиное яйцо голова и крупный нос. А еще у него изо рта явно пахнет перегаром. Он останавливается возле меня и смотрит снизу вверх. Во мне сто девяносто. В политруке максимум сто семьдесят. Его это явно озадачивает.
- Фамилия!? - обдает меня Звягин ароматом вчерашнего некачественного спирта.
Я представляюсь, стараясь не дышать.
- На каком мы море сейчас, курсант?! - спрашивает политрук и ехидно улыбается.
Он рассчитывает застать меня врасплох.
- На Баренцевом, товарищ капитан второго ранга, - отвечаю я.
Я, кстати, перед отъездом карту посмотрел. Чтобы папа с мамой не волновались. Ну и так, для ориентировки опять же.
- Молодец! - Звягин уважительно кивает головой и хлопает меня по плечу, - молодец, курсант.
Мы стоим вытянувшись в шеренгу посреди казармы. Нас двадцать человек. Вся моя студенческая группа. Однокашники. Заложники начальника Особого Отдела капитана третьего ранга Иван Михалыча Синицина. Политрук, заложив руки за спину, вышагивает по красной ковровой дорожке перед нашим строем.
- Запомните, товарищи военнослужащие, - поднимает он вверх указательный палец и словно заговорщик понижает голос, - запомните. Знание географии в нашем с вами случае серьезное и важное преимущество перед противником. Даже если во время несения боевой вахты на подводной лодке откажут приборы и вам придется всплыть не запланировано, тот факт, что вам известно название нашего с вами родного моря, может оказаться решающим. Баренцево оно и есть Баренцево. Любого северянина спроси, он дорогу к порту приписки покажет.
Звягина "штормит". Это видно невооруженным глазом. И "слышно". Особенно по запаху.
- Молодец, курсант, не зря тебя в институте учили, - снова обращается он ко мне, - не зря. Захочешь дальше на флоте остаться, только скажи, я тебе лучшие рекомендации дам.
Мне не нужны рекомендации. Я не хочу остаться на флоте. Я хочу домой и чем скорее, тем лучше.
- У меня знаешь какие связи там в штабе, - продолжает политрук. Он тычет пальцем в потолок и чуть не теряет равновесие, - у меня связи ого-го. Звягина в штабе от писаря до адмирала все знают и уважают.
Я стою вытянувшись в струну. Передо мной нетвердо покачивается политрук. Ну и запах, что же он все-таки пил, думаю я, и интересно, у кого в море можно спросить, где порт приписки, если вдруг откажут приборы.
Мне хочется задать эти вопросы политруку, но я не решаюсь. На флоте субординация, а он старший по званию.
- И, в-третьих, - пьяно улыбается вдруг, словно что-то вспомнив, Звягин, - купаться тут нельзя, потому что пляжа нет. Нету пляжа, - он хлопает себя по ляжкам и разводит руками, - облом!
- Смирно, - слышен голос дневального, - товарищ капитан первого ранга! За время Вашего отсутствия происшествий не зафиксировано. Дежурный…..
- Вольно, - доносится до нас командный голос.
- Смирно, - орет политрук.
***
- Бойцы! - говорит нам командир лодки капитан первого ранга Кныш, - вот и настал ваш час отдать Родине свой долг по защите ее северных рубежей. Жаль, что вы здесь всего на два месяца, а не на три года, как матросы срочной службы. За три года я сделал бы из вас настоящих военных.
- А так, - он грустно машет рукой, - ни рыба, ни мясо. Креветки третьей категории. И, тем не менее, сообщаю вам, что вы находитесь на двухмесячных воинских сборах на территории закрытой воинской части, расположенной в военном городе N. И здесь соответственно действует режим секретности и его надобно соблюдать. О чем вы собственно и дали расписку перед приездом. А почему? А потому, что враг не дремлет и ждет не дождется, чтобы наши тайны выпытать. Мы же этого допустить не должны. Но пусть вам политрук на эту тему политинформацию читает. Ему зарплату за это платят. Теперь по моей, командирской части. Жить будете здесь в казарме, вместе с матросами и старшинами срочной службы. Они соответственно помогать вам будут как более опытные, хоть и младшие по возрасту товарищи. А служить….служить будете на подводной лодке, между прочим, с атомным двигателем. Лодка старая, заслуженная. Но на ходу...должна быть, во всяком случае, - на этом месте Кныш немного понижает голос и слегка потупив взгляд в пол, произносит, - ну ходить-то на ней не надо никуда, стоит себе у причала и стоит.
- Нам ведь главное что? - он делает паузу и отвечает сам себе. - Правильно! Чтобы не было войны. Что на лодке делать, как себя вести, чем заниматься, каждому в отдельности и всем вместе, это вам младшие командиры объяснят, когда вас всех за отсеками закрепят.
- Дальше! - продолжает Кныш, - сразу хочу сказать, до присяги из казармы ни ногой. Потом будут увольнения в город. Иногда. Тем, кто заслужит. Предупреждаю. В баню ходить не советую. Иначе остаток службы проведете у местного венеролога. А он у нас в городе один всего, с потоком желающих не справляется. Так что давайте работы ему не добавляйте.
- Ну, вот и все, собственно. Инструктаж закончен. Все, кто успешно пройдет этот краткосрочный курс молодого матроса, получит соответственно звание лейтенанта запаса. Успехов вам, товарищи курсанты. Командуйте, политрук, - и командир, козырнув, удаляется в свой кабинет.
***
- Отделение, подъем. Тревога, - раздается звонкий голос дневального.
Я пытаюсь открыть глаза.
Передо мной вдалеке маячит круглый диск казарменных часов. На них ровно 5-00. Это пять утра, понимаю я. Сквозь полуприкрытые занавески бьет утренний свет. Он же дневной, он же ночной, он же вечерний. Мы за Полярным кругом. Нынче полярный день. Потому что лето. За полярной ночью нужно ехать зимой. Тогда здесь снег, северное сияние и пронизывающий до костей морской ветер.
