Между Римом и Иерусалимом, или повесть о Зойке. 1ч

Иных богов не надо славить.
Они как равные с тобой.
И осторожною рукой
Позволено их переставить.     О. Мандельштам.

 


СМИРЕНИЕ ДЕТСТВОМ.

ПОТЕРПИ, СМИРИСЬ – И ОБРЯЩЕШЬ РАЙ В СЕБЕ САМОЙ…
 

  Я не знаю, где родилась, а теперь и спросить некого. Звать меня Зинаидой. Родилась на четвертые сутки после начала страшной войны, определившей всю мою раздвоенную судьбу.

По словам мамы, под бомбежками папа выхватил из роддома жену и младенца, на руках внес в воинский эшелон, уходящий в Поволжье, а сам остался воевать. Через день их часть отправили следом. 
Получилось так, что папа спас маму и меня от Бабьего Яра… Ее    многочисленные родственники и близкие люди  остались там…. В Киеве. 

Через месяц мы оказались в Поволжье, в Саратовской области. В поселке Шиханы. Там папа зарегистрировал мое рождение. Волнуясь, он забыл мамино желание назвать девочку Зоей и мне дали имя Зинаида. Через шестьдесят лет, будучи старым, ему помнилось, что я и родилась в Шиханах. Мама Зинаиду не приняла, и все детство меня звали Зойкой. 
По этой причине и повесть о тех годах я буду писать от Зойкиного имени.

Большинство картин из раннего детства Зойка помнила благодаря своему удивительному обонянию.
Запах молока переносил ее в тот вечер, когда она еще тянулась к маминой груди. Мать не верила, что ее девочка может помнить себя грудной.
Но, повзрослевшая Зойка показала, как в тот вечер, когда мама перестала  кормить, была  перевязана ее грудь. И напомнила цвет ситцевых ковриков над кроватями. Это были самые красивые букетики на синем и оранжевом поле, виденные в ее жизни.

Все лето маленькая Зойка ходила в темных трусах, а позже к ней добавилась красная майка. Обувь – не  запомнилась, видимо, не имела большого значения. А возможно с ней связывалось много проблем, надо было мыть и оберегать от грязи, и еще, за испорченную обувь мать жестоко била. Поэтому исколотые пятки, сбитые пальцы ног, холод осенних луж и бархатное тепло летней дорожной пыли остались в Зойкиной памяти основными приметами детства.

Мама - высокая, гордая, уверенная в себе и своих поступках юная женщина восемнадцати лет, слыла первой красавицей в гарнизоне. Стройная фигура, независимый взгляд карих глаз из-под линии сросшихся бровей и яркие, красиво очерченные губы украшали ее светлое лицо. Высокая  прическа открывала лоб и черными локонами спадала на плечи, подчеркивая восточную красоту молодой красавицы.

При первой же встрече с Марией цыганистый красавец Борис потерял голову. Он настолько влюбился, что его не смущало Машенькино замужество и годовалая дочка. Не остановило и то, что муж, из-за сложившихся событий вынужден был оставить юную жену с ребенком без поддержки, и уйти на фронт.

Молодые влюбленные, не замечая осуждающих глаз, начали встречаться, а ближе к зиме Борис открыто перешел жить в комнатку к Марии. 
Зимой ребенок заболел, и выздоровления не предвиделось. Не было ни тепла, ни пищи, ни лекарств. Детское тело и  личико покрыла коростная корка. Благодаря чуду и добрым людям, удалось положить девочку в госпиталь. А великий маг, доктор Слезкин (его имя мама произносила молитвенно) рискуя собственным положением, используя стратегические лекарства, очистил маленькое тельце от пакости и дал ему возможность выжить. Следы от той поры остались у Зойки на всю жизнь.

В те жестокие дни Машенька с ребенком благодаря Борису пережили голод, он тайно делился с ними скудным лейтенантским обедом.
Страстная влюбленность, общая радость ожившей малышки, даже сухая картошка по вечерам объединили молодых людей в семью, и помогла стать  официальными супругами.
    
Испытание на находчивость Зойка выдержала в полтора года. Родители, закрыли спящего ребенка в комнате, и ушли в кино. Рядом с кроваткой оставили котелок с вареной картошкой. Зойка, проснувшись, сообразила эту картошку съесть, а котелок использовала, когда потребовалось, вместо горшка. Ее мудрость весело одобрили вернувшиеся из кино взрослые.
 
Зойкин отец получил в битве под Сталинградом тяжелое ранение в ногу и самым чудесным образом, на тросах под крылом самолета был переправлен на правый берег Волги, далее в госпиталь.   
Подлечившись, на одни сутки приезжал навестить свою маленькую  семью. Но, «добрые» люди рассказали ему про Бориса, на что он решил без объяснений уехать и прислать согласие на развод. Вот только очень хотелось посмотреть на дочку.

Нашел он ее в доме, где они жили, сидящей с подружкой на каменных ступеньках пыльного подъезда.
Босой маленький заморыш с косичкой напряженно смотрел, как он доставал из газетного кулька подарок, невиданное волшебство, дар военной каптерки – елочные игрушки.
С тех давних пор вид елочных игрушек вызывал у Зойки необъяснимое чувство гипнотического восторга.
 
А, затем пошли замечательные годы детства, годы полнейшей свободы от семьи. Зойку не ограничивали ни в чем. Ее не опекали, за нее не волновались, ее не искали и никогда не звали. Как щенок она угадывала время еды.  Перед тем, как войти в дом и, чтоб не получить затрещину, она поплевав на ладошки всегда старательно приглаживала вихры и слюнявила размазывая грязные коленки. За столом добавки не просила, хотя очень хотелось, она понимала, это стыдно, нравиться маме было важнее. 

На самом донышке памяти остался день, а скорее, ночь, когда   взрослые, потрясая руками, возбужденно бегали навстречу друг другу и выкрикивали какие-то слова. Обнимались, плакали и качали головами, чтоб затем вновь куда-то бежать.
  Зойка, сидя на постели, вслушиваясь в этот гам, пыталась осознать поведение людей и смысл возгласа «победа!».
То, что это был праздник, сомнений не оставалось, но почему же тогда ей не давали ничего вкусного и почему ее оставили одну.
С тех пор слово «победа» для нее  значило –  восторженная радость, ожидание чего-то доброго, неизвестного, недополученного и  тревожного.

Рождение младшей сестры навсегда связалось со вкусом и запахом клубники. Четырехлетняя Зойка, независимо болтая ногами, сидела на скамейке под окнами родильного дома. Рядом веселая пара ела душистую неизвестную ягоду. От аромата шея вытягивалась сама собой, чтоб дышать глубже. Когда пара ушла, Зойка, ползая на коленках, собрала брошенные  звездочки – листочки и, облизывая,  пыталась понять их вкус.

А, потом запах мышей. Он связан с первым переездом.
В первый послевоенный год Бориса отправили на новое место службы. Маленькую сестру Ляльку отвезли к бабушке в Вичугу, а они покидали гарнизон. Зойку распирало от ожидаемого счастья, и во рту делалось сладко от слова «Сахалин».
 
Ей было совершенно все равно куда ехать, лишь бы уехать. А, тут еще такое сладкое название. Мама всем любопытным отвечала: - «Сахалин».
Сколотили два сундука: один с круглой, другой с плоской крышкой, уложили мамины платья, парадный китель Бориса, чайник, круглый алюминиевый котелок с процарапанным на его боках именем – РАЯ  и велели осмотреть углы – не забыто ли что. Пустая десятиметровка преобразилась в зал, а маленькая кухонька стала удивительно сиротливой.

Открыв ящик одинокого стола, Зойка онемела, густой, приторный, тошнотворный запах вырвался наружу. Среди взбитой кучи газетной ветоши пищали только что появившиеся на свет мышата. Так и осталось для нее загадкой, откуда эти существа взялись. Но, тот отвратительный дух остался в памяти запахом переезда.
 
Они долго плыли пароходом. Весь этот путь Зойку сопровождал запах нагретой солнцем палубы и цыганского табора, который, также как и они, двигался на поиски счастья куда-то в верховье Волги. В дороге обменяли и проели все, что могли.

Затем ночевка в лесу у заросшего болотца. Костер и аромат пшенной каши из любимого котелка. Веселый смех мамы, когда Борис рассказывал, как ловко он обменял кальсоны на крупу. Тогда офицеры носили белые кальсоны, с желтыми пуговицами. И папа Борис остался без форменных кальсон. 
В штабе старшего лейтенанта вернули назад под Саратов, на этот раз в Энгельс. Возвращались долго-долго не пароходом, а теплушками воинского эшелона.
 
Какая это была прекрасная дорога! Как все любили Зойку! По вечерам солдаты рядом с теплушками разжигали костры и в больших котлах варили кашу. Вечерние солдатские костры, щедрые порции еды с добавками и кислый запах шинели – это было незабываемым. Зойку угощали у каждого вагона, в каждом взводе. С тех пор, запах солдатской шинели вызывает чувство надежности и благодарности.
 
Черной ночью эшелон прибыл на станцию. Началась разгрузка техники. Зойка, широко раскрыв глаза, смотрела, как, скользящие по глине, в обмотках, солдаты, облепившие со всех сторон застрявшие в грязи пушки, нечеловеческими усилиями, со стоном, пытались вытолкнуть их на горку, чтоб прицепить к грузовикам.

Машины буксовали и те же солдатики, сливаясь в общем натужном вое, гнали эти махины вперед.
Остолбеневшую от солдатских мук, онемевшую от сочувствия, Зойку, папа Борис взял на руки и запихнул к маме в бронетранспортер. Попросту, в броневик, туда же затолкали пару сундуков и две складные солдатские кровати с сетками  (были такие - с колечками и крючочками).

Броневик тронулся, эту дорогу Зойка хорошо запомнила, потому что узнала, что такое – гроб. Или ад.
Кровати тут же на нее упали, прижали к сундукам, зацепили за волосы и под грохот гусениц трясли и мяли ее пятилетнюю, от ужаса молчащую. А может быть, привыкшую молчать.
Пожалуй, - именно эта дорога, эти сетки были первым испытанием Зойки на прочность. В своих глазах она выглядела героем.
 
Четыре дома в пять этажей и три здания казарм на окраине Энгельса называли артиллерийским городком.
Зойкину семью поначалу поселили в «генеральском» доме красного кирпича. Из окна был прекрасный вид на казармы и на проходную.
Этим и пользовался папа Борис - он ставил Зойку в дозор, а сам спал, в уверенности, что та не подведет и исправно разбудит его, когда автоколонна, возвращаясь с дневных учений, появится у проходной. Выполнять ответственные поручения Зойке нравилось, и она часами следила за передвижениями перед окном.

И еще ей нравились кирпичи, из которых их дом был построен. Они были ярко-красные, гладкие и рука  легко  водила по ним белым камушком – ЗОЯ.

Читать она научилась незаметно для себя, похоже, и для родителей. Книги помогали ей быть героем. Но только очень хотелось, чтобы взрослые это видели и хвалили за геройство.

А уж удивлять людей своими подвигами она постарается всегда. Жажда героических поступков распирала изнутри и Зойка не упускала случая творить чудеса. Даже если для этого требовалось терпеть сильную боль, сотрясающий страх или жестокий холод.
Она могла подолгу отказываться от еды, чем с удовольствием отвечала на побои. Мать ее героизма не понимала, называла бандитизмом и за это почти ежедневно Зойку колотила.

Тем временем, родителям понадобилось срочно ехать в Ивановскую область, за Лялькой. Свекровь, у которой ее на время оставили, не могла прокормить внучку на свои скудные вдовьи гроши и, отчаявшись, прислала телеграмму: 
-  Если вы не заберете ребенка, то я буду вынуждена сдать ее в детдом.
Через несколько дней мама с Борисом, прихватив Зойку, поехали в Вичугу за младшей девочкой.

В Вичуге оказалось множество родни. Но Мария была явно не их породы и не их воспитания, зная это она держалась гордо, обособленно не желая ни с кем близкого знакомства.
Зойка пользовалась особым вниманием. Все старались ее пожалеть, накормить и приласкать. А бабушка, прижимая к себе, гладила по головке и вздыхала, приговаривая:
- Сиротка бедненькая! - Девочка с напряжением принимала непривычные ласки. На слово «сиротка» большого внимания не обращала, но чувствовала, что получает незаслуженную жалость.

На четыре летних месяца гарнизон с семьями выезжал в район села Татищево в летние лагеря. Офицерские семьи жили в маленьких деревянных домиках-сарайчиках, где, естественно, Зойке было тесно. Да и мамины поручения ей не нравились: нянчить Ляльку, каждый день скрести молодую картошку, разжигать вонючий  керогаз, скоблить кастрюлю от копоти, еще и битой быть, потому что после всех этих дел, требовалось и ее отмывать с песком.

Еще Зойку регулярно отправляли с жестяным бидоном на окраину лагеря в лавку за керосином. Светлую жидкость наливали через огромную воронку, с трудом проходящую в горлышко бидона. Зойка  боялась, вдруг в очередной раз воронка не пролезет, и керосина не дадут. Об этом предупреждало объявление, написанное крупно, от руки: «ЖЕНЩИНАМ С УЗЕНЬКИМ ГОРЛЫШКОМ КЕРОСИН ОТПУСКАТЬСЯ НЕ БУДЕТ!». Она долго стояла в очереди, потом сгибаясь пополам, тащила круглый бидон до дома. И убегала…
 
Девочка всегда торопилась. Ее ждал свой дом. Она создала его как заботливая птица, в ближнем лесочке, заросшем высокой травой, под большим кустом. И каждый раз пробиралась туда, затаив дыханье от счастья. Там она была хозяйкой, царицей. Там она могла украшать свое ложе, стол, окно. Могла принимать гостей, командовать детьми, воспитывать своего мужа, готовить пищу, делать все, что хотела.
 
  Там она была нужна. И не имело значения, что все это ее фантазии. Игрушек у нее никогда не было, их она всегда придумывала. Главное, через листву в домик заглядывало солнце, и можно было прутиками выметать сор из-под куста, наводить свой порядок. С тех пор всю свою жизнь везде, во множестве своих квартир и домов она наводила свой порядок и свою красоту. 
 
Наступила осень. Полк вернулся на зимние квартиры.
А Борису приказали остаться на зиму комендантом опустевшего  лагеря, с разрешением перебраться с семьей в большой дом командира полка.
В распоряжение старшего лейтенанта папы Бориса был назначен адъютант.
Рядовой дядя Гриша, фронтовик лет тридцати пяти.

Он им казался почти стариком. Его обветренное лицо украшали пышные прокуренные усы и добрые глаза. За время долгой зимы, этот человек с его умелыми руками стал в доме олицетворением и гарантией покоя, благополучия и мирной размеренной жизни.
 
Комнат в доме было множество, но любимым местом оставался просторный коридор-прихожая, где топилась плита, варилась еда, и где дядя Гриша расстелил на полу у стены солдатский, остро пахнущий овчиной белый полушубок. Здесь, на этой овчине Зойка и маленькая сестра Лялька проводили вечера с полюбившимся им на всю жизнь сказочным дядей Гришей.

Здесь они хором пели военные песни, а чаще других «Эх, дороги, пыль, да ту-у-ман..». Зойка с удовольствием произносила, «степной бурьян», не представляя себе, что это такое и который увидела  значительно позже.

Осень того года запомнилась благодаря огурцам. Семьям офицеров каждый месяц полагался продуктовый паек. Дождливым сентябрьским днем мама принесла тяжелые сумки с крупами, картошкой, капустой и другими овощами. 
            А за огурцами на склад, вручив большой мешок, отправили Зойку. Дело было под вечер, идти совсем не хотелось, но, представив себя героическим партизаном,  она быстро добежала до высокой землянки, где и был склад.

            Важный старшина показал ей кучу огурцов и велел быстро набирать, но не больше, чем пол - мешка. Вокруг лежали горы овощей и картофеля. Зойка и не предполагала, что еды может быть в таком количестве, а уж любимых ею огурцов и подавно. Здесь они были поразительно красивы: желто-зеленые, розоватые, бурые, гладкие и блестящие, большие, как валуны. Конечно, она набрала лучших, - самых ярких и самых больших.

            Старшина мешок взвесил, завязал и, похвалив за умелый выбор, предвкушая результат, закрыл за ней дверь. 
            Видимо, он не прочь был лишний раз увидеть на складе прелестную Зойкину маму. Не прошло и получаса, - он ее не только увидел, но и услышал. Отругав и отлупив Зойку, ее гнев не только не иссяк, а продолжал требовать и другого выхода. И Мария унеслась на склад…
            А битая Зойка в это время принимала сочувствия дяди Гриши, Ляльки и папы Бориса. 

