Глава 6. Продолжение

Эдмунд Иодковский
...Экономический отдел позади, впереди – отдел литературы. Отделом командуют веселые ребята. По их отделу завтра тоже идут стихи, но дамские: МАЛЫШ УЗНАЕТ, ЧТО СЧАСТЬЕ ЛИЧНОЕ – МАШИНА, КВАРТИРА, ПРОПИСКА СТОЛИЧНАЯ... – ну, и так далее (далее – риторика).
   Хоть дама и клеймит эту формулу личного счастья, 3 фактора вычислены точно, но разместить их надо в обратном порядке:
                1/ столичная прописка,
                2/ квартира,
                3/ машина.
    Убогая формула, но что делать, если нет ни первого, ни второго (своей квартиры, а не родительской), ни тем более третьего? И я с веселыми ребятами подсчитываю на полях полосы со стихами дамы: если регулярно откладывать из моей зарплаты по 10 рэ, я на "Волгу" накоплю ровно через 69 лет, когда стану девяностолетней старухой...
"Осторожней за рулем, бабуся, из вас песок сыплется!" – острят веселые ребята, симпатичные, способные... на всё способные. "Вечерком свободна, Аэлиточка?" – спрашивает один, с моржовыми усами (...заранее зная, что откажусь: хватит, уже обожглась!). Тут я, к счастью, вспоминаю, что в мамином кабинете меня ждет Сергей Федорович – он не чета этому моржу.
    Лишь бы удержать завоеванную позицию... невероятная мысль обожгла меня: смешно говорить об этом в 1-й день знакомства, но я могла бы стать "рабыней" моего преподавателя... Его тенью. Ладно, я ему покажу, кто кого выбирает!
Еве этого не понять. Ведь она ох как неумна, несмотря на доступ к информации и работу в "Большой Газете".
    Отлично, что я работаю здесь: все-таки фирма! Так приятно становится, когда приходишь в долгопрудненскую школу на вечер встречи. Кривляки, ставшие всякими там продавщицами и портнихами, так и млеют:
- Зверкова, ты теперь в "Большой Газете"? – и даже Клавка Березкина намекает, что могла бы для меня кое-что достать... сколько раз просила Клавку, чтоб она достала Кафку, но Клавка – это пустой номер... ах, Клавка, Клавка, что тебе Кафка!
- ...Милая Элька, как я тебе завидую! – щебечут остальные. –  Ах, лапушка! Процветаешь, умеешь устраиваться в жизни!
   А то, что они называют жизнью, похоже на аттракцион "Колесо смеха", у которого центр несколько приподнят; колесо вертится медленно, потом быстрее. Редко кто удержится до конца – лишь тот, кто догадался пробраться поближе к центру, остальных центробежная сила сносит всё ближе к краю, а потом вышвыривает с круга.
     ...Тут меня останавливает в коридоре ответсекретарь Григорий Бенедиктович с большой лысиной:
- Аэлита Ильинична, хорошо, что пришли, загляните ко мне.
Захожу в его кабинет. Сразу чую запах яблока, такие запахи я ощущаю на расстояний. Он шарит в столе и достает крупное красное яблоко.
Я сажусь в крутящееся кресло и начинаю уплетать; на лысых ответсекретарей я всегда действую головокружительною
- Будьте добры, где Иван Степаныч? Кто сегодня дежурит в отделе?
- Его излюбленное место – вокзальный ресторан напротив, на Савеловском... Только не я же должна следить, куда ходит проветриваться шеф.
    Лысому следователю ясно: не на такую напал, и он меняет тон.
- Я часто думаю – мы, газетчики, живем под стеклянным колпаком, любая наша оплошность видна со стороны. Работник вы молодой...
- Вы тоже молодо выглядите! – вставляю я комплимент; я заметила, что именно этот комплимент безотказно действует на всех без исключения мужчин старше тридцати. Шефу я говорю это по крайней мере дважды в неделю.
Ответсекретарь отвечает:
- Спасибо... Только, Эля,  я не советую вам  м у с с и р о в а т ь внутриредакционные проблемы... Куда ж он запропастился, наш Иван Стаканыч?.. объясните хоть, чья это подпись?" – и протягивает ту самую полосу.
Я вижу в самом низу закорючку моей мамы, умеющей удивительно точно воспроизводить факсимиле шефа; еще минута, и я выложу всё, что думаю о стиле работы отдела писем. И все же вовремя сдерживаюсь:
- Я ничего не знаю! Случайно зашла в редакцию, у меня по субботам творческий день!
   Скандалом дело пахнет... Однако тут, к счастью, возникает на пороге Лев Валентинович, главный редактор, интонации его небрежны, почти добродушны, он – человек загадочно-недосягаемый, с пышной шевелюрой музыканта.