- Подъем! Вставай, курсант, - старшина первой статьи сбрасывает с меня одеяло и трясет кровать. Она двухярусная. Там наверху спит Вовка. Он и сваливается вниз от тряски, словно перезревшая груша. Я еле успеваю поймать его.
- Подъем, подъем, - орет старшина, - у вас сорок секунд по нормативу на все про все. Двадцать уже прошло, а вы еще глаза не продрали.
Я натягиваю форму, сапоги и полусонным втыкаюсь в строй. Я почти последний, после меня только Вовка. Тельняшку он надел наизнанку. Побъют, - вспоминаю я детские истории и поеживаюсь.
Напротив меня старшина с секундомером.
- Плохо, курсанты, - обращается он к нам, - очень плохо. Две минуты, если считать по последнему. Никуда не годится. Очень плохо. Будем воспитывать в вас моряцкий дух, взаимовыручку и дисциплину. Время у нас есть, целых два месяца. К концу августа за тридцать секунд собираться научитесь. Это я вам обещаю.
- Ну а сейчас, бойцы, - продолжает он, - марш-бросок на подводную лодку. Пять километров в полной выкладке.
- А в туалет? - спрашиваю я. - Пописать там, зубы почистить.
Мой голос тонет в нарастающем шуме. Это сапоги стучат о деревянные ступени нашей лестнице. Раз-два, раз-два, - командует старшина.
- В туалет надо раньше вставать, до подъема, - слышу я голос бегущего рядом матроса-срочника.
***
- Быстрей, быстрей, бойцы, - торопит нас старшина, - вы не на прогулке, мать вашу, это флот. Вдруг завтра война, а вы не готовы. А если ядерная бомба сейчас летит прямо на нас. Время прилета 10 минут. А нам еще 8 бежать. И за две минуты погрузиться на расчетную глубину. А не успеем, растворимся во всесжигающем пламени. Быстрее, быстрее.
Мы бежим. Бежим уже двадцать минут. В сапогах, бушлатах и с какой-то сумкой наперевес. Кажется в ней противогаз. Наверное, он должен защитить меня от "ядерной" бомбы. Плохо накрученные портянки трут ноги. Мы бежим. Впереди нас ждет подводная лодка. Вот она показывается за гранитными валунами. Лодка мирно плещется у пирса, словно гигантский кашалот, готовый в любой момент поглотить тысячи килограммов планктона. Планктон это мы. Сейчас мы исчезнем в ее чреве.
- Раз-два. Стоп, равняйсь, смирно, - командует старшина, - знакомьтесь - наша Маша!
Машей здесь ласково зовут лодку. Видимо от английского слова MARINA.
Маша - дама пожилая. Говорят, заложена в одно время с печально известным "Комсомольцем". Тот же проект. В плавание не выходит уже несколько лет, да и не может похоже, ведь части приборов на ней давно нет. Это нам нашептали вчера матросы-срочники. Лодку, однако, не списывают, потому, как новая не построена, а списание приведет неминуемо к расформированию части. А часть расформировывать не полагается, поскольку подобное решение может нанести непоправимый урон обороноспособности нашей страны и отправить на улицу в поисках работы несколько десятков офицеров. В городе другой работы нет. Поэтому каждый день к лодке бегут из своих казарм матросы, хватают в руки швабры и ведра и под суровым взглядом старших по званию совершают ежедневный ритуал омовения, а в остальное время сидят в Ленинской комнате и учат Устав. Так выглядит мое двухмесячное ближайшее будущее на Баренцевом море.
- Братва, - кричит старшина, вылезающему из лодки персоналу, - забирай пополнение. Курсанты….
Ко мне подходит здоровенный калмык.
- Ты ко мне, - говорит он, - в третий отсек, залазь.
Я иду вслед за ним.
В третьем отсеке он вручает мне швабру и ведро.
- Мыть с порошком, - калмык улыбается и его, без того широкое лицо становится еще шире. - Вода за бортом. Работать отсюда и до обеда. Обед в полдень. Сейчас пол шестого. Два перекура по три минуты, когда я разрешу. Добро пожаловать на флот, товарищ курсант. Время пошло!
***
- Орлы! - хмуро начинает командир, - у нас проблемы. Их надо решать. И ваша святая задача и можно сказать воинский долг, помочь нашей с вами части. От своевременного и четкого решения этих проблем зависит обороноспособность нашего государства, ну и честь нашей части.
Мы стоим по стойке смирно в казарме.
Сегодня третий день моего пребывания на военных сборах. Два предыдущих дня были похожи друг на друга как две капли воды. В пять утра подъем по тревоге, сорок секунд на построение, пятикилометровый бросок на подводную лодку, швабра и стиральный порошок, марш-бросок обратно, обед, изучение Устава, политинформация, ужин, физподготовка, отбой. Сегодня третий день, впереди еще пятьдесят семь! Еще пятьдесят семь марш-бросков, пятьдесят семь политинформаций и отбоев. Матросы в казарме нам завидуют. Некоторые из них тянут здесь уже третий год. У других эти три года еще впереди. Каждый день одно и тоже. Разве можно пережить тысячу политинформаций? Нам осталось всего пятьдесят семь. По их понятию, у нас уже дембель. Конечно нам лучше, чем им. Но это не придает мне ощущения счастья.
- Орлы! - повторяет командир, - через неделю у нас проверка. Штабная!
