Глава Двадцать Восьмая. СНЯТИЕ ПЕЧАТИ
Торчащие в разные стороны прутья искорёженной арматуры, на которых висели рваные клочья бетонных блоков со следами копоти, струпья почерневшей стекловаты, куски горелой резины, возвышались над уродливой ямой, из которой медленно подымался разносимый ветром разные стороны едкий дым. Взрыв прогремел несколько часов назад. Уже покинули место происшествия пожарные, милиция, скорая помощь, зафиксировав, что помогать некому. Отрапортовали службы МЧС, пощёлкали затворами фотокамер досужие журналисты и начала редеть толпа зевак, лениво отгоняемая от опасной зоны тучным капитаном милиции с автоматом за плечами. Ставшие почти привычными к середине 90-х слова «террористический акт» в очередной раз прозвучали на разные голоса, выпали чёрной россыпью букв на газетные полосы, прозвенели назойливым зуммером в эфире радио и теленовостей и легли очередной порцией чёрной гомеопатии на души внимающих им сограждан. Те, загнанные в угол всеобщим грабежом по прозвищу «приватизация», хроническими невыплатами жалкого жалованья, скачущими наперегонки ценами, вперемежку с вдалбливаемыми им в головы картинками сладкой жизни преуспевающих воров у кормила власти, постепенно переставали воспринимать любую информацию, если она не касалась напрямую их кошелька или желудка. Некоторые, кто ещё пытался отчаянно сопротивляться медленно, но верно наползающему хаосу, хватаясь за иллюзорные ниточки предпринимательства, кое-что способны были понимать, но из-за фатального отсутствия времени и сил, ни во что, кроме своей ажиотажной деятельности, не вмешивались. Так и теперь – среди глазевших на руины некогда фешенебельного бизнес-центра людей ни один не испытывал потребности выстроить хотя бы сколь-нибудь внятную логическую цепочку, чтобы проследить, откуда растут ноги. И пожилые, и молодёжь, и нищие и с относительным достатком несколько сотен праздных зевак глазели на место взрыва и довольствовались самопроизвольно возникающими в толпе слухами и сплетнями, охотно веря наиболее нелепым версиям происшедшего. Когда в вечерних новостях прозвучала выверенная версия, предназначенная прокуратурой, возбудившей по факту взрыва дело, для средств массовой информации, ни в одной голове телезрителя не всплыло параллели между известной Думской партией Дмитрия Локтева и с 80-х годов известным в городе кооперативом «Шурави», главным владельцем взорванного бизнес-центра.
Короткая память людская, ежедневно обрабатываемая легионом политтехнологов, не просигнализировала дремлющему разуму о том, что, судя по всему, этот взрыв означает начало большой войны крупных мафиозных кланов. Кого в середине 90-х могла удивить бандитская «стрелка» посреди улицы или вечерняя массовая драка на заводской окраине, или даже перестрелка между бритыми «братками» в районе кладбища, чтоб далеко не носить очередных покойников? Но понимание роли и удостоверение личностей истинных режиссёров повсеместного «беспредела» в народе практически угасло. Между тем, окрепший за десятилетия, разросшийся до гигантских масштабов мощного многопрофильного предприятия со своим Банком-«общаком», со своим издательским домом, со своей сетью подпольных публичных домов и казино, кооператив «Шурави», ныне называемый Обществом с Ограниченной Ответственностью «Русь», имеющий филиал в США с почти бессмысленным названием «East-West International Connections»*), давным-давно не относился к миру мелких лавочек, которые ежедневно поджигают во всех уголках некогда великой страны. ООО «Русь» только делало вид, что ведёт какую-то реальную коммерцию. Для виду держало оно несколько продуктовых магазинов, компьютерный центр, один из первых в городе, для виду участвовало в поощрении творчества юных художников, учредив скромную по собственным масштабам премию в тысячу долларов и даже внесло лепту в возрождение Иоанно-Предтеченской Церкви, разрушенной большевиками в 1929 году. Главное, на чём сосредоточились бывшие «братья-афганцы» и примкнувшие к ним молодые люди, кому больше некуда было податься в недавнем прошлом, состояло в перекачке грандиозных трансфертных сумм с одних счетов на другие с целью вывести из бюджета и перегнать за рубеж как можно больше – до тех времён, когда, может быть, политические и экономические страсти «в этой стране» не улягутся. Стратегическую информацию по тем или иным федеральным проектам, на которые отпускаются бюджетные средства, или по условиям конкурсов, где можно что-либо реальное выиграть в нечестной борьбе, монстру сливал Леонтий Израилевич Прицкер. Сам он лично не имел официальной доли в «афганском» предприятии, но получал столь внушительные комиссионные, каким позавидовал бы любой делец с Уолл-стрит. Партийные функционеры и депутаты фракции Локтева обеспечивали в меру своих полномочий проведение в жизнь тех или иных законодательных решений, которые обеспечивали бы приоритетные интересы ООО «Русь», либо, на худой конец, группы предприятий сходной ориентации. Сам партийный вождь с недавнего времени получил доступ к ближайшему окружению Первого лица, и опираясь на Его поддержку, с помощью своего тестя ворочал колоссальными объёмами финансов и финансовой информации. Взамен на получаемые им от Семьи Первого преференции он аккуратно корректировал курс своей партии и фракции в Думе, по сигналу сверху путём дружного голосования дисциплинированных однопартийцев проваливая одни инициативы или проводя к решению другие. Не забывал он, при этом, «отстёгивать» некоторые проценты от своих фантастических прибылей лицам, на которые ему укажет окружение Первого. Всего за каких-то полтора года Локтеву удалось создать и развернуть во множестве регионов мощнейшую и не видимую простыми смертными Империю, не считаться с которой не могли не только в его родном городе, избранном им в качестве столицы этого «государства в государстве», но и далеко за его пределами.
И вот, спустя полтора года процветания раздался взрыв в самом сердце Империи, не столько болезненный в нанесении материального ущерба, сколько опасный как знак неведомого противостояния. Через полчаса после получения известия о взрыве, прервав заседание своей фракции, Дмитрий Павлович вместе с Саидом Калыковичем уже мчались в сторону Шереметьево, откуда личным самолётом собирались вылететь на место ЧП. По дороге Локтев непрерывно говорил по телефону, сделав едва ли не полсотни звонков. Он позвонил Прицкеру. Тот был уже в курсе, но ничего внятного не сказал. По его тону можно было сделать вывод, что он в панике. Галочка сама перезвонила мужу, прося елейным голосом «быть поосторожнее и не лезть в новый Афган». Слушая её щебет, Локтев понял, что и на неё нападение на Империю произвело сильное впечатление. Правда, ясности разговор с нею добавить не мог. Кто? Чьих рук дело? Кому адресована угроза? Ему лично? Клану Прицкеров? Беллерману? Целебровскому? Кому? С некоторых пор, ведя всё более масштабные дела, в которых результат измерялся лишь цифрами со многими нулями и потеряв окончательно связь с миром дел реальных, человеческих, Локтев понимал ясно лишь то, что, стоит за ним 3 фигуры. Он не верил наивно в свою исключительную независимость, ибо, чем больше общаешься с миром больших финансов, тем больше понимаешь, что в этом мире всё взаимозависимо, и нет того, кто держал бы в руках исходные концы всех ниточек. Но при этом каждый игрок Большой Игры представлял собою ровно то, что и кто стояло за ним в тени, издавая скрытые для постороннего взгляда импульсы ко всякому движению. Разбухшая от непомерного количества банков и страховых компаний страна, по сути, представляла собою огромное игровое поле, на котором соревновались не отдельные игроки, а команды, периодически обменивающиеся игроками наподобие футбольных клубов. Правила игры устанавливались и менялись по её ходу. Судьями выступали поставленные откуда-то извне «смотрящие». По доходившим до Локтева, в силу его служебного положения, обрывкам сверхсекретной информации, некоторые имена смотрящих были ему известны. В частности, имя Главного Смотрящего по России Рыжего, на персону которого, ни при каком раскладе игры членам соревнующихся команд замахиваться не полагалось. Одновременно с ролью арбитра некоторые смотрящие периодически сами вступали в игру то на одной, то на другой стороне, дабы придать ей дополнительной интриги. Если кто-либо из игроков высказывал по этому поводу возмущение либо недоумение, он моментально выбывал из игры, как правило, вперёд ногами. Приняв такие условия, Локтев не позволял себе выходить за их рамки, но, беря пример с «судей», сам играл то на стороне одной, то на стороне другой команды, без зазрения совести поочерёдно сдавая своих временных партнёров друг другу. От того бесшабашного парня, готового рискнуть ради мужской дружбы и никогда не путавшего честолюбивые амбиции с чувством товарищества, каким он был ещё 10 лет назад, в теперешнем лидере Думской фракции Дмитрие Павловиче Локтеве не осталось ровным счётом ничего. И теперь, мчась в аэропорт и без устали выясняя по телефону все детали происшедшего, партийный вождь хладнокровно перебирал в голове варианты, мысленно готовый к любому предательству, если таковое потребуется для самозащиты. В списке фигур за своей спиной он бы назвал первым Беллермана, когда-то «вылепившего» его самого из грязи, вторым Целебровского, которого он сам избрал себе козырем, а третьим, безусловно, Прицкера, заарканившего его на крючок посредством доченьки, но щедро вознаграждающего за членство в своей семье. В этом Локтев не ошибался. А вот вычислить, каковы действительные связи между этими тремя фигурами независимо от него, политик не мог, как ни пытался. То у него получалось, что Целебровский и Беллерман обыкновенные конкуренты в одной системе, и, сделав ставку на обоих, Локтев выиграл. То получалось, что конкуренция двоих ФСБ-шников только видимость, и они его ведут, ровно как «добрый» и «злой» следователи мечущегося меж ними подследственного. То ему казалось, что Прицкер давний приятель и партнёр Беллермана и имеет зуб на Целебровского, то выходило наоборот. А иногда все трое представлялись ему представителями трёх разных систем одного ведомства.
В самолёте Локтев ненадолго отключился. Сном его дремоту назвать было сложно, однако часа хватило на то, чтоб привести в порядок мысли. В своём полусне он увидел картинку. По длинной мраморной лестнице с красной ковровой дорожкой медленно поднимаются Целебровский, Беллерман и Прицкер. Они вышагивают степенно, каждый опирается на массивную трость с золотым набалдашником в виде человеческого черепа. Идут практически вровень. Лестница чрезвычайно широка, и способна вместить гораздо большее количество. Но они идут втроём. То один оказывается впереди, то другой, но, опередив остальных, приостанавливается, дожидаясь. А главное не то, кто из них впереди. Каждый оставляет на мраморе чудовищные следы. Сделает шаг Беллерман, и тотчас оставленная им снизу ступень начинает крошиться вокруг его следа, беззвучно осыпаясь в бездонную пропасть. Сделает шаг Прицкер, и из отпечатка его ступни на белом камне выползают бесчисленные змеи, шипя и извиваясь, стекают вниз, хищно вскидывая головки, и то там, то здесь мелькают раздвоенные язычки. Сделает шаг Целебровский, и за ним тотчас либо вспыхивает фонтан голубого пламени, либо алой крови. А внизу, следом за ними, не сводя с лидирующей троицы глаз, по той же лестнице поднимается гомонящая толпа. И он, Дмитрий Локтев, один из толпы. Не просто один, он – первый из толпы. Опередив остальную часть, почти бежит вверх, пытаясь догнать неторопливо поднимающихся троих. Но между ними и толпой – рассыпающаяся в прах лестница, по которой стелется клубящийся поток отвратительных смертельно опасных гадов, а за ними непреодолимые адские фонтаны. И одно приходит на ум расчётливому политику. Каждая из угроз способна пожрать другую. Змеи всей массой не достигают толпы, падая в пропасть вместе с осколками разрушающейся лестницы. Огненные фонтаны гонят их и опасны, безусловно, не только для пресмыкающихся, но и для двуногого, но кровавые фонтаны совершенно безопасны. Просто противны. Однако змеи в панике не разбирают. Значит, лавируя между фонтанами, выбирая место на лестнице подальше от Беллермана, а потому ещё не разрушившееся в пыль, есть шанс проскользнуть дальше. Именно это и делает Локтев. Позади уже слышны смертные хрипы и брань ужаленных, вопли падающих в бездну, стоны обожжённых. А он ещё стремится и стремится вверх, время от времени поглядывая на невозмутимую троицу. На одном из дьявольских виражей, когда мраморная плита прямо под ногой Локтева хрустнула и обрушилась вниз, но он успел перескочить на следующую ступень, зашедший несколько выше других Прицкер остановился, поджидая своих спутников, и обернулся в сторону приближающегося зятя. На лице Леонтия Израилевича заиграла бесовская усмешка, и до слуха Локтева доносится голос тестя:
– А ты смышлён и смел, мелочь двуногая! Но зачем же тебе догонять нас? Разве тебе не хорошо там, где ты есть?
– Я хочу туда, – задыхаясь, кричит Локтев и указывает рукой вверх, где в самом конце бесконечной лестницы горит, переливаясь всеми цветами радуги, золотое пламя, очерчивая величественный силуэт могучей человеческой фигуры, им объятой.
– Ты уверен, что тебе место там? – поворачивает к нему голову второй. Локтев почти без сил. В глазах мутится. Но он узнаёт, что это Целебровский. Узнаёт по его следу, источающему пламень и кровь. Локтеву хватает сил только на то, чтоб утвердительно кивнуть. Тогда к нему оборачивается Беллерман. Долго пронзительно смотрит сквозь свои полупрозрачные очки в тонкой никелированной оправе и протягивает руку со словами:
– Тогда иди и перестань бояться. Тебя не тронут.
Локтев делает неуверенный первый шаг и видит, что шипящие клубки змей послушно расступаются под его ногами. Делает второй – прямо перед ним вспыхивает голубое пламя, но совсем не причиняет вреда, лишь слегка греет стопы. Он смелеет, делает третий шаг, и мраморная ступень уходит прямо из-под ног. Он теряет опору и начинает падать в бездну, холодея от ужаса. Откуда-то из запредельной выси до него доносится возглас Беллермана:
– Перестань бояться! Ты же летишь! Так взлетай к нам!
Дмитрий делает странное движение руками, точно крыльями, и вдруг понимает, что летит не вниз, а вверх. Удалившиеся фигуры остановившихся мужчин начинают увеличиваться, приближаясь, и через несколько взмахов руками он уже оказывается совсем подле них. Он смеётся, и резкий смех его громом раскатывается над оставленной далеко позади толпой, которую продолжают жалить змеи, жечь языки голубого пламени и ронять в бездну разваливающиеся ступени. Теперь ему всё это нипочём! Локтев ещё раз взмахивает руками, испытывая сказочное ощущение полёта, и пробуждается...
Самолёт заходил на посадку. Саид что-то сосредоточенно чиркал в своём блокноте. Предупредительная бортпроводница в мини-юбочке с белым передничком тотчас возникла перед Дмитрием с подносом, на котором стояла пластиковая бутылка минералки. Локтев кивком поблагодарил, взял воду и стал жадно глотать обжигающую пузырьками жидкость, не столько утоляя жажду, сколько отвлекая себя от просмотренного сна. Девушка продолжала стоять перед ним навытяжку с подносом в руках в ожидании ещё каких-нибудь просьб, хотя делать это было уже нелегко. Снижающаяся машина сильно кренилась на левое крыло и к носу. Локтев глянул на симпатичную девушку и сказал, что она свободна, слегка проведя рукой по её заманчивому бедру. Она кокетливо улыбнулась в ответ и вышколенной походкой двинулась в сторону кабины, предложив пристегнуться. Дмитрий Павлович последовал её совету. Потом, отставив в сторону недопитую бутылку, покосился на Баширова и спросил:
– Саид-ака, что ты там строчишь?
– Как тебе сказать, Дима, – тотчас отвлёкся от своей писанины верный зам, – Я тут набросал кой-какие схемы. По нашим старым делам, по новым делам. Ну, ты знаешь, внизу, на земле нет времени заниматься таким анализом, а тут полтора часика выдались, так самое дело голову занять, дорогой.
– Ну, и! Дай посмотреть, – протянул руку Локтев.
– Ты ничего не поймёшь в моих каракулях. Кое-что я выцепил. Помнишь, мы занимались одним французским банком? Ну, там ещё мелькал пропавший транш кредита МВФ.
– Помню, помню, – нетерпеливо проговорил Локтев, – Дальше-то что? Причём тут французы?
– А вот, какая интересная петрушка получается. Мы 4 раза проводили безакцептные списания по договору. И все 4 раза кто-то, находящийся на этой стороне садился нам на хвост и часть денег уводил. Тогда мы были заняты выборами, да и суммы были невелики. В общем, всерьёз никто так и не занялся. Помнишь, дорогой?
– Что ты всё заладил? Помнишь – не помнишь! По делу говори, давай, – раздражённо прикрикнул Локтев, а сам начал в уме выстраивать новую логическую цепочку из подсказанной Башировым точки, которую из виду упустил и тогда, когда она обозначилась в прошлом году, и теперь.
– Не кричи, Дим-ака, а слушай, что тебе спокойный друг скажет.
– Извини. Слушаю.
– Ну, так вот. Получается, что все дела с французами кто-то сознательно смазывал. Кто-то, кто умеет подсаживаться на хвост. Я не думаю, дорогой, что там какой-то хаккер-самоучка. Хотя этих ребяток развелось, как грязи. Мы, если помнишь, тогда на французов наехали. А оказалось, и их слегка кинули. На полтораста лимонов. Так, семечки, но неприятно! Наши аудиторы с ихними тогда поработали, всё списали на компьютерный сбой. Но дел с ними мы больше не имели. Сдаётся мне, что те дела аукнулись, Дим-ака.
– Пока не догоняю твою мысль. Поясни.
– Всё просто. Кто въехал на той неделе в бизнес-центр «Русь»?
– Представительство «Кристиан Диор».
– А счёт у него знаешь где?
– Неужто в том самом банке?
– Угу! Я так понимаю, кому-то очень серьёзному не хотелось, чтоб мы вели дела с лягушатниками.
– Ну, это уж слишком! Мало ли, с кем у нас дела! Мы не навязывались. Нам «Диора» подсунула городская администрация. Что ж я, по-твоему, занимаясь федеральными проблемами, буду вникать, кого мне суёт город? Да и слишком мудрено это получается. Кому надо, чтобы именно французы с нами не дружили. У картишек нет братишек! Да и до Франции, как до Китая раком.
– Ну, не скажи, дорогой. Ты вспомни, сколько раз мы пробовали с какой-нибудь французской фирмой что-то сделать. Один раз только чем-то похожим занялись, так и то нас объехали. Второй раз едва француз появился, сразу нас гробанули.
– Да кто бы это ни был, он что не понимает, на кого замахнулся?!
– Знает, хорошо знает. И я так думаю, что дело не во французах, а в тех наших, кто за ними стоит. В общем, надо покопать российско-французские СП и крупные сделки с лягушатниками. Даёшь команду?
Локтев кивнул, и Саид тотчас связался с начальником аналитического отдела службы безопасности ООО «Русь», выдав ему задание срочно сделать выборку по базам данных в указанном направлении и к вечеру доложить о выявленных «хвостах».
Когда Локтев и Баширов оказались на руинах бизнес-центра, вели беседы с очевидцами, немногословно отвечали на вопросы подсуетившихся журналистов, следом за лидерами оказавшихся тут же, несколько десятков голов вели напряжённую мозговую атаку на тайну закулисных интриг в указанном Саидом Калыковичем направлении. Одновременно схожими тропинками следопытствовала прокуратура. Одновременно велось частное расследование широко известной в стране редакцией, занимавшейся криминальной тематикой. К концу следующего рабочего дня на столе её главного редактора лежал вчерне смонтированный материал, готовый к выходу в телеэфир на всю страну. В случае его показа, он мог предать огласке такие головокружительные тайны из жизни сильных мира сего, что не один десяток голов полетит. Дотошные журналисты сумели извлечь из архивов не то МВД, не то КГБ, не то из данных «утечки» информацию о прошлом Локтева и Баширова. Там были сведения о психологических экспериментах над ними в клинике на Берёзовой и о тайной подоплёке громких Шоу Двойников в конце 80-х – начале 90-х. Там было и о связанных с этими Шоу судьбами видных политиков, и о разветвлённой сети секретных агентов, приставленных за всеми крупными фигурами мира политики и культуры и время от времени корректирующих линию их поведения в обществе. Там было кое-что также о мафиозных кланах, контролирующих финансовые потоки во всех частях света и способных нанести удар любой структуре при малейшем поползновении с её стороны выйти из-под их всеобъемлющего контроля. В общем, материал, что называется, убойный получился. Тщеславный главный редактор, предвкушая миг собственного триумфа, забыв об элементарной осторожности, дал добро на выход материала в эфир, не согласовав это ни с дирекцией телеканала, ни с юристами.