- Ради бога, Гриша, сними ты с третьей полосы эти "выбранные места из переписки с друзьями"... странные у тебя прогульщики – перед Маяковским преклоняются, стихи пишут... и пусть пишут!"         
     Остается яблоко недоеденным, и вдруг вся история предстает в ином свете.
     Главное, я давно заметила, что одни и те же факты, одна и та же ситуация может быть представлена и осмыслена совсем по-разному, и какое из этих осмыслений истинно – неизвестно. Если уж бить поэтов – то за стихи, а не за пропуски лекций. Было бы смешно требовать от них  прежде, всего академической успеваемости и благопристойности; Евтушенко, говорят, тоже выгоняли из Литинститута за неуспеваемость...
       Очень любопытно, что именно Маяковский спас этого балбеса Кузьминского. По-видимому, Маяковский (в отличие, скажем, от Есенина) – это некая система нравственных координат, и если человек живет в "системе Маяковского" (а не примазался к ней, то с ним всё будет хорошо.
     - Товарищ Калашников, успокойтесь, – говорю, вернувшись в мамин кабинет, – главный редактор зарубил материалы про поэта, сказал: «странные у тебя прогульщики, перед Маяковским преклоняются!»
       - Сам Главный?
 -Ей-богу, сам Главный, главнее быть не может!
     -А ведь молодец ваш Главный, – продолжает радоваться Сергей Федорович чудесному спасению Латушова, – какой молодец, тоже Маяковского любит... а я уже собирался челом бить ему... Кажется, времена меняются!
- Ещё бы!
(Вовка Латушев – мелочь, хорошо бы через газету отомстить Игорьку или Мите.)
     -Ох, Эля, я не успокоюсь, пока своими глазами не увижу, что матерьял снят! – говорит Сергей Федорович,
-Ладно, тогда подождите немного...
       Его надо чем-то занять, я сбегала к Еве за гороскопом. Через 20 минут уже принесли новый оттиск.
     Я вижу, что на месте писем поэту стоит информация "Слёт талантов" – о кемеровском семинаре молодых писателей.
      ЕСТЕСТВЕННО, ОДНИ ИЗ НИХ ИМЕЮТ БОЛЬШОЙ ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ, ДРУГИЕ - ЧУТЬ НЕ МАЛЬЧИКИ, ВЧЕРАШНИЕ ШКОЛЬНИКИ, ТЕПЕРЕШНИЕ СТУДЕНТЫ. ОДНИ ИЗ НИХ, КАК И БЫВАЕТ В ЖИЗНИ  ВСЕГДА, БОЛЕЕ ОДАРЕНЫ, ДРУГИЕ – МЕНЕЕ. 
    И ПОД ТАНК СО СВЯЗКОЮ ГРАНАТ ПАДАЛ НЕЦЕЛОВАННЫЙ СОЛДАТ.
- Разумеется, это совсем другое дело, – говорит Сергей Федорович, когда мы спускаемся по бесконечной широкой лестнице, обгоняя усталых редакционных работников с мешками под глазами, – ...всем приятно: и сибирякам, и москвичам. Есть в Кемерове поэт Ляхов – интересно, был ли он на семинаре? Главное, Латушов может спать спокойно!..
       ...А на улице жаркий июньский день обещает не менее июньский вечер. Липы пахнут опьяняюще.
       Целый час мы проторчали в редакции. Но этот визит к маме и страсти вокруг Латушова неожиданно сблизили нас. Очень хочется пройтись пешком. Калашников и я поднимаемся по средней эстакаде на Новослободскую улицу.
     - Татьяну Максимовну, которая упоминается в том фельетончике, - говорит Калашников, – я знаю... Странная женщина! Есть в ней что-то от графоманки, неосуществившейся писательницы, но и Вовкины гены – от нее.
    А потом разговор становится таким откровенным, словно мы долго искали друг друга – и наконец-то очутились вдвоем. "В детстве, когда мы в Мордовии жили, я летом коров пасла! Так что я не дармоедка, я человек независимый. Сама на хлеб и чулки зарабатываю... а духи дарят мальчики".
       Раскалывалась у меня голова утром... А теперь уже не болит, но в ней такой сумбур, словно я целый день просидела возле телетайпов Евы. Да, всё случится именно сегодня, четвертого июня...
               
                ГРУСТНЫЙ ЗОНГ О ПРОЩАНИИ С ДЕТСТВОМ
                /окончание/
               
                Прощай, моё девичество! А ханжество – долой!
                Сегодня ночью, мамочка, я не приду домой.
                О, платьице короткое, ты мне мало теперь...
                Туда, где правят взрослые, распахиваю дверь.

                Пусть что-то потеряла я – но что-то обрела,
                как будто кожу с цыпками с души я содрала.
                Я дочь твоя, Двадцатый век, балованная дщерь!
                Туда, где правят взрослые, распахиваю дверь.