Он поднимает вверх указательный палец: - Адмиралы приедут. Надо встретить их на уровне, показать все положительное, что у нас есть. В том числе и вас, красавцы вы наши. А положительного у нас, товарищи курсанты не так уж и много. Мы имеем, как минимум, три проблемы! Во-первых, хромает физподготовка. Некоторые из вас всего пять раз подтянулись на вчерашней тренировке. Во-вторых, знание Устава. Устав для вас сегодня самая главная книга в жизни. Она вам важнее Гоголя и Чехова. Потому что Чехова прочли, попереживали за героев и забыли. А Устав! Устав это книга, по которой вам жить, без малого два месяца. Я уверен был, что вы его на гражданке наизусть выучили, пока на военной кафедре прохлаждались. А тут. Что я вижу. Устав из вас не знает ни один. Так что с сегодняшнего дня все свободное время, а свободным у солдата является время от подъема до отбоя, будем подтягиваться и учить Устав. Подтягиваться и учить. Через пять дней лично буду принимать зачеты. Перерыв только на сон и прием пищи.
- Вопросы есть? - командир отрывает свой взгляд от потертого казарменного пола и обводит наш строй.
- Есть, товарищ капитан первого ранга, - выгибает грудь колесом Вовка, - разрешите?
- Валяй, курсант, - кивает Кныш.
- Вы про три проблемы говорили, - интересуется Вовка, - а назвали две только. А третья?
- Молодец, боец, - одобрительно восклицает командир, - внимательность в военном деле вещь первостатейно важная. Третья проблема самая тяжелая, - хмурится Кныш, - если первые две худо-бедно мы подкачаем общими усилиями, то вот третья….третья - беда.
Командир выходит на центр казармы, засовывает рук в карманы брюк и сокрушенно мотает головой.
- Лучший набор был. Орлы! Все один к одному. И так подставили. Дембеля хреновы. Ладно, у меня личную тельняшку стырили. Ладно, у замполита погоны все и лычки с парадного кителя поотрезали. Но на святое зачем покушаться? Ведь что они, мерзавцы, натворили. В ночь перед дембелем отвинтили на память себе в казарме табличку "Ленинская комната В/Ч 123456", то есть нашу с вами что ни на есть родную табличку. Два месяца мы уже без нее. Страдаем, - Кныш смахивает скупую мужскую слезу, - как мы проверяющим объясним, что у нас таблички нет? Не скажешь ведь, что сперли. У нас же флот все же. Засекреченная, супер-закрытая часть. А тут таблички тырят у начальства под самым носом. Наша недоработка, замполита, в первую очередь. Надо исправляться. А как, спрашивается. Художников у нас нет, чтобы все нарисовать по-быстрому, новую, в смысле. В прошлом наборе был. Его нам из Художественного института прислали. Все три года отпахал. Красавец. Модильяни, можно сказать.
- Уж берегли мы его, как могли, - откровенничает командир, - он нам тут всем портреты рисовал. Всему руководству. Адмиралу, вон, на день рождения. Порадовал старика. Отпустили его домой последним. Когда все демобилизовались, и штрафники тоже. Даже дополнительно на месяц задержали и пару стенгазет на будущее обязали нарисовать. Вот он похоже, вражья морда, в отместку табличку на память и упер. А на смену ему не прислали никого. Одного зачем-то из Консерватории и второго из циркового училища. А на хрен нам клоуны и композиторы? Нам художники нужны. Клоунов у нас и своих полно. Хорошо хоть композитора удалось в соседнюю часть поменять. На сантехника, после профтехучилища. Он нам канализацию теперь чинит. А им барабанщик был нужен, вот пусть композитора и переучивают.
- Есть художники у вас? - с надеждой спрашивает нас командир, - табличку рисовать надо. Очень работа важная на сегодняшний день. От марш-бросков освобожу. И даже от Устава.
Вот, чувствую, я. Время мое приходит. Эх, думаю, была - не была. Риск - дело благородное. Авось прокатит.
- Так точно, есть, - громко выкрикиваю я, - есть, товарищ капитан первого ранга. Курсант Иванов. Самый, что ни на есть художник. Настоящий.
А сам шаг вперед делаю. Все лучше, чем марш-броски по утрам да зубрежка Устава круглосуточно.
***
- Ты, правда, рисовать умеешь? - спрашивает меня командир.
В его глазах я вижу надежду и веру в то, что смогу спасти всех от адмиральской проверки, нарисовав табличку. Все остальное сделают старшины и политрук. Это под их руководством вся моя студенческая группа будет учить Устав и подтягиваться.
- Умею, - набрав полные легкие, рапортую я.
Мне надо выручать командира, нашу часть и весь северный морской флот. Мне не хочется бегать со шваброй на лодку и спать, засунув Устав под подушку. Интересно, что для меня сейчас важнее?!
Легкий ветерок авантюризма развевает мои коротко подстриженные волосы. Он дует с моря. В школьные годы моими любимыми книгами были "Приключения бравого солдата Швейка" Я.Гашека и "Три мушкетера" А.Дюма. Их я прочитал раз по десять. И еще десять раз "Двенадцать стульев". Стул уплывал от Великого комбинатора на пароходе по реке Волге. Это моя река. Я на ней родился. Мой "стул" может уплыть тоже. Этого допустить нельзя. Я обязан успеть на этот пароход.
- Так точно, - не краснея, вру я.
Я не умею рисовать. У меня плохой почерк. В школе у меня была единственная "тройка". Догадайтесь, по какому предмету. Хотя нет, не единственная. Еще по пению.
На глазах командира наворачиваются слезы. Он незаметно смахивает их на позолоченные погоны.
- Я верю в вас, бойцы, - дрожащим голосом произносит он, - я знаю, что вы спасете нашу подводную лодку, меня и честь всей команды.
- Все необходимое возьмешь у каптера, - говорит он мне, уже успокоившись, - на время творческого задания освобождаешься от всех видов работ и заданий. Как обещал. Наверстаешь. Табличка для нас сейчас важнее. Табличка наше лицо, честь и визитная карточка. Ленин - наше ВСЕ! А стало быть, Ленинская комната - это как храм божий….