Ещё через день после этого, когда взбудораженные увиденным телезрители сначала сотнями начали атаковать звонками редакцию, а потом стали стихийно организовываться в протестные группы, готовые выйти на улицы и площади городов под лозунгами «Долой чёрную психиатрию! Руки прочь от Народно-Демократической Партии России! Слава герою войны Дмитрию Локтеву!», в 13-м корпусе «Дурки» началось необычное для неё движение. Беллермана срочно вызвал офицер, исполняющий после его отставки обязанности Главного врача. Вызвал также всех своих советников и руководителей подразделений на совещание. Впервые с августа 1991 года была усилена охрана, для чего был вызван отлично вооружённый взвод внутренних войск и к въезду на территорию пригнан БТР. Свет в окнах горел до часу ночи, а из кабинетов то и дело раздавались телефонные звонки. Звонили в Кремль и из Кремля, в Барвиху и из Барвихи, на Лубянку и с Лубянки, в секретный особняк на Большой Дмитровке и оттуда. Было несколько звонков по закрытой международной линии. Встревоженный неожиданным развитием событий Беллерман пошёл на то, чтобы впервые после начала своей опалы напрямую выйти на аппарат Али Агахана, подключив к решению внутренних проблем подразделения ФСБ силы Международного Ордена. Он понимал, что рассекречивание столь нелицеприятных страниц его деятельности – это не только удар по бывшему КГБ и даже не только удар по магистру Ордена Дракона, сколько удар по всему ведомству, краеугольным камнем в основании которого был всеобъемлющий принцип абсолютной тайны и закрытости, не допускающий не только утечек, но и самой возможности возникновения таковых. Первые оргмеры последовали в отношении «зарвавшихся журналистов». Не прошло и 72 часов после выхода в эфир скандального сюжета, как погиб в автомобильной катастрофе его авторский коллектив в полном составе. Машина врезалась на полном ходу при ясном свете и нормальной погоде в бензовоз. Он тут же взорвался, превращая в обугленный прах всё живое в радиусе ста метров. Одновременно с этим прямо в своём кабинете был арестован главный редактор телепрограммы, инициировавший скандал. Ему было предъявлено обвинение в изнасиловании несовершеннолетней, повлекшее смерть несчастной жертвы. Когда уводили впавшего в ступор от чудовищности возведённой на него напраслины журналиста в наручниках, эту сцену запечатлел на видео «случайно» оказавшийся на месте ареста оператор одного из столичных телеканалов. А всего через полтора часа свежеарестованный будет изнасилован и насмерть задушен в камере предварительного заключения, куда его поместят с пятью задержанными рецидивистами. Кое-кто, конечно, знал, что всё будет именно так. Но сей кое-кто навсегда останется в тени. Следующий удар был нанесён по группе ультраправых национал-патриотов. Немногочисленные манифестации молодых людей вышли на улицы в нескольких городах под сходными лозунгами: «Пятую колонну сионистов – поганой метлой из медицины! Слава русскому герою Дмитрию Локтеву! Россия для Русских! Нет – чёрному переделу собственности! Даёшь русский бизнес!». Большинство молодчиков быстро повязали и отдали под скорый суд. На некоторых другие молодчики – от господина Целебровского - с успехом провели испытания своих новейших систем массового подавления психики, за несколько минут превратив наивных горячих крикунов в бессмысленных идиотов с одинаково счастливым выражением лиц. Воротившийся к тому времени в первопрестольную Локтев с ужасом узнавал из сводок новостей, кто именно выказывает ему столь горячую поддержку, и немедленно подготовил обращение в прессу о том, что ко всей шумихе вокруг своего имени отношения не имеет. Однако его обращения никто не напечатал. Вместо этого его вызвал к себе в офис тесть и подверг унизительному разносу на глазах ехидно улыбающейся Галочки и доброй дюжины подчинённых, гадливо потирающих руки. Прицкер потребовал от депутата Государственной Думы немедленного созыва пресс-конференции, где тот публично отмоется от прилипшей к нему «националистической грязи», не подобающей его высокому положению. Дмитрий Павлович, к тому времени, благодаря своим аналитикам, уже кое-что выяснивший, откуда ноги растут, только не узнавший конкретное имя провокатора, выслушал Леонтия Израилевича молча, слово за словом наливаясь тихой яростью, давно забытой им, и, получив слово, в ответ прошипел:
– Если какие-то подонки хотят таким образом меня завалить, это полные идиоты. Вам бы следовало знать, Леонтий Израилевич, что похабно-националистические лозунги нынче во всё большей моде, и мне нет нужды что-то опровергать. Моя задача – рейтинг. Избиратель меня снова поддержит. А эти... Пусть лают. Лучше скажите, как Вы допустили у себя под носом крота, работающего на франко-швейцарскую корпорацию и регулярно отсасывающую у Вас и у меня немалые суммы?
Прицкер побледнел. Пальцы его задрожали. Как ответить зятю, он не знал. Более того, не вполне понимал, о чём зять говорит. Его собственное расследование инцидента с бизнес-центром ООО «Русь» привело к иным выводам, о которых он не спешил делиться ни с кем. Взяв себя в руки, он решил не отвечать на вопрос.
– Дима, – перейдя на неожиданно миролюбивый тон, начал мультимиллионер, – Вы несёте полную чушь. Вам ли не знать, что рейтинги делают не толпы бродяг, а умные люди в высоких кабинетах, в том числе, Ваш покорный слуга. Если я этого не захочу, – он назидательно поднял указательный палец, Вы не то, что рейтинга, Вы даже места на старте избирательной кампании не получите.
– Вы не ответили на вопрос, – буркнул Локтев, несколько поостыв. Прицкер знаком отослал прочь «лишних» свидетелей. Галочка вопросительно посмотрела на отца. Но и ей было указано на дверь, она обиженно поджала губки и вышла вон, гордо вздёрнув нос. Это выглядело несколько смешно, и оба мужчины улыбнулись, что разрядило обстановку. Оставшись наедине с зятем, Прицкер перешёл на совсем иной тон. Он предложил зятю сесть за журнальный столик в уютное кресло у стены и проговорил:
– Вероятно, я погорячился. Приношу свои извинения. Я полагаю, Вам что-то известно, чего не знаю я? Не могли бы Вы поделиться?
– Извинения приняты, – холодно ответил Локтев и неспешно изложил свою версию последних событий. С его слов выходило следующее. Некий бывший агент спецслужб, скорее всего, отставник, утративший реальное влияние на дела, затаивший, судя по всему, обиды на своих коллег, но не утративший связей и некоторых возможностей, вышел на своих старинных партнёров по нелегальной работе за рубежом, скорей всего, во Франции. И через них прочно сел на хвост Локтеву во всех делах, касающихся французских финансовых рынков. Вредительство носило системный характер, было аккуратным и не особо крупным, дабы не разогревать слишком резких адекватных ответных мер. В течение некоторого времени оно не выходило за пределы «мелкой пакости». Но стоило дельцам Локтевской команды привлечь в партнёры крупную французскую фирму и запустить её на отечественный рынок, как прогремел взрыв. А сразу за ним последовал весь этот шум, имеющий целью не только и даже не столько дискредитацию Локтева-политика, сколько дискредитацию профессора Беллермана и всей его деятельности. Прицкер выслушал зятя и задумался. Закурил. Всё выглядело гладко. Ему, разумеется, кое-что было известно о Беллермане. Но, поскольку к числу лиц, посвящённых в тайны не то, что Ордена, но даже 13-го отдела КГБ, Леонтий Израилевич не принадлежал, его представления носили обрывочный и частный характер. Во многом он полагался на информацию от зятя. Его собственная версия происшедших за последние дни событий сильно отличалась от Локетвской. По его мнению, в дело вмешались затаившие обиду на «выскочку» Прицкера с его «ещё большим выскочкой» зятем две транснациональные корпорации, которым несколько лет назад он перебежал дорогу, заручившись поддержкой крупного финансового воротилы, играющего на биржах в США и проживающего в Тель-Авиве. Тогда клану Прицкеров, не без участия Локтева, кого использовали «втёмную», удалось обтяпать весьма выгодное дельце, выдав дочку «большого кремлёвского дяди» за своего родственника с двойным гражданством и хорошим стартовым капиталом в Швейцарии, а потом, пользуясь поддержкой и в Думе, и в Правительстве, и в Кремле, передать молодожёнам контрольный пакет срочно акционированного богатейшего предприятия в Сибири. Затем, использовав многократно испытанный приём «сексуального шантажа» через участие дочки «большого кремлёвского дяди» в весёлых оргиях на Земле Обетованной под бдительными объективами скрытых камер, вынудили её уступить свою долю американскому партнёру, а тот, в знак благодарности, помог Прицкерам обойти неудачливых конкурентов. Вот и вся многоходовка. К слову сказать, эти корпорации и обходить-то особого труда не составляло, ибо их основными дольщиками были не иудейские, а англо-саксонские джентльмены, чересчур щепетильные и не владеющие всеми тонкостями обмана и подкупа нужных людей. Так вот они-то, обозлившись, и нашли себе союзников из среды арабских олигархов, кому всякий еврей как кость в горле. А уж у тех всегда наготове в любой части света и банда-другая уголовников, и подготовленные террористы, и религиозные фанатики, готовые на всё, лишь бы выкрикнуть «Аллах акбар!» и достойно мусульманина предстать перед Всевышним. Так что, об участии спецслужб и Беллермана в уничтожении бизнес-центра ООО «Русь» Прицкер даже и не думал.
– Хорошо, – заключил после рассказа зятя Леонтий Израилевич, – Но если здесь только часть правды? А вся правда в том, что сошлось несколько интересов?
– Леонтий Израилевич, – жёстко обратился Локтев, – А Вы вполне доверяете своей дочери?
Прицкер вопросительно воздел бровь, ничего не отвечая. Разумеется, наивный малый Дима Локтев ничего не знал о многовековой практике евреек, описанной ещё в Ветхом Завете. И такие имена, как Эсфирь или Юдифь*) ничего не говорили ему. Вопрос, заданный так грубо, мог означать только то, что зятёк понял, что с жёнушкой вляпался, но надеется на поддержку тестя, не разумея, что он в курсе всех её дел. Но на сей раз Прицкер недооценил своего зятя. Поднаторевший в аппаратных интригах, Дмитрий Павлович решил действовать тоньше. Он не собирался жаловаться отцу своей жены на её поведение в отношении себя. В конце концов, это очевиднейшая глупость. Он решил стравить дочку с папашкой на ниве их собственных интересов, пользуясь неосведомлённостью Леонтия Израилевича в делах 13-го отдела. И он придумал следующую «дезу»:
– Не смотрите на меня с таким удивлением. После нашего возвращения из Израиля я стал замечать, что она сливает информацию ещё кому-то. А поскольку у меня есть свои люди в «органах», мне удалось вычислить, кому именно. И Ваши, и мои финансовые дела полностью контролируются людьми профессора Беллермана.
– Бросьте! – моментально выдохнул Прицкер, скорее интуитивно отведя предложенную ему информацию, чем сочтя её невозможной, – Всем этим «чёрным психологам» нет нужды заниматься скучными для них спекулятивными сделками и трансфертами. Не тот профиль.
– Вы полагаете, что они бессребренники? – развивал атаку Локтев, – Или у них не найдётся специалистов соответствующего профиля? – И тут политик увидел, по глазам собеседника, что попал в цель. Червячок сомнения и тревоги поселился в них. Теперь можно попробовать ослабить накинутую много времени тому на шею партийного вождя удавку, – Вы видели, с каким выражением лица она выслушивала, как Вы меня распекаете? Сейчас, когда тупоголовые националисты начнут рвать свои глотки за меня, у неё есть прекрасный повод публично объявить о нашем разрыве. Это же как бы позор: я, женатый на еврейке, вдруг стал лидером русских национал-социалистов! Я уже давно замечал, что у неё есть новый плацдарм – где-то в кабинетах 13-го отдела. Согласитесь, одно дело свободные сексуальные отношения, о которых мы договаривались изначально, и совсем другое – громкий скандал с разводом. Для меня, конечно, это может оказаться выгодным. Я наберу себе немало очков в новом окружении. Но ведь, перейдя в клан особистов из 13-го, которым она уже давно исправно стучит, она предаёт не только меня, но и Вас.
Дмитрий блефовал от первого до последнего слова. Проверить его слова было практически невозможно. Но он рассчитывал скорее на эмоциональный эффект, чем на логику, и, кажется, своего добился. Прицкер испугался.
– Что же ты предлагаешь, Дима? – совсем тихо проговорил он.
– Ускорить наш официальный развод и продолжить наше с Вами личное сотрудничество, но теперь уже на строго конфиденциальной основе. Против тех сил в 13-м, на которые опирается ваша дочь, у меня есть контр-силы в том же ведомстве. Вам фамилия Целебровский что-нибудь говорит?
Леонтий Израилевич отрицательно покачал головой. Нет, он что-то слышал об этом человеке. Не мог не слышать. Вращаясь в столь высоких кругах, он не мог обойти вниманием фигуры, определяющие много в раскладе сегодняшних сил. Но и о Беллермане, и о Логинове, и о Целебровском сведения, которыми располагал Прицкер, были путанны, обрывочны и относились к списку вспомогательной, а не стратегической информации. То, что на него обрушивал зять, было для него новым, к чему он был не готов. Следовало взять тайм-аут и продолжить разговор через несколько дней, когда он соберёт необходимую для продолжения дискуссии информацию. Но этого времени не было. Каждый день, даже каждый час приносил новости, поток которых оставлял удручающее впечатление. Если итогом череды скандалов станет то, что оголтелые националисты, голосующие за партию Локтева, сделают ему слишком громкое имя, то даже устранение этого имени из грядущей предвыборной гонки через снятие с регистрации, судебное преследование или ещё что-нибудь в том же духе, ничего принципиально не решат. Поскольку клан Прицкеров слишком замазан в делах этой партии, всякая операция против неё бумерангом ударит по нему же. Но и поддерживать публично всё более «коричневеющих» ребятишек Прицкер позволить себе не мог. Сделай он это, ему моментально перекроют все каналы в Израиле и США, без которых его империя – колосс на глиняных ножках. Оставалось лишь принять предложение зятя, заодно устроив обструкцию «загулявшей» дочке. Тогда перед западными партнёрами можно будет нарисоваться этаким страдальцем, которому нужна помощь в борьбе сразу с двумя силами – справа и слева. Глядишь, расщедрятся. Правда, роль обороняющегося недорого стоит, даже если он в конце-концов победит. Лучше роль наступающего. Но, похоже, от неё пока следует воздержаться.
– Хорошо, – совсем тихо выдохнул Леонтий Израилевич, – Попробуем сыграть в эту опасную игру. Но как быть с «кротом» и французами?
– Я его вычислю и добью. Уже скоро, – совсем отчаянно соврал Локтев, и ему поверили.
Впрочем, он и не знал, насколько его враньё обернётся вскоре правдой. Не пройдёт и суток после трудного разговора с тестем, как Саид Баширов, этот верный «Санчо Панса» своего партийного вождя принесёт ему фантастическую информацию, добытую самым невероятным способом. Саид Калыкович уже несколько лет, с подачи своего босса, свёл знакомство с командой Целебровского и, втайне от профессора Беллермана регулярно контактировал с нею. Получая оттуда разнообразную оперативную информацию, Баширов готовил те или иные мероприятия таким образом, чтобы зависимость от Беллермана, его досье, его психологической обработки постепенно делалась всё слабее и незаметнее. Желание выпутаться из «профессорских объятий» возникло ещё в августе 91-го, на самом пике их тесного сотрудничества. События последнего времени превратили это желание в нестерпимое, и вот теперь, похоже, оно может, наконец, исполниться. Разведданные, доложенные Баширову лично Целебровским, были столь же ёмкими, сколь фантастическими. Оказывается, на протяжении нескольких лет в секретной лаборатории под руководством Беллермана трудится некий незаконно вывезенный в Россию похищенный на своей родине француз, обладающий уникальной способностью «слышать» чужие мысли. Пользуясь его умением, Беллерман начал прибирать к рукам всю стратегическую информацию о событиях в стране и ближнем зарубежье, о тайных помыслах всех ключевых действующих фигур на политическом небосклоне с целью получить «ключики» к управлению ими. Целебровскому не удалось вычислить местонахождение «слухача», как он назвал уникума, но тот внезапно раскрылся сам. То есть не раскрылся лично, но нашёл возможность передавать получаемую информацию, минуя профессора, так сказать «налево». Сначала кое-что из стратегических секретов Беллермана оказалось в руках группы иностранных журналистов. Потом в аналитическом отделе крупного французского банка. И почти сразу же Целебровскому стало известно многое о финансовых связях империи Прицкера – Локтева с французскими, швейцарскими и израильскими партнёрами. Дальше – как говорится, дело техники. Несколько раз Целебровский засекал явное вредительство в отношении Беллермана и Локтева со стороны французов. А потом сообразил, что «слухач» давно пытается действовать по-партизански против всех, в ком видит злобную по отношению к себе, как он это видит, силу. Единственный способ заставить неизвестно где находящегося и активно действующего французского экстрасенса выйти на прямой контакт, который пришёл в голову Валентину Давыдовичу, был гениально прост. Его не нужно искать. Достаточно сосредоточенно думать о нём, вызывая как бы на контакт. Он засечёт мысли, и тогда можно будет вступить с ним в диалог, подключив к своей игре против извечного конкурента.
К тому времени, как сия блистательная идея посетила седую голову матёрого службиста, Делагюз уже успел наломать за спиной у Беллермана больших дров и, похоже обнаружил себя перед ним. Владислав Янович пребывал в ярости. Дело зашло столь далеко, что простое устранение «Слушателя» уже мало на что могло повлиять. К тому же, упрямый француз был ему ещё нужен. Не все исследования завершены. Многое напрямую зависело от Делагюза, который даром, что тихий-тихий, а как заупрямится, ничем его не сдвинешь с мёртвой точки. Отточенные методики Беллермана, практически не имевшие преград, если профессор начинал их применять целенаправленно, на старом упрямце не то, что давали сбои, а и вовсе обнаруживали свою несостоятельность. Владиславу Яновичу не удавалось сколь-нибудь заметно повлиять на психику своего подопытного. По всему получалось, что могущественный магистр и профессор зависит от своего «кролика» больше, чем тот от него. К тому же, организованные Делагюзом интеллектуальные атаки не только нанесли материальный урон, но и внесли сумятицу в ряды тех, кого Беллерман давно считал своими союзниками и партнёрами. Вплоть до того, что влиятельнейший и могущественнейший Главный Смотрящий по России Рыжий с высот своих заоблачных вмешался в скандальную историю и, наверняка не зная, что именно за вредитель действует за спиной у 13-го отдела, устроил Беллерману унизительный разнос в присутствии подчинённых. Тот визит в «Дурку» профессор запомнит на всю жизнь. Подобное являлось прямым нарушением протокола, приличий и субординации. Даже удивительно, что ни один журналист на подсуетился, дабы осветить столь необычайную встречу!
Впрочем, подсуетились агенты Целебровского, тотчас доложившие своему боссу о визите Рыжего в контору конкурента. Валентин Давыдович правильно просчитал, с чьей именно подачи мог произойти столь экстраординарный визит, и не стал названивать куда попало, а сделал один короткий звонок в Управление Собственной Безопасности ФСБ, откуда немедленно информация пошла своими путями, чтобы стремительно долететь до нужных людей в окружении Первого Лица Государства, которые знают, как действовать. Расчёт был на то, что демаскировка отношений Рыжего и Беллермана перед государственными спецслужбами сделает последнего уязвимым и сговорчивым. На деле обернулось иначе. Саид Калыкович, «телок, присосавшийся к двум маткам», перехватил сигнал от Целебровского прежде адресата и слил в искажённом виде информацию в депутатские круги. Его расчёт был прост. На волне всероссийской неприязни к Рыжему будет инициирован очередной депутатский запрос или ещё что-либо в том же духе о вмешательстве конторы Рыжего в дела судебной психиатрии. Тем самым, полагал Баширов, одновременно удастся оказать услугу Беллерману, щёлкнуть по рукам Рыжего и заполучить очередную порцию информации. Спустя пару дней Баширов, Локтев и вся НДПР получили бумерангом совершенно неожиданную пулю. Из кабинета министров спустили распоряжение о том, что в системе 13-го отдела ФСБ проводится комплексная проверка Счётной Палатой в связи с выявленными финансовыми нарушениями и перерасходом энергетических лимитов. Рыжий, который официально курировал энергетику, несомненно стоял за этой проверкой. Это что-то новенькое! Со времён Андропова никто на правительственном уровне вслух 13-й не называл. Разумеется, ни Локтев, ни, тем более, Баширов, не имели даже отдалённого представления о том, чем в действительности является 13-й отдел по отношению к Правительству России. Но они ожидали в скором времени если не смены Правительства, то, по крайней мере, серии громких скандалов и разоблачений с последующей отставкой кого-нибудь из членов кабинета, посягнувшего на могущественную спецслужбу. Ожидание было немотивированным, а скорее, так, на уровне интуиции. Тем не менее, оно было ощутимым. Локтев даже отказался от участия в пленарных заседаниях, изобразив больничный лист, чтобы лишний раз не маячить перед телекамерами и общественностью. Сейчас лучше залечь на дно.