Зима была снежной. Запах снега, связался с опасностью, азартом и охотой. Папа Борис с дядей Гришей ушли охотиться на зайцев. Следом отправилась и Зойка. От дома к ближнему лесочку тянулась извилистая, пробитая в снегу дорожка.

Снежные сугробы высились над ней, скрывая девчонку. Она спешила догнать охотников, чтоб как всегда, удивить их своей находчивостью и порадовать своим присутствием.
И вдруг, от удивления остолбенела сама – по дорожке, вдоль сугроба,  навстречу ей несся стрелой огромный белый заяц. Она заверещала от счастья и неожиданности.
Заяц метнулся назад, прямо под ноги выскочившему из-за поворота Борису, целившемуся в того зайца. А, значит, и в Зойку. Как он успел сообразить – это осталось загадкой, но это мгновение было вторым рождением Зойки, и она его запомнила на всю жизнь.

Весна для молодого коменданта означала большую заботу. Требовалось быстро замазать раствором земли и сажи, белеющие пятна пней – результат спиленных на дрова деревьев.
   
Утопая по шею в снегу, Зойка с удовольствием мазала пни, следы морозной зимы и гордилась доверенной ей работой. А потом пошли реки талой воды. Их дом, словно большой корабль, стоял посреди весеннего буйства. Прямо с крыльца можно было отправляться в плаванье.
Бурная весна была прекрасна, яркое солнце тянуло все живое вверх, грудь и плечи расправлялись, чтоб больше вдохнуть этой радостной силы. Зойка рвалась куда-то лететь, бежать, мчаться.

Но, только обуви не было никакой. Целыми днями, не сходя с крыльца, пришлось ждать, пока местный сапожник-солдатик не сошьет ей сапоги. Они получились замечательные: прочные, вкусно пахнущие, долгожданные, но маловаты. Для девчонки это не имело значения, главное в них влезть. В ту весну она училась терпеть боль ради возможности получить обновку и быть красивой. 
 
 После коменданства, вернувшись из Татищево, семья поселилась в другом, менее красивом доме, но зато в комнате на четвертом этаже.
Зойка, глядя в окно, восторгалась новым чувством высоты, свободы, ее манил и притягивал к себе горизонт, возникало страстное желание немедленно узнать, что там дальше, –  там, где не видно.

Собрав команду подобных себе бродяжек, и пообещав им всякие открытия, Зойка, окруженная детьми от трех до шести лет, двинулась узнавать, что там, где небо сходится с землей, там – где не видно.
Зойкин дом был крайним в военном городке. За ним тянулась рыжая,   поросшая колючим бурьяном, однообразная степь. Команда постепенно отстала и растаяла, а она продолжала дальше шагать одна.
Вдали виднелась синяя полоса горизонта, она не сомневалась, что это лес, и ей обязательно надо было туда дойти.

Миновал полдень, солнце припекало все сильнее и скоро голые ступни пришлось ставить на ребро, чтоб остывали поджаренные землей пятки.
Охватившая ее, жестокая жажда заставила оглянуться. Кругом, как ни вставала Зойка на цыпочки, было одинаково пусто, а воздух, словно прозрачный намыленный тонкий шелк, плавно переливался в глазах.
 
Потеряв из виду голубой лес, она брела наугад, пока не наткнулась на колючую проволоку, окружавшую такую же голую степь, по какой она сюда пришла. Под этой проволокой ее и подобрали солдаты, охранявшие полигон, окруженный колючим забором.
Поздно вечером, дежурный офицер привез ее на мотоцикле к дому и словно заблудшего щенка запустил  в подъезд.

На лестничной площадке третьего этажа стоял большой деревянный ларь, почти доверху наполненный вкусными коричневыми желудями. Мудрый сосед позволял их брать всем детям и кушать сколько душе угодно.

Время было голодное, только что отменили хлебные карточки, и за буханкой хлеба люди выстаивали длинные очереди с раннего утра. Дети по-утрам собирались стайками и шли на полдня в магазин соседнего летного городка за хлебом.

Зимой хлеб привозили запряженными в розвальни лошадьми. Тяжеловозами. От мощных мускулистых животных, покрытых рыжей шерстью поднимался запашистый пар. Осторожно переступая могучими лохматыми ногами, косясь  на восхищенных ребятишек, они терпеливо ждали, пока из хлебной будки темно-зеленого цвета выгрузят в низенькое  окошко лотки с буханками хлеба. В те годы все было зеленое: грузовики, легковушки, автобусы, фургоны и даже панели в магазинах красили масляной краской в темно-зеленый цвет.

Проводив лошадей, дети мчались искать свою очередь, и начиналась давка. Каждый хотел вытеснить ближнего соседа, чтоб стать поближе к желанному прилавку. Вмешивались взрослые, буйных выгоняли охладиться на улицу, постепенно страсти утихали, и начиналось долгое ожидание.
Хлебные буханки выпекали большими, высокими. Белый пшеничный хлеб был вкусно-желтоватого цвета. Душистый. И тот килограмм - два, что в этот день полагалось отпускать в одни руки, продавец отрезал большим ножом или отсекал хлеборезкой. Если давался довесок, считалось, тебе повезло. Его, по всем детским законам, можно было тут же съесть.

Поздней осенью, в самую распутицу, когда жители на всех дорогах месили грязь по колено, в местный Дом офицеров приехал театр.
Мама дала Зойке пять рублей, в придачу трехлетнюю Ляльку, и отпустила смотреть спектакль. Девочки преодолели взбитое ногами глиняное поле. Переплыли на незнакомых мужских плечах бескрайние лужи. Пересекли множество дорог и с трудом, навалившись вдвоем, открыли тяжелые двери Дома офицеров. 
Простор и высота ярко освещенного вестибюля, блестящие колонны и, крытые ковровой дорожкой ступеньки, детям, после длинной осенней дороги, казались сказкой, так здесь было тепло и так вкусно незнакомо пахло.   
Касса находилась в углу, почти у входа. Народу толпилось много. Дети терпеливо стояли в очереди. А когда Зойка протянула свою пятерку, чтоб купить два детских билета, кассирша ее вернула, билетов не дала, требовалось не пять, а шесть рублей.
Навалилась тоска и, чтоб выдержать ее пришлось прислониться к стенке. Лялькин  глаз  из-под низу смотрел вопросительно - умоляюще. Она немного косила и ей здоровый глазик, временно заклеили пластырем.
Раздался звонок. Двери в прекрасный недоступный зал открылись. И Зойка поняла, медлить нельзя, надо быстро соображать и что-то делать. И тут она вспомнила, как мама, с кем-то рассчитываясь, отправляла ее к соседке разменять деньги.   
Оглядевшись кругом и выбрав самого красивого офицерика, стоявшего в кругу таких же, как он красавцев и веселых девушек, Зойка, взяв за руку Ляльку, направилась прямо к нему.
- Дядя, разменяйте, пожалуйста, мне шесть рублей  - как можно громче сказала она, протягивая пятерку.
Удивленный лейтенантик даже отступил назад, чтоб разглядеть этих, невесть откуда взявшихся просителей. Старшая девчонка требовательно тянула к нему руку с денежкой, а кучерявая младшая, уставилась на него одним глазом.
- Давай, давай, раскошеливайся!!! - хохотали друзья. А подружка даже поцеловала его, когда увидела, как он, согнувшись от смеха, добавил детям рубль к пятерке. 
Спектакль был замечательный. Про солдата и огниво. Дети сидели в первом ряду и, забыв обо всем на свете, побеждали вечное зло. Зойка знала совершенно точно, что добро победит всегда!
 
Первый поход в школу в памяти не остался. Зато памятен удивленный возглас мамы, которая схватилась за голову увидев, как свои первые закорючки Зойка тупым карандашом быстро и ловко нарисовала справа налево. Потом они долго, горестно качая головами и скрывая слезы умиления, вдвоем с соседкой тетей Броней, восклицая на еврейском языке, любовались Зойкиным творчеством. 
Значительно позже стали понятны их чувства. Но, всегда, сидевшую перед новой тетрадью девочку заполняла нежность к чистому листу бумаги, и неизменно вставал вопрос, – с какой стороны начать.

К зиме они получили две комнаты в коммуналке, на первом этаже того же дома. Зойка надолго  рассталась с видом на  горизонт, видимо, пора было спускаться с небес и ближе присматриваться к земле.
Шел третий послевоенный год, население маленького военного городка потихоньку начинало привыкать, что жить можно повеселее и посытнее.
У Бориса с Машенькой появилось крытое красным сатином ватное одеяло. Прежде они укрывались тощим солдатским, а главное, в их комнатках зазвучал патефон.
Мама, где бы они ни жили, умела создать уют, и была прекрасной хозяйкой. На общей кухне соседки пользовались керосинками, а у мамы был керогаз. На нем она в «чудо - печке» пекла изумительные пироги и ватрушки. Затем купили электроплитку. А так как электрические розетки полагались по одной на семью, то в кухне плиткой пользоваться было нельзя. Для отвода инспекторских глаз, мама придумала ставить ее в большую кастрюлю и накрывать крышкой. А уж строгую наклейку на розетке снимать и вновь приклеивать умели все.   

К удивлению соседей, мама пробила стенку и соединила проемом две свои комнаты. В меньшей сложили печку, где она и готовила, не пользуясь общей кухней. Быт семьи ограничился небольшим, но изолированным от чужих глаз пространством. Все наши соседи были взрослыми интеллигентными людьми. Благодаря их мудрости в нашей коммунальной квартире не было ссор, а дети Зойка и ее младшая сестра Лялька, заходили в гости в любую комнату, и получали на общей кухне угощение от всех хозяек.   
Красивая, словно ангел, хрупкая с каштановыми локонами, младшая сестра Лялька была маминой любимицей и баловницей окружавших ее подруг. Девочку носили на руках, наряжали, укладывали редкой красоты волосы и угощали всякими гостинцами.
Зойке внимание людей к сестре нравилось, пользуясь им она старалась улизнуть подальше от дома, чтоб ее не нашли и не заставили с сестрой нянчиться. Потому что за любой Лялькин рев мама колотила Зойку.

Бывали в семье редкие минуты, когда очень хотелось сесть у маминых ног и, затаив дыхание наслаждаться  сладким состоянием невесомости.
В такие минуты мама брала скрипку, уходила к окну и, отвернувшись ото всех, прикрыв глаза, извлекала, казалось ниоткуда, невозможные для этой жизни, для этих стен, совершенно неземные божественные звуки.
            И Зойка, как маленький щенок, тоже, прикрыв глаза, начинала вытягивать шейку и потихоньку неслышно скулить, ей казалось, что с этими звуками она поднимается следом за своей глубокой  тоской, и уносится ввысь, куда спешила ее душа, где всегда солнце, тепло, красиво и душисто.
Убирая скрипку в футляр, мама внимательно смотрела на свою дочь. А Зойка чувствовала, что в этот миг у них с мамой общие мысли, только свой, им понятный разговор. Но девочка была мала, мать с ней говорить не умела и они продолжали все дальше уходить друг от друга. 

            Постепенно, осознавая себя и присматриваясь к окружающим, Зойка поняла, что предметом гордости для нее, прежде всего, может стать мама. Она заметно отличалась от матерей одноклассников, от женщин, стоящих в очередях, от теток, моющихся в бане.
Выразить это отличие можно было одним словом – красиво. Все что  делала мама: убирала ли дом, готовила ли, одевалась или причесывалась -  все делалось иначе, чем делали  другие, - всегда было красиво. Этим  она обращала на себя пристальное внимание и желание людей быть к ней  ближе.
Иногда, летним вечером, мама садилась на скамейку у подъезда, брала гитару, и на первые же струнные переборы собирались желающие всех возрастов подпевать. Сложившийся стихийный хор пел обычно известные всем песни, которые прошли через сердца этих людей в недавние годы страшной войны.
У мамы был абсолютный слух, она могла играть на всех инструментах и напевать любые мелодии.
Но особая гордость распирала Зойку, когда она наблюдала, сидя в кучке ребятишек, расположившихся на земле, каким успехом пользовалась ее необыкновенная мама у кавалеров на танцплощадке. Танцы организовывали на стадионе, рядом с домом, прямо на футбольном поле.
А, танцующая под военный духовой оркестр пара – мама и Борис, стала для девочки эталоном той красоты, к которой она будет неосознанно стремиться всегда.

Вот только, заглядывая в крошечное зеркальце, после очередной взбучки и слов: - Уродина толстогубая, вся в отца! - Зойка пыталась увидеть в своем отражении отца.
То, что она видела, ее вполне устраивало. Прежде всего, вытаращенные широко поставленные серые глаза, затем четкие брови, которые послушно двигались вслед за ее гримасами. Вполне, как ей казалось, приличный нос и уж совсем замечательные на пол – зеркала губы, которыми она могла выразить все, что угодно: от удовольствия – до полного отвращения, от радости до придуманной печали.
А, если хорошенько поджимать пухлые губы, то получается в зеркале даже красавица, но только ненадолго. Губы от удовольствия расплывались в улыбке, и на нее смотрела светловолосая стриженая «под каре», совсем обычная, с веснушками на носу, девчонка. Только глаза были  пристальными.             Что у нее не родной отец, ей давно сказали «добрые люди». Тогда она еще не понимала, что это значит, и даже нравилась загадочность, а какой родной?
В ее фантазиях родной папа – это почти Сталин. Жил обязательно в Москве. Обязательно на Красной площади. Курил большую трубку. И защищал детей от материнских побоев. 
Наяву же папой для нее всегда был Борис. Он, как и мама, для нее был самым красивым, и в отличие от мамы, самым добрым.
Громкие завистливые пересуды взрослых о ее родителях были всегда. Она к ним привыкла и не замечала. Хотя в тоскливые моменты после маминых побоев, ей мстительно хотелось пожаловаться на нее  воображаемому родному папе – почти Сталину. Она была уверена – он точно ее поймет и отругает маму. Правда, в присутствии Бориса мама ругала и била Зойку меньше. Уяснив это, девочка старалась появиться дома как можно позже, рассчитывая, что следом вернется со службы папа Борис и мама про нее забудет.
Но чаще он опаздывал. Как и в тот раз, когда за очередную дырку в чулке мама так сильно ее избила, что она, вырвавшись из жестоких рук, выскочила полуголая босиком в подъезд и спряталась в тамбуре у входных дверей. Мать пыталась ее найти, докричаться, но, зная Зойкино упрямство, чертыхнулась и ушла. Оставив ее в подъезде в мороз, совершенно раздетую.
Долгое стояние босиком в заснеженном тамбуре закончилось сильной простудой, больницей, а позже и желтухой.   
Зойка жалела мать, когда та почти ежедневно приходила в палату, приносила молоко, яблоки и смородиновое варенье. Вид у матери был несчастный, и девочка прощала ей все.

Детей во дворе бегало множество. В течение дня Зойке удавалось поиграть в разных компаниях. Конечно, ей интересней было с мальчишками. Но в их стайки входили ребята разных возрастов. Потому она не могла с ними быть на равных, а пацаны этого не прощали. И когда играли в «войну», то ей часто не с кем было воевать.
С девчонками тоже было ничего, особенно, когда играли в камушки или в стеклышки. Но, когда Зойка выигрывала все трофеи, им становилось скучно, и они разбегались жаловаться своим мамам, обычно сидящих невдалеке.
В «лапту» и «штандарт» играли все и дети, и родители. Ловкость, скорость, выручка вызывали заметное  уважение и восторг болельщиков. Все эти игры, проходили за домом, откуда до горизонта тянулась, уже обследованная Зойкой, степь.

Воскресными вечерами в артиллерийском городке после солдатского  ужина показывали кино. Чаще всего трофейное. Под открытым небом. Три здания казарм окружали площадку, на которой стояли вбитые в землю длинные ряды простых дощатых скамеек. Экраном служило натянутое белое простынное полотно.
Офицерские семьи занимали первые ряды. Многие приносили с собой стулья и табуретки, чтоб смотреть с привычного места. Большинство детей устраивались прямо на земле, зато напротив экрана. Быть в гуще своих друзей, всем вместе смеяться и страдать, слушать музыку, льющуюся с экрана, складывалось для детей в двойное удовольствие.
В задние ряды тесно набивались солдатики. Над «кинозалом» гвалт стоял такой, что переговариваться приходилось криком. А густой табачный дым  солдатских самокруток поднимался над рядами столбом.
Зрители собирались заранее, рассказывали анекдоты, играли в карты, грызли семечки и ждали, когда привезут длинные фляги с круглыми коробками фильма. Привозили, выгружали. Громко объявляли название и после долгого прицеливания на экран и наведения резкости, механик начинал крутить ручку. Под ровное сухое жужжание начиналось кино…. Первая часть...
  Перерывы между частями залом принимались спокойно. Почти десять минут зрители громко обсуждали увиденное, и предвкушали дальнейшие события. Но, если, обрывалась пленка, что было нередко, то свист с задних рядов закладывал уши, казалось солдаты хотели вложить в него всю свою нерастраченную мужскую силу.
Сеанс заканчивался  за полночь. Усталые довольные зрители в темноте разбредались, волоча стулья и сонных детей по домам, а служивые люди разбегались по казармам.
Однажды Зойка тяжело заболела ангиной. В кино ее из-за высокой температуры не пустили. Сидя на подоконнике, она печально провожала все знакомое население смотреть фильм. А ночью ей приснилось невероятное, будто кино ей показали дома, из ящика, стоявшего в углу комнаты, и она могла смотреть фильм прямо из кровати.   