- Тьфу, заговорился я что-то, - спохватывается Кныш и уже по-деловому спрашивает, - до вечера успеешь?
- Никак нет, - отвечаю, - дело серьезное, работа творческая, спешку не любит. Да и технологический процесс, опять же. Дня три, - говорю, - точно уйдет, а лучше пять, если с первого раза что не сложится.
- Во как, - удивляется командир, но, подумав немного, соглашается, - рисуй, курсант, время как вода в Баренцевом море. Плещется себе у пирса и плещется. Его много. На нашу жизнь хватит.
- Мичман, - приказывает он стоящему поодаль парню моего возраста в кителе, - принимай командование над бойцом, передаю его в твое распоряжение. Дурному не учи, а табличка, чтоб через пять дней весела. А лучше, через три. Лично отвечаешь. Помоги курсанту с инвентарем.
Мичман кивает своей фуражкой.
Я запрыгиваю на уплывающий пароход со стульями Кисы Воробьянинова. На берегу остаются марш-броски, зубрежка Устава и учебные тревоги. Мичман дружески хлопает меня по плечу. Его фамилия Чуков.
***
- Краски! Золотую и красную, ватман, карандаш, бритву, вату, линейку и растворитель какой-нибудь, - говорю я каптеру, - ну вроде уайт-спирита.
Каптер смотрит на меня недоверчиво. Его зовут Яша. Он еврей. Все каптеры евреи, вспоминаю я сказанную перед дверью фразу мичмана.
- Слова-то какие знаешь, - цокает языком Яша, - уайт-спирит. Почти как скот фицджеральд. Это ты что ли новый художник?
Я киваю головой.
- Бритва тебе зачем? Вены хочешь порезать себе? - интересуется каптер, - неужто уже деды достали?
- Нет, - мотаю я головой, - трафарет вырезать для таблички. "Ленинская комната в/ч № 123456". Табличку же украли предыдущую. Люди какие-то нехорошие. Вот я и буду ее делать. Новую. А как без трафарета. Без трафарета никак нельзя в нашем деле. Трафарет для художника вещь наиважнейшая.
- Художник! - улыбается каптер, - да из тебя художник, как из меня капитан первого ранга. Ты Яшу не обманешь. Яша всех вас молодых чует. За морскую милю! Закосить от марш-бросков решил за творческим процессом.
Я смущаюсь и начинаю подбирать слова.
- Не спеши, - останавливает меня Яша, - все правильно сделал. На кой хрен им тут наша служба. Все равно лодка не на плаву. Нам здесь важно время скоротать до дембеля, а командирам военный бюджет освоить и на пенсию побыстрей выйти. Вот каждый свою задачу и выполняет. А там наверху возникает полная иллюзия, что наша страна готова к отражению любой атаки извне. А ни хрена, я тебе скажу, она не готова. Все это понимают, но никто никогда не признается. Ты Яшу слушай. Яша все на флоте знает лучше адмирала.
- Ну да ладно, - сам себя перебивает он, - мое дело маленькое. Я тебе сейчас все выдам под роспись. Только смотри, ватмана напишу в два раза больше, чем просишь и краски лишний флакон. Но тебе излишки не дам. Это для дедов наших. Им по домам скоро разъезжаться. Альбомы дембельские самое время готовить. Вот такая у нас на флоте арифметика.
Каптер уходит вглубь своего склада и через пару минут возвращается с полным пакетом.
- Вот, - протягивает он мне, - твори. Рисуй табличку. "Ленинская комната в/ч 123456". Авось провесит до ближайшего дембеля. Ее ребята почти каждый раз отвинчивают, как домой уезжать. Красивая вещь. Ценная. Красная с золотом. Это особый понт ее увезти. Я уж пятый раз за три года краску выдаю. В прошлом году сам на стреме ночью стоял, когда отвинчивали.
- Ты может сразу пару нарисуешь, чтобы с запасом? - задумчиво произносит Яша, - Спроси политрука. Только осторожнее. Все же это на его ответственности…ну в смысле воровство, недоработочка как бы идеологическая, вдруг психанет.
- И это, - он задумывается и выдыхает, - ты попробуй доппитание запросить. Вдруг дадут, прошлому художнику не отказали. Но он, конечно, мастер был, всем нам портреты намалякал.
Я выхожу из каптерки с пакетом.
- Проси манго, - догоняет меня мечтательный голос Яши.
***
Военный город N. Лето. Июль. Линия полярного круга прочерчена красным фломастером на купленной мною в магазине карте Советского Союза. Север, мир оленей, морошки, ягеля, Большой и Малой медведицы. Город, где днем плюс двадцать пять и яркое солнце, а ночью около нуля и снег. Где валуны-великаны от прошедшего миллионы лет назад ледника и карлики-березы ростом по пояс. Где строят дома, не вбивая сваи в мерзлую землю, а, вырубая ямы в гранитно-базальтовой толще и вставляя в них, словно имплантанты, похожие один на другого своей безликостью, пятиэтажные панельки. Военный город N. Здесь светлый полярный день, незаходящее за линию горизонта солнце и холодное, плещущееся где-то недалеко море, покрытое тонким слоем переливающейся всеми цветами радуги, солярки. Город, где все ходят в тельняшках и кителях широкой морской походкой, придерживая бескозырки и фуражки левой рукой, потому что правой надо все время отдавать честь. Город, где у пирса стоят рядами десятки черных субмарин с атомными подводными двигателями, охраняемые бравыми матросами с автоматами Калашникова. Город, окруженный десятками километров колючей проволоки с одной стороны и заливом с другой. Город, где морские звезды ловятся на толстый просоленный канат. Город, где действует сухой закон, поэтому в магазинах всегда очереди за тройным одеколоном, а в аптеках - за настойкой боярышника. Город, названия которого и его географических координат, я не могу выдать в силу принятой мною присяги о неразглашении военной тайны. Город, где мне предстоит провести без малого два месяца на солдатской перловой каше, без конфет, мороженого и девушек. Целых два месяца. И все же это лучше, чем то же самое, но в течение двух лет.