События, тем временем, раскручивались всё стремительней и всё непонятнее. Причём, непонятнее для всех игроков. Опальный Беллерман отчего-то обрадовался и вышел на публику с чем-то совсем уж несусветным. Во всероссийском журнале «Вопросы психологии» он опубликовал огромную статью под собственной фамилией, весь пафос которой сводился к тому, что, мол, «пора бы рассекретить тёмные углы карательной психиатрии и сделать достоянием гласности все стратегические исследования, проводимые сейчас в области изучения человеческой психики». Статья, изобилующая именами и некоторыми громкими фактами недавнего прошлого не прошла незамеченной. Целебровский уловил, что главная цель атаки профессора Беллермана, закамуфлированной под научно-популярную статью, это он со своими исследованиями в области психотроники. Отражая атаку, он решил продемонстрировать мускулы. Через день после публикации в стране произошло ЧП. В одном из крупных городов во время футбольного матча состоялось грандиозное побоище между фанатами соперничающих на поле команд. Официальные средства массовой информации, освещая инцидент, единодушно отметили странности в поведении драчунов, которые словно не отдавали себе отчёта в том, что делают. Волна беспорядков прокатилась по всему городу. Обезумевшие люди громили витрины магазинов, разбивали физиономии друг другу и орали невнятные слова с пеной у рта. При этом география погромов выписала абсолютно правильные геометрические фигуры, чётко вписанные в географию города. Целебровский прислал Беллерману аэрофотосъёмку происшедших беспорядков с указанием точек, в которых были размещены его излучатели. Своё послание он сопроводил запиской, где излагал основные принципы действия своих установок и приводил цифры, согласно которым ему удалось на 100% подчинить волю попавших в зону излучения людей агрессивным импульсам. В записке он обещал через день продемонстрировать другие возможности своей аппаратуры. Через сутки в одном из районов Челябинской области будут проходить выборы местной власти, а Валентин Давыдович называл их грядущие итоги с указанием цифр с точностью до долей процента и предлагал Беллерману сличить их с официальными результатами, когда те будут объявлены. Результаты совпали полностью. Владислав Янович понял, что в руках у его соперника появилось слишком мощное оружие, чтобы можно было пренебрегать этим. И, судя по всему, дальнейшие эксперименты с Делагюзом принесут больше вреда, чем пользы. В борьбе за лидерство Целебровский Беллермана явно обходил. У Владислава Яновича практически не оставалось шансов на реванш. Все его козыри таяли на глазах. Оставалось одно: француза срочно ликвидировать, все эксперименты по приёму и передаче мыслей сворачивать и переходить на «запасной плацдарм» – а именно, возобновлять работу по апробировавшей себя коррекции личности, выбрав в качестве испытуемых новую группу влиятельных политиков. Нельзя было давать «заклятому товарищу» по ведомству безнаказанно обходить его в «первенстве по пирамидостроению».
Саид довольно близко докопался до истины, регулярно информируя Локтева о подоплёке происходящих событий. Единственное, чего он не вычислил, точное имя француза, ставшего детонатором их цепочки. Прицкер на время выключился из отечественной жизни, срочно рванув на Землю Обетованную, где по его интересам был нанесён внезапный удар. Какая-то из аффилированных в Израиле его фирм оказалась втянута в скандал с нелегальными финансовыми операциями, след которых вёл в круги арабских торговцев наркотиками. Дело пахло не просто потерями, а Интерполом, и требовалось срочное вмешательство. Пока он разгребал образовавшиеся завалы, устраивая многочисленные разбирательства с последующей отставкой сотрудников фирм, давая интервью и общаясь со следователями и адвокатами, Локтев организовал прокурорский «наезд» на несколько крупных вооружённых группировок кавказского происхождения в трёх городах России. Он решительно сводил счёты с теми, кто посягнул на его империю, заручившись тайной поддержкой Целебровского, находящегося, как он правильно оценивал, нынче в силе. Параллельно он поручил верному Саиду провести серьёзную чистку партийных рядов в регионах, осветив этот процесс в прессе; необходимо было лишний раз заявить электорату о своей «ветеранской принципиальности» и публично «отмыться от налипшей на его имя грязи». Кампанию решено было провести в течение одного месяца, с таким расчётом, чтобы к ближайшим региональным выборам оказаться не просто в центре информационного пространства, но и выглядеть в нём максимально позитивно.
Новость о ликвидации французского уникума застала партийного лидера в Казани, где он проводил региональную парт.конференцию. В поступившем донесении фигурировало, наконец, имя, сообщалось, что экстрасенс был отравлен в секретном корпусе №13 известной «Дурки». Дмитрий Павлович нимало не удивился тому, что Беллерман пошёл на крайнюю меру, но его смутило, как «слухач» прозевал угрозу своей жизни. Впрочем, теперь это не имело уже никакого значения. Локтев понял, что один из его «теневых патронов» в бесконечной битве проиграл другому, и теперь, несомненно, настало время активно расширять перед тем и другим зону собственной свободы действий. Дмитрий Павлович позволил себе, выступая перед партийным активом Татарстана, несколько пассажей в адрес автора статьи в журнале «Вопросы психологии», упрекая того в том, что своей статьёй не столько обозначал проблему, сколько «наводил тень на плетень», будучи сам причастен к зловещим опытам над людьми. В качестве примера Локтев упомянул проведённые над ним самим несколько лет назад опыты, правда, с его согласия, печальную историю без вести пропавшего несколько лет назад Андрея Долина, также прошедшего курс у профессора Беллермана, и недавно скончавшегося при невыясненных обстоятельствах французского подданного. Выдержки из его выступления были немедленно растиражированы в местной прессе, в частности, обнародованные скандальные подробности из жизни В.Я.Беллермана.
По правде говоря, должного эффекта заявления Локтева на публику не произвели. Кое-кто взял себе их на заметку, кому-то они показались рекламно-пропагандистским ходом в большой предвыборной игре, для кого-то название журнала и фамилия опубликовавшегося на его страницах профессора были пустым звуком. Но несколько человек из сидящей в зале аудитории и ещё несколько из числа читающей прессу публики получили свой «месседж». Результат не замедлил сказаться. Едва возвратившись из Казани, Локтев получил приглашение сразу от двоих людей – от Валентина Давыдовича посетить его подмосковную резиденцию «для дружеской беседы о проблемах и задачах партийного строительства» и от старика Логинова официально прибыть в кабинет на Лубянку для беседы. Второе означало, что определённые силы бывшего комитета готовы предложить свою крышу в объявленной Локтевым войне. Хотя, впрочем, вполне возможно, что Логинов просто хочет сделать из него двойного агента, как это принято «в их кругах». Приглашение Целебровского означало, что карта Беллермана в жизни Локтева, наконец, бита, и эту страницу биографии можно перелистнуть.
Полный самых благостных предчувствий, он уже собирался первым ответить Целебровскому, как в дверь его кабинета без стука ворвалась разъярённая Галочка и чуть не с кулаками набросилась на мужа:
– Димочка! По какому праву ты соришь направо и налево непроверенной информацией? Ты что же, думаешь, что стал таким крутым, что можешь сам решать, кого брать в друзья, а кого в отходы сливать? Ты не забыл. что существует некая плёночка, обнародование которой не оставит от имени Дмитрий Локтев ничего кроме пустого места?
– Галочка... Галочка, – залепетал Локтев, – Постой. Я что-то не пойму, о какой непроверенной информации ты говоришь...
– О такой. Что ещё за француз? Кто ещё такой без вести пропавший Долин? Что ещё за опыты над людьми? Ты отдаёшь себе отчёт, насколько Беллерман влиятелен? Ты что, самоубийца? У нас с папА сейчас такие неприятности, а ты в это самое время наживаешь себе такого мощного врага!
– Ах, вот ты о чём! – успокоенно выдохнул Локтев и придвинул жене стул, – Садись... Уже прочитала. Быстро щелкопёры своё отработали. А тебе не приходило в голову, что есть более сильные и, что самое главное, более влиятельные фигуры, чем профессор Беллерман? Не скрою, в своё время он сделал для меня немало хорошего. Но это время прошло. Теперь на сцену вышли другие игроки. Я же не могу игнорировать правила игры!
– Не ты ли сам меняешь правила по ходу игры? – несколько успокаиваясь, проговорила супруга вождя, присаживаясь напротив мужа.
– Я так понимаю, тебя беспокоит, с чего я решился на демарш против Беллермана. Скажи мне прежде, а какое отношение Владислав Янович имеет к делам Леонтия Израилевича?
– Практически никакого! – фыркнула Галочка и добавила: – Просто в мире большого бизнеса и большой политики все друг друга хорошо знают. У нас не принято нарушать определённых правил приличия. То, что ты сделал, выходка провинциального выскочки, метящего в наш мир.
– Наш мир, – с усмешкой повторил Дмитрий и вплотную уставился на Галочку, – А создание порнографического семейного видео с предъявлением его в качестве ультиматума входит в свод правил приличия вашего мира?
– Я не поняла, ты чем-то недоволен? – вскинула бровь прелестница и, поймав жутковатый блеск в глазах мужа, отшатнулась от него, добавив: – По-моему, тебе грех жаловаться. Ты ведь сам хотел...
– Ладно, сейчас не об этом, – отодвинулся Локтев и прошагал по кабинету в противоположный конец. Он вспомнил, как когда-то здесь же предавался любовным утехам с Галочкой, предвкушая сладкую и блестящую жизнь, которая их впереди ожидает. Отогнав от себя это воспоминание, он резко развернулся в её сторону из угла и с размаху плюхнулся в кожаное кресло, – У меня есть вполне определённые резоны, которые я не стану перед тобой раскрывать. Поверь, я владею достаточным объёмом информации, чтобы предпринимать те или иные ответственные шаги. И не тебе, хоть ты и дочка своего папочки, меня учить!
– Что ж, хорошо, – улыбнулась Галочка и поднялась со своего места, – смотри, не ошибись.
С этими словами она покинула кабинет мужа, оставив его наедине со спутавшимися мыслями. С чего бы это ей? Какие, на самом деле, взаимоотношения существуют между Беллерманом и Прицкерами? Какая связь между его неприятностями и действиями чёртова француза, пусть земля ему будет камнем? Наконец, в какой степени за его пакости отвечает Беллерман? А если француз действовал самостоятельно? Впрочем, если это так, если Беллерман не смог проследить за своим подопечным, значит, тем более, не стоит на него ставить! лучше уж Целебровский, что не допускает подобных проколов!
Примерно с такими же мыслями через некоторое время Локтев прибыл по приглашению Валентина Давыдовича на его виллу. Дмитрия Павловича встретил сам хозяин. Приветливо улыбаясь, он сиял в вечерних сумерках своей седой шевелюрой и как-то по-особенному радостно долго тряс его руку. Они проследовали в дом, оснащённый самой современной аппаратурой – от камер видеонаблюдения, оснащённых системами ночного видения, до всевозможных шумопоглотителей, кондиционеров и аромагенераторов. Войдя во внутренние покои, Локтев сразу ощутил во всём теле приятную расслабленность и даже не успел задуматься, насколько это ощущение похоже на некогда испытанную им гамму чувств в клинике профессора Беллермана.
Разговор протекал в спокойном непринуждённом тоне. Собеседники сидели в уютных креслах у массивного камина, поглядывая на языки живого пламени, и неторопливо обменивались мыслями по поводу происходящих в последнее время событий. По ходу беседы Валентин Давыдович несколько раз обратил внимание Локтева на то, что скоро все проблемы Прицкеров будут решены, и это отложилось в памяти его собеседника. Вскользь было упомянуто, что эпоха безраздельного господства Беллермана подходит к концу, и Локтев сделал правильный выбор. Далее разговор зашёл о стратегии и тактики НДПР в грядущей предвыборной гонке, о перспективах Большой Семьи и возможных кандидатурах Преемника. Дмитрий Павлович с удивлением заострил внимание на этой теме, заметив, что при действующем Первом Лице вполне удобно действовать, и едва ли приход нового в Кремль будет способствовать продолжению его политической карьеры. На это Целебровский отвечал, что никто не вечен, и пора уже задуматься о том, какая судьба ждёт всех в случае ухода Президента. Впрочем, добавил он, правильный расчёт, сделанный Локтевым сейчас, поможет ему и в будущем преодолеть трудности, что возникнут со сменой вывесок. В этих словах просквозило что-то до боли знакомое. Но Дмитрий Павлович так и вспомнил, где и когда слышал такое. А это было почти слово в слово повторённая мысль Беллермана о политиках, которые лишь играют свои роли. В завершение беседы Локтев и Целебровский договорились об укреплении сотрудничества. И уже на пороге, как бы невзначай, прощаясь с гостем, хозяин резиденции обронил:
– Да, господин Локтев, я хотел бы Вам предложить во время будущей избирательной кампании одну свою игрушку.
– Какую же? – оживился политик.
– А ту, что обеспечивает голосование по заданным параметрам. Так, ничего особенного. Это же не индивидуальная промывка мозгов, как у Беллермана. Ха-ха! несколько установленных в определённых точках излучателей, и миллионы мозгов начинают думать одинаково.
– Великолепно!– воодушевился Локтев и тут же предложил идею, только что осенившую его голову: – А что если подвесить их на спутнике?
Целебровский молча сжал ладонь собеседника, и по его улыбке тот понял, что попал в точку. Управление миллионами из космоса – это такой уровень власти, выше которого никакой Беллерман никогда встать не сможет.
Расставшиеся друзьями Целебровский и Локтев уже на другой день после встречи занимались активным сбором всей возможной информации друг о друге. Мудрено: будучи давно знакомыми, сотрудничая и став политическими союзниками, они вновь принялись за подноготную друг дружки, едва вышли на новый уровень взаимодействия. Впрочем, такова страшная логика политических альянсов!
Визит на Лубянку был не столь благостен. Это была официальная встреча матёрого особиста, стоящего одной ногой на том свете, и перспективного политика с малопредсказуемым характером. Фактически, это была первая их личная встреча. Давно и многое зная друг о друге, они воздерживались от личных контактов до того момента, как Локтев публично не обозначил свой разрыв с Беллерманом. Логинов всегда недолюбливал профессора. Он подозревал, что могущество последнего не в последнюю очередь обусловлено его членством в какой-нибудь транснациональной масонской ложе. Последнее время он тщательно искал её следы. Иногда ему казалось, что находил. Но всякий раз они развеивались, стоило прикоснуться к ним плотнее. Казанский демарш Локтева мог означать, по мысли Логинова, то, что Дмитрий Павлович сам получил непосредственный доступ к этой тайной структуре, становясь, тем самым, над слетевшим со своего кресла Беллерманом. Знал бы Логинов, как он ошибается!
Вкратце обрисовав Локтеву картину происходящих в стране событий – в том ключе, в каком он их видел, «чекистский генерал» обратился к политику с конкретным предложением.
– Дмитрий Палыч, – сказал он, – В свете того, что некоторыми нашими руководителями за годы этой шизанутой перестройки и всеобщего засранства овладела звёздная болезнь, Вы совершенно правильно от них дистанцировались. Я полагаю, что времена, когда слово Беллермана что-то значило, на наших глазах проходят. Но это не значит, что наша контора в целом полетела к чертям. Вы ж понимаете... Просто надо находить новых партнёров и продолжать дело уже с ними.
– Видите ли, – сыграл в задумчивость, растягивая слова, Локтев, – У меня уже столько перебывало людей из вашей конторы, что я начинаю теряться, а понимает ли её правая рука, что делает левая.
Его слова не могли не задеть Логинова за живое. Он нахмурился, отчего его высокий лоб пошёл многочисленными складками, и сухо ответил:
– Вот увидите, скоро начнётся «большая чистка». И тогда многие из тех, о ком Вы говорите, просто перестанут существовать... и как фигуры, и вообще на этом свете.
– Охотно верю. Но что прикажете мне делать сейчас? У меня по всем фронтам война. После взрыва бизнес-центра кавказская братва оборзела. Лезут во все щели, пытаются диктовать условия. На самого Леонтия Израилевича пытаются давить. Армяне опять скорешились с французами и пощипывают его бизнес. А это одна из финансовых основ нашей партии. Пока мы с высокой трибуны озвучиваем националистические лозунги под известным контролем, бритоголовые мальчики не начнут громить еврейские прилавки. Но как только мы потеряем свою трибуну, погромы начнутся повсеместно. Прицкер это знает, поэтому щедро проплачивает нашу партию. Получается, что кавказцы, в первую очередь, армяне, желают потеснить в этой стране еврейский капитал? Ничего, что я так откровенно?
– Нормально, валяйте, – улыбнулся Логинов. Ему не нравилось ни то, что говорит Локтев, ни его публичная деятельность, ни стоящий за ним кагал Прицкеров и Суркисов, ни его связь с Беллерманом, с кем он считался в ожидании, когда тот пошатнётся, чтобы с лёгкостью перешагнуть через его голову, ни возможная связь с вошедшим в силу Целебровским, которую в ходе разговора вычислить не удавалось. Ему импонировала нагловатая самоуверенность политического выскочки, и он с удовольствием бы как-нибудь перевербовал бы его. Но, к сожалению, Логинов не мог предложить Локтеву ни сопоставимых с прицкеровскими капиталов, ни сопоставимого с Целебровским влияния. Время могущества Логинова прошло. В глазах всего аппарата он уже был давно фигурой номинальной. Вызывая Локтева на формальных правах пока ещё влиятельного человека, курирующего многие вопросы общественной жизни в стране и за её пределами, он не столько пытался давить на Локтева, хотя изо всех сил пытался это изобразить, сколько искал в нём нового союзника. Притом не ведая того, что Дмитрий Павлович давно уже отыграл пас в сторону Целебровского. Валентин Давыдович, обретя, при помощи своей хитроумной техники и ловкой политики, а также благодаря успешному карьерному росту в Ордене Дракона, о чём вообще никто из непосвящённых ничего не знал и не догадывался, значительное влияние и на аппарат ФСБ, и на многих политических деятелей, и даже на Семью Первого Лица, заполучил в лице Локтева не просто очередной крупный козырь в своей игре. Он фактически прибрал к рукам ключ ко многим теневым процессам, определяющим, в каком направлении будет развиваться государство и общество в течение многих лет. Ведь такой острый вопрос, как взаимоотношения еврейского и армянского капиталов, со времён легендарного Гульбекяна*) определял почти всю внутрироссийскую и часть международной политики. Целебровский успел воспользоваться невольной услугой покойного Каботяна для того, чтобы сесть на хвост армянской диаспоре в Москве, Екатеринбурге, Нижнем Новгороде и Астрахани, от которой до Атырау, где у самого магистра сосредоточены серьёзные интересы, и не только финансовые. Александр Тацитович сдал своему пленителю перед смертью почти всю стратегическую информацию о персонах, связях, финансовых потоках и степени влияния этой диаспоры, включая и многочисленные подразделения силового характера, уже сформированные и продолжающие формироваться по всей стране. Ни Локтев, ни Прицкер, ни Беллерман, ни Логинов даже не подозревали, что взрыв бизнес-центра, послуживший сигналом атаки на НДПР не с целью её уничтожения, а с целью её частичной передислокации, осуществлён руками именно армянских боевиков. Целебровский, именно он, а не кто другой, просчитал последствия «партизанских» действий Делагюза, срывающих французские сделки Прицкера, и свёл их с интересами многочисленных армянских кланов во Франции и в России. В его задачи входило ослабление влияния Прицкера на Локтева и одновременное усиление собственного влияния. Другое дело, что включение столь мощных сил в свою игру привело, в числе прочего, к побочным последствиям. Вот уже второй месяц по всей стране катилась невидимая война практически всех против всех. На фоне учинённого всеобщего разграбления, контролируемого Главным Смотрящим по России Рыжим и его верными сподручными, любые активные действия кого бы то ни было с неизбежностью приводят к схваткам хищных кланов. Когда вкусившие крови волки делят добычу, столкновение одной стаи с другой стаей неминуемо ведёт к войне. Логинов, по-своему понимая происходящие процессы, видел единственный выход из разворачивающейся на глазах вялотекущей гражданской войны в форме столкновения между собой бесчисленных группировок только в том, чтобы направить их агрессию в единое русло, развязав очередную войну на Кавказе, откуда растут ноги многих хищных кланов. «Еврейский мафиози Прицкер» в этом деле ему мешал. И он не мог не приветствовать тех действий, что направлены на его ослабление. Однако Локтев, на правах члена семьи, входит в его клан. Значит, нужно найти способ либо вытащить его оттуда, на что шансов немного, либо заставить играть против Прицкера. Недавно на помощь в этой затее Логинову попалась копия видеокассеты, на которой запечатлён молодой политик в обществе двух женщин в весьма пикантной ситуации. Особую пикантность придавало записи то, что одна из женщин – Галина Прицкер. Понятно, что плёночка всплыла не просто так. Понятно, что с её помощью сами Прицкеры пытаются держать в узде своего «бычка» Локтева. Но что, если сейчас, на фоне стремительного падения нравов и всеобщей разнузданности, появление такого материала сыграет не столько против популярности, сколько на популярность того, кто в нём запечатлён? Тем более, что, похоже, остановить распространение этой записи едва ли удастся. Раз сделана хотя бы одна копия, значит, их может быть уже сколько угодно. И неважно, что копию удалось снять виртуозам сыска под личным командованием Логинова. Прицкеры ведь могут и сами играть в свои игры. И что тогда? Сейчас у Леонтия Израилевича проблемы, и он склонен видеть их причины, в числе прочего, в своём зяте. Значит, самое время предъявить последнему интересное видео.