Во дворе, напротив Зойкиных окон, напоминая о недавней войне, раскинулся безобразный, усыпанный мелкими оконными стеклами, глубокий, еще свежий котлован. Его потихоньку осваивала детвора.
Правда, спускаться на дно страшной мрачной ямы, дети побаивались. Да и босые ноги вынуждали выбирать места понадежней. Но, однажды, Зойке понадобилось спуститься глубже, чтобы, затаив дыхание от страха, закопать в земле умершего неизвестно от чего котенка. Она знала, что мертвых надо хоронить в земле и печалиться. А, в конце лета  ей очень захотелось  раскопать и посмотреть, что с ним стало. Увиденное ей не понравилось, и она решила, лучше никогда не умирать. 
Через пару месяцев в школе, на одном из уроков, учительница открыла детям, что живой организм скрывает в себе множество костей, под названием череп и скелет. Дети тут же наощупь пытались обнаружить друг у друга присутствие интересных названий. Но доказательства были смутными и глазу недоступными.
Зойка замерла в тихом предвкушении счастья, она знала, как всех убедить и сделала это.
Поздним вечером она отыскала в осенней хляби глинистой ямы останки бедного котенка, незаметно пронесла домой и, стараясь не дышать и не смотреть на свою работу, чисто отмыла все косточки и особенно постаралась отскоблить череп.
Все это добро, аккуратно завернутое в газетку, она на другой день торжественно возложила на учительский стол.
Упоение этой минутой стало желанным и ощутимым счастьем, вкушенным ею от плодов собственного творческого дела. И именно таким моментом  она грезила все детство.

          В школе за Зойкой никаких особых талантов не замечали. При встрече с родителями учительница говорила, что ребенок  способный, но невнимательный.
          Конечно, какое могло быть внимание у девчонки, которую на первом уроке мучительно волновал вкусный запах бутерброда со смородиновым вареньем из собственного портфеля.
          На втором уроке – картинки из взятой в библиотеке книги, на третьем – воспоминания о цветке «Ванька -  мокрый» в пионерской комнате. Он наверняка  подрос и его вкусные кислые листья  пора ободрать и съесть. Пока кто-нибудь не опередил. 
          А уж четвертый урок – это удовольствие, любимое чистописание. На этом уроке происходила очередная встреча с пером и листом бумаги.
Чувствуя, как рука неспешно выводит красоту и подчиняется желанию плавно продолжать ее, Зойка, прикусив кончик языка и низко склонившись над партой, могла вести эту дивную красивую линию от строчки к строчке. Выполняя все положенные нажимы и петельки, крючочки и завитушки до тех пор, пока дети не начинали хлопать крышками парт и собираться домой.

          В то время почти у всех мальчишек был самодельный самокат или, в крайнем случае, колесо с направляющим крючком, что позволяло им бегать наперегонки.
          Зойке бегать было не с чем, она просто носилась по двору за счастливцами со стаей других неимущих детей и визжала, ощущая чужое наслаждение от бешеной скорости. Мечтой каждого ребенка был велосипед.
Однажды, папа Борис неожиданно позвал ее домой. Приметливый глаз не заметил никакого маминого неудовольствия. Наоборот, они оба улыбались, будто рады  видеть Зойку или будто у нее был день рождения.
Такого раньше не было и казалось странным, но, пройдя в дальнюю комнату, увидела причину родительского внимания – перед ней, освещая никелем все вокруг, стоял настоящий двухколесный новенький велосипед.

Открылась новая эра в жизни. В три дня она научилась ездить, бешено вертя педали. Правда, за эти дни были сбиты ноги до голубых косточек. Мама приходила в ужас от этих страшных ран и стесанных коленок, но, поражаясь терпению дочери, лечила ее ссадины и первые дни даже бегала за ней, пока могла догнать, и подстраховывала, придерживая за седло.
Кататься, как оказалось, дело не самое сложное, куда сложнее было научиться не давать велосипед ребятам.
Она была не жадной, но настолько страдала за каждую царапину своего любимца, что видеть кого-то в седле своего чуда просто не могла. Поэтому   стала подальше уезжать от своего дома, от друзей и понемногу научилась быть в долгом одиночестве, наезжая в интересные только для нее места. Рассказывать о своих открытиях не получалось, было некому.

А в доме, между тем, начинались другие времена. Папу Бориса направили служить очень далеко. В Германию. Мама, Зойка и Лялька остались одни. Для каждого из них наступила иная жизнь. Пожалуй, эти годы можно назвать «Университеты»
В свои двадцать семь лет, Мария и не думала прозябать в роли жены ожидающей мужа. Прежде всего, она занялась собственной фигурой, хотела немного поправиться, пополнеть. Худые были не в моде.
Для этого покупались ведрами куриные яйца. И мама каждое утро  проглатывала по два желтка, предварительно, ловко отделив их от белка. Зойка  внимательно наблюдала за этой церемонией.   
Затем, - бюджет уже позволял, надо было приодеться. Мама завела собственную портниху. В доме стал витать дух таинственности. В разговорах появились слова: патент, крепдешин, шифон, эпонж, габардин. Пыльник, клетка, горох, фасон и другие, очень женские определения. Посылки из Германии приходили каждый месяц. Борис своей красавице присылал ткани, обувь, невиданной красоты белье и другие вещи.
Мария, обладая прирожденным вкусом, преобразилась до удивления. Появились веселые компании и незамужние подруги. Молодые люди хотели   насладиться счастьем жизни, простым человеческим счастьем, отобранным у них войной.
Только две девчонки, требующие постоянного внимания и времени, стали для Марии очень неудобными  членами семьи. На ее счастье, старшей шел восьмой год. На нее и оставлялась  вечерами маленькая Лялька. 

Зойка училась в первую смену. Просыпалась от гудка. Низкий протяжный гудок из депо поднимал рано. Тихо, чтоб не разбудить маму и сестренку, она, не включая света, в темноте надевала ненавистное колючее школьное платьице, долго застегивала тугой пояс черного фартука, подтягивала чулки на пристегнутые к лифчику вытянутые резинки, собирала портфель. И главное, нежно укладывала поверх учебников пару кусочков хлеба со смородиновым вареньем, которые для нее с вечера заворачивала в газету мама. 
Как только она выбегала на улицу, начиналась борьба с желанием эти кусочки съесть. Иногда сил бороться не хватало, и она съедала хлеб по дороге в школу. В этом случае, на переменках едой служили кислые листочки цветка, что стоял на подоконнике в Пионерской комнате. Вкусный был цветок, - дети объедали его наперегонки.
Школа находилась далеко. Дорога к ней – целое путешествие. Сначала миновать артиллерийский городок. Потом надо было перейти железную дорогу и придорожные складские землянки. Затем преодолеть штабеля сброшенных с платформ досок, бревен и горы угля. Долго бежать по шпалам, навстречу идущим в депо из неблизкого Энгельса, черным молчаливым людям. Казавшимся в зимней черноте страшными тенями.   
И очень осторожно, сдерживая дыхание, перелезть через натянутую во много рядов колючую проволоку в соседний с артиллерийским, летный городок. Пройти его почти весь до проходной. Там, напротив Дома офицеров и стояло серое двухэтажное здание школы.

Ходить в школу ей нравилось. Прежде всего, потому, что на уроках было все понятно и довольно интересно. Училась она на тройки, но мигом запоминала сказанное учителем, умела определить главное, потому домашние задания выполняла быстро и без труда. Класс был дружным. Дети смышлеными, учительница добрая. Когда делали фотографию класса, Зойку поставили в последний ряд. Уж очень неприглядный был у нее вид типичной троечницы – без белого воротничка и с косичками, заплетенными пару дней назад.
Уже в первом классе Зойка открыла для себя школьную библиотеку. Каждый день после уроков, девочка допоздна листала подшивки «Пионерской правды» и детских журналов. Долго перебирала книги на полках, пока решилась подойти к библиотекарю и попросить дать почитать ВЕРНА. На что та без тени улыбки, протянула ей томик Жюль Верна.    

Однажды Зойка вернувшись поздно из школы, не услышала обычной ругани. Наоборот, мама ласково встретила ее на пороге. Бросилась умывать, причесывать, посадила за стол обедать и, нарядив девочку в чистый халатик, представила человеку, отдыхающему  на маминой кровати в соседней комнате.
Мужчина встал, надел китель с погонами, взял Зойку на руки, поцеловал и посадил к себе на колено. Это было так странно и непривычно, что захотелось плакать, и девочка насупилась. Ляльки в этот день дома почему-то не оказалось. А Зойка, вдруг, ощутила себя маленькой. Тянуло прижаться к груди этого необычно доброго сильного гостя. Хотелось порадовать его.
Смущаясь, решила показать ему лучшее, что у нее было, ее гордость, - прочитанные книги. Перечень книг для гостя оказался неожиданным: Новиков – Прибой «Цусима», Ажаев «Битва в пути», Коптяева «Иван Иванович», Бек «Волоколамское шоссе» и другая подобная взрослая литература. 
Мужчина удивился, похвалил Зойку и поцеловал в голову. 
На другой день, она напрасно спешила домой, ласкового внимательного гостя дома уже не было. Зойке было сказано, что приезжал ее отец.
Из маминого разговора с подругой она узнала, Григорий приезжал в надежде убедить маму сократить сумму алиментов, которые он посылал на дочку. У него тогда  было, кроме Зойки еще двое детей, девочка и мальчик.
Мария была возмущена его просьбой и категорически ему отказала. 
Вскоре после встречи, папу отправили служить, как и Бориса, в Германию. Около года присылал он Зойке письма с теплыми словами и красивыми открытками. Цветы на черном фоне. Девочка пыталась ему отвечать, но переписка не сложилась и письма закончились.

С мамой отношения по-прежнему были поверхностными, встречи короткими. Зойка искала любые возможности как можно меньше бывать дома. Холодной зимой, чтоб не идти из школы  домой, она брела к Дому офицеров. В вестибюле, около раздевалки, почти у пола около теплого радиатора Зойка обнаружила нишу. Уютно устроившись, она могла просидеть в ней до позднего вечера, читая взятую в библиотеке книгу. Особенно запомнилась одна, «Дом на горе». Автор, кажется, Зоя Воскресенская. 
Вернувшись домой, Зойка получала заслуженный нагоняй и вкусную тушеную картошку от торопившейся куда-то матери. Потом укладывала сестру спать, а сама устраивалась около маленького радиоприемника, чтоб послушать любимую передачу «Театр у микрофона»  или концерт. Приемник громко шипел, свистел, зеленый глазок сужался и расширялся, пока находилась волна, на которой можно было что-то расслышать.
Слова: -  Передаем камерный концерт,  - девочка слышала уже засыпая, лежа с сестрой «валетом» на одной кровати. Мамы по вечерам обычно дома не было.   

По субботам ходили в баню. Зимой всей семьей. У Зойки эти походы вызывали отвращение. Она ужасалась такому количеству бесформенных женских тел, снующих в густом тумане. 
Отвислые груди, огромные животы и жирные в складку спины вызывали брезгливость. Пугали длинные мокрые волосы. Расставленные толстые ноги, выставив на божий свет лохматый треугольник, стояли в черных тазах с  ручками повсюду.
Широкие розовые задницы расплываясь на  каменных скамьях, грозясь столкнуть худенькую девочку. Пол был скользким от мыльной пены.  Огромные медные краны с длинными ручками визжали и тряслись, выпуская белесый кипяток. Густой пар набивался в горло.
Звонкий противный женский крик и перестук тазов, отзываясь в сыром потолке, сбрасывали вниз холодные капли, а гулкое эхо давило на уши. Войдя в мойку, Зойка сразу же стремилась выскочить из нее.
Мама знала это и, крепко удерживая, тут же, наклонив над тазом, начинала мылить ей голову, заставляя быстро смывать пену и мыться. Лялька, сидя на скамейке в тазу, ревела рядом.
Вешалка или предбанник никогда не отапливался. Потому голые, розовые после парной люди, выйдя в раздевалку, торопились поскорее одеться. Зойке это давалось с трудом. Чулки никак не хотели натягиваться на мокрые ноги, а лифчик, от которого на пуговицах были пристегнуты резинки, всегда терял эти пуговицы, значит и резинки. 
Получив пару оплеух, дети выбегали на морозный воздух, а Зойка радовалась, что до следующей бани целая неделя.
 
Летом поход в баню был иным. Во-первых, Зойка ходила туда одна. Во-вторых, обязательно заходила по пути в магазин. На рубль, что давала мама на билет, покупала  кофейных подушечек, склеенных в плотный комок, и, неторопясь, грызла их до самого порога бани.
Потом тихонечко открывала дверь. И на корточках, почти ползком, прячась под широким прилавком, пробиралась в раздевалку мимо двух теток, обычно судачащих о чем-то своем.
Иногда ее отлавливали. Но, большой беды в этом она не видела. Заходила во двор бани, переодевалась в чистые трусики, майку и, доедая конфеты, шла домой.
А когда вовсе не было настроения мыться, она с кульком конфет просто гуляла по летному городку, лишь под вечер, появляясь дома.
Как-то, в длинном здании магазина, где всегда покупала хлеб, и где продавали кофейные подушечки, Зойка обнаружила другой вход.
Вход в книжный отдел. Она осторожно, страшась поступить недозволенно, зашла в небольшое светлое помещение, сплошь заставленное высокими витринами и низкими стеклянными прилавками. Из-за стекол на девочку глядели переплеты множества ярких книг. 
Вдыхая незнакомый запах коленкора и типографской краски, прижимаясь всем телом к витринам, она, пыталась вчитаться в названия книг и понять о чем они.    
Потом взахлеб рассказывала матери, оказывается в названиях книг, стоящих на полках книжного магазина, есть много неизвестного, непонятного, интересного и об этом написано в этих книгах. И эти книги можно купить! Просто надо копить деньги. И она готова отдать свой банный рубль и не покупать вкусные кофейные подушечки. Мама внимательно слушала дочь и согласно кивала головой.   

Не знаю почему, но сложилось так, что к десяти годам Зойке была дана полная свобода. С этих лет она самостоятельно начала путешествовать. Садилась в автобус и с рублем в кулаке ехала в центр Энгельса. Сначала посетила Дворец пионеров, парк, кинотеатры и книжные магазины.
Затем, выяснив адрес, нашла в городе дом, а позже заявилась в гости к дяде Грише. В его семье детишек не было. Зойке были рады, когда она приходила, жена дяди Гриши начинала стряпать сырники. Со сметаной. Угощали девочку искренне, она могла их есть, не стесняясь, сколько хотела. Пожалуй, это был первый в ее жизни гостеприимный дом, где ее любили, и куда хотелось пойти. 
   
Следующим летом она уже бродила по Саратову. С тремя рублями в кармане «трамвайчиком» переплывала Волгу и пешком, экономя на автобусе,  поднималась на высокий берег, в город.
Главная цель – Оперный театр. Летом там гастролировали разные труппы, она смотрела все, что давали на дневных спектаклях. Балет, драму, оперетты. В почти пустом зале она садилась напротив сцены и наслаждалась, глядя «Поцелуй Чаниты» или «Вас вызывает Таймыр», забывая обо всем на свете.
Обратный путь натощак казался длинным и долгим. Пешком от центра до Волги, ожидание «трамвайчика», пешком к центру Энгельса и автобус до авиагородка. Только к вечеру в темноте добиралась она домой, но мама вопросов не задавала, словно и не замечала ее  долгого отсутствия.   