***
- Завтра можно в самовол валить, - говорит мне Чуков,- не хватится никто.
- Почему? - спрашиваю, - что, завтра праздник какой?
- А то, - отвечает мичман, - завтра пятое число. Это наиважнейший день для всех моряков, проходящих службу на подводных лодках. Пятого спирт дают технический. Очень много.
- А зачем спирт? - интересуюсь.
- Ну вы гражданские даете, - удивляется мичман, - спирт он и в Африке спирт. Что значит зачем. А пить то что? Воду что ли из моря?
Мы с Чуковым сидим в Ленинской комнате. Передо мной на столе листки ватмана и краски. Как же делается этот трафарет? Надо вспоминать школьные уроки труда.
- Не, спирт, конечно, дают с другой целью, как говорится для протирки фокусов оптических линз, - мичман улыбается, - но кто же их протирать-то будет!? Тем более там и протирать-то нечего. Скомуниздили с лодки все фокуса…и линзы тоже. Но спирт-то привозят. Как положено. Каждый месяц, под роспись. Ну не выливать же его. Так что идет он для протирки командирских внутренностей. Короче, с пятого по седьмое каждого месяца подлодочного начальства в казарме нет. Оно пьет по-черному три дня. К счастью, в основном дома. Пока спирт не закончится. А вот восьмого! Восьмого появляется. И вот тут держись. Знаешь, как на четвертый день голова болит. Гудит как атомный реактор. В общем, восьмого командир страшен. Не попадайся. Ежели провинился, головы не сносить. Ну а потом расходится….постепенно, опять до пятого, с перерывами на все праздники, дни рождения и выходные. Нам, кстати, работу сдавать восьмого. Неудачно получилось, замечу.
Он кивает головой в сторону стола. Там лежит моя "работа". Я распечатываю пачку бритвенных лезвий и достаю одну.
- Но это я о чем, - продолжает мичман, - с пятого по седьмое из казарм валить можно свободно, не заметит никто. Я тебе дыру в заборе покажу, сам, когда на срочной служил, сделал. Ты, главное, по городу в форме не гуляй, патрули везде. Бери с собой спортивный костюм, у забора переодевайся, а форму там, у дыры под камнем оставляй, не возьмет никто, все так делают. Только все равно с патрулями осторожней. А то прикинь эту картину, город, где все экипажи с пятого по седьмое в самоволе в спортивных костюмах ходят, - мичман улыбается, - можно подумать, у нас олимпийские игры запланированы.
Я макаю кисточку в банку с золотой краской и пробую ее на листке.
- И еще, - вспоминает Чуков, - город маленький, ходить некуда, Дом моряка да два магазина, не разгуляешься. Ты главное в баню городскую не стремись. У венеролога местного очередь.
***
Последнюю фразу я уже слышу третий раз за три дня.
- Почему в баню-то нельзя? - спрашиваю, - и командир говорил тоже, и политрук. Зачем у курсантов радость последнюю отнимать? Баня для Севера вещь незаменимая. Здесь же холодно, то день полярный, то ночь, березы карликовые, валуны от ледника. В общем, счастья никакого. На весь город - один клуб с кинематографом и полуживым баяном и пара магазинов. Сам говоришь. Вроде как, наоборот, баня должна стать чуть не главным развлечением. Там же и помыться можно, и поговорить, и пивка попить. И вдруг нельзя и нельзя.
Это я так, интересуюсь просто. Мне дела до бани общественной нет никакого. Нечего мне там делать, не любитель я. Разве только из любопытства, для понимания жизни северной. Хотя, как известно, запрет манит всегда, желания пробуждает. Хоть и не запрет это, а так, настоятельная рекомендация старших по званию.
Вот я и спрашиваю снова у мичмана:
- Так почему в баню-то нельзя?
- Видишь как, - отвечает мичман, - чтобы глубоко понять смысл произнесенной командиром фразы, надо конечно знать историю города и то, чем и как живут его обитатели. Городок-то молодой совсем. Ему лет-то всего тридцать-сорок. В общем, сразу после войны строить начали. Да и не город это вовсе, а один большой завод по ремонту подводных лодок с атомным двигателем. Тут и нет больше ничего. Все остальное вокруг это сопутствующая заводу инфраструктура - поликлиника, больница, школа, садик детский, магазин, парикмахерская. Вот тебе и все собственно. В городе кто живет? Военные и жены их. Все! А ежели ты, скажем, офицер молодой и не успел во время учебы в училище семьей обзавестись? А распределили сразу сюда. Или успел, а как жена узнала, что ехать ей за полярный круг, так мол, извини, милый, я пока тут с мамой в Рязани, приезжай в отпуск, буду ждать. Вот и получается, что половина офицеров здесь холостые. А кроме офицеров здесь еще матросы-срочники. Им три года куковать среди карликовых берез без бабского населения. Да еще и мы…мичманы. В общем, проблема поиска достойных женщин тут остра, как нигде. Здесь же городок закрытый. Проволока колючая, автоматчики по периметру. Хуже только на зоне. Сюда подружка из Архангельска на пару дней не приедет. Вот и получается, что общее половое напряжение мужской части населения в нашем населенном пункте постоянно растет и, следовательно, требует регулярного выхода. Это как пар в котле. Коли не выйдет, то взорвет все на хрен. И никаким бромом его не заглушишь. Вот и закрывает глаза руководство городское на наличие в городе проституции. Женщин легкого поведения у нас здесь больше, чем в Москве. Со всей России понаехали. Они, понятное дело, все переписаны, чтобы государственную тайну не выдали врагу-супостату. Ну и идет здесь жизнь по расписанию. Днем офицеры службу несут, вечером соответственно одни по домам к женам на боковую, другие тоже на боковую, только с другими, так сказать, временными женами. Хотя и у первых случаются отклонения от заданной семейной программы. Ну а где проституция, там соответственно и болезни всякие нехорошие. Вот и мучается наш город от всего этого. Самый уважаемый человек после председателя горисполкома начальник местного кожно-венерологического отделения. Очередь к нему приличная. Ну а баня! Баня это такое место, где все без штанов на лавках и шайки общие. Хоть и говорят врачи, что болезни эти вроде как не передаются таким образом, но не верится что-то. Так что в баню ходить не советую. Это командир правильно сказал.