Логинов встал с места, подошёл к теледвойке, стоящей в углу кабинета, вставил извлечённую из письменного стола кассету и включил изображение со словами:
– Полюбопытствуйте, Дмитрий Палыч, какая «клубничка» всплывает в наше время.
Локтев умел держать удар. Этот, нанесённый с улыбкой, пришедший с неожиданной стороны, сдержать было нелегко. Что могла означать такая утечка? Проделки обожаемой жёнушки, обозлившейся на мужа? Возможно. Но разве сама она не подставляется таким образом? Впрочем, кто их, баб, разберёт! Она же не публичный человек. Что ей такое видео? Совершенно неожиданно для себя Локтев вдруг обрёл спокойствие и ледяным тоном прокомментировал:
– Вот уж никак не думал, что частная интимная жизнь гражданина окажется в прицеле ваших объективов.
– Ну, это не наши объективы, – улыбнулся Логинов, – Вы смотрите, смотрите дальше.
– Вы полагаете, я этого не видел? Не находите ли, что довольно возбуждающе? – осклабился депутат, явно пошедший в атаку, – У каждого человека свои проблемы, в том числе, медицинские. И я не нахожу в таких способах их решения ничего предосудительного. Вы находите?
– Оно, конечно, интимная жизнь. Но далеко не частного лица, Дмитрий Павлович. За вами миллионы Ваших избирателей, и от того, как будет выглядеть в их глазах их доверенное лицо, их избранник, зависит, в числе прочего, и то, каковы будут они сами, так сказать…
– Не смешите меня, генерал! – перебил Локтев, решительно подойдя к теледвойке с намерением выключить её, – Не станете же вы утверждать, что миллионы людей не делают того же самого? Вот, Вы, например…
Логинов на миг замер. Аргумент, что называется, ловкий. В самом деле, в комсомольской молодости похожая альковная история приключилась и с ним. Но только кто может знать сейчас о тех «делах давно минувших дней»? Да и комсомолок тех поди в живых уж нет.
– Есть, однако, разница, – неспешно начал он, – между приключениями на комсомольско-молодёжном слёте активистов и развлечением в загранкомандировке. Кстати, если не ошибаюсь, ездили Вы не за свой, за государственный счёт.
– Вы хотите сказать, что я из казённых средств оплачивал производство этой порнографии? – расхохотался Локтев, и Логинов понял, что, похоже, проиграл. Он улыбнулся в ответ, положил депутату руку на плечо и проговорил:
– Что Вы, что Вы! Разве я так наивен? Разумеется, здесь ни копейки казённых средств нет. Возможно, вообще ни копейки никаких средств с Вашей стороны, – последние два слова генерал выделил особым нажимом, слегка помолчал и более тихим тоном прибавил:
– Весь вопрос в том, как это преподнесут. Понимаете?
– Кто?
– Ваши друзья журналисты, – широко улыбаясь, ответил Логинов и снял руку с плеча Локтева. Он думал, что пришпилил собеседника последним пассажем. Однако политик оказался неуязвим для такого захода. Он, в свою очередь, приблизился к генералу и, нарушая приличия возрастной субординации, так же, как только что генерал, положил ему руку на плечо, проговорив, глядя прямо в глаза:
– Мои друзья журналисты будут только рады материалу, показ которого удвоит мой рейтинг как у мужской, так и у женской части электората. Не забывайте, что в фильме я и моя жена, нет никакого насилия, и всё в полном согласии и порядке. А я, заполучив свой новый рейтинг, немедленно спущу с «друга-журналиста», осмелившегося пустить это в эфир, три шкуры в счёт моральной компенсации. И не мне даже. А моей любимой жене, которую негодяй осмелился показать всему миру голой. Понятно, генерал?
Локтев и Логинов расставались врагами. Долго и отчаянно трясли друг другу руки в крепком пожатии, цепко прощупывая один другого взглядом. Каждый вынес из беседы твёрдое намерение больше не иметь с другим никаких дел и, по возможности, не касаться его.
Израильский порноролик, как его окрестил Дмитрий Локтев, с тех пор в его поле зрения больше не всплывал. Однако копии его разошлись по многим кабинетам. Шила в мешке не утаишь, особенно, если это такое «шило», которое многие хотели бы пустить в ход, да не знают, как. Вышло именно то, что и предрёк герой этого ролика. Никакого публичного скандала, никакого преследования эта плёночка не вызвала. Зато рейтинг молодого политика начал медленно и неуклонно повышаться. А отголоски криминальной истории со взорванным бизнес-центром придали в умах избирателей Локтеву черты пострадавшего за убеждения героя. Какие убеждения? Как он реально пострадал? В чём здесь его героизм? На эти вопросы избиратель не отвечает, довольствуясь внушёнными ему эмоциями. Едва ли кто всерьёз задумывался о том, что у теракта есть реальные жертвы, о которых можно говорить как о пострадавших, в число которых Локтев ну никак не входит. Едва ли кто мог даже предположить, что политики так устроены, что из любого даже самого трагического события всегда будут извлекать выгоду для себя. Политическая выгода из последних драматических для Дмитрия Павловича событий была весьма ощутима. Правда, у этого успеха была и оборотная сторона. Взрыв бизнес-центра, неприятности Леонтия Израилевича в еврейском Государстве, трещина в отношениях между Дмитрием и Галочкой, серьёзно повлияли на расклад финансов в структурах, подпитывающих НДПР, из-за чего к началу нового политического сезона было решено отказаться от целого ряда значимых акций, что неизбежно повлечёт ослабление позиций партии в ряде регионов. Плюс к этому угроза со стороны опального Беллермана, который никак её не проявлял, но Локтев всё время ощущал, что она есть, нависает над его головой, готовая воплотиться в реальность в какой-нибудь самый неподходящий момент. Благо, есть Целебровский, выступающий всё активнее и активнее как союзник.
В составе небольшой группы Локтев съездил по приглашению Валентина Давыдовича в Атырау, где ознакомился с засекреченной деятельностью местного телецентра. Специалисты в действии продемонстрировали Локтеву излучатели, вызвав к жизни два совершенно непредсказуемых со стороны события – демонстрацию обычно тихих и мирных корейцев, вдруг собравшихся требовать открытия школы с преподаванием на корейском языке, и совершенно неслыханную в прежние времена драку между казаками и казахами на религиозной почве. Оба события были спрограммированы сначала аппаратно, потом осуществлены посредством пучкового облучения соответствующих жилых зон и моментально прекращены, как только излучатели выключились. Никаких серьёзных последствий инциденты не имели. На вопрос Дмитрия Павловича, возможно ли увеличить мощность излучения, чтобы спровоцировать более массовые и продолжительные акции с серьёзными последствиями, он получил утвердительный ответ. Высоко оценив работу психотроников, Дмитрий Локтев на обратном пути обратился к Целебровскому с вопросом о возможности если не приобретении аналогичного оборудования, то хотя бы о праве его временного использования. Разумеется, на возмездной основе. Валентин Давыдович долго уклонялся от прямого ответа. И лишь в самом конце пути, когда севший самолёт уже выруливал от взлётной полосы, бросил реплику:
– Дмитрий Павлович, до тех пор, пока мы вместе, Вы вправе пользоваться моими ресурсами совершенно безвозмездно. Только с одним условием.
– С каким же? – подтолкнул Локтев, когда Целебровский чересчур затянул, как ему показалось, паузу перед выдвижением этого самого условия.
– Видите ли… В недалёком будущем весьма вероятны… Нет, я бы даже сказал так: неизбежны условия появления некоторых… Гм! Ну, так скажем, новых и мало знакомых большинству фигур. Их приход так или иначе потребует легитимизации… Ну, Вы понимаете меня. Так вот, каковы бы ни были Ваши предпочтения, если я лично укажу Вам на ту или иную фигуру, Вы бросаете весь имеющийся у Вас политический ресурс на её поддержку.
– Иными словами, – заключил депутат, – Вы предполагаете ситуацию, когда прямыми избирательными технологиями обеспечить прохождение какой-то кандидатуры во власть невозможно?
– Ну, примерно так, – улыбнулся Валентин Давыдович, и что-то глубоко омерзительное даже для Локтева проскользнуло в его лице. На долю секунды Локтеву захотелось отказаться от предлагаемого ему альянса. В надежде ухватиться, быть может, за последнюю соломинку, опираясь на которую, он сможет озвучить свой отказ, он спросил:
– Речь идёт о претенденте на верховную власть, я так понимаю?
– Дорогой Дмитрий Павлович, не торопите события. Давайте лучше готовиться к выходу, – отвёл вопрос Целебровский. Соломинки не было. Всё. Ставки сделаны. Ставок больше нет.
Глава Двадцать Девятая. НАБЕГ
Весна выдалась хмурой, ненастной. Непрерывно текло, капало, булькало, словно небо разразилось не дождём, а липкой манной кашицей. Cначала небеса словно придвинулись поближе к земле, налившись густой серой краской. Наверное, затем, чтоб легче было исторгнуть из себя наземь накопившееся за зиму. А прошедшая зима выдалась суровой, неуживчивой. С резкими перепадами от трескучих морозов к кислым оттепелям и обратно. С лопнувшей корой на больных деревьях. Со вздувшимися от ранних внезапных паводков, прерываемых новыми похолоданиями, ледяными коростами на реках, истомившихся в ожидании весны. И когда она, наконец, пришла, заявив о себе новым запахом в измождённом такою зимой лесу, ничему в природе уже не доставало сил радоваться её долгожданному приходу. Оттого всякий зверь, и человек, и птица, всякое дерево и даже камень безжизненный выглядели в первые весенние дни нерадостными, снулыми и хмурыми. Вяло перебегая с ветки на ветку, белки отказывались от своих полётных прыжков. Дятлы в задумчивости поворачивали головы, точно прислушиваясь к чему-то, вместо того, чтоб выстукивать победные трели. Деловитые лисицы, обычно протаптывающие по высвобожденной из-под снега рыхлой земле новые тропы, отмечая территорию, лениво отсиживались по норам. Не видно было и перелётных птиц, кому пора бы появиться. Люди, обыкновенно испытывающие по весне лёгкое возбуждение, ходили с опущенными головами, не глядя друг на друга и не обращая внимания на ежедневно светлеющее мало-помалу небо. А оно, хоть и светлело, не прекращало изливать на их головы то жижу, то мелкую белую крупу, то серые хлопья, и конца и краю этому излиянию не было. Кроме смури погодной, хватало людям, отчего приходить в уныние. Пережив одну из самых тяжких на памяти долгожителей зиму, они не больно-то верили, что лето будет лучше. За полтора года большинство испытало то, памяти о чём не сохранилось ни у отцов, ни у дедов, выросших в относительно благополучной стране, провозгласившей идеи равенства и братства. Люди испытали голод и абсолютную, безнадёжную нищету, усугубляемую тем, что у них отняли и растоптали их веру – пусть, наивную, пусть, не вполне подкрепляемую делами, но крепкую веру в завтра. У многомиллионного населения величайшей страны завтрашнего дня не было!
По-своему всеобщее обнищание коснулось, разумеется, и Вязниц. Благословенный «медвежий угол», в стороне и от торных дорог, и от потаённого Валдайского Шляха, известный избранным единицам, тоже оказался затронут волной всеобщего упадка. Иначе и быть не может, ибо все мы живём на одной земле, стало быть, как бы ни огораживались, не можем совсем быть в стороне от процессов всеобщих. А в разрушении и разграблении величайшей Державы принимали участие силы столь значительные, что на земле едва ли укроешься, разве под землёй. Вязницкие дома постарели и посерели. Крыши иных прохудились и весной дали течь. «Немецкий дом» пришёл в окончательный упадок. Cени словно ушли в землю, а настил крыльца в кое-где треснул, и ходить по нему стало опасно. Односельчане, лишённые сил и возможности латать все возникающие дыры в своих хозяйствах, покорно взирали на разваливающиеся дворы, иные из коих обезлюдили. Торговать с окрестными стало невозможно. В подавляющем большинстве сёл не осталось ни жителя. А где пока остались, всё сплошь старики и старухи, не имевшие по скудости средств возможности приобретать даже необходимое. Они были словно кем-то невидимым приговорены к медленному умиранию от голода и холода, как стареющий лесной зверь в годину бескормицы. В большие города, куда перебрались все, у кого ещё доставало сил бежать от упадка, вязницкие и прежде никогда не ходили, и теперь подавно не желали ходить. А коль скоро торговлей более прирастать благополучие не могло, оставалось сельчанам одно – как во времена древние, жить исключительно натуральным хозяйством на своей земле-матушке и обходиться лишь тем, что она давала. А последние 3-4 года урожаи она давала малые, зверь из лесов повывелся, гонимый, в основном, «техническим прогрессом», а скот, на беду, много болел. Старики грустно качали головами и, предлагая потуже перепоясать ремешки, предрекали самые суровые времена Ночи Сварога. Немногочисленная техника, которой обзавелась деревня при Советской власти, ржавела в бездействии, ибо горючего для неё добыть было неоткуда. Крестьяне приспособились заново к конской тяге, да вот беда – поголовье за десятилетия сократилось впятеро к тому, каким было веком прежде. Особо тяжко приходилось самым древним старухам да самым малым детям, как это обычно и бывает в лихие времена. Мужики, влача хиреющее хозяйство, старались всем миром помочь слабейшим, как могли, но минувшей зимой невиданная доселе беда коснулась и Вязниц – в двух домах умерли младенцы, один едва народившийся и одна девочка трёх лет от роду, подхватив простудную хворь. Похороненные по древнему обычаю дети ещё не были всеми оплаканы, как другая беда настигла селение. Загорелся хлев у старухи Домны Варфоломеевны. А там – молодая корова с телком-первогодком, сено на зиму и ещё припасы кой-какие. Чудом удалось спасти скотину. Надрывно кричащая бурёнка мотала головой из стороны в сторону, точно понимая, что если не помогут с сеном соседи, её настигнет горькая участь быть забитой, ибо кормить её будет нечем. В глазах коровы был не ужас даже, естественный для скотины, пережившей огонь, а скорбь. Но, к счастью, спасти бедную удалось. Не таковы вязницкие, чтобы бросать друг дружку в беде! Помогли сеном, кто сколько мог. Зиму и коровушка, и телок её Буян всё же пережили. И встретили хмурую весну хоть и похудевшие, но, слава Богу, живые.
Весна тем временем набрала силушки, кое-как оживила полумёртвую землицу, и к маю распушилась, раззеленелась, раззвенелась на все голоса, в который раз показывая, что обновление неизбежно наступает в свой срок. Посевная страда началась в тот год позже обыкновенного, но к концу мая крестьяне наверстали упущенное. В огороды и на поле выходили и стар и млад, пропадая с утра до вечера. Лето зиму кормит, и до начала знойных деньков следовало заложить основы будущих урожаев.
Изба Никодима Ерлыченкова, крепкого, статного мужика, по заповедям древним окружившего себя семерыми детьми от красавицы Анфисы, была из самых крепких в Вязницах. Трое сыновей Ерлыченковых слыли первыми на селе женихами. Все, как на подбор, рослые, рукастые, широкоплечие и синеокие, как сошедшие с картин Васнецова былинные богатыри. И всякое дело у них спорилось, отчего двор Ерлыченковых был к середине 90-х самым справным в Вязницах. Никодим приходился дальней роднёй Воину Пантелеевичу Галактионову, одному из очень немногих горожан корнями своими восходящими в благословенную вязницкую землю. Председатель кооператива «Ветеран» несколько раз навещал Ерлыченковых. Старшему сыну Никодима Павлу он приходился крёстным. А в беспоповском старообрядческому укладе вязницких крёстный да кум почитались наравне с отцом да братом. Оттого, когда старица Анастасия Маркеловна привела в дом Никодима целую ватагу гостей во главе с Воином Пантелеичем, Никодим радушно принял всех, хотя и пришлось потесниться изрядно. Но кум – это свято! И если кум привёл кого-то, ни слова против сказать нельзя! Тем более, что не в обычаях вязницких было отказать в приюте странникам, благо их исстари в эти края забредало крайне немного…
…Таня познакомилась с Воином Пантелеичем в монастыре. Галактионов сразу приворожил её бархатным голосом без печати возраста, чарующим ухо средне-русским говорком, и тою особенною статью и выправкой, которая отличает очень немногих мужей и в молодости, а уж в старости становится вовсе исключительным явлением. А когда выяснилось, что живут они в миру в одном городе, имеют нескольких общих знакомых, желание сойтись с ним и обязательно свести с ним суженого стало непреодолимым. Он и сам проникся к девушке тёплым отеческим чувством. Все дни в монастыре они провели в долгих, как зимняя ночь, беседах, от которых не уставали, и возвращались в мир вдвоём. Верный «Козелок» Галактионова, припрятанный опытным автомобилистом в лесу в стороне от Валдайского Шляха, терпеливо дожидался своего наездника и его спутницу. Когда же ветеран взялся за руль, У Тани аж дыхание перехватило. Воин Пантелеич оказался столь же искусным водителем, как и собеседником.
В доме Григория Берга Воин Пантелеич появился спустя несколько дней, как туда вошла Татьяна. На Гришу он также произвёл впечатление. Он никак не мог отвязаться от ощущения, что самый тип этого крепкого старика с давних пор ему чем-то знаком. Где и когда Гриша мог встречаться с подобными людьми, он не мог сказать. Но где-то точно пересекался с ними. Лишь через месяц после первого знакомства его как током ударило. Ну, как же! Ведь именно такой дух сочетания мудрости и силы исходил от запечатлённых на портретах в мастерской Туманова деревенских старцев. Едва эта догадка осенила Григория, он поспешил поделиться ею с Воином Пантелеичем, заодно в подробностях поведав о трагической судьбе художника. Галактионов внимательно выслушал рассказ молодого человека, не перебивая, не вставляя своих характерных реплик, что обычно делал прежде. И когда Гриша закончил повествование, долго молчал. Потом, возложив Бергу руки на плечи, изрёк:
– Значитца, сгубили воина тваво стервятники. Не сумел устоять. Не мы начали эту войну, сынок. Но нам ея приканчивать. Жди скорых горевестников. Как слетятся, меня сразу кличь. Споможу. Только, значитца, не мешкав, кличь. А то…
Он не стал договаривать, но Гриша и так всё понял. Поэтому, когда вновь выплыл из мутного небытия Юрий Владимирович Мерцалов, Гриша, едва вырвавшись из его душного кабинета в Управлении, первым делом наведался в кооператив «Ветеран». А там будто его и ждали. В сборе была целая почтенная команда во главе с Галактионовым. Что-то решали, о чём-то судили-рядили. Очевидно, шло заседание Правления. Григорий хотел было повременить, не врываться, увидев, что служебная комнатка забита до отказа пожилыми людьми. Но Воин Пантелеич будто учуял его издали, и в тот самый миг, когда Гриша осторожно заглянул в окно, бросил взгляд как раз в его сторону – и увидел. В важном, судя по всему, собрании тотчас был объявлен короткий перерыв. Сам председатель кооператива вышел навстречу молодому человеку и коротко спросил только:
– Ну, что, значитца, налетело вороньё?
Григорий утвердительно кивнул, сопнув носом.
– О чём спрашивали?
– О вас.
– Обо мне?
– Нет. То есть, не только. Его интересовали люди, причастные к реликвиям, к монастырю…
– Вот, значитца. И чего жа ты наплёл яму? – морщинки вокруг глаз Воина Пантелеича зашевелились и сложились в пучок лукавых лучиков вокруг солнышка. Однако на губах не отразилось даже тени улыбки. Выражение лица в целом сохраняло собранность и строгость.
– Воин Пантелеич, Я поступил по своему обыкновению. Когда нужно хранить тайны, я начинаю плести небылицы. У меня же фантазия, сами знаете, какая. Короче, я придумал историю про китайца, который якобы занимается боевыми искусствами и связан с вами. Якобы он интересуется славянскими древностями и через это вышел на Туманова… ну, и на меня. И вот через этого китайца… А он, между прочим, на нелегальном положении. Типа, турист. Так вот, через него осуществляется вся контрабанда, о которой я могу только догадываться, потому что точно не знаю. В общем, навёл такой тени на плетень, что пускай распутывают…
Григорий, похоже, был очень доволен собой в эту минуту. И в самом деле, вызванный к десяти утра на беседу к Мерцалову, он вошёл в раж и насочинял особисту небывальщины с три короба. Причём небывальщины такой, которая выглядела тем правдоподобней, чем была фантасмогоричней. И в свою небывальщину он вплёл кое-какие элементы правды, чтобы уж совсем запутать. В тот момент ему казалось, что этот способ общения самый правильный с такими людьми. Однако сейчас, пересказывая свои байки Галактионову, он вдруг усомнился в своей правоте. Воин Пантелеич покачал головой и протянул:
– Хорошо, вьюнош, ежели ты не перестарался со своими побасенками.
– Это как? – часто-часто заморгал Григорий.
– Со своим китайцем ты едва не попал пальцем в небо, знаешь ли. Скажи чуток больше, сам того не ведая, ворога по следу пустил бы. Так-то, сынок! Слухай внимательно. Сегодня ж сбираетесь с Танюшей, а лучше и с мамой и Костей впридачу, и назавтра мы отсель выедем на время.
