Что может быть горше предательства-краха первой любви? Горее?… Когда бьют наотмашь по твоему самолюбию, только-только оперяющемуся, но жадному по-кукушачьи? Что сражает наповал и без того малую веру во все эти красивые слова – в любовь, в себя, в беззлорадное внимание друзей? Что заставляет глохнуть и слепнуть и вышагивать из окна десятого этажа, чтобы прозреть?
И разве способно какое-либо нормальное существо средней прыщавости пятнадцати-шестнадцати лет отроду понять в моменты своего высочайше-эгоистического страдания, что «это горе еще не горе», что это просто «выработка иммунитета прививкой кори»? Нет! Не способно. И наверное, это прекрасно, потому что это всезаливающая боль исходит из живого, еще не убитого и не замороженного сердца...
Спустя много лет после первой любви, думаешь: а кто же они - эти безжалостные "доктора", обрекающие тебя на прививку от сердечной «кори»? Благодарить их как ангелов или проклинать как бесов? Всем ли подросткам она прописана и делается? И какой процент выживаемости после неё?
Леночка, кажется, выжила. А может, и нет.... Но изменилась - точно. Надела шкурку что ли… Пусть тоненькую, но со степенью защиты. Сам же смертельный кризис длился долго, невыносимо долго.
Первую любовь звали Миша Самарин. И это имя было брендом. Учитывая, что Самарин являл собой восходящую звезду областного футбола, играя за юношескую сборную форвардом, забивая голы из невероятных положений и будучи неутомим на поле, как чёрт. Союзная слава маячила в ближайшем будущем, а в школе его просто боготворили. Уже… Несмотря на троечную успеваемость. Ведь к тому же он еще классно владел ударными в школьном джаз-бенде! Щёточки там, тарелки и прочие потрясающие воображение штуки - шел семьдесят пятый год.
Однако восьмиклассница Леночка думать не думала о нём до поры, пока кто-то не сказал ей
- Ты что, совсем ничего не замечаешь? Самарин же сохнет по тебе!
Словно спичку поднёс к копне сухой соломы.
И огонёк быстро пополз по ней, питаясь мечтами и помыслами быстро созревающего юного создания с розовыми щеками и черной косой. Такой была тогда Леночка. Школьная форма трещала по швам, и за её юбку мини постоянно отчитывал завуч, после чего Леночка выпускала подшивку ровно на один сантиметр и ее крепкие ножки оставались по-прежнему на всеобщем обозрении. Училась хорошо, без труда ловя пятерки в аккуратный дневничок, но без энтузиазма. Хотелось любви…
И вот она – тут как тут. Да ещё какая! Предмет обожаний как минимум половины школы! Лена стала замечать, что Самарин всегда появлялся в конце коридора, когда она выходила из кабинета физики, и собачьими карими глазами с тоской провожал её - не смея приблизиться даже на шаг. И потому Лена никак не могла разглядеть его. Одно только фиксировало её смятенное сознание: у него всё было рыже-коричневым – вязаная куртка на молнии, брюки, драный портфель, который он обхватив руками, держал на груди, положив на него подбородок, ну и конечно, глаза. Светло-вишневые, круглые и блестящие, в которых отражалась только она, Леночка... А вот волосы – светлые. С тех пор Леночка полюбила коричневый цвет. И даже шапочку себе связала такого же оттенка. Правда, ее кто-то вскоре украл с подоконника. Стоило забыть на десять минут… Она вообще стала рассеянной, Самарин стал быстренько вытеснять из неё всё, что жило там до сих пор, до этой школьной осени. Но ничто на свете не заставило бы её подойти к Самарину или даже сделать вид, что он ей интересен. Наоборот, она ещё выше поднимала голову на гордой шейке и поджимала яркие фамильные губы.
Так продолжалось до самого нового года.
Леночкино сердечко стучало всё сильней, всё невозможней – откликаясь на такой же ритмичный призыв крепкого футбольно-ударникового мотора. А если его обладателя не было заметно в конце коридора, около раздевалки, оно, это сердечко вмиг переставало работать и тут же, около раздевалки проваливалось в подземелье с тёмной и глухой тоской. Потом выяснялось, что он уезжал на соревнования…
Близился новогодний вечер. Джаз-бенд репетировал каждый день, и немыслимо волнующие старшеклассников звуки доносились из спортзала, где уже водрузили огромную ель. Возбуждения добавлял валивший хлопьями небывало чудный снег, разговоры о том, какие наряды кто наденет… Учителя и те подобрели, зачуяв близкие каникулы. Аномальный физик Георгий Петрович по кличке "Жора" вместо уроков залезал на массивный, предназначенный для опытов, стол кабинета, с которого энергично жестикулируя и азартно поблескивая очками, провозглашал: "Чем меньше женщину мы любим..."
Что-то неминуемо должно было произойти.
Окончание следует