Мичман задумывается и раскуривает сигарету:
- Для вас баня здесь будет в казарме, по пятницам. Вот там и помоетесь.
***
- Хватит рисовать-то, художник. Приказываю сделать перерыв. Пошли позагораем, - говорит мне Чуков.
На улице ярко светит солнце. На часах около 10 утра. В казарме никого нет. Весь личный состав на подводной лодки, протирает ее до дыр шваброй и стиральным порошком. С кухни доносятся волнующие запахи предстоящего обеда. Моя работа близится к концу. Еще денек и все!
- Как позагораем? - удивляюсь я, - мы же в армии. Или я чего-то не понимаю.
- Да нет…все правильно. Конечно в армии. Точнее на флоте. Но маленькие же радости должны быть и у нас. Ты знаешь, я тут уже пять лет, вначале на срочную попал. В первый год вены себе порезать хотел. Деды достали сильно. И вокруг одна сплошная депрессия. Посмотри, валуны, березы в пояс, пыль гранитная и однотипные панельки. Здесь жить нельзя. Здесь все давит. Давит на душу, мозг. Здесь можно только служить. Служить, сжав зубы и мечтая о том моменте, когда ты уедешь отсюда. Сейчас хоть полярный день, солнце, дождя нет. А меня осенью призвали. Не успели мозоли от сапог сойти и бац, полярная ночь. Полгода без света. Только лампочки. Я чуть с ума не сошел. Сам-то я из Краснодара. Снега там вообще не видел, считай. А тут. Ночь в полгода, минус тридцать, ветер и тоска. И старшина. Беги, говорит, сука, на лодку, мой ее до дыр с порошком. И пинка в жопу со всего размаха. Лодка эта уже пять лет у пирса стоит. Типа на ремонте. Не отходит никуда. Да и не может. Там приборов наполовину нет. Каждый, кто на дембель идет, что-нибудь да отвинчивает. На память. И мы ее пять лет моем. Каждый день. Мы пацанами мыли. Сегодня вы. Завтра других пришлют. И так дальше. И еще 10 лет. А может 20. А все это время жизнь идет. Нормальная. Где-то. С радостями, печалями, но идет. Но не здесь. Здесь все встало. Словно кто стрелку на часах рукой остановил. Вроде ничего не происходит, а годы щелкают. Лучшие, молодые. И странно вот, вроде валить надо отсюда и понимают это все. А вот только куда? Я как тот джин из "Старика Хоттабыча". Первый год сбежать мечтал. Теплое море снилось, фрукты. На второй притерлось как-то, деды успокоились, курс "молодого бойца" прошел успешно. А на третий вроде уже нравиться стало. Молодые вокруг тебя прыгают, хочешь мороженое, хочешь пирожное. Не жизнь, малина. Я тут сок манго каждый день пил, считай. А уж как дембель пришел, я по традиции порадовался вначале, а потом подумал - куда мне идти? Я ж детдомовский, ни мамки у меня, ни папки. Чуков моя фамилия. Это в честь героя книжного Чука, помнишь? Там тоже что-то про Север.
Я киваю головой.
- Вот и решил я, - продолжает мичман, - что мне ловить в этом Краснодаре? Кто там ждет меня? Кому я там нужен? Ну, может, слесарем каким возьмут, может в депо водителем. Комнату в общаге выделят. А здесь. Здесь дело другое. Я ж тут вроде как командир. Хоть и небольшой, но важный. Без мичмана все дело встанет. Вот и решил я остаться. Мичманом. Третий год пашу. Гособеспечение полное. Квартиру обещали. Олл инклюзив. Привык. Иногда, правда, думаю, зачем я здесь, что дальше? И, представляешь, нет ответа. Вот если тебе этот вопрос задать, ты ответишь, наверно. У тебя впереди диплом, семья, работа. Диссертация может, дети, квартира. А у меня. Ничего. У меня ни угла нет, ни девчонки нормальной.
- Да и ненормальной тоже, - добавляет Чуков, - одни шалавы заезжие. Ну ладно, чего я тебя гружу, пошли загорать, нах. А то солнце зайдет, - шутит мичман.
- Тут за углом место есть на камнях, его из казармы не видно совсем. Валуны - большие, гладкие. Мы там пляж организовали, дикий, - мичман улыбается, - бери одеяло для подстилки и вперед. Начальство туда не заявляется. Хоть и знает. Зачем им это надо. Кстати, загар исключительный будет. Северный. Он особый какой-то. Ни на каком юге такого цвета не получишь. Благородный. Шоколад с молоком. Девки прохода тебе, как вернешься, не дадут.
Мы с мичманом выходим из казармы и идем за угол. Валуны олицетворяют собой могущество времени. Обточенные колкими северными ветрами, они подставляют нам свои бока. Мы бросаем на них протертые солдатские одеяла и ложимся, обнажая прохладному полярному солнцу бледные бока. На мне черные семейные трусы до колена. Все по Уставу.
- Мичман, - говорю я, - расскажи что-нибудь. У тебя же историй до хрена, небось, за пять лет службы набралось.