– Куда?
– Ну, мы их дожидаться не станем. Земля-то-матушка велика. Всяки местечки есть. Лето нонече. Люди, значитца, в отпуска уезжают. И вы поедете. Я чай, с тебя подписку не взяли?
– Нет.
– Вот и ладно. Беги домой, скоренько сбирайтесь.
На другой день «Козелок» Галактионова уносил прочь из города и Гришу, и Таню, и Анну Владиславовну, и Костю, и разумеется, самого Воина Пантелеича. Только, когда Кийко влезал в салон, хозяин «стального друга» сокрушённо цокал языком, приговаривая:
– Этаких богатырей нам покамест возить не доводилось… Авось выдюжит…
…Таня, Гриша, Костя, Анна Владиславовна и Галактионов провели в доме Ерлыченковых больше недели. Те летние дни, наполненные новостями из внешнего мира, были пронизаны чувством уходящего света, ощущением неминуемо грядущей череды расставаний и предчувствием лихих бед, что скажутся на жизни каждого. Вряд ли Никодим Ерлыченков и его жена, никогда не заглядывавшие в своей жизни за грань земного зримого мира, могли ведать, что это их последняя встреча с кумом и вообще последний в жизни радостный приём гостей. Но вещее сердце не обманешь. И каждый вечер, когда после страдных трудов семья собиралась за одним столом в горнице вместе с гостями, в радостные и оживлённые застольные разговоры нет-нет, да вплеталась нотка неизъяснимой грусти. Особенно тонко чуяла её Анфиса. Однажды, подливая чай Воину Пантелеичу, даже всплакнула, неожиданно для себя самой и для всех вокруг.
О том, куда путь держать гости, разговоров не было. Григорий пребывал в состоянии изумлённой прострации. Он доверился воле волн, ведущих в неведомые дали. Мама и Костя поняли, что приглашены не в увеселительную отпускную поездку. Хотя именно так её отрекомендовал Гриша. Анна Владиславовна была очарована Галактионовым и рада провести в его компании вместе с сыном сколь угодно долгое время. Костя, давно поняв, что за вихри закружились вокруг Гриши и Тани, счёл за благо покамест вопросов лишних не задавать. И лишь двое – Таня и сам Галактионов – знали о цели путешествия. Когда покинули гостеприимные Вязницы, вышли на Валдайский шлях, она с учащающимся сердцебиением узнавала недавно пройденный маршрут, укрепляясь в своей уверенности. Одновременно, отчего-то в душе прибавлялось ноющего беспокойства. Предчувствовала она, что поездка обернётся не так, как хотелось бы.
В Печорах путешественники сделали остановку, чтобы подойти к стенам монастыря поклониться великой русской святыне. Выглядя не то паломниками, не то праздными туристами, они вышли из машины, чтобы направиться к монастырю пешком. Склонившееся к вечеру солнце напоило воздух оттенками малинового и розового. Стояло полное безветрие, в котором там и сям начинала роиться мошка. Навстречу пятерым спутникам двигался монах в чёрном одеянии. Ещё издали Татьяна признала его – это был один из братии потаённого монастыря, настоятелем которого был Отец Василий Бесов Изгоняющий, и куда, в чём она теперь уже нимало не сомневалась, они и держали путь, сделав лишь ещё одну промежуточную остановку. Предчувствие не обмануло девушку. Когда монах поравнялся с ними, он остановился против Галактионова и, поприветствовав, сразу же обратился к Воину Пантелеичу:
– Мир вам, братья и сестры! Почто своевольничаешь, брат Воин?
– Мир тебе, врат Иван, – отвечал Галактионов и поклонился. Ещё в поклоне, не подымая глаз на монаха, он начал ответ: – Злокозненные, значитца, гонят малых сих, а я лишь от беды их отвожу.
– Сии малые, – сурово возразил монах, – сами удалые, чтоб удар держать. Не так ли, Григорий?
Гриша буквально споткнулся об обращённый на него взгляд инока и тотчас признал в нём того самого, с кем в памятный вечер встречи с Татьяной, предшествовавший таинству крещения, вышел у него спор. До сих пор иногда он мысленно возвращался к этому спору и корил себя за горячность. Эх, кабы встретиться вновь да покаяться, что спорил тогда! И вот, на тебе! Встреча нежданная негаданная случилась! И где!!! Самое время сейчас поклониться этому человеку, признать былую неправоту свою да испросить благословения, как полагается. Но словно свинцом налились все члены. Ни пошевелиться, ни сказать ничего Гриша не смог. А Воин Пантелеич молвил:
– Нешто я позволю удару прийтись не ко времени? Им нужно много понять и сделать прежде, чем…
– Не узнаю тебя, брат Воин, – перебил монах, – Или не ведаешь, что ныне самый разгар битвы? Не зришь, что глубока ночь Сварожья, и Отец наш небесный не протянет до поры до часу своей руки нам на помощь? Коли ныне приведешь сих страждущих в стены заветные, многия беды накличешь. Татиана уразумлена и просветлена Владыкой на мирское служение. И ей надлежит исполнить его. Чрез неё и защита остальным. А то как же! Не выведешь весь род мирской под сень монастырскую. Кому-то страдать в поле, кому-то требы возносить. Разве я неправ?
– Прав, – выдохнул Воин Пантелеич и совсем уже тихо добавил: – Так что же, нам обратно поворачивать? Ведь совсем немного осталось.
– Скорблю я, брат Воин, что дрогнуло мудрое сердце твое.
– Брат Иван, – обратилась к монаху Татьяна, – А ну как я замолвлю слово? Ведь не случайных калик веду. То суженый мой, то будущая свекровь моя, а с нею самый чистый сердцем защитник, какого я видела на веку! Разве не дозволят им хоть на час предстать пред очи Владыки Василия под благословение?
– Верно говоришь, – не сразу отвечал монах, – Не случайны сии. Как и все мы не случайны на земле своей. Но ответь сама себе, прежде всего, если всяк человек при малейшем затруднении будет искать защиты у Отца Василия Бесов Изгоняющего, хватит ли его на служение за всю Русь-матушку? Разве столь вы маловерны, что без личного участия святого старца шагу сами сделать не можете?
Слушая разговор, Гриша постепенно выходил из остолбенения и, наконец, нашёлся что высказать:
– Послушайте. Я всё не вмешивался, но теперь думаю, настал момент. Таня, ведь они, от которых мы бежали, это призраки, фантомы. Их реально не существует! Они плод нашего воображения, наших фантазий, наших суетных мечтаний о деньгах, о карьере, об удаче или ещё о чём-нибудь ничтожном. Как только эти мелкие желания в нас побеждают, моментально ополчаются все эти бесы. И прав монах, нельзя всё время прибегать к чьей-то посторонней помощи, чтобы уберечься от их воздействий. Ну, что же мы, так и будем всё время бегать по своей земле? Когда-то же должен наступить момент, когда мы скажем себе: «Всё. Отступать некуда. За нами Москва!». Давайте возвращаться. Это было замечательное путешествие, и я очень благодарен Вам, Воин Пантелеич, и за прекрасные встречи, и за светлые впечатления. Я всегда буду помнить жителей Вязниц – этого настоящего Китежа в современном мраке. Я всегда буду хранить благодарность судьбе за сегодняшнюю встречу. Потому что этому монаху я обязан тем, что, наконец, понял, что я есть за человек, зачем я живу и куда направляюсь. Но, в самом деле, не пора ли выстраивать нам свою жизнь самостоятельно, а не уповая на покровительство внешних сил?
– Что ж, – вздохнул Галактионов, – Значитца, так тому и быть. Токмо ответь мне, не ты ли сам давеча прибежал ко мне за помощью? И я оказал её, как знаю…
– Да, прибежал. И поверьте, я её получил сполна. Тех двух недель, что мы вместе, на всю жизнь хватит. Отныне я сам готов решать свою судьбу. Потому что… потому что… Ну, потому, хотя бы, что я мужчина. А значит, воин. Как и Вы, – Григорий сделал попытку улыбнуться. Вышло не очень, а главное, вновь накатила тяжесть, словно на только что произнесённые слова ушли все силы. Как знать, а может, это и есть самые главнее слова? Ведь он впервые заявил о том, что теперь решает сам. Не за него решается, не его несёт течение, которому он отдаётся, а сам! И сказал это при матери и Татьяне…
Минул июль и половина августа. Стылыми вечерами на землю обильно выпадали прохладные росы. А в бору ежеутренне выскакивали крепыши-боровики с добрый кулак величиной. В один из прохладных дней вновь в избу Ерлыченковых постучался гость. Уже по стуку и по иным, одним вязницким ведомым приметам хозяева уже поняли: не просто гость пожаловал – скорбный вестник. Так и оказалось. Прибывший Валдайским Шляхом гость оказался вестовым Сергиева Воинства. Он вошёл в сени, перекрестясь и поясно поклонившись встретившему его на пороге старшему сыну Павлу. Тот сразу спросил:
– С чем пожаловал, братец?
Вестовой бросил на Павла короткий взгляд, говорящий более многих слов и ответил односложно:
– Нет среди нас крёстного твоего. – И потупил взор.
Павел отступил на шаг и вздохнул:
– Как?.. Впрочем, подожди. Пройди в дом. Помянем старца, и расскажешь.
…Воин Пантелеич со спутниками благополучно вернулся, так и не препроводив тех, кого взял на попечение своим заботам, до святого старца. Расставшись с семьёй Берга с чувством усталости и некоторого разочарования, он возвратился к своим обязанностям. И, хотя оставил он хозяйство, как и положено, оформив отпуск за свой счёт, посадив за себя помощника, известив соответствующих лиц из Исполкома Общества Автомобилистов, его отъезд не оказался незамеченным. Особенно, для проигравшего все последние схватки Беллермана. Единожды зацепившись за таинственный кооператив, официально не подчиняющийся ни Совету Общества Автомобилистов, ни Исполнительному Комитету этого Совета (единственный случай в своём роде), профессор уже не спускал с него настороженных глаз. Соваться лично туда он более не стал. В конце концов, у него куда более важные задачи. Однако он улавливал исходящую из этой точки пространства угрозу и не забыл своего «поединка» со стариком. Наведённые справки не пролили света на суть «ветеранского кооператива». Да, в нём состояли высокопоставленные секретные отставники. Да, они оказались совершенно неподвластными его приёмам, силе его взгляда, кодирующим словам и интонациям, равно как и давлению со стороны «органов». Но это и понятно, если учесть их личный статус – каждого! Да, их пути-дорожки пересеклись с «Испытуемым Д.», с их помощью благополучно исчезнувшим со всем семейством. Но даже и это не могло быть поводом для учинения слишком пристального надзора, а, тем более, войны. Здесь было что-то другое, о чём Владислав Янович не знал, вряд ли мог знать, но подсознательно чувствовал. Многолетние усилия выявили не просто некую группу особо интересных лиц, разработкой которых имело смысл заняться. Они привели к обнаружению принципиально иной породы людей, имеющих, к тому же, между собой какую-то связь. Каждая из групп 13-го отдела, занимаясь разработкой своих направлений, подчиняясь своему руководителю, обуреваемому лишь ему свойственными страстями, интересами и амбициями, докопалась до своей доли информации. И ни в голове Беллермана, ни в голове Целебровского, ни в голове Николаева или Штоля, ни, тем более, в головах Главного Смотрящего по России Рыжего или босса Али Агахана, гораздо более удалённых от собственно внутренней и внешней разведки, эти доли не складывались в единое целое. Представить себе, что в мире – на земле и под землёй – параллельно с известным всем сосчитанным и измеренным человечеством существуют многочисленные роды другого, неизвестного человечества, эти амбициозные головы не могли. Каждая из них рисовала себе картину мира в своих оттенках, но в целом их картины мира неплохо накладывались одна на другую и во многом совпадали. Немыслимое для них предположение не вмещалось в их картину мироздания, ибо расшатывало её устои. Это всё равно, как если бы физик-теоретик позволил бы себе посягнуть на Закон о сохранении энергии и массы... Впрочем, кое-кто, конечно же, позволяет! Но этот кое-кто чаще всего оказывается оплёванным и осмеянным одиночкой, к голосу которого если и прислушаются, то лет этак через 200 после его смерти. Быть таким одиночкой Беллерман никак не хотел, но, будучи из всех кощеев ведомства наиболее интеллектуально изощрённым аналитиком, по складу своему, он ближе всех стоял к открытию для себя иной картины мира. Он её, по крайней мере, предполагал. И потому продолжал, на первый взгляд, совершенно ненужные для себя наблюдения в самых различных направлениях. В том числе, и в направлении кооператива «Ветеран». Исчезновение его председателя заставило Беллермана сконцентрировать наблюдения в этой точке. Он догадывался, что именно в ней, наконец, сойдутся воедино все разрозненные нити наблюдаемых им сюжетов. Останется только крепко схватиться за все эти нити сразу, и тогда можно будет управлять потоком событий в целом, не отвлекаясь на несколько направлений. Полученные благодаря «дурачку Каботяну» технические возможности считывать довольно большой объём мыслительной информации на расстоянии существенно облегчал его задачу. Ему не удалось своевременно засечь первое место встречи интересующих его людей. Это сделал Целебровский, в чьей «вотчине» Атырау это происходило, при участии его же агента-неудачника Меченого и интересующего его «объекта» Тани Кулик. Но, имея возможность настраиваться на мысли некоторых из участников событий в Атырау, с кем лично контактировал, всё, что там случилось, он представлял себе довольно зримо. Несколько лет экспериментов с Каботяном завершились для профессора блестяще: теперь в его руках прибор, открывающий для него колоссальные возможности. Это, конечно, не сравнится с даром самого «Слушателя» и его собрата по уродству мсье Делагюза. Те просто «слышат» любые мысли. Он же, оснащённый техникой, ловит пока мысли только тех, кого знает лично. И далеко не все. Да и с большими затратами собственных сил. Но это, тем не менее, преимущество! Особенно в его нынешнем положении опального отставника. Что там излучатели Целебровского с вживляемыми микрочипами! Вчерашний день...
Пощёчина отставки не столько спутала карты, сколько ожесточила профессора. Беллерман нашёл возможность использовать втёмную некоторых своих бывших подчинённых и подопечных. Для этого он пользовался портативным пси-декодером и знанием людей, которых наблюдал не один год. Нашлось несколько человек, которые повиновались его воле, не догадываясь об этом.
Обнаружив через мозг Воина Пантелеича всю честную компанию вместе, Беллерман начал «вести» её, идя по следу неотступно до того момента, как она не исчезла. Точно под землю провалилась! Пока он их вёл, у него не было нужды прибегать к дополнительным мерам воздействия на ситуацию – через других людей, родных и близких интересующих его лиц. Зачем, если они и так под его контролем? Он ждал, когда они окажутся на расстоянии вытянутой руки, здесь, под боком, и тогда можно будет накрыть их одним сачком и обработать. Он уже знал, что поиск таинственной реликвии, которой завладела археолог Кулик, для Целебровского бессмыслен. Умная девушка запомнила и растиражировала то, что должно было быть уничтожено. Следовательно, не было смысла продолжать охоту. Разве за тем только, чтобы примерно наказать – ликвидировать, дабы другим неповадно было. Но и это глупость! Кому другим? Она же сама по себе, никого не представляет, ни с кем другим не на связи. Владислава Яновича больше интересовали Берг и, разумеется, Воин Пантелеевич. Гриша представлялся ему интересным объектом для проведения нового курса «коррекции личности», за последние годы существенно усовершенствованного и нуждающегося в новых «кроликах». Беллерман жаждал сделать Григория своим «Испытуемым Б.» самым жёстким способом, превратив его в настоящего «зомби», послушного исполнителя всех посылаемых в его мозг команд. Это было бы торжеством возмездия и козырной картой в борьбе за возвращение из опалы. Галактионова он видел ни много, ни мало, а своим врагом. Этого требовалось истребить, желательно подорвав питающую его силы базу. Одержимый этим намерением Беллерман взволновался, когда сигналы от наблюдаемых перестали поступать. Он знал, что Целебровский своими силами тоже ведёт их поиски, но обращаться к нему не хотел. Обратишься – и невольно раскроешь, что тоже ведёшь наблюдения. А ну как ушлый Валентин Давыдович просчитает наличие у Беллермана спецтехники? Сам-то небось владеет какими-нибудь «игрушками»! Да и силы у преуспевающего по службе и выдворенного с неё слишком неравны. Оставалось рассчитывать на свои силы. Людей из своего бывшего аппарата, за исключением тех нескольких, кого он с помощью спецтехники подсадил на невидимый крючок, профессор подключать не мог. Обнаруживать свою заинтересованность перед ведомством тем более ни к чему. Волновался профессор недолго. На третий день «молчания в эфире» он принял решение лично взять в оборот Анну Владиславовну Берг. Женщина странным образом не проявляла признаков особого беспокойства, и её следовало «побеспокоить», и очень! Визит к ней Беллерман решил сделать лично. Каково же было его удивление, когда хозяйки в доме он не обнаружил! Причём, судя по всему, она отсутствовала уже несколько дней. Зная, благодаря поднятым справкам, что она без работы, дачи не имеет, родни, к которой могла бы отправиться в гости, тоже, за исключением племянницы, у которой пропавшая также не нашлась, профессор снова взволновался. Теперь уже не на шутку. Всего несколько часов назад он намеревался привезти Анну Берг в «Дурку» на попечение исполняющего обязанности начальника 13-го отделения, вот уже несколько дней подконтрольного его воздействиям. Ему бы удалось заполучить нового «пациента» себе – ведь он оставался лечащим врачом на отделении. Однако теперь положение менялось. И Владислав Янович прямиком направился в кабинет спецтехники, откуда не выходил до следующего полудня. Включив приёмник на полную мощность, подключив датчики не только к своим вискам, но и к левому запястью, заставив себя в мельчайших подробностях вспомнить образы каждого, кто, как он предполагал, мог быть связан с интересующими его людьми, он тщательно «рылся в головах» вспоминаемых им, чтобы отыскать хоть какой-то след. К несчастью для себя, с Анной Владиславовной Берг он так и не успел познакомиться. Потому на неё настроиться не мог – образа в его памяти не было. Перебрав сотни людей, попутно в очередной раз безуспешно попытавшись взломать щит от проникновения в мозги «Испытуемого Д.» и его жены Марии Калашниковой, он отыскал кое-какие слабые зацепки. Но едва ли они могли пролить свет на загадочное исчезновение. Просто выяснилось: у Кийко есть приятель Гусев, кого неплохо знает Локтев, но с кем уже много лет не общался. Персонаж ранее нигде не всплывавший, а значит, имело смысл его, на всякий случай, пощупать. Выяснилось также, что к кооперативу «Ветеран» имеет косвенное отношение пропавший монашествующий художник, брат отца Марии Калашниковой. Во всяком случае, в его памяти Беллерман отыскал следы Воина Пантелеича. Но, к сожалению, засечь место пребывания источника излучения техника так и не позволила. Он просто видел, что Монах жив, кое-что считывал из его мыслей. И всё!
На другой день Владислав Янович вышел из секретной лаборатории с кругами под глазами, измождённый и ничего не добившийся. К его счастью, за сутки никому не потребовались услуги лаборатории, и его в ней не потревожили. Судя по всему, до новой управляющей команды ещё не в полной мере дошло, чем именно можно заниматься на пси-декодере. Тот портативный, что профессор увёл с собой, хранившийся у него дома, был мало мощным, имея, однако, преимущество свободного перемещения. О существовании этого экземпляра в ведомстве, кроме Беллермана, не знал никто. Уж о том, чтобы стереть у всех имевших касательство к прибору небольшой участок памяти, Владислав Янович в последний день своего пребывания на посту руководителя позаботился прежде всего. Теперь же, после очередной неудачи требовалось сначала как следует отдохнуть, а потом уж предпринимать какие-то экстренные меры... Или махнуть рукой! Может, подыскать себе другую кандидатуру для опытов? Ну, не свет же клином сошёлся на «немчике», его странной мамаше и «геронтофиле» Хохле!
У шлагбаума, когда Беллерман покидал свою территорию, он встретился с одним из своих бывших помощников, отвечавшим за негласные наблюдения за людьми. Тот поздоровался и вполголоса проговорил:
– Владислав Янович. Если разрешите, есть новости, – и выжидательно-просительно наклонился перед бывшим боссом. Тот устало кивнул и выдохнул:
– Валяйте.
– Прицкер приобрёл блокирующий пакет акций крупной биржевой кампании со штаб-квартирой в Тель-Авиве. По этому поводу готовится депутатский десант во главе с Локтевым в Израиль. Вероятнее всего, там ему устроят какую-то провокацию, через которую вынудят к противозаконному лоббированию экономических интересов частной кампании в ущерб российским интересам. На всякий случай мы подготовили свой компромат на Локтева с целью упредить Прицкера, если он попробует играть в несогласованные с нами игры.
– Это малоинтересно. Экономические мелочи. Что ещё?
– В Томске умерла двоюродная сестра Локтева. Она была доцентом кафедры прикладной химии и причастна к деятельности наших структур в Сибирском филиале.
– Каким образом?