В тот год девочка узнала, что в жизни есть много тайных человеческих проблем, порой, опасных, но для нее непонятных и даже страшных.
Была у мамы близкая подруга. Фаина. Веселая, красивая молодая женщина. Жила она с мужем и двумя ребятишками в соседнем подъезде. Семьями не дружили, но сама Фаина частенько сидела у мамы в гостях. При детях подруги старались говорить шепотом и заразительно смеялись.
Однажды, вернувшись домой, Зойка почувствовала резкий больничный запах. В дальней комнате на столе в окровавленных простынях лежала в неприличной позе тетя Фаина, а около нее топтался мужчина в клеенчатом  фартуке. Тетя громко стонала, а мама держала ее за руки и уговаривала потерпеть.
Стон прекратился, мужчина снял фартук и собрал в портфель какие-то железки. Потом недолго что-то объяснял перепуганной маме, получил из ее рук деньги и ушел. Через несколько дней тетя Фаина умерла.
Совсем скоро Зойка похолодела от ужаса, когда застала дома корчащуюся от боли  маму, а в углу стоял наполненный кровью большой алюминиевый таз. Еще страшнее было видеть, как мама забралась на стол, выпрямилась на нем и прыгнула на пол. Затем еще раз и еще… Болела Мария долго, почти до весны….

С приходом теплых дней мама ожила, повеселела. Пригласила домой портниху, заказала к лету новые платья. Появились обновки и у детей. В посылках из Германии, вместе с подарками жене, Борис прислал девочкам красные плюшевые пальтишки и несколько пар туфелек. Правда, Зойка в новые туфли влезть не смогла, и к ее большому огорчению, их пришлось продать.
 
Жилось в небольшой коммунальной квартире, несмотря на частую смену соседей, спокойно, отношения складывались доверительными. Однажды произошел любопытный случай. Среди ночи в комнату, где спала Зойка, без стука на цыпочках вбежал совершенно голый мужчина.
Он стоял спиной к потрясенной Зойке, припав ухом к двери, вслушиваясь в звуки из  коридора. Через какое-то время, так же тихо, как вбежал – выскользнул прочь из комнаты. На Зойкин немой вопрос, мама сказала, что это сон. Девочка взрослела, становилась мудрой, и спорить не стала.

Месяц отпуска папы Бориса всегда складывался в длительный праздник. Родители вечерами не уходили. Приглашались гости. Покупались невиданные продукты. Красиво накрывался стол. Готовилась вкусная еда.
Зойка очень любила сыр. А так как детям брать со стола ничего не разрешалось, то она находила в брошенных газетных обертках парафиновые сырные обрезки и обкусывала узенькие полоски оставшегося деликатеса. 
Еще очень нравилось обсасывать мягкие прозрачные косточки крабов. А уж про колбасу и нечего было говорить. Вся кожура была Зойкиной.
Днем мама с папой торжественно шли гулять. Красавец папа в высокой фуражке, в шинели из парадного сукна, пошитой в Германии и в замечательной желтой портупее заметно отличался от местных военных.
Яркая, пополневшая, оттого ставшая еще краше, мама гордо несла себя рядом с мужем, в котиковой шубке, высокой меховой шапочке и в «румынках» на белой каучуковой подошве. Под ручку. Пара была вызывающе красива.
Злые языки искали случая, чтоб рассказать папе про мамины веселые вечера. Но мама всегда была настороже и Бориса одного из дома не выпускала.
Через месяц праздника, папа уезжал в свою Германию, и жизнь для Зойки вновь становилась трудной и одинокой.

В один из вечеров у них в доме появился красивый молодой человек, в солдатской форме. Был он приятно уютным. Внимательным к девочкам, и ласковым с Марией. Умел находить такое место в комнатах, где никому не мешал. Мало говорил, всегда что-то шил, наклонив кудрявую голову, латал, кроил и примерял, ласково поглядывая на домочадцев абрикосовыми глазами.
Звали его Рафаил. Фамилия Стреминский.  Обычно он приходил в субботу и жил в доме до понедельника. Зойке это нравилось. Мама в его присутствии почти, как при папе Борисе становилась веселой и заботливой. Кормила вкусным ужином и никуда не уходила по вечерам. Да и Лялька всегда возилась рядом с гостем и не капризничала.
Рафаил сшил девочкам байковые халатики. Маме несколько нарядных платьев и летнее пальто.
Он очень любил Марию, постоянно предлагал ей бросить Бориса и, забрав девочек, уехать с ним на родину, в Мукачево.
Мама отшучивалась:
- Подожди, скоро Зойка подрастет. Ты ее и возьмешь в жены.
Зойка тут же начинала подсчитывать, сколько лет ей надо ждать, чтоб уехать с Рафаилом на райскую Украину, где много больших яблок.  Получалось, - почти десять лет!
Как-то в воскресенье Зойка отпросилась у мамы на базар за крыжовником. Она любила кислое, лимонов никогда не пробовала, а крыжовник и красную смородину летом покупали.    
На базаре она впервые увидела и пришла в такой восторг от цыплят, что не могла заставить себя отойти от клетки. Тетка, понимая ее, продала ей одного. За пять копеек, которые у нее остались. Принесла домой, мама, на ее счастье, не рассердилась, даже разрешила цыпленка оставить. Отгородила ему уголок возле высокой круглой печки, и назвала его Гришкой.
Гришка быстро рос, оказался смышленым, привязался к Зойке и бегал за ней, как собачка, вызывая на улице удивление и зависть подружек.   Особенно, всем нравился фокус, когда, отзываясь на свое имя, птенец   несся к девочке и прыгал ей в руки.
Кумушки у подъезда наблюдая эту веселую картину, как-то подозвали Зойку и, пряча ехидные улыбки просили передать маме, чтоб цыпленка назвали не Гришкой, а Рафаилом.
Девочка ничего маме не сказала и долго носила в себе тяжесть пакостной молвы. Примерно такое же чувство растерянности накрыло ее, когда подружки, заговорчески посмеиваясь, спросили ее:
-  У тебя что, мама – жидовка?
Перед сном Зойка рискнула спросить:
- Мама, а что такое жидовка?
На что мама, положив ей руку на голову, тихо, словно виновата в чем-то, ответила:
- Никогда не обращай на это слово внимания. Тебя это не касается. А подрастешь – поймешь!
Поздней осенью Рафаил перестал приходить. Зойка случайно узнала, что он демобилизовался и уехал домой, на Западную Украину.


В четвертом классе у Зойки внезапно испортились отношения с новой учительницей. Немолодая, подчеркнуто прямая, всегда в сарафане и блузке с высоким воротником, подпирающим подвижную голову, учительница уже своим видом держала учеников в постоянном напряжении. Строгий облик ее подчеркивался огненно рыжими волосами, прическу из которых завершал черный плоский бант. Рыжими у нее были и брови, и ресницы, и все лицо ее отливало рыжим цветом. Даже ее пронзительный скрипучий голос, казалось, был рыжим. На ее уроках стояла мертвая тишина, и дети до ужаса боялись ее недовольного взгляда из-под круглых очков.   
Спокойная, уверенная в себе троечница, вдруг стала объектом пристального внимания  этого педагога.
Зойка на своем небольшом опыте уже знала, что в жизни, помимо учебы и требующих времени пятерок, есть множество интересных и срочных дел. Для нее они были важнее. Сидеть долго за учебниками она не хотела и не умела. Не видела необходимости.
Однако случилось так, что нарядную, модно одетую и принципиальную Зойкину маму выбрали председателем классного родительского комитета. Мама стала ежедневным посетителем школы. И вдвоем с учительницей Ниной Ивановной  они взялись делать из Зойки отличницу.
Каждый недовыученный урок превращался в единицу. А за любой проступок в виде опоздания в класс, что раньше было обычным, ставилась двойка в графе «поведение». Чтение под партой принималось, как личное оскорбление и срочно вызывалась в школу сердитая мама. За этим всем следовали домашние разборки и жестокая расправа. 
Зойкина жизнь под бдительным контролем учительницы стала настолько невыносимой, что пришлось научиться врать. Как-то возмущенная невнятным ответом, а еще и препирательством ученицы, Нина Ивановна жестом указала на свой стол. Потребовала дневник. И, в ярости, насквозь продирая страницы металлическим «девяносто шестым» перышком понаставила «колы» в каждую графу, во все дни недели. 
На такую картину в дневнике глянуть без слез было невозможно. А показать маме, когда синяки и от предыдущей лупцовки еще не прошли, было никак нельзя. 
Домой Зойка брела, волоча себя и портфель в глубокой задумчивости. И придумала. Поднялась на чердак соседнего дома, отыскала за пыльными балками укромное место и спрятала там дневник. Маме сказала, что сдала его учительнице на проверку.
Утром, в кромешной темноте, от страха лязгая зубами, пришлось лезть туда снова. Мало того, когда Зойка добежала до школы, то урок уже начался. И вновь была сделана запись. Мама вызывалась в школу.
Неделю девочка лазила по утрам и вечерам на страшный чердак. Врала  дома  и в школе, пытаясь защититься от угрожающей ей страшной расправы.
Избавление пришло неожиданно. Подошло восьмое марта. Родительский комитет подарил любимой учительнице меховые рукавицы. Нина Ивановна оскорбилась таким бездушным недостойным подарком. И в сердцах швырнув их Зойке, велела отдать матери.
Мама, в ответ понеслась в школу, много чего наговорила дерзкому педагогу и хлопнув дверью, со словами:
- Ноги моей здесь больше не будет! - гордо навсегда удалилась из школы. Дневник, с печалью показанный маме, был еще одним подтверждением того, что и здесь учительница была не права.
Вскоре наступил конец учебного года, а там и пятый класс. Зойка покидала начальную школу и переходила к другим педагогам и в другой возраст.         

Ранней весной папа Борис привез из Германии взрослый велосипед «Диамант». Дамский. Чудо – расчудесное. На резных шинах. Покрытый лаком синего и черного цвета. Руль - серебряным никелем. Увитый  проводами от динамки до фонарей – переднего и заднего. Со счетчиком и разноцветными сеточками на заднем колесе. 
Велосипед поставили рядом с Зойкиной кроватью до лета. Запах его чудесных  шин она впитывала в себя ночами. И в мечтах своих неслась на нем известными и новыми неизвестными ей дорогами. Примостившись рядом с чудом на полу, Зойка как-то включила приемник. Передавали трансляцию всеобщего праздника. Страна торжественно открывала Волго-Донской судоходный канал им. Сталина. 
Прислушиваясь ко всесоюзному ликованию праздника, девочка, дыша  запахом велосипедных шин, чувствовала, как ее счастье объединялось со счастьем всей страны.
 
В тот приезд, кроме велосипеда, папа Борис привез Зойке высокие резиновые сапоги. Они были маловаты. Терпеливая девчонка, с трудом натянула их и, не признаваясь, что жмут, отправилась в школу.
По дороге измерила все лужи. Выяснила, что некоторые даже глубже ее высоких сапог, и что, шагая напрямик, можно быстрее, чем в калошах дойти до школы. Просидела в новых сапогах все уроки, а когда прозвенел звонок с последнего урока, Зойка, чтоб выскочить раньше всех, рванулась к выходу из класса. Но мальчишки успели оттолкнуть ее, устроив любимую «кучу малу». Зойка отлетела к стенке, зацепившись сапогом за гвоздь, торчавший из плинтуса.
В сапоге образовалась треугольная дыра. Из нее торчала клином розовая подкладка.
Обратно девочка шла дальней дорогой, и лужи мерить больше не хотела.
Она знала, мать за испорченный сапог будет ее бить. Но, что так – не предполагала. Мария в исступлении, не помня себя от ярости, таскала ее по комнате за волосы. Громко матерясь, лупила ремнем и, схватив злосчастный сапог, она начала им колотить ее по голове. Девочка терпела.   
В какой-то момент каблук попал ребенку по губам, и кровь хлынула потоком, заливая пол. Увидев это, хлопнув дверью, мать ушла к соседке.
А Зойка, рассмотрев свое распухшее изображение в зеркале, от ужаса заревела в голос. Причесываясь, она чувствовала, как пряди волос сползают по руке. Правая косичка похудела почти наполовину. Куда страшнее было то, что верхняя губа распухла и касалась носа, а глаза превратились в щелочки.
Всхлипывая и закрыв лицо руками, она сидела в дальнем углу, за кроватью не зная, что ей делать дальше. И можно ли будет завтра идти в школу. И что она будет в очередной раз врать мальчишкам в классе про свои синяки и распухшие губы. 
И, вообще, очень хотелось к родному папе. Рассказать ему все, чтоб он наказал маму.

В тот год мама была очень сердитая. Часто уходила к подружке тете Люсе. Поздно возвращалась. И порой за какими-то своими делами посматривала на Зайку так, словно хотела с ней о чем-то поговорить. И разговор состоялся.
Мама сказала, что скоро ненадолго уедет. Что с ними останется тетя Люся. Чтоб ее слушались, чтоб хорошо делала уроки, следила за Лялькой  и каждый день убиралась в комнатах.

Без мамы Зойка спешила домой сразу после школы. Возвращение стало очень радостным. Дома никого не было, Ляльку на день забирала тетя Люся, а одной ей было хорошо и делать можно все, что душе угодно. 
Во-первых, съесть все, что стояло на плите в кастрюле. Во-вторых, не снимая школьную форму, лечь на кровать и долго читать Мопассана. Или Цвейга. Очень ей понравилась повесть «Письмо незнакомки». Она ее приняла, как собственную быль и перечитывала снова и снова.   
Вечерами ей нравилось растапливать печку, усаживать на диван напротив огня Ляльку и, примостившись на полу рядом, помешивая и разбивая железной кочергой красные угли, рассказывать  страшные сказки.
В дни самостоятельности Зойка подобрала на улице брошенного щенка. Он дрожал, скулил и просился на руки. Конечно, она не смогла его оставить и принесла домой.

Щенок оказался удивительным грязнулей. После еды оставлял на полу молочные лужи и отпечатки лапок. Повсюду поблескивали другие лужи и совсем уж  неожиданные кучки. Зойка до вечера воспитывала его, как могла, убирала за ним. Положила в свою постель и, забыв про уроки, улеглась рядом с ним спать.
В полудреме она открыла дверь почтальону и расписалась за телеграмму. В ней говорилось, что папа Борис  выезжает в досрочный отпуск и всех крепко целует.
Утром, перед школой Зойка разбудила тетю Люсю, и тревожно глядя на нее, вручила телеграмму. Девочка понимала, маму надо выручать, потому что мама сейчас тоже в отпуске. На Западной Украине. В Мукачево.
Через пару суток под вечер вихрем ворвалась в дом мама. И тут же у порога, наступила в собачью кучку.
Оглядев жилье и испуганных, стоявших напротив чумазых девчонок со щенком на руках, она тут же впала в свою неистовость. Сбросила шубу, откинула в сторону чемодан и, размахнувшись с яростью, влепила Зойке  тяжелую оплеуху.
Боль пронзила такая, что Зойка завизжала, как тот щенок, которого она держала и, прикрывая голову от сыпавшихся на нее ударов и проклятий, втиснулась за шкаф. Лялька от испуга заревела во весь голос и залезла туда же.
Мария лихорадочно убиралась. Мыла с теркой пол. Подбеливала печь. Скоблила на столе клеенку. Чистила подоконник. Скидывала с кроватей грязное белье, швыряя его за шкаф, где покачиваясь из стороны в сторону, убаюкивала больное ухо Зойка и всхлипывала младшая, Лялька.
Лишь поздно ночью дети смогли выбраться из убежища, тихонько на цыпочках пробрались в свою кровать и спрятались под одеяло.   
Рано утром в дверь с радостными приветствиями и огромными пузатыми чемоданами втиснулся счастливый и усталый с дороги папа Борис.
Мария повисла у него на плечах. Зойка, держась за ноющее ухо, издалека наблюдая эту картину, злорадно размышляла:
-  Мстить или не мстить!!! 

Весна в Энгельсе наступает в конце февраля. К марту стволы деревьев чернеют и резкий ветер, раскачивая длинные ветви, сбрасывает на осевшие сугробы прошлогоднюю кожу с берез и тополей.
В один из мартовских дней в школе, среди урока, вдруг громко включили радио и дикторский голос начал говорить о том, что вся страна, затаив дыхание, следит за здоровьем Великого Сталина.
Дети, глянув на учительницу, сделали такое же, как у нее выражение лица, а некоторые девчонки даже постарались начать плакать.
Несколько дней в школе нельзя было шуметь, бегать, громко разговаривать и не дай бог, смеяться. Учителя вели уроки вполголоса.
В день похорон Великого Зодчего школы не работали. Страна была в трауре и дети должны были скорбеть вместе с родителями и страной у себя дома.
Зойка в этот день оказалась в доме у подружки. Ее мама тихо сидела в углу и вязала. Девчонки играли на полу. Забывшись, начали смешить друг друга. Строгая мама тут же проводила гостью, объяснив, что сегодняшний день не для забав.