Я слышу, как Чуков достает сигарету и чиркает несколько раз не желающей на ветру зажигаться спичкой. Пара затяжек проходит в полной тишине. Мичман откашливается и начинает…..
***
История, рассказанная мичманом Чуковым в литературном изложении автора.
Жили два друга, Лева и Миша. Были ребятами они молодыми, веселыми и служили вместе мичманами на сверхсрочной службе в одной из воинских частей на территории матушки России.
Как-то раз летом у Левы и у Миши случились одновременно очередные отпуска. Вот так вот повезло неожиданно. Думал Лева вначале податься в родную деревню, что под Тамбовым, отца с матерью уж полгода не видал, но друг его Миша, предложил сперва в гости к нему наведаться, в Москву на недельку к его родителям, а уж потом в Тамбов.
- В глушь свою успеешь всегда, - сказал он, - а столица, брат, может тебя не дождаться.
Лева согласился - с детства в Москву не приезжал. Долго ли коротко, подписало начальство документы друзьям, выдало отпускные и строго настрого велело к сроку положенному возвратиться.
И вот они в белокаменной. Отдыхают. Миша у отца, понятное дело, поселился, не виделись же давно, обидится, старик, а Леве свою однокомнатную уступил. Она ему от бабушки в наследство досталась. Вечером пошли в кабак посидеть, пива попить, на девушек посмотреть. Сидят, выпивают, стало быть, закусывают, по сторонам поглядывают…И видит Миша, что блондинка через пару столов от них, смотрит на него с явной заинтересованностью и очевидно совершенно ждет неких активных действий.
Выпил Миша еще 100 грамм для храбрости и как полагается человеку военному пошел в атаку с бутылкой шампанского наперевес. Посидел он с блондинкой несколько минут, станцевал один медленный танец, другой и, вернувшись, другу своему скучающему в одиночестве, сообщил, что девушка сдалась без боя и они прямо сейчас едут к ней домой чай-кофе пить, а там и продолжение наклевывается, и поэтому он подошел попрощаться, завтра, мол, позвонит, расскажет как и что было.
Пожелал Лева другу своему удачи, позавидовал белой завистью, глядя на гибкий стан блондинки, выпил пару рюмок, закусил огурчиком и, несолоно хлебавши, отправился домой. На его долю, увы, блондинки сегодня закончились.
Встретились они на следующий день, после обеда, в пивной возле дома, где жил отец Миши. На Мишу было больно смотреть - физиономию украшало два свеже-поставленных красно-сизых фингала. Они чокнулись пивными кружками и Лева стал слушать рассказ друга.
Началось все хорошо. Такси доставило их на окраину Москвы в одну из типичных столичных панельных девятиэтажек. Они поднялись на лифте, девушка открыла дверь, посадила военного нашего на диван, поцеловала, вынула из бара бутылку коньяка, налила ему рюмку и отправилась в душ. Воодушевленный таким началом мичман выпил….потом еще, и в ожидании продолжения растянулся на диване. В голове кружилось, вдруг страшно захотелось спать.
В этот момент дверь ванной открылась и из нее вышел широкоплечий бритый наголо мужчина в спортивной китайском костюме. Он подошел к засыпающему мичману и коротким ударом в левый глаз помог ему отправиться в царство Морфея без задержки…………
Очнулся Миша от холода….стояла глухая ночь, тело ужасно ныло. Открыв правый глаз, левый не получилось, и, приподняв словно свинцом налитую голову, он с удивлением обнаружил, что лежит вовсе не диване в спальне блондинки, а на пригородном шоссе ровно на разделительной полосе - справа асфальт, слева асфальт и впереди тоже асфальт….Удивился мичман такому повороту событий, но не расстроился совсем, а с изучения окрестностей перешел на исследование собственного вида. И вот тут удивляться ему пришлось дальше.
Не было на мичмане ни пиджака его модного с кошельком, ни джинсов, купленных в "Березке" на инвалютные рубли, ни рубашки с ботинками. Из одежды на нашем Михаиле остроумная блондинка со своим спортивным другом оставила только семейные трусы в цветочек….А вот обувь вызвала у мичмана восторг - на его голые волосатые ноги были надеты и тщательно так зашнурованы старые виды видавшие ….хоккейные коньки. С юмором у новых знакомых мичмана было все в порядке.
С трудом оторвавшись от асфальта, мичман поднялся и …. "поехал" по шоссе на коньках в Москву, сиявшую невдалеке яркими огнями….
Ехать пришлось недолго, навстречу показался милицейский УАЗик. Миша объяснил еле сдерживающим смех сержантам ситуацию и они оправились искать дом, в котором произошли вышеописанные несчастья. Получаса блужданий хватило, чтобы понять - больная голова мичмана не способна выдать ни дом, ни улицу, ни даже район Москвы. Помнил он только домашний адрес своего отца, куда и подбросили его уже немного обозленные бессмысленной ездой милиционеры.
Жил папа мичмана в типичной московской хрущевке на 5-м этаже. Лифта в таких домах, как все знают, не предусмотрено. Вот и поплелся Миша на этот самый пятый этаж в коньках и трусах семейных. Дошел ведь, кстати, не упал….а мог бы.
Подковылял он к двери, нажал на звонок, ждал еще минуты 3, ночь ведь, спят все….Ну в итоге отец дверь открыл, посмотрел на сына своего и, не разобравшись (за что Вы, папа???), двинул чадо свое единоутробное в правый глаз, потому как левый уже был занят фингалом от предыдущего удара.
Ну, вот собственно и вся история!
***
Я улыбаюсь. Забавно. Чуков - классный рассказчик.
- А история-то про тебя? - спрашиваю я мичмана, - или про друга какого твоего?