– Она входила в состав группы разработчиков психотроника «Делюкс-666». Заказчиком выступала контора Целебровского в Атырау. Это была её последняя работа.
– Причины смерти?
– Несчастный случай. Отравление в лаборатории. Нарушение техники безопасности.
– Теплее. Ещё что-нибудь?
– Да, Владислав Янович. Случайно обнаружена Анна Владиславовна Берг. Вы просили…
Беллерман вскинул глаза на собеседника. Из-за кругов под ними этот взгляд, еле различимый сквозь стёкла очков, казался более зловещим, чем обычно, когда профессор позволял себе такие «уколы глазами». Откуда помощник, не посвящённый в его интерес к Анне Владиславовне, получил информацию о ней?
– Докладывайте, – сухо сказал профессор и услышал:
– Некая неизвестная нам старая женщина лет 85 сопровождала её на станции Кунья Псковской области. Мы вели наблюдения за «зоной-8», где периодически бывают аномальные психические явления...
– Я помню, – перебил Владислав Янович, – Ближе к теме!
– Так вот. Согласно условиям наблюдения мы должны фиксировать появление всех лиц, кто либо сам непосредственно причастен к деятельности наших лабораторий, либо входит в число их ближайших родственников и знакомых. Посёлок Кунья стоит на границе «зоны-8» и удобен для наблюдений...
– Отвлекаетесь! – прорычал Беллерман.
– Прошу прощения, я хотел доложить в подробностях.
– Не надо! Главное!
– Спутницу сожительницы бывшего Вашего подопечного Кийко удалось установить. Это Анастасия Маркеловна Манина. Жительница нашей области, но родом из Вязниц Псковской области, откуда родом также председатель кооператива «Ветеран» и откуда приходит много странной информации...
– Довольно, – махнул рукой Беллерман. У него в голове уже всё сложилось. Присматривая за своим конкурентом Целебровским, он «накопал» достаточно информации, чтобы понять, что именно за странности связаны с Вязницами. Нимало не сомневаясь в верности своих представлений, в силу аналитического склада мышления он всё же допускал возможность иного. Теперь же, после доклада помощника эта возможность обретала столь реальные черты, что грозила вытеснить собой прежние. От столь невесёлой перспективы заломило в висках. Слово контр-игра, отгоняемое им от себя с усердием много лет, всплывало вновь во всей своей силе. Профессор сморщился, точно проглотил лимон и, не прощаясь, зашагал прочь. Галактионова ликвидировать! И немедленно! Это первое. Делагюза задействовать на всю его мощь, преодолев его сопротивление, а если не удастся, сломав его волю, в случае неудачи – тоже в расход! Это второе. Срочно, отбросив все разногласия и противоречия, заключить новый союз с Целебровским, чтобы объединить усилия против неведомо откуда взявшейся силы, противостоящей ведомству! В случае достижения согласия выйти на Али Агахана с предложением о реформе 13-го. Время настало! Пускай старый лис поделится своими наработками по антиквариату, по излучателям, своими достижениями в Атырау! А он, Беллерман, так и быть, сдаст ему информацию о психологической коррекции личности! Это третье. И, наконец, главное. Пора отбросить прочь отвлекающие от главных проблем наблюдения за бесперспективными и сосредоточиться на реально опасных врагах и на уже изготовленных союзниках – Локтеве, Прицкере, Баширове, Краевском, объединив усилия всего подразделения! А ведь есть ещё и тайный козырь Делагюз! В общем, расклад неплохой, и настало время боя...
Владислав Янович рассчитал правильно. Галактионов больше не отлучится из кооператива. Видно, в загадочных Вязницах закончилась его миссия проводника. И настало время возвращаться к служебным обязанностям. Если, конечно, старикан не решит «дать дёру», бросив имущество и кооператив. Но это – вряд ли. Не тот человек, да и возраст не тот! Однако и такую возможность лучше предусмотреть. Беллерман не знал в деталях, в чём состоит многолетний интерес его коллег из группы Целебровского относительно затерянной в лесной глуши деревеньки. Но на протяжении многих лет это географическое название мелькало в их делах, до каких достигали руки профессора. Присматривать за деятельностью параллельных структур было и доброй привычкой, и стилем всех, чьи судьбы повязаны ведомством. Самостоятельно соваться в эту дыру Беллерман не стал бы. К чему такой риск? Посылать агентов тоже едва ли имело смысл. Достаточно того, что этнографы и фольклористы, осуществляющие свои вояжи по собственным программам, оказываясь близ мест, отмеченных на картах Беллермана как «зона-8», в обязательном порядке становились его невольными информаторами. «Слив» сведений происходил через их вполне публичные и легальные отчёты и конференции, на которых возникали незаметные спецы, умеющие выуживать из слов непроизносимое и передавать это куда надо. Так у Беллермана сложилось вполне устойчивое представление о том, что вся «зона-8» представляет собою некую геопатогенную аномалию, повлиявшую на испокон веку живущих в ней людей. Особо это сказывалось на староверах, коих насчитывалось в этом «Бермудском треугольнике» не менее 1000 человек. Он подозревал, что накапливавшиеся из поколения в поколение психические отклонения у тамошних жителей могли привести к проявлению чрезвычайных способностей. Это, собственно, вполне вписывалось в его представления о человеческой природе, титаническую борьбу по преодолению и уничтожению которой он вёл всю свою сознательную жизнь. Но лезть туда, пока не изучены механизмы и параметры воздействия слепых сил природы на человека, без проведения целой серии предварительных комплексных исследований было бы, по-видимому, неправильно. И он не лез. Ограничивался выставленными по периметру «зоны-8» наблюдателями, работающими под хорошим прикрытием и регулярно доносящими обо всех значимых событиях и перемещениях людей. Особо ценил он двоих из них. Официально числящийся заведующим Куньинским поселковым клубом, в прошлом артист цирка, обладая колоссальной наблюдательностью и творческим подходом к решаемым задачам, умел в своих донесениях предвосхищать ещё не заданные вопросы. И информация от него всегда была чистейшая и объёмная. Второй агент, внедрённый лет 5 назад в качестве водителя Леспромхоза, имел благодаря оперативной легенде и профессии возможность перемещаться на большие расстояния, был педантичен, и информация от него отличалась широким охватом территории и оперативностью. Сейчас несколько разнородных информационных потоков сплелись в голове профессора в один. Исчезновение «Испытуемого Д.». Бегство Бергов, Кийко и археолога Тани, владеющей артефактом. Череда событий в Атырау. Ритуальный платок из той же «зоны-8», послуживший причиной смерти художника Туманова и его натурщицы. Неудачная в целом спецоперация в Панджшере 11 лет назад, когда так и не удалось изъять все реликвии, за которыми велась многолетняя охота. Ритуальная казнь Царя, сразу после которой пошли по стране межнациональные разборки в криминальной среде. И, наконец, одна из ключевых фигур, здесь, можно сказать, под боком – Воин Пантелеевич Галактионов. Разрушить контр-игру можно, если начать с ключевой фигуры. Её нужно выдернуть, как выдёргивают скрепу из конструкции, и та начинает сыпаться. Час пробил. Знал ли умудренный житейским, боевым и разведывательным опытом ветеран и волхв о готовящемся против него? По всей видимости, знал. Ибо не может столь многоопытный муж и воин хотя бы не рассчитать угрозу, явившуюся следствием его действий. Ибо вполне отдавал он себе отчёт, что не просто так по земле ходит и людям помогает, а пребывает в состоянии войны, не прекращающейся ни единого дня. И именем своим был он предназначен к исполнению воинского долга. Как подобает воину, до конца! Мог ли он увернуться от угрозы, не принять боя? Нет, не мог. Ибо с того мига, как воин уклоняется от брани, он теряет имя и закладывает душу. Возвратить то и другое едва ль возможно. Готов ли он был к отражению коварного удара? Вряд ли. Как отразить удар в спину, даже предвидия его? Подобно легендарным спартанцам, Воин Галактионов шёл, повинуясь року, без боязни, без сомнений, с одним намерением – совею жертвой приблизить час рассвета Сварога, когда силы всемогущего ведомства растают. В день расставания с новыми друзьями, кого привёл он под защиту древних богов в Вязницы Воин Пантелеич ходил необычайно весел, точно собирался на свадебный пир. По сути, это так и было. Он зрел грядущую гибель свою, зрел в деталях. Глазам его, искушённым видениями горнего света и чистых духов, доступно было лицезрение собственной кончины так, будто въяви это уже произошло, случившись с кем-то другим. Ни слова о своём знании не проронил он. И прощался с Анастасией Маркеловной, Татьяной, Гришей, Анной Владиславовной, Костей и семейством Ерлыченковых с улыбкой, за завесой которой никто, кроме вещей старицы не смог прочесть ничего. Лишь Анастасия Маркеловна, пройводив старца до околицы, остановила его, бросила в упор испытующий взгляд и скорбно-сурово спросила:
– Почто не сказался-то никому? Аль не поймут?
– Милая моя, – усмехнулся Галактионов, – сила слов притупляется, когда говорят очевидное. Лета мои, значитца, старые. Пора бы и на покой. А что складу головушку этак, значитца тому и быть! Воин же!
Ничего не отвечала Анастасия Маркеловна. Лишь вздохнула да поклонилась поясно. С тем и расстались. Прошло несколько месяцев...
...Санитарная машина «Дурки» со включёнными сиреной и мигалкой неслась по городу, рассекая плотный поток машин, уступающих дорогу спецтранспорту. Красный крест на борту машины любому на дороге водителю или пешеходу подавал внятный сигнал тревоги. Микроавтобус не останавливали ГАИ, не задерживали пробки. И лишь с высоты птичьего полёта, если бы кто додумался взглянуть, могло бы показаться странным, отчего санитарная машина, спеша, маневрирует практически по кругу, возвращаясь к одному и тому же месту. И место это было напротив въезда на территорию кооператива «Ветеран». Ревущий автомобиль сделал два полных круга по городу в течение полутора часов, когда у ворот кооператива появилась фигура его Председателя. Воина Пантелеича никто не встречал. Он появился в своё обыкновенное время. Но готовился он уже к иному. И оно произошло. В тот самый миг, когда рука Галактионова уже потянулась в карман за ключами, из-за поворота на полном ходу появился микроавтобус с красным крестом на борту. Водитель за рулём не сделал ни малейшего усилия, чтоб ослабить приготовленный им удар. На скорости более 100 километров в час тяжёлый корпус автомобиля подбросил бренное тело в воздух. Воин Пантелеевич ещё в воздухе испустил дух. Тело безвольным мешком ударилось о придорожный камень. От удара по черепу пролегла трещина, сочащаяся кровью. Густо-красный ручеёк смешивался с землёй и разлитым машинным маслом, обретая коричневый тон. Когда к лежащему подбежал выскочивший на шум сторож, автомобиль с убийцей уже скрылся из виду. Очевидцев в тихом переулке не оказалось. Всё случилось стремительно. Через 2 часа, когда опергруппа покончила с формальностями, и картина происшествия приобрела мало-мальски законченный вид, было принято решение о возбуждении уголовного дела по факту ДТП. Через 3 дня на Крестовоздвиженском кладбище провожали в последний путь Героя Советского Союза, Кавалера двух Орденов Славы, Георгиевского Кавалера, заслуженного работника внутренних дел, генерал-майора в отставке В.П.Галактионова. И никто из многочисленных провожающих не знал, что в это самое время в Главном Следственном Управлении было решено прекратить уголовное дело с формулировкой «в связи со смертью главного подозреваемого». Дело, стремительно раскручиваемое молодым следователем, готово было уже разрешиться иначе. Вычислить водителя санитарной машины не так сложно, чтоб с этим тянуть, а следователь очень хотел славы и карьеры. Опять же, показатель раскрываемости улучшает! Следователь направлялся к прокурору за санкцией на задержание подозреваемого, когда на него буквально налетел оперативник и закричал:
– Ну, не задница ли это всё?!
– Ты что, очумел, что ли? – осадил своего опера следователь, – Что случилось?
– А то! – тем же громким голосом и тяжело дыша отвечал опер, – Повесился наш сладенький. Так что задерживать некого!
– Как повесился?
– А вот так! Его полчаса назад обнаружили на рабочем месте висящим на собственном ремешке. В «Дурке» даже водители шизики, мать их за ногу!
Ни один опер, ни следователь не догадывались, что умерший и собравшиеся на его похоронах – люди тайно сплочённые в великую и как бы не существующую организацию, несущую бремя защиты Отечества от как бы не существующих сил тайного ведомства. Убийство одного из них подготовлено в 13-м корпусе «Дурки», за рулём сидел человек, не имеющий к санитарной машине никакого отношения, зато состоящий в негласной должности палача, а повешен другой – водитель, числящийся в списке неблагонадёжных, а потому предназначенный к ликвидации по первому требованию. Требование поступило по необходимости. А неблагонадёжность бедолаги состояла, во-первых, в его родстве с некогда «нагадившим» 13-му по мелочи водителем мусоровоза Ваней Прясловым, а во-вторых, в его чрезмерном любопытстве, из-за которого он оказался в курсе некоторых не совсем обычных мероприятий за больничными стенами, о каких никто из «профанов» знать ничего не должен. Но поскольку был не болтлив, его устранение отсрочили...
Вестовой, обстоятельно, в подробностях описавший всю круговерть событий, не обойдя вниманием ни участия в них «ментов» из следственного управления, ловко прикрывших дело, ни подлинной роли Беллермана, ни того, что решил кооператив, умолк. Павел Ерлыченков задумчиво покручивал ус и грустно смотрел мимо него. Оборвалась важная связующая ниточка, по которой в обоих направлениях текли соки между Вязницами и «большим миром». И так-то мало их было. Теперь ещё одной нет. Павел не обладал и сотой долей способностей односельчан ведунов и почившего ветерана. Но и в его мозгу возникли вполне отчётливые картинки, толкуя которые, следовало принимать решения. Однако для таких серьёзных решений требовался сход всего села. Картинки говорили о том, что война перешла в новую фазу. Если раньше за Вязницами с почтительного расстояния осторожно наблюдали, не вмешиваясь в то, что здесь происходит и не очень-то понимая, то теперь попробуют село, коему не одна тысяча лет, сжить со свету. Так же точно разорили и сожгли, вытравили и уморили десятки тысяч больших и малых сёл по всей земле-матушке. Пускалось для этого в ход всё – и блокада, и эпидемии, и водка, и пожары, и Чернобыльская катастрофа, и чужаки с далёкого юга. А главной целью-то было всего-навсего изничтожение последнего на Руси прибежища для неподконтрольных Большой Власти душ. Ведь нет здесь ни дорог, ни телефонов, ни телевидения, ни газет. Одно слово: заповедник духа!
– Вот, что, брат, – молвил Павел, – Сколькими днями располагаешь? Или сразу пойдёшь обратно?
– Временем располагаю, – ответил вестовой, – нынче все наши по скитам. До часа сбора далёко ещё. Переждать надо бы. Так что вернусь я в свою берлогу днём раньше, неделей позже, значения не имеет.
– Добро. Тогда поживи гостем в нашем доме, покуда всем миром не примем решения.
Сход состоялся на третий день после получения вести из «Большого мира». Почтенные мужи не спешили со словами. Молчали, почёсывая бороды. В тишине, воцарившейся после того, как вестовой повторил перед всеми свой рассказ, присовокупив к нему несколько слов о том, что таков Беллерман и чем занимается его банда. Подробность, впрочем, была неообязательна. Вязницким не было нужды запоминать чудное имя и забивать головы деталями преступной деятельности городских умников. Довольно было того, что Галактионова убили. Три войны прошёл, пули, как семечки, сплёвывал, а от подлого удара машиной в спину не уберёгся. Что ж, каждому свой рок уготован! Однако, по всему выходило, что мирная жизнь в «медвежьем углу» теперь для односельчан закончилась. Ворвётся к ним «Большой мир» – с бульдозерами и экскаваторами, прокладывающими какой-нибудь газопровод, или с ОМОНовцами, имеющими приказ расстреливать всё живое, как это бывало «у них в Чечне», – неважно. Важно то, что обережный круг над родовым гнездом треснул. Если посягнули на Воина Галактионова, значитца, как он приговаривал, брешь в броне. И тут надо выбирать: спускаться ли под землю к Князю, укрываться ли в святой обители Отца Василия Бесов Изгоняющего, держать ли путь в далёкий Тибет или в степное Междуземье. Совсем недавно вернулся из Тибетского монастыря с вече старец Дорофей Маникеев, посланный представлять там древнейшие вязницкие роды. Поведал, как вновь не договорились о едином, ибо время не приспело. Посокрушался по сему поводу, но добавил, что сам голосовал за то же. Теперь получается, что после принятого на вече решения обращаться за помощью не к кому. Не придёт подмога, ибо время ночи Сварога каждому суждено пережить самому. Означает ли сие, что ни один путь ухода из тех, что перечислены, невозможен для вязницких? То есть, если придут к ним враги, воевать с ними придётся в одиночку!
Четверо суток размышляли односельчане. То сходясь вновь на Сходном поле, то расходясь по своим кромам*). На пятые сутки поутру вышел из лесу на Сходное поле отшельник прозвищем Велесович. Последний раз появлялся он на люди в незапамятные времена, когда решал сход очередную задачу – как быть с арестованным старейшиной своим. И из слов Велесовича выходило, что нужно токмо набраться терпения и ждать. Сход возобновился, и все мужи обратили взоры к отшельнику: что скажет. Велесович, дряхлый, как высохший вековой дуб с отставшей в нескольких местах корой, косматый, как лесной зверь, но с пронзительно горящими глазами, в которых таилась несокрушимая мощь и сила, заговорил низким раскатистым голосом, не заглушаемым ни ветром, ни шумом каким:
– Братие! Три тысячи колен предков наших вросли в эту землю. Отсель нам пути нет. Уж коли пожалуют к нам поганыи, разору предадут и скверне Вязницкие капища, то вот вам мой сказ! Да не ищем мы путей убегания, а последуем примеру великого старца Досифея*)! Что подлежит огню, да не оскверняемо вовеки веков! Яко же и предки наша, упокоенных мужей своих в вечные покои хорсами*) чрез огнь священный вели, ярый муж сей живые души повёл, егда настал час скверны. И души те пребывают в странствии по Прави*), покуда не взъярится Ра*) и не очитстятся от скверны пажити*) наша! В тот грозный час все земли обретут славу огненну, изведутся беси, погибнут народы многи, вскипят реки, но очнётся ото сна Сварог Вседержащий. И присягнувшие Ему, изведают благодать начала новой Поры...
– Чудны слова твои, Велесович, – вскинув бровь, отвечал один из вязницких мужей, прозванный за свою недоверчивость Фомою, хотя и звался Иваном. – По-твоему получается, что выхода у нас нет. А как же семьи и дети наши? Или не должны мы защищать их?
– Иль оберег тела паче оберега души? Говорю вам, братие! Огнь священный грядёт. Он уже скоро. Сие не минует ни «Большого мира», ни Вязниц. Путь у каждого свой. Но глаголяше о чадах не ведают, что, избегнув добровольной участи огненной, предадутся они часом позже ей же по принуждению. Засим покидаю вас, братие!
Ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю сход не принял решения. Всё это время вестовой гостил в доме Ерлыченковых, терпеливо ожидая, к чему придут мужики. Как важный гость, несмотря на юный возраст, он имел доступ на Сходное поле, и речь Велесовича слышал. Однако, по воинскому складу ума, по данной присяге и по воспитанию, не мог принять слов отшельника. Даже зная наверняка, что обещанный всеми священными Книгами мировых религий, предсказанный всеми мыслителями древности, просчитанный многими современными учёными Судный День придёт, он не стал бы добровольно предаваться смерти, не попытавшись принять боя. Впрочем, не его воля здесь была. И он обязан был беспристрастно наблюдать за происходящим, не вмешиваясь в него. Вязницкие роды древние, живущие в соответствии со своими понятиями, и не след указывать им, какое решение принимать, а что отвергнуть. Свобода воли есть священное право каждого. Даже такая, как добровольный уход. Знал вестовой, что павший от врага Галактионов был не просто воином, а первым воином здешних родов. Оттого и ушёл с юных лет в «Большой мир», оттого и воевал, дослужившись до высоких званий и больших наград, оттого и непобедим был. Раз непобедимого коса одолела, значит донельзя сгустились тучи над родами вязницкими. На всё есть причины и всему есть следствия. И если есть сила человеческая, способная исправить допущенное зло так, чтобы спасти сокровенное, то найдётся и воля употребить эту силу. А если силы такой нет, если иссякла она за долгие века своего перетекания из души в душу, то так или иначе иссякнет и род. И тут уж нет большой разницы: будет он иссякать постепенно, через вырождение, или мгновенно, по признанию поражения. Наконец, решение большого Схода не есть непреложный закон, а указ избранным. Каждый старший муж в семействе своём вправе принимать или не принимать путь избранных. Ежели не последует их путём, может решиться даже на путь изгоя, не всегда оканчивающийся небытием. Бывало, изгои через испытания выходили на новый путь для себя и основывали новые роды, на новом месте.