Пятый класс Зойка закончила, как всегда с тройками. Изобразив печаль, показала матери дневник и умчалась на своем «Диаманте» подальше от дома, от Ляльки, от школы, от магазинов, в летние каникулы.

В начале лета, неожиданно вернулся из Германии папа Борис. Насовсем. В той части, где он раньше служил, места ему не нашлось, и его отправили на другое место службы. В Шиханы. 
В те самые Шиханы, откуда они уехали семь лет назад. Мама пришла в отчаянье. Материла и проклинала мужа сутками. Называла безмозглым пьяницей, проституткой, сволочью и другими неласковыми словами. Папа Борис на все согласно кивал чернявой головой, и сыпавшиеся на него проклятья, переводил в шутки.
Подошло время, и ехать все-таки пришлось. Загрузили в военный грузовик два сундука: один с круглой, другой с плоской крышкой, велосипед «Диамант», пару немецких чемоданов «смерть носильщикам», ковер, свернутый в рулон,  посадили маму с Лялькой в кабинку к шоферу, Борис забрался к Зойке в кузов, и тронулись в путь.
Ехали к Волге, затем переправой через нее. Поднялись на высокий Саратовский берег и проселочной дорогой двинулись к северу в Вольский район.
В Шиханы прибыли ночью. В темноте разгрузили вещи, а детей уложили спать.

Проснулась Зойка от звонкого птичьего гомона. Кровать стояла у раскрытого окна, ветки березы с клейкими листочками клонились до подоконника и птицы норовили заглянуть в комнату. Воздух был сладким.
Такого райского утра в ее жизни никогда не было. 
Шиханы тех лет - небольшое селение с деревянными домами. В основном двухэтажными. Кирпичными были новый Дом офицеров, и Госпиталь, в котором когда-то спасли Зойку от неминуемой смерти. Улицы тянулись с горки на горку и заканчивались, чаще всего, оврагом.
На склоне одного из них, довольно глубокого, опоясавшего весь поселок, стояла одноэтажная с высокими окнами  школа.
Зойка за пару дней объехала поселок на своем «Диаманте», отыскала дом, в котором когда-то жили. Удивилась его ветхости и мрачности.   
Семью, временно поселили в штабе, предоставив две крохотные комнатки. В одной с трудом поместились чемоданы и два старых сундука с плоской и круглой крышкой, в другой стали жить мама, папа Борис и Зойка с Лялькой.
Вчетвером жили недолго, почти сразу же Зойку отправили в палаточный пионерский лагерь на две смены. Вернулась она уже в другой дом. Двухэтажный глинобитный, обшитый досками. На первый этаж. К порогу вело высокое лестничное крыльцо с двумя скамейками по сторонам. С этого крыльца был великолепный вид на гору, которая высилась сразу же за поселком. Близкая гора, поросшая лиственным лесом, каждый день, каждый час меняла окраску, и глаз оторвать от этой красоты было невозможно.
Невдалеке, чуть сбоку стояла школа. Оказалось приятным являться домой на большой переменке и рассказывать о своих успехах. Еще и пообедать.
 
В этот год семейные бури успокоились. Возвращение папы Бориса, отдельная квартирка и маленькая комнатка для Зойки, позволяли ей жить своими интересами и заботами. Девочка подрастала самостоятельной, родители никогда не контролировали ее дела и заметные школьные успехи стали для них неожиданностью.
С переходом в новую школу Зойке стало интересно учиться. Отвечать лучше всех на уроках и заранее знать то, о чем будут объяснять учителя.
Ей нравилось давать ребятам списывать. Любила подсказывать, рассказывать и быть нужной. По-прежнему, хотела удивлять. Девочки в классе ссорились за право дружить с ней и сидеть за одной партой. Некоторые даже пытались приходить к ней домой. Но вне школы Зойка оставалась прежней. Дорожила свободой, а с приходом зимы по утрам одна на лыжах уходила в лес и на гору, красотой которой  любовалась осенью. Возвращалась только к первому уроку. 
Она начала рисовать, вышивать, штопать. Делать всякую кропотливую работу. Каждый день, стараясь быть неотразимой, утюжила школьную форму. Придумывала затейливые воротнички и манжеты, разглядывая себя в зеркале.
В Доме офицеров для школьников открыли студию бальных танцев. Желающих было много. Зойка стала одной из старательных и прилежных учениц. Двигалась в танце она грациозно и с большим наслаждением. Потому партнеров было достаточно.
Главным же увлечением для нее оставалась книга. Именно в эти годы она научилась выключать свет в три часа ночи. Неодолимое желание читать понял и поддержал Борис. Вдвоем они решали, какие книги и где выписывать. Просматривали рекламные планы издательств. Посылки с книгами в их адрес шли ото всюду. Подписались на журнал «Новый мир». И появился интересный собеседник – папа Борис.
Весной Зойка принесла из леса множество саженцев на свой вкус, выкопала ямки, и посадила у крыльца под окнами. Хотя мама и не верила, что в тощей земле может что-то вырасти, но в палисаднике  принялось и пошло в рост все, что дочь воткнула в почву. Ощутив радость от сделанного,  она объявила, что после седьмого класса поступит в сельскохозяйственный техникум.

В середине зимы приехала в гости свекровь. А мама с Борисом на недельку отправились в Саратов, купить необходимую мебель. Бабушка осталась с внучками.
Хозяйничала она совсем иначе, чем мама. Кормила детей котлетами из моркови, из капусты и свеклы. Делала сырники, драники и всяческие кисели. Было вкусно и непривычно.   
Однажды под вечер заплаканная бабушка поведала Зойке о своем грехе. Она залезла в сумку с семейными документами и неожиданно для себя выяснила, что Мария – Зойкина родная мать. Ведь все годы Мария и Борис ее уверяли, Зойка – сирота, дочь погибшего на фронте папиного друга. Продолжая плакать, гладила ее, как когда-то в детстве, по голове, приговаривая «сиротинка ты моя» и просила никогда об этом разговоре не говорить матери. На другой день после возвращения родителей, бабушка уехала. А Зойка стала смотреть на свою семью другими глазами.
 
Покой в семье оказался временным. Мама все больше заботилась своими нарядами. И тосковала по городской жизни. А папа Борис искал себя в рыбалке и в шумных застольях бывших фронтовиков. Застолья участились и затягивались допоздна. Борис возвращался на плечах у товарищей и оставался спать на полу в прихожей. Утром тихо исчезал, пока не проснулась  разъяренная супруга, и снова являлся поздно ночью в том же очень веселом виде.
Ругань в доме переросла в постоянные драки. Мама нашла в дочери единственного слушателя  и Зойке приходилось часами выслушивать жалобы на невозможность жить с таким гадом, как Борис.
А Борис, со своей стороны, пытался той же Зойке объяснить, почему он не может отказать друзьям в очередной попойке. Летом он старался взять ее с собой на рыбалку, чтоб она, как свидетель веселых компаний могла подтвердить – женщин на рыбалке не было. Слушая их, девочка жалела обоих и понимала, родители совершенно разные люди, у них разные цели в жизни, потому не понимают друг друга, значит мира и счастья в их семье никогда не будет.

Седьмой класс Зойка окончила успешно, среди пятерок в ведомости заблудилась лишь одна четверка. Определился любимый предмет – литература.
Родители в награду за успехи отпустили самостоятельную Зойку в Саратов. Просто погулять пару дней по городу. Знакомых в Саратове не было. Два дня девчонка бродила незнакомыми улицами. Ночевала на вокзале и два дня она мечтала, как когда-нибудь будет жить в этом прекрасном городе с театрами, с музеями, с цирком, с книжными магазинами. С троллейбусами, с трамваями. С Волгой, с асфальтом на улицах. С мороженным в киосках и газированной водой в автоматах. Возвращалась в Шиханы в полночь, глядя из окна вагона  на множество убегающих огней, среди которых не было ни одного принадлежащего ей.
С наступлением осени Зойкин класс отправился в колхоз. Убирать кукурузу. Жили в деревенской школе. Ели два раза в день. Мылись в речке, стараясь отойти подальше от стада коров, которое в это же время пригоняли на водопой.
Работали от зари до зари. Сухие острые листья кукурузы, словно ножи, резали руки через рукавицы. Початки складывали в фартук и несли в общую кучу, загружая под вечер  в телеги. Выходных не было.
Через неделю усталость наступила такая, что дети в минуты перерыва падали на эти кучи и моментально засыпали. Только запах кислых щей из бака, привезенного на той же телеге, помогал подняться. И начиналось все сначала: сухие листья, порезы и брезентовый фартук с тяжелыми початками сухой зрелой кукурузы. Иногда попадался незрелый початок, его съедали.
На закате, отмерив пять километров по пыльной дороге, возвращались домой. Получали на ужин по миске творога с молоком и засыпали на полу на мешках соломы.
 
Через месяц такой жизни Зойка настолько преобразилась, что, увидев ее, родители ахнули. Перед ними стояла длиннющая тощая, немытая девица. На тонкой шее высилась голова с белесыми прядями, расчесанными на прямой пробор. И эта голова выражала такое пронзительное счастье от возвращения домой, что им светились даже уши.
К этой радости добавилась новость, которую Зойке поведали родители.
Неизвестно по какой причине, может быть, Мария упросила начальников перевести Бориса от дружков подальше, а может, и само начальство решило избавиться от веселого капитана, однако через полтора года службы в Шиханах, Бориса перевели в другую часть. В Привольск.
Со школой Зойка расставалась с грустью. Любимая учительница по литературе Фата Федоровна Фролова с удовольствием поставила в ведомости ряд отличных отметок и, приговаривая, что это для нее новость, подписала – «Ведомость об успеваемости Подольской Зои Григорьевны». Всю жизнь до этого дня девочка именовалась Зиминой Зоей Борисовной.
Увидев собственную фамилию, Зойка почувствовала себя настолько свободной, будто распрямила крылья, сбросив платье, из которого давно выросла. То, что имя еще не вернули, не имело для нее большого значения. Тем более что Зоя, как казалось, ей подходило больше, чем Зинаида.

В один из дней, поутру к дому подошел грузовик. Погрузили в кузов чемоданы, два сундука с плоской и круглой крышкой, ковер, велосипед «Диамант», мама с Лялькой сели  в кабинку, папа забрался к Зойке в кузов, и тронулись в путь, в Привольск.       
Привольск – железнодорожная станция в семи километрах от города Вольска. Тут же неподалеку от путей поставили артиллерийскую воинскую часть. Оградили забором два пятиэтажных ДОСа и несколько коттеджей для старших офицеров, соединили проходной с казармами, штабом, баней и другими необходимыми строениями, поставили караульных, выдали пропуска, и стала территория закрытой.
Семья Бориса получила уютную двухкомнатную квартиру на первом этаже в одном из ДОСов. Высокие окна смотрели на юг, и в квартире всегда было светло и солнечно. Рядом с их окнами был вход в магазин. Как только торговля прекращалась, и продавцы уходили, на охрану магазина выставлялся вооруженный патруль. Следовательно, и Зойкины окна были под пристальным вниманием солдатиков из караульной роты.
Семья это знала, и стало обычным тщательно зашторивать окна, прежде чем включить вечерний свет. И все равно, когда Зойка выходила из дома, дежурный солдатик с ней весело раскланивался, как со знакомой в надежде на внимание.

Восьмой класс, из-за поездки в колхоз, пришлось начинать на месяц позже. Школа, куда папа Борис записал Зойку, находилась в Вольске. Ехать туда надо было автобусом, ходил он три раза в день. Здание школы, до революции принадлежало местному промышленнику. Считалось одним из лучших в городе, стояло на высоком холме, из его окон хорошо просматривался город, и была видна Волга. Позже в нем открыли мужскую гимназию. А реформы со временем позволили там учиться и девочкам. Школу называли - «школа – дворец».
Педагоги – только мужчины. К ученикам обращались на «вы». В классе, куда пришла Зойка, среди тридцати мальчиков, одетых в серый китель с блестящими металлическими пуговицами, было только четыре девочки. Когда директор школы привел новенькую, пятую, и представил  ее  ученикам, те с одобрением рассматривали высокую, светлую уверенную в себе девочку. А она, в свою очередь, не скрывая удивления, разглядывала мальчишеский класс. Никогда раньше она не видела такую красивую школьную форму, аккуратные стрижки, не могла себе даже представить, что будет учиться среди такого количества серьезных мальчишек.
  На вопрос, как ее фамилия, отчетливо произнося каждую букву, прислушиваясь к звучанию, ответила: - Подольская Зоя. 

Девочки в классе сидели группой перед учительским столом. Зойка села за третью парту, предупредительно освобожденную мальчиками. Учились во вторую смену. Класс спокойно принял новенькую. Через неделю стало заметно, что в знаниях у Зойки образовался большой пробел. И хотя причина была уважительной, все равно поначалу почти отличнице это казалось неловким. Потом уяснила себе, что четверка с тройкой занимают меньше личного времени, и успокоилась. Она жила далеко от школы и времени на домашние занятия было очень мало.

Автобус, которым она ездила в школу, привозил ее в Вольск за два часа до начала первого урока. И каждый день она гуляла по центру города, стараясь найти хоть что-нибудь интересное.
Город стоял на берегу Волги. Над ним возвышались серые холмы, в подножья которых день и ночь вгрызались два огромных цементных завода, добывающих серую массу. Почти все население города зависело от этих заводов и холмов.
Постоянным ветром тонкая серая пыль разносилась и покрывала цементной пленкой улицы, скудную зелень, дома, людей.   Мало что росло на этой серой земле. Дома одноэтажные, деревянные, с палисадниками и заборами, темными рядами стояли вдоль протяженных улиц, плавно поднимаясь на отдаленные холмы. Чем дальше к окраине, тем заборы становились выше и плотнее.
В центре многие годы стояло недостроенным здание кинотеатра. Везде было пустынно, лишь у входов в магазины встречались люди. Самым оживленным местом города был базар. Он расположился на широкой площади напротив школы-дворца. Старики продавали овощи, выращенные на своих огородах, а заезжие южные люди торговали невиданными фруктами.
Здесь Зойка впервые попробовала виноград. Узнала что такое хурма, апельсин. Купить такие лакомства девочка не могла, но даже любоваться на них было приятно. 

Вечерним автобусом возвращалась она в Привольск, и при свете звезд шла полтора километра к себе домой в военный городок.
Ближе к зиме тем же путем, придерживая офицерскую сумку на длинном ремне, стал ходить еще один школьник, одетый в военную форму, но без погон. Голубой околыш фуражки и петлицы на воротнике серой шинели говорили о том, что совсем недавно он был курсантом расформированной летной спецшколы, и что надолго уходить из армии не собирается. Симпатичный светловолосый молодой человек учился в выпускном десятом классе. Жил у родственников в соседнем доме и о своей семье говорить не любил.
Всю зиму, после окончания уроков, этот, уверенный в себе волевой юноша учил Зойку не дожидаться ненавистного автобуса, а ходить домой пешком.
Подчиняясь, вручив ему портфель, чтоб для скорости сильней размахивать руками, поначалу с трудом, затем вровень с его шагом она следовала за ним. К весне дорога в семь километров стала для них незаметной, превращаясь в километры громких споров, объяснений и веселых историй. Нравственная чистота и дух романтики той дороги и тех разговоров заметно повлияли на Зойкин характер и жизненные цели.      
Через много лет, уже проживая на Байконуре, услышав фамилию очередного космонавта, Зойка не поверила своим ушам, однако, портрет, напечатанный в газете, подтвердил, что космонавт Владимир Аксенов и есть тот самый попутчик, который целую зиму носил ее портфель, сопровождая домой из школы.