Мне в лицо светит удивительное северное солнце. Нагретые им валуны отдают моему телу все тепло, накопленное ими за миллионы лет. Мы с мичманом лежим и щуримся. Скоро обед. Нас ждет перловая каша и суп из тушенки с макаронами. Его сегодня сварил повар Боб. Нет, он не американец, он башкир. Просто у него фамилия такая - Бабаев.
- Может про меня, а может и нет, - слышу я голос мичмана, - кто же сейчас упомнит всего. Военная жизнь хранит немало занимательных историй. Многие из них передаются из поколения в поколение. Да и не важно все это. Может и не было ничего. Сказка одна. О тяжелой судьбе мичмана.
Я чувствую, как Чуков улыбается и достает сигарету. Легкий бриз с моря ворошит мои волосы и холодит кожу. Я закрываю глаза. До меня доходит смысл сказанных Синициным слов - "олл инклюзив". Здесь, на море Барнецева у меня есть все - полярное солнце, перловая каша, тушенка, хмурые, но теплые валуны, мои друзья и веселые истории мичмана Чукова.
- Собирайся, давай, - слышу я сквозь наступающий сон его голос, - обед скоро. Мы же все-таки в армии, курсант. В смысле на флоте. Вдруг война, а мы в трусах на пляже. Нам еще Родину защищать. А то, как она без нашей защиты?! Не забывай…………
***
- А ничего, - оценивающе произносит политрук, - нормально получилось. Всего-то за три дня. Я думаю, командир будет доволен. Правда, сегодня восьмое, - качает он головой и задумывается.
Я нарисовал табличку. "Ленинская комната в/ч 123456". Вначале аккуратно вычертил все это на ватмане, потом вырезал буквы и цифры бритвой, прикрепил их к стеклу и медленно, не торопясь, нанес ватой краску. Здесь красная. Там золотая. Я извел на все это пол альбома ватмана, сломал четыре бритвы, исписал один карандаш и разбил бутылку уайт-спирита. Я потратил целых три дня. И у меня все получилось. Правда от меня теперь воняет уайт-спиритом. Зато он отбивает запах спирта, который принес мичман. Мы выпили по рюмке. За творческий процесс. Потом еще, за море. И еще….но уже на следующий день. За это время я пропустил три марш-броска, две политинформации о противостоянии стран НАТО и Варшавского Договора, избежал трехчасовой муштры на плацу и две регулярно повторяющихся помывки лодки. Один раз я был в самоволе и дважды загорал.
Но халява имеет свойство заканчиваться и вот мы все вместе стоим перед командиром. Его "штормит". Это не ветер, и не волны. Сегодня - восьмое. Мы это помним. Он смотрит на мою табличку. Я вижу в его глазах восторг. Это мой успех. Мой талант оценен.
- Ван Гог!- шепчет сквозь усы командир и икает от удовольствия. Мичман одобрительно толкает меня плечом. Может зря я пошел на Физический, надо было поступать в Художественный.
- Слышь, курсант, - Кныш подходит так близко, что мне кажется он видит все мои потаенные мысли, - а ты не мог бы еще одну нарисовать, ну про запас, скажем, на замену, вдруг разобьется, скажем?
- Лучше две, товарищ капитан первого ранга, - выдыхает политрук, - раз такой художник у нас появился, да на два месяца всего, так пусть уж работает до конца сборов.
- Не против? - спрашивает меня командир.
Я радостно трясу головой.
Конечно, я не против. Я даже очень за.
- Вот и славно, - трет ладони Кныш, - ну так трудись, дел на флоте немерено, мичман подскажет. А лодка…куда она денется. Черт чей с ней. В общем, назначаю тебя, курсант художником. Здесь подрисовать, там подчертить. Если надо чего, для работы в смысле, говори.
- Дополнительное питание бы, - робко произношу я, - ну, например, манго.
- Манго! - удивляется командир, - на хрен оно тебе? Не наш фрукт, африканский. У меня лично от него изжога. Под Анголой когда стояли, объедались тоннами. Ну ладно, манго, так манго. Мичман, скажи там на складе, что я распорядился.
***
- Держи, - говорит мне мичман, - твое. Заработал.
В его руках картонный ящик. Он ставит его на стол и начинает своими мощными руками рвать плотную бумагу.
На свет появляются блистающие своей желтизной круглые металлические банки. Никаких этикеток, только выдавленные на торце цифры. Много цифр. Я беру банку в руки и встряхиваю. Внутри что-то булькает.
- Это манго, - продолжает распаковывать коробку Чуков, - доппаек подоспел.
- Откуда ты знаешь? А может тут зеленый горошек. Или томатная паста, - я верчу банку в руках, пытаясь найти хоть один намек на то, что внутри находится сок экзотического фрукта.
- Видишь, - палец мичмана скользит по цифрам, - это год, вот - месяц, короче дата изготовления. А это число, как раз манго и означает. Есть еще персиковый сок, вишневый, виноградный. Там естественно номера другие. Нас учили как-то, только забыл я.
- Это все из госрезерва, на случай атомной войны, - улыбается мичман, - бомба взорвется, а мы раз в лодку на расчетную глубину и сок попивать, пока радиация не уменьшится.
Я внимательнее вчитываюсь в цифры.
- Так этому соку лет….., - начинаю я.
- До хрена, - подхватывает Чуков, - ты еще не родился, а его уже разлили. А что ему будет-то. Это ж манго. Давай открывай, в натуре……
- Можно до вечера? Я пацанов позову, - спрашиваю я.
Мичман кивает головой.
*****
Где-то вдалеке плещется море. В открытую форточку врываются крики чаек. Не желающее который месяц заходить солнце, озаряет каптерку насыщенным золотистым светом полярного дня. Этим же светом полны два десятка матросских металлических кружек. Опустошенный картонный ящик с пустыми банками, скучает возле стены.
- Ну, за Родину! - говорит Чуков.
Мы дружно чокаемся………….