С неделю судили да рядили сельчане, по всякому толкуя слова отшельника. К слову сказать, чудака, живущего в лесу, кто говорил, 200, кто говорил, 300 лет, в Вязницах не любили. Прилипшее с незапамятных времён прозвище, отражавшее его умение заговаривать скот*), более ни о чём не говорило. Ни образа жизни невесть куда уходящего и невесть откуда приходящего отшельника, ни подлинного имени его никто не знал. Никто не мог сказать о его характере, едва ли вполне проявляющемся в редких выходах на люди и громких вещаниях. С неделю судили да рядили вязницкие, к концу срока лишь окончательно сбившись с понимания. Кто-то из стариков изрёк даже, что нелишне напомнить бы всякому спорщику, что в спорах истина не рождается, а токмо гибнет. Мужи, кто помоложе, в спорах в открытую участия не принимали, но своё суждение имели. И, когда, наконец, порешили старейшины споры прекратить да объявить селу, к какому мнению пришли, всему селу и так всё было известно. Провожая на другой день вестового, слово в слово ему передать кому следует и велели: дескать, никуда не тронемся, огнём себя не пожгём, на поругание святынь не отдадим, а соблазны и искушения лихолетья бесовского примем и устоим от них с честью.
За происходящими в Вязницах событиями издали наблюдала новая пара, которую привела в село хлопотливая Анастасия Маркеловна из города. Отчасти люди эти вязницким уже знакомы были, ибо совсем недавно гостили в большом доме у Ерлыченковых. Однако, когда пронёсся слух, что приехавшие с небольшими пожитками огромного роста и богатырского сложения молодой муж и его зрелая, ещё не на склоне лет, но уже и не первой молодости жена решили обосноваться в Вязницах, изумление у односельчан было довольно громким. Полвека не бывало, чтоб пришлые приживались на этой земле. А до того ещё полвека. И так – до самых времён зарождения Вязниц. Кто тут родился, тут и сгодился. Иначе бывало: некоторые уходили в города. Но при этом никогда не прерывали связи с отчею землёй. Бывали здесь, навещали погост, привозили гостинцы, налаживали торговлю с «Большим миром», благодаря которой изредка всплывали за пределами Вязниц рукотворные чудеся, на которые горазды были местные ремесленники, вышивальщицы да ворожеи. Однако волна изумления сама собой спала. Случилось это враз, когда одна из древних старух цыкнула на соседку молодуху*), в очередной раз пустившуюся в охания-причитания о чужаках, примолвив:
– Аль забыла про дом немецкой?
– Так не забыла ж! – сплеснула руками та, – То и боязно. А ну как немчики? Знать, опять война...
– Дура! Не бреши, чего не знашь, – сурово оборвала соседку, готовую уже поднять новую волну причитаний, старуха, – Война, каб ты знала, никогда и не кончалася. И то не мы с немчиками лупцуемся. То нас с ними лупцуют. А ужо хто, сама пораскинь умишком-то.
То, что «новенькая» из немчиков, все распознали в селе не сразу. Говорила она не просто по-городски, а чересчур ясно и чисто. Так, по мнению вязницких, по-русски говорят только они, немчики. И не ошиблись. Несколько опытных пар глаз ещё летом распознали родство между нею и «блаженным Гришкой». Так в спину окрестили её сына за частую на его лице улыбку, всегда обращённую к его спутнице и разгоравшуюся тогда, когда соприкасались их взгляды или руки. Улыбаясь в бороды, старики частенько приговаривали им вслед во время их недолгого пребывания в Вязницах: «Поди ж ты, не венчаны, а как будто уже едины!» Пока вся компания была здесь в гостях, все они для односельчан были любезны и интересны. Теперь же другое! Вчерашние гости прибыли с намерением стать своими. Не все, а лишь двое из них, но и это много, если учесть царящий в «медвежьем углу» великой Руси много веков дух затворничества. Одно дело изредка забредавшие чужаки, другое – возжелавшие остаться. Тем более, иноплеменники. Памятные бежавшие от войны немчики в «немецком доме» всплывали в разговорах не раз. Особенно меж бабами. Мужи были сдержанней, но тоже изредка сказывались в адрес приехавших. Костя, хотя и отчаянно пытавшийся соблюсти данный обет говорить на чистом русском, то и дело скатывался на привычный суржик. Сельчане распознали в нём малоросса. Их вживе не видывали, но родовая память хранила знания о временах, когда россы малые, россы белые, россы сербяные и россы велии жили в тесном соседстве и близком родстве. Однако всё же свояк, из россов, а жена его из немцев.
Разговоры на эту тему, малоприметные для новичков, обустраивавших быт на новом месте, в чём им помогали несколько вязницких семей, по установленной здесь традиции, текли себе и оборвались с новой вестью, скорбной вестью, принесённой вестовым из «Большого мира». Потом было Справное поле, куда ежедневно уходили старшие мужи решать, как жить дальше. И про Анну Владиславовну и Кийко забыли. А они издали наблюдали за происходящим, не вполне понимая его, но чувствуя, что вершится что-то очень важное и суровое. Когда же решение было объявлено, означая, что село будет жить, как прежде жило, только готовясь, в случае чего, к отражению удара извне, то есть, тренируя ватаги мальчишек в боевых искусствах, совершая лесные требы родовым богам и тем умножая силы земные и небесные, исстари оберегавшие Вязницы ото всякой напасти.
Односельчане постарались как можно быстрее затерять на донышке памяти грустные вести и связанное с ними решение.
А новое семейство обосновалось быстро. К нему стали относиться так же, как когда-то к немецким солдатам – приняли как гонимых из «Большого мира», по мере сил помогали и не чурались. Оно, конечно, не ко времени новички. Кто ж заводит хозяйство по осени? То летом делать надо бы. Но Кийко, впервые в жизни ощутив себя на своём месте, трудился как заправский крестьянин, не покладая рук. До первых зазимков выстроил новый дом, справный, красивый, обзавёлся тёлочкой. У калитки прижилась белая собака, избравшая новых поселян своими хозяевами и каждый вечер встречавшая возвращавшегося с поля великана хозяина неистовыми ласками, стараясь допрыгнуть ему до лица, чтоб облизнуть нос и губы. Изменилась его походка. Он утратил свою угловатость, много раз стоившую ему насмешек со стороны знакомых в тесных условиях городской жизни. Он перестал резко вскидывать голову вслед за приходящими в неё мыслями. Исчезла его склонность заливаться краской подобно красной девице, тоже немало веселившая прежде окружающих. Он отпустил реденькую рыжеватую бородку и стал походить на церковного старосту. Движения его приобрели плавность и, в сочетании с могучими габаритами, выглядели весомо и вызывали трепетное уважение. Да и сам он остепенился, чувствуя ответственность за дом, жену и хозяйство. Хозяйке приходилось труднее. Не было среди её предков до седьмого колена сельских жителей, и, последовав без сомнений за мужем в полную глушь, она изредка кручинилась тайком от мужа, особенно, когда что-то не ладилось с печкой, с приготовлением пищи, либо когда вспоминала об утраченных навсегда радостях походов в театр или на выставки, концерты. Впрочем, день ото дня ей делалось всё легче и привычнее, грустные мысли мало-помалу отступали, а требующее повседневной заботы и участия хозяйство оставляло очень мало времени на посторонние мысли. В середине октября от сына пришла весточка. Привёз её Лёша, водитель грузовичка, раз в неделю навещающий родное село, привозя в него продукты, снедь и кой-какие инструменты и прочее, по заказу односельчан. Гриша извещал маму о том, что всё в порядке, никто их не беспокоит, работают они с Таней вместе в одной школе и всему рады, передавал приветы Ерлыченковым и делился некоторыми городскими новостями. Письмо было отправлено до востребования на имя Лёши в почтовое отделение райцентра – единственная связь с «Большим миром» по почте. Ещё поведал Лёша, что в район пришла странная бумага, в которой говорится, что из этого района родом трагически погибший Герой Советского Союза, а потому, раз нынче год 50-летия Великой Победы, необходимо разыскать его родных, если остались, и установить мемориальную доску на доме, либо поставить какой иной памятник. Сделать это предписывали за счёт скудного местного бюджета, а отвечать за всё поручили какому-то присланному чуть ли не из Москвы порученцу с дурным лицом, напоминающим плохо пропечённый хлеб с картофелиной носа посреди и противными глазками. А фамилия у этого чиновника Смирнов. Кто таков Смирнов, никто, разумеется, знать не знал. Но о ком идёт речь, все, разумеется, поняли и ничего хорошего не ждали. Когда же новость дошла до Кийко, он помрачнел аж на несколько дней. Анна Владиславовна пыталась расспросить, в чём дело. Он долго отмахивался, но потом, наконец, сдался и ответил:
– Вишь ли, Аннушка, больно цей Смирнов напоминает мне точно такого же Смирнова, которого я несколько раз видел у Беллермана.
Жена сделала испуганное движение к мужу, прижалась к нему. От неожиданности у неё перехватило дыхание. Они ушли сюда из «Большого мира» именно потому, что там существовали беллерманы и глизеры, локтевы и целебровские. Они надеялись, что никогда больше тени того мира, в котором незримо продолжается беспощадная и бессмысленная война, не коснётся их жизни. Они радовались тому, что и Гриша, обретя свою вторую половинку, защищаемую обережным кругом доставшейся ей древней святыни, даже оставаясь в том мире, навсегда оказался вне его интриг и распрей и никогда не попробует вернуться в их водоворот. За месяцы жизни на земле «медвежьего угла» Псковщины ни разу поганые фамилии или образы их носителей не всплывали в памяти, не касались языка. И вот враждебный нормальной человеческой жизни мир сам нагло и бесцеремонно постучался в их дверь. И случилось этот в тот день, когда получили они радостную и долгожданную новость от Гриши!
– Надо поговорить с Аверкием, – шепнула Аннушка, и муж утвердительно кивнул головой.
Вечером, едва уняв взволновавшуюся собаку, никак не понимающую, зачем только что воротившийся домой хозяин на ночь глядя куда-то отправляется, Кийко вышел со двора и направился в стоящий на отшибе дом Аверкия Буслова. Старик был подслеповат, жил, как и положено старцу, тихо и уединенно, славясь редкостным умением угадывать все самые тёмные тайны в людских душах. К нему обращались редко. В Вязницах нечасто случались недоумения меж своими, требующие его вмешательства. Чаще обращались к нему рассудить вести извне. Именно он несколько десятилетий назад комментировал каждое слово забредшего в Вязницы собирателя Николая Калашникова, дабы понятны были странные для большинства рассказы его о Союзе художников, о том, чем он занимается, о том, зачем это нужно. Много лет назад именно Аверкий подарил ему на память расшитый плат, спустя годы запечатлённый Тумановым на его последнем полотне. Аверкий настрого повелел никому не передавать платка и не покрывать им голову незамужней женщины. Этот плат потом искали с тщательностью, с какою искали Чёрную книгу, унесённую Калашниковым, прибывшие следом недобрые люди. Тайные помыслы сыскарей Аверкий с лёгкостью раскрывал перед сельчанами, и гости вынуждены были убраться ни с чем восвояси. А ещё за Аверкием ходила слава колдуна. Среди вязницких он был, что называется, на особом счету. Хоть и через одного все здесь были и ведунами и знахарями, Буслов был на особицу, оттого и дом его стоял на отшибе. Весною, когда мужи решали, как жить селу далее, особенно после появления Велесовича, именно за Аверкием оказалось решающее слово. Прибыв на сход, он объявил Велесовича злыднем, из ума выжившим, прибавив, что пример Досифеев плох для Вязниц, ибо у тех раскольников не было надежды дожить до нового дня Сварога, да и ночь Сварожья только приближалась, а теперь лишь немного претерпеть осталось, а значит, надо выстоять и сражаться. Род Аверкия Буслова происходил от древнего предка прозвищем Прямое Слово, от которого, ветвясь, пошли по всей Руси потомки Прясловы, Сусловы, что значило сущее слово, и Бусловы, что значило слово о будущем. Большинство потомков со временем утратили память о родовых корнях, да и фамилии свои если и толковали, то превратно. А ведь среди них бывали и очень могущественные люди, как, например, Михаил Андреевич Суслов, десятилетиями бывший при советских вождях тайным советником, кого боялись, трепеща, все члены Политбюро, включая Генерального секретаря. Но и этот грозный муж, с чьей кончиной пошла череда событий, приведших в итоге к развалу Державы, не ведал, из какого корня происходит. Интуитивно следовал родовым правилам, не понимая их. Аверкий Буслов, напротив, всё ведал, следовал осознанно и хранил родовые законы. Одного ему Бог не дал. Единственная женщина, занявшая суровое сердце его, погибла в молодости через неделю после объявления помолвки. Налетевшая внезапная летняя буря повалила прямо на неё рослую осину. Поговаривали, силы земные не попустили продолжения рода колдовского. Аверкий смиренно принял свою участь, более не пытаясь сблизиться с женщиной. Отчего-то именно с ним у Кийко и Берг установились тёплые отношения. Аверкий принял молодого великана с первого взгляда. Сам сделал первый шаг, и с тех пор, как чета поселилась в Вязницах, часто навещал их дом, принимал их у себя, не преминая делиться мыслями и советами, коим Костя почти всегда в точности следовал и ни разу в том не раскаивался. Теперь Костя шёл обуреваемый сложной смесью чувств. Кое-что зная о перипетиях весеннего схода и словах отшельника, явившегося к сельчанам с недобрым предложением, он связывал новую весть с этими словами, и сердце его впервые за много месяцев трепетало.
Аверкий встретил Кийко так, словно давно поджидал. Поднялся с завалинки подле крыльца, протянул гостю руку и молвил:
– Здрав будь, молодец! Знаю, с чем идёшь. Садись рядком, поговорим ладком.
– Значит, Смирнов тот самый? – дрогнувшим голосом переспросил Костя и получил ответ:
– Тот самый. Слуги бесовы не дремлют и в покое нас не оставят. Пока их время.
– Что нас ждёт?
– Кто ж может наперёд сказать? – усмехнулся Аверкий, – Нонече время играет со всеми. Кого в оборот, а кого в расход! Но покуда землёй живы, одолеть нас нельзя. У них один план: рано ли, поздно ли, а лишить нас земли. Да ты и сам знашь, в городе пожил. Соберут людей в каменны мешки, запрут в городах и начнут обдирать, как ту липку – по семь шкур сдерут, а там...
– А Вязницы?
– Велесович стращал, конечно. Но в одном прав. Покуда в городе Воин Пантелеич крепостью стоял, и до нас не добрались ба. Теперь инако. Сами за себя стоять должны. А силёнки-то уж не те поди.
– Что ж за крепость, коли так её легко одолеть можно! – покачал головой Костя, – Старик хоть и крутенек был, а всё ж человек. Что плоть человеческая супротив техники и железа?
– Ой, не скажи, молодец! Разве сам не видал, как плотью железо перешибают? Ты вспомни...
...Было это давно. И видение полузабытого военного прошлого вдруг всплыло перед Костиным взором. Отчётливое, явственное, будто картинка из кинофильма.
Стрелок автобата, прикрывающий своей дозорной вышкой расположение всей части и нескольких соседних частей, личность легендарная. В прошлом спортсмен, мастер спорта по биатлону, а ныне старший прапорщик Советской армии Стеблянко, он земляк Кийко и оттого особо покровительствует вечно попадающему впросак великану. Уже после позорной отсидки на гарнизонной гауптвахте за несколько глупо заныканных банок с ТЗБ*), когда над Кийко и Гусевым вовсю потешались однополчане, стрелок однажды заявился прямо в палатку их роты и, зло дыша прямо в лицо сержанту Костенчуку, прошипел, что ежели над «земелей» кто и дальше надсмехаться будет, «пожалеет, що на свит родывся». Ясное дело, Костенчук не при делах, просто под руку попался первый, но подтрунивать над богатырём с богатырским же аппетитом перестали, по крайней мере, в лицо. Кому другому указали бы на дверь, ибо кто он здесь – не в своей роте, даже не в своём полку! Но стрелка безмерно уважали и побаивались. О его дежурствах ходили легенды. И про то, что он не идёт на свою вышку, не заправившись этак литром-двумя водки. И про то, что в кромешной тьме южной ночи со ста метров одним выстрелом вышибает голубю глаз. И про то, что выгнали его из большого спорта, после того, как, вернувшись с очередных сборов, он застукал жену с тренером сборной и спустил обоих с лестницы, едва не зашибив насмерть. И про то, как после развода поставил перед собой задачу практически доказать, что уложит любую бабу, которых у него сотни в каждом городе СССР. Что из всего о нём сказанного правда, что вымысел, никто не знал. Но то, что бывало, на вышку его затаскивали пьяным до поросячьего визга, и в таком состоянии он не имел ни одного промаха, правда. Скольких диверсантов, пытавшихся подобраться из «зелёнки»*) к расположению части, он отправил к аллаху! А скольких случайных придурков, оказавшихся в зоне обстрела – туда же, никто не считал. Словом, старший прапорщик Стеблянко был в авторитете не только в своём автобате, но и во всех окрестных частях, благо все понимали, что живы-здоровы во многом благодаря его исправной службе.
В этот вечер обстановка, по всему видать, нездоровая. Ещё свежи в памяти однополчан недавние события, стоившие жизни рядовому Кулику, чему двое штрафников Кийко и Гусев свидетелями не были, отправившись под арест. Но и они оба чувствуют: ночь обещает быть неспокойной. Им видно, как по «зелёнке» плотными серыми массами туда-сюда что-то перемещается, раздаётся шум техники. Похоже, там разворачивают целую батарею. Комбат Буев правильно оценивает обстановку и, не дожидаясь начала обстрела или, не дай Бог, атаки, приказывает объявить боевую готовность №1. Так же точно поступает командир автобата. Старший прапорщик Стеблянко, которому, по должности, не поручали ничего, кроме еженощных дежурств на вышке, пошатываясь карабкается на пост. И вот настаёт момент, которого все ждали, но надеялись, что нынче он не наступит. Со стороны «зелёнки» слышится первый залп. Опять обстрел! Если бы возможно было пару часов назад в вечерних сумерках засечь, что там творится и заранее уничтожить орудия! Но, не имея точных данных, слишком уж нагло смешивать с землёй большой массив «зелёнки» нельзя. А вдруг там мирные дехкане перегоняют свои ветхие трактора? Скандала ведь не оберёшься, загоняют по политуправлениям... Теперь руки развязаны: там не дехкане. А значит, в ответ на залп – уничтожать технику и живую силу противника. Начинается работа Стеблянко. С вышки между очередями, каждая из которых срезает какой-то шевелящийся кусок в «зелёнке», слышится громогласный отборный русский мат. Кажется, и те, кто засели со своими орудиями под прикрытием деревьев, слышат его. Небось, знают не только силу пулемёта, но и русского слова! Раздаётся выстрел гранатомёта, и смертоносный снаряд разрывается прямо у ног старшего прапорщика. Кийко, чья боевая позиция находится совсем неподалёку от внешней границы автобата, отчётливо видит всё происходящее. И по мере того, как зрению открывается невероятная, замедленная, точно в рапиде, картинка, душу его охватывает всё большее изумление, смешанное с восторгом и ужасом. Стрелково-дозорная вышка с треском и лязгом разламывается на куски, объятая пламенем и дымом. Металлические, деревянные, пластиковые осколки от неё летят в разные стороны. А в самом эпицентре взрыва, разносящего в клочья всё, с чем соприкасается его взрывная волна, продолжает отстукивать бешеную дробь не остановившийся пулемёт, которому вторит матом целый и невредимый старший прапорщик. Несколько видевших эту картину человек одновременно трут глаза: не сон ли! Нет, не сон. Дым развеивается, и видно, как на развороченной и покосившейся вышке стоит, прислонясь к единственному уцелевшему бортику, стрелок и, переводя дух, меняет пустой магазин пулемёта. Целёхонек! Назавтра его будут спрашивать, как, что, почему, каким чудом. Мол, ни царапины даже. А он, посмеиваясь, будет говорить, что «горилка гарная попалась». А некто умный из соседнего батальона сделает «научный вывод» о том, что взрывная волна, по счастью, пошла в другом направлении...