Учиться в той школе было огромным удовольствием. Интеллигентные педагоги очень любили свои предметы, каждый урок подавался, словно яркий спектакль, надолго оставаясь в памяти. Уроки часто становились беседами. О жизни, о нравах, о целях, о людях. И, словно подтверждая мудрость наставников, в широкие окна классной комнаты вливался колокольный звон, стоящей неподалеку церкви.
Девочки были гордостью класса. Строгие косы с темными бантами, синие платья с черными фартуками и белоснежные воротнички с манжетами делали их похожими на Смолянок. Не только внешняя схожесть, но и  нравственная уравновешенность, вдумчивость читались на их лицах. Все четверо были круглыми отличницами. Только Зойка долго не могла избавиться от своих троек. Но ее авторитет из-за отметок страдал мало.
  Неожиданно для всех и, прежде всего  для себя, светловолосая стройная девушка превратилась в «своего парня». Причем, к ней не приклеивались никакие прозвища или клички. Мальчишки пытались звать ее «каланчой», потом «кишкой», но пришлось остановиться просто на имени – Зойка! Иногда в знак признательности  звали уважительно -  «ПодВольская».
А началось все с уроков черчения. В восьмом классе этот предмет преподавал очень пожилой седобородый, любимый всеми учитель. Мальчишки ловили каждое его слово и внимательно следили за движением руки с мелом на доске. Все хотели научиться грамотно чертить, но, как оказалось, не всем по силам это желание, не у всех хватало должного терпения.
И каково же было удивление всего класса и учителя в том числе, когда Зойка после зимних каникул принесла итоговый чертеж, выполненный на черном картоне белым карандашом.
Педагог, разглядывая тонкие линии, без следов каких-либо неточностей и помарок, покачивая головой,  выражал такое удовольствие от выполненной работы, что ребята повыскакивали из-за парт и окружили стол, на котором лежало это чудо.
И пошло восхождение на школьные творческие вершины. Прежде всего, оказалось, что никто не мог лучше Зойки изобразить двоечника в стенгазете, там же печатались и ее стихи. А когда классу начали преподавать бальные танцы, что в этой школе было обязательным, то на всех переменках ей пришлось учить мальчишек делать первые шаги в вальсе.
Появилась у нее и подруга. Валя Кабанова. Лучшая ученица в школе. Необыкновенной красоты и ума девушка. С бездонными синими глазами, которым, казалось, не хватало места на лице. Роста Валюша была невысокого. Толстые косы почти касались пола, своей тяжестью вынуждая девочку откидывать голову назад. Она казалась настороженным беззащитным цыпленком, и Зойка взялась в дружбе ее опекать.
В итоге случилось наоборот -  Валечкина семья приняла Зойку в дом и все время, пока она училась в Вольске, согревала ее любовью.
Как и должно быть в этом возрасте все девчонки были влюблены в юношей из старших классов.  Кто-то страдал тайно, а кто-то вздыхал и явно.
Зойка, как ни осматривалась кругом, найти подходящую кандидатуру, к большому своему счастью, не могла. Но видела, что ее попутчик окружен вниманием и пользуется успехом у одноклассниц. Часто, умоляюще заглядывая ей в глаза, девочки просили передать ему записку, или даже письмо в запечатанном конверте. Он тут же, по дороге, читал послание и, к Зойкиной радости, просил сообщить очередной страдалице, что ответа не будет. А в разговоре как-то признался, что девушка у него есть, только живет далеко.
 
Между тем, дома вновь начались скандалы, ругань и драки. Борис и на новом месте службы нашел  любителей выпить. Однажды, ближе к весне, его часть, оснащенная передовыми на то время «катюшами», отправилась на полевые учения. Отстрелялись, как он говорил, на отлично. Возвращались в пургу заснеженной дорогой. Артиллерийскую батарею, состоящую из нескольких тяжелых машин, возглавлял Борис. На каком-то участке дороги водитель не справился с управлением. Папина «катюша» на всей скорости сошла с колеи,  и, повалив несколько  деревьев, опрокинулась в глубокий кювет.
Событие осталось бы рядовым и понятным, тем более что техника подлежала восстановлению, но все осложнилось тем, что командира в машине не обнаружили. Борис сбежал с места аварии. Потому что был сильно пьян. Его искали, но вернулся он сам через сутки. Когда отрезвел. 
Ему грозил суд чести, а лучшим вариантом в создавшейся ситуации стало увольнение из армии. Чтоб его добиться, Марии пришлось долго ходить по кабинетам начальников и одаривать их жен заграничными тряпками.
Борис, между тем, работал над восстановлением «катюши», и отсиживал срок на гауптвахте.
Точку в этой истории поставил подоспевший «Приказ о сокращении вооруженных сил». Борис попал в первый же список и его не выгнали из армии, как должны были, а, благодаря усилиям жены, тихо сократили
Оставаться в крошечном Привольске Мария не собиралась. Каким-то образом выяснив, что в гарнизон назначают человека из Саратова, она отправилась туда и, только ей известными путями, совершила обмен своей замечательной квартирки на комнату в коммуналке, но в Саратове.
События по обмену происходили в то время, пока Зойка вместе со своим классом трудилась в очередном колхозе. На этот раз будущие девятиклассники убирали арбузы, картошку и заполняли резаной кукурузой вперемешку с солью силосные ямы.
Из-за рано выпавшего снега уборку овощей пришлось ускорить. Потому  школьники вместо запланированного месяца, отработали вдвое дольше. Возвращались домой грязные оборванные, однако, здоровые и  повзрослевшие. 

В конце октября, сложили в чемоданы и в два сундука с плоской и круглой крышками домашний скарб. Погрузили их в грузовик, поверх привязали велосипед и ковер. Посадили маму с Лялькой в кабинку, папа забрался к Зойке в кузов, и отправились в Саратов. В гражданскую жизнь… .

Дом, а вернее ДОС, что в переводе на понятный язык, означает «Дом офицерского состава», в котором поселилась семья, стоял на окраине города, на горе недалеко от аэродрома, на территории танкового училища. Точнее двух танковых училищ. Строевого и технического. В ряду четырехэтажных, кирпичных, ухоженных зданий, он был первым от проходной. За ним, окруженные деревьями и клумбами с цветами высились еще три таких же ДОСа. Параллельно им с двух сторон -  здания казарм и учебных корпусов.
Окруженный высоким забором городок больше трех десятилетий жил своей размеренной, спокойной жизнью. Нарядные дети играли в песочницах, гоняли на велосипедах. Женщины, обычно не работающие, живущие делами дома и семьи, сидели на скамейках или на балконах, в ожидании своих мужей. Мужчины, в основном офицеры, преподавали и служили в училищах, сыновья подрастали, часто становились офицерами тех же училищ, дочери выходили замуж за выпускников – офицеров и ненадолго уезжали в другие гарнизоны, чтоб со временем, с помощью отцов, вернуться за родной забор. 

Зойкина семья получила комнату в пятнадцать квадратных метров.   Одну из трех в квартире на четвертом этаже. Этаж был последним, с широкой лестничной площадкой у чердака, что оказалось удачей для Зойки,   там, будто в личном гараже, она возилась с велосипедом, меняла камеры и шины, подтягивала и подкручивала гайки и цепи. Там же собирались ее гости, мальчишки и девчонки из ближних домов.
Во всей квартире был только один балкон, в их комнате. На этом балконе Зойка спала. Семь месяцев в году ставила раскладушку и, разглядывая звезды, засыпала, словно в сказочной спальне, освобождая от своего присутствия молодых еще родителей и Ляльку, которая получила в пользование диван. Зимой приходилось спать, поставив ту же раскладушку впритык между родительской кроватью и диваном, что вызывало множество неудобств для всех членов семьи.
Прихожая, а главное, кухня в квартире были просторными. Три хозяйки удобно поставили свои столы, повесили полки, а позже расположили холодильники, и обитали, помогая друг другу. Соседи ужинали в своих комнатах, а Зойкина семья, как самая многочисленная, но живущая в стесненных условиях питалась здесь же, на кухне. Вечером помещение было в Зойкином распоряжении, она могла здесь спокойно делать уроки и допоздна писать свой дневник, который к тому времени стал ее другом.
Небольшая комната, но в квартире с ванной, газом и плитой, плюс роскошь, в виде балкона и лестничной площадки, после жизни с удобствами маленьких городков, казались верхом благополучия. Лучшей жизни Зойка не видела, потому счастливо зажила в этих условиях, да еще в давно желаемом Саратове.

В школу ходить было недалеко и интересно. Здание не вмещало все классы, и Зойка училась в третью смену. Дорога проходила по территории военного училища. И обычно, в то время, когда девушка шла в школу, то мимо нее проходили строй за строем курсанты всех курсов училища. Молодые люди, конечно, не упускали возможности осыпать ее всевозможными комплиментами и возгласами. Поначалу, заслышав шаги приближающегося строя, Зойка кидалась бежать, стремясь выскочить скорее за проходную. А позже научилась держать себя достойно, с улыбкой принимая восхищенные реплики в свой адрес.   

В школе сложности начались с первого дня. Класс девятый, нелегкий, заканчивалась первая четверть, а Зойка, из-за поездки в колхоз, ни единого дня не училась. Дирекция позволила за полугодие девочку не аттестовать, и было  рекомендовано усиленно догонять класс.
Но какие могли быть догонялки, когда в Зойкином распоряжении наконец-то был большой город. А мимо дома, в котором она жила, ходили курсанты, из которых надо было срочно выбирать себе друзей.
Театры, консерватория, музеи, центральная библиотека были освоены в первую же зиму. К весне город стал понятным и своим, но двойки в дневнике заставляли всерьез приняться за учебу. С огромным трудом, возможно и благодаря пониманию и веры в нее учителей, ей удалось закончить этот бурный, непростой учебный  год и перейти в десятый класс.

С приходом каникул она ощутила удивительное предчувствие возможностей большого города, собственных сил, желаний узнать и увидеть все, что предложит ей наступившее лето.
И первая радость, - получила неожиданное согласие матери отпустить ее в гости к родному отцу. Была дана телеграмма. Получен ответ с согласием встретить и принять Зойку. Пошили у портнихи и уложили в чемодан с обручами два платья из немецкого крепдешина с модным приспущенным рукавом – фонариком, любимые босоножки, обязательная вареная курица и девица, получив долгие наставления и тут же выкинув их из головы, подхватив полупустой чемодан, тронулась в путь.
Папа – папой, но для нее уже не менее важным было то, что в пути предстояла пересадка в Москве.
Состав пассажирских вагонов тянул паровоз. И только перед столицей цепляли тепловоз. Несмотря на паровозный дым, почти все окна плацкартных вагонов были открыты. А Зойка, бесстрашно высовываясь наружу и оглядывая состав на изгибе дороги, торопила время и встречу со столицей. Она ехала, и душа ее пела:
-  Все мечты сбываются, товарищ! Если только сильно пожелаешь, если только захотеть, если только не робеть! Все мечты сбываются, все мечты сбываются, все мечты сбываются, товарищ!!!
Прибыв на Павелецкий вокзал, она быстренько перебралась на Ярославский и, как велела мама, сдала свой чемоданище в «камеру хранения», постояла в очереди к «Кассе транзитных пассажиров», закомпостировала билет до Нерехты и, благополучно двинулась осваивать Москву.
Прежде всего, надо было посетить ВДНХ. О ней столько печатали в газетах!
Зойка долго любовалась «Рабочим и колхозницей», потом ходила по павильонам, сидела у фонтана «Дружба народов», рассуждала о количестве золота, потраченного на все скульптуры, наслаждаясь мороженным, разглядывала, во что одеты москвичи. Потом пересчитала оставшиеся рубли и решила обязательно попасть в Третьяковку.
Найти Третьяковскую галерею оказаловь не очень-то просто. С помощью «язык до Киева доведет» она вошла в заветное здание. Но, лишь до кассы.   Оставшихся денег на билет не хватало. Уныло посидев на скамейке у входа, Зойка решила осмотреть станции метро. Они казались ей дворцами.
Степенно, представив себя москвичкой, вышла на Ленинских горах, помечтала около Университета. Дважды проехала  надземными линиями. И уже вечером оказалась на Красной площади. Вот, только сил не оставалось, чтоб по ней погулять.
Чуть живая добралась до своего вокзала, места на скамейке не нашлось, и она устроилась у стены на каменном полу. Поезд отходил около часу ночи. Ближе к двенадцати взяла из «камеры хранения» свой багаж, села на него, положив голову на кончик скамьи и прислушиваясь к объявлениям о посадке, сладко уснула.

  Проснулась Зойка, будто вынырнула из глубокой ямы. Потерявшись во времени, вглядываясь в циферблат вокзальных часов, не сразу поняла, что ее поезд ушел десять минут назад. Ринулась на платформу. Бесполезно. Безнадежно опоздала.
Милиционер подсказал обратиться вновь в кассу. Кассир обменяла билет на новый, только уже в общий вагон, в поезд, уходящий через сутки.
Курицу она давно съела и, хотя денег осталось совсем мало, рассчитала: на метро, на камеру хранения и на полбуханки хлеба их будет достаточно.
Отлично выспавшись на свободной скамейке, рано утром Зойка сразу направилась на Красную площадь. День был теплый, солнечный. Настроение замечательное.
Кремлевские звезды полностью соответствовали тем, о которых она грезила все свое детство, видя их глазами Чука и Гека в повести А.Гайдара.  Сама площадь встретила девушку брусчаткой, которая отсвечивала бликами на утреннем солнце. И поднимаясь по ней вверх, к Мавзолею, она чувствовала, как постепенно обступали ее Кремлевские стены и башни. Тихое спокойное торжество наполняло душу и гордость присутствия и причастия к этому родному месту распирало ее от счастья.
По левой стороне площади перед огромным зданием ГУМа неслись машины, на переходах толпились люди. А правая сторона обещала блаженство узнавания никогда прежде не виданного.
Через Спасские ворота, мимо часовых она вошла в Кремль . Долго, бродила  по соборам, трогала ладонью ядра и пушки, стучала по бокам Царь – колокола, надеясь услышать его голос…. В Александровском саду встала в хвост многолюдной очереди и вместе с притихшими людьми двинулась к Мавзолею Ленина – Сталина.
Неспешным шагом человеческая лента вышла на площадь, сама собой построилась в шеренгу «по пять» и при напряженной тишине, под прицелом скрытых пронзительных глаз, потеряв собственное имя, переступила порог усыпальницы. 
…….. Сталин лежал спокойно, мудро сложив руки и прикрыв глаза, словно внимательно прислушивался к мыслям навестивших его детей.
…….. Ленин напоминал памятник из слоновой кости самому себе. И ничего из происходящего рядом, его вовсе не интересовало….Зойка даже обиделась на него. И можно было наконец-то вздохнуть….

Денег оставалось лишь на метро до вокзала, и под вечер переполненная впечатлениями, голодная, она благополучно вернулась в зал ожидания.

Когда рано утром поезд подошел к Нерехте, Зойка, стоя на ступеньках вагона, сообразила, что не знает, кого искать в суете перрона. Люди, встречались, обнимались, радовались, а она стояла у вагона одна, крепко сжимая двумя руками ручку чемодана.
Мельком взглянув на нее, прихрамывая, пробежал к дальним вагонам офицер. За ним спешила девочка с букетиком полевых цветов. Зойка узнала в ней себя, только давнюю. И вдруг женский голос:
- Гриша! Гриша!! Вот же она!!! – офицер так же бегом вернулся и, глядя на Зойку, спросил:
- Ты,  Зиночка???
Поразившись новому звучанию собственного имени, Зойка кивнула головой…

Квартира у папы была отличная. Трехкомнатная, светлая, в новом доме на втором этаже. В семье росли два мальчика и девочка. Младший удивительно нежный светловолосый мальчик носился по квартире на трехколесном велосипеде, средний серьезный, с пухлыми губами ребенок был помощником в хозяйстве, а девочка, в которой Зойка видела себя, считалась практически второй мамой. Настолько она была хозяйственна и деловита.
Солнышком, обогревающим всех, и даже свалившуюся на их голову Зойку, была улыбчивая, спокойная, очень домашняя женщина, мать этих ребятишек, жена ее отца. Любовь и покой жили в этой семье. Зойка с интересом прислушивалась, о чем они говорят и, главное, как говорят друг с другом. Однако пришла к решению, что она значительно взрослее всех, кроме папы.   

Отец в семье был королем. Авторитет - абсолютным. Слово – закон. Его не то, чтобы любили – его обожали  и рады были выполнить любую просьбу или поручение.
Всегда в отглаженном «с иголочки» военном мундире, в начищенной до блеска обуви, с красивой офицерской выправкой – этот человек заставлял оглядываться на себя прохожих. А легкая хромота, след Сталинградской битвы, делала его еще привлекательней. 
Зойка, стараясь быть рядом, не отходила от него. Ей требовалось постоянное внимание родных, добрых глаз. Утром, чтоб не расставаться она уходила вместе с ним на службу. Папа был начальником городского Военкомата. Вместе с ним она ездила на «газике» по районам, присутствовала на смотрах и обедала в солдатских столовых. А порой, дожидаясь его, часами играла в вестибюле штаба в настольный теннис.   Идти рядом с отцом было высшим счастьем и исполнением заветной детской мечты.         
Вечером, перед отъездом, понимая тяжесть разлуки, Зойка неожиданно для всех разрыдалась. Валентина, папина жена, обняв ее, заплакала вместе с ней. Наутро Зойке предложили переехать к ним навсегда.
Но, чемодан был собран, билет куплен, курица сварена и они распрощались на долгие – долгие сорок три года.
 
Домой Зойка вернулась задумчивая. Мама осторожно вглядывалась в повзрослевшую дочь и, понимая все, не решалась расспрашивать о впечатлениях. Потом, словно в ответ, тихо проговорила:
 -  Близок локоть, да не укусишь! 
      
В этот период маму беспокоило ее собственное трудоустройство. Будучи с семнадцати лет женой офицера, переезжая из городка в городок,  Мария не смогла получить профессию и никогда не работала. Талантливая, неглупая, красивая женщина понимала, что сидя дома, постепенно превращается в сварливую полнеющую тетку, очень проигрывающую рядом с успешным всегда веселым моложавым мужем, который, к тому же был на год моложе ее. 
Папа Борис уже работал на соседнем засекреченным под п/я №.., военном заводе. Взяли его простым слесарем, и за полгода он, окончив курсы, стал мастером. И, конечно, нашел на том же заводе, друзей – однополчан…. Правда, они были инженерами.
Мама упрекала Бориса, что он не берет ее к себе на завод. Постепенно упреки перешли в громкие скандалы. В конце концов, папа Борис договорился в отделе кадров, Мария заполнила анкету на допуск к секретной работе и временно начала работать в заводской столовой посудомойкой.
А лето продолжалось. В подъезде жили друзья мальчишки, в доме напротив, подруги. Велосипеды были у всех. Начались дальние поездки на Волгу. Обратный путь требовал много сил.  Взобраться на гору, где они жили, вертя педали, было неимоверно трудно. Мальчишки преодолевали этот путь, держась за идущие параллельно трамваи. Зойка единственная из девчонок, поднималась к дому вместе с ребятами, прицепившись за трамвай. Это было рискованно, но всеми уважалось.

Как-то в разговоре с соседками мама сказала, что хочет купить трехстворчатый шкаф с зеркалом. Ради этого она уже два месяцев ездит на рынок в «мебельный» магазин отмечаться в очереди и с горечью сообщила, что ее номер трехзначный, а в день привозят не более десятка шкафов.  Как-то она вернулась в отчаянье - силы на бесконечную очередь кончились.
Зойку будто приподняло от жалости к маме. Ей так хотелось поддержать ее в нелегкий период, что она готова была выскочить из собственной шкуры. Сжав на кого-то кулаки, потребовала срочно деньги на шкаф. Мама, словно во сне, дала их, и девчонка вихрем унеслась на базар.
Приземистый невзрачный «мебельный» окружала длинная гудящая очередь. Люди выискивали свои номера и становились «в затылок друг другу». «Шифоньеры» завезли. Зойка протиснулась к волшебным дверям. Заканчивался обеденный перерыв.  Очередь посторонилась, двери потихоньку открывались.
Смотритель очереди начал громко выкликать номера, пропуская счастливчиков по одному во внутрь…. Первый  – второй – третий – четвертый – пятый – шестой…..на номер «Семь» Зойка громко крикнула: - «ЯЯЯЯЯ!!!» …. Больше никто не отозвался!!!
Смотритель слегка подтолкнул Зойку в спину, отправив ее в дверной проем. На полусогнутых ногах она подбежала к первому же шкафу, продавец повесил табличку «Продано», и понеслась в кассу. Дрожащими руками сунула комок денег кассиру, получила чек и тут же согласилась с погрузкой «счастья» на предложенный грузчиком самосвал….
 
Недалеко от них строилось новое здание, попросив водителя притормозить, она подбежала к строителям и уговорила важного дядьку позволить двум рабочим помочь ей поднять шкаф на четвертый этаж соседнего дома.
Когда с чертыханьями и грохотом долгожданная покупка вползла в дверь их квартиры, мама и соседки потеряли дар речи… А Зойка осознала себя взрослой и очень сильной, самой сильной в их семье. 
 
В эти дни, в Москве проходил Международный фестиваль молодежи и студентов. Все города страны готовились к этому событию. Возможно, как и везде, в Саратове на центральной площади поставили высокую мачту, наверху воронку, зажгли факел и молодежь, под присмотром дружинников могла до полуночи гулять и веселиться на этой площади. Не знаю почему, но в эти дни  площадь была центром внимания всей городской молодежи. Порой праздник с песнями и шумными играми перемещался на набережные Волги, и в теплые бархатные ночи не хотелось уходить домой.
 
Этим летом подружки стали ходить на танцплощадку. Чувствовали они себя на ней хозяйками, ведь танцы были на их территории, в их военном городке. Хоть и не было среди курсантов друзей, но иметь друга в погонах хотелось очень и ожидание скорого знакомства начало волновало Зойку.
Шестнадцатилетние девчонки заметно отличались от степенных невест, регулярно просачивающихся через проходную, в надежде потанцевать с будущим кавалером. А курсанты, действительно, танцевали и провожали домой именно этих невест, а не Зойку и не ее подруг. В будние вечера, когда проходная для невест была закрыта, а скамейки на аллеях городка были полны веселыми кавалерами, девчонки носились мимо них на велосипедах, цирковой ловкостью выражая полную независимость.   
В большой моде были тогда трикотажные х/б тренировочные костюмы, обычно синие или черные, в обтяжку (названные позже трениками) и клетчатые мужские рубашки с завернутыми по локоть рукавами. В такой, почти черной двойке, с завязанными на животе концами рубашки, в клеенчатых сандалиях и с высоко заплетенными косичками, Зойка допоздна носилась по городку на своем «Диаманте», украдкой высматривая себе подходящую жертву. Порой она даже садилась на пустую скамейку, в надежде встретиться с Принцем. 
Пары удалялись, аллеи пустели, из близких казарм раздавался сигнал отбоя, но Принц не приходил. И в теплый вечер очередного выходного дня девчонки вновь танцевали на танцплощадке друг с другом под любимую  мелодию «Пчелка и бабочка» ….. «Раз пчела в теплый день ве-е-сной, свой пчелиный покинув ро-о-й,  полетела цветы искать и нектар собира-а-ть!!!»

Перед сном, лежа на своем балконе и разглядывая яркие звезды, Зойка придумала интересную забаву над невестами. Утром подружки поддержали ее и согласились принять участие. Они развернули свежий номер областной газеты «Коммунист» и в рубрике «Вести с полей» нашли портрет  молодой знатной доярки. Сочинили ей от имени курсанта Ивана Иванова приветственное письмо, выразили восхищение ее обликом и ее успехами. Признались, что краше ее никого на свете нет, и отправили в указанные газетой «поля». Обратный адрес дали, естественно, Зойкин.
Лирическая переписка продолжалась до осени, пока однажды к Зойке в квартиру не явился дежурный курсант, доложив, что на проходной ждет встречи с Иваном Ивановым знатная доярка, приехавшая издалека по его приглашению.
В эти минуты семья обедала. Родители с удивлением смотрели на дежурного, а Зойка чуть не подавилась куском котлеты.
Мама посмотрела на нее, и все поняла. Велела пойти за девушкой, пригласить в дом. За столом гостья рассказывала о трудовых успехах. О том, что ее прислали на слет доярок и о том, что в Доме колхозника ее вместе с Иваном Ивановым ждут подруги. Что говорила в ответ мама, и как  рассталась с девушкой, Зойка уже не слышала, она сбежала из дома и, бешено вертя педали, неслась к подругам рассказать забавную новость.
Смешно было, пока она ехала, а когда рассказала, то смеяться отчего-то расхотелось. Да и подружки молчали….

В десятый класс Зойка пошла решительно, с уверенностью, что вполне сможет обойтись без троек. За лето ее фигура заметно изменилась, пришлось шить новую форму. Портниха постаралась. Платье из синей шерсти с юбочкой в круговую складку и воротником – стойкой, ей очень шло. Тонкая талия   подчеркивалась пояском фартука. А, косы по пояс она красиво укладывала корзиночкой. Лишь смущал собственный рост. Она была выше всех девочек в классе, и стоило больших трудов не сутулиться, не сгибаться «в три погибели», как ворчала мама.
Первая четверть сразу же показала, без троек не обойтись. Были предметы, по которым она безнадежно отстала. А наверстывать упущенное желания не возникало. Зато во всей математике, в физике, в черчении она быстро освоилась и стала одной из лучших в классе. 
Про литературу можно сказать так: они с учительницей просто полюбили друг друга. Дело в том, что на лето было задано, подготовить материал, а затем написать сочинение на тему Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве. Все лето Зойка помнила про это задание и в тех двух тетрадках, что она положила на учительский стол, были страстно расписаны праздник в Саратове и восторженное впечатление от встречи с предфестивальной Москвой. 
В итоге, учительница читала это сочинение всем десятым классам и была в замешательстве, как оценить этот эмоциональный  объемный опус. Потому что ошибок было не на две, а на пять тетрадок. Выручила милосердная пометка «См».
Холодной осенью любимая учительница заболела, и класс пошел ее навестить. Увиденное в доме, запомнилось Зойке на всю жизнь. Единственная жилая, но большая комната педагога была заставлена шкафами, полными книг….  Уткнувшись в эти шкафы, в эти книги, Зойка простояла весь вечер, и девчонке наконец-то стал ясно, кем она будет…

С началом учебного года Зойка записалась в библиотеку Училища, где брала все нашумевшие новинки. Угнездившись на своем балконе, где спала до заморозков, укрывшись поверх одеяла офицерской плащ-накидкой, включала лампу – грибок и, уткнувшись в книгу или журнал, забывала обо всем на свете. 
Появилось и новое занятие – разглядывать звездное небо в поисках летящего Спутника, запущенного под всеобщее ликование в начале октября.
Десятиклассники, стоя у доски, рисуя траектории полета, порой спорили до хрипоты, с какой точки Союза он был запущен. Как ни странно, но молодежь определила почти точно – лучшее и наиболее безопасное место для запуска – пустыни Средней Азии.
Знала бы Зойка, что через семь лет в такие же октябрьские дни она, выйдя из вагона на «Буранном полустанке»  будет смотреть на эти же звезды уже из этой самой точки запуска.

А пока к ней пришла новая идея, поглотившая все мысли и вновь  ставшая очередной самой большой мечтой. Она поступила в Саратовский аэроклуб, на парашютное отделение, и не знала, что здесь же на три года раньше учился никому тогда неизвестный Юра Гагарин. Парашютизму учились один год с последующим  переходом на авиа. Три месяца слушатели изучали строение парашюта, затем практиковались на тренажерах управлять полетом. Стропы, фалы, карабины, рукоятки, отсчет секунд -  новые слова появились в Зойкином лексиконе. С особым вниманием и ответственностью курсанты тренировались укладывать парашют. Ведь каждый парашютист укладывает парашют себе сам, лично…
 И наконец, аэродром…раннее утро, одномоторный самолет По-2,  бреющий полет, команда инструктора… выход на скользкое крыло и прыжок….!!! Десять секунд … рывок ручки…рука на «запаске», сильный толчок вверх…купол наполнился ….и…. полет!!!
Это было непередаваемое чувство. Это Песня!!!

Папа Борис, провожая в очередной раз Зойку на аэродром, шутил:
- Кожаные штаны взяла?...
Прыжков на Зойкином счету всего семь. Продолжать прыгать, ей категорически запретил, ее долгожданный Принц. 

С приходом осенних холодов, в училище, начали строить высокий забор, отделяя казармы и учебные корпуса от офицерских домов. Повысили секретность, ввели дополнительные пропуска, и этим добавили девчонкам проблем. Теперь в клуб на танцы, Зойка с подружками могла попасть только в сопровождении курсанта. А на Новогодний бал обязательно требовался пригласительный билет.
Представить себе, что ее туда не пустят, было нереально. Вдвоем с лучшей подругой они проделали следующее: ближе к двенадцати часам, объявили  родителям, что идут в гости в соседний  подъезд. Выскочили раздетыми, в одних легких платьишках и туфельках на мороз. Проваливаясь по колено в сугроб, добрались до нового двухметрового забора и, помогая друг другу, цепляясь за доски, перелезли через него. Вытряхнули  снег из туфель и, оглаживая платья и косички «в корзиночку», спокойно прошли в клуб мимо дежурных.
Веселый бал выплескивался на лестничные площадки. Духовые оркестры играли на трех этажах. Во всех залах сверкали огнями елки. Счастливые пары скользили по паркету, стараясь не столкнуться в быстром танце. Кавалеров хватало на всех девушек. В сторонке никто не стоял. Только Зойка, разрешившая подруге уйти домой, неловко озираясь и отступая назад, стояла одна в зеленом клетчатом платьице, начиная понимать, что попала на чужой праздник.
Послышался бой курантов. Один удар…Другой…Третий…Молодежь считала хором…Четвертый…Пятый….Взрывались хлопушки…Шестой…Седьмой….И, вдруг, совсем рядом, совсем близко напротив, глаза:
- Здравствуйте, я Володя, а Вы кто???
- Зойка! ….Часы пробили двенадцать раз…
- С Новым 1958 годом, Зоя!....
И …Вальс! Лучший в жизни вальс!

Оказалось, Володя в эту ночь «стоял в наряде» в учебном корпусе. Перед боем курантов он сменился на один час и пришел посмотреть, как веселятся однокурсники. Увидел Зойку, и решил этот час танцевать с ней. Затем, выяснив, что девушка живет по соседству, он предложил сменить напарника и дежурить с ней вдвоем. Они заперли входную дверь и, включив радио, продолжали танцы в учебном корпусе. Володя, как экскурсовод водил девчонку по гулким пустым этажам, показывал классные комнаты, столы, за которыми сидел и даже «Доску почета» на которой висела его фотка. 
Он даже подсадил ее на танк, стоящий в вестибюле учебного корпуса, и рулил башней, катая девушку по кругу, словно она сидела на карусели. Зойка была счастлива, а радость обоюдная….Зойка и не представляла себе, как и чем рисковал кавалер, проделывая все эти штучки, чтоб понравиться удивительно легкой и веселой девчонке.
Громкие шаги ранних уборщиц, спугнули пару, и они бежали черным ходом, по пути договариваясь о следующей встрече. 
   
В январе мама перешла на приличную работу.  С документами и чертежами. А папу Бориса выбрали в Профсоюзный комитет завода. Он стал Заместителем председателя. Завод был огромный, должность значительная, с горой  обязанностей, но и с достаточными привилегиями. А Зойке надо было достойно заканчивать десятый класс.
Встречи с Володей были регулярными. Семья приняла молодого человека приветливо. Иначе и не могло быть. Во всем аккуратный, пунктуальный, с мягкой улыбкой и предупредительными манерами, он очаровал всех, особенно маму. К ее великой радости, у Володи был, как и у нее, абсолютный музыкальный слух, он прекрасно пел и играл на гитаре, да и на любом подвернувшемся инструменте.
Был он из дворянского рода. Фамилия известная по истории России. В свое время его деды с родителями были высланы в далекий Казахстан. Потому и выжили. Осели в ауле под Алма-Атой. Жили в бедности, в глинобитном доме. Позже Зойка своими глазами увидела эту нищету. Она представить себе не могла, что так можно жить.   
Папа Володи был директором местной школы, а мама преподавала литературу. Детей четверо. Володя – второй. Во время войны семья чуть не умерла с голоду и только благодаря удивительно добрым соседям – казахам, делившими с ними выращенную в огороде свеклу, все они, начинавшие пухнуть, все-таки выжили.

После школы Володя по комсомольской путевке уехал на целину. Работал трактористом. Затем поступил в танковое военное училище. Где и встретил Зойку. О прошлом своей семьи он никогда не рассказывал, было не безопасно. Да, Зойка и не расспрашивала. Ей вполне было достаточно, что – вот он, что он есть!
Удивительно добрый человек окружил бесконечным вниманием Зойку, толи еще волчонка, толи уже барышню. Встречались они обычно по выходным, а в будние дни, в ожидании встречи, умудрялись писать друг другу письма. Причем, Володя в каждое письмо вкладывал открытку.
Порой, сидя на ступеньках бесконечной лестницы подъезда, они мечтали, каким будет их дом. Какого цвета абажур. И еще отчего-то думали, что жить будут на севере, на Новой Земле. На острове. Зойка была согласна жить хоть на полюсе, лишь бы с ним. И лишь бы уйти из дома.
Вечер проходил мигом, наступало время вечерней поверки и «полярник» скатывался с четвертого этажа по перилам, грохоча сапогами.
 Выпускной вечер совпал с Зойкиным Днем рождения. Ей исполнилось семнадцать лет. Она надеялась прийти в школу с Володей, даже ходила за разрешением к  командиру домой, но курсанта не отпустили.    
 