– Ну как, молодец, увидело чудо? – спросил Аверкий, возвращая Кийко обратно. Костя мотнул головой и улыбнулся. После череды встреч, фантастического путешествия и казавшегося ещё недавно невероятным решения покинуть город и перебраться с Аннушкой в лесную глушь под названием Вязницы, он ничему не удивлялся, но всякий раз радовался очередным настигающим его чудесам, наивно полагая их всё-таки сверхъестественными. Ничего сверхъестественного, разумеется, не было ни в умении доброй половины вязницких мужей и жён читать мысли, угадывать будущее и прошлое, заговаривать боль, отводить чужакам глаза. Все эти искусства, позабытые в большинстве городов и весей, куда стекались люди, оторванные от своих родов и корней, имели общую природу. Причём природа эта вполне поддавалась описанию и изучению. Более того, о ней написано и издано немало литературы на многих языках. С нею имеют дело индийские йоги, совершенствуя взаимосвязь циркулирующих в человеке и вовне энергий. С нею имеют дело бойцы специальных подразделений, разведчики, диверсанты, в подготовке которых специалисты заново открывают давно известные нашим предкам вещи, не особо-то осознают их, но эмпирически следуют непреложным правилам. Люди – особые объекты этого мира. Принадлежа к сфере его физических явлений, они в большей степени относимы в область метафизики. Веками пытаясь дать определение этой области, постичь её, они пришли к термину душа, который, хотя ничего не объясняет, зато позволяет относительно спокойно снять часть вопросов, не имеющих ответа. Костя, живи он веками пятью раньше, наверняка прослыл бы блаженным, то есть, человеком, принимающим мир таким, каков он есть, без особых вопросов и путаных ответов на них. У него было своё отношение к миру. Любому явлению находилось место. Даже искренне удивляясь тому, что не может объяснить, он не желал объяснения всего и вся. Этим он пытался, как многие, бороться с очевидным. Этим же он подгонял то, с чем сталкивается, под трафарет привычных представлений. Подобно ребёнку, он достаточно легко усваивал новое, не требуя соответствия привычным представлениям. Их у него даже не было. В том и крылась его психологическая устойчивость, с детства отличавшая его от большинства сверстников, которые мучительно переживали встречу со всяким не вписывающимся в прежние представления. Скольких по этой причине сгубила «перестройка», крах Союза и последовавшая череда «реформ», обрушивших на головы соотечественников не просто необъяснимое новое, а новое, напрочь отрицающее всё старое! Такую ломку выдерживают немногие. Для Кости она даже не была ломкой.
– Отчего же Велесович так...? – начал Костя и остановился, не зная, как закончить фразу.
– Оттого, что отшельник. Сам по себе. Но кое-что с его слов взять себе и на ус намотать надо. Хочешь мира – готовься к войне.
Кийко внимательно посмотрел на старца. 4 года назад он уже слышал эти слова. Намекает ли Аверкий Буслов на исчезнувшего из Костиной жизни капитана Никитина? Знает ли о нём что-нибудь? Или же просто это совпадение? В конце концов, известная поговорка, всякий может сказать. Но уж больно контекст совпадает. Костя решился задать вопрос вслух:
– Аверкий, скажи, ты слышал что-нибудь про Владимира Анатольевича Никитина?
– Кто таков? – перепросил Буслов.
– Один хорошой русский человек. Если бы не он... – Кийко замолчал, опять не зная, как продолжить. Аверкий положил ему руку на плечо и помог:
– Хорошими русскими людьми и стоит Русь-матушка. И ты жив ими, и я. Никитина тваво не знаю, но по глазам твоим вижу: ангел твой, хранитель. Помни его. А бесы нонече ох, как в силе стали! Но их могущество не вечно! На чём стоят? на сабейских каплях*). Кровушку земную качают, сжигают и получают себе силушку. Ефту кровушку то подороже продадут, то подешевле. Кого вдоволь в ней искупают, а кого на голодный паёк, стало быть. Но кровяные запасы сабейские рано или поздно кончатся. И что тогда? Чем ихнее ведомство власть удержит? Ищут, носом землю роют, что кроты. А найти никак не могут. Впустую время тратят. Потому как не знают про поля незримые. Бесам те поля неподвластны. Оттого и охотятся за древними ведами, но не чтоб проведать, а чтоб уничтожить. Пусть никто не ведает. Тут ведь что – как мы сведаем, так их времечко бесовское закончится в миг. Представь на секунду, что будет с ихними парламентами, олигархиями разными, с их армиями, полицией, коли в один прекрасный день люди перестанут нуждаться в пище и энергии из их рук. Вот они и выискивают Книги Чёрные и повсеместно уничтожают. Прочесть-то не могут! А забывают, что всяко слово бежит в полях незримых. Всяко событие оставляет след. Увидеть его могут чистые души. А ещё некоторые специальные люди. Бесы сманивают их. Но всякий раз плохо. Не ведают, что едва человек чуткий к полям незримым послужить бесам, сразу теряет способности. Нету ему пути в мире светлой Сварги. Бесы разочек только воспользуются ихним Прозрением, глядь, а они-то уж и не жильцы вовсе. Так-то, молодец! И люди час от часу это всё более понимают. Но покуда их, понимающих мало, стоять нам ещё на стрёме, дожидать рассветного часа Сварожья.
– Я вот удивляюсь, Аверкий, – покачал головой Кийко, – откуда тебе всё это известно? И про олигархов, и про полицию, и про нефтяные цены... Вы ж тут в Вязницах газет не читаете, радио не слушаете, телевизоров в глаза не видывали. Мало кто из ваших в «Большой мир»-то выходит. А тебя послушаешь, так обо всём, що там деется, справиться можно, выходит.
– Костя, Костя! – укоризненно протянул старец, – Ну посуди ты сам, из того, что я тебе сейчас наговорил, разве не ясно? Ну зачем, скажи на милость, мне ихний телевизир? Как я об чём проведать захочу, так спозаранку на Справно поле выйду, к дубу прислонюсь, да задумаюсь. А там уж и картинку вижу: всё как есть на свете. Да у нас в Вязницах, почитай, половина мужиков и чуть не все бабы так. Иные тайком к дубу бегают, а у иных другое заветно место. А техника ихняя – она что... Вот, к примеру, оторвало у человека руку. Что он делать тогда будет, по-твоему?
– Ну, не знаю. Наверное, протез какой приспособит.
– То-то, приспособит. А что протез? Нечто он руке живой замена? Нет, одно слово – подпорка, протез. Так вот и вся техника! Как стали захиревшие в каменных городах роды людские плохо ходить, так автомобили явились. Как перестали различать звуки издалёка, так радио стало. Как утратили способность видеть мелко, микроскопы изобрели. И так далее. Почитай, всяка техника человеку протез.
– А компьютер, электронно-вычислительная машина? – зачем-то вставил Кийко.
– А то уж протез всему человеку, – горестно выдохнул Аверкий, – Только очень сильные духом и волей смогут справиться с этой штуковиной. И то не до конца. Чего-то она лишит даже самых сильных...
– Чаму ж, як вязницкие зрящи, Велесович страху нагнал? Сам-то дуже у дуба бачит и чует, що мае.
– Э, нет, молодец. Тут-то ты и неправ. Прозвище-то его по скотьему богу дадено. А скотина, даже самая разумная, видеть-то видит, а разуметь не могёть. Оно, конечно, зрящ наш отшельник, спору нет. Но не разумеющ. Оттого всё старыми былицами пугает. Досифеем да Марфою. А и 10 веков тому бывали на Руси набеги бесовы. И горела матушка, во все концы дымы расстилалися. Но хазары пришли, хазары и ушли, а Русь стояла и стоять будет. То в лукошко свернётся, то медведем расправится, то соколом к нему взмоет, то под землю уйдёт. И никто с нашей Справой не справится.
– Ну, хорошо, – решил вернуться к тому, зачем пришёл, Костя, – Чего же ждать-то нам теперь? Неужто опять набега?
– А ты как думал, молодец? – лукаво-грустно усмехнулся Аверкий, – Ты не в потаённый схрон из города убёг, а в самое, что ни на есть, пекло угодил. Твой выбор – мужской выбор, потому ты, Костя, воин.
– Що, я бачу, знова война?
– Хочешь мира, готовься к войне, – повторил старец, и на этих словах к беседующим подошла Аннушка. Мужчины сидели один напротив другого, Аверкий Буслов на завалинке у собственного крыльца, а Костя Кийко на чушке березовой, что взял от поленницы. Старец сидел повыше, чтобы быть лицом вровень с богатырём. При виде его хозяйки лицо его высветилось, и он поприветствовал Анну Владиславовну мягким степенным поклоном головы. Костя встал с чушки и протянул к жене руку.
– Лихое времечко, Аннушка, лихое, – прогудел он, стараясь не глядеть ей в глаза.
– За нас не бойся, – тихо молвила она в ответ, – Мой путь с тобой. Пока я рядом, злая сила нас не одолеет. И за Гришку не беспокойся, у него теперь такой ангел есть, что от любой силы вражьей убережёт.
За недолгое время жизни в Вязницах Аннушка преобразилась, никто не признал бы в ней нынешней недавнюю горожанку, никто не заподозрил бы в ней немку, никто не дал бы ей её лет. С недавних пор жизнь для неё началась заново. Если и не совсем с чистого листа набело, то с красной строки, точно. Часть бабьих ведовских секретов, исстари передаваемых от бабки ко внучке в этом селе, чудесным образом сами собою проникли и в неё. Никто напрямую не выдавал. Но проснулось то, что учёные называют генетической памятью. Анна Владиславовна научилась распознавать не только настроение всякого мужчины, кто мимо неё пройдёт, но и его мысли, читать невысказанные им слова и умно, умело отвечать на них. Она стала угадывать события, происходящие далеко за пределами села, если эти события затрагивали близких. Так и о весточке от Гриши она знала заранее, а получив её, могла точно сказать, что в ней, даже не читая письма. Только старалась не особо обнаруживать своей способности перед мужем, чтобы не задеть его самолюбия. Ей казалось, что Костя, не обладая тем, что несколько минут назад Аверкий назвал чуткостью к полям незримым, очень бы переживал, прояви она свои умения перед ним в полной мере. Потому-то и давала ему волю самому искать ответы на свои вопросы. И когда он уходил к Буслову, наперёд знала, о чём будут говорить, к чему готовиться. Вот и появилась тогда, когда до Костиного сознания вполне дошёл смысл неоднократно слышанных им из разных уст слов. Только само понятие «войны», как и понятие «мiра» было осознаваемо ею иначе. Для мужчины война – прежде всего испытание силы. Телесной ли, моральной ли, духовной ли, но именно силы. Задача мужчины в войне – одоление. Для женщины война – испытание воли. Не извериться, не переменить устоев души своей, выстоять – вот её предназначение. Мужу-воину в лихую минуту боя может быть прощено то, что не простительно жене его, если он смог силой одолеть силу. А женщине проявлять свою силу нельзя, иначе лишится она её, и не достанет для продления рода. Потому грядущий набег рисовался Косте и Анне по-разному. Кийко видел перспективу прямого столкновения с теми, кто придут, вооружённые техникой, бульдозерами, под охраной милиции, придут затем, чтобы срыть с лица земли благословенную деревню и положить на её месте какую-нибудь из своих дорог, какой-нибудь нефтепровод или что-то в том же духе. А руководить погромом и изгнанием со своей земли будет ненавистный ему Смирнов, которого несколько раз в своей жизни он видел и запечатлел его образ навсегда. И свою задачу в предстоящем столкновении видел Костя в уничтожении Смирнова, ибо, едва «кочевники» лишатся предводителя, сами разбегутся. Надо было только придумать самый безопасный и надёжный способ устранения этого беса. Аннушка видела ожидаемый набег иначе. Никаких боевых столкновений. Хитрые люди, одетые по-граждански, будут переходить из дома в дом, уговаривая односельчан принять условия переселения. Они будут сулить немалые деньги, будут пугать опасностями, неизбежными при большом строительстве, если здесь оставаться, будут искать слабого – того, уговорив кого, можно начать потихоньку одних стравливать с другими. Времена, когда «государевы люди» именно такими методами начнут сживать со своей земли простой люд во всех краях Руси, придут скоро. Это Анна Владиславовна нутром чуяла. Пока же они будут отрабатывать свои сатанинские методы аккуратно, пошагово, и Вязницы в этом плане– одна из первых важных точек. Возможно, и не всё глупо в словах ратующего за всеобщее самосожжение Велесовича. Просто не так его поняли! Молниеносная догадка пронзила сознание женщины с такой яркостью, что мужчины вздрогнули и слегка отпрянули от неё, так преобразился её взгляд. Аверкий поймал исходившую от Анны волну и спросил:
– Так ли я понял мысль твою, Анна? Сгореть должны домы наши, а мы должны уйти?
– Да, да, именно так! – С жаром отвечала Анна Владиславовна, – Но ещё сделать должны так, чтобы пришедшие увидели тела погорельцев. Так им глаза отвести, чтобы подумали на нас, будто мы все сожгли себя, а мы сами, тем временем уйдём ещё дальше.
– Чудно, – призадумался старец, – а, пожалуй, ты права. Смирнов мелочь, бесёнок на побегушках. Покуда за ним не увяжутся матёрые, можно устроить театр... А что, Анна-свет Владиславна, – весело подмигнул женщине старец, – давно ль в театре бывала? Вот мы сами его враз и устроим!
– А не жалко? – буркнул Костя, – Столько веков тут стояли!
– И сколько же? Ту, Константин, того не знаешь, что Вязницы за долгие лета не раз перебирались на ново место. А я тебе скажу, в 909 году, когда Олег Вещий греков воевал, 17 вязницких родов ему в дружину своих мужей дали, а ещё 22 в ополчении стояли. За то греческий поп осерчал на вязницких и подзудил Ливонскую дружину крестоносную набегом на нас пойти. А все лучшие воины, почитай, у Олега, на селе мальцы да бабы со старцами. Куды деваться! Так 3 года в лесных землянках прожили, как пришли ливонски рыцари и прежнее село пожгли. А путь им указал предатель один именем Фанафей Дрёма. У вязницких-то отродясь предателей не водилось, а вот торопецкий Фанафей нашёлся, кто путь к нам ведал, ибо в сватах к одному вязницкому роду ходил о ту пору, да ходил неудачно, за что обиду имел. Сожгли тогда псы поганые Вязницы дотла. А через 3 года, как Олег с греками Договор учинил, где вещие слова «о мире по совести, о любви меж родами и соседями и о правде в торговле», дружинников, из Царьграда воротившихся с победою, распустил по домам, наши из лесов вышли, заново село поставили. Выше по реке на тысячу шагов. Потом опричники Грозного бывали здесь. Предка маво Буслова Прокопия пытали. Они искали беглого князя, думали, у нас укрывается. А поскольку не укрывался, то Прокопий ничего выдать и не мог. Да и знал бы, не выдал, потому князь тот, хоть и супротив царя пошёл, а не за славою, но лишь по правде своей, ибо последний Рюриков царь на Москве, бывало, много неправды вершил, за то и поплатился. Тогда вязницких снова пожгли, пострашней, нежели ливонцы. То ведь свои, русские люди вершили, а вязницкие не привыкли супротив своих драться, не ведали тогда, что такое измена на Руси, почём лихо сие. Пожгли многие домы вместе с домочадцы. Бабы месяц голосили. И что? На другой год вновь выросла деревня, и вновь на новом месте, ещё полверстою выше по реке. Так тут по сию пору пока стоит, доживает. А царь Грозный, когда позже беглеца в другом месте сыскал, повинился перед Вязницами, повелел дары прислать, объявил вольной деревней пред всеми роды и бояры. И вольница наша с той поры никем нарушаема не была. Никакая власть над нами не могла справиться, потому своим вече живём. Но у всякого пути есть конец. И видишь сам, какая напасть приближается. Значит, не жалеть надо, а готовиться. И то, что предлагает жена твоя, мудро. Только бабий ум такое может породить. За то и благодарение ей от мужей!
– А как же священные реликвии, камни родовые? А ну как осквернят? Ведь не просто злыдни придут! Форменные бесы поганы! – продолжал Кийко.
– Ни один бес не коснётся святыни, не поплатившись тотчас. В бесовы руци книги не даются! – назидательно воздел палец Аверкий и поднялся со своей завалинки во весь рост, – Завтра снова сход соберём и учиним новую Справу. А пока ступайте себе домой, не печалуйтесь. Время позднее.
...Знойным полднем 1 марта 1997 года вздрогнули макушки вековых деревьев, а над лесом поднялся чёрный дым. Древнее село вспыхнуло одновременно с четырёх концов и заполыхало ярко просмолённым факелом. Избы зажгли таким образом, чтобы пламя шло от окраин к центру и там поглотило само себя, не доставив вреда окружаюшему лесу. Трещали кровли приснопамятного «немецкого дома». Полыхал крутобокий теремок старицы Домны Варфоломеевны. Ухали трепещущие, как крылья раненной птицы, ставни в домах почтенных старцев и молодых мужей, недавно отстроивших свои жилища. Заваливался, выгорая, новёхонький дом Константина и Анны. У них, издали наблюдающих огненное жертвоприношение, прощаясь с первым в их жизни своим домом на своей земле, в глазах стояли горькие слёзы. Почти все жители села, подготовившись заранее, двигались обозом вдоль речки, имея целью найти новое место, откуда возродится село Вязницы, но никто не мог сказать наверняка, сколько туда идти. Лишь четверо древних и хворых уже стариков, одна слепая старуха, да явившийся из лесу отшельник Велесович добровольно разделили участь горящего села. Каждый сам сделал свой выбор. Мужественные добровольцы сгорали молча, без единого звука. Именно их обгоревшие тела обнаружат 2 недели спустя люди в форме МЧС во главе с майором Смирновым, придя на пепелище деревни. Беллерман будет вне себя от ярости, когда ему доложат о том, что вязницкие староверы сожгли себя вместе со всеми хранимыми много веков реликвиями, не оставив практически ничего, кроме пепла и нескольких обугленных тел. Метать громы и молнии на подчинённых будет и Целебровский, рассчитывавший заполучить-таки что-нибудь из ценных артефактов и никак не ожидавший, что ушлые деревенские почуют нависшую над ними опасность и опередят его. Потом придут геологи и строители, по заданию Газпрома готовящие обследование территории на предмет строительства ветки газопровода. Но вскоре дадут отрицательное заключение: непроходимые болота и леса сделают проект слишком дорогим, лучше искать другой маршрут.
Газпромовские, попортив несколько десятков деревьев, распахав колёсами тяжёлой техники и без того малопроходимую влажной осенью дорогу, оставив после себя кучи мусора, уедут ни с чем. А к началу лета, так и не предприняв разбирательства, почему в районе мог случиться такой страшный пожар, и ни один пожарник не оказался на месте происшествия, районные власти сдадут историю села в архив и официально объявят о его исчезновении. Проклятое для местной власти «бельмо на глазу» в несколько сотен неподотчётных и неподконтрольных никому душ самоликвидировалось. Целебровский смирился с утерей одного из объектов своего внимания, но довольно быстро вздохнул с облегчением: главное было всё же не просто собрать артефакты, а, собрав, уничтожить их. Теперь же, по крайней мере, они уничтожены, да ещё вместе с их хранителями. Лишь Беллерман сомневался, что Вязницы исчезли бесследно, продолжая втайне ото всех осторожные наблюдения за «зоной-8» и пригляд за осиротевшим кооперативом «Ветеран» и «сладкой парочкой», как он прозвал Григория Берга и Татьяну Кулик. Однажды объявившись под именем Лепо Убалехта, он не мог теперь появляться на их горизонте под каким-нибудь другим именем. Он и не появлялся. Не обнаруживая себя и не вмешиваясь в их жизнь, он просто наблюдал, чтобы когда-нибудь, может быть, если получится, иметь возможность выйти на след вязницких, которые, как он подозревал, не все погибли, а значит, где-нибудь обязательно всплывут. Беллерман бесстрастно продолжал наблюдения, изредка подключая аппаратуру прослушивания мыслей. Но то ли она давала сбои, то ли сам он несколько ослаб, то ли наблюдаемые приобрели какую-то способность экранировать свой мозг от постороннего воздействия, но практически ничего внятного выудить из их голов Беллерман не мог.
А израненная вязницкая земля оставалась неприбранной, зияя пятном пожарища и нанесёнными из «Большого мира» нечистотами, как печальный памятник очередному набегу. Сколько ещё лет пройдёт прежде, чем сможет она залечить свои раны?
*) East-West International Connections» – Восточно-Западные Международные Связи (англ.)
*) Эсфирь и Юдифь – героини
*) Гульбекян – крупный бакинский предприниматель, совладелец предприятий А.Нобеля в России, после Революции 1917 года развернувший бизнес в США и получивший в 1928 году за посредничество на себя и свою семью 5% от суммы всех нефтяных концессий США в Саудовской Аравии на 150 лет, то есть до 2078 года. По разным оценкам, эта сумма приближается к 480000000000 долларов США.
*) кромы – укромные места, укрытия, иногда, в смысле, жилища (старорусск.)
**) Досифей – один из лидеров церковного раскола в XVII веке, подвергший себя и своих сподвижников акту самосожжения при приближении регулярных войск Петра Великого, что стало началом многочисленных самосожжений старообрядцев в разных концах России. Выведен под своим именем в опере М.Мусоргского «Хованщина»
*) хорс – погребальный корабль, на котором сжигали тела умерших витязей в дохристианские времена (старорусск.)
*) Правь – верхний из трёх традиционных миров, из которых, согласно представлениям славян, состоит мироздание (ещё Навь и Явь) (старорусск.)
*) Ра – здесь: солнце, являющееся одновременно верховным божеством в поклонении славян, зримым проявлениям «всетворящего начала» Сварога, или Стварога, буквально сотворяющего (свар) движение (га) (старорусск.)
*) пажити – пожитки (старорусск.)
*) Велес – один из верховных богов русского пантеона, покровительствующий, в первую очередь, домашнему скоту. По преданию обладает грубой силой и упрямым норовом, соответствуя образу быка
*) молодуха – недавно вышедшая замуж нерожавшая женщина (белорусск.)
*) ТЗБ – торгово-закупочная база (аббр.)
*) «зелёнка» – зелёная зона лесных насаждений по окраине города, типичная для азиатских городов. Обычно именно она служила прикрытием для банд
*) сабейские (савойские) капли – нефть (старорусск.)