 Куда пойти учиться у Зойки вопроса не возникало. Только в книготорговый техникум. Причин было множество. Во-первых, книги и только книги, во-вторых, через два года она и Володя одновременно должны закончить учебу и уехать по назначению, куда пошлют. Только бы подальше от дома. И главное, Зойка совсем не хотела сидеть за учебниками пять лет. Ведь жизнь такая интересная и так много надо было успеть.
В техникум она поступила без усилий, и лето было в ее распоряжении. Волга, пляж, книги, свидания ….. и Володя. 
Только вот, при встрече с Володей появились какие-то новые  непонятные состояния. Когда он обнимал и целовал ее, девушка всегда старалась уклониться, перевести объятия в беседу. Отодвинуться. Порой он брал ее руки и сам клал себе на плечи, но Зойка никаких чувств не выражала.
Ее больше радовали разговоры, далекие пешие прогулки. Любила слушать и говорить сама, удивляясь всему ею неизведанному. Он был старше ее на четыре года, умен, многое повидавший в жизни, особенно на целине.
Почти все его однокурсники встречались с девушками. Ровесницами. Отношения с ними были иными, чем у него с Зойкой. Ребята охотно говорили о своих победах и деликатно шутили, сочувствуя Володе.
Мало того, Зойка настолько привыкла к нему, к его вниманию и обходительности, что начала считала его своим, позволяя себе глупые капризы.
И вот, как-то в середине августа, он опоздал на свидание. Она ждала его на аллее. Когда  запыхавшийся от бега Володя появился, то услышал столько обвинений в свой адрес, что опешил. Да еще вдобавок ко всему, Зойка сорвала прикрепленную к платью, подаренную им брошь и бросила ее далеко в кусты.
Володя развернулся и ушел….. Навсегда!   

На Зойку опустилось небо. Она добрела до дома, молча вышла на свой балкон и затихла.
Три дня она просидела на раскладушке, согнувшись от горького горя.
Слез не было. Мыслей не было. Желаний не было никаких, даже  отвергала заманчивые мамины предложения о покупке обновок.
Тоска усугублялась тем, что курсантов отпустили на каникулы. И Володя  уехал домой. 
Начался учебный год, Зойка понуро пришла в свой техникум. На другой день первокурсниц отправили  в колхоз.
Ранний подъем, тяжелую непривычную работу, окружение незнакомых, часто грубых людей девушка принимала смиренно, постоянно думая лишь об одном. КАК? Как исправить, как жить дальше? Она потеряла смысл жизни. 
И только одно занятие в колхозе, напоминавшее о Володе, радовало ее. Она напросилась к одному из молодых трактористов в ученицы. И в ночную смену, когда начальство отдыхало, брала рычаги в свои руки. Вскоре могла самостоятельно выходить на пашню, а учитель спал под кустом. Наутро она, чумазая приступала к своей основной работе помощницы повара.
Еще долгое время, в городе, когда видела трактор или бульдозер, ее руки тянулись взять рычаги и с приятным усилием тянуть на себя, добавляя машине скорость.

Вернувшись домой, и выяснив, что Володя так и не приходил, решила с ним объясниться. Зная его характер, написала письмо, в котором просила навестить ее, якобы, очень больную.
Через пару дней Володя примчался к ним. Встреча была трогательная. Он пытался тактично объяснить Зойке, что впереди у него сложный учебный год и множество общественных поручений, мало того, ему присвоили новое звание и он теперь младший командир. Поэтому встреч больше не будет.
Зойка не хотела ничего понимать, вернее она все поняла, но рыдала почти в голос и приговаривала:
- Пожалуйста, не покидай меня  так сразу! Давай расставаться потихоньку. Ну, давай встретимся еще десять раз…!!!   
- Хорошо, десять раз встретиться я согласен…- лукаво отвечал Володя, направляясь к двери.
И, вдруг, неожиданно, откуда-то из самой глубины страдающей души, в Зойке поднялось такое возмущение и такая ярость, что она выскочила за ним в коридор и прокричала:
- Нет! Никогда не приходи! Ты мне не нужен! Я, назло обойдусь без тебя. Буду счастлива, и ты будешь просить меня вернуться!!!
С каждым словом в нее входила уверенность, что жизнь не кончилась, что она многое может, надо просто внимательно вокруг оглядеться.
Ночью ей приснился первый в ее жизни вещий сон, будто она и Володя стоят в Зале регистрации и он надевает на ее палец обручальное кольцо. 

Учеба в техникуме была интересной. Изучали историю, классификацию литературы, издательское, полиграфическое дело. Книги и биографии зарубежных и русских писателей. И другие обзорные, нужные для общего развития предметы. Ради интереса, Зойка самостоятельно выучилась стенографии, бегло записывала лекции крючками и точками, почти обгоняя говорящего педагога. За отличную учебу получала повышенную на пять рублей стипендию. Ей часто задавали вопрос, почему она  учиться в техникуме, а не в институте….
А дома укладывали сундуки и чемоданы. Папа Борис получил двухкомнатную квартиру. Под Новый год семья переехала в новый дом. И стали жить совсем невдалеке от прежнего жилья, но уже вне Училища.
 
Ближе к весне учеба сменилась практикой. И началась для Зойки тоска. Она стыдилась стоять за прилавком магазина. Такая роль была не для нее. При виде входящего покупателя готова была спрятаться под прилавок или убежать в подсобку. Опытные продавцы понимали ее неловкость и позволяли делать работу в недрах магазина. Там она в дни практики прочитала множество книг, а еще больше отложила для себя, чтоб позже выкупить. За практику ей выставили печальные тройки.
Все очередное лето Зойка проработала в пионерском лагере вожатой. Все заработанные деньги она потратила на книги.
Между тем чувство постоянного одиночества, уже начинало грызть душу. Друзья и подруги разъехались по разным районам города, разошлись по местам работы или учебы. С однокурсницами общего языка не нашла. Вечера в техникуме были неинтересными, приглашенные кавалеры Зойке казались неловкими и неумными.
И еще, Зойка всегда помнила, что ей пошел девятнадцатый год. В свое время она твердо решила, что обязательно в восемнадцать, в крайнем случае, в девятнадцать лет должна выйти замуж, уйти из дома и завести собственную семью. Свои планы она привыкла выполнять, знала, в противном случае  ее начнет грызть неудовольствие собой, а это всегда плохое настроение, которое она никак не могла себе позволить.   

Между тем, жизнь дома становилась почти невыносимой. Папа Борис с головой ушел в свои Профсоюзы, появлялся дома далеко не каждый день. По натуре общительный, всегда красивый и веселый, он сутками носился по городу или области, то открывая Дома отдыха, то Пионерские лагеря, а то выезжал с любимой заводской хоккейной командой на сборы, добывая для нее современный инвентарь.
Все его поездки и отлучки, все успехи, конечно, как принято на Руси, оканчивались долгими застольями. На заводе его любили, верили в него. В эти дни заводу сдавали две новых пятиэтажки. В приемной толпилась очередь людей, жаждущих благодаря профсоюзу решить жилищные проблемы. 
Мама же, почувствовав собственную значительность, красивая, пополневшая, гордо ходила  из цеха в цех, выдавая, сверяя и обновляя чертежи и документы. Работа была не сложная, но ответственная и требовала большого внимания. К концу рабочего дня, а особенно второй смены, на нее наваливалась страшная усталость.
Возвращаясь около двенадцати часов ночи домой, она, не обращая внимания на поздний час, начинала бушевать сразу у входа. В адрес Бориса за очередные слухи, рассказанные доброжелателями, сыпались громкие проклятья. Обвинения были самыми невероятными. А если Борис, к тому же, еще был и под хмельком, то она устраивала драку. 
Борис, смеясь, защищался, как мог, пытаясь превратить слухи в шутку. Но, когда в него начинали лететь тяжелые предметы, он жестко хватал Марию за руки и кидал на диван. Одевался и уходил.
Зойка с сестрой сжимаясь от мерзости таких сцен, и в надежде, что мать не продолжит буйство в их адрес, лежали, не дыша, долго не засыпая. А если мать, вернувшись с работы, Бориса не заставала, то вся ее ревность и ненависть выливалась на девчонок. За малейший промах, за малую провинность, она хватала все, что попадало под руку, и била их наотмашь так долго, пока сама не падала от усталости. 
Взрослая Зойка умудрялась отмахиваться, но без синяков и болячек не обходилось, защищая сестру, приходилось удары принимать на себя.
Как-то, в ответ, девушка объявила голодовку, ничего не ела трое суток. Только пила. Надолго запомнилось это состояние трясущейся слабости и слезливости. Однако не выдержала, когда понурая мама принесла в комнату тарелку с ароматным, дымящимся борщом.
Однажды она решила уйти из дома. Ее приютила однокурсница, снимающая угол у хозяйки. Но, через три дня у дверей техникума стояла плачущая сестра Лялька и умоляла вернуться домой. Когда на другой день она пришла с мамой, то пришлось сжалиться и вернуться. 

В каникулы, в январе Зойка поехала на танцы в самый дальний Дворец культуры. Одна. Надела любимое сиреневое платье с вырезом «лодочка» и цельнокроеным рукавом «три четверти», серое габардиновое пальто с черным меховым воротником «шалька», черную меховую шапку – ушанку, серые «румынки» и отправилась на поиски нового счастья.
Дворец культуры был типичным образцом Сталинской архитектуры. Колонны окружали здание не только снаружи, а украшали его и внутри, поддерживая балконы в большом танцевальном зале. Молодежи набилось столько, что пары танцевали вплотную одна к другой. 
Отойдя в дальний угол, к стеночке, остро чувствуя в этой толпе неловкость своего роста, высокая Зойка тревожно оглядывала зал, в надежде найти достойного партнера. Но, публика была совсем не та, к которой она привыкла. Ребята почти все низкорослые, не для нее. И в тот момент, когда она собиралась уйти, вдруг, увидела поверх голов, как в зал вошел очень привлекательный молодой человек. Высокий, статный, светловолосый. Постоял, оглядел зал, и при первых звуках следующего танца, под взглядами девчат, через весь зал направился к Зойке.
Звали его Петр. Юноша с красным дипломом заканчивал строительный техникум, готовился к поступлению в Университет. Поразительно интересно умел рассказывать о своей профессии, об архитектуре. Водил Зойку по старым улицам Саратова, показывая особняки и приоткрывая незавидную судьбу их хозяев.

И, несмотря на то, что ему приходилось, проводив Зойку домой, поздно ночью возвращаться пешком на другой конец города, их встречи становились все чаще и чаще. 
Она звала его Ежкой. За светлые, коротко стриженые «под ежика» на большой круглой голове волосы, отсвечивающие серебром при любом освещении. 
  Во дворе Зойкиного дома строилась очередная пятиэтажка. Окруженное забором здание только – только, на один этаж, поднялось из земли. Рядом с ним, на строительной площадке высился огромный подъемный кран. Пара обнявшись стояла невдалеке. Неожиданно Ежка предложил Зойке пойти на стройку. Как будущий специалист – строитель, объясняя поэтапно строительство, он полез по отвесной лестнице на подъемный кран, увлекая за собой свою даму. Зойка же была не из трусливых, ей высота была в радость. Добравшись до кабины экскаваторщика, они не остановились, а двинулись дальше на стрелу. Осторожно ступая, переместились к самому ее концу. И вот тут-то, под напором мартовского ветра, наконец-то состоялся их первый поцелуй.
Они оба заканчивали техникумы и вместе решили поступать в Университет. Он на физмат, а Зойка на факультет журналистики. Только прежде ей предстояло два с половиной месяца практики в Краснодаре.

Краснодар оказался очень уютным, добрым и гостеприимным городом.  Зойка и еще три практикантки снимали комнату в небольшом частном доме. Пожилые хозяева были хлебосольными и частенько вечерами подкармливали девушек овощами со своего огорода.   
Зойка работала в книжном магазине, а позже на базе. Книжная база стояла на берегу реки Кубань. Каждый перерыв практикантки загорали, а в выходной переплывали в лодке, за один рубль, на остров и жарились там до вечера. Через пару недель девчата были черны, как папуасы. Полная свобода, южное солнце и вечерние прогулки сделали эти два с половиной месяца временем бесконечной и радости.
Танцевальная площадка была центром встреч и знакомств. Кавалеры остроумны, красивы и очень горячи в предложениях. Зная это, девушки всегда держались вместе и не позволяли себе уединяться.
Почти ежедневно Зойка получала от Ежки письмо. Он скучал по ней. Ждал возвращения. Зойка тоже помнила его, но дни не торопила, уж очень ей по душе была свободная жизнь в южном городе. Она обрезала по плечи волосы, светлые, слегка вьющиеся, выгоревшие на солнце они стали золотистыми. Купила себе туфли – лодочки, регулярно крахмалила нижнюю юбку и, наблюдая горячие взгляды смуглых кавалеров, поняла, что не такая уж она «уродина толстогубая», какой, с маминых слов, привыкла себя считать.

Возвращение домой совпало с Днем рождения. Ей исполнилось девятнадцать лет. Ежка встречая ее на вокзале, поразился, увидев сошедшую со ступенек вагона, совершенно другую Зойку – черную девицу с белыми волосами. Через пару дней он предложил познакомить ее с родителями. Ежкина мама спокойно, с видимым удовольствием,  разглядывала девушку, расспрашивала, кто ей шьет такие красивые платья, думает ли она идти учиться дальше. И, призналась, что искренне удивлена, как удалось Зойке так удачно и верно переименовать ее сына. Жили они скромно, как большинство   знакомых семей, но квартира была отдельная.
В середине июля молодежь подала документы в Университет. Зойке поступать было сложнее, чем Ежке. У нее не было Красного диплома, однако, сидя за учебниками, упрямая девушка с полной уверенностью знала, что журналисткой она будет обязательно.

Объявление о наборе в Театральную телевизионную студию, Зойка услышала случайно. Три дня она стояла в длиннющей очереди желающих стать артистами. Дочитать до конца басню Крылова «Стрекоза и Муравей» строгая чопорная комиссия Зойке не дала. Ее остановили и сказали прийти на второй тур. На втором туре ее экзаменовал Юрий Каюров. Один, в своем классе.
Запомнилось, после беседы он учил ее правильно ходить, а затем велел пройтись по классу, высоко приподняв юбку. Было стыдно, но, видимо, необходимо. Прощаясь, он велел ей следить за походкой, не сутулиться и ждать решения через пару недель.
Жизнь в эти решающие дни стала многообещающей, но требовала постоянного труда и большой усидчивости. Целыми днями Зойка сидела за учебниками. Но, у нее была цель. Душа требовала широкой аудитории, для этого, она думала, ей обязательно надо было стать журналисткой.    
В очередную субботу позволив себе перерыв, Зойка, созвонившись с прежними подругами, решила пойти в Училище на танцы. Почти через два года, она вновь оказалась на знакомой аллее.  Каково было ее удивление и радость подруг, когда они повстречали, идущих им навстречу Володю, окруженного группой товарищей. 
Курсанты сдавали последние выпускные экзамены. До выпуска осталась неделя. Они уже примеряли лейтенантские мундиры, а погоны носили офицерские, прикрыв их курсантскими полосками.
 Молодежь, давно знавшая друг друга, радуясь удачной встрече, отправилась на танцплощадку. Володя не сводил с Зойки глаз и все приговаривал:
- Неужели это ты??? Это ты??? Как ты изменилась. Совсем другая!
А когда в танце обнял ее, то Зойке стало просто худо….
Тесно прижавшись, они, молча, танцевали весь вечер. Провожая ее домой, Володя попросил новой встречи, она неожиданно для себя, вопреки рассудку, согласилась:
- Я же тебе должна десять встреч!!! .... 

Через неделю он окончил училище, на другой день поженились, забрали Зойкины документы из Университета, а еще через пару дней уезжали к месту Володиного назначения, на службу. Как хотела Зойка, подальше от Саратова. Выбрали город Новосибирск.
В день отъезда пришел Ежка. Зойка познакомила молодых людей. Пожимая руку лейтенанту и посмотрев в глаза, гость все понял.  Зойка проводила его до трамвая. Вопросов не задавалось, объяснять ничего не пришлось. В этот же день позвонили из Театральной студии и сообщили, что Зойка поступила, и будет учиться  в группе Юрия Каюрова.

Только, вот беда, или радость – Зойки-то уже не стало. Она превратилась в Зинаиду Шульгину. На вокзале, провожая их, мама, пряча слезы и, обняв дочь, тоскливо проговорила:
- На кого же ты, доченька, меня оставляешь???....

 Конец